"Грааль никому не служит" - читать интересную книгу автора (Басирин Андрей)

Глава 1. ИМПЕРАТОРСКИЙ ВИЗИОНЕР

Если бы у кораблей были души, главными на флоте считались бы не земные счётчицы и не рунархские друзья автоматов. Главными были бы мы — срединники. Имплантаты, прямой канал связи с компьютером — всё это ерунда по сравнению с единством душ.

Говорят, искусственный разум и душа — вещи несовместимые. К кораблям класса «Протей» это не относится. Сама основа их существования была заложена ещё нашими предками. Их мифологией. Страхом перед демонами, обитающими во тьме.

Для людей, живущих в колониях, понятие «Первое Небо» абстрактно. Земля воспринимается далекой-далёкой, даже если до прародины человечества не больше семидесяти пяти световых лет.

Когда я впервые встретил землянина, мне было пятнадцать лет. Я жил в интернате на Разбитом Сердце — одном из островов Каза. Каз, родная моя планета, обращался вокруг Wolley 9027, звезды, по своим параметрам близкой к Солнцу.

А началось всё с того, что я пропал. Ничего удивительного: воспитанники в интернате исчезали постоянно. Детьми мы объясняли это происками Страшного Скелета Смерти. Став постарше, перешли на злых шпионов. Это всё ерунда. Из моего выпуска лишь мне удалось встретить виновника исчезновений.

Чёрные силуэты сосен качались над корпусом. Где-то кричала ночная птица. Голос её отзывался восторженными мурашками по спине. Мы жили в походных условиях — так полагалось. Учителя говорят, что на многих планетах условия жизни ещё хуже. То есть хуже, чем на Казе. И нам надо благодарить правительство за то, что мы имеем.

Не знаю. Мне наш интернат в лесу нравился. Сам по себе, без всякого правительства.

Я возвращался из самоволки. То есть после ночного купания в озере. Я поспорил с Валькой из пятого номера. Вообще-то он меня на слабо взял. Но кого это волнует? Поспорил — иди. Зато мне достанется картридж с «Тремя мушкетёрами» и его десантный фонарик.

Я старался идти по тропинке бесшумно. Поймай меня кто-нибудь из наставников — Лачуги были бы обеспечены. Поди отопрись, когда волосы мокрые, а в кармане — спичечный коробок с крабом-бретёром.

Фонарик мой разрядился. Чтобы не споткнуться, приходилось внимательно смотреть себе под ноги. Поэтому я и не заметил, как столкнулся с госпожой Романовой. Обычно я внимательный и в лесу хожу как индеец. А Романова стоял а у самого края тропинки. В камуфляжном комбинезоне. Попробуй, заметь.

— Гуляем, воспитанник Перевал? — поинтересовалась она. — Ай-яй-яй! Значит, таково наше отношение к дисциплине.

Она обернулась к лесу:

— Вот он, господии капитан. Как я и говорила, ушёл к озеру.

На тропу вышел ещё один человек. Огромный, в спортивном костюме — настоящий медведь. Луна вынырнула из облаков, и в её свете стало видно лицо наставницы. Романова растерянно улыбалась. Мне стало не по себе: никогда такой её не видел. Уж лучше бы ругалась. Или про честь группы рассказывала.

— Андрей, — тихо начала она. — Андрюша... тебе выпала великая честь. Господина капитана... Николая Джоновича... заинтересовали твои успехи в изучении... в изучении... — Фраза повисла в воздухе. Наставница дёрнула уголком рта и укоризненно посмотрела на меня.

Я набычился. Ну что она за ерунду несёт? Какие-такие успехи? Вот дурища. Великан взял меня за плечо.

— Сынок, — ласково сказал он. — Тебя ведь Андреем зовут?

Я кивнул.

— А меня — Николаем Джоновичем. Будем знакомы. — Он протянул широченную ладонь. — С этого момента Елена Борсовна уступает мне шефство над тобой. — Он со значением посмотрел на наставницу: — Если ты согласишься, конечно.

Уступает? Кто? Я запоздало сообразил, что Елена Борсовна — это Романова. У нас никто её по имени-отчеству не звал.

— А вы из КБПН?[1]

— Нет.

— Значит, из экзоразведки?

— Андрей, не надоедай господину капитану дурацкими вопросами, — не выдержала моя бывшая наставница. — Что за ужасные манеры!

— Да отчего же, Елена Борсовна? — благодушно отозвался капитан. — Вполне законно парень интересуется; Вот только обстановка для разговоров неважнецкая. — Он подмигнул мне: — Значит, так, курсант Андрей... Сейчас мы отправляемся в одно толковое место. Там и поговорим. Идёт?

— Идёт, — совершенно по-взрослому пробасил я. Покосился на Романову и поинтересовался: — Можно забрать вещи?

— Нельзя, — последовал ответ. — Ты же не знаешь, что я тебе предложу. Быть может, мы не договоримся, и ты останешься в интернате.

Ну уж фигушки. После того как меня застукали на тропе? После одиннадцати? Директор только и мечтает меня в Лачуги сплавить. Вслух я ничего не сказал, и мы отправились в «толковое место». Точнее — на лётное поле, где стоял катер капитана.

Конечно же, катер был защищен от подслушивания. Но дело даже не в этом. Сама обстановочка! Темное поле, звёзды, хищный силуэт боевой машины. У нас получалась не просто беседа, а настоящая встреча заговорщиков. Я раньше никогда не видел космического корабля вблизи. Даже самого маленького.

— Что, — спросил капитан, — сильно бы тебе влетело?

— Да ерунда, — пожал я плечами, — Воспитывать бы начали. Вы не подумайте: у нас педагогика на высоте. Ну, сослали бы в Лачуги брюкву окучивать, вот и всё.

Подробней я объяснять не стал: ещё подумает, что жалуюсь. Капитан — он ничего, хороший дядька. Понял с полуслова.

— Лачуги — это для крестьян, да?

Тут он меня уел.

— У меня отец лорд-полководец, между прочим, — буркнул я. — У него административный индекс «A118».

— Индекс по наследству не передаётся.

— Ага...

Индекс у нас определяет, кем станет человек: администратором или жалким инженеришкой. Индекс моего отца был почти лучшим на Казе. «А118» — это очень много, поверьте! Такой человек может управлять целой страной, если не планетой. Вот только меня это никак не касалось. Я слышал не одну историю о том, как ребёнок лорда получал индекс «О» — отщепенец. После такого отцу ничего не остаётся, как уйти в отставку. Или — пулю в лоб.

— А вы знаете мои вероятностные прогнозы?

Капитан покачал головой:

— Нет. Индексы рассчитывает Белый Оракул. Мы к этому касательства не имеем. Я к тебе с другим делом. — Он выдержал паузу и скучным голосом объявил: — На Каз прибыл генерал от экзоразведки, его превосходительство Сергей Дарович Рыбаков. Императорский Визионер. По нашим сведениям, на Казе есть человек, который в недалёком будущем станет срединником. Мы обследуем всех юношей моложе шестнадцати лет. Ты подходишь по всем параметрам.

Я нахмурился. Визионер, срединник... Слова были не то чтобы совсем незнакомыми. Они никак не связывались с реальностью.

— Срединники — это фантастика, — безапелляционно заявил я. — Нам вчера про них показывали фильм в стереатре. «Звёздные тернии».

Ладонь капитана легла мне на плечо.

— Всё правильно. У вас часто показывают фантастику?

— Каждую неделю.

— А когда в фильмах впервые появились срединники?

Я стал припоминать. Два года назад их не было. А потом — раз, и есть. Сразу во всех фильмах. Как бластеры или космические корабли. Их даже в старьё разное вставили, вроде «Аэлиты», «Спектра» или «Часа быка».

— Всё правильно. Программу подготовки модификантов рассекретили несколько лет назад. Тогда же было принято решение переснять все старые фильмы. Это называется «формирование общественного мнения».

Капитан не важничал, не надувал щёки. Разговаривал как равный с равным. Он честно объяснил, что произойдёт, если я откажусь или завалю проверку: мне сотрут память и вернут в интернат. А дальше всё пойдёт своим чередом. Как если бы Николай Джонович не появлялся в интернате. Лачуги, бесконечные поля брюквы, тяпка... Уроки смирения — так это называется.

— Всё зависит от тебя. Соглашаешься — летишь со мной. Нет — иди обратно в корпус. Я поговорю с твоей наставницей, но вряд ли это поможет. Мальчишек она, скорее всего, не любит.

С этим не поспоришь. Что есть, то есть. Такая жаба!

— Я... — начал я и умолк. Вспомнилось мамино лицо. Через месяц она должна была приехать в интернат.

Ну да. Конечно. А если останусь, что, лучше? После Лачуг хорошего индекса не получишь. Фигушки! Уж лучше в озеро головой — к Хозяину Бретёров.

— Николай Джонович, — торжественным и чуть-чуть срывающимся голосом объявил я. — Я... я согласен.

Романова осталась в интернате, — а что ей было делать с нами? Начиналась новая жизнь. Жизнь, наполненная приключениями и подвигами, жизнь, о которой я знал до смешного мало... Мне казалось, что отныне я должен поступать правильно и солидно. По-взрослому.

— А плазмер вы мне выдадите, когда прилетим? — важно спросил я. В моём представлении все экзоразведчики ходили с оружием.

Николай Джонович на это едва заметно усмехнулся:

— Плазмер... Плазмер, братец ты мой, тоже не всякому дадут. У меня вот, например, нету. Да и не нужен он мне.

Капитан принялся рассказывать. Теперь-то я понимаю, что он многое скрыл. Ну а как иначе? Не всё же выбалтывать мальчишке, первому встречному. Да многого я и не понял бы. Я ведь родился на провинциальной планетке Второго Неба, да ещё и жил в интернате.

Прежде всего Николай рассказал об экзоразведке. В моём понимании это означало всё: охоту на пиратов, перестрелки со шпионами, зачистки планет с опасной биосферой. Приключенческих фильмов к пятнадцати годам я пересмотрел много.

Николай не стал меня разубеждать. О том, что экзоразведка должна заниматься лишь неоткрытыми планетами, я узнал позже. Все остальные дела нам навязали бюрократы императорского двора. Но об этом я потом расскажу.

Мы сели в катер и отправились на орбитальную станцию. Как я узнал позже, она называлась «Авалон». После того как мы взлетели, Николай Джонович с головой ушёл в работу. Сложность была не в том, что приходилось управлять машиной (катер вёл автопилот, он умный), а в том, что нас доставали диспетчеры. Представляете, пароли у нас запрашивали восемь раз!

Сам полёт мне не понравился. В фильмах всё врут. Нет никакого звёздного неба, нет огромного шара планеты внизу — ничего нет! В «Марсианских хрониках», когда герои летали на катерах, сквозь блистеры было видно всё, что снаружи. Особенно на линкорах. Там вообще здорово: адмирал на верхней палубе, а вокруг — бескрайний космос. И точки кораблей мерцают.

Здесь даже приборов толковых не было. Один инфодисплей во всю стену. А на нём — пятна, пятна, пятна. Вроде нефтяной плёнки в луже. Николай объяснил, что у него имплантат, который преобразует эту мешанину в информацию. Он по этим пятнам и скорость видит, и запас топлива, и стабильность систем. А ещё воспринимает картинку — расположение станции, планеты, катера и много чего ещё.

Хорошо ему. А мне что делать? А если авария и кроме меня на катере никого в сознании не окажется? Имплантаты у нас вживляют только после того, как скажут индекс. Да и то, вряд ли мне достался бы пилотажный — на Казе даже космопорта нет. В принципе, он и не нужен: к другим планетам мы не летаем, а спутник запустить или там шаттл отправить можно и так. Из аэропорта.

Но всё равно обидно. И станция меня разочаровала. Потому что... Но не буду об этом.

Я ожидал, что меня сразу представят Рыбакову. Ага, щас! Николай обменялся по визору несколькими фразами с неведомым начальником, и меня повели по длинному коридору. В каюту с порядковым номером «21». Она должна была стать моим домом, пока я жил на «Авалоне».

Мне выдали карточку-пропуск и брелок для управления автоматикой. А потом оставили в одиночестве — осваиваться. Последним ушёл Николай Джонович, пожелав спокойной ночи.

Какая там спокойная ночь! Прежде чем забраться в постель, я облазил каюту вдоль и поперёк, изучая новое место. Из фильмов я хорошо знал, как выглядят помещения на орбитальных станциях. Зеркальные переборки, округлые стены, шлюзы... Здесь же всё было каким-то бутафорским. Ни тебе скафандра, ни сейфа с оружием, ни тюбиков с прессованной пищей. Даже в стене вместо нормального круглого иллюминатора мерцал инфодисплей.

Я разложил постель, с презрением глядя на серо-синее клетчатое одеяло. Точно таким же одеялом я укрывался дома — до того, как меня отправили в интернат. И это космическая станция? Крепость экзоразведчиков?

Блин! Стоило ради этого уходить из интерната! Ведь Елена Борсовна — она же не зверь. Ну, рассказал бы ей, как дело было. Ну, получил бы скакалкой по заднице... В изоляторе посидел бы недельку-другую. В Лачуги отправлять — это же крайняя мера, для отщепенцев.

Станция показалась мне страшной, чужой. Каюту наполняло множество непривычных звуков: что-то пощёлкивало под полом, попискивал уснувший дисплей. Откуда-то снизу раздавались едва ощутимые удары, становившиеся всё сильнее и сильнее. Станция корректировала орбиту, и от лёгкой вибрации двигателей становилось не по себе.

Я нырнул в постель и уткнулся лицом в кусачее шерстяное одеяло. Хотелось зареветь, как девчонка. Одеяло пахло точно так же, как то, что я оставил дома. Последний кусочек прежней жизни... Ничего. Это я устал. Не выспался. Завтра всё будет по-другому.

С этими мыслями я уснул.

Снилось мне что-то сумбурное и тревожащее, как обычно бывает на чужом месте.

Во сне меня всё-таки отправили в Лачуги. Там я никогда не был и не знал, как они выглядят. За глинобитной хижиной поблёскивали струны железной дороги. Подъехал электровоз с открытыми настежь дверями; в тамбуре, на узлах и чемоданах, нахохлившись, сидела Иришка. Она смотрела на меня невидящими глазами, и от этого становилось не по себе.

Малыши с пятнистыми лицами тянули меня к утонувшему в тумане полю. Я отбивался, крича, что мне нужно на поезд, что я опаздываю, но карлики не слушали. Их лапки стали неожиданно сильными и цепкими. Тут я понял, что сейчас поезд уедет и произойдёт что-то непоправимое.

Я всё-таки вырвался, раскидав обидчиков, но было поздно. Поезд тронулся, а я побоялся запрыгивать на подножку: уж очень быстро мелькали вагоны. Тоскливо запикал семафор, и я проснулся.

Пиканье продолжалось. Я помотал головой спросонья и потянулся к брелку управления каютой. Сервис-система догадалась, что я проснулся, и отключила сигнал. Здорово! У нас в интернате по-другому. Будильник верещит как резаный, и пока не откликнутся все, кто в комнате, не угомонится.

Ожил инфодисплей. В уголке красным мигал конвертик — пришло письмо. Николай Джонович сообщал, что в полвосьмого по станционному времени меня поведут к Визионеру. Просил быть готовым. Сам он подойти не сможет — дела. Что ж, дела так дела.

Сон отставил в душе гадкое ощущение. Словно я кого-то предал или меня предали. А кого, интересно?.. Родителей? Иришку? Вот ещё! Как будто кто-то будет сомневаться, выбирая между Лачугами и экзоразведкой. А девчонки... Да их у меня тысяча будет!

С этими мыслями я отправился мыться. Душевая точь-в-точь походила на душевую в отеле, где мы останавливались с мамой, путешествуя по южным островам. Мне было всё равно. Космических станций не существует. Всё обман в этом мире.

Я иронично хмыкнул, глядя на вихрастого пацанёнка в зеркале, и принялся ожесточённо тереть себя мочалкой. Даже ноги вымыл и уши. Вчера так и завалился спать весь в тине и песке.

Пакет с одеждой я нашёл в шкафчике. Расцветка оказалась совсем девчачьей — какой-то белый комбинезончик с бирюзовыми полосками, трёхцветный шейный платок... Платок я взял (у следопытов из «Мига вечности» были такие), а комбинезон скомкал и запихал поглубже в шкаф. Сами ходите в девчачьих тряпках. К счастью, ту одежду, в которой я прибыл из интерната, — чёрные брюки и травяную рубашку с оранжевой молнией — они не догадались спрятать. Их я и надел.

Рубашку в начале лета подарила мне мама. Она была совсем такой, как у капитана Джи из «Мига вечности».

Ну вот я и готов. Страшно хотелось есть, но еды в каюте не нашлось. Я вспомнил о сухой горбушке, которую припрятал со вчерашнего ужина, но карманы оказались пусты. Странно... Я же помню, что она там была. Вот и коробок с крабом-бретёром — на месте, как полагается.

Я набрал в раковину воды и выпустил пленника. Крабик уселся возле пробки, горестно шевеля усиками. Бедняга... Тоже мается, как и я. Створки раковины на его спине чуть подрагивали. В щель между ними проглядывала фиолетовая жемчужина.

До половины восьмого ещё оставалось время. Я занялся инфодисплеем. Ничего интересного не обнаружилось. Писем новых не приходило, а как пользоваться карточкой с допусками, меня не научили.

Ровно в семь тридцать в дверь постучали. Не дожидаясь разрешения, вошёл лейтенант с прилизанными русыми волосиками. Держался он чопорно и отстраненно, а спину — горбил. Я сразу дал ему прозвище Хорёк. У него лицо было такое.

На меня Хорёк смотрел с пренебрежением:

— Андрей Перевал? Его превосходительство ждёт вас. Следуйте за мной.

Кажется, только сейчас он заметил, что я одет не по форме, но говорить ничего не стал. Только губы поджал и усмехнулся. Ну и ладно, видали таких.

Мы вышли из каюты, и началась гонка. Хорёк мчался по коридорам так, что я едва за ним поспевал. Время от времени он оглядывался и шипел. От этого я совсем разозлился.

Что он там воображает?! Генерал Рыбаков на «Авалон», между прочим, из-за меня прибыл, а не из-за него! Сам, наверное, только из училища, вот и беситея. Сколько ему? Двадцать исполнилось, нет? Салага!

Скоро мы прибыли на место. Выяснилось, что гнал Хорёк зря: генерал занят делами и освободится только через два часа. И вообще, до собеседования мне предстояло пройти медконтроль. А Хорёк дурак, не туда меня привёл. Я показал ему язык. От этого он совсем взбесился.

Вновь началась беготня. Раскрасневшийся от полученной выволочки (Николай его выматерил, не стесняясь моего присутствия), лейтенант смотрел зверем. Сдав меня с рук на руки девицам из медблока, он исчез. Скатертью дорожка!

А в медблоке меня ожидали новые испытания. Главная врачиха — пожилая дама лет двадцати пяти — приказала раздеться. Уй, блин! Когда я замешкался, одна из сестричек стала хихикать. Ага, здорово.

Раздеваться не хотелось. Тогда врачиха глянула на меня поверх очков и осведомилась, не нужна ли помощь. Я представил, как она будет помогать, и меня передёрнуло. Я принялся стягивать рубашку.

Потом и вовсе началась ерунда. Меня завели за ширму, и медсестра — та, что хихикала — принялась меня ощупывать. Делала она это бесцеремонно, ничего не стесняясь. Потом ещё и шуточки отпускать начала. Насчёт настоящих мужчин, которых сразу видно. Дура.

Меня проверили на таинственных аппаратах, которых не было в интернате. Заставляли приседать, облепив присосками и электродами. Затем загнали в пахнущий озоном цилиндр.

Напоследок врачиха посадила мне на предплечье поблёскивающего медью жука и приказала держать так три часа, не снимая. Лишь после этого мне разрешили одеться. Хорёк уже ждал за дверью, и мы отправились к его превосходительству Рыбакову.

Тут-то и началось самое страшное. У меня прихватило живот и начала болеть голова. Когда я сказал об этом Хорьку, тот высказал мне всё, что слышал от Николая Джоновича. И даже больше.

После этого я решил терпеть, чего бы это ни стоило. А ведь мне же ещё собеседование проходить!

В кабинете Визионера царил летний полумрак. У стены стоял шкаф, заполненный книгами; среди корешков ярким пурпуром выделялись руны Тевайза. Тёмные шторы закрывали окно. Легкий ветерок доносил с улицы аромат роз и винограда «изабелла». Сам Рыбаков сидел за столом, изучая пластики, в которых я узнал своё медицинское заключение.

— Присаживайся, Андрей, — кивнул он, не отрываясь от бумаг. — Подожди, я сейчас, — и перевернул лист.

Я боязливо подсел к столу. Передо мной лежала тетрадь в обложке под агат да скреплённые грубой застёжкой два пластиковых листа. Это имперский компьютер, нотпаг, я такие видел. Один лист — клавиатура, другой — экран. Ещё я заметил на столе рунархскую лампу в виде голой женщины с кошачьей головой, а больше ничего не было. Визионер жил аскетично.

Значки и текст на медицинских пластиках вспыхивали чёрно-белыми разводами. Без имплантата не разобрать. Визионер читал сосредоточенно, едва заметно шевеля губами. Странно: нас учили, что текст при чтении проговаривают лишь варвары из отсталых миров. Визионер на варвара не походил. На генерала тоже — по крайней мере такого, какими их изображают в фильмах. Ни росту, ни солидности. Сам худенький, на голове — мальчишеский хохолок. Больше всего он напоминал мне древнерусского военачальника Суворова, каким его изображают на старинных картинах.

Медицинский жучок напомнил о себе: переполз к сгибу локтя, вызывая страшный зуд. Я украдкой почесал предплечье. В животе булькнуло, и я сжался. Рыбаков наконец закончил читать и повернулся в кресле.

— Ну-с, господин Андрей Перевал, — он заговорщицки подмигнул: — Как тебе «Авалон»?

— Ничего так, — сдержанно отозвался я. — Нормально.

— Нормально, значит. — Он словно не ожидал иного ответа. В глазах его прыгали насмешливые искорки.

Я же продолжал, не замечая иронии:

— А как вы сделали... ну вот... всё это? — Я обвёл взглядом комнату, указывая одновременно на стол, окно и ковёр на полу.

— Ты имеешь в виду иллюзис? Летний город?

Он подошёл к окну и поманил меня пальцем. Я поднялся следом.

— Вот, смотри, — Визионер откинул штору. Окно было распахнуто настежь, и за ним виднелась живописная улочка. Я сразу почувствовал, что это земной городок — маленький, уютный и очень жизнерадостный.

По кирпичным стенам вился виноград. Девушка в пыльной юбке, белой блузке с закатанными рукавами и бордовой косынке несла на плече корзину, прикрытую мокрым полотном. Меж крышами домов проглядывало бирюзовое море в белых перышках волн.

— Ты можешь даже вылезти в окно. Растереть в пальцах виноградный лист, поговорить с девчонкой. Увлекаться не советую: когда придёт пора возвращаться, это может оказаться трудновато.

Он задёрнул штору и достал свой брелок:

— Тебе ведь выдали такой? — Я кивнул. — С его помощью можно настраивать обстановку в комнате. Правда, пока у тебя нет имплаитата, придётся делать это голосом. — Визионер протянул мне брелок: — Попробуй, прикажи что-нибудь. Давай.

Льдисто-голубые глаза Визионера смотрели требовательно. Я понял: это не просьба, а приказ.

— Да, это часть испытания, Перевал, — подтвердил Рыбаков. — Быть срединником — означает повелевать своим сознанием. Воображением. Мечтами.

— Ну хорошо, —согласился я. — Хочу, чтобы за окном появились горы, — и я скосился на собеседника, ожидая подтверждения.

Тот не отреагировал. Я потянул край шторы; к моему разочарованию, картинка за окном не изменилась, Тот же город, тот же виноград. Только рыбачка в белой блузке ушла, а по брусчатке, жизнерадостно тявкая, носился пёс. Щенок, наверное: он пытался поймать свой хвост.

— Попробуй ещё раз, — бесцветным голосом предложил Визионер.

Ладони взмокли. Медный жук ползал где-то под мышкой, щекоча, и от этого путались мысли. Я изо всех сил попытался сосредоточиться, преодолевая страх и головную боль.

Если не получается сразу изменить пейзаж — может, сделать это по чуть-чуть? Море — пусть станет серо-стальным, холодным. Небо утратит васильковую синь и оденется в пену облаков... Стены домов раздвинутся, уйдут в даль, сменившись поросшими мохом скалами.

Ничего не изменилось.

— Ладно, — сказал Визионер, забирая у меня брелок. Голос его ничем не выдал разочарования, но я остро почувствовал, что он думает. Глупец, хвастун! Насмотрелся фильмов и туда же — в экзоразведчики, модификантом!

К горлу подкатил комок. Вот только расплакаться мне сейчас не хватало.

— На, выпей, — Визионер достал из шкафчика кувшин с рубиновой жидкостью и гранёный стакан. Я отхлебнул, не чувствуя вкуса. В нос шибануло запахом «изабеллы» — точно так же пахло из окна, только слабее.

— Это ни о чём не говорит, — пояснил Визионер, словно пытаясь меня утешить. — Если ты правильно ответишь на вопросы, мы тебя примем. Просто придётся потратить больше времени. То, чем другие воспитанники обладают изначально, в тебе придётся развивать. — Он налил соку и себе, пригубил. — У тебя не возникло желания вылезти в окно?

Я покраснел — почти так же, как там, в мсдблоке:

— Нет, господии генерал.

— Тебя так воспитывали, — покачал он головой. — Ничем не интересоваться, быть почтительным, верить взрослым. — Он протянул руку и зачем-то пощупал ткань рубашки: — Ты всё ещё носишь рубашку, которую подарила мать. Но рано или поздно её придётся сменить на настоящую мужскую одежду. Что ты делал на озере?

Врать Визионеру было бессмысленно.

— Я поспорил с Валькой. Это один мальчишка у нас. Он как бы мне товарищ, но на самом деле мы враждуем. Даже не враждуем, а так... Ну, подначиваем друг друга. Он сказал, что я не смогу... в общем, ночью... в озере. Потому что побоюсь Рыцаря.

— Что ещё за Рыцарь? — заинтересовался Визионер. Пришлось рассказать и о Красном Рыцаре. Наших легенд взрослые не одобряли. Считалось, что воспитанник, верящий в Хозяина Бретёров и Каменный Круг, вырастет безответственным и вялым. Склонным к пустым мечтаниям.

Ничего себе вялым! Я в прошлом году от Ведьминого Вихря так драпал, что побил все рекорды по стометровке. Просто взрослые чудовищ не видят. Или раньше видели, но забыли. О Рыцаре мне ещё мой дядя рассказывал.

— Он живёт под скалой, этот Рыцарь, — начал я. — Ему принадлежат все крабы. А ещё говорят, что если он увидит кого первым... ну, раньше, чем тот его заметит, то этот человек умрёт. Или ему везти перестанет. Насовсем. Правда, можно поймать крабика, и Красный рыцарь ничего сделать не сможет. Я за этим и шёл.

— И как, получилось?

— Не знаю, — я пожал ллечами. — Краба я нашёл. А Рыцарь меня, наверное, заметил первым. Иначе Романова ни за что бы меня не поймала.

— Ты думаешь это твоя неудача?

— Не знаю, ваше превосходительство.

— Хорошо. — Визионер встал из кресла и прошелся по кабинету. Затем глянул на меня. — А всё-таки, ты бы хотел вылезть в окно? Прогуляться по городу?

— Да, господин генерал.

— Давай, Андрей. Я разрешаю.

Мы вместе подошли к окну. Я вскочил на подоконник и выглянул вниз. Третий этаж. Высоковато. Голова немного кружилась, но я ничего не сказал. И так разнюнился, как девчонка. Я решительно уселся на раму, свесив ноги наружу. Оттолкнулся, стремясь попасть на карниз, и...

...оказался на мостовой. Падение прошло безболезненно. Я даже не ушибся. Хотя должен был по идее — высота-то немаленькая. Визионер легко скакнул рядом. Несмотря на возраст (а на вид ему можно было дать лет пятьдесят), двигался он легко.

— Эк ты неловко, братец. — Он подал мне руку, помогая подняться. — Я в твои годы по деревьям лазал.

Я хотел возразить, что лазаю не то что по деревьям — по скалам, но не стал. Зачем? И так ясно, что он это не со зла.

— Куда пойдём, господин победитель рыцарей? — насмешливо спросил Сергей Дарович.

— К морю, — ответил я.

— К морю, так к морю. Не стой!

И мы двинулись в путь. Когда мы вышли на ратушную площадь, я не выдержал:

— Господин генерал, можно задать вопрос?

— Конечно, Андрей.

— Господин генерал... а где всё это размещается? Ну, всё это? — Я обвёл рукой город.

— Тебе как отвечать — правду или чтоб понятно было?

— Чтоб понятно. — И добавил, хоть меня никто за язык не тянул: — А правду вы и сами не знаете. Иначе не стали бы меня сюда зазывать.

— Да ты софист, братец, — усмехнулся Визионер. В чёрном похоронном фраке он походил на Тень из сказки Шварца. — Но это так, — посерьёзнел он. — Правды не знает никто.

Несколько шагов он шёл молча, словно задумавшись. Я уже решил, что больше он ничего не скажет.

— Всё зависит от того, научишься ли ты задавать вопросы, — внезапно сообщил он. — Только так. Считай, что твоё обучение. И не забудь спросить, кому служит Грааль.

Волосы Визионера растрепались. Он походил на безумную птицу.

— Если ты на станции, то в любой миг можешь вернуться. Ведь всё это ненастоящее. Иллюзис. Так, да? Дерзай! Разрушь его. Если же это место реально, значит, ты — творец. И ты сам дашь имя этому месту.

Прежде чем я успел ответить, он пустился наутёк. Бежал Визионер смешно, высоко подкидывая колени. Фалды его фрака болтались, словно чёрные драконьи языки. Пуговицы на пояснице смотрели злыми маленькими глазками.

— Эй, постойте! — закричал я. — Ваше превосходительство!