"Love etc" - читать интересную книгу автора (Барнс Джулиан)

5. Сейчас

Терри: Ничего если я к вам присоединюсь? Я хочу сказать это частная беседа или как? Я могу написать вам электронной почтой, если хотите. Но вот, что я вам скажу – я не потерплю, чтобы пять лет моей жизни втаптывали в грязь подобным образом. Я не собираюсь становиться примечанием на полях чьей-то жизни.

Когда Стюарт нанял меня в качестве очередной хозяйки, он заключил неплохую сделку, и он это знал. Шеф ресторана может быть выше всяких похвал или он может быть полным дерьмом, но если у него нет фасада, он обречен. Ресторан начинается с этого. Со звонка по телефону, администратора, гардероба, бара. От соискателей требуется: поднять настроение, если клиент прибыл во время, а столик не готов, разобраться с заказом на двух человек, когда их оказывается шесть, побыстрей обслужить столик, но так, чтобы клиенты не догадались, что их поторапливают. Мелочи и не мелочи. Сохранить на лице то же выражение, когда парень, который каждую пятницу в восемь тридцать был по уши женат, начинает приходить со своей подружкой и по вторникам. Когда дама просит принести счет, уметь разгадать – это потому, что она платит за себя сама, или потому, что умирает со скуки. Безлично положить счет если не знаешь, кто платит. Мелочи и не мелочи.

Все это мне удавалось, поэтому люди считали, что у нас превосходный шеф, даже хотя он и был так себе. А когда Стюарт начал снабжать ресторан органическими продуктами высшего качества, он и правда мог бы стать одним из лучших, правда вместо этого он измотался вконец, потому что шеф-повары предпочитают собственных поставщиков по причинам, которые известны только им самим. Ведь они снимают пенку не только с соуса, если вы понимаете о чем я.

Так что мы взяли нового шеф-повара. Кстати он был лучше чем предыдущий, но и с ним пришлось повозиться, так как он заявил, что Стюарт ничего не смыслит в рыбе. Мясо, овощи, фрукты – все ок, но не рыба. Так что я выполняла функции ООН в конфликтах между кухней и офисом наверху. Что, следует отдать ему должное, Стюарт ценил.

У нас есть собственное представление о британцах, особенно в таком городе как Балтимор. Это очень американский город на тот случай, если вы этого не знали. Уоллис Симпсон была из Балтимора. Это та, что вышла замуж за вашего Короля. Впрочем не так и много ваших приезжает, так что мы ориентируемся на стереотип, согласно которому британцы – снобы, предпочитают держаться вместе и угощают выпивкой лишь когда иначе никак. Да, и еще – большинство пьет чай ведрами, прошу прощения за прямоту. Но Стюарт был не такой. Сперва он был немного замкнут, но платил сполна и даже казалось, что ему нравятся американцы. Когда он пригласил меня на свидание, я сказала нет, именно так, потому что никогда не встречаюсь с теми, с кем работаю, никогда. Тогда он устроил целое шоу в духе Masterpiece Theatre[31], если вы понимаете о чем я: сказал, что не сведущ в американском этикете, что уважает мое право сказать нет, но не найдется ли, в рамках нашего загадочного американского кодекса чего-то промежуточного между чисто профессиональными отношениями и настоящим свиданием, на что я могла бы, не вступая в компромисс со своими принципами, ответить согласием. Я сказала: «Ну, можете купить мне выпить, если вы об этом». И тогда мы оба просто рассмеялись.

С этого все началось. Вот что, я не собираюсь подробно рассказывать как все было. Вам пришлось бы упасть на колени и умолять меня об этом. Но прежде чем вы продолжите копать дальше, я хотела бы кое-что сказать. Жизнь Стюарта можно вкратце описать так: понемногу вышел из низов, неудачный первый брак, переезд в Штаты, открывает свое дело, добивается успеха, второй брак, вполне успешный, но продлился недолго, дружеский развод, ностальгия по Англии, он решает открыть свое дело на родине. Еще одна американская история успеха, ведь мы их просто обожаем. Человек запутался, выбрался, продолжает жить дальше.

Что ж, конечно каждый имеет право на собственную историю. В этом еще одна американская свобода. Можете верить в это если хотите. Сейчас верить.


