Михаил Барщевский Командовать парадом буду я!

Глава 1 УКРАИНСКИЙ БОРЩ

Вадим сидел в своей комнате и долбил историю. «Своей» комната стала совсем недавно, после смерти тети Мутки. До этого в «трешке» хрущевской пятиэтажки мама с папой занимали одну комнату, Вадим с бабушкой Эльзой – вторую, а в самой большой царствовали цветочные горшки и их хозяйка Мутка.

В какой-то мере это было справедливо, ведь Мутка до обмена имела две комнаты в коммуналке на «Динамо», а семья Осиповых – одну комнату, правда, целых 27 метров и на Арбате.

Вообще, надо сказать, когда Михаил Леонидович в 1966 году пришел в городское бюро обмена со своим вариантом, на него посмотрели как на сумасшедшего. Он просил сменять комнату на Арбате и две комнаты на «Динамо» на трехкомнатную квартиру! Ну не наглость ли?! Илона в принципе была против этой затеи. Нет, она, конечно, хотела жить в человеческих условиях, но трехкомнатная квартира – это откровенно нескромно. И друзья могут позавидовать и обидеться, и, хуже того, мало что случится – придут и скажут: «Буржуазные замашки!»

Михаил Леонидович успокаивал: на пятерых по нормам полагается до 60 метров – по 12 на нос. Илона не уступала – это теория. Ведь в очередь на улучшение жилищных условий ставят, если на человека меньше 5 метров, даже в кооператив за свои деньги можно вступать, только если меньше 8. Значит, норма, в смысле не по закону, а по мнению власти, где-то не больше 9-10 метров. Больше – опасно.

В бюро обмена на эту тему заморачиваться не стали. Там просто решили, что стоящий перед ними товарищ, хоть и солидный с виду, но немного «того». На что он рассчитывает? «Трешку» выменивали за двухкомнатную и комнату. Но никак не за две площади в коммуналках.

Михаил же Леонидович твердо стоял на своем – примите документы, и точка! Он-то знал, юрист все-таки, что бумажка должна быть. Нет бумажки – нет вопроса. Есть бумажка – надо с ней что-то делать.

И ведь оказался прав! Через неделю позвонили из бюро обмена и сказали – есть вариант. Оказалось, что там выстраивали цепочку 16-кратного обмена и нужны были квадратные метры. Неважно где. Вот вариант Осиповых и сработал. Они-то имели 27 плюс 32, то есть 59 метров, а трехкомнатная квартира, задействованная в цепочке, была всего 48. Таким образом, бюро обмена оставляло себе 11 метров.

Дальше Вадим уже не вникал. Не только во времена обмена, а случилось это в его третьем классе, но и сегодня, когда свеженький аттестат об окончании школы лег в папину железную шкатулку с важнейшими семейными документами.

Помнил только, что в последний момент Мутка, как давно прозвал ее Михаил Леонидович, вдруг меняться отказалась. Кто ее накрутил, так и осталось тайной, но факт тот, что согласилась она после долгих уговоров. И только при условии, что займет самую большую комнату. У нее цветов, видите ли, много.

Вот и прожил Вадим до 9 класса в одной комнате с бабушкой Эльзой. Хорошо еще, что Мутка по утрам спала часов до 10-11 и все успевали воспользоваться удобствами совмещенного санузла до ее пробуждения. Она-то туда забиралась на полчаса минимум.

Первым умываться шел Вадим – в школу надо было поспеть к половине девятого, на метро – двадцать минут, плюс дойти. Ну, и сорок минут на сборы. Получалось – в 7 вставать. Родители уходили на работу получасом позже. После них шла принимать свой холодный душ бабушка Эльза. У Вадима в голове не укладывалось – это ж надо, с самых гимназических времен, каждое утро, даже во время войны, она то ли обливалась, то ли обтиралась ледяной водой. Иногда смотрел на нее и поражался – 75 лет, а спина прямая, как у балерины. Может, от холода?..

Мутка, хотя и была врачом, на такие подвиги не шла. Соглашалась, что надо бы, Эльзу хвалила, но сама ленилась.

Она вообще была тетка неприятная. Но ей все прощалось по одной причине. Когда Михаилу Леонидовичу еще 14 не исполнилось, его родителей арестовали. Шел 1936 год. Мутка, его тетка по отцовской линии, последствий для себя не испугалась и забрала Мишу в свой дом. Хотя муж ее был категорически против. Михаил Леонидович так трусости той ему никогда и не простил. Именно поэтому после его смерти и зашла речь об обмене. Михаил Леонидович не улучшения жилищных условий страждал, а долг перед Муткой выполнял. Она его взяла к себе, когда он один остался? Теперь его очередь!

По крайней мере, Вадиму именно так все объяснили. Может, из воспитательных соображений, а может, и вправду так оно и было.

Однако смерти Мутки никто не желал и не ждал. Правда, и переживать особо, когда она умерла, не переживали. Все-таки возраст почтенный – за 80. Вадим, если честно, только после похорон сообразил, что у него теперь будет своя комната. А Эльза расстроилась – ей хорошо жилось с Вадимом, она ведь его, фактически, вырастила. Родители, как и все, работали. До недавнего времени по 6 дней в неделю, и только последние несколько лет, когда суббота стала выходным, смогли какое-то время уделять сыну. А так – все на ней: и хозяйство, и внук.

…Вадим дошел до раздела «Гражданская война» и сразу вспомнил семейную историю, которая для него стала конкретной иллюстрацией школьной программы по истории. Одно дело слышать «брат пошел на брата», а другое – точно знать, кто эти «братья» были…

Случился этот эпизод несколько лет назад.

За столом на тесной терраске дачи в Кратово собралась почти традиционная компания. Родители Вадима Осипова, его бабушка Эльза – мамина мама, бабушка Аня – папина мама, та, которую в 36-м посадили, и Елена Осиповна – хозяйка дачи. «Почти традиционная», потому что бабушка Аня жила отдельно от семьи сына и весьма редко приезжала к ним в гости. Елена Осиповна давно уже похоронила мужа, профессора-химика, кавалера ордена Ленина, баловня советской власти, похоронила дочь, съездившую с делегацией в Африку и заболевшую там экзотической болезнью, от которой у нас лечить не умели. Теперь она жила на даче, а ее двадцатилетний внук в выходные наведывался на природу выпить с друзьями. Вообще, ситуация была любопытная – Осиповы снимали дачу за совсем не маленькую по меркам зарплаты Вадимовых родителей плату и все лето кормили хозяйку, поскольку денег на еду ей не хватало. Вся пенсия за ее заслуженного мужа и ее грошовая собственная полностью откладывались для внука, и с сентября по май она жила впроголодь. Зато летом – отъедалась. Самое забавное для дачников заключалось в том, что она наивно подворовывала их продукты, чтобы сохранить на выходные, когда ее Сашенька приедет. Мальчику и его друзьям нужна хорошая закуска…

Бабушка Эльза прекрасно готовила. Она никогда не работала, поэтому домашнее хозяйство стало для нее и привычным занятием, и средством самовыражения. Лишь повзрослев, Вадим начал осознавать, какая редкая ей выпала судьба. Его прадед, тайный советник Его Императорского Величества, был попечителем учебных заведений Балтии. Немец, потомок тевтонских рыцарей, разумеется, дворянин. Эльзу, когда ей исполнилось двадцать, отправили с компаньонкой из родной Риги на отдых в Крым. Но случилась война – шел 1914 год, – и вернуться к родителям оказалось затруднительно. Красавица она была необыкновенная, от кавалеров приходилось отбиваться. Особенно усердствовали офицеры, приезжавшие в Крым на лечение после ранений. Семейная легенда гласила, что из-за бабушки Эльзы дважды стрелялись на дуэли. В конце 1916 года она вышла замуж за офицера, который из ревности, возможно не совсем безосновательной, через год повесился.

Вадим всегда с интересом слушал истории из ее удивительной жизни. Но не менее занимала его и судьба другой бабушки – Анны.

Его прадед с этой стороны – процветающий харьковский адвокат. Все его предки – 13 поколений – раввины. Легко дофантазировать, какие морально-нравственные наставления Анна получала в детстве. Закономерным результатом всего этого стало ее вступление в РКП(б) уже в шестнадцать лет, что, соответственно, произошло в том же 1916-м. Полиция ее схватила на какой-то маевке, но отец ее выкупил, дав нужному человеку взятку, а затем выгнал из дома.

Так вот, бабушка Эльза прекрасно готовила. А отец Вадима очень любил ее подкалывать.

Надо сказать, что чувство юмора у него было получше, чем у бабушки Эльзы, а другого способа сводить счеты с любимой тещей он не признавал. Сейчас, став, наконец, обладателем собственной комнаты, Вадим понял, что для отца, вынужденного жить в течение многих лет не просто рядом с тещей, но вместе с нею в одной комнате, перегороженной занавеской (вчетвером, считая жену и сына), – это был еще гуманный способ…

Разговор начал отец:

– Да, теща, хорошо вы готовите. Но украинский борщ не ваше коронное блюдо!

– Почему это? Я прекрасно знаю, как готовить украинский борщ. Я училась этому у моей украинской кухарки!

– Впервые слышу, чтобы дамы чему-то учились у своих кухарок!

– Уж точно не управлять государством, тогда бы не было революции, – решил блеснуть остроумием и самый младший участник застолья.

– Не смешно! – оборвала внука бабушка Аня. – Я должна согласиться с Мишей, действительно, Эльза Георгиевна, Украинский борщ – он совершенно другой.

Здесь необходимо пояснение. Бабушка Аня, родившаяся, выросшая и до 1932 года прожившая на Украине, искренне полагала себя украинкой и даже любила «спiвати украпньскi пiснi». Важно и другое обстоятельство – поскольку она с юности жила не под своей настоящей фамилией, а под партийной кличкой Искра, полученной в честь первой марксистской газеты и вписанной в паспорт в качестве фамилии, признавать принадлежность к еврейскому народу необходимости не было. Равно как и потребности – будучи правоверной большевичкой, Анна оставалась убежденной интернационалисткой, не придавая национальности друзей и врагов ни малейшего значения. Она даже Эльзе прощала ее однокровность с фашистскими захватчиками.

Зато Анна придавала значение партийному стажу. Рассказ о том, кого и где она встретила, звучал так:

– Была Зверева, член партии с двадцать второго, и познакомила меня с Петровым, членом партии с сорок первого. Не очень убедительно выступал Смирнов. Ну, это и понятно, у него партийный стаж всего-то пятнадцать лет. А вот Николаев уже в маразме, хотя и в партии с восемнадцатого.

Анна искренне не понимала, насколько смешно это звучало. Особенно про Николаева. Сама-то она состояла в партии на два года дольше.

Правда, с некоторых пор, бывая в доме сына, Анна старалась сдерживать свой учетно-кадровый подход.

Как-то Михаил сам начал в разговоре с матерью уточнять партийный стаж персонажей. Речь шла о новом спектакле во МХАТе. Бабушка Аня, вдова писателя, считала себя человеком культурным и потому театральные премьеры посещала регулярно. Благо получала билеты в райкоме КПСС на правах старой большевички.

Так вот, она рассказывала про спектакль, а сын при упоминании фамилии актера уточнял:

– Член партии с какого года?

На третий раз Михаил услышал фирменную материнскую фразу, которую та произносила, как только иссякали аргументы:

– Ай, ты – дурак!

Однако ссылаться на партийный стаж впредь остерегалась.

Глядя на бабушку Анну, Вадим почти реально представлял, каким был Николай Островский. Ее вера в правильность и победоносность коммунистического дела оставалась несгибаемой. И это при том, что ее мужа (деда Вадима) расстреляли в 1936 году, обвинив в организации антисоветского заговора. Участниками этого мероприятия, согласно приговору тройки, были Шолохов, Серафимович, Фадеев и другие не менее известные писатели. Дед Вадима был создателем «Литературной газеты» и ее первым главным редактором. Соответственно, дружил с ними всеми и был для этих молодых писателей непререкаемым авторитетом. Из деда, разумеется, выбили показания на них на всех, и советская литература понесла бы невосполнимую утрату, не скажи Сталин знаменитое: «Других писателей у меня нет». Но дед Вадима этих слов не услышал…

Сама же Анна в 1936 году служила замом прокурора Москвы и работала под началом Вышинского. Ее тоже арестовали и посадили в Бутырку. Но первые дни не били, поскольку все-таки побаивались: всего несколько дней назад она была прокурором, надзирающим за соблюдением социалистической законности на предварительном следствии.

Вышинский же, прекрасно понимая, чем лично ему грозит выбивание из Анны показаний, сделал все, чтобы дело закрыли, а ее, как жену «врага народа», выслали на 101-й километр. Там она и прожила до XX съезда.

Вера Анны в праведность советской власти поколебалась лишь однажды. Когда она, сидя в очереди к врачу в поликлинике старых большевиков, оказалась рядом со следователем, который ее допрашивал в 36-ом. Ладно бы только ее, но ведь и мужа! У нее не сразу уложилось в мозгу, что они теперь оба старые большевики, заслуженные деятели партийно-советского строительства и имеют одинаковые льготы. С этой мыслью Анну примирило то, что, оказывается, и самого следователя посадили как врага народа в 38-ом.

После случайной встречи они подружились, частенько ездили друг к другу в гости и даже выходили в театр. Само собой – на 7 Ноября обменивались поздравлениями с общим праздником…

– А я утверждаю, что это и есть настоящий украинский борщ! Возможно, с учетом крымских особенностей, но украинский! – не сдавалась бабушка Эльза.

Ну, вообще-то, Крым – это Россия, а не Украина. Если бы не Никита с его волюнтаристскими заскоками, то ваш борщ мы бы называли русским, – сказал отец Вадима и ехидно посмотрел на свою матушку.

Трогать имя Хрущева при бабушке Ане было нельзя. Даже после осуждения его деятельности очередным партийным съездом этот человек для бабушки-коммунистки оставался идолом. И понятно. Ведь при нем восстановили доброе имя ее и мужа.

Вадим знал эту историю в подробностях.

После XX съезда бабушка Анна, воспользовавшись старым знакомством с тогдашним Генеральным прокурором СССР Руденко (в начале 30-х тот был ее подчиненным), пришла на прием и попросила показать уголовное дело мужа.

Руденко кому-то позвонил, и, пока они пили чай с баранками и вспоминали былое, дело доставили. Бабушка Анна, человек искренний и бесстрашный, не попросила, а потребовала, чтобы Руденко дал ей почитать дело. Руденко попробовал возразить, что, мол, гриф «секретно» с дела не снят.

Тут ему пришлось вспомнить нрав бывшей начальницы.

Не выходя из кабинета Руденко, Анна просмотрела дело. Ей, бывшему прокурору, ничего не стоило моментально найти два важнейших документа (руки-то помнят!): донос одного из писателей, которого и самого расстреляли в тридцать седьмом, так что теперь его показаниям доверия не было никакого, и показания мужа, где он признавался во всех грехах и, главное, перечислял фамилии вовлеченных им заговорщиков.

Вадимова бабушка, ни слова не говоря, подошла к телефонному столику Руденко, взяла трубку вертушки и попросила оператора соединить ее с Александром Фадеевым, председателем Союза Писателей СССР, членом ЦК КПСС, лауреатом Ленинской и нескольких Государственных премий.

Ей повезло. Фадеев не только был на рабочем месте, но и трезв.

– Здравствуй, Саша! Это Искра. Звоню тебе из кабинета Руденко.

– Кто, простите?

– Искра. Забыл? Ты дневал и ночевал у нас в доме. Я вдова твоего учителя Леонида…

– Да, конечно! Здравствуйте, Анна Яковлевна.

– Так вот, Саша. У меня в руках дело Леонида. Тут есть его показания, что он тебя в числе других вовлек в антисоветский заговор. По этим показаниям его и осудили. Руденко меня спрашивает, это – правда, или Леонида, может, били? Что мне ответить?

– Анна Яковлевна, спасибо, что предупредили. Не уходите от Руденко минут пять. Я перезвоню.

Бабушка Аня положила трубку и посмотрела на Генерального прокурора. Тот улыбался, причмокивал от удовольствия. Видимо, представлял состояние Фадеева в этот момент.

Через пять минут Руденко позвонил Хрущев. А еще через десять дней мужа бабушки Ани полностью реабилитировали…

– Ай, Миша, ты – дурак! Хрущев все сделал правильно! Зачем нужна эта чересполосица в единой социалистической державе?! – вскинулась бабушка Аня на сына.

Почувствовав во вражеском стане замешательство, бабушка Эльза, благодарно посмотрев на зятя, усилила наступательный порыв.

– Кстати, на самом деле украинский борщ я училась готовить не в Крыму, там у меня не было необходимости подходить к плите, а в Харькове, в восемнадцатом году.

– Подождите, подождите, Эльза Георгиевна! – встрепенулась бабушка Аня. – Но в 1918 году в Харькове были белые!!!

Убийственность этого аргумента не вызывала у бабушки-старобольшевички сомнений.

Бабушка Эльза не успела ответить. Ее зять встрял с очередной репликой:

– Еще бы! Будучи любовницей генерала Врангеля, стоять У плиты было бы совсем непристойно!

– Во-первых, Миша, я была не любовницей, а любимой женщиной. Вам этого не понять, в советские времена о таких красивых и благородных отношениях не слышали. А во-вторых, Анна Яковлевна, где же еще можно было научиться варить настоящий украинский борщ, если не при белых?

Бабушка Аня набрала в рот воздух, чтобы что-то ответить, но, задержав дыхание на несколько секунд, выдохнула, ничего не сказав. Потом набрала воздух еще раз и опять, не найдя подходящих моменту выражений, выдохнула вхолостую.

– Как же я мог… Мой отец – один из первых советских писателей, строитель, можно сказать, метода соцреализма в литературе, моя мать – замначальника ЧК Украины, как же я мог жениться на дочери любимой женщины Врангеля! – подлил масла в огонь отец Вадима.

Умиротворение, как и всегда, внесла мать Вадима:

– Слава богу, что они в те годы не встретились. А то либо Миша, либо я на свет точно не появились бы. И Вадюши не было бы!

Тут все ласково посмотрели на Вадима. Именно внуки примиряют мировоззрения старших поколений.

– А мой отец был попом, – вдруг сообщила Елена Осиповна. – Я об этом никому не рассказывала. Кроме Тиши.

Она умолкла и поджала губы. То ли вспоминала отца, застреленного большевиками, то ли мужа, ими обласканного.