"Искусная в любви" - читать интересную книгу автора (Бэлоу Мэри)

Глава 7

Фердинанд вскоре понял, что происходило вокруг него.

Его день был тщательно спланирован, начиная с петушиного крика, прозвучавшего задолго до рассвета. Похоже, он должен был завершиться прескверным обедом в «Сосновом бору». Если поданный ему завтрак указывал на возможности кухарки готовить блюда, способные вызвать заворот кишок, он лучше пообедает в «Голове кабана», хотя и там он больше не был желанным гостем.

Самое странное, размышлял Фердинанд, поедая в отдельном кабинете гостиницы бифштекс и пирог с почками, что он получил огромное удовольствие от этого дня.

Хотя и не совсем. Виола Торнхилл, словно заноза, портила ему настроение. Утренняя прогулка верхом развлекла его после того, как он собрал все силы, чтобы встать с постели раньше вошедшего в поговорку жаворонка. Ему было интересно поговорить с Пакстоном и внимательно ознакомиться с бухгалтерскими книгами по имению. Он намеревался учиться и дальше. Он уже понял, что за два года убыточное имение стало приносить приличный доход. Очевидно, Пакстон был неплохим управляющим.

Фердинанд получил огромное удовольствие от разговоров с работниками имения и фермерами-арендаторами, отделяя подлинные проблемы от множества мелких жалоб, наблюдая за отдельными личностями, выделяя заводил и тех, кто шел за ними. Ему нравилось шутить с посетителями и наблюдать, как таяла их первоначальная враждебность.

Не так просто было завоевать и доверие Пакстона, искренне преданного мисс Торнхилл.

Фердинанд всегда предпочитал избегать дневных визитеров, но сегодняшние оказались очень занятными, особенно потому, что каждый посетитель пришел с явным намерением до смерти ему наскучить.

Но дело было в том, что его давно занимали новые веяния в строительстве дорог, а разговор о домашнем скоте можно было легко перевести на разговор о лошадях, одну из любимых тем Фердинанда. Леди, посещавшие занятия по шитью, с любопытством встретили рассказ о том, как мальчиком лорд Фердинанд уговорил свою няню научить его вязать и за неделю связал шарф, который становился все уже, так как он постепенно спускал петли, но после того, как Фердинанд его закончил, шарф, положенный на пол, протянулся вдоль всей детской. Что же касалось просьбы учителя местной школы найти преподавателя латыни, то Фердинанд, получивший в Оксфорде степень по латыни и греческому, предложил свои услуги в качестве такового.

Конечно, все те люди, с которыми он встретился сегодня, относились к нему неприязненно. Многие, возможно, так и не полюбят его. Их враждебность была данью Виоле Торнхилл, которая, похоже, завоевала всеобщее уважение и даже любовь за те два года, что жила в «Сосновом бору». Но Фердинанд не отчаивался. Он всегда отличался общительностью и никогда не испытывал трудностей в отношениях с другими людьми.

Ему казалось, что он будет наслаждаться жизнью в деревне.

Священник сказал, что вечером состоится спевка участников церковного хора. Его жена даже пригласила Фердинанда присоединиться к ним, хотя произнесла это таким тоном, что он понял: она явно не ожидала, что он примет ее приглашение. «А почему бы и нет?» – подумал он, отодвигая от себя тарелку с наполовину съеденным на десерт пудингом. Ему пока еще не хотелось возвращаться в «Сосновый бор». Окажись он там, ему бы пришлось либо беседовать в гостиной с мисс Торнхилл, либо тайком пробираться в комнату, где ее не было, а он никогда ничего не делал украдкой. Однако провести еще один вечер, выпивая в баре, ему тоже было не по душе. Уж лучше отправиться на репетицию церковного хора.

Спевка проходила не в церкви, как он обнаружил, едва открыв дверь и войдя внутрь. Услышав звуки фортепьяно, он пошел им навстречу вниз по крутым каменным ступеням к нижнему церковному холлу – мрачному помещению с высоко расположенными в трех из четырех стенах окнами. Пятнадцать – двадцать человек, собравшись группами, оживленно беседовали, и никто из них не обращал внимания на пианистку – худощавую женщину неопределенного возраста с тусклыми вьющимися светлыми волосами, которая внимательно изучала ноты на пюпитре через маленькие очки в железной оправе. Она была одной из незамужних сестер, посетивших его сегодня днем вместе со священником и его женой. Он попытался вспомнить ее фамилию – Меррифилд? Меррихарт? А-а, вот – Мерриуэзер. Пока ее сестра долго и нудно вещала о выращивании элитных цветов, эта, как только ей удавалось вставить в разговор слово, извиняясь, уверяла лорда Фердинанда Дадли, что его вряд ли могут заинтересовать сельские заботы и он, должно быть, мечтает поскорее вернуться в Лондон.

