Бажов ПавелУ караулки на Думной горе

П.Бажов

У КАРАУЛКИ НА ДУМНОЙ ГОРЕ

Вместо предисловия

В детстве пришлось мне три года провести в Полевском заводе. Было это чуть не полвека тому назад - в 1892 - 1895 годах.

Жили мы за рекой, почти у самой горы Думной, в небольшом домике, стоявшем на шлаковых отвалах.

Кругом было пустынно и безлюдно.

В той стороне, где теперь высятся многочисленные корпуса криолитового завода и соцгородка, виднелось лишь чуть всхолмленное поле старого Гумёшевского рудника, а за рудником и заводским поселком тянулись темно-синей полосой бесконечные хвойные леса...

Недалеко от нашего дома находилась заводская "дровяная площадь". Для ее охраны на горе Думной была поставлена будка с колоколом. Звон колокола по вечерам казался таинственным, и детское воображение рисовало и связывало с будкой всякие "страшные истории".

- Пойдем на гору сказки слушать, - пригласил меня один из первых моих полевских приятелей.

- Сказки?.. Что я, маленький?

- Пойдем! Сегодня на карауле дедушка Слышко стоит. Он занятно сказывает. Про девку -Азовку*, про Полоза, про всякие земельные богатства...

В Полевском заводе тогда медеплавильное производство доживало свои последние дни. Переделочные цехи работали на слитках Северского завода, но тоже с большими перебоями. В этих условиях заводское население усиленно ударилось в поиски золота и хризолитов. Понятно, что это отражалось и в быту.

Об Азовке и Полозе, о кладоискательских приметах и всяких земельных богатствах мне уже не раз приходилось слышать. Но все это было как-то не по-настоящему, без начала, без конца. Послушать об этом заново показалось интересно. Пошел с товарищем на гору и с той поры стал самым ревностным слушателем дедушки Слышко.

Из игр потом вечерами выходил, чтобы не пропустить дежурства этого заводского сказителя.

* * *

Звали его Хмелинин Василий Алексеевич, но это лишь по заводским и волостным спискам. Для ребят он был "дедушка Слышко". У взрослых были для него еще два прозванья - Стаканчик и Протча, на которые старик откликался.

Был он почти одинок. "Старуха" - годов на десять его моложе - больше "по людям ходила": где повивалась, где домовничала... Может быть, поэтому старик всегда был ласков с ребятами и охотно рассказывал им свои затейные сказы.

Годы высушили его, ссутулили, снизили. И только не по росту широкие плечи да длинные руки напоминали, что сила в этом теле была немалая.

Держался старик, однако, бодро, бойко шаркал ногами в подшитых валенках и задорно вскидывал свою белую, клинышком, бороду.

Среди взрослых Хмелинин слыл знатоком "всех наших песков", веселым балагуром, а порой и "подковырой".

* * *

На плотине "отдали восемь часов". То же повторилось на колокольне. Третья очередь - Думной горы.

Дедушка Слышко уже взобрался на невысокий помост и ждет, когда замрет вдали последний звук.

Потом размеренно бьет в колокол и приговаривает:

- Знай наших! Тонко, да звонко, и спать неохота...

Отбив, не спеша сходит с помоста, усаживается на крылечке караулки и начинает набивать свою "аппетитную".

Самое спокойное время... В эти часы дед что-нибудь рассказывает. Но, если попросит кто сказку, он всегда поправит:

- Сказку, говоришь? Сказку это, друг, про попа да про попадью. Такие тебе слушать рано. А то вот про курочку-рябушку да золото яичко, про лису с петухом и протча. Старухи маленьким сказывают. Ты, поди, опоздал такие слушать, да и не умею я. Кои знал, и те позабыл. Про старинное житье - это вот помню. Много такого от своих стариков перенял да и потом слыхал. Тоже ведь на людях, поди-ка, жил. И в канаве топтали, и на золотой горке сиживал. Всяко бывало. Восьмой десяток отсчитываю. Это тебе не восемь часов в колокол отбрякать! Нагляделся, наслушался. Только это не сказки, а сказы да побывальщины прозываются. Иное, слышь-ко, и говорить не всякому можно. С опаской надо. А ты говоришь - сказку!