Стюарт: Мои любимые слова – прозрачность, эффективность, порядочность, удобство и гибкость. По сути дела рынок можно разделить на три составляющие. Номер один – прямой почтовый заказ от поставщика – лучше всего годится для мяса и птицы – так что точно знаешь откуда их присылают. Это прозрачность. Номер два – супермакеты, которые вступили в игру чуть позже, но там знают, как представить товар, как продать и как его найти. Это эффективность. Номер три – местные розничные точки, обычно полный бардак, вроде магазинов для экономных, с кипой отвратительных пластиковых пакетов из вторсырья и обкуренными продавцами, которым важнее закончить беседовать друг с другом, чем унизиться до чего-то, похожего на работу, вроде того, что продать кому-то лук-порей. Это порядочность. Теперь – современный потребитель органических продуктов питания, по моему мнению, имеет право на лучшее, что есть в каждом из трех миров: знать откуда берется товар, получить достойное обслуживание, знать, что все, что для него делают правильно и быть готовым заплатить за это немного больше. Добавьте сюда удобство и гибкость и вот результат. Итак я провел исследование, плюс собственные наработки. Яйца, хлеб, молоко, сыр, мед, фрукты и овощи – это основа. Рыба – нет, мясо – да. Некоторым людям может не нравиться вид мяса, но я не гоняюсь за бескомпромиссными идеалистами. Мне нужен обыкновенный покупатель, у которого хватит денег и здравого смысла, чтобы предпочесть органические продукты и которому было бы удобно закупать все в одном месте. Меня не интересует периферия вроде органического вина и пива. Я не собираюсь превращать магазин в лавку всякой всячины. Забудьте о всбивалке для фасолевого супа. Больше никаких любительских ценников, написанных от руки и с восклицательными знаками. Наймите людей, которые умеют отвечать на вопросы и с готовностью завернут покупки. Высокие пакеты из коричневой бумаги, верхушку можно сложить вдвое. Доставка на дом. Прием заказов он-лайн. Организуем встречи с поставщиками. Рассылка новостей ежемесячно.

Может показаться, что все это слишком очевидно. Но я никогда и не считал себя незаурядным умником. В большинстве своем незаурядные умники разоряются. А как я говорил некоторые клише справедливы. Я просто взглянул на рынок, прикинул что людям надо, провел исследование и пришел к заключению. Мои магазины называются Лавка Зеленщика. Нравится? Вообще-то я даже горжусь названием. Сейчас у меня четыре торговые точки, в следующем году откроется еще две. О нас лестно отзываются в кулинарных колонках и в глянцевых журналах. Какая-то местная газета недавно хотела заполучить в выпуск мое фото, но я отказался. Я не хотел чтобы эти новости узнали из газеты. Я хотел подождать пока наступит подходящий момент, пока я закреплюсь. Как сейчас.


Джиллиан: Когда я сказала, что Оливеру пришлось туго, я это и имела ввиду. У меня есть работа, я не сижу дома, я встречаюсь с новыми людьми. Тогда как Оливер ждет чтобы все происходило само собой.

Недавно я вычитала в газете, что к браку надо относиться как к сделке. Там было написано, что романтическая любовь быстро проходит, поэтому чета должна оговорить заранее условия партнерства: все статьи и подпункты, права и обязанности. На самом деле мне это вовсе не показалось чем-то новым. Мне это напоминает старую голландскую живопись – муж и жена, бок о бок, смотрят на мир с легким самодовольством, жена иногда держит в руке кошелек. Брак как сделка – посмотрите что мы на этом выгадали. Что ж, я абсолютно не согласна. Какой в этом смысл, если любви больше нет? Какой был бы смысл, если мне не хотелось бы возвращаться к Оливеру каждый вечер?

Конечно, мы много что планируем. Как в любой нормальной семье. Дети, покупки, еда, во сколько встретить, домашняя работа, телевизор, школа, деньги, отпуск. Потом мы падаем в кровать и не занимаемся сексом.

Извините, это одна из шуток Оливера. В конце долгого дня, когда с работой были проблемы, а девочки капризничали, он говорит: «Давай просто упадем в кровать и не займемся сексом».