– Это произведение состоит из четырех частей, – говорила она, не обращаясь ни к кому в частности, но с крайне взволнованным видом, когда взгляд Фердинанда упал на нее. – О Боже! Сумеем ли мы одолеть четыре части?

Возможно, кто-нибудь и ответил бы ей, если бы в этот момент все собравшиеся не заметили новых действующих лиц и не замолчали.

– Как видите, я принял ваше приглашение, – сказал Фердинанд, обращаясь к священнику и направляясь к нему с протянутой рукой.

Преподобный Прюэтт выглядел слегка взволнованным, но довольным.

– Как любезно с вашей стороны прийти сюда, милорд, – ответил он. – Вы поете?

Но Фердинанд не успел ответить священнику. Хористы вдруг зашевелились и дружно перевели взгляд с Фердинанда на что-то за его левым плечом. Он оглянулся и увидел Виолу Торнхилл, спускавшуюся по лестнице с выражением крайнего изумления на лице. Она что, тоже поет в хоре?

Когда они встретились глазами, Фердинанд поклонился, и у него в памяти снова возникло какое-то воспоминание. Черт, он определенно видел ее где-то! Высоко подняв подбородок, с выражением холодного достоинства на лице она выглядела королевой – в ней не осталось ничего от смеющейся сельской красотки, танцующей вокруг майского дерева – Лорд Фердинанд, – сказала Виола, ступив на каменные плиты холла, – никак не ожидала встретить вас здесь.

– Готов поклясться, вы провели приятный день, сударыня, – ответил он. – Супруга священника любезно пригласила меня на репетицию хора.

Виола взглянула на священника с молчаливым упреком, а Фердинанд отвернулся и обратился к пианистке:

– Когда я вошел, мисс Мерриуэзер, вы говорили, что музыкальное произведение, которое вы собирались исполнить, состоит из четырех частей. Есть какие-то трудности?

– Не то чтобы трудности, милорд, – смущенно ответила она, словно извиняясь за то, что побеспокоила его по такому пустяку. – Видите ли, мистер Уортингтон – наш единственный тенор. Я не говорю, что у него плохой голос, голос хорош. Очень хорош. Дело в том, что он не любит петь один, и я не осуждаю его за это. Мне определенно не хочется этого делать. Конечно, я женщина и у меня нет тенора, но…

– Его очень легко отвлечь басами, и он начинает петь вместе с ними, – откровенно высказалась пухленькая женщина, которую Фердинанд еще не встречал.

Все рассмеялись.

– Мы никогда не считали себя профессиональными певцами, – заметил священник, – но там, где нам не хватает знаний, мы берем энтузиазмом.

– И громкостью, – добавил кто-то под аккомпанемент еще одного взрыва смеха.

– Единственное, что мы можем делать, – добродушно добавил священник, – это обращаться к небесам с нашим радостным песнопением.

– Вам не доставит удовольствия слушать нас, – заявила Виола Фердинанду.

С улыбкой глядя ей в глаза, он предложил свои услуги.

– У меня тенор, – сообщил он. – Я с удовольствием пел в университетском хоре. Никто не разглядел во мне чрезвычайного таланта, но никто и не морщился, услышав мое пение. Может быть, мы вместе с мистером Уортингтоном соединим наши голоса и посмотрим, устоим ли мы против басов? – Уортингтон, лысеющий веснушчатый рыжий малый, был одним из арендаторов, побывавших утром в «Сосновом бору».

– Мы не хотим причинять вам столько беспокойства, милорд, – твердо заявила мисс Торнхилл. – Вы действительно хотите…

Он не стал ждать, чтобы услышать, чего же он хотел.

– Никакого беспокойства, – уверил он всех, – больше всего на свете я люблю музыкальные вечера, особенно когда сам принимаю в них участие, а не только слушаю.

Правда, возможно, я слишком самонадеян – может быть, вы прослушаете меня?

Вопрос вызвал оживление среди хористов. Даже мисс Мерриуэзер тихонько захихикала.

– Мы никогда не отказываем тем, кто выражает желание петь с нами, – уверил его священник. – Итак, приступим.

Определенно это был не особенно музыкальный хор.

Кто-то, считавший себя контральто, был полностью лишен музыкального слуха, но тем не менее пел от души; одна из сопрано пела пронзительно-вибрирующим голосом, басы откровенно заглушали остальной хор, а мистер Уортингтон постоянно стремился присоединяться к ним, если только не изобретал собственную мелодию. Мисс Мерриуэзер обращалась с фортепьяно крайне жестко, а дирижер ускорял или замедлял темп с озадачивающей и непредсказуемой частотой.

Но, несмотря на все это, рождалась музыка.

Фердинанд развлекался тем, что представлял реакцию своих друзей, случись им его увидеть в данный момент.

Они связали бы его и отправили в дом для умалишенных, решив, что перед ними буйнопомешанный. Трешем бросил бы на него свой знаменитый мрачный взгляд, а может быть, и нет. Последние несколько лет Трешем увлекался игрой на фортепьяно, точнее, он начал заниматься этим после женитьбы. Ему больше не приходилось прятать свой талант, как он делал это всю свою жизнь. Отец воспитал их в убеждении, что даже намек на изнеженность является смертным грехом для мужчины из рода Дадли. Склонность к музыке, искусству, интерес к интеллектуальным занятиям – все это безжалостно подавлялось с помощью березовых розог.

Фердинанд получил огромное удовольствие как от пения, так и от общества, в котором оказался. И похоже, он переубедил многих враждебно настроенных соседей, с которыми в будущем собирался жить в мире и согласии. Оказалось, что у мужской части хора был обычай в дни спевок выпивать стаканчик-другой эля в «Голове кабана».

Уортингтон предложил Фердинанду присоединиться к ним.

– Пение изрядно сушит горло, – добавил он вместо объяснения и предлога.

– Не могу не согласиться с вами и рад приглашению, – ответил Фердинанд. – Вы пришли сюда пешком, мисс Торнхилл? Могу я сначала отвезти вас домой в моем экипаже?

– Благодарю вас, милорд, но я приехала в кабриолете, – объяснила она, и по напряженности ее голоса он понял, что Виола была в ярости. Она переживала предательство друзей, которые не изгнали его из своего общества, как должны были сделать.

Итак, он пошел в бар вместе с шестью хористами, понимая, что сельская жизнь сильно отличается от городской. Здесь царило равноправие, а люди были более радушными. И все это пришлось ему по вкусу – странное ощущение, принимая во внимание, что после окончания Оксфорда он отлично повеселился в Лондоне.

Если бы только не существовало Виолы Торнхилл! Как ни странно, его возмутило, что люди, называвшие себя ее друзьями, позволили ему за один день войти в их жизнь. В конце концов, они не могли жить вдвоем в одном доме, он и мисс Торнхилл. Кто-то из них должен уехать, и этим кем-то, конечно, будет она. Но ее друзья должны были сплотиться против него. Они должны были превратить его жизнь в ад.

– Но ведь не могла же репетиция хора доставить ему удовольствие! – воскликнула Виола, обращаясь к своей бывшей няне. – Как ты думаешь, Ханна?

– Не знаю, мисс Ви, – ответила Ханна, решительно проводя щеткой по голове Виолы от макушки до конца ее волос, спускавшихся ниже талии, – право, не знаю.

– А я знаю, – твердо заявила Виола. – Джентльмены вроде него просто не могут получать удовольствие от компании таких людей, Ханна. И определенно не наслаждаются пением церковных гимнов в хоре вроде нашего. Ему должно было быть безумно скучно. А впрочем, что ни происходит, все к лучшему! После сегодняшнего дня он определенно поймет, что этот уголок Сомерсетшира не может предложить ничего, что могло бы удовлетворить такого утонченного и распутного волокиту. Тебе так не кажется?

– Что мне кажется, мисс Ви, – высказала свое мнение Ханна, – так это то, что он настолько же очарователен, насколько красив, и знает, как использовать это в своих интересах. Я думаю, он опасный человек, потому что никогда не признает поражения. Если бы вас здесь не было, когда он прибыл, скорее всего он уехал бы обратно в течение недели. Но вы здесь, и вы бросили ему вызов. Вот что я думаю обо всем этом.

Так думала и сама Виола, так что ей нечего было возразить. Она лишь вздохнула, когда Ханна зачесала назад ее волосы и начала заплетать их в косы на ночь.

