"Жара в Архангельске-2" - читать интересную книгу автора (Стилл Оливия)

Гл. 9. Объяснение в любви

Приехав в гостиницу, Майкл, Салтыков и Олива прилегли отдохнуть. Майклу нездоровилось: стояние под дождём не прошло для него даром. Он лёг и уснул заболевающим, а проснулся уже больным. Ребята хотели было вечером пойти гулять в центр Москвы, но Майклу было трудно встать с кровати, и его решено было оставить в номере.

Сумерки сгущались над Москвой. Салтыков и Олива сидели на скамейке у памятника Димитрову. Оставшись наедине, им было неловко друг с другом. Говорить было не о чем, хоть и оба понимали, что как раз сейчас-то пришла пора объясниться.

— Кажется, я люблю тебя, — произнёс Салтыков.

— Кажется?..

— Нет, не кажется. Точно люблю. Я люблю тебя, Олива…

Салтыков говорил совершенно искренне. Но Оливе было почему-то тошно от его слов, от его присутствия, от тяжёлого запаха его пота. Собираясь в Москву, он впопыхах забыл у Майкла свои мыльно-рыльные принадлежности, в том числе и дезодорант, и так и ходил по Москве потный, неумытый, с нечищенными зубами. В глубине души он был даже убеждён в том, что от настоящего мужика должно пахнуть потом, порохом и конём; к тому же он был слишком самоуверен, поэтому такие мелочи, как дезодорант, мыло и зубная щётка совершенно ушли из его внимания.

Говорят, что человеческий мозг не может охватить всю информацию, поступающую извне, поэтому отсеивает то, что считает ненужным. Поэтому некоторые вещи, которые человек никак не может запомнить, будь то таблица Менделеева или та же зубная щётка, которую надо взять с собой в дорогу — конкретному человеку просто н е н у ж н ы. Так и Салтыков, сидя рядом с Оливой на скамье у памятника Димитрову и признаваясь ей в любви, меньше всего думал в этот момент о дезодоранте и зубной щётке.

А Олива чувствовала себя рядом с ним нехорошо. С Салтыковым было прикольно общаться как с приятелем, и такие мелочи, как некрасивая внешность и неумытое лицо, терялись в сравнении с его харизмой и умением общаться; но теперь, когда дело зашло слишком далеко, Олива на всё стала обращать внимание. К тому же, за всей этой кутерьмой, у неё так и не было времени разобраться в себе и дать себе ясный отчёт в том, что она чувствует к нему. С одной стороны, он сильно притягивал её к себе, но в то же время и отталкивал; не о таком парне она мечтала, но с другой стороны — а где он, такой-то? Гладиатор? Тоже не факт, что она ему нравится, да и у неё к нему, несмотря на все его положительные качества, не было настоящих чувств. Даниил? Но он её бросил, променял на Никки. Годы идут, их не остановить. Двадцать один год — не восемнадцать, пора уже о будущем думать. Пора…

«Если б я только знала, что так получится… — мучительно размышляла она, — Но что же делать? Отказать ему? А вдруг я потом пожалею? Мне ведь уже не восемнадцать…»

Салтыков придвинулся к ней вплотную и попытался поцеловать в губы. Олива вырвалась и отвернулась от него.

— Я люблю тебя, Олива! Почему ты отворачиваешься от меня?

— Потому что… потому что я тебе не верю.

Салтыков молча закурил. В молчании прошло пять минут, и Олива не выдержала.

— Ну скажи хоть что-нибудь, не молчи, — попросила она.

— Мне нечего сказать.

— Почему… Нет, нет. Не стоит, нет, не стоит ничего этого… — бормотала она, с трудом подбирая слова, — Ну как это объяснить? Как объяснить, мне так часто делали больно, выдавая за любовь не то… Ты пойми, мне самой тяжело, ведь это всё свалилось неожиданно, как снег на голову…

— Я на тебе женюсь, — донёсся до неё голос Салтыкова.

— Шутишь, что ли, — не поверила Олива, — Ты на мне не женишься…

— Я на тебе женюсь, — повторил он, — Этой же зимой мы поженимся с тобой в Питере.

«Интересно, а ты у меня спросил, хочу ли я выйти за тебя замуж?» — невольно промелькнуло у неё в голове. Конечно, в глубине души она, как и многие девушки её возраста, давно ждала этого предложения, и конечно, никто ей таких предложений ни разу в жизни ещё не делал. Она мечтала выйти замуж сначала за Вовку, потом за Даниила, но ни Вовка, ни тем более Даниил ей ни разу не делали даже намёка. А тут — Салтыков…

— Ты это точно решил? Я даю тебе время подумать две недели. Подумай…

— Я уже обдумал. Я люблю тебя. Вот я весь перед тобой, что хочешь со мной, то и делай.

