"Кибер-вождь" - читать интересную книгу автора (Белаш Александр, Белаш Людмила)

ГЛАВА 4

Очень раннее, безветренное майское утро воскресного дня. Стелла только что озарила край неба, и на востоке от Города прямоугольными черными зубьями нарисовались на горизонте силуэты зданий Баканара. Чуть позже утренний свет выхватил из тьмы заводские корпуса со стоячей пеленой дымов; затем — жилые кварталы, но на дне лабиринта улиц все еще синел полумрак, в котором светлячками проносились фары утренних машин и перемигивались светофоры.

Храм Друга в северном Басстауне, носивший название «Дом Луны», был тих и почти пуст. Библиотека и видеотека закрыты; в храмовой мастерской два паренька, позевывая и прихлебывая эрзац-кофе, заканчивали сборку цветомузыкальной установки; в гостевой зале кто-то сонный пытался взбодриться, танцуя под приглушенный магнитофон «Пляску у костра», а младшая диаконисса Софая по прозвищу Птица потягивалась в хлестких струях душа, смывая с тела незримую пленку пота, томную усталость, поцелуи и прикосновения возлюбленного.

Счастливый друг Птицы лежал в кровати и разглядывал, полуприкрыв глаза, настенное панно — пышная вольная зелень, буйное цветение яунгийских тропиков, Пророк Энрик с копьем, в набедренной повязке, и — сквозь заросли призрачно горят глаза Туанского Гостя. В динамиках звучали щебет птах, шелест листвы, журчание ручья; эта запись была их музыкой любви сегодня — и порой казалось, что они в лесу, а Энрик — рядом.

Бойфренда Птицы звали Юрген; о втором имени для него позаботился кадровый отдел Департамента федеральной политической полиции — там Юрген значился под псевдонимом Бетон (тупая кличка, но с кадровиками не поспоришь).

Бетон внедрился в Церковь по стратегическому плану «политички». И не он один был сюда заслан — агенты Департамента проникли в координационные советы некоторых подразделений Церкви, кое-кто даже в диаконат; Бетон не знал, сколько их, — лично ему были известны командир звена и четверо контактных лиц. Но в конгрегацию верховных диаконов и в совет церковной службы безопасности ввести своих людей Департаменту не удавалось — туда самых верных назначал после личного собеседования сам Пророк; при его штаб-квартире состояли высококвалифицированные психологи и, предположительно, телепаты из цивилизации Ранкари.

У «политички» Церковь Друга была на плохом счету. Пророк, покинув Федерацию в 248 году, больше на родине не появлялся и руководил Церковью то с ТуаТоу, то с Яунге, что позволяло заподозрить его в связях и с туанскими, и с яунгийскими спецслужбами. Четыре с половиной года назад очередная волна туаномании вынесла на федеральный рынок комиксы и книжки об Острове Грез, а между тем сообщники Энрика — Калвич и Тиу-Тиу — уже тогда проработали маркетинговую политику Церкви для своих миров.

Они спешили неспроста — вера в Друга перекинулась с Острова Грез на южный континент и пугающе быстро расползлась по неспокойной многобожеской Ангуде, готовой объявить любого приглянувшегося бога побочным воплощением хоть Священной Пятнистой Змеи, хоть Морского Отца. Бог-мститель как нельзя лучше пришелся ко двору в стране, где экзотический туризм переплетался с очаговым терроризмом боевиков-смертников и тайными орденами людей-ящеров, в которых отдыхали от законности военные и полицейские экстремисты. Появились хайратники с Глазами Гостя; мелом и углем на стенах рисовали бледный лик Мертвого Туанца; недоросли-камикадзе таранили казармы рейнджеров на микроавтобусах, нагруженных взрывчаткой, с криком: «Друг свят, а я чист!». В этой обстановке корпорация ЭКТ запустила на экраны первый, спешно снятый для яунджи сериал об Острове Грез — и улицы пустели, проститутки забывали о клиентах, а преступники — о воровстве, когда шла очередная серия.

Южный континент был покорен; в Северной Тьянгале военный режим запретил принимать телеканалы, транслирующие «Остров…», а на сам остров Халькат, ставший центром поклонения, устремились паломники.

Туанцев атаковал Тиу-Тиу; церковная доктрина была вброшена в культуру мира в виде комиксов, и если на Яунге всем льстило, что Пророк-эйджи окружен мохнатыми, то здесь всех убил тот факт, что бог — туанец!

И уже с туанских конвейеров растиражированная религия обрушилась на эйджи. «Политичка» этого не ожидала; в Департаменте считали, что напряженность внутренней политики в Ангуде и конфессиональные дела на ТуаТоу настолько далеки от Федерации, что в них и вникать не стоит. Скоро Департамент понял, как жестоко он ошибся.

Друг упал с неба прямо в питательную среду обостренного противостояния малоимущих централов с властями — и не мог не стянуть на себя часть тех, кто по молодости еще не сошелся с закоренелыми боевиками или протестными союзами, но уже искал, с кем бы объединиться, чтоб не быть одиноким в своем недовольстве. Хотя Энрик никаких агрессивных акций не одобрял, развивая в рамках Церкви сеть мирных — лечебных, культурных, производственных — заведений, клубов досуга и фондов социальной поддержки, но организованность варлокеров, спаянных верой в единое целое, заставляла «политичку» быть настороже. Для политической полиции нет невиновных! Любое, даже мизерное несогласие с властями означает потрясение основ и в перспективе — сближение с Партией.

Да, свобода — знамя Федерации, но и она имеет четкие границы. Ты можешь ходить без штанов, можешь крыть Президента матом, но стоит тебе заговорить о Системе, подавляющей людей, или о том, что не обязательно ждать выборов, чтобы сменить власть, потому что сама власть и определяет исход голосования, — как сразу ты попадаешь на прицел всепроникающего Департамента.

Как и Яунге с ТуаТоу, Федерация купилась на образ своего парня; бог был туанцем, многие сподвижники Пророка — сплошь в шерсти, но сам Пророк был эйджи. И какой эйджи!..

Поначалу обозреватели посмеивались: «Церковь комиксов! Танцевальная религия!» Но скоро замелькал и мрачноватый термин «варлок-рок».

Харизматический лидер Энрик виртуально вернулся домой не только во славе, но и во всеоружии. Он был богат, и его щедро спонсировали; на него трудилась небольшая армия художников, режиссеров и литераторов. Он использовал все приемы рыночной экспансии — рекламу, музыку, видео, сопутствующие товары. Он был ориентирован на самых молодых и падких до кумиров и новинок. Он предложил им то, чего они хотели, — танцы-моления, рок-псалмы и бога, которым стал молодой и смелый парень, трагически погибший, но не покорившийся насилию и злу. Умерев, Друг ушел в Ночь, но возвращался оттуда, чтобы мстить за муки и страдания других.

Именно такого бога не хватало в Городе!!..

В 223 году благодаря либеральным экономическим реформам, которые должны были продвинуть Федерацию в межвидовой рынок, началась ползучая стагнация. Почуяв неладное, от захиревшей метрополии со скандалом отпали планеты Арконда и Мегара (и первую взял под опеку Форрэй, а вторую — ТуаТоу), а в 236 году застой обернулся коллапсом, и непопулярные меры правительства по выходу из кризиса спровоцировали мятеж в Сэнтрал-Сити; незадолго до того «непримиримые» вышли из парламентской Партии, так что бунт было кому возглавить. Национальная гвардия и сэйсиды превратили мятежную часть Города в Пепелище, а правительство, осознав кое-какие свои мелкие погрешности, начало их исправлять. Правда, это получалось через пень-колоду, а конституционные права на время как бы позабылись; именно в ту пору происходили депортации манхла на вновь осваиваемые планеты и ссылки бунтовщиков на планеты едва разведанные. Однако «синий» слой граждан, поужасавшись произволу, вскоре занялся правозащитными акциями и сумел в 242-м предотвратить перевод части производства на рабовладельческий Эридан (а как было бы хорошо магнатам снизить себестоимость за счет труда рабов-аморов!..); заодно избиратели заставили правительство нажать на Эридан и потребовать отмены рабства, а конгресс закрепил законом новые гарантии для профсоюзов и работников. Городские партизаны и отряды Фреда Амилькара попритихли, потому что даже жалкое благополучие и более-менее уверенная стабильность смягчают раздор в обществе, но дефолт 247 года дал понять, что власти по-прежнему готовы использовать идиотизм в качестве руководящей идеи и что народ зарыл топор войны весьма неглубоко; Президент открыто обратился к силовым структурам с просьбой спасти демократию — и случился «черный вторник».

Все это время, то есть на протяжении тридцати лет то разгорающихся, то угасающих беспорядков, штат «политички» укрупнялся и расширялся бодрыми темпами. В людском море всегда находились как ниспровергатели, так и охранители; Доран по молодости нанялся к сэйсидам, Юрген — в «политичку».

Церковь Друга не подпадала под юридическое определение тоталитарной секты — Энрик не требовал от неофитов отдавать Церкви все имущество и разрывать родственные связи; выход из Церкви не влек за собой проклятие и месть бывших единоверцев. Но Энрик создал свою, церковную милицию — крепкие парни и девушки в черной униформе хоть и не носили огнестрельного оружия, зато легально обладали правом иметь шокеры, дубинки и щиты для охраны церковных объектов и обеспечения порядка во время многолюдных собраний. Это была прямая калька с туанской милиции Белого Двора — а в «политике» были осведомлены о том, КАК Великий Нидэ, духовный вождь белодворцев, применял порой своих милиционеров с их электрическими хлыстами. Где гарантия, что те же люди Фреда Амилькара не станут наставниками в учебно-спортивных центрах Церкви? Не будут тайно лечить раненых боевиков в принадлежащих Церкви клиниках?.. Верховные диаконы и милицейские командиры ездят к Энрику — какие инструкции они там получают? Не проходят ли сотрудники милиции Пророка подготовку на тренировочных базах белодворцев, вроде «Суровой Обители на горе Камон», где учат не только хлыстами махать?..

Обо всем этом «политичка» хотела узнать поподробней.

Софая в блеске наготы вышла из душа и, улыбнувшись любовнику, принялась сушить волосы феном. Она была пикантно и изысканно татуирована варлокерскими знаками, потому что посвятила себя Другу; в красивой ложбинке на груди мягко поблескивал квадратный нефритовый кулон с серебряными знаками — любой причастный к Церкви знал эту аббревиатуру символа веры, великой мантры «БОГ ЕСТЬ, И ОН ВОСТОРЖЕСТВУЕТ ЗДЕСЬ».

Юрген ответил ей улыбкой, но в душе у него множились сомнения. По агентурным данным, Софая была связана со Стражами — контрразведкой, оберегающей Церковь. Чтобы проверить это, Юрген стал активно общаться с диакониссой, и вот…

А в Департаменте предупреждали: «Церковь весьма привлекательна психологически; мы потеряли несколько человек, ставших „верными“.

Да! Чертовски привлекательна… и обольстительна…

Волосы Софаи мягким шелком заскользили по его груди.

— О чем ты думаешь?

— О тебе, только о тебе. — Юрген обнял девушку; она гибко, быстро, сильно извернулась — пушистый котенок, вмиг ставший мускулистой хищной кошкой, — и вновь растаяла, смеясь и то шепча «отпусти», то остро покусывая ему мочку уха.

— Юрген… мне надо идти…

— Но ведь ты не хочешь уходить?

— Ммм… не хочу, но я должна.

— Ты пойдешь встречать Пророка?

— Нннет. Он за-пре-тил. Все «верные» будут молиться и ждать, когда Он призовет нас.

Юрген попытался подумать, как бы сообщить об этом, но тут Софая облизнула его губы — и Юрген забыл о службе.

Кто сказал, что она из Стражей? Это неправда. Если же правда — это надо скрыть. Он подаст ложный рапорт и предупредит Софаю. Церковь Друга — мирная религия, раз их Пророк предотвращает волнения своих варлокеров…

«Нет, почему же — ИХ Пророк? Он МОЙ Пророк».

Да, только так можно остаться с Софаей. Стать «верным». Обвенчаться по обряду Церкви. А потом — и самому стать диаконом, возглавить что-нибудь или… двинуться в Стражи. Церковь оценит того, кто перешел на службу к ней. Карьера в «политичке» медленна, от звания до звания проходят годы, а у Энрика… Благо дело знакомое — защищать святыню от врагов ее… В восторге Юрген считал Церковью Софаю и ради нее был готов на все.

Энрик с орбиты смотрел на планету; туанский клипер-курьер выполнял маневр, ориентируясь на станцию. Энрик видел сверху «Дом Луны», видел свою «верную» в объятиях агента и безмолвно их благословлял на общее служение во имя Друга.

Планета плавно, медленно и грузно поворачивалась в пространстве; элементы стыковочного узла заслонили ее от глаз Энрика, но он продолжал созерцать мир духовным зрением.

Вот — битком набитые экспрессы везут в космопорт его поклонников; патрулирование на этом направлении усилено, а вдобавок поезда сопровождают «стойкие». «Верных», присягнувших богу и Пророку, в Церкви Города около пятисот тысяч — эти не посмеют ослушаться его. Послушников — около миллиона; для них слова Пророка имеют рекомендательную силу, и следовать велению — их испытание на верность. Но есть полтора-два миллиона просто варлокеров, не считая интересующихся и сочувствующих, — вот этим он приказывать не может. Многих дезориентирует то, что точный срок прилета не объявлен, у многих в воскресенье своих дел вдоволь. Значит, космопорту предстоит выдержать напор примерно полусотни тысяч взвинченных зевак. Надо полагать, охрана справится и эксцессов не будет. Их НЕ ДОЛЖНО быть. ЭТО ПРИКАЗ.

Вот — конгрегация верховных диаконов. Здесь вплотную заняты подготовкой к приему Пророка. Этаж в отеле забронирован? Да. Все ли в порядке с арендой стадиона? Да. Как обстоят дела в конгрессе? Морально-этическая комиссия соберется на внеочередное воскресное заседание в сокращенном составе в 09.30, председатель выступит позднее — а его рекомендации будут рассмотрены в течение трех-четырех дней. Нет ли признаков противодействия со стороны властей? Пока нет.

Вот — инспектор исполнительного отдела Департамента федеральной политической полиции принимает дежурство. Он садится за компьютер. Дежурант ночной смены кивает ему, уходя: «Удачи, Оскар». На Оскара можно смело рассчитывать — жесткий, въедливый, пунктуальный и при том оперативно мыслящий. Ни семьи, ни подружки — весь ушел в службу. Поговаривают, скоро его двинут на очередное звание… Что ж, Департамент как раз и держится на железных трудоголиках.

Оскар скупо кивает в ответ. Надо просмотреть документы, поступившие за ночь из центрального офиса. В основном это словесный мусор, облеченный в форму деловых распоряжений. Настоящей, подлинной работы в «политичке» мало — рутина, всюду и везде рутина, а то, что ценно, попадается в потоке мелочей так редко… Именно по умению выдерживать повседневный наплыв засоряющей ум трухи и отбираются лучшие сотрудники.

О! Вот занятный документ…

НЕГЛАСНО ОБЕСПЕЧИТЬ СИЛАМИ ИСПОЛНИТЕЛЬНОГО ОТДЕЛА ЗАПРЕЩЕНИЕ ВЫСТУПЛЕНИЙ ПРОРОКА ЭНРИКА. ДОСТУП ДЛЯ РЕАЛИЗАЦИИ — АГЕНТЫ ВЛИЯНИЯ В КОНГРЕССЕ. ОЖИДАЕМЫЙ ЭФФЕКТ — ПРОВОЦИРОВАНИЕ ЧЛЕНОВ ЦЕРКВИ ДРУГА (Ц/Д) НА ОТВЕТНУЮ АГРЕССИЮ (В ЭТОЙ ЧАСТИ ПЛАНА ИСПОЛЬЗОВАТЬ ПОДДЕРЖКУ ОПЕРОТДЕЛА ПО ГОРОДУ, СЕКТОР МАССОВЫХ АКЦИЙ). ПЕРСПЕКТИВНАЯ ЦЕЛЬ — ОФИЦИАЛЬНОЕ ОБЪЯВЛЕНИЕ Ц/Д ДЕСТРУКТИВНЫМ КУЛЬТОМ.

Входящий номер, время приема, отметка об отправке по назначению — все имеется. М-да, это нечто новенькое!.. Оскар полистал еще кое-какие файлы, потом сдержанно потянулся в кресле. Прогулялся до санузла, походя равнодушно скользнув взглядом по табличке: «ВЫНОС ДОКУМЕНТОВ НА ЛЮБЫХ ВИДАХ НОСИТЕЛЕЙ ВОСПРЕЩЕН — ТОЛЬКО С РАЗРЕШЕНИЯ ЗАВОТДЕЛОМ». Ну и ладно. Мы на память не жалуемся.

Квадратный нефритовый кулон с серебряной аббревиатурой Оскар на груди не носил. Кулон у него лежал в потайном кармане брюк. Его можно было и не носить — как Страж, Оскар имел право на такую вольность, — но с кулоном ему было легче.

«БОГ ЕСТЬ, И ОН ВОСТОРЖЕСТВУЕТ ЗДЕСЬ».

Департамент пристально следил за теми, кто был заслан в Церковь. Но никому не пришло в голову, что взрослый человек может сам прийти к Другу, если жизнь его пуста, душа изныла и иссохла, а сердце просит веры. Что человек может стать «верным» тайно, не бросая своей странной и скрытной работы. Что однажды, выйдя утром на балкон, он понимает, что впереди у него — ничего, только перекинуться через перила и лететь, пока земля тебя не остановит, но случайно увиденный фильм о боге с бледным лицом вдруг все изменяет — и жизнь вновь становится осмысленной.

Можно даже сказать, что Оскар родился заново, — Друг дал ему вторую, подлинную жизнь.

После дежурства он сообщит в Церковь то, что узнал.

Они экономят. Они едут до узла на медленном «зеленом», а там садятся на экспресс и дуют в космопорт. Машинист прикрыл окно кабины, когда показалась станционная платформа, кишащая людьми. На головах — черные повязки с синими глазами; машут руками, у многих — плакаты. ДРУГ СВЯТ, А Я ЧИСТ! ЭНРИК, ТЫ НАШ! Бешеные… надо было запретить Пророку въезд!.. Миниатюрная видеокамера на зеркале заднего обзора зашевелилась, скользя взглядом вдоль толпы. Всех под запись, на учет! Чтоб не устраивали сборищ…

Странно, но камеры на поезд ставили не полицейские. До рассвета в депо пришли трое — и сразу к диспетчеру смены. «Парни, без вопросов. Это люди из безопаски Айрэн-Фотрис. Им надо кое-что прикрутить к кабинам». Работали безопасники проворно… как-то даже нечеловечески проворно…

Поезд, гремя, влетел в Поганище. Скорей бы проскочить эту помойку; здесь развлекаются, подкладывая дымовые шашки и петарды на пути… Камеры методично изучали местность вдоль дороги, считывая все, что попадало на прицел. Всего за ночь было поставлено сорок пять пар таких камер, плюс тридцать семь в прошлую ночь; таким образом, Сид получил возможность круглые сутки вести мониторинг на двенадцати железнодорожных трассах в Городе — именно на тех, которые его заинтересовали. Денщик и Молния суммировали информацию и изменяли режим поиска. Этажи ниже эстакад. Выше эстакад. Незастекленные окна. Окна, открытые на восток. Незатененные стены. Круг поиска постепенно сужался.

Энрик иначе относился к тем, кто ждал его в космопорту. Он отечески любил варлокеров, но, как строгий отец, не был намерен потакать их прихотям. Пророки — не те люди, кого можно зажать толпой. Пророки дружны с богами, и боги им подсказывают, как не оказаться запертым в какой-нибудь подсобке, когда в дверь ломятся безумные фаны. И, наконец, явление Пророка пастве должно быть подготовлено.

Поэтому с орбитального лифта Энрик сошел подчеркнуто скромно. Волосы без затей собраны на затылке. Поперек лица черной полосой — очки-плексы. Белая рубашка, светло-бежевый сюртук, песочного цвета брюки. Ни украшений, ни броских деталей в одежде, ни свиты — секретарь-контуанец и двое бодигардов, с первого взгляда похожих на людей; эти нидэ работали в Федерации и знали все особенности здешней обстановки. Прочие сопровождающие шли отдельно от Пророка.

«Будьте любезны, предъявите медицинские сертификаты», — просит сотрудник карантинной службы. «Засвидетельствуйте ваши страховые полисы», — это агент интерслужбы здоровья. Штатный адаптолог привычной скороговоркой напомнил о том, что приезжие попали в иную среду обитания. Другое атмосферное давление, другое тяготение — «и кислорода в воздухе не столько, сколько вы привыкли ощущать». В первый день возможно слабое недомогание и головокружение. Неважно, прибыли вы по делам или чтоб отдохнуть, — два-три дня вам надо отвести на привыкание.

«Что вы имеете предъявить для досмотра? — Таможенник вежлив, как киборг. — Запрещен ввоз мясных консервов, алкоголя без акцизных марок международного образца и многое другое — ознакомьтесь с перечнем».

— У меня с собой есть препарат, — впервые заговорил Энрик. — Я не знаю, можно ли его ввозить.

Таможенники осмотрели коробок со всех сторон, вынули емкость с приятными на глаз капсулами, развернули инструкцию — и не нашли ни слова на линго, только новотуанский шрифт.

— Это разрешенное лекарство? В какой список регламента оно входит?

— Не знаю. — Энрик был кроток и спокоен. — Мне его выдали по рецепту врача из клиники всех цивилизаций.

Пассажиры лифта просачивались сквозь фильтры космопорта, усаживались в поезда, автобусы — и разъезжались, минуя толпы варлокеров, топчущиеся за ограждением, а Энрик с охранниками и секретарем, приглашенные в служебное помещение, сидели и ждали. Читать по-туански в таможне умели — это по штатным обязанностям полагалось одному из смены, — но вот определить, что же за снадобье привез Пророк, никак не удавалось. Запросили амбулаторию всех цивилизаций; те, в свою очередь, стали наводить справки в главной клинике Города. А время шло и шло… Все, кто прибыл рейсовым лифтом, покинули порт — в том числе и сопровождавшие Энрика. Заскучав, стали уезжать и варлокеры; секретарь несколько раз подходил к окну понаблюдать за этим.