– Дело в том, мисс Ви, – вновь заговорила Ханна, когда почти закончила свое занятие, – что два дня назад на празднике мне показалось, что он положил на вас глаз – точнее, я уверена в этом, – со спором на ромашки, танцем вокруг майского дерева и всем остальным. А затем он появился здесь на следующий день, не зная, что это ваш дом, словно его привела судьба. И теперь, когда вы сделали все возможное, чтобы выпроводить его отсюда, он принял вызов и доказал, что ни в чем вам не уступает. Думаю, он в восторге от вызова – именно потому, что его бросили вы, мисс Ви. Возможно, вам лучше изменить тактику, не пытаться избавиться от него, а…

– Ханна! – прервала ее Виола на полуслове. – Только подумай, что ты предлагаешь! Чтобы я влюбила в себя этого щеголя? Но как это поможет избавиться от него?

– Кто говорит, что вам следует избавляться от него? – поинтересовалась Ханна, завязывая ленточки на концах кос.

– Ты не…

– Дело в том, мисс Ви, – прервала ее Ханна, убирая платье w остальную одежду, которую только что сняла Виола, – что я не могу согласиться с вами, будто ваша жизнь кончилась. Вы еще так молоды, милы и добры, и.., вся ваша жизнь еще впереди.

– Нет, Ханна, она кончена, – голос Виолы дрожал, – но здесь я жила мирно и спокойно, а он намеревается выгнать меня отсюда. И тогда у меня ничего не останется, совсем ничего. Ни жизни, ни дома, ни мечты, никаких доходов. – Она судорожно сглотнула.

– Если он влюбится в вас, ничего этого не произойдет, – предсказала Ханна. – И он уже почти влюблен, мисс Ви, это видно невооруженным глазом.

– Джентльмены не селят своих любовниц в сельских усадьбах, – резко ответила Виола.

– Не любовниц, мисс Ви.

Виола повернулась на стуле и недоверчиво взглянула на свою горничную.

– Ты полагаешь, он женится на мне? Он – джентльмен, сын графа, а я – незаконнорожденная. И это далеко не все, что можно сказать обо мне.

– Не огорчайтесь, – посоветовала Ханна со вздохом, – случались и более странные вещи. Он будет счастливчиком, если завоюет ваше сердце.

– О, Ханна! – Виола грустно рассмеялась. – Ты просто мечтательница. Если когда-нибудь я и попытаюсь найти мужа, он будет полной противоположностью лорду Дадли. Он олицетворение того, что я больше всего ненавижу в джентльмене. Он – игрок, причем опрометчивый. Он играет только по-крупному. Я скорее умру, чем пойду на такие жертвы. И я пока еще не признаю себя побежденной. Если он захочет избавиться от меня, ему придется применить силу. Возможно, тогда все наконец поймут, что он собой представляет, – с горечью добавила она.

– Уж это точно. – Ханна разговаривала с ней успокаивающим голосом, к которому она прибегала, когда с маленькой Виолой приключалось что-то, что заставляло ее думать, будто мир вокруг нее рушится. Да, это было золотое время, когда мир представлялся надежным, безопасным местом и любовь была настоящей и казалась вечной. – А сейчас ложитесь-ка спать, мисс Ви. Утро вечера мудренее.

Виола рассмеялась и обняла свою старую няню.

– Во всяком случае, у меня есть ты, лучший друг, о котором можно только мечтать, – сказала она. – Отлично, я ложусь в постель и буду спать как хорошая девочка, и наутро все мои проблемы исчезнут. Возможно, он будет так пьян, когда покинет «Голову кабана», что ускачет обратно в Лондон и забудет о «Сосновом боре». А вдруг он свалится с лошади и сломает себе шею?

– Милая!.. – укоризненно сказала Ханна.

– Однако он не прискакал в деревню, – вспомнила Виола, – он прибыл в экипаже. Тем лучше, вывалится с большей высоты.

Она лежала в постели, не помышляя о сне, устремив взор на висящий над кроватью балдахин и изумляясь тому, как жизнь может полностью измениться всего за два дня.

В «Сосновый бор» Фердинанд явился за полночь. Дом был погружен в темноту. Негодующую темноту, усмехнувшись, подумал он. Она, наверное, ожидала, что он явится шатаясь, распевая неприличные песенки, перевирая тональность и пропуская буквы. Но сознание того, что они вовсе не играли, тут же стерло усмешку с его лица. Ему хотелось, чтобы их противостояние продолжалось, не принося никому вреда. Виола была интересным противником.

Джарви все еще был на ногах. Когда Фердинанд вошел в незапертые двери, он проскользнул в холл с зажженной свечой в руке, и тени, падавшие ему на лицо, делали его мрачным и зловещим.

– А, Джарви. – Фердинанд протянул дворецкому шляпу, накидку и хлыст. – Ты ждал меня? Надеюсь, Бентли тоже?

– Да, милорд, – подтвердил дворецкий. – Я сейчас же пришлю его в вашу комнату.

– Отошли его спать, – сказал Фердинанд, направляясь в библиотеку, – и ты тоже ложись. Ночью ни он, ни ты мне не понадобитесь.

Закрывая за собой дверь библиотеки, Фердинанд и сам не знал, почему зашел сюда. Было слишком рано ложиться спать сразу после полуночи. Он снял куртку и бросил ее на спинку стула, за ней последовал жилет. Он ослабил, затем снял шейный платок. Теперь можно было удобно устроиться в кресле с книгой – хотя сегодня ему было не до чтения.

Фердинанд подошел к шкафчику со стеклянной дверцей, стоявшему в углу, и налил себе бренди. Однако уже после первого глотка он обнаружил, что пить не хотелось. Фердинанд выпил три кружки эля в «Голове кабана». Он никогда не пил в одиночестве и, кроме того, не любил крепкие напитки. На следующее утро состояние бывало слишком гнетущим, он испытал это несколько раз в юности.

«Надо попытаться решить ее проблему», – подумал он, опускаясь в одно из кресел, расставленных вокруг камина.

Ему хотелось, чтобы Виола помогла ему найти такое решение, вместо того чтобы тешить себя несбыточной надеждой на то, что в завещании все окажется так, как ей бы того хотелось. А, собственно, почему он беспокоится о ее проблемах? Они ведь не его. Он не имеет к ним никакого отношения. У Фердинанда начала болеть голова – в высшей степени несправедливое последствие, так как он выпил всего три кружки эля за два с половиной часа.

Здесь у нее много друзей, здесь ее любят. Если он не ошибался – впрочем, он знал это наверняка, пристально изучив бухгалтерские книги и снова поговорив с Пакстоном, – она блестяще управляла имением и значительно усовершенствовала его. Она принимала активное участие в деятельности общины. По всему выходило, что ей следовало здесь остаться. Так и получится, если она выйдет замуж за того осла и зануду Клейпола.

Она могла остаться, если…

Фердинанд устремил взгляд на потемневшую картину, висевшую над камином. Нет! Только не это! Откуда, черт побери, возникла эта идея? Но дьявол, искушавший его, не умолкал.

Она молода, красива и обаятельна.

Но то же самое можно сказать о десятках других девушек, пытавшихся женить его на себе в течение последних пяти – семи лет. Однако он никогда не задумывался о возможности брачного союза с ними.

Она свежа и невинна.

Любая женщина, на которой он женится, станет родственницей герцога. Она войдет в высшее общество как жена очень состоятельного и знатного человека. Свежесть и невинность исчезнут в считанные минуты, когда она вкусит все прелести жизни в свете и когда ею будут восхищаться другие, гораздо более знатные мужчины. Она ничем не будет отличаться от любой другой женщины, вступившей в аналогичный брак.

Она верит в любовь. Она доверяет любви, хотя по всему видно, что ее предали. Вместе с невинностью исчезнут и любовь, и доверие.

«Ты желаешь ее…»

Фердинанд закрыл глаза и положил руки на ручки кресла. Он дышал глубоко и ровно. Она была невинна. Она жила в его доме без женской опеки. Этого было достаточно, чтобы разразился скандал и без ухлестывания за ней.

За ее тело можно умереть.

Но свобода – слишком высокая цена за обладание. Он скорее умрет, чем пойдет на это.

«Ее проблемы разрешатся, и твоя совесть успокоится, если ты женишься на ней».

«Будь проклят этот Бамбер! – яростно выругался про себя Фердинанд. – И будь проклят отец Бамбера! И будь проклят Ливеринг, чья жена надумала рожать именно в то время. И будь проклят тот клуб».

Он не собирался проявлять благородство, предложив ей вступить с ним в брак. Одна мысль об этом заставила его протянуть руки к шейному платку, чтобы ослабить его, – и он тут же обнаружил, что уже снял его перед тем, как сесть в кресло. С ним явно было что-то не так.

Фердинанд решительно поднялся из кресла, намереваясь идти спать. Он не был уверен, что сразу же уснет, хотя приказал Бентли найти для него другую подушку, а если это не удастся, то положить в изголовье кусок мрамора, ведь даже надгробие куда удобнее, чем то, на чем он спал прошлой ночью.

Фердинанд погасил свечи, решив, что вполне достаточно лунного света, струящегося через окно, чтобы осветить ему путь наверх. Взяв двумя пальцами куртку и жилет и перекинув их через плечо, он вышел из библиотеки.

Он очень надеялся, что утром проснется в другом, более радужном настроении.