"Ночная голубка" - читать интересную книгу автора (Бекнел Рексанна)

ГЛАВА ВТОРАЯ

Коленопреклоненная Джоанна стояла на холодном гранитном полу. Вся ее фигура выражала смирение: голова опущена, руки соединены в молитвенном жесте, пальцы стиснуты почти до боли. Судя по внешним признакам, она была погружена в молитвенный экстаз с тех самых пор, как стала послушницей монастыря гилбертинок. Даже сама мать-настоятельница одобрительно кивала, видя, сколь усердно молится юная Джоанна.

Но никто не догадывался, что девушка находится во власти внутренней борьбы. Ей так хотелось бы обрести мир и покой, стать уравновешенной и неподвластной внезапным сменам настроений. Молитва не приносила ей утешения. Душу ее снедали гнев и отчаяние, как будто сам дьявол пустил в ней глубокие корни. Слова молитв, знакомые с детских лет, смешались и спутались в ее голове, и девушка могла лишь твердить себе: «Кто ты такая, чтобы судить тех, которые выше тебя, и даже тех, кто равен тебе?»

Тело девушки ныло от длительного стояния в неудобной позе, левая нога совсем затекла. Но, не меняя положения, она продолжала укорять себя: «Кто дал тебе право считать себя менее грешной, чем она? Как смеешь ты гордиться собой?»

Дело в том, что, став случайной свидетельницей встречи одной из послушниц с мужчиной у маленького пруда в лесу, она в душе резко осудила ту женщину.

Джоанна собирала аррорут неподалеку от пруда, как вдруг увидела Винну с этим птицеловом. Джоанна смотрела на них во все глаза, не в силах отвести взгляд. Они так тесно прижались друг к другу, как будто их склеили, потом соединили рты и упали в густую, высокую траву, где Джоанна больше не могла их видеть.

Да ей вовсе и не хотелось на них смотреть! Девушка будто очнулась. Ее внезапно охватил панический страх, и она со всех ног бросилась назад в монастырь. Но под его святыми сводами ей то и дело приходила на память увиденная в лесу сцена. Ну и бесстыдница же эта Винна! Но Джоанна отдавала себе отчет в том, что осуждать ближнего — большой грех для христианина. Только Небесному Отцу принадлежит право суда над людьми. Через мать-настоятельницу он осудит Винну за ее грех и наложит на нее епитимью. Но Джоанна чувствовала, что ей самой также следует принести покаяние за свою гордыню, заставившую ее осудить Винну.

Однако Джоанне надлежало покаяться не только в этом. Увидев Винну с мужчиной, она почувствовала прилив небывалого гнева. Девушка попыталась убедить себя, что это праведный гнев по отношению к отступнице, которая предала всех сестер и послушниц ордена, добровольно встречаясь с мужчиной. Как могла она так поступить! Но помимо воли Джоанну снедало любопытство. Ей так хотелось узнать, что же у них было дальше? Что они делали там, в густой траве? И почему Винна добровольно встречается с этим птицеловом, подвергая себя риску быть пойманной с поличным?

Джоанна вспомнила плачущую мать и бранчливого, грубого отца, и это воспоминание снова вызвало в ней прилив праведного гнева. Мужчины обижают женщин! Возможно, Винна просто еще не знает об этом, но рано или поздно ей придется узнать. Возможно, это и будет Божьей карой за ее проступок!

Истово перекрестившись, Джоанна смиренно попросила у Господа прощения за то, что позволила своим мыслям дерзновенно проникнуть в сферы, подвластны одному Богу и приписать ему свое личное, земное, а следовательно, несовершенное чувство справедливости.

Она простояла коленопреклоненной на каменном полу, пока в монастыре не зазвонили к полуденной молитве. Джоанна присоединилась к остальным послушницам и опустилась на скамью в часовне. Сестры-монахини в белоснежных одеяниях сидели отдельно, по другую сторону прохода. Девушка чувствовала, что никакими молитвами ей не очиститься от одолевавших ее греховных мыслей.

Она больше не сердилась на Винну, не осуждала ее за ее слабость. Ведь и у самой Джоанны столько недостатков, требующих искоренения! Неустойчивый характер, невоздержанность на язык. А также дерзостное стремление осуждать других. И еще ей никак не удавалось преодолеть свое неуместное любопытство. Что же они все-таки делали там, в траве? И когда они встретятся снова?

Молящиеся по знаку настоятельницы преклонили колени, и Джоанна, чьи ноги болели после недавней длительной молитвы, опускаясь на пол, невольно вскрикнула от боли.

— Ш-ш-ш! — раздалось неодобрительное шипение из уст не кого-нибудь, а самой Винны! Джоанна, нахмурившись, сосредоточила взгляд на своих сложенных для молитвы руках, изо всех сил борясь с приступом вновь охватившего ее гнева.

— … И да простит Он нам прегрешения наши, вольные же и невольные, яже в слове и в деле, яже в ведении и неведении, яже во дни и в нощи, яже во уме и в помышлении: вся нам прости, яко Благ и Человеколюбец, — знакомым монотонным голосом читала настоятельница.

Джоанну снова охватило чувство вины и раскаяния, и она в который раз пообещала себе не давать воли греховным помыслам. Она поборет гордыню. Она будет кроткой и послушной. Она никогда не станет никого осуждать. Но несмотря на эти благие побуждения, слушая мессу, которая читалась лишь частично, потому что причастие в Англии был запрещено папским указом, Джоанна не могла победить овладевавшего ею отчаяния. Похоже, что, несмотря на пять лет усердного послушничества, ей так и не стать хорошей монахиней, кроткой и скромной, проводящей свои дни в молитве или склонившись над вышиванием. Она так хотела бы довольствоваться именно такой жизнью, но…

Невольно мысли ее вновь вернулись к сцене, которую она наблюдала в лесу, и девушка тяжело вздохнула. Похоже, ей еще не раз придется сегодня произнести покаянную молитву.