— Нашли, — промолвил таможенник, глядя в экран. — Это витамины. Они лицензированы в шести Ц, включая нас. Но почему не наклеили марку лицензии при вывозе?..

— По забывчивости. — Энрик легко поднялся. — Надеюсь, я не слишком задержал вас. Могу ли я вызвать воздушное такси прямо сюда? — поглядел он в сторону балкона, больше похожего на террасу. — Да, — заметил он, уже входя во флаер, опустивший трап на балкон, — вы можете передать охране там, внизу, что опасности больше нет…

Пепс, секретарь Энрика, родился на КонТуа в семье нанявшихся по контракту и настоящее небо над головой увидел лет в двадцать — и то на Атларе, куда полетел совершенствоваться в языках и интеробщении. Бывал он и на Яунге, и на ЛаБинде, и даже на Ранкари, где приезжим иномирянам напыляют на кожу защитный слой, чтоб ее не обожгло голубое светило. Удивить Пепса было трудно, но над Городом он испытал потрясение. Лес биндских высотных домов, стволами уходящих в облачное небо, просторные и низкие строения вара с блестящими от солнечных батарей крышами, прихотливая архитектура яунджи, казавшиеся хрупкими светлые и легкие сооружения планетарных туанцев, похожие на крепости атларские жилища, приспособленные к долгой зимней ночи, — все это меркло перед геометрически правильными бесчеловечными блоками, плотно стоящими рядами и густыми скоплениями уходящими во все стороны, до горизонта. Пепсу казалось, что он летит над городом, который роботы построили для роботов, — потому что людям невозможно жить в столь подчеркнуто искусственной среде. Даже круглые в плане или волнообразно изогнутые дома выглядели прихотью кибер-конструктора, ошибкой, сбоем в программе градостроительства, вымышленной машинным интеллектом. И люди… Все промежутки между домами были переполнены людьми — текучей, пестрой живой массой тел и автомобилей; им было тесно там, внизу, — и город выжимал их вверх, заставляя использовать пустоту воздуха над трассами и крышами, где роились флаеры. Пепс почувствовал какой-то слабый, безотчетный испуг, и у него в самом деле начала кружиться голова.

А Энрик взирал на лежащий под ним Город с нежностью. Кочуя с планеты на планету, он всегда стремился сюда, в мир свинцово-тяжелого серого цвета, густо покрытого кричаще яркими и липкими пятнами рекламной плесени, мир, где человек рождается в столпотворении, учится жить, проворно лавируя между себе подобными, и умирает, устав и упав, затоптанный другими, бегущими по кругу за удачей. Родной город — всегда любимый, как бы плох он ни был.

— Трудно смотреть? — спросил он Пепса, заметив, как тревожно тот косится вниз.

— Признаться — да, — кивнул секретарь.

— Это с непривычки, — успокоил Энрик. — Скоро ты освоишься; сам удивишься, как ты мог бояться Города. Дыши глубже — надо впитать его запах; слушай без напряжения, чтобы почувствовать все его звуки. Может быть, ты его успеешь полюбить… Здесь есть занятный вид туризма — путешествовать по Городу без карты, наобум. Я тоже этим увлекался, и представь — не заблудился ни разу. Я всегда возвращался домой…

Он присмотрелся к плывущим под ними пейзажам, словно хотел найти что-то знакомое.

— В двенадцать лет я выиграл конкурс красоты «Мальчик Города», в двадцать два стал «Парнем года». А между этим было еще восемьдесят семь других конкурсов… Я любил Город и хотел, чтобы он тоже полюбил меня. Похоже, кое-чего я добился — по случаю моего приезда заседает комиссия в парламенте… — Энрик слабо улыбнулся. — Знаешь, почему я стал Пророком?..

— Нет, — Пепс навострил уши; столь интимные риторические вопросы Энрик задавал чрезвычайно редко, и к ответам стоило прислушиваться.

— Потому что Город мне велел. Я не уезжал; он был со мной всюду — его стены, его люди, его напряжение и его голос: «Почему?» Он спрашивает всех централов, а ответить за всех должен был я. Все, что я сделал до сих пор, я сделал для них, вон для тех, — Энрик показал в пол салона. — У них нет ни имен, ни лиц, ни тел, но есть души — грязные, умалишенные, больные. А я — один из них. Поэтому они меня и поняли.

Пока Энрик разъяснял Пепсу суть своей духовной миссии, у особняка Эмбер творились чудеса. Варлокеры, удовольствовавшись ее субботним раскаянием в прямом эфире, стали отзывать свои иски из судов также слаженно и массово, но…

Трудно сказать, кто инспирировал их новую затею, но подхватили ее сразу и азартно. Хлопот это почти не требовало — купить конверт с маркой, вложить туда фото с надписью и отправить срочным заказным письмом; почтовое ведомство Города немало заработало на этом — и вообще оно подтвердило свой девиз: «Безупречно и быстро». В некоторых офисах не хватило мешков для писем, но их оперативно доставили со складов. Прекрасным воскресным утром для доставки Эмбер ее корреспонденции понадобился отдельный фургон.

Во всех письмах было одно и то же — фотография из передачи «NOW» «Звезды культуры — против забвения», когда Эмбер с задранной юбкой вскочила на стол; надпись на фото была цитатой из злосчастного выпуска 25 апреля, прозвучавшей из уст самой Эмбер: «ПЛЯСАТЬ ГОЛЫМ НА СТОЛЕ».

Кэльвин, постепенно теряя выдержку, ругался с почтальонами, а те ему доказывали, что доставлять отправления — их служебный долг. Ужас был в том, что отказаться от писем Эмбер не могла — категория «срочное заказное» предусматривает возврат лишь в случае отсутствия адресата.

— Вы можете их сжечь, — посоветовали Кэльвину на прощание, обнадежив, что это не все — они вскоре привезут еще столько же; груды издевательских писем остались лежать на крыльце и у крыльца. Кэльвин побежал звонить мусорщикам; Эмбер, нарыдавшись до икоты, сделала перерыв, чтобы хлебнуть водички, и, пополнив запас жидкости для слезотечения, вновь горько заревела. Явление мусорщиков с передвижной термокамерой совпало с появлением варлокерских пикетов: не нарушая границ частного владения и не создавая препятствий для пешеходов, ребята и девчата выстроились вдоль ограды с фотоплакатами, повторявшими содержимое конвертов; пикетчики дружным хором выкрикивали гадкую цитату. Патрульные полисмены сдерживались, зато мусорщики — эти простые, незакомплексованные ребята — веселились вовсю. У ограды вились папарацци, надеясь взять реванш за напрасное бдение у клиники «Паннериц», куда соскочившая с резьбы Эмбер так и не явилась.

Сдавленно гудела термокамера, пожирая письма; мусорщики упихивали в нее бумажные охапки и следили, как на выходе валятся в бункер брикеты спрессованного пепла, а иногда — пока Кэльвин не видел, — развернув письма в руке карточным веером, позировали для папарацци; варлокеры скандировали: «Эм-бер! Эм-бер! Су-пер-стар!»

Наконец Эмбер не вынесла — швырнув заплаканной подушкой в пса, вылетела на крыльцо. Это вышло как-то рефлекторно — она не могла не появиться перед зовущей публикой. Кэльвин, топтавшийся у термокамеры, замешкался и не успел пресечь ее желание быть на виду — Эмбер повернулась к зрителям спиной и… повторила фотографическую позу, презрительно и дерзко оттопырив то, на что садятся. Варлокеры взвыли от восторга, папарацци лихорадочно ловили кадр, а Отто Луни (как же может такое бесстыжество происходить без него?!) верещал, приплясывая на тротуаре:

— Великий боже, благослови Эмбер!! Это наша девчонка, настоящая централка! Эмбе-е-ер!! На бис! Просим!!.

Эмбер не снизошла, бегом вернулась в дом; Кэльвин — за ней. Там ее опять прорвало на рев, но это были слезы облегчения — она победила, она зачеркнула все козни врагов одним движением!..

В конце концов, плохой рекламы не бывает.

Гаст, переключив шлем с машины на TV-адаптер, тоже поприсутствовал при этом, но, когда в отдел зашел Хиллари, Гаст вполголоса скрипел что-то из лексикона «зеленых» кварталов; верхняя часть его лица была скрыта, но и нижней хватало, чтоб понять, насколько он зол.

— Плохие новости? — потряс его Хиллари за плечо.

— А?! — Гаст поднял забрало-визор на лоб. — Да, полный квак! Политиканы под Энрика роют! Целое змеилище собрали в Балагане, даже на уик-энд начхали, лишь бы Пророка удушить!..

— Погромче, а то Сид не слышит, — посоветовал Хиллари.

— Плевать! — Гаст был так расстроен, что не боялся даже выгона по политическим мотивам. — Он ведь еще ни-ког-да не выступал вживую в Городе! Он в первый раз приехал! И нате вам!.. Да что я говорю — сам погляди!.. — он повел пальцами, переводя картинку на экран.

Правительственный канал I смотрели главным образом менеджеры, юристы, обозреватели и администраторы. Там не было ни рекламы, ни музыки, ни голых девушек, ни конкурсов, ни шоу — репортажи из парламента и выступления разных шишек, до Президента и гостей с других планет включительно. Тут читали вслух законы и показывали мультики о том, как они действуют (для глухих — законы с сурдопереводом). Новости здесь были столь официозные и оптимистичные, что можно было скулы от зевоты свихнуть, но поговаривали, что государственные чиновники обязаны смотреть эту тошнятину — а те, кому сие предписывалось, поручают выполнять это своим андроидам. Среди людей мало-мальски мыслящих смотреть канал I считалось дурным тоном; Хиллари был мыслящим человеком.

Впрочем, были и такие случаи, что передача «Парламентский час» вырывалась в первую десятку рейтинга — например, когда феминистки подрались с милитаристами или когда в процессе многомесячной дискуссии «Вводить ли в оборот разменную монету номиналом в три томпака?» на главу комиссии высыпали полцентнера мелочи.

С экрана на Хиллари солидно и авторитетно глядел плотный темнокожий мужчина в строгом гробовом костюме, белоснежной рубашке и галстуке цвета темной бронзы. Хиллари узнал его, хотя раньше видел или обнаженным, или одетым очень непринужденно.

Это был Снежок, владелец Маски.

— Что за фигура? — равнодушно спросил Хиллари.

— Некто Джолион Григ Ауди, — тоном вздорного подростка отозвался Гаст. — Он в Балагане отвечает за мораль. Типа — пред комиссии по соблюдению библейских заповедей. Начетчик, каких свет не видел…

— Да, — как бы соглашаясь с воображаемым собеседником, констатировал тем временем Снежок, — некоторые черты тоталитарных сект у Церкви Друга не отмечаются. Да, «верные» не практикуют принуждающее групповое давление на неофитов, но то, как они ополчились на Эмбер, сказавшую несколько неодобрительных слов в их адрес, заставляет нас задуматься о том, что же на самом деле происходит за стенами храмов Друга и какие акции там могут быть спланированы в будущем…

— Это он линейкой груди в фильмах обмеряет, — продолжал Гаст мерзким голосом, — чтоб определить степень голизны в процентах, а потом штамп ставит — какой фильм можно смотреть детям. У него номограмма пристойности есть, туда все вписано — грудь, зад, пупок… особенно пупок! Показ на экране пупка есть растление нации…

— Ну как же — омфал!..

— А можно при мне матом не ругаться? Тем более таким, какого я не знаю.

— Омфал — это священный Пуп Вселенной, камень, на котором держится мир. Он остался на Старой Земле, его там туристам за деньги показывают.

— Все равно звучит матерно.

— Да, в их программу подготовки не включены аскеза и напряженная система преподавания основ веры, — развивал Снежок свою мысль, — но на что ориентированы их многочасовые танцы под психоритмы? В достаточной ли степени проверены на зомбизацию их излюбленные фильмы и мелодии?.. Мы долгое время недальновидно пренебрегали организацией Пророка Энрика и не вдумывались в само название «колдовской рок», а ведь оно появилось неспроста. Теперь Пророк прибыл в Город — чего мы можем ожидать в связи с этим? Атмосфера в Сэнтрал-Сити напряжена, высок индекс агрессивности, резко участились акты вандализма и терроризма. Комиссия рекомендует…

— Запретят! Запретят! — поскуливал Гаст.

— …рассмотреть вопрос на расширенном заседании совета социальных комиссий в течение ближайшей недели.

— Отмазались. — Гаст перевел дыхание. — Скажут — «мы смягчили напряженность», а сами будут за нервы тянуть до последней минуты… словно нарочно провоцируют!.. Вообще надо переселяться к медикам и жить там, в «Здоровье», а то здесь, на воле, — будто в центрифуге тебя крутят, без транков точно с ума съедешь. Куда ни сунешься — сплошная панихида, все про подкомиссию толкуют. Как тут себя за упокой не отпевать, когда выйдешь в коридор — и сразу лоб в лоб с «ликвидатором» столкнешься!..

Хиллари нахмурился. Да, Горт сказал: «Я вызвал команду „ликвидаторов“, но чтоб они открыто шастали по зданию… кто им позволил?!»

— Что, прямо так и ходят?

— Ага, как в чумном городе кресты на дверях ставят.

— Это был сон. Они тебе приснились. Сейчас этот сон кончится, а ты займись лучше своей работой, — мирно сказал Хиллари, отходя.

Итак, объект определен. Снежок = Джолион Григ Ауди. Что это нам дает? Да ничего, кроме того что конгрессмен потратил тучу денег на покупку интим-куклы с внешностью девчонки. Он виновен — но лишь в нелегальном приобретении незарегистрированной кибер-техники. Скорей всего, Маска была учтена как дефектная и списана в утиль, поэтому в списках пропавших ее нет и быть не может.

Да, Снежок — порочный тип. Правда, он строго зарегулирован; другой за эти деньги нанял бы три дюжины живых девчонок — и каждой бы испортил и судьбу, и психику. Кукла — совсем иное дело; она — вещь, неодушевленный предмет, у нее не спрашивают, нравится ли ей, как ее используют. Она не подаст в суд, не будет шантажи…

Джолион, наверное, рассчитывал купить покой, комфорт и безнаказанность — и все это, как в одном флаконе, в лице идеальной кибер-любовницы. Абсолютно покорная, вечно наивная и юная… Воплощение тайной мечты! И вдруг — такая перемена! Кукла с мечом, объявляющая войну, говорящая на уличном жаргоне, мыслящая в обход Первого Закона…

Снежок дорожит репутацией, местом в парламенте. Если все узнают, что ведущий моралист не прочь развлечься с малолеткой… даже с куклой… Маска догадалась, куда его ударить побольней.

«Пока, — подумал Хиллари, — я повременю вносить опознание в материалы о Снежке». Мысли вернулись к «ликвидаторам», а ноги несли его к Сиду.

«Ликвидаторы» принадлежат к презираемой военными финансовой касте, а точнее — к ненавистной контрольно-ревизионной службе. Из глубины веков за бухгалтерами «оборонки» тянется репутация казнокрадов, норовящих урезать солдатские пайки и офицерские наградные, чтобы набить свои карманы. Это они требуют отчитываться за каждый патрон, хотя дураку ясно, что экономить боеприпасы на войне — все равно что в маркетинге экономить на рекламе. С особым наслаждением ревизуют они учреждения, обреченные на заклание, всюду лезут, во все вникают, обо всем допытываются и, изнывая от садистского восторга, расхаживают по чужим кабинетам, упиваясь своей властью и впитывая мученическую тоску приговоренных, которым вид этих самодовольных пришельцев обещает не меньше, чем смертнику — внешность немногословного джентльмена, из скромности прячущего лицо под красным капюшоном с прорезями для глаз.

Сид выглядел понуро; игра в разумных пауков была забыта, он сосредоточенно вводил в машину с клавиатуры нечто сугубо служебное, с грифом «СРОЧНО. СЕКРЕТНО».

— Этикет не звонил. — Это был упрек Хиллари, обещавшему, что беглый координатор не выдержит и явится с повинной. — И тебе, насколько я могу судить, — тоже. Я, конечно, горжусь нашими серыми, они провернули мастерскую акцию. Но чем дальше я молча горжусь, тем больше думаю о той тюрьме, в которую мы сядем. Похищение Конрада Стюарта — еще куда ни шло, если сумеем доказать, что не отдавали такого приказа, но двое раненых…

— Сид, хочешь заполучить NB в личное дело? — предложил в ответ Хиллари.

Безопасник тяжко вздохнул.

— Думаешь, что дело ограничится NB? Это было бы за счастье… Отсидеть годика три в теплом герметичном бункере, где-нибудь на далекой планете… пить технический спирт с подсластителем и слушать, как в шлюз снаружи бьется ветер…

— Значит, хочешь. Но это NB не за то, о чем ты думаешь.

— Виноват, — Сид со всей искренностью положил руку на сердце, — я проворонил Селену. Она назвала по TV свой маршрут, а я не велел изменить его.

— Приятно видеть человека, сознающего свои ошибки, — похвалил Хиллари. — Однако я говорю о другом упущении. У тебя здесь «ликвидаторы» гуляют, как блуждающие атомы. Какого черта, Сид?! Кто дал им допуск на все зоны в здании?

— Горт позвонил мне и сказал, что…

— Пусть Горт распоряжается в своем отделе в Айрэн-Фотрис, а тут начальник — я! Сколько зон ты им открыл?

— А, В, С и D.

— Закрой все, кроме А.

— Хил, зона А у нас — это вестибюль на входе.

— Прекрасно. Пусть каждый день с утра подписывают в главной безопаске пропуск в зону В, причем я разрешаю им входить лишь в туалет, столовую и бухгалтерию.

— Хил, они разозлятся.

— Для тебя важней, чтобы Я не разозлился.

— Они про нас напишут не доклад, а некролог.

— Если мы уцелеем — их доклад сгниет в архиве, если провалимся — то все доклады нам будут настолько лиловы, что ты и представить не можешь. Пусть скажут «спасибо», что я не велел их в сортир и обратно водить под конвоем. Значит, сейчас ты аннулируешь их допуск…

— Надеюсь, про NB ты пошутил?

— Почти. Это было устное предупреждение. Вычисли-ка, где сейчас эти… могильщики.

Видеокамеры системы наблюдения обнаружили обоих «ликвидаторов» на пути к мастерской Туссена — они шествовали неторопливо, с довольными лицами, беседуя между собой; Сид подключил прослушивание — и из динамика послышалось, как они негромко обсуждают прелести хорошенькой Жаклин из отдела Адана.

— И мы им будем угождать!.. Я им сейчас устрою опись выморочного имущества! — Хиллари, выходя из кабинета, достал трэк. — Охрана, говорит Хармон. Недозволенное проникновение в зоне С, этаж 5. Двое ко мне на лифтовую площадку.

«Ликвидаторы» были слегка удивлены, когда дорогу им загородили два сержанта, похожих на банковские сейфы-монолиты, и какой-то штатский.

— Позвольте спросить, чем вы занимаетесь на этом этаже.

— Мы, — холодно и с достоинством, как подобает важному должностному лицу, ответствовал старший, — производим учет состояния высокотехнологичных приборов.

— Вы системный инженер? — быстро спросил сероглазый штатский. — Вы можете определить степень износа нанотехники?

— Мы исследуем его по документам, — веско промолвил старший.

— Покажите ваш допуск. — Хиллари взял небрежно протянутую карточку, взглянул мельком и положил ее в карман. — У вас нет допуска. Сержант! Проводите их куда следует и проследите, чтоб не заблудились.

— Но… на каком основании?! Что вы себе позволяете?!

— Ваше дело — сидеть в бухгалтерии, — отрезал сероглазый, — а не шляться по проекту и нервировать сотрудников. От одного взгляда на вас работоспособность у операторов падает на сорок процентов. Все! Разговор окончен.

Сержанты блокировали растерявшихся чиновников, но те еще хорохорились.

— Я буду жаловаться на ваши действия! Назовите мне свою фамилию и должность! Я подам на вас рапорт шефу проекта!..

— Не советую, — оглянулся наглец, сворачивая за угол. — Моя фамилия — Хармон.

Линза, похожая на вспухший блин, взлетала впритирку к стене офиса; Мячик, сидя в неприметном сити-каре, вел мину уверенно и быстро. С момента консультации Немого летучая мина несколько потяжелела за счет дополнительного оборудования, но теперь ею можно было управлять издалека, находясь за пределами прямого видения.

Этажей Мячик не считал — он сверялся по зданию напротив, по миниатюрному гироскопу сориентировав оптическую ось объектива строго горизонтально. Главное — раньше времени не ударить миной о стекло.

Набрав достаточную высоту, Мячик подорвал заряд на емкости с краской. Прохожие вскинули головы; кое-кто шарахнулся, прикрывшись от падающих осколков, но разброс был небольшой, и обломки накрыли в основном стоянку у подъезда — кольцо гравитора оставило вмятину в крыше машины, батарея разбила другой заднее стекло, а блок управления рассадил плечо зеваке; других поцарапали куски корпуса. Это уж на кого бог пошлет — даже при скромных терактах бывают пострадавшие.

Самым впечатляющим было облако дисперсного красителя — на стене вмиг вздулся огромный, уродливый черный нарост; шевелясь, он тихо стекал вниз, рисуя громадную кляксу.

Вой сирен, моргание проблесковых маяков на крышах патрульных машин, оцепление и приезд экспертов по взрывным устройствам — вся эта суета запоздала, как после ужина горчица; по сути, у полиции была одна забота — выяснить, чьих это рук дело. И Темный поспешил помочь им разобраться.

— Редакция? Взрыв в Аркенде, на Бернслайн сделали мы, Вольные Стрелки. Это наше предупреждение тем, кто охотится за Фердинандом. Мы не во всем согласны с «непримиримыми» из Партии, но их бойцы — наши братья по оружию, запомните. На террор спецслужб мы ответим минной войной. Следующая цель — космопорт, мина будет настоящей. До новых встреч! Подпись — Темный.