Мой отец – он был учитель – сбежал с одной из своих учениц, когда мне было тринадцать. Вы ведь это знали, да? Мама никогда не говорит о нем или о том, что произошло, даже не упоминает его имени. Иногда я думаю – а что если бы он не ушел? Что если бы он решил уйти, а потом передумал – вспомнил о том, что брак это сделка и остался? Подумать только сколько жизней было бы прожито совершенно иначе. Была бы я здесь сейчас? Я недавно читала книгу, написанную женщиной, – и в одном месте она сказала что-то вроде – у меня сейчас нет книги, поэтому не могу процитировать точнее – что-то вроде того, что в любых отношениях прячутся призраки или тени всех отношений, которые не сложились. Все неиспользованные возможности, позабытые выборы, жизни, которые можно было прожить, но которые остались не прожиты. Эта мысль показалась мне невероятно успокаивающей, потому что это правда, и в то же время невероятно печальной. Может это просто часть того, что взрослеешь, или стареешь, как ни назови. Я неожиданно почувствовала страшное облегчение от того, что никогда не делала аборт. Я хочу сказать – это удача – в принципе я ничего не имела против абортов, когда была моложе. Но представьте лишь – думать об этом потом. То, чего не случилось. Неиспользованные возможности, непрожитые жизни. Об этом неприятно думать даже отвлеченно. А только подумайте, как это было бы ужасно, если бы произошло на самом деле.

Вот так я сейчас живу.


Мадам Уатт: После любви остается брак, как после огня – дым. Помните? Шамфор[32]. Хотел ли он просто сказать, что брак – непременное продолжение любви, что одно не бывает без другого? Мудрость, которая вряд ли стоит того, чтобы ее записывать, нет? Может он предлагает нам прочитать это сравнение буквально? Может он хочет сказать, что любовь полна драматизма – горячая, обжигающая, беспокойная, а брак – как теплый смог, который слепит и щипет глаза. А может он хочет сказать, что брак это то, что постепенно тает – что любовь как неистовое пламя, которое сжигает все вокруг, а брак – легкий дымок, который меняет направление и рассеивается в воздухе с дуновением ветерка.

Я думаю это тоже относится к сравнению. Считается, что когда зажигаешь спичку температура выше всего в центре пламени. Это ошибка. Температура выше всего не в самом пламени, но вне его, точнее над ним. Самая высокая температура там, где пламя заканчивается и начинается дым, именно там. Любопытно, hein?

Некоторые считают меня мудрой женщиной. Все потому, что я скрываю свой пессимизм. Люди хотят верить, что, да, пусть дела идут неважно, но всегда есть выход, и когда удастся его найти, все наладится. Терпение, добродетель и своеобразное небросское мужество будут вознаграждены. Конечно, я не говорю этого прямо, но что-то в моем поведении заставляет думать, что все это вполне возможно. Оливер, который делает вид, который уверяет, что сочиняет сценарии, как то рассказал мне старую шутку о Голливуде – что то, чего Америке не хватает – так это трагедии со счастливым концом. Так что мои советы – это тоже Голливуд, а люди считают меня мудрой. Выходит, чтобы приобрести репутацию мудрого человека, вы должны быть пессимистом, предсказывающим счастливый конец. Но то, что я советую сама себе, это не Голливуд, это что-то более классическое. Разумеется, я не верю в высшую справедливость, для меня это лишь метафора. Но я верю в то, что жизнь трагична, если еще можно использовать такое определение. Жизнь это процесс, во время которого все твои слабые места неизбежно обнаруживаются. Это так же процесс во время которого выносится наказание за все ранее имевшие быть действия и желания. Не справедливое наказание, о нет, – это часть того, что я имею ввиду, говоря, что не верю в высшую справедливость, – просто наказание. Анархическое наказание, если хотите.