Посетители появлялись в монастыре св. Терезы чрезвычайно редко. Джоанна приписывала это тому, что обитель расположилась вдалеке от людных мест, на уединенном мысе, далеко вдававшемся в Германское море, и всем известной бедности гилбертинского ордена. Монастырь св. Терезы не составлял исключения. Насельницами его были преимущественно женщины, не нашедшие своего места в мирской жизни, отвергнутые обществом по тем или иным причинам: раскаявшиеся проститутки из Дарема и Йорка, а также из Линкольна, неимущие вдовы, не желавшие быть проданными своими сеньорами в новое замужество, и такие же бесприданницы, как и сама Джоанна. Всех их объединяло одно — отсутствие средств к существованию. Они могли предложить монастырю лишь самих себя, и это определяло плачевное имущественное положение обители. Оно вполне соответствовало идеям основателя ордена, Гилберта Семпрингемского1, благодаря чему гилбертинками становились те, кого не приняли бы другие монашеские ордена — цистерцианский, кармелитский, клюнийский.

Послушницы и сестры монастыря св. Терезы трудились не покладая рук, чтобы заработать на содержание обители, а следовательно, самих себя. Их искусные вышивки украшали многие английские церкви, а также стены парадных залов богатых рыцарских замков. Иглой добывали монахини свой хлеб насущный, и дважды в месяц тележка, нагруженная творениями их рук, выезжала из ворот монастыря на ярмарку в Йорк. Молитвой, вышиванием и работой в огороде были заняты все дни насельниц обители. Благодаря этим усилиям они сводили концы с концами и считали свое существование вполне сносным. Жизнь за стенами монастыря не сулила ни одной из них ничего хорошего.

Ввиду столь уединенной, скудной впечатлениями жизни, появление в обители любых посторонних лиц вызывало большой переполох и воспринималось как из ряда вон выходящее событие. И когда однажды, во время утреннего чтения Евангелия, сестра Эдит подошла к настоятельнице и что-то зашептала ей на ухо, все молящиеся как по команде вытянули шеи, сгорая от любопытства. Произнеся слова молитвы с несвойственной ей поспешностью, мать-настоятельница объявила, что на каменистой тропе, ведущей к монастырю, замечена группа путников.

Сестры и послушницы торопливо покинули здание часовни. Началась спешная подготовка к приему нежданных гостей. Весь монастырь охватило непривычное оживление. Самые молодые принялись мести каменные ступени, другие выносили столы, накрывая их для раннего ужина, поварихи бросились в кухню. С высокой башни над часовней одна из монахинь следила за продвижением путников.

Вот они обогнули каменную насыпь. Теперь спустились в лощину, где с меловой скалы стекает прозрачный ручей. А теперь переходят болото!

Джоанна переживала те же чувства, что и остальные. Ей не терпелось увидеть новые лица, услышать чужую речь, узнать, что делается в мире. В эту минуту она позабыла о своей решимости навсегда отказаться от суетных соблазнов мирской жизни, и ее радовала возможность хоть ненадолго рассеять скуку и монотонность монастырской жизни.

Вид всадников, въехавших во двор монастыря, внушал почтительный страх. Хотя они и прибыли без оружия и доспехов, лишь в руках одного из них реял вымпел — на аспидно-черном фоне кровавый орел, заключенный в белый круг, — весь облик пришельцев выдавал в них людей военных, прошедших не одно сражение. В их жестах и взглядах чувствовалась недюжинная сила, отвага и беспощадность к любому, кто осмелился бы встать на их пути.

Джоанна взглянула на предводителя отряда, и сердце ее сжалось в каком-то тревожном предчувствии.

Он не был ни особенно высок ростом, ни слишком широк в плечах — светловолосый гигант, ехавший рядом, превосходил его в том и другом, однако что-то неуловимое, какая-то незримая печать власти выдавала в нем человека, привыкшего повелевать, и резко выделяла его из числа его свирепых спутников.

«Барская спесь, — неодобрительно подумала Джоанна, — причем в десятикратном размере, только и всего».

Высокомерный предводитель всадников не понравился ей, однако она не в силах была отвести взгляд от его лица. Посадка его была прямой и гордой, но при этом какой-то очень цепкой и хищной. Он как будто сросся со своим великолепным конем. Одежда воинственного незнакомца состояла из короткой кожаной туники, темно-зеленых рейтуз и высоких серых башмаков. Плащ его, заколотый темной брошью, был перекинут через плечо. Этот более чем скромный наряд дополнял роскошный кожаный пояс, инкрустированный золотом и серебром и украшенный драгоценными камнями, сверкавшими на солнце.

Судя во всему, воин этот принадлежал к знатному дворянскому роду, но пристально следившая за всеми его движениями Джоанна скорее согласилась бы признать в нем разбойника-датчанина, чем придворного короля Джона. Этот пронзительный, безжалостный взгляд, эти длинные, как у варвара, волосы, спускающиеся ниже плеч, делали его похожим на какого-то древнего вандала. При мысли об этом Джоанна невольно поежилась.

