"Убить Ланселота" - читать интересную книгу автора (Басирин Андрей)

Глава 1 КАПИТАН ДЕРЕВУДА

Июньский лес плыл в кипучем зеленом сиянии. Щебетали птицы; белки сварливо переругивались, деля шишки… а впрочем, Эра их знает, что они делили. В воздухе витали ароматы хвои, зверобоя, иван-чая; откуда-то тянуло дымком костра. Аппетитно пахло овсянкой и мясным бульоном.

Женщина в клетчатом переднике и неуклюжих деревянных башмаках возилась у грубого очага. На закопченных рогульках висел огромный котел; языки пламени лениво облизывали его черные бока.

Что-то бормоча себе под нос, женщина помешивала в котле кулеш. Из кустов за ней наблюдали внимательные глаза. Оленята, барсучата и зайчата собирались сюда каждый вечер. Восторженно хлопая ушами, они тянули к котлу любопытные носы. Еще бы! Ведь кашу варила сама принцесса.

Дженни Кислая Мордашка взмахнула половником. Зверята шарахнулись врассыпную.

— Морду убери! Ты, тупая тварюга!

И тут же:

— Пшел вон! По рогам захотел?

Олененок скакнул в сторону. На мордочке его появилось озадаченное выражение. В своей недолгой, но наполненной событиями жизни он твердо усвоил две вещи.

1. Заблудившись, следует бежать к яркому белому пятну. Мамы-оленихи носят под хвостиком белую шерстку, чтобы оленята всегда могли их найти.

2. Девицы, разгуливающие по лесам в бальных платьях и хрустальных туфельках, любят чесать зверей за ушком. Могут угостить пирожными.

Но жизнь полна разочарований. Чудом увернувшись от половника, олененок обиженно затрусил в лес. Вслед ему неслось:

— Пшел вон! Пшел вон, пшел вон, ска-а-атина-а-а!

Это было непонятно и обидно. Жизненные устои олененка рушились, душа преисполнялась горечью и цинизмом. А ведь каких-то двадцать лет назад ее высочество Дженнифер была совершенно иной. Воздушной, легкомысленной, звонкоголосой. Могла на спор перепеть любого соловья. В крайнем случае кукушку.

Но жизнь в компании разбойников согнет в бараний рог самую восторженную оптимистку. Сперва ты замечаешь, что шелк для леса как-то не подходит. Затем туфелек на ногах становится мало. Меньше двух.

Встречать восходы пением становится все сложней и сложней…

…голос хрипнет, а руки покрываются цыпками…

…волосы секутся, лицо обветривается — сущее безобразие!…

…и, наконец, овеянные легендами вольные стрелки оказываются обыкновенными мужчинами. Такими, как все, — не хуже, но и не лучше. Их надо кормить, обстирывать, им надо штопать носки.

Единственное исключение из правила — капитан. И это ранит больнее всего. Даже сейчас, после всех этих унылых, мокрых, холодных лет в лесу, ничего не изменилось. Сиди Дженни во дворце, как тогда, помани ее Хок — сбежала бы, не задумываясь. Ну, разве шерстяные носки бы захватила.

Каша сонно ворочалась в своем закопченном ложе. Дженни постучала о край котла половником. Порыв ветра качнул верхушки сосен, и в кулеш упало несколько чешуек коры.

— Кашеваришь, Дженни? Славно! Что у нас на ужин?

Принцесса подняла взгляд. Торопливый румянец залил ее щеки. Перед ней стоял Хоакин Истессо. Тот самый капитан разбойников, из-за которого она когда-то бежала из дворца.

— Да, сударь… Простите, сударь… я…

Она попыталась спрятать под передник огрубевшие от работы руки. Ей стало невыносимо стыдно. Стыдно своего потрепанного платья и деревянных башмаков, уродливого полотенца на голове.

Своих тридцати восьми.

Капитан принюхался:

— Диво-аромат! Да ты свой парень, Дженни, — он небрежно потрепал повариху по подбородку. — Молодчина. И ребята в тебе души не чают.

Сказал и умчался — длинноногий, высокий. Лицо загорелое, брови вразлет, подбородок решительный. Шпага на поясе — умереть не встать! Такой же молодой, как двадцать лет назад.

Нисколько не изменившийся.

— Я молодчина, — прошептала Дженни, опускаясь на траву. — Я свой парень…

Слезы полились из глаз. Олененок просунул мордочку под локоть бывшей принцессы. Дженни обняла зверька:

— Он совсем не помнит меня… Слышишь? Он забыл свою Дженни. Ну как, как такое может быть?!

Олененок сочувственно завилял хвостиком. Лизнул принцессину щеку — та оказалась соленой. Вот незадача… Легенда о пирожно-сахарных принцессах рушилась на глазах.

Тем временем над Деревудом сгустились сумерки.

Пламя костра стало ярче. Тени уползли в лес, притаившись среди деревьев; там, меж теней, притаился Хоакин Истессо. К костру он не спешил. Не то чтобы он ненавидел веселье и смех — о нет! В двадцать три нужно быть безумцем, чтобы бежать развлечений. Но встреча с Дженни растревожила его. Напомнила что-то давнее, основательно забытое.

У костра прозвучал женский смех. Ему ответил китарок Реми Дофадо.

— Для вас, сударыня! — заявил бард галантно. — Исключительно для вас аранжирую.

Он извлек из глубин китарка залихватский аккорд.

запел Реми.

…Да, господа, жизнь разбойничья — сплошные песни и пляски. Ну, хорошо, хорошо… иногда приходится делать перерыв. Грабить виконтов, например. Когда дождь на улице, тоже не особо попляшешь. Физзборн иногда с облавами приходит, епископ из Неттамгора предает лесных язычников анафеме. Но по пятницам повеселиться — святое дело.

Радостные крики наполняли лес. Звенели бокалы, что-то жизнерадостно рассказывал брату Такуану Малютка Джон. Здоровяка ничто не выбивало из колеи: ни ворчание жены, ни однообразие лесной жизни. Он всегда и везде чувствовал себя в своей тарелке.

— Гостья! Гостья! — проревел он. — Спойте нам, сударыня. Просим.

— С удовольствием, — ответил незнакомый женский голос — Жаль, что я не вижу вашего капитана.

— Он подойдет, сударыня. Но позже. На него иногда накатывает это… пипетическое вздохновение…

— Поэтическое вдохновение? Как интересно. Но слушайте же…

— …и малахолия.

— Хорошо-хорошо.

Вновь зазвенели струны. Разбойники притихли.

запела незнакомка.

Хоакин прислонился к сосне и закрыл глаза. Сегодня знаменательный день. В книге под иссиня-черной обложкой вот уже год не прибавлялось чужих записей.

Книга эта составляла великую тайну разбойничьего капитана. По сути, она содержала дневник его жизни. Едва выдавалась свободная минутка, Истессо дописывал несколько строчек, а то и страничек. Но удивительно! Временами в ней появлялись совершенно незнакомые записи; их можно было читать как авантюрный роман. Если верить книге, с Хоакином порой случались удивительнейшие вещи. Например, когда Дженни исполнилось восемнадцать, Хоакин похитил ее из дворца. Они едва не поженились.

Странное дело… Год-другой, и Дженни исполнится сорок. Она превратилась в сварливое создание с красным лицом и заплаканными глазами. Но раньше-то, раньше!…

— Прости меня, Дженни, — вздохнул разбойник. — Наверное, любовь не всесильна. И с моим заклятием ей не справиться.

А может, это вовсе и не любовь?…

Бело-голубая звезда запуталась в ветвях. Черничник под ногами шуршал укоризненно: куда ты, глупец? Постой! Не уходи!… Запахи багульника и хвои окутывали разбойника.

Впереди показались Две Сестры — сосны, что росли над хижиной Хоакина. Цвиркнула ночная птица; ей заливисто отозвался последний соловей. Через пару дней наступит День святого Петруччио, и соловьи умолкнут. Им будет не до песен — забота о потомстве отнимет все силы и все время. Но пока они еще поют.

Хоакин отвел в сторону тяжелую сосновую лапу. Вот и его хижина.

Хижина встретила разбойника сонным домашним уютом. Немножко назойливым, немножко наивным — словно объятия ласковой толстушки. На стенах радугой переливались гобелены. На них толстощекое солнце улыбалось полянкам и зайчикам, оленятам и марципановому печенью. Конечно же там нашлось место девушкам в бальных платьях. Старушка с вязанками хвороста оседлала простодушного юношу с услужливым лицом. Ганс и Гретель пили чай в пряничном домике, мечтая о творожном сыре и соленых сухариках.

К гобеленам Хоакин не имел никакого касательства. Их Майская Маггара вышивала сама. По воскресеньям она меняла скатерть и занавески и непременно переставляла мебель. Стол, кровать, сундук, шкаф и два чурбана-сиденья. Ах да, еще чайник. Маггара жизни не мыслила без своего чайника.

Возвращаясь домой, Хоакин никогда не знал, что его встретит. Однажды над Тримегистией пронеслась мода на бонсай, и в каждом горшочке, в каждой кружке зазеленели резные листики. Маггара клялась, что это деревья.

Нет, в самом деле деревья, говорила она. Без шуток.

У нее на родине они образуют леса. Не очень густые… можно сказать, редкие и низкорослые, но разве это важно? Между прочим, она знала лепрекона, заблудившегося в петрушковой чаще. Да. Правда, ему полторы тысячи стукнуло. Ну хорошо, хорошо, он был со странностями. Надевал красный колпачок и плясал на опушке леса. Но разве это важно?

Майская Маггара никогда не упорствовала в своих увлечениях. Хоакин пережил йогу, булочковую диету, рисование картин просяными хлопьями и Рачительный Образ Жизни. То, что погубило бы любого здравомыслящего мужчину в расцвете сил, не оказало на разбойника никакого влияния.

Почти.

Просто потому, что он…

— Эй, Маггара! Буди Инцери, вертихвостка. Почему очаг холодный?

— Хок… — Заспанный огонечек вынырнул из чайника. — Ты уже вернулся?!

…чуть ли не в двадцать раз превосходил феечку в росте.

Под ногами загремел металл. Кубок Хоакина, взятый на предпоследнем состязании в Съествуде, укатился под кровать. Лужа мгновенно впиталась в земляной пол, оставив едкий запах умирающих лилий. Цветочные стебли ворохом рассыпались под ногами.

— Маггара, а это что? Опять за свое?

Затрещали стрекозиные крылышки. Майская Маггара — пухленькая, остроухая фея в коротком белом платьице на бретельках — растерянно запорхала над столом.

— Это… это не я, Хоакин. Честно. Это не то, что ты думаешь!

— Я пока еще ничего не думаю. Я только что вляпался в Цветочные Врата. Твои?

— Нет, нет!…

Феи — существа забавные. Волнуясь, Майская Маггара всегда сбивалась на родной язык. Проще говоря, начинала петь.

пропела она.

— Хватит, хватит. Я понял.

Хоакин уселся на кровать, разулся и с наслаждением вытянул ноги. Ох, хорошо! Набегался сегодня.

— А ты почему же с ней не пошла? — поинтересовался он.

— Я честная феечка, сударь!

— Озрика, значит, ждала?

Плечи Маггары поникли.

— Прости, Хоакин. Я действительно виновата. Я была уверена, что ты не вернешься до утра.

— Маггара, Маггара, — вздохнул разбойник. — Живешь у меня с полсотни лет, а все с церемониями… Могла бы и предупредить. Что я, не пойму? Я ж знаю, что у вас с Озриком серьезно.

— Нет, Хоакин. Не поймешь. И дело не в Озрике. Просто… просто сегодня тот самый день. Ты, конечно, не помнишь, но в этот день ты обычно бродишь до утра.

Огонек мигнул.

— Вот. Это тебе. Подарок.

Огонечек завис возле его лица. Фея изо всех сил трещала крыльями, но тщетно: растрепанная книга угрожающе покачивалась, грозя упасть на мокрый пол.

— Мне сказали… ох!

Хоакин подхватил томик.

— Ф-фу! спасибо!… что это идеальный подарок. Для всякого интеллектуально развитого мужчины. Тем более у тебя совсем нет книг. Кроме той, черной. Но ты же сам ее пишешь.

— Спасибо, Маггара.

Разбойник растерянно смотрел на книгу. Феечка никогда ему ничего не дарила. Это очевидно, говорила она: сначала вы повязываете кошке бант, потом появляется миска молока. Через некоторое время вы помните имена всех молочниц в округе (даже если ненавидите сметану и сливки), а во время ночных гроз ворочаетесь в постели без сна. Мысль, единственная мысль: «Где же любимица, что с ней?» — неотвязно преследует вас.

О кошках, поводках и цепочках феи знают все. Ведь поводок — это вещь вроде палки: у него два конца. На одном — ваш любимец, на другом — вы. Нет, Маггара слишком дорожила своей свободой.

И все-таки сделала Хоакину подарок.

— Подай-ка свечу, милая, — ворчливо, чтобы скрыть волнение, попросил разбойник. — У меня нет ночного зрения, как у тебя. А от твоих блесток толку мало.

Маггара с готовностью придвинула подсвечник. Хоакин зашарил по карманам.

— Огниво потерял. Ладно… Ужин, свечи, воск не вечен…

— Хоакин, пожалуйста! — Феечка умоляюще сложила ладошки перед грудью. — Пусть Инцери повеселится. Не надо ее вызывать. Особенно твоим варварским способом. Она говорит, что Дамаэнур на последнем собрании как-то странно на нее смотрел.

— Да? Хорошо. — Разбойник покачал головой. — И когда я только к вам привыкну, крохи? Наверное, это будет грустный день в моей жизни.

— Просто ты не бессмертен, Хоакин. Но открой же книгу.

Хоакин поднес подарок поближе к свету. «Демонология от Кофейника Судьбы» — гласила надпись на обложке. Ниже маленькими буквами было приписано: «Как причинить счастье и удачу. Советы по добыванию денег. Привороты. Снятие порчи. Сделай счастливым своего избранника».

— Правда, здорово? Для тебя выбирала.

Ответить он не успел. Облачко пыли поднялось над «Демонологией». Нос разбойника сморщился, смешно зашевелился…

— А-а-апчхи!

Книга захлопнулась. Ударили крохотные молнии. Радужные разводы побежали по его телу Хоакин выгнулся, содрогнулся и…

…остался прежним.

Прежним. Вот только глаза его сделались чужими. Они смотрели на фею, не узнавая.

— Хоакин, это я!… я!…

— Я?

— Очнись, Хоакин! Да очнись же!…

На колени шлепнулся томик в иссиня-черной обложке. Назойливый огонек выписывал вензеля перед глазами. В уши лез тоненький девичий голосок:

— Первая страница! Читай! Читай же!

Истессо тупо глядел на две книги в своих руках.

— Силы небесные, — наконец выдал он. — Здесь только что был шарлатан Тримегистии. Сам Бизоатон Фортиссимо! А я сижу как дурак.

Он закашлялся. В руке его появилась кружка с водой.

— Запей, Хок. Так надо.

Зубы клацнули о край кружки. От волнения Истессо расплескал половину, но даже не заметил этого.

— Верховный шарлатан! Надо же. Он даровал мне титул. И привилегии!

— Он заколдовал тебя! — выкрикнула феечка. — Прочти же книгу!

— Книгу? Какую?

— Эту, черную. Да читай же!

Хоакин пробежал взглядом первые строчки. Рассеянная улыбка понемногу угасала. Он поднял на феечку недоуменный взгляд.

— Но… Я ничего не понимаю; сударыня.

— Хок, его магичество заколдовал тебя, — терпеливо повторила она. — Всякий раз, как ты чихаешь, проклятие приходит в действие. Ты становишься точно таким, каким был в день, когда впервые встретил Бизоатона Фортиссимо.

Перескакивая с пятого на десятое, фея рассказала разбойнику все, что знала. Чем дольше длился рассказ, тем серьезнее становились глаза Хоакина.

Наконец он спросил:

— Сколько же времени я заколдован?

— Уже сто лет. Прочти книгу. В ней — твоя жизнь.

— Моя жизнь… — Разбойник растерянно перелистал исписанные страницы. — Бог мой, вся жизнь… Тогда лучше прочесть. Извините, сударыня, у меня такой сумбур в голове. Как ваше имя?

— Маггара. Майская Маггара из рода Чайных Фей, сударь. Только мы на «ты».

— Хорошо. Если вас… если тебя не затруднит…

— Чаю?

— Точно. А как вы… ты догадалась?

— Случайно. Хок, я сейчас, ладно? Потерпи немного.

Маггара стрелой помчалась заваривать чай. Сцену, подобную этой, она видела много раз. Всякий раз Хоакина мучила сильная жажда: фиолетовый коротышка постарался на славу.

«Хорошо, что Истессо спокойный и сильный, — глотая слезы, подумала фея. — Другой бы ударился в истерику. Начал бы кричать, ломать руки. А Хок — никогда. И я — вот глупышка! — так привязалась к этому верзиле. Чем же все это закончится?»

Пока Маггара возилась с заварником, Хоакин читал книгу. Выяснилось, что он вел увлекательную жизнь, полную опасностей и приключений. Вот только ничего из этой жизни он не помнил.

В его памяти остались лишь скука и отвращение. Маленький нюанс: отвращение всецело относилось к университетским занятиям магией.

Магия, магия… Что есть магия? Одни считают, что удел волшебника — доставать голубей и кроликов из бутафорского цилиндра. Другие верят, что высшие достижения магии — големы, самоходные печи да магические кристаллы…

Хоакин никогда особо не задумывался над этим вопросом. Как истинный тримегистиец, он с детства привык, что его окружает волшебство.

Дома. На улице. За школьной партой.

— Хоакин, где ваше домашнее задание? Что значит «в лягушку превратили»? А голову? Голова на месте? Тогда расколдовывайте.

В классе Хоакин оказался самым рослым и сильным. Он не носил очков, он великолепно плавал, мог отжаться от пола сорок раз… в общем, выделялся не в лучшую сторону.

Естественно, одноклассники травили его. В ход шли все средства. Тут и тетради, превращающиеся в лягушек, и пуговицы от штанов, разбегающиеся тараканами. Марьяша Аллегрезо как-то во всеуслышание объявила, что не может полюбить человека, неспособного доказать лемму Кронекера-Капелли о дивергенции гамма-потока ля.

Хок на Марьяшу даже не смотрел. Но все равно было обидно.

Когда школа осталась позади, Хок вздохнул с облегчением. Оказалось, рано. Тертерок Истессо — отец Хоакина — отправил сына в Град Града изучать ледовое волшебство. Из академии Хоакин вынес три вещи: боязнь простудиться, отвращение к магии и фаянсовую солонку, украденную в столовой.

— Вот твой чай, Хоакин.

— Угум.

— Тебе не холодно? Возьми одеяло.

— Спасибо. Мне тепло.

Может, тебе меховые тапочки принести?

— Маггара, — разбойник на миг оторвался от книги, — скажи, Маггара, я часто простужаюсь?

— Нет. — Фея уселась на краешек стола, болтая крохотной ножкой. — Но это потому, что ты ведешь здоровый образ жизни. По утрам ты обливаешься ледяной водой, медитируешь, питаешься овсянкой.

Хоакин перевернул страницу. Там крупными буквами значилось: «Не верь. Зарядку я сроду не делал».

— Правда, чихать тебе время от времени приходится, — продолжала фея. — Ты носи эту книжку с собой, ладно?… Когда в засаде сидишь, горло потеплее кутай. Я все-таки позову Инцери. Пусть разведет огонь.

Майская Маггара щелкнула пальцами:

— Ужин, свечи, воск не вечен! — звонко крикнула она. — Вечер черен, ветер в двери, эй, сюда скорей, Инцери! Живо!

Дрогнуло пламя свечи. Лица на гобеленах ожили, задвигались. Ганс украдкой бросил под кровать недоеденный пряник; пес, лежавший у ног принцессы, сел и принялся яростно чесаться.

На столе, возле локтя разбойника, появилось размытое световое пятно.

— Инцери, будь добра… Что за вид, Инцери?!

Пятно сгустилось и превратилось в огненную ящерку. Стройную фигурку облекало черное бархатное платье с глубоким декольте. Черты лица ящерки не потеряли еще подростковой округлости, тем не менее на губах чернела помада, а веки…

— Ты взяла мои тени! — взвизгнула фея.

Огненная элементаль даже не раскрыла глаз:

— Я уже лет триста как совершеннолетняя. Пора бызапомнить. Что я, ненакрашенная пойду, как дурочка?… Дамаэнур…

— Но это же мои тени! Ты воровка!

— Я воровка?!