Я не думаю, что в моей жизни будут еще мужчины. Это то, что когда-то приходится признать. Нет, нет, не надо мне льстить. Да, я выгляжу на несколько лет моложе своего возраста, но это не такой уж и комплимент для француженки, которая за свою жизнь потратила столько денег на produits de beaute[33], сколько потратила я. И дело не в том, что это стало совсем невозможно. Это всегда возможно, в этих делах всегда можно заплатить, прямо или косвенно, – только не надо делать такое лицо! – просто пожалуй я больше этого не хочу. Ах, Мадам Уатт, нельзя так говорить, никогда не знаешь когда нагрянет любовь, это может произойти в любую минуту, вы сами нам так однажды сказали, и так далее. Вы меня неправильно поняли. Не то чтобы мне больше не хотелось, а скорее мне не хочется хотеть. Я не желаю возжелать. Я даже так скажу: сейчас я возможно столь же счастлива, как и тогда, когда желала. Я менее занята, менее поглощена желаниями, но не менее счастлива. И не менее несчастлива. Не это ли мое наказание, ниспосланное свыше богами, которых больше не существует – понять, что все сердечные расстройства – подходящее слово? – которые я перенесла, все эти метания и вся эта боль, все ожидания, все, что я делала, не имело, в конечном счете отношения к счастью, как я то полагала. Не в этом ли мое наказание?

Вот как сейчас обстоят мои дела.


Элли: Я далеко не сразу стала обращаться к ней по имени. Сначала по телефону, называла ее Джиллиан в разговоре с другими людьми, наконец обратилась так к ней самой. Она такой человек – очень собранная, очень уверенная в себе. И потом она почти вдвое старше меня. То есть, я предполагаю, что ей где-то сорок. Мне бы и в голову не пришло спросить у нее прямо. Хотя, готова поспорить, если бы я спросила, она бы ответила не задумываясь.

Вы бы послушали, как она разговаривает по телефону. Я бы в жизни не сказала кое-что из того, что говорит она. То есть, все это правда, но тем только хуже, что правда, разве не так? Понимаете, есть клиенты, которые присылают нам полотно потому, что в душе надеются, что под коркой грязи мы обнаружим подпись Леонардо и принесем им золотые горы. Да-да, зачастую вот так вот просто. У них нет никаких доказательств, у них есть только слепая вера и они почему-то думают, что реставрация и анализ картины докажут, что интуиция их не подвела. Разве не за это они нам платят? И в большинстве случаев достаточно одного взгляда, но так как Джиллиан любит собрать все доказательства, она не говорит им, что о том, на что они надеются, и речи быть не может, и так как она этого не говорит, они надеются все больше. А потом, под конец, в девяносто-девяти случаях из ста, ей приходится им сказать. И для некоторых это как пощечина.

«Нет, боюсь что нет» – говорит она.

Пауза – на другом конце провода долго говорят.

«Боюсь это совершенно невозможно».

Снова пауза.

«Да, это может быть копией утерянного полотна, но даже в этом случае речь идет о датировке 1750-м, 1760-м годом в лучшем случае».

Короткая пауза.

Джиллиан: «Хорошо, пусть это желтый кадмий, если вы так хотите, хотя кадмий открыли только в 1817. Желтая краска такого состава не существовала до 1750».

Короткая пауза.

«Да, я „всего лишь“ реставратор. Это значит, что я могу датировать полотно по параметрам, которые получаю при анализе пигмента. Есть и другие способы. Например, если вы любитель, вы можете руководствоваться внутренними ощущениями, тогда и правда можно датировать картину любым годом».

Как правило этого достаточно чтобы их заткнуть, что неудивительно. Но не всегда.

«Да, мы сняли верхний слой краски».

«Да, мы взяли анализ всех красочных слоев до грунтовки».

«Нет, вы дали на это согласие».

«Нет, мы ее не повредили».

Она держится спокойно в течение всего разговора. Потом она говорит: «У меня есть предложение». Потом она делает паузу, чтобы удостовериться, что на другом конце ее слушают. «Когда вы заплатите по счету и получите картину обратно, мы вышлем вам полный анализ и заключение, и если вам что-то не понравится, то можете их сжечь».

Обычно после этого разговор закончен. А Джиллиан, опуская трубку, выглядит – как? – не то чтобы торжествующей, но уверенной.

«Он не скоро обратится к нам опять» – говорю я, имея ввиду частично вот что: – не повредит ли это делу?

«Я не работаю с такими свиньями», – говорит она.

У вас могло сложиться впечатление, что это просто тихая, научная работа, но на самом деле на вас могут сильно давить. Человек приметил картину на сельском аукционе, его жене она понравилась, и потому что картина потемнела и на библейскую тему, он решил, что это Рембрант. Или, если не Рембрант, как он пояснил, то тогда «кто-то вроде Рембранта», как будто существует такой художник. Он заплатил за нее 6000 фунтов и очевидно полагал, что реставрация и анализ – дополнительные инвестиции, которые помогут его первоначальному капиталу вырасти в десятки или сотни тысяч фунтов. Ему не понравилось, когда ему сказали, что в результате он получил очищенную, хорошо отреставрированную картину, стоящую по-прежнему 6000 фунтов, если найдутся охотники столько за нее выложить.

Джиллиан очень прямой человек. И у нее наметан глаз на подделки. Как на людей, так и на живопись. И тогда, и сейчас.


Оливер: А вот это забавно. Я отвез своих маленьких законных наследниц и приемниц в закусочную по соседству, чтобы подкрепить силы. Там славные маленькие гусята лакомятся пока большой Га-га-га кормит их разговорами как поп-корном. Дома все выглядело так, словно лары и пенаты[34] вовсю успели там порезвиться, и со страстью, присущей художнику творить из хаоса порядок, я свалил посуду в раковину и только задумался над тем не взяться ли снова за сборник неопубликованных рассказов Салтыкова-Щедрина или помастурбировать часок-другой (не надо завидовать, просто дразнюсь), как дребезжащее урчание телефона вернуло меня к тому, что философы называют нелепым словом – внешний мир. Кто бы это мог быть – какая-то голливудская шишка, движимая неотложностью моего сценария в сумрак беззвестности – медлительный лори Малибу или миниатюрный африканский потто[35] с берегов озера Эдуарда[36]? Или, что более вероятно, моя дражайшая moglie[37], меркантильно звонящая, чтобы грозно напомнить о том, что моющее средство скоро – скоро как понятие растяжимое – закончится. Но реальность оказалась – и в этом отношении философы минувших тысячелетий оказывались пугающе правы – не совсем такой, как я ее себе представлял.

«Привет. Это Стюарт», – произнес довольно самодовольный голос.

«Рад за вас», – ответил я со всей горечью утренней меланхолии. (Сумерки почему-то всегда сгущаются утром, не находите? У меня есть даже теория на этот счет, послушайте. Неизменный распорядок дня, включающий рассвет, утро, день, сумерки, ночь, представляет собой столь чертовски очевидную парадигму человеческой жизни от рождения и до смерти, что если с приближением войлочных сумерек, несущих ввергающую в забвение ночь на фалдах фрака, вполне извинительно переживать возвышенную печаль от осознания хрупкости человеческого существования и неизбежности, черт побери, кончины, что если в полдень это все еще уместно, как эхо полуденной пушки, отдающей в ушах колокольным звоном, то tristesse утренних хлопьев, или йогуртовое отчаянье очевидно противоречат, если не являются оскорблением, метафоре. На подобное противоречие черный пес скалится сильнее утром, ирония булькает как бешенство в собственной слюне).

«Оливер», – повторил голос, явно устрашенный моим отпором, – «Это Стюарт».

«Стюарт», – сказал я, и тут же почувствовал, что надо потянуть время: «Извини, мне послышалось СтюАрт».

Он ничего не ответил на это. «Ну как дела?» – спросил он.

«Дела», – ответил я, – «в зависимости от принятой точки зрения, либо великая иллюзия, либо единственно возможное положение вещей».

«Все тот же старина Оливер», – восхищенно гоготнул он.

«А вот это положение, – парировал я – как психологически, так и философски весьма спорно». Я выдал наспех придуманную речь о клеточной репродукции и о том, какая доля клеточной ткани осталась от прежнего Оливера, с которым тому довелось столкнуться тыщу лет назад.

«Я подумал мы можем встретиться».

И только тогда я осознал, что это не было какой-то фантасмагорической эманацией моего утреннего сплина, или даже – сейчас говоря о «мире» в общепринятом понимании – звонком из другого мира. Малыш Стью, мой малыш Стью вернулся.