Незнакомец неторопливо обвел глазами двор, будто ища кого-то. Джоанна была уверена, что ни одна самая мельчайшая деталь не ускользнула от его внимания. Но вот он перевел взгляд на небольшую группу послушниц, среди которых стояла и Джоанна, и девушка, объятая страхом, невольно подалась назад. В это мгновение она почувствовала, что появление этого человека в монастыре не сулит ей ничего хорошего. Горько раскаявшись в своем недавнем желании рассеять скуку однообразной жизни в обители хоть каким-то новым впечатлением, она стала горячо молиться: «Матерь Божия, сделай так, чтобы он уехал!»

Всадник тем временем спешился и, подойдя к настоятельнице, отвесил ей учтивый поклон.

«Милосердная матерь Мария, изгони его из этих стен», — продолжала безмолвно взывать Джоанна.

— Надеюсь, они с новостями из Йорка, — послышался шепот позади нее.

— А если из Лондона? Тогда мы наверняка узнаем много интересного, — раздалось в ответ.

— Но это уж точно не люди епископа…

Тут настоятельница подвела гостя ко входу в главный зал, и голоса стихли. Остальные воины неторопливо спешивались. Роскошных породистых лошадей отвели в сарай.

«Вот уж неподходящее место для таких замечательных животных», — подумала Джоанна.

В монастыре держали лишь несколько неказистых лошадок, по очереди таскавших повозку на ярмарку. Конюшни, как таковой, в обители не существовало.

Монахини и послушницы поспешно разбрелись кто куда.

Джоанна понимала, что лишь весьма важная причина могла привести этих воинов в их бедный монастырь, к тому же расположенный в столь уединенном, безлюдном месте. Они нисколько не походили на посланцев Ордена. Что же тогда им нужно здесь?

— Вот это удальцы! Глядя на таких, поневоле забудешь, сколько бед приносят женщинам мужчины! — послышался хриплый от волнения голос Винны. Стоя подле Джоанны, она жадным взором следила за спутниками спесивого незнакомца, которые направились ко входу в главный зал вслед за своим предводителем.

Джоанна нахмурилась и, вспомнив слова недавней проповеди, сухо ответила:

— Лучше нам не видеть посторонних, чтобы избежать соблазнов этого грешного мира.

— А ты никак готова впасть в соблазн? — ехидно спросила Винна. — Тогда это наверняка послужит тебе предостережением. Чуть начнешь якшаться с мужчинами, быстро к этому привыкаешь.

— А тебе, я вижу, никак от этого не отвыкнуть! — возмущенно воскликнула Джоанна.

— О, и тебя никак любопытство разобрало? — понимающе ухмыльнулась Винна. — С чего бы это, а?

Джоанну охватила ярость, но она с усилием взяла себя в руки. Нет ничего удивительного в том, что Винна судит других, исходя из своего грязного опыта и низкой морали. На секунду девушке почудилось, что в словах Винны таится намек на то, с каким интересом она наблюдала ту сцену в лесу. Но нет, бесстыжая женщина не могла ее видеть, она слишком была занята своим птицеловом. Гораздо больше обеспокоила девушку справедливость циничного замечания распутницы. В самом деле, не слишком ли она любопытна в отношении этих мужчин — и мужского пола в целом? Овладев собой, она с ледяным спокойствием назидательно произнесла:

— Подобными замечаниями ты унижаешь и себя, и эту святую обитель.

— Я-то здесь поневоле, просто деться больше некуда. А что до благочестия, пусть оно будет уделом тех, кто может себе это позволить. Вроде тебя, — едко заметила Винна. — А может статься, что и для тебя оно слишком обременительно, хотя ты из кожи вон лезешь, чтобы доказать обратное. Невдомек мне, что тебе здесь делать? У тебя крыша есть над головой, и титул. Как можно взять да и отказаться от всего этого, ума не приложу.

Джоанна не нашлась что на это ответить и, круто развернувшись, поспешила прочь. Вслед ей несся издевательский хохот Винны. Замечания этой бесстыдницы вызвали в душе девушки не только гнев, но и печаль. В конце концов, кому какое дело до того, почему она считает монастырь святой Терезы своим домом? Это никого не касается! Но слова Винны поневоле заставили Джоанну вспомнить прошлое, которое она так хотела забыть!

Она вступила под эти своды, едва ей минуло двенадцать лет. До этого в течение трех долгих лет — со времени смерти ее матери и до того дня, когда мачеха родила ее отцу долгожданного сына — сэр Эслин держался с ней подчеркнуто отчужденно, едва замечая ее присутствие. Джоанна умоляла его отправить ее в монастырскую школу. Ей опостылел Оксвич. Однако отец отвечал на эти просьбы неизменным отказом. И лишь рождение наследника мужского пола поколебало его упрямство. А возможно, это леди Мертис уговорила супруга избавить ее от неласковой падчерицы. Как бы то ни было, Джоанна с радостью вступила в число послушниц монастыря св. Терезы, надеясь найти под его сводами покой и забвение. Но мучительные воспоминания о жизни в Оксвиче посещали ее довольно часто. И теперь приезд этих незваных гостей, а также перебранка с Винной разбередили прежние раны в душе девушки,

Джоанна не пошла ужинать со всеми в главный зал. Ей не хотелось больше видеть и слышать пришельцев, особенно их вожака, длинноволосого не то вельможу, не то вандала. Выпросив у поварихи миску капустного супа и ломоть черного хлеба, она пообещала той помочь убрать со столов и помыть посуду.

Она как раз опустила несколько ложек и деревянных мисок в лохань с теплой водой, когда к ней торопливо приблизилась одна из монахинь, посланная настоятельницей.

— М-мать-настоятёльница требует меня к себе? — заикаясь от волнения, спросила Джоанна.

— Да-да, — подтвердила пожилая монахиня, волнуясь не меньше Джоанны. — Она велела тебе привести себя в приличный вид и немедленно идти к ней.

— В приличный вид?

Она насухо вытерла руки и опустила закатанные рукава. Мысли ее разбегались. Настоятельница обычно не удостаивала своим вниманием никого из послушниц. Она вызывала девушек в свою келью лишь в случае совершения ими каких-либо серьезных проступков. Весьма серьезных. Джоанна лихорадочно рылась в памяти, пытаясь доискаться, что в ее поведении могло вызвать гнев столь высокой особы.

Да, она видела, как Винна миловалась с мужчиной в лесу. И не донесла об этом, как того требовали монастырские правила. Но как могла узнать об этом мать-настоятельница? Ведь там никого не было, кроме нее и этой парочки. Ведь не Винна же, в самом деле, рассказала начальнице об этой сцене!

Дрожащими от волнения руками она пригладила пряди медно-рыжих волос, выбившиеся из-под платка, который покрывал ее голову. Платье ее, сшитое из грубой серой шерсти, помялось. Оно к тому же было уже изрядно поношено. Но подобным образом одевались в обители все послушницы. Все, что она могла сделать для придания себе более «приличного» вида, — это туже затянуть веревочный пояс да расправить складки ткани на талии. В последнюю минуту Джоанна плеснула себе в лицо холодной водой из чана, чтобы хоть немного остудить горевшие щеки. Вытерев лицо, она побрела к келье настоятельницы с чинно сложенными руками и опущенными долу глазами, как и подобало послушнице монастыря гилбертинского ордена.

В последний раз ее вызывали сюда несколько месяцев назад — за то, что она, задумавшись, уставилась в пустоту и так просидела несколько минут, вместо того чтобы усердно вышивать алтарный покров для церкви св. Джона по заказу епископа Милфорда. Вся обитель вот уже несколько недель трудилась над этим покровом, не покладая рук, чтобы выполнить заказ в срок. Настоятельница сурово отчитала ее тогда за нерадение, объяснив, как эгоистично с ее стороны предаваться праздности, в то время как другие работают, не щадя сил. Епископ Милфорд — очень важная персона, и церковь его — один из самых прекрасных домов Божиих. Внести свою лепту в украшение алтаря этой церкви — большая честь для скромной послушницы!

Джоанна была подобающим образом наказана за свой проступок, искренне раскаялась в содеянном и вернулась к работе. Она приложила максимум усердия к завершению узора, покрывавшего зеленый дамасковый покров, твердя себе, что ни в коем случае не следует гордиться качеством своей работы. Трудиться надлежит во славу Божию, а не для удовлетворения собственной гордыни.

Девушка отчаялась понять, в чем ее считают виноватой на сей раз. Она робко постучалась и, услышав голос, велевший войти, несмело толкнула дверь комнаты настоятельницы. Навстречу ей метнулся толстый кот. Воинственно задрав хвост, он бесшумными скачками понесся во двор. Джоанна поморщилась. Кошки были единственной слабостью матери-настоятельницы. Джоанна не любила этих животных, и от одного их вида ей становилось не по себе. Это было глупо, но она ничего не могла с собой поделать. Кошки напоминали ей Оксвич и тот ужасный вечер, когда так круто изменилась вся ее жизнь.

— Джоанна, — произнесла настоятельница, слегка кивнув головой, — ты не явилась на ужин.

— Да… да, я была на кухне.

— Разве теперь твоя очередь прислуживать на кухне? — спросила величественная дама, слегка подняв брови. — Но, впрочем, сейчас речь не об этом. Тебя ожидает важное известие.

— Известие? — переспросила Джоанна. Ее охватил страх. Последнее из поступивших в ее адрес известий пришло от отца. Было это три года назад. Он сообщал, что отказывает дочери в приданом, которое она осмелилась попросить, чтобы сократить срок послушничества и как можно быстрее принять постриг. Она с ужасом решила тогда, что отец намерен выдать ее замуж. Но время шло, а родитель больше не напоминал о себе. Девушка совсем было успокоилась, и вот теперь…

— Лорд Блэкстон проделал немалый путь специально, чтобы встретиться с тобой, — сообщила настоятельница, поджав губы. — Он желает остаться с тобой наедине.

У Джоанны от волнения пропал голос, и она промолчала. Лорд Блэкстон? По-видимому, это и есть длинноволосый предводитель нагрянувшего к ним отряда воинов.

— Не откажите в любезности уделить мне немного времени, леди Джоанна. Я привез вам новости из Оксвича.

Джоанна повернулась на звук этого спокойного низкого голоса, в котором, однако, отчетливо слышалась металлическая нотка властности. Голос как нельзя лучше соответствовал внешности этого человека. Он стоял сзади, в оконной нише, и силуэт его отчетливо выделялся на фоне светлого окна. При виде его высокой стройной фигуры комната настоятельницы показалась девушке гораздо меньше, чем была в действительности.

— Прошу вас, пойдемте, — сказал он, протягивая Джоанне руку. Но она молчала, не двигаясь с места, в каком-то странном оцепенении, думая о том, что предчувствия ее подтвердились — приезд, этого грозного незнакомца сулил ей беду.

