"Вино богов" - читать интересную книгу автора (Барнс Джон)

Глава 4 НАЧАЛО ПРИКЛЮЧЕНИЙ

Голиас был превосходным алхимиком и изучил с десяток различных наук. Своими познаниями он всегда был готов поделиться с Аматусом, но хотя учиться принц любил, к алхимии он как-то не привязался. К счастью, как большинство хороших алхимиков, Голиас знал понемногу обо всем, ибо один из основных принципов алхимии состоит в том, что все на свете непременно похоже на что-нибудь другое и что в этом подобии и состоит главный смысл. Потому Голиас знал не только о том, что ткань печени человека подобна плазмидам рогов газебо, но и то, что строфа, состоящая из трех строк, скорее принадлежит сонету, нежели куплету песни, и что три струны соответствуют скорее лире, нежели басовому барабану.

И когда выяснилось, что интересы Аматуса — да и таланты, пожалуй, тоже — лежат в области музыки и поэзии, именно в этой области Голиас оказался для него просто незаменим. Юный принц зачитывался древними преданиями об империях и богах, заглядывал в книги со странными повествованиями об аэропланах и церквях, читал современные реалистические истории о битвах с драконами и спасении принцесс. Он заