"Мой генерал" - читать интересную книгу автора (Бакланов Григорий)Глава VIIIНо и месяца не прошло, явился он сам. Звонок. Я пошел открывать, полагая, что это Таня. На площадке было темновато, перед дверью стоял парень в свитере, в джинсах, в кроссовках. Рукава свитера подсучены. — Сцена из оперы «Не ждали». Дядя Олег, это — я. — Как ты нашел нас? — Найти тебя… вас… в Москве — это не бином Ньютона. — Не снимай. — Я честно и долго вытирал ноги. Там, за дверью. Но все равно вы — человечный человек! Дядя Олег, можно я буду говорить «ты»? Честное слово, у меня просто язык иначе не поворачивается. Мы были уже в моем кабинете, здесь почувствовалось: от него попахивает коньяком. Он оглядывал кабинет. — Здесь раньше тоже так было? — Когда? — Когда деревья были большими… — Что-то было, чего-то не было. Книг стало больше. Полок… Между прочим, на этом диване ты спал. — Это звучит как: на этом диване родился Лев Толстой. Он сел на диван. — Курить здесь можно? Я поставил пепельницу. Он затянулся несколько раз, вдавил сигарету, встал. — Можно я не буду врать? Жуткое дело, когда врешь человеку, которого ты… В общем, мне вот так надо сто гринов. Выручишь? Срок — месяц. Это- железно. Я засуетился в душе, будто не он, а я прошу в долг. Я знаю, что такое просить в долг, дважды в жизни мне приходилось. Мне нужно было, помню, пятьсот рублей, пятьсот тогдашних рублей. Но я сказал: пятьсот или четыреста… Он посмотрел на меня, близкий мой товарищ, будто оценивая, решая, сколькими может рискнуть. Сказал: четыреста. Больше я никогда не просил в долг. И я понимаю Витькину развязность, эти «грины». Парень, кажется, не потерял совести, это — главное. Я только успел дать ему сто долларов, он засовывал их в задний тугой карман джинсов, когда дверь кабинета открылась. Юлька: — Я думала — мама пришла… — А это что за явление? — он смотрел на нее во все глаза. — Это явление зовут Юлька, — и подала ему руку. — Я знаю, кто ты. Ты здесь был, когда меня еще не было. И вдруг мучительно покраснела. Всей ее смелости хватило на две фразы. Дочка моя… А он хоть бы догадался не заметить. Я видел сейчас Юльку его глазами. Длинноногое дитя. В шортах с бахромой — обрезала свои старые джинсы, — рубашка узлом завязана на животе, а мордочка детская, душа смотрит из карих Таниных глаз. — Какие люди вырастают, пока я отсутствовал!.. Дядя Олег, это сколько же я отсутствовал? Лет пятнадцать, шестнадцать? — и оглядывал ее, как портной заказчика. — Эй, моряк, ты слишком долго плавал! — под оценивающим взглядом в тон ему ответила Юлька. Внизу, увидел я в окно, стоит такси, две халды крашеные, метлы рыжие, оперлись о машину спинами, ждут, и парень обезьяньего вида приплясывает перед ними. И — наше дитя. Потом я так же сверху видел, как появился Виктор, как они враз оживились, полезли в такси, захлопывались дверцы, такси отъехало. — Это — он? — Юлька принесла фотографию и показывала мне: Таня, он, я. Все это до ее рождения. — Какой смешной! И рассмеялась. Почти тут же пришла Таня: — Ты что ж задержать его не мог? Я бы хоть посмотрела. В детстве такой это был хороший мальчик. Ему деньги жгли задницу, твоему мальчику, хотелось сказать мне. Но сказал только: — В детстве все мы хорошие. Таня внимательно посмотрела на меня, спросила Юльку: — Как он тебе показался? — Волк! И, захохотав, убежала к себе, сверкая босыми пятками. Таня сказала: — Могу представить себе, с каким лицом ты его встретил. — Ты бы видела, какие девки ждали его внизу. — А ты в его возрасте был, конечно, святой. — Ну уж во всяком случае… — Брось, пожалуйста, мне все понятно. Когда что-то хоть краем касается твоей дочери, ты становишься невменяемым. Я не ответил. Разумеется, про деньги я ей не сказал. Но весь этот месяц я помнил и ждал. Не денег ждал, главное проверялось, ведь не чужой он мне. День в день (впрочем, в этот день я как раз забыл и думать) подъезжаю я на своих потрепанных «Жигулях» к дому, Витька сидит на скамеечке, курит. Вид потасканный, небрит, какой-то вроде озябший. Я запирал машину, когда он подошел: — Дядя Олег, ничего, что деревянными? По курсу. А я, честно говоря, ждал: сейчас попросит еще, вот чего я ждал, судя по его виду. — Тут двадцати пяти рублей не хватает, — предупредил он. — Давай так, — сказал я, включая сигнализацию. — Тебе они сейчас нужны, оставь себе. Отдашь, когда сможешь. Он поколебался: — Честно? — И пойдем к нам. Мне в тот раз от Тани досталось. — В таком виде? — А что вид? Будущий нобелевский лауреат грузил дрова. Или ты цемент разгружал? Кстати, мама когда возвращается? — Там дело сложное, этот какое-то назначение высиживает. Ждет. Я бы сейчас пивка холодненького. Для души. Мы взяли в магазине несколько бутылок пива. Дома никого не было: Юлька — в школе, Таня в своей школе. Пиво было тепловатое, но пару бутылок мы открыли, остальные поставили в холодильник. — В ванной моя бритва, — сказал я. — Брейся, купайся, часок поспишь, пока все придут. Он искупался, постирал носки, хотел было надеть их сырыми, мол, на ноге высохнут, но я дал ему свои, новые. Уложил его в кабинете на том самом диване, принес подушку, плед. — Погружаюсь в детство золотое, — сказал он и укрылся с ухом, как бывало. Он проспал часа три, и в доме все это время ходили на цыпочках. Я объяснил, что всю ночь он разгружал мешки с сахаром. С каким сахаром? С гуманитарным, разумеется… — Никогда в жизни так не спал! — объявил Витька, проснувшись. Таня узнавала его и не узнавала. Потом мы все четверо обедали на кухне. Я всегда хотел, чтобы у меня были сын и дочь. Я смотрел на них и чувствовал: блаженная тишина снизошла на нас. За столом о чем-то говорили, смеялись, он, как старший брат, смотрел на Юльку, а я слышал эту ниспосланную мне тишину. Вечером в комнате у Юльки слышна была музыка и негромкие их голоса. Мы с Таней смотрели телевизор. Я вдруг обнял Таню. В двенадцатом часу все так же дверь в комнату Юльки была закрыта, слышна была музыка. — Двенадцатый час, — сказал я. — Ну и что? — сказала Таня. — Двенадцатый час, ты понимаешь? И даже без двадцати пяти двенадцать. — Возьми ружье и стань рядом со своей дочерью. — Ей семнадцати еще нет. — Ты и в двадцать будешь сторожить ее. — Ну о чем можно столько разговаривать? — Значит, им интересно. В половине первого я все же не выдержал: — Юля! — позвал я строго. Она тут же выскочила: — Что? Такой хорошенькой я ее, кажется, еще никогда не видел. — Половина первого, — сказал я и показал на часы. — Вы хотите спать? Идите спать. Мы вам не мешаем. И закрыла передо мной дверь. Ночевал Витя в кабинете, на диване, Таня постелила ему. Мы встаем рано, и мимо двери кабинета все ходили тихо. Но когда завтрак был готов, Таня сказала: — Пойди, разбуди его. На диване лежала аккуратно сложенная постель и записка: «Спасибо за все. Можно я позвоню?» И гадать не нужно, что подняло и позвало его спозаранку. Прошел день, высохшие носки его висели в ванной на капроновой струне. И месяц прошел, мне жаль было смотреть на мою дочь. Прошли все четыре времени года, четыре российских беды: осень, зима, весна, лето. Он не позвонил. Как-то из автомобиля я увидел его на улице, в компании, в толпе прохожих. |
||
|