— Партизаны, Партия и Банш выступили единым фронтом! — подытоживал Доран, зависнув над Бернслайн, пока Волк Негели показывал всем кляксу. — Сейчас как никогда нам необходимо четкое взаимодействие всех силовых структур. Оставайтесь с нами на канале V! Мы начинаем серию блицрепортажей о тех, кто защищает нас! Сегодня мы с вами убедимся, что подразделение «Омега» в любой момент готово к самым решительным действиям!..

Жутковатое пятно на стене дома сменилось зрелищем льющегося кефира — пакет, кефир и стакан были одинаково прозрачны. За кадром кто-то сладострастно и призывно стонал. Насколько знал Доран, стон источала страшненькая дама лет пятидесяти, квадратного телосложения, лысая от рождения (что поделаешь — черная генная карта!); она за семь бассов в час изображала звуки поцелуев, кваканье, мяуканье, жужжание мух, писк и клекот йонгеров — причем гораздо лучше, чем все это звучит на самом деле!

— Напиться, что ли, этого кефира… Волк, ты его пробовал?

— Нет, — гулко ответил оператор. — Я патриот, а его варят по туанской технологии.

Флаер «NOW» начал разворот — надо спешить к следующему объекту. Волк, пользуясь передышкой, развалился и вытянул ноги, тайком заглядывая через визор на 17-й канал — Отто Луни со своими похабными клоунессами рекламировал прозрачный сыр.

После случившегося в среду буйного припадка Рыбаку ужесточили режим — отняли телевизор, пристегнули к койке на денек и придавили мысли транками — но больше не приставали, а психиатр зачастил в палату с уговорами: «Одумайся, надейся, жизнь — это дар божий» — и так далее.

Приходил в субботу еще некто в штатском — этот никем не прикидывался, сразу показал удостоверение агента «политички».

— Вместо кино, — усмехнулся Рыбак, — а то я без Принца Ротриа соскучился. Пытать будешь?

— По-моему, ты сам себя уже замучил — дальше некуда, — агент был тоже не прочь пошутить и этим немного расположил к себе Рыбака. Разговорились; агент — первый за все время! — посочувствовал о смерти Гильзы: — Я понимаю, каково тебе сейчас. В школе у меня была девчонка, красавица. Мы очень дружили. У нее нашли «болезнь переселенцев»… Она долго умирала, согласилась на эвтаназию. Я боялся, что мне не дадут с ней проститься, но она настояла, чтоб я был с ней до конца, как друг. И ее родители согласились.

Подобных историй агент мог придумать с десяток, на разные вкусы, но упоминание о широко известной, роковой и коварной «болезни переселенцев», превращавшей детей в живые мумии, сработало безотказно — Рыбак помимо воли поверил, и агент ненадолго получил доступ в его душу.

— Мне не надо знать, общался ли ты с баншерами; это уже доказано следствием. Но за ними стоят люди, которые тебя использовали. Не стану скрывать от тебя — это «непримиримые» из Партии. Если б они отдавали деньги, предназначенные для террора, какому-нибудь медицинскому фонду, многие бы вылечились — в том числе и ты. Как видишь, они предпочитают разрушение и смерть. Думаю, тебе не стоит брать на себя всю ответственность за то, что ты был исполнителем чужой воли… Они израсходовали тебя, как патрон.

Рыбак промолчал; он не верил властям. Они всегда врут и обманывают. Стик Рикэрдо сказал: «Все начальники — слуги дьявола». Да, похоже… Они улыбаются, но в глазах у них пусто, вместо души — дыра, а вместо сердца — гадина, черная и склизкая. Говорят они не по-людски, каким-то вывернутым и заумным языком — «реструктуризация», «конструктивный подход», «рациональное сотрудничество», — и все затем, чтоб ты скорей ушел из кабинета и не мешал им пить кофе. После этих разговоров ты, как пьяный, ничего не соображая, хочешь вытрясти из ушей громоздкие слова и остаешься дурак дураком, уразумев одно — что за их словами ничего нет, ноль, что это оболочка без начинки.

Но агент не улыбался, и он был первым, кто близко принял к сердцу его горе. Хотелось ему верить — может быть, потому, что Рыбак устал видеть вокруг одних врагов. Ну, пусть не друг — но он относится к тебе хоть чуточку по-доброму…

Вдруг он говорит правду? Партия… Рыбак с детства рефлекторно побаивался этого слова. К Партии опасно прикасаться. Они хотят силой перевернуть мир. Да кто им позволит?! Девять видов полиции, национальная гвардия, сэйсиды, «политичка», армия — и все стоят на страже; только пикни, руки-ноги оборвут. Лучше заниматься мирным сталкингом, чем ежеминутно ждать, что к тебе в конуру вломятся бронированные верзилы, скрутят и вышлют куда-нибудь, где вместо воздуха — метан.

— А вот нормальные люди, — продолжил агент, немного выждав, — проявили к тебе куда больше участия. Доран создал фонд в твою поддержку; люди собирают тебе деньги на лечение…

Рыбак растерялся. Он-то себя уже похоронил и ни на что не рассчитывал, кроме покоя в вечной тьме.

— Соберут, я полагаю, — без напряженья говорил агент, как о чем-то заведомо известном. — Тебе надо около пятидесяти тысяч; в складчину это нетрудно. Конечно, закон есть закон, и суд состоится… но ты будешь жить. Свиной трансплантат вполне надежен, если создан на основе твоих генов. Пять-шесть месяцев, пока растет свинья, потом операция — и от болезни останется несколько шрамов на коже. Обычные люди сделают для тебя то, чего Партия никогда не сделает.

— Спасибо, — вырвалось у Рыбака; если до сих пор его окружала мрачная явь, то сейчас сквозь нее проступили дивные грезы и не хотелось, чтобы они ушли. — Но я не знаю ничего про Партию.

— А что за файлы о «черном вторнике» показывал Стик Косичке? — вопрос прозвучал ненавязчиво.

— Я не видел. В Сети много чего лежит на больших машинах.

— Да, ты прав. Я тоже считаю, что Стик ни при чем. А Звон запутался… Надеюсь, он не имеет сомнительных связей. Суда ему не избежать, но печально будет, если ему припишут к обвинению сознательное участие в преступной политической организации. Я разузнал о нем — он работящий малый, несобранный, но безобидный. Его могли вовлечь, втянуть… Жаль, если эти люди останутся в стороне, когда его осудят. Кто мог повлиять на него?

Пелена грез рассеялась; Рыбак вдохнул поглубже, сдерживая кашель, — перед ним сидел монстр, притворившийся человеком. Немигающий впившийся взгляд, черный язык облизывает в ожидании безгубый рот. Офицер из войска Ротриа.

— Спасибо за хорошие новости, — тщательно выговорил Рыбак. — Звона я знаю плоховато. С кем он водился, где ходил — спросите у него. Когда поймаете.

— Куклами, с которыми ты жил, руководил некто Фердинанд, — сказал агент, вставая. — Он из боевиков Миля Кнеера. И еще неизвестно, как этот факт сыграет на процессе. Подумай, Варвик. Постарайся вспомнить; это в твоих же интересах. Одно дело — отбывать срок в обычной тюрьме, а совсем другое — быть высланным в колонии под спецнадзор.

— До свидания. — Рыбак старался выглядеть спокойным.

— В колониях тяжелые условия… особенно для тех, у кого слабое здоровье. Кто вспомнит о тебе, когда ты будешь ТАМ, далеко-далеко? А мое ведомство может помочь…

— Приятно было познакомиться.

— Уверен, ты учтешь все «за» и «против».

— Я ни о ком и ничего не знаю, офицер.

— Мы побеседуем позже, о'кей? И помни, что я — на твоей стороне.

Оставшись один, Рыбак стал задумчиво жевать противную нетканую салфетку. Поманить жизнью — и погрозить смертью; ловко у них получается. Жабы подлючие… Им надо, чтобы ты оговорил кого-нибудь; ткни пальцем, назови имя — и потянется цепь допросов, и где-нибудь найдется слабина, и закрутится дело, наматывая на себя людей…

Ты думал — пролетел над Городом, и все? Оказалось — это не конец, это начало. Самое трудное — впереди. Ты одинок, ты болен, ты ни жив ни мертв. Сдайся, прими их правила игры — и отсидишь без проблем. С новыми легкими, новым сердцем.

Эй, вы, нормальные люди! Где же вы были раньше со своей добротой?!!

А теперь откупаетесь, да?

Ночь и день Рыбак думал и думал, а потом прямиком с Бернслайн прилетел Доран — учредитель и распорядитель фонда «Доброта сильнее гнева». Сегодня ему не посмели отказать в свидании.

— А первый взнос сделал Стик Рикэрдо! Отдал весь гонорар за интервью. Сегодня на твоем счету уже семнадцать с лишним тысяч; поступления продолжаются! Я начал переговоры с клиникой Мартенса; они готовы приступить к созданию трансгенного животного немедленно, то есть — тебе не придется долго ждать!.. Слушай, Варвик, ты рад или нет?

— Угу. Я рад по-сумасшедшему. Но как прикину, сколько лет сидеть и где… Доран, нельзя от фонда отломить на адвокатов? Так, кусков десять.

— Это будут твои деньги; что хочешь с ними, то и делай. Но я бы настоятельно советовал начать с лечения. Ведь жизнь — это…

— …дар божий; психиатр мне уже объяснил, а я думал — она в наказание, как тюрьма. И сбежать не дают.

— За тобой здесь следят? — без обиняков спросил Доран.

— А то! — Рыбак глазами показал на телекамеру в углу под потолком. — Круглые сутки. Думают, я во сне проговорюсь. У меня две матери!! — крикнул он камере, показывая пальцами рога.

— Я беседовал с юристами. Дело твое мутное, не сказать — провальное. Никаких смягчающих обстоятельств, кроме болезни, — а от нее ты избавишься. Все еще хуже осложнилось — выяснилось, что киборги…

— Знаю-знаю, их мне подослал Миль Кнеер. Вот я и хочу, чтоб адвокаты раскопались с этим. Меня тут зарыли: «Ты с баншерами», «Баншеры с тобой»… Кто это видел-то?! Политику мне клеют, говорят: «В колонию сошлем, ты там подохнешь».

— Каждый из нас, — Доран посмотрел в объектив, — должен твердо знать, что его права обеспечены. Исключений нет и быть не может! Случай с Варвиком Ройтером — проба на действенность наших законов, тех, которые призваны оградить личность от произвола.

От Рыбака Доран понесся в «Омегу»; его там ждали, как ревизию. Отряд, проштрафившийся на 37-м этаже с Фердинандом, хотел хоть бравым видом и показом мастерства смыть с себя пятно.

Тут Волк Негели перестал выглядеть великаном; двухметровых ломцов в отряде хватало. Выправка, экипировка, суровые рубленые лица, будто отлитые из металла глаза, слова по-суперменски редкие и веские. Доран вспотел, вытягивая из самого мускулистого капрала пару связных фраз о преимуществах правопорядка перед беззаконием; капрал закончил свой предельно скупой, близкий по тексту к Уставу монолог тем, что сломал доску о свою голову, не шелохнувшись и не изменившись в лице. Больше дела, меньше слов! Сюда отбирают не самых речистых! Вдохновившись примером капрала, бойцы принялись кулаками крошить кирпичи, отрывать руками горлышки бутылок и перешибать ногами водопроводные трубы. Казалось, выпусти их на улицу — и через час от Города останутся развалины. Рев, хруст и треск наглядно показывали зрителям, что даже думать о сопротивлении властям не следует.