— Видите, сэр, как я была права, — раздался торжествующий голос настоятельницы. — Нет таких известий, которые наши юные подопечные не пожелали бы разделить со своими сестрами по обычаю Ордена. — Она величественно поднялась со своего кресла. — Какие бы вести вы ни привезли, поведайте их здесь. В монастыре святой Терезы нет секретов. Мы все доверяем друг другу, уповая на молитвенное заступничество нашего епископа и на милость Божию.

Скрытый упрек, прозвучавший в словах матери-настоятельницы, казалось, не произвел ни малейшего впечатления на лорда Блэкстона. Он продолжал настойчиво, в упор смотреть на Джоанну.

Его темные глаза цвета закатного неба, казалось, пронзили девушку насквозь. Но вот он охватил оценивающим взглядом всю ее фигуру, и Джоанна, смутившись, покраснела. Никогда еще ни один мужчина так на нее не смотрел. Никогда? И тем не менее она безошибочно угадала значение этого взгляда. Лорд Блэкстон видел и оценивал в ней женщину. Если бы не привезенное этим человеком известие, мысль о котором так тревожила ее, если бы не его внешнее спокойствие и невозмутимость, она бы сумела поставить этого наглеца на место. Уж она бы ему показала! Мать-настоятельницу не зря встревожила его просьба оставить их вдвоем.

Джоанна понимала, однако, что ей придется выслушать лорда Блэкстона и что будет лучше, если это произойдет, как он просил, наедине.

Она беспомощно посмотрела на мать-настоятельницу и снова перевела взгляд на лицо лорда Блэкстона.

— Мы может пройти в грот святой Терезы. Там вы поведаете мне о том, что привело вас сюда, — быстро проговорив это, Джоанна заторопилась прочь из кельи, боясь, как бы настоятельница не принудила ее остаться.

— Вас зовут Джоанна, и вы и есть леди Джоанна Престон из Оксвича, не так ли? — спросил лорд Блэкстон, выходя вслед за ней на ступени крыльца.

— Я была леди Джоанной из Оксвича, — раздраженно поправила она его, пытаясь резкостью тона заглушить владевший ею страх. — Теперь я просто Джоанна.

— Но не сестра Джоанна, нет?

Девушка повернулась к своему спутнику, сердито нахмурившись:

— Я стала бы ею, будь у меня приданое. А без него мне придется ждать моего двадцатилетия. Тогда я приму постриг и буду называться сестрой Джоанной, монахиней гилбертинского ордена.

В ответ он не произнес ни слова, лишь еще раз молча предложил ей опереться на свою руку, но в его молчании девушка почувствовала какую-то невысказанную угрозу. Казалось, ему было известно нечто такое, что явно препятствовало осуществлению только что высказанных ею намерений. Это сквозило в его взгляде, обращенном к ней, в интонациях его голоса. Если он привез ей весть из Оксвича, то исходит она, разумеется, от сэра Эслина и в таком случае уж наверняка не содержит в себе ничего хорошего для нее, Джоанны.

Зеленые глаза девушки расширились от ужаса. Что если отец велит ей на сей раз вернуться в Оксвич? Возможно, он решил выдать ее замуж — исходя из своих собственных интересов, разумеется. Снова отказавшись от протянутой руки лорда, Джоанна ускорила шаги, она почти бежала к гроту, стараясь подавить охвативший ее панический страх. Сначала, твердила она себе, следует выслушать этого человека, ведь, может быть, ее опасения безосновательны. Сначала пусть он расскажет все, что ей следует услышать, а там видно будет. Но она скорее умрет, чем выйдет замуж по принуждению отца!

Грот святой Терезы являл собой незатейливую арку, сложенную из ракушечника в тени могучих кедров. В глубине его белела мраморная статуя святой Терезы, у входа стояла каменная скамья. Джоанна не почувствовала привычного спокойствия и умиротворения, которые всегда дарил ей этот уединенный уголок обители, служивший местом одиноких молитв и благочестивых размышлений. Присутствие лорда Блэкстона сделало его каким-то мрачным и слишком темным. Даже святая Тереза, казалось, смотрела на девушку осуждающе белыми мраморными глазами.

Прижав руку к груди, Джоанна перевела дыхание после быстрой ходьбы и обратилась к своему спутнику:

— Теперь, прошу вас, расскажите, с чем вы приехали. И оставьте меня с миром.

Он выслушал ее с непроницаемым лицом, явно не торопясь выполнить ее просьбу, и после некоторого молчания произнес:

— Позвольте мне вначале представиться вам должным образом. Я Райлан Кемп, лорд Блэкстон. — С этими словами он отвесил ей церемонный поклон, хотя Джоанна и не протянула ему руки.

— Вы — друг моего отца, — сказала она с неприязнью, тщетно пытаясь удержаться в рамках вежливости.

— Мой замок находится неподалеку от Оксвича, — ответил он после непродолжительного размышления.

— Значит, вы привезли мне известие от отца. Я бы желала тотчас же его услышать.

И вновь наступило молчание. На сей раз лорд Блэкстон посмотрел на девушку с явным любопытством.

— Прошу вас, присядьте, леди Джоанна, — произнес он мягко.

— Просто Джоанна, — поправила она его. Ей было неприятно, что этот человек так спокоен и нетороплив, когда ее, возможно, ждет ужасное потрясение.

— Джоанна, — повторил он со столь недвусмысленной улыбкой, что она тут же пожалела о своих словах.

— Пожалуйста, не томите меня, лорд Блэкстон. Что за новости вы привезли? — спросила она твердым голосом, стараясь скрыть смятение, вызванное его взглядом.

— Новость касается вас, Джоанна. Ваш отец умер.

Джоанна оцепенела. Если лорд Блэкстон и продолжал что-то говорить, то она его не слышала. Ее отец умер! Человек, которого она боялась и ненавидела и которого когда-то безуспешно пыталась полюбить… Тот, кто изредка удостаивал ее лишь вскользь брошенного взгляда.

Девушка выпрямилась на каменной скамье и целиком погрузилась в воспоминания. Она совершенно забыла о присутствии постороннего человека. Ее отец умер, а она не испытывала ни радости, ни облегчения. Это известие лишь вызвало в ее памяти тот день, когда не стало матери.

Сколько раз она мысленно возвращалась к этой трагедии? Сколько раз переживала в ночных кошмарах события того дня? Грубые упреки отца, смысла которых она не понимала. Котенок, отчаянно царапавший ее руки. На запястье ее с тех пор остался белый шрам. Она вспомнила, как тело матери в пересохшем рву показалось ей похожим на убитую птицу. Но самую острую боль причиняло девушке воспоминание о безмолвии, сопровождавшем уход ее матери из жизни. Лишь несколько фраз, произнесенных тихим голосом — слов Джоанна не помнила, — и ее добрая, гордая мать покинула этот мир. Ни криков. Ни молитв. Ни слов прощания единственному ребенку. Только тяжелая, гнетущая тишина.

Позднее, пытаясь разобраться в своих чувствах, Джоанна поняла, что снедавшие ее досада и злость направлены не только на отца. Мать бросила ее одну в холодном, мрачном замке Оксвич! Все эти годы в сердце девушки боролись любовь к умершей и обида на нее.

Джоанна, не в силах совладать с нахлынувшими на нее чувствами, уронила голову на руки и разрыдалась. В ту же минуту сильные руки опустились на ее плечи. Лорд Блэкстон мягко привлек девушку к себе, и голова ее оказалась у его широкой груди. Она успела забыть о том, что все это время он находился рядом, но теперь, в порыве горя, была даже рада его присутствию. Она сейчас так нуждалась хоть в чьем-нибудь сочувствии.

— Простите меня, Джоанна, — произнес он, неловко поглаживая ее плечо. — Простите, что огорчил вас.

Эти слова мгновенно положили конец рыданиям девушки. Разве ее огорчила смерть отца? Он никогда не любил ее, и она платила ему тем же. Сейчас она снова в который раз оплакивала смерть своей любимой матери. Но разве лорду Блэкстону есть до этого дело? Отстранившись от него, Джоанна вытерла слезы тыльной стороной руки.

— В этом нет вашей вины, лорд Блэкстон, — ответила она. — Рано или поздно я все равно получила бы известие о смерти отца. Пожалуйста, примите мою искреннюю благодарность за то, что вы потрудились сообщить мне об этом.

— Как сосед вашего отца — хотя и не самый близкий, — я просто обязан был это сделать.

Джоанна поднялась со скамьи. Она чувствовала себя неловко, сидя рядом с этим чужим человеком, к чьей груди она только что припала.

— Вы конечно, торопитесь. Извините, что не предлагаю проводить вас. Я хочу остаться здесь, чтобы помолиться.

Джоанна повернулась к статуе святой Терезы, не зная, смогут ли слова молитвы укротить злость, обиду и опустошенность, царившие в ее душе.

— Это не все, миледи.

Она резко повернулась к нему:

— Не называйте меня «миледи»! — Джоанна произнесла эти слова чисто механически, с ужасом думая о том, какие же еще печальные вести мог принести ей лорд Блэкстон.

Он подошел к ней вплотную и положил руки ей на плечи,

— Отец ваш стал жертвой лихорадки, поразившей Оксвич. Она не пощадила ни господ, ни челядь, ни рабов. Ваша мачеха, ожидавшая ребенка, и ваш брат тоже умерли.

— Как, и маленький Элдон? — воскликнула Джоанна. Ей стало жаль единокровного брата, хотя она помнила его лишь младенцем, и леди Мертис, никогда не делавшую ей зла. Она недоверчиво покачала головой.

— Все ваши близкие умерли, — заключил он бесстрастно. — Мы, соседи, не сразу узнали об этом, потому что местный священник долго не разрешал никому из обитателей Оксвича покидать его стены, опасаясь распространения болезни.

Лорд Блэкстон наклонился к Джоанне, пристально глядя ей в глаза.

— Мертвые похоронены, — произнес он сурово. — Те, кто не умер, уже оправились от болезни. Опасность миновала. Но Оксвич остался без хозяина, и вы теперь его полноправная владелица.

Джоанна была настолько потрясена этими словами, что долго молча смотрела на лорда Блэкстона. Она — владелица Оксвича? Но этого не может быть! Это невероятно!

Внезапно ее обуял смех. Она хохотала как безумная, не в силах остановиться.

В ответ на этот взрыв кощунственного веселья лорд Блэкстон, нахмурившись, молча сжал плечи девушки. Но это не помогло. Она унаследовала Оксвич? Женщина, не заслуживающая подобной милости судьбы! Не твердил ли об этом ее отец, превращая тем самым жизнь матери в ад на земле? Не требовал ли он от нее достойного наследника — сына? Ее благочестивая мать предала свою душу дьяволу, совершив самоубийство. Хотя священнику и удалось выдать это за несчастный случай, но Джоанна-то ведь знала правду. То, в чем отец обвинял мать, не было ее виной. Вина леди Хэрриетт заключалась в том, что она лишила себя жизни, бросив на произвол судьбы малолетнюю дочь, которая так в ней нуждалась! Выходит, одержимость ее свирепого родителя ни к чему не привела и Джоанна, которую он не желал признать своей наследницей, все-таки получит Оксвич. Да только не нужен он ей!

Резко оборвав свой смех, девушка вздохнула, и лицо ее тут же залилось слезами. Она сложила трясущиеся губы в жалкое подобие улыбки и с трудом произнесла:

— Простите меня, сэр. Я… я так потрясена…

— Похоже на то, — ответил он сухо. — Признаться, я не ожидал услышать смех в ответ на столь печальные известия.

— Вы ничего не понимаете… — начала было она, но, спохватившись, оборвала себя на полуслове. Зачем ему знать о ее чувствах? Да и навряд ли она смогла бы облечь их в слова, даже если бы захотела.

— Еще раз спасибо вам за то, что потрудились известить меня обо всем, лорд Блэкстон. А теперь, как я уже просила вас, оставьте меня одну. — Она холодно взглянула на него. — Разумеется, если это все, что вы имели мне сообщить.

Джоанна не дрогнула под суровым взглядом, которым он окинул ее, но она почувствовала, как в душе ее волной поднялась прежняя неприязнь к этому человеку. Он обнаружил искреннее сочувствие, когда она разрыдалась в порыве горя. Теперь же и следа доброты и понимания не осталось в его застывших чертах.

Вглядываясь в лицо Блэкстона, Джоанна внезапно подумала, что оно было бы красивым, и даже очень, не будь его взгляд столь беспощаден, а рот — столь непреклонно сжат.

Он снова оглядел ее с головы до ног, на сей раз — с той же вызывающей бесцеремонностью, как тогда, в келье настоятельницы. Но прежде чем Джоанна открыла рот, чтобы отчитать его за эту дерзость, он, криво улыбнувшись, произнес:

— Я, конечно, не посмею мешать праведной душе излить себя в молитве, Боже упаси. Но когда вы будете готовы отправиться в Оксвич, я к вашим услугам. Учтите, однако, что мы должны выехать не позднее чем послезавтра.

— Отправиться в Оксвич? — переспросила Джоанна, глядя на него, как на безумца. — Но я вовсе не собираюсь ехать туда! — Произнеся это, она почувствовала прилив радости, как будто с плеч ее свалилась тяжелая ноша. — Я никогда не вернусь в Оксвич, — продолжала Джоанна, гордо подняв голову. — И если вы прибыли сюда с намерением предложить мне это, я благодарю вас от всей души за заботу обо мне. Но я твердо решила постричься в монахини, и смерть моего отца и брата не повлияла на это решение.

Настал черед лорда Блэкстона онеметь и молча уставиться на девушку. Она торжествующе улыбнулась, явно довольная произведенным впечатлением.

— Я вижу, вы ничего подобного не ожидали, лорд Блэкстон. Вы наверняка считали, что я обрадуюсь возможности вернуться в Оксвич, чтобы стать в нем хозяйкой. — Она передернула плечами: — Я не знаю, кто унаследует его. Наверное, есть какой-нибудь кузен или племянник… Но даже если нет, король наверняка найдет желающих поселиться на этой земле.

В ответ на последние слова Джоанны лорд Блэкстон как будто стряхнул с себя оцепенение. Как ни старался он говорить ровным голосом, девушка почувствовала, что он просто взбешен.

— Я полагаю, что сейчас вам еще рано принимать окончательное решение. Не торопитесь. Помолитесь, подумайте, а после мы с вами поговорим обо всем еще раз.

— Я намерена стать монахиней гилбертинского ордена, лорд Блэкстон. От Оксвича я отказалась еще пять лет тому назад.

— Вы еще не дали монашеский обет, а долг по отношению к Оксвичу и вашей семье велит вам вернуться туда.

— Вы заблуждаетесь! Я нисколько не обязана обеспокоиться о том, что будет с Оксвичем! — взорвалась Джоанна в ответ на его бесстрастные слова. Но, взяв себя в руки, она продолжила уже спокойнее: — То, что я пока еще не дала обет, — правда. Как и то, что решение на этот счет я уже приняла. И не собираюсь менять его. А теперь позвольте мне наконец помолиться. — И она победно улыбнулась.

Вид лорда Блэкстона был настолько мрачен, что Джоанна не на шутку испугалась. Но он лишь учтиво поклонился и спокойно произнес:

— Как пожелаете, леди Джоанна. Однако я просил бы вас вернуться завтра к обсуждению этого вопроса.

— Я не вернусь.

Он сощурил глаза:

— Даже если Оксвич достанется самому презренному из лакеев короля?

— Меня совершенно не интересует король Джон и его лакеи. Как, впрочем, и вас не должно интересовать будущее Оксвича. — Дрогнувшим голосом она добавила: — Даже если король прикажет сровнять его с землей!

На мгновение глаза их встретились. Взгляд лорда Блэкстона выражал досаду и непреклонность. Джоанне снова стало не по себе. Но тут он поклонился и быстрыми шагами направился прочь, оставив девушку наедине с ее невеселыми думами.

С мрачным видом Райлан подошел к каменному забору, огораживавшему загон для лошадей, и легко перемахнул через него. Испуганные лошади шарахнулись в стороны, но Райлан, не обратив на них внимания, приблизился к великолепному жеребцу, неподвижно стоявшему в ожидании хозяина, и вскочил ему на спину. Двигаясь вдоль периметра загона, он заставлял животное скакать то рысью, то легким галопом, то снова переходить на неторопливую рысь.

Закатное солнце окрасило золотыми лучами видневшийся вдалеке горизонт и лесистые холмы вокруг монастыря когда Райлан наконец спешился. Воздух был свеж и прохладен, с моря дул легкий бриз, но и конь, и всадник разгорячились и даже вспотели после длительной скачки, и Райлан стал неторопливо водить коня вдоль ограды.

Райлан лишь теперь начал понемногу приходить в себя после разговора с леди Джоанной Престон, вызвавшего в нем прилив чудовищной ярости. Негодница в мгновение ока разрушила его хитроумные планы и решила, что последнее слово осталось за ней. Но она жестоко заблуждается, полагая, что Райлан Кемп, повинуясь ее глупому капризу, позволит Оксвичу, а следовательно, и всему Йоркширу, попасть в жадные руки Джона Безземельного! По вине этого ничтожества в битвах за Нормандию погибли его отец и два брата. Узнав об их гибели, мать умерла от горя.

Сам Райлан также едва не умер от ран. Он выжил лишь чудом, и только потому, что слишком велики были его злость и досада, слишком сильно желание любой ценой избавить Англию от столь бездарного правителя. Весь Йоркшир, слава Всевышнему, находится в непримиримой оппозиции к королю. Женитьба Райлана на леди Мэрилин нанесет Джону сокрушительный удар, ведь тот так надеется женить на единственной наследнице Эгберта своего собственного кузена Роберта Шорта.

Да, нити интриги сплетаются в мощный грозный узор. Неужели же он позволит этой глупой девчонке уничтожить плоды его длительной, тяжелой работы?

Он рассеянно поглаживал бархатистую морду своего боевого коня. Ну что за негодница эта леди Джоанна! Она, несомненно, полна решимости постричься в монахини и отказаться от Оксвича. Он-то был уверен, что после пяти лет, проведенных под этими мрачными сводами, она будет вне себя от счастья, узнав о неожиданном подарке судьбы. Свобода, богатство — сколь многие тщетно мечтают, об этом! Поэтому смех девушки, раздавшийся в ответ на известие о кончине всей родни, он принял было за выражение ее несколько кощунственной радости. Но увы, то была лишь истерика. Как решительно она объявила вслед за тем, что намерена во что бы то ни стало остаться в обители, какой гневный взор бросила на него, когда он осмелился пристально и весьма одобрительно оглядеть ее ладную фигуру!

Вспомнив об этом, Райлан усмехнулся. Норовистая малышка ведь не имела ни малейшей возможности видеть мужчин и разговаривать с ними, с детских лет живя среди монахинь. Иначе она давно привыкла бы к подобным взглядам и воспринимала бы их как нечто само собой разумеющееся. Ведь леди Джоанна была куда как хороша — чего стоили одни эти огромные зеленые глаза! А высокий чистый лоб, а нежная матовая кожа лица! Она не будет иметь недостатка в рыцарственном поклонении, когда он представит ее взорам тех, среди кого должен будет выбрать ей супруга. При одном взгляде на эти пушистые ресницы, на каскад медно-рыжих кудрей, струящихся по спине юной скромницы, они, того и гляди, перебьют друг друга на поединках, сражаясь за ее руку. А какая восхитительная фигура у этой своенравной дочери Эслина! Опытный взгляд Райлана разглядел и узкую талию, и высокую, упругую грудь, скрывавшиеся под грубошерстным платьем послушницы.

Единственное, что, пожалуй, не обрадует будущего супруга, так это характер леди Джоанны. Но пусть уж это будет его личной заботой, подумал Райлан.

Легким шлепком отправил он свою лошадь к остальным животным, мирно пощипывавшим траву у края загона, и повернулся к одному из своих людей, светловолосому великану, который почтительно дожидался его у каменной ограды.

— Неприятности? — с тревогой осведомился тот.

— Некоторые изменения в планах, только и всего, — отозвался Райлан. — Похоже, Келл, наша маленькая голубка не хочет перебираться в Оксвич. Ее устраивает жизнь в монастыре.

— Что ж, некоторым это по душе.

— Да, но она здесь живет с детства. Ей, поди, и невдомек, как прекрасна может быть жизнь в миру. Ощутив вкус свободы и власти, побыв лишь недолгое время хозяйкой Оксвича она, я уверен, резко изменит свои взгляды.

Скандинав вопросительно поднял брови, и Райлан пояснил:

— Неважно, чего она сама хочет. Она должна выйти замуж и браком своим защитить Оксвич от той липкой паутины что плетет наш король. Я уверен, что настанет день, когда она же скажет мне за это спасибо, но навряд ли этот день придет скоро.

— Она еще не дала обет?

— Нет, слава Богу. Это просто неслыханное везение, иначе нам не удалось бы ее обвенчать. Даже отец Гован не отважился бы на такое, несмотря на мои щедрые подарки. Но у нас и в нынешнем положении есть над чем поломать голову. Ведь придется принудить ее дать словесное согласие.

— Что ж, голодом можно многого добиться, — флегматично, со знанием дела заверил Келл. Его слова заставили Райлана нахмуриться.

— Я очень надеюсь, что мы сможем избежать подобных мер. — Он окинул взглядом монастырский двор. — Завтра я снова встречусь и поговорю с ней, хотя сомневаюсь, что она изменит свое решение. Однако у меня почти готов план, как увезти ее отсюда без лишнего шума. Когда поднимется тревога, мы будем уже далеко. А оказавшись в моих владениях, она будет в недосягаемости от цепких рук нашего доброго короля.