Олива искоса взглянула на Салтыкова. В своём светлом жакете он сидел на скамейке прямо и самоуверенно, и так же прямо держал свою белобрысую стриженую голову, плотно сжав скулы и вперив перед собой тяжёлый стальной взгляд. Олива невольно поёжилась: за такого ли «принца» мечтала она выйти замуж? Она вспомнила красивое юное лицо Даниила, его мечтательные зелёные глаза — и вздохнула.

Салтыков пристально посмотрел ей в глаза. Оливе стало неприятно. Она всегда комплексовала из-за своего косоглазия, поэтому избегала смотреть людям в глаза.

— Видишь, у меня недостатки и во внешности, и в характере. Зачем я тебе?

— Мне нравятся твои глаза. Они меня завораживают, — сказал он, — Я люблю тебя. Сколько хочешь раз могу тебе это сказать…

И тут Оливу как током шарахнуло. Внезапная мысль окатила её, как ушат холодной воды. Действительно, с чего бы это вдруг у него пошли все эти дифирамбы про любовь? То не желал ей даже писать по смс, то при встрече на Новый год даже не смотрел в её сторону — а тут вдруг сразу и любовь, и жениться! Да он просто прочухал халяву — ясно как белый день, что парень хочет перебраться в Москву! Что может быть проще провинциалу устроиться в столице, как не жениться на москвичке и не оттяпать у неё жилплощадь! От этой мысли, внезапно пришедшей ей в голову, Салтыков стал Оливе ещё противнее. Но сказать ему об этом она боялась — так недолго и оскорбить человека ни за что. И Олива решила действовать иначе.

— Видишь ли, — осторожно начала она, — Я не хочу жить в Москве. Я давно уже решила, что как только окончу институт, уеду отсюда куда-нибудь. Меня напрягает этот город…

— Дак а кто сказал, что ты будешь жить в Москве? — перебил её Салтыков, — Как только мы поженимся, я увезу тебя к себе…

— Но на какие средства я буду там жить? Смогу ли я там найти себе работу?

— Об этом не беспокойся. Тебе не придётся работать — я сам буду зарабатывать.

«Опять он всё за меня решил, — пронеслось в голове у Оливы, — Ну да ладно, по крайней мере, так я смогу окончательно перебраться в Архангельск. А там… там…»

И картины, одна лучше другой, поплыли в её воображении. Она выйдет замуж за Салтыкова, и конечно, не будет работать — он сам будет зарабатывать деньги на семью. Работать будет он, а она тем временем будет гулять, ходить по магазинам, развлекаться, тусить с многочисленными друзьями, и, может даже, потихоньку заведёт себе любовников, благо выбор в Архангельске большой: захочет, с Гладиатором замутит, захочет — с Саней Негодяевым. А если ещё и Даниил ей там встретится, можно будет и его помучить — пусть грызёт себе локти, что упустил такую девушку! Олива представила себе встречу с Даниилом, как он, узнав, что она теперь жена самого «Президента Агтустуда», начнёт её обхаживать, тайком искать с ней встреч, и вот тут-то она, такая вся из себя, модно одетая и причёсанная, словом — жена богатого мужа, его обломает словами Татьяны из «Евгения Онегина»:

«Я буду век ему верна…» — подумала про себя Олива и усмехнулась. Для Даниила очень отлично подойдут эти слова. Он же не будет знать, что у неё в любовниках состоит сам лорд Негодяев младший, и что во время салтыковских командировок она катается с ним на чёрном «Лексусе» по ночному городу…

К реальности Оливу вернул голос Салтыкова. Она вздрогнула и, вернувшись с небес на землю, обнаружила, что на улице уже окончательно стемнело.

— Пойдём в какой-нибудь ресторан, поедим, — предложил Салытков.

Молодые люди снялись со скамьи и пошли в сторону набережной. Салтыков открыл перед Оливой дверь какого-то дорогущего ресторана, и ей ничего не оставалось делать, как войти туда вместе с ним.

В ресторане почти никого не было. Только одна пара сидела за столиком у окна: мужчина в чёрном смокинге и женщина в красивом вечернем платье. Это было дорогущее заведение, по всей видимости, элитное. Оливе стало стыдно: ей вдруг показалось, что их с Салтыковым, одетых по-простецки в джинсы и футболки, сейчас выставят за дверь. Но обошлось: никто их за дверь не выставил, а напыщенный официант любезно проводил их к столику.

Салтыков сел напротив Оливы, сделал заказ, как тогда в пиццерии, не спрашивая её, что она будет. Олива опустила глаза: она уже несколько дней с того самого злополучного момента, как приехала в Питер, чувствовала себя вещью, куклой в руках Салтыкова.

— Скажи мне честно: твоя мать рассчитывала, что мы заплатим за грузовое такси? — спросил он, пристально глядя ей в глаза своим тяжёлым взглядом.

Олива испытала мучительный стыд.

— Да нет, — ответила она, пряча глаза, — Хотя кто её знает, я не могу ручаться. Очень возможно, что ты прав…

Салтыков достал из нагрудного кармана своего пиджака толстую пачку денег, долго считал их и, выбрав, наконец, из пачки тысячерублёвую купюру, протянул Оливе.

— Убери. Я не возьму, — отказалась Олива.

— Возьми, — сказал он, — Я не хочу, чтобы моя девушка таскала на себе двери.

— Ты ставишь меня в унизительное положение, — произнесла Олива, отодвигая от себя деньги, — Я, между прочим, не нищая!

— Но мне эти деньги ничего не стоят. Возьми, — он пододвинул купюру к ней.

— Нет, — Олива отрицательно покачала головой.

Салтыков убрал купюру и, встав, накинул Оливе на плечи куртку и, перебирая ей волосы, поцеловал в голову.

— Иначе моя Олива и не могла поступить! Вот за это я тебя и люблю…

Оливе стало неприятно.

— Ты таким образом проверял меня?

— Ну почему сразу проверял? Мне ничего для тебя не жалко. Хочешь, я тебе всё отдам, что у меня есть?

— Нет. Не хочу.

— А хочешь, прыгну ради тебя с моста?

Олива подняла голову и первый раз за всё это время посмотрела на Салтыкова. В глазах её мелькнул какой-то нехороший огонёк.

— Хорошо. Ловлю тебя на слове.

Она встала из-за стола с намерением идти на набережную сейчас же.

— Пошли!

Салтыков подозвал официанта и попросил принести счёт. Окинул взглядом еду на столе, которую они так и не успели съесть: два больших блюда с цыплёнком табака, шашлык, сёмга, салаты, коньяк… Всё это обошлось ему в семь тысяч рублей. Неужели это добро так и пропадёт? Совершенно забыв о приличиях, Салтыков с жадностью набросился на еду, судорожно запихивая себе в рот цыплёнка табака вперемежку с салатом и сёмгой. Презентабельные мужчина и женщина за соседним столиком презрительно покосились на него.

— Пошли! — прошипела Олива, хватая его за рукав.

Салтыков, ещё недавно учивший Оливу правильно держать вилку и нож за столом, а теперь сам больше похожий на голодного представителя племени мумбу-юмбу, никак не мог оторваться от стола, и Олива кое-как выволокла его из ресторана. Рот его был набит до отказа, руки все перепачканы в жире и в салате; и при этом он ещё умудрялся жадно обгладывать ногу цыплёнка-табака.

— Смотри, не подавись! — презрительно бросила Олива.

— Угу-угу, — пробубнил Салтыков с набитым ртом.

— Я с тобой больше никуда не пойду, понял? Мне стыдно с тобой ходить! Тебя что — год не кормили, что ли?

— Ну ладно тебе, мелкий…

— Что?! Это я — мелкий? Сам ты мелкий, понял?!

Вдруг, откуда ни возьмись, стеной ливанул дождь. Олива и Салтыков, взявшись за руки, побежали искать укрытия. На противоположном берегу Москвы-реки гортанно заорал какой-то парень. Где-то вдалеке следом за ним подхватил ещё кто-то. Секунда — точно так же заорал и Салтыков.

— Перестань орать сейчас же! Петух! — одёрнула его Олива.

Но Салтыков не мог перестать орать. Сумасшедшая Москва, сумасшедшая ночь, сумасшедший летний дождь как из ведра, сумасшедшие крики парней, доносящиеся отовсюду, присутствие рядом девушки, от которой у него мутился разум и всё стояло торчком, свели его с ума. Салтыков бежал под ливнем, держа за руку Оливу, и орал как жеребец:

— Йаааааа! Йаааааа! Йааааааааааааа!!!

В этом крике было всё: такая долгожданная свобода от учёбы, громадная масса впечатлений, распиравшее наружу желание, вызов всему свету, сумасшедший экстаз и счастье, счастье, от которого сносит башню, и когда совершенно не думаешь ни о чём, кроме того, что имеешь перед собой сейчас.