— Стоп, — веско произнес Хоакин. — Не драться, дамы. В чайник посажу. Инцери, разожги очаг, пожалуйста.

— Фиг вам! — Ящерка надулась. Подобрав подол, она прыгнула в очаг и демонстративно покрутила попкой. — Так посидите — в темноте и холоде. Поняли?

— Чего-о? — возмутилась Маггара. — Ах ты, мерзавка!

«Интересно, сколько же раз я чихал?» — подумал Хоакин. Попробовал было считать, но бросил. По всему получалось, что много: тут и зимние сквозняки, и осенняя сырость, пыль… магические книги. Особенно книги. Еще со времен академии при виде рунного письма у Хоакина свербело в носу. Маггаре следовало выбирать подарок поосмотрительнее.

Сто лет, значит… Сто лет беспрерывного чихания. Хоакин попытался представить себе все эти годы и не смог. Воображение пасовало перед вереницей одинаковых зим, весен, лет. Какое бессмысленное времяпровождение…

Кому это понадобилось, интересно?

— …Фиударин сказал, что у тебя хвост с подпалинкой. И нос длинный.

— Он врет! врет твой Фиударин!

— Ну, положим, Фиударин врет. А Ллиулан?… Тоже врет? Инцери, милочка, пойми: инфернальная бледность, черный лак для ногтей — это не твой стиль. К чему этот эпатаж?

— Да ты!… Ты просто завидуешь! — вспыхнула саламандра. — Ты… ревнуешь!

Слово «вспыхнула» тут как нельзя кстати. Затрещали, занимаясь пламенем, сучья. Теплая волна воздуха пошла над полом, всколыхнув свисающие края скатерти. Огонь горел ярко, ровно — так разжечь очаг может лишь оскорбленная в лучших чувствах саламандра.

— Ты… вот как! — ахнула ящерка. — Обманула! Ну все, — всхлипнула она, — ухожу. Когтя моего в ваших дровах не будет — так и знайте. Прощай, милая.

Оскорбленно вильнув хвостом, ящерка растаяла в огненных бликах.

— Инцери! Постой!… Ну вот, ушла… Ах, дурочка, дурочка! Хок, мне ужасно стыдно за ее выходки. Ты ведь простишь? Хорошо хоть очаг растопила.

Разбойник молчал. Ему ко многому предстояло привыкнуть. Например, к тому, что все мало-мальски важные события придется записывать.

Он открыл книгу на чистой странице. Перо само прыгнуло в руку. Чернила капнули на белый лист и расплылись в строчку: «Инцери обиделась на весь свет и ушла».

— Она вернется, Маггара?

— Обязательно.

Вторая капля чернил расплескалась под первой. Тонкими травяными корешками зазмеились буквы. «Маггара говорит, что она вернется». Разбойник вытер пот со лба. Ну вот. Начало новой жизни положено.

— Кто нынче капитанствует в Деревуде? — спросил он.

— Ты.

— Я так и думал. Хорошо справляюсь?

— О да! У тебя талант, Хок. Быть Деревудским стрелком стало престижно и модно. А все благодаря тебе. Разбойники в один голос превозносят твою удачливость и… и…

— Приверженность традициям?

— Да. Они говорят: «Хорошо, что в мире есть нечто неизменное. Поглядите на Истессо: вот молодец! Все у него как в старые добрые времена…» — Феечка запнулась и вопросительно посмотрела на Хоакина. — Дальше продолжать?

— Продолжай.

— «Хоакин фортеля не выкинет, — говорят они. — С ним всегда знаешь, чего ожидать».

— Понятно. В книге говорилось о какой-то принцессе. Я был в нее влюблен.

— Ты о Дженни? Она живет в лагере. Уже двадцать лет.

— И?

Маггара неопределенно пожала плечами:

— И ничего. Сперва психовала, потом привыкла. Ты в нее несколько раз влюблялся, но сам понимаешь… Годы-то идут. Моложе вы, люди, не становитесь. Ты не в счет, конечно. Сейчас она замужем за Малюткой Требушетом.

— Понимаю.

Хоакин потянулся к чашке. Чай успел остыть, но разбойник не заметил этого. События столетней давности всплывали в памяти легко, так, словно они произошли вчера.

Да в общем-то для Хоакина они и были вчерашними.