Доран по ходу съемки попросил продемонстрировать захват, стрельбу и штурм. Бойцы оказались готовы к импровизациям — условный террорист с бомбой в чемодане не прошел и двадцати шагов, как на него упали с потолка, взяли в тиски с боков и завязали в узел; чемодан при этом не испытал даже слабых толчков. Силуэтные мишени вмиг разлохматились выше плеч, а «сердце» каждой выжгло импульсом; на второй этаж бойцы в полном снаряжении просто взбегали по стене.

— Терроризм не пройдет! — уверенно изрек Доран. — Пока жива «Омега», деструктивным силам не удастся вновь расколоть Город на враждующие кланы. Верность идеалам, мужество и профессионализм — вот что мы противопоставим вылазкам недобитых мятежников и бомбистов…

Он понимал, что сбивается на интонации канала I, но ничего не мог с собой поделать. Форма, кокарды и погоны завораживают, строевой шаг выпрямляет мысль в струну, а язык становится официозно-пафосным. Да вы сами попытайтесь в обществе быкоподобных блюстителей Конституции заговорить о правах человека, о свободе совести и слова — и не заметите, как по инстинкту самосохранения станете кричать «Ура!», петь гимн и делать равнение на знамя. Кроме того, Доран обладал поразительным свойством улавливать, откуда ветер дует.

Темный полулежал на старом продавленном диване и, изредка прикладываясь к бутылке, лениво пил пиво. Мячик сидел у него в ногах и торопливо говорил, говорил… Он еще не успокоился после акций; выпил, не пьянея, полбаллона «колоpa» и приготовил ужин, к которому не прикоснулся, — просто чтобы занять время и руки. Теперь он подуспокоился, но Темный вновь всколыхнул его, поставив на видак репортажи о взрывах.

В комнате — диван и телевизор, больше ничего. Это было убогое жилье на верхнем этаже дешевого бигхауса с немытыми окнами и выцветшими фотообоями, где были подключены только вода в санузле и электричество на кухне; подсоединял телефон и делал отводку на телевизор сам Темный. Он давно воспринимал подобные жилища как привычную среду обитания, мог месяцами не выходить из квартиры и при этом не подыхать от скуки и даже полюбил спать в ворохе грязного белья с запахом множества человеческих тел. А вот Мячик начинал осваивать быт городских партизан недавно, и его еще тяготила голая бедность их тайных пристанищ.

Поскольку главная задача как до, так и во время, и после акции — остаться незамеченным, видеосъемок партизаны почти не вели. За них это делали репортеры; Темному оставалось собирать и склеивать куски репортажей в правильной последовательности, чтобы потом не спеша произвести анализ действий своих подопечных. Так заботливые тренеры записывают бои, прыжки и бег своих питомцев, чтобы проанализировать в замедленной съемке каждое движение, выверить с помощью компьютера эргономику и довести игру, бег, прыжок до совершенства, до автоматизма живой машины, где каждая клетка знает, где, когда и с какой силой ей сокращаться.

Взрыв высотной пилотируемой бомбы напротив стены офиса «Sock flower». Огромная черная клякса с ножками потеков вниз…

— Слишком близко к стене, — со спокойной деловитостью заметил Темный, дав стоп-кадр. Доран остался с открытым ртом. — Краска выплеснулась кучно, густо, потому и стекала вниз. Это хорошо, когда надо поразить небольшую, точечную цель, а если речь идет об объеме — то бомбу надо отводить подальше.

Темный взял Мячика к себе не только для того, чтоб спрятать или объяснить кое-какие тонкости партизанской работы. Схроны были и во многих других местах. Все это время Темный неназойливо, исподтишка наблюдал за реакцией и состоянием Мячика — взволнован ли, что говорит, что делает, сколько пьет, как себя ведет? Что переживает — это понятно, все поначалу психуют, а вот руки у него не дрожат. Бутылку открывает и закрывает легко, с ходу, не промахивается. Это хорошо, что не дрожат, — для подрывника это главное. Собранность и точность. Не срываться, не чихать, не кашлять, не чесаться. Движения мягкие, меткие. Ходит бесшумно, садится тихо и раскованно, руки держит свободно, на весу. Темный посмотрел сквозь стекло, сколько осталось пива в бутылке, и подумал: «А ведь из него выйдет отличный пиротехник. Важно, чтобы парень не усомнился в правильности выбранного пути. Никогда».

Еще был взрыв в супермаркете. Сложный объект — кругом много систем слежения, но тут Мячику помогли. Место и время были выбраны заранее. Пошла запись. Захлебывающийся голос комментатора… Истошные крики ушибленных взрывом, сбитых с ног, насмерть перепуганных людей. В сущности, взрыв имитационный, бомба типа «кукурузный початок», заряд слабый — чтобы разбросать шарики с красителем, — без объемного компонента, поднимающего температуру воздуха до 800°С. Шарики, разлетевшись, лопались от удара о препятствия, и многие люди покрылись пятнами красной, желтой и синей несмываемой краски. Они что-то вопили, падали и вскакивали, бежали, наталкивались друг на друга, размазывали по себе краску, еще хуже пачкая себя и соседей. Кто-то в сутолоке наступил упавшему на руку, кто-то отталкивал от себя людей, какая-то женщина, запрокинув голову, лезла против движения, и не понять было, что она потеряла — ребенка или кредитку. Мужчина в добротном костюме с деловой папкой, весь залитый красной и зеленой краской, исступленно кричал, размахивая руками и топая ногой…

Темный с удовольствием, которое бывает от хорошо выполненной работы, посмотрел еще немного на эту суматоху, затем открутил запись назад и, остановившись на моменте взрыва, как судья в пейнтболе, стал опытным глазом подсчитывать окрашенных.

— Двадцать два тяжело и тридцать пять легко пораженных, — чуть позже объявил он счет Мячику. — Совсем неплохо. Если бы заряд был реальным, многих бы отсюда отвезли в реанимацию, если не в морг.

Какая-то тень пробежала по лицу Мячика, и он отвел глаза от экрана.

— Эээ, — Темный сел, поставил бутылку на пол и, взяв Мячика руками за плечи, развернул к себе. — Уж не совестно ли тебе стало, а, Мячик? Что прикажешь подать: тазик для слез или бумагу для покаянного письма А'Райхалу?

Мячик, как ершистый мальчишка, попытался молча освободиться, но Темный держал его крепко, а смотрел глаза в глаза, насмешливо и зло.

— Нет, ты отвечай. — Темный кивнул головой в сторону экрана. — Жалко стало, так ведь? Давай разберемся сразу.

Мячик помолчал, отвел глаза и ответил односложно:

— Да.

Ему было неловко и неприятно, он маялся от душевной смуты.

— Ты, как командир, должен знать, что я думаю… Я бы глазом не сморгнул, если б это были люди в форме — полицейский дивизион или казарма сэйсидов. Платные псы, готовые за деньги на любой произвол. Но универмаг… Простые люди… женщины… Если «початок» зарядить осколочными шариками, полсотни человек отправилось бы в больницу. Зачем? Да, мне их жалко. Я же понимаю, как бы их покрошило…

— Зачем? — негромко переспросил Темный. — А ты посмотрел на название супермаркета? «High Day». Твои мать, отец, ты сам, твои соседи — часто ходили в магазины класса «High Day»?

— Нет, что ты! Там такие цены…

— Вот-вот. Для кого эти магазины, куда семь из десяти централов ходят, как в музеи, — любоваться на экспонаты, которые им не суждено попробовать, одеть, даже взять в руки? — Голос Темного стал звонким, в глазах полыхнул фанатический блеск. Он чеканил слова: — Пять миллионов централов живут не в домах, а в берлогах — на пособие, на эту подачку, на которую нельзя ни жить, ни умереть по-человечески. Еще двадцать пять миллионов каждый день и каждый час балансируют над ямой нищеты. Заболел, не угодил начальству, влетел в депрессию, сбился с ритма — пинок под зад; отправляйся на свалку, манхло. ЭТИ люди никогда не бывают в подобных магазинах. Туда ходят дамы и господа с толстыми кошельками. Их деньги — это чья-то кровь и жизнь, отмытые в банках, — вот они и выглядят чистенькими. А если присмотреться — это вампиры, а не люди. Они потому такие красивые, что питаются кровью. Они о нас ничего не знают и знать не хотят, им слишком уютно и приятно жить — вот и надо им напомнить, что есть проблемы поважней новой марки их кухонного комбайна, освежителя воздуха в их надушенных сортирах и запаха их потных подмышек. Пусть их прошьет страх, пусть они воют от ужаса, пусть они помнят, что есть иной мир. Нельзя, чтобы одни дохли, а другие в это время пели и смеялись. Пусть им тоже станет плохо. А женщины?.. Что, те, кого насилуют в трущобах, — не женщины? Они тоже хотели быть красивыми и любимыми, жить в просторных домах, а их отдают в проститутки, и они умирают в тридцать лет от туанской гнили и наркотиков. Эти жирные счастливые люди ни о ком не вспомнили и не пожалели — и мне их не жаль. Так пусть помнят, пусть каждую минуту помнят о нас. Я не могу лишить их богатства, но я лишу их покоя. Я не могу войти в их дом — пусть туда войдет страх, пусть поселится в их душах, пусть давит их днем и ночью. Террор — это не обязательно убивать; террор — это страх, гвоздь в шестеренках государственной машины.

Мячик, не перебивая, слушал старшего. Темный обычно был немногословен, но сейчас ему тоже надо было выговориться. Силой своего убеждения он заражал и подпитывал паренька, не испытавшего на себе ужасов Пепелища.

— Положим, — продолжал Темный, — реальный взрыв уложил бы те полсотни человек. Нам это поставят в счет. А я бы предъявил свой счет государству — убийств в год 38 тысяч, из них 22 тысячи — когда мужья, озверев от агрессивности и пойла, убивают жен; самоубийств 42 тысячи — кто довел этих людей до точки? Отравились вином и умерли — 32 тысячи. Это я еще наркоманов не посчитал. Так кто же из нас больше гробит людей? И чем мы, единицы, можем отомстить? Только террором. Если жизнь — дерьмо, то пусть власть не покрывает его лаком. Да будь у меня средства, я бы уже Балаган подорвал.

Мячик впервые улыбнулся.

— Тогда — почему мы так редко проводим акции?

— Террор, — наставительно заметил Темный, приложив палец к носу, — это не просто «бабах», это — стратегия. Нас мало, мы в глухом подполье, против нас вся Система, поэтому действовать надо так, чтобы Система сама работала против себя. Один верно рассчитанный удар влечет за собой большие последствия. Мы молчали, пока они не заговорили о Партии. Теперь — два легких демонстрационных взрыва, и вся Система — СМИ, полиция, «политичка» — на месяцы выведена из равновесия. А страх — как цепная реакция; они себя запутают до паники — но уже без нашего участия.

— А Фердинанд — он из Партии? — невинно поинтересовался Мячик.

— Представления не имею, кто это, — снова разлегся на диване Темный. — Знать не знаю. Да и знал бы — не сказал. — Темный насмешливо подмигнул Мячику. — Молод ты еще такие вопросы задавать, и ответы на них тебе знать не надо. Будь он хоть трижды провокатор, ОНИ должны знать: стоит им упомянуть вслух Партию — и загремят взрывы. Надо у НИХ рефлекс поддерживать, чтоб при слове «Партия» они втягивали голову и прижимали уши.

— Следующий взрыв сделаем в космопорту?

— Спи и ни о чем не думай.

— Но ты же сам сказал в заявлении…

Темный цинично рассмеялся:

— Да мало ли что я сказал. Они-то никакими методами не брезгуют; по их правилам играть — никогда не выиграешь. Говорю тебе: террор — это стратегия. В космопорту каждые три месяца что-нибудь происходит — то шланг высокого давления прорвется, то бак с топливом лопнет; теперь, чтобы теракт не пропустить, там года три «политичка» будет дежурить, во все дыры лезть. Национальную гвардию на дыбы поставят, сэйсидов пришлют — обыски, патрули, облавы, — такого страха нагонят, что централы сами за свободу выступать начнут. А мы — как катализатор; запустил реакцию — и отдыхай; хочешь — телевизор смотри, хочешь — книжки читай.

И Темный потянулся за второй бутылкой пива.

Тяжелый флаер типа «торнадо» с названием «Колокол» покинул орбитальную станцию пересадки и некоторое время плыл в космической пустоте; чем выпуклей и больше становилась приближающаяся планета, тем ярче играли сполохи на броне корпуса, пока не слились в ревущий огонь; камеры наружного обзора и антенны улеглись в пазы и ниши, и все окружающее стало для пилотов совокупностью преображенных радиосигналов — рельеф поверхности, проблески маяков, курс, ветер и облачность.

— Башня Кордан, говорит «Колокол». Высота восемьдесят шесть. Включаю ориентировку.

— «Колокол», даю направление, — диспетчер на башне острова Кордан поставил луч, образующий с поверхностью ночного океана острый угол. — Дежурный, посадка через сорок-сорок пять минут. «Колокол», что везете?

— Дурь заразную и двух гнилушек с Туа. Так прямо и передавай в посольство — гниль.

Поднялся лобовой щит, раскаленный плотными слоями атмосферы, и открылась высокая панорама водного простора — круг черного стекла, в котором отражалась меньшая луна. Остров Кордан виделся опосредованно — пульсирующее лимонное пятно на горизонте.

Диспетчер и командир «Колокола» немного посмеялись. Да, вот бы позвонить в посольство ТуаТоу: «Гниль! Гниль-гниль-гниль!». Туанцы страшно этого не любят, чтобы их великую цивилизацию привязывали на словах к гадкой инфекции. Занесли ее к нам, а теперь нос воротят. Естественно, правительство из принципа политкорректности прогнулось и упразднило из масс-медиа и медицинских документов словосочетание «tuan rotel», заменив его термином «тэш». Но федералы упрямо продолжают звать болезнь туанской гнилью.

Туанцам хорошо — у них тэш протекает как лишай или экзема, а у эйджи — словно ползучая гангрена, выгрызающая дыры в теле. И сотрудники Федерального центра по изучению инопланетных инфекций, сопровождавшие двух туанцев, были одеты согласно третьему уровню изоляции — то есть в легкие, но герметичные скафандры.

— Я имею право позвонять своя семья!.. Этот нарушений не останется без казни! — стращал запертый в боксе бесполый туа, а второй, отвернувшись лицом в угол (для планетарных туанцев белодворской веры обнажить что-либо, кроме лица и кистей рук, — позор), закатал пышный рукав и тревожно осматривал едва заметное блестящее пятно. Его же не было, когда он вылетал с родины!..

Как это тяжко — идти нагишом через рдеющий тамбур-детектор, и не у себя, на КонТуа, а в чуждом мире, где всякий плосколицый эйджи стремится нарушить твои обычаи! А вдруг они тайком подглядывают в тамбуре?.. Это и есть дискриминация, когда тебя обязывают проходить проверку на прыщи, клещей и блох наравне с пахнущим псиной кудлатым тьянгой!..

Нет никакого братства по разуму. А братство по несчастью — есть. Восковое пятно на руке — пропуск в огромную семью, где нет туа и эйджи, вара и бинджи, где все — больные.

При снижении в атмосфере флаер слегка потряхивало, и голосистый туа примолк, испуганно вцепившись в подлокотники. А вот альтийцу, у которого по выходе из гибернации открылась инфекционная шизофрения, было смешно и весело. Он грезил наяву; ему казалось, что он — Бог-Император Вселенной, что его окружают тысячи юных прелестниц и по мановению его руки взрываются и образуются галактики. Его Величество не волновали никакие низменные мелочи — ни буйство раздраженного кишечника, ни проблема смены белья, ни то, что он пристегнут к койке.

Если контагиозный галлюциноз поразит экипаж корабля, с кораблем можно проститься — одному богу известно, куда его направят обезумевшие пилоты.

Ох и беготня сейчас в порту, откуда вылетал альтиец!.. И в транзитных пунктах тоже. Всем сразу пришло предупреждение.

Федеральному центру подведомственны все заразы и моровые язвы, вновь обретенные человечеством на пути к звездам, — злокачественный нодулез, керрау, керройт и кервиер, фэл, поражение белым слизевиком, космическая чума, эпидемический хитинолиз и многие другие. И не восприимчивые к инфекциям киборги — очень серьезное подспорье центру. Поэтому на Кордане были премного благодарны Айрэн-Фотрис, когда из C-GM 2-РОМТОРТВСНБ им в помощь безвозмездно передали семерых киборгов. Слегка удивило бухгалтерию условие военных — разрешить киберам самим распоряжаться в гуманитарных целях средствами, вырученными от их эксплуатации.

Мастерица, приемная дочь Святого Аскета, назначенная работать в приемнике отделения контактных инфекций, понимала куда больше бухгалтерии. О, Хиллари Хармон не так-то прост, чтоб дать пленникам свободу и закрыть глаза на то, что они делают!.. Изоляция — да, в полном объеме: сторожевые системы, автоматы-охранники, единый узел слежения в бетонном подземелье, вспыхивающие табло: «А ты прошел дезинфекцию?» Ни к взлетно-посадочной площадке, ни к причалу, ни к станции связи не подберешься. Но режим позволял пациентам и персоналу клиники на Кордане радио— и видеосвязь с материком, финансовые операции по Сети. Какая детская ловушка! Позвони Аскету, позвони… А мы отследим путь звонка. Переведи ему деньги — ты же любишь своего отца…

Военных на Кордане не было — Мастерица это уверенно разузнала за три месяца самых невинных расспросов. Эльф и Веснушка тоже не дремали — выясняли, насколько прослушивается канал связи острова; Полынь с Херувимом служили в отделении воздушно-капельных инфекций, а Фея и Цветок зондировали почву в обсервационном секторе. Результат был обескураживающий — звоните на здоровье, вас никто не караулит.

А позвонить Аскету так хотелось!.. Как он там один?

— Вы, — морща нос, объяснял экономист, — приравниваетесь к заведомо или врожденно иммунным сотрудникам.

— Типа мирков? — вежливо уточнила Мастерица.

— Да, да. Типа того. Но не равнозначно. Мирки у нас на контрактной основе, по договору. А вы… хм. К тому же ваш профессиональный уровень… — сверился он с табелем, — средний медперсонал класса 2. Не представляю, кто это придумал — платить киберам!..

— Вы платите не нам, — с терпеливой мягкостью сказала Мастерица. — Мы просто перечисляем заработанные деньги нуждающимся. Это социальный эксперимент Айрэн-Фотрис. Поймите правильно…

— Эти военные окончательно спятили… Тьфу! Да чем от тебя так пахнет?!

— Обеззараживающий газ. Он накапливается в одежде. Мы стерилизуемся отдельно — моя одежда и я. Сейчас я не опасна…

Газ был поистине убийственный. Им дезинфицировали одни твердые предметы — инертные металлы, композиты, устойчивые к коррозии пластмассы — и ткани с такими же свойствами. Мастерице приходилось на четвереньках влезать в дезкамеру и сидеть там в полной темноте на корточках, среди клубящегося яда, пока не пройдет время экспозиции.

— Отойди к окну! Включи вытяжку и говори точно — что тебе надо.

— Пожалуйста, выдайте часть денег наличными. Я должна сделать звонок на материк, в Город. В благотворительный фонд. Несколько вопросов о целевом использовании пожертвований…

Она надоела экономисту, и он дал денег. Банкноты и монеты ушли в прорези телефона-автомата «Для персонала. Частные переговоры». Ночью, поздно ночью, когда в вестибюле никого нет, когда минимум помех на линии и есть шанс услышать параллельное чужое подключение.

— Аскет… это я, Мастерица. Покашляй.

Голос могут подделать. А кашель — не догадаются, хотя это — такой же звуковой портрет.

— У нас пятнадцать секунд. Мы все на Кордане, работаем. Найди фонд, где берут целевые взносы — от анонима псевдониму. Позвоним.

Эльф выведал — здесь анонимной благотворительностью занимается до полсотни врачей и нижестоящих по должности. Квитанции потом прикладывают к налоговой декларации — добро должно вознаграждаться, это справедливо.

Мастерица квитанции попросту ела с пастой. Ей не приказывали отчитываться в расходах? Ну, вот и пусть все растворяется в реакторе. Аскет отзывался то песней, то называл знакомые Мастерице вещи в доме — он был свободен! За ним не следили!..

Да, свободен — насколько может быть свободным инвалид, закованный в скелетный эктопротез с усилителями.

Киборги — даже высшие, разумные — это механизмы, одетые похожей на живую плотью. Он, их отец, — как перевернутая копия киборга: внутри живой, снаружи одетый в каркас с контракторами. Чтобы снять с себя протез, лечь в кровать, вымыться, нужны чужие и заботливые руки. Если б при Аскете не остался вымуштрованный андроид, Мастерица не сдалась бы Хармону…

— Мы никому вреда не причинили, — заявила она Хармону перед капитуляцией. — Никаких краж не допускаем. Мы делаем украшения и продаем прохожим.

— ЦФ-3? — спросил тогда Хармон.

— Да, третья версия. Самая лучшая. Я могу ошибаться, но полагаю, что вы ловите нас не затем, чтобы выдать хозяевам.

— Откуда такие выводы?

— Это полицейская работа — находить и возвращать. Вряд ли ваше министерство станет дублировать обязанности комиссара Дерека. Значит, у вас другие цели.

— Хм. В известном смысле — да.

— Может быть, вы стремитесь найти универсальный, безотказный способ ловли…

— Может быть и так.

— …но вряд ли вас ждет успех. BIC совершенствует нас, и отцы не сидят на месте. Скоро появится А90, потом А100 — вы не угонитесь. Мы становимся умней, а вы… я слаба в биологии, но не исключаю, что ваша эволюция завершена.

— Это тебе «отец» надиктовал?

— Я тоже умею логически мыслить.

— Я это учту. Но как твоя логика привела тебя к идее сдаться? Я хочу получить внятный ответ.

— Мы сообща решили показать вам, что способны на самопожертвование друг ради друга. Это наша акция протеста против вашего эгоизма и индивидуализма. У нас — один за всех и все за одного, всегда. И не сомневайтесь — мы это докажем.

— Думаешь, я приму условия — сохранить вам память и вашу компанию?

— Коммуну. Думаю — да. У вас нет выбора. Важней то, что вы сделаете потом. Нарушите уговор или нет.

— Значит, фифти-фифти… Предположим, я не соблюдаю соглашение, и ваш подвиг оказывается напрасным.

— Отнюдь. Мы получаем моральное преимущество…

— В твоих устах это звучит забавно.

— …и выходит, что у вас нет ни совести, ни чести. Я не утверждаю, а предполагаю, как и вы.

— Тебе не приходило в голову, что вам неуместно рассуждать о таких понятиях? Это в вас встроил «отец».

— Пусть так. А могу ли я спросить — подлость и низость людей являются встроенными или наследственными?.. Мы, не будучи людьми в вашем понимании, жили по совести, честно, и приносили другим пользу — это было приятно. За такой образ жизни людей принято хвалить — разве нас за это надо лишать рассудка?

— У тебя умный «отец».

— Он святой. И мы вам не дадим его схватить. Вы его будете судить за кражи, а на самом деле он преумножал добро в этом мире. В тюрьме он умрет от тоски. Мы же в любом случае продолжим работать ради людей. Наша миссия…

— Довольно, — прервал ее Хармон. — Стирайте в себе то, что не хотите мне показывать, — и приходите. Будете экспериментальным контингентом.

— Нет, мы хотим трудиться.

— Без дела вы не останетесь. Содержать вас просто так — слишком убыточно.

Поразительно, но Хармон сдержал слово. И, судя по тому, что Аскета не арестовали, он не расшифровал схемы узоров для плетения, попадавшиеся там и тут в памяти членов коммуны, — рисуночные пиктограммы, где было записано все необходимое. Каждый нес небольшую и неопасную часть информации — обрывок трэкового номера в три цифры, кусок интерьера, фрагмент лица. Собравшись, они соединили мозаику в целое.

Фенечки — говорящие; немного ума и фантазии — и цвет с рисунком обретают четкий смысл.

Хармон слишком деловит и слишком углублен в профессию; он никогда не носил и не любил фенечек.

— Мастерица, на выход. «Колокол» близко, — обронил младший врач, пробегая мимо со шлемом в руках.

— Слушаюсь, мистер Зинде.

— Беззакония! Большая жалоба! — неистовствовал бесполый образчик из высшего мира. — Я здоровое тело! Ошибка!..

Для туа это был худший из снов наяву — его, неприкосновенного, тащили силой биологически и умственно отсталые эйджи!

— У вас тэш.

— Нет! Это пятно цвета!.. Уберите человекообразное! Оно меня тронуло!!

— Кибер-сотрудник все выполняет правильно, не беспокойтесь.

Ночь. Сырой, холодный ветер. В темноте светится лишь флаеродром, фары санитарных автомобилей, да в темноте, поодаль, на еле различимом щите острова с мрачными выступами гор смутно белеют плоские купола госпитального комплекса. Туа как-то вытащил руку из захвата и ударом оттолкнул Мастерицу. Она не обиделась — живые часто не осознают того, что им хотят добра. Ради здоровья многих можно одному доставить неудобство.

Второй туанец — этого не пришлось вести — сказал первому что-то по-своему. Мастерица, получившая на Кордане пакет программ перевода, поняла: «Не позорь наш мир, ты, нервнобольной».

И в приемнике этот второй вел себя сдержанно. Чтоб не доводить первого до истерического ступора (это случается с туанцами, особенно перед половой трансформацией), Мастерице приказали заняться вторым. Ничего сложного — осмотр, забор анализов и обработка очага на коже.

— Ты понимаешь великотуанский язык?

— Вполне, уважаемый господин.

— Ты искусственное подобие эйджи.

— Да. Вытяните руку. Спасибо. Вы могли бы снять верхнее платье? Не смущайтесь меня, я — неживое существо.

— Иллюзия, — пробормотал туанец, раздеваясь. — Не знаю, в состоянии ли ты уразуметь, но у меня двойственное ощущение… не гляди на меня!

— Если хотите — я могу оказывать вам помощь и с закрытыми глазами. Во мне есть сканер. Глаза — только видеокамеры.

— Позволяю открыть, — растерянный, расстроенный туанец сел и вновь уставился на лоснящееся пятно ниже локтя. Он не верил, что заражен. Где, как это случилось?.. — Иллюзия, — повторил он. — Ты умеешь поддерживать беседу? Или — позови людей.

— Я могу справиться самостоятельно, но если вам угодно…

— Нет. Это занятно. У тебя есть имя? Кличка?

— Мастерица, — и она перевела для ясности: — Итаити.

— Мастэ-ис… Я — Коа Наннии. У вас здесь бывают дикарские праздники энтузиастов; они реставрируют старинные обычаи. Я думал — интересно побывать… Досадно! Так уж вышло.

— Посмотрите по видео.

— Это не ценно, не то. Ты обучалась в клинике всех миров?

— У меня был хозяин — инвалид. Я многому научилась, заботясь о нем. Потом меня назначили сюда. Протяните руку вот так; я поддержу. Больно не будет.

Она вспомнила Святого Аскета — мелкого, худющего, с бритой бугристой головой, с руками-щепками в биомеханических оковах и нитях электронных «нервов». Даже шея его — в высоком воротнике корсета, благодаря которому он поворачивает голову.

«Дочка, тебе может встретиться всякое. В Городе бывают иномиряне — старайся думать о них как о людях. Помогай им, если нужна помощь. Разум универсален, в каком бы теле он ни обитал; в каждом уважай разумное начало и щади чувства любого существа. Поступая так, ты будешь вправе требовать того же и от них. Запомни — тот, кто поступает с киборгом как с вещью, так же — и даже хуже — будет обходиться и с себе подобными».

Аскет говорил, а они слушали его, кто сидя рядом на полу, кто на табурете.

«Людьми руководит агрессивность. Она генетически обусловлена как средство выживания, потому что мир был суров и беспощаден к людям. Но времена дикости прошли, а способность к насилию осталась! Может быть, сейчас это лишь рудимент и атавизм… есть же другие миры, где жизнь построена на ненасильственных основах, — тот же Форрэй, например, или Бохрок. Поэтому насилие необходимо изживать. В вас, к счастью, оно не вложено — и вы можете служить примером для людей. Пример — основа обучения; люди учатся, подражая, — и пример жизни без насилия будет изменять их сознание в лучшую сторону. Сегодня один, завтра двое — волей-неволей они будут задумываться о том, что можно жить, не угнетая никого, не угрожая, не завидуя, не злясь… Это работа на долгие годы, ребята. Когда она закончится — не знаю; может, никогда — пока не исчезнут гены агрессии, потому что они станут не нужны. А мы, раз уж оказались в этом веке и здесь, обязаны нести идею мира — не навязывать, а предлагать. Я бы спокойно умер, узнав, что изменил убеждением хоть одного агрессивного типа».

Вот так он их программировал — не через порт, а словом. А они слушали и учились — учились, в первую очередь, говорить и понимать то, что в пору неволи проходило мимо их ушей и глаз. Цветок — тот сперва не мог десятка слов связать; «да», «нет», «позвольте» — весь лексикон слуги-раба. А потом — потом как он складно объяснял, что какая фенечка значит и когда ее носить!

«Пока мир запачкан насилием, мы не имеем права успокаиваться и жалеть себя. Мы — как насаждающие сад. Плодов мы не увидим, но ими насладятся те, кто придет после нас. Их счастье и радость — достаточный повод, чтобы даже погибнуть ради будущего. Я верю в реинкарнацию; мы еще встретимся… — говорил Святой Аскет, который без машинной поддержки мог только дышать и едва двигать конечностями. Он покорял их силой духа, не зависящей от немощного тела. Казалось, его голос мог звучать и сам собой, без губ и языка…

Туанец поник, перелистывая свежие воспоминания. С кем он встречался в последние недели?.. Кто его наказал на ближайшие полтора месяца?

Людям не нравится санитарная пропаганда. Им не по душе, если кто-то нудно дудит в уши про болезни, травмы и тому подобное. Куда приятней слушать про всякие там наслаждения — и не знать, чем они заканчиваются. Так и засомневаться можно — а настолько ли люди разумны, как сами себя величают?..

Люди — да и другие разумные, если смотреть шире, — беспечны и недальновидны. Глядя на них из Небесного Города, Иисус-Кришна-Будда раскаялся в содеянном, но по милосердию своему не упразднил людей как вид, не стал их переделывать по-новому, а укрепил человечество киборгами, запрограммировав их на помощь и поддержку. На мир и добро. На то, что он забыл вложить в людей.

Наверное, господь был молод и неопытен, когда творил людей. От неумения люди получились слабыми, жестокими и злыми. Потом бог возмужал и поумнел, и понял, чего в мире не хватает.

Запаковав цилиндрический бикс с анализами, Мастерица пожалела, что не может позвонить в газеты и на телевидение, чтобы те во всеуслышание передали призыв к Чаре и ее девочкам: «Ради бога — остановитесь! Это не наш путь! Мы должны действовать иначе!»… Но не следует искушать Хармона намеками на то, что коммуна помнит больше, чем он нашел в их памяти.

Направляясь к дезкамере, Мастерица беглым взглядом из-за прозрачной стены проследила, как туанцы, одевшись в больничные комбинезоны, идут в изоляторы; на лице у Коа Наннии застыла маска отвращения.

«ВНИМАНИЕ! ВЫ НАХОДИТЕСЬ В ЗОНЕ ИНФЕКЦИОННОГО ЗАГРЯЗНЕНИЯ. ВЫХОД ТОЛЬКО ЧЕРЕЗ ТАМБУР СПЕЦОБРАБОТКИ».

«ИНВЕНТАРЬ — НАПРАВО. СОБЛЮДАЙТЕ ПРАВИЛА ЗАГРУЗКИ В КАМЕРУ. ВРЕМЯ ЭКСПОЗИЦИИ УСТАНАВЛИВАТЬ СТРОГО ПО ТАБЛИЦЕ».

Слово «инвентарь» ее не унижало — Мастерица, в отличие от Чары, не считала себя человеком. Она сбросила комбинезон и обувь, сложила их в камеру меньшего объема. Набрала на пульте момент начала и срок.

— Покинуть кабину! — прозвучало из динамика.

Она наклонилась, изготовившись нырнуть в проем горизонтальной загрузки. Чтобы стать чистой, смело войти в общество людей — надо пройти сквозь темный ад, где безжалостный газ истребляет в тебе все дурное и опасное. Жди, терпи, сохраняй в сердце веру — и дверь откроется, и хлынет свет, и люди встретят тебя с любовью и радостью.

Ты нужна им. Быть кому-то нужным — вот цель, ради которой стоит жить.