- Думаешь, про тайну силу, правда?

- А то как же...

- А у нас в школе говорили...

- Мало что в школе... Ты учись, а стариков не суди. Им, может, веселей было все за правду считать. Ты и слушай, как сказывают. Вырастешь - тогда и разбирай, кое быль, кое небылица. Так-то, милачок! Понял ли?..

Старик рассказывал так, будто он сам "все видел и слышал". Когда упоминались места, видные с горы, он указывал рукой:

- Вон у того места и упал... - Около дальнего-то барабана главный спуск был. Тут и собрались, а Степан и говорит... - Теперь нету, а раньше, поправее вон тех сосен, горочка была. Змеиная прозывалась. Данило и повадился туда...

Если приходилось слышать сказ во второй или третий раз, легко было заметить, что старик говорил не одними и теми же словами. Порой менялся и самый порядок рассказа, по-разному передавал он и всякие подробности.

Иной слушатель не выдержит - заметит:

- В тот раз, дедушка, ты об этом не говорил...

- Ну, мало ли... Забыл, видно, а так, слышь-ко, было. Это уж будь в надежде - так!

Всю свою долгую жизнь, "пока мога была", старик работал на рудниках и золотых приисках*. Жизнь горняка и старателя* он "испытал до дна". Все было ему известно, вплоть до "нечаянного богатства". В свои сказы старик вводил многое из того, что сам видал, сам испытал. И наравне с явным вымыслом была в его сказах и чистая правда.

Рассказывая, например, "о старой дороге", он показывал место, где она проходила, хотя никаких признаков ее уже не было. Такая дорога действительно была, судя по историческим документам.

"Старые люди" у Хмелинина живут и действуют близко к исторической правде.

Хозяйка Медной горы, Полоз, его дочери Змеевки* - вся эта "тайная сила"

действует по-человечески, вполне сознательно: одним помогает, других наказывает, барам и начальству всегда враждебна.

Действиями этой силы старик объяснял многое, что казалось непонятным малограмотному горняку прошлого.

"Исчезла жилка - Полоз отвел; в камне оказалось золото - Змеевка прошла, след оставила; нашел человек редкие по красоте и объему глыбы малахита - Хозяйка горы помогла", и т. д.

В результате сказы Хмелинина можно рассматривать как своего рода историко-бытовые документы. В них не только отразилась полностью тяжелая жизнь старого горняка, но и его наивное понимание "земельных чудес" и его мечта о других условиях жизни, каких - сказитель и сам не знал, не мог представить себе, но только не тех, в каких проходила его жизнь.

Сказы В. А. Хмелинина в свое время никем записаны не были.

Заводские служащие - "прахтикованные техники" или "люди с хорошим почерком и бойким счетом" - не могли, конечно, оценить сказы по достоинству, а те, что "стояли повыше" и были чуть грамотнее, относились пренебрежительно к "каким-то сказам старичонки караульного".

Этим "важным людям" было невдомек, что неграмотный "старичонка караульный" с редкой глубиной прочувствовал и понял жизнь горнозаводского рабочего и, как подлинный художник, сумел передать ее в образах, где уральская фантастика переплелась с исторической правдой.

* * *

Память не в силах, конечно, донести полностью все то, что было слышано чуть не полвека назад. В лучшем случае сохранились остов сказа, его стиль, кой-какие имена, названия да некоторые наиболее запомнившиеся выражения. По этим вешкам сказы и воспроизводились. Помогло также некоторое знакомство с историей заводского округа, близость родного местного говора и свой жизненный путь, долгое время проходивший по тем же местам, где работал, жил и слагал свои сказы дедушка Слышко.

Хотелось бы, чтобы эта запись по памяти хоть в слабой степени отразила ту непосредственность и увлекательную силу, которыми были полны сказы, слышанные у караулки на Думной горе.

П. Бажов. [1] "У караулки на Думной горе" - предисловие П. П. Бажова к первому изданию в 1939 году его сборника уральских сказов "Малахитовая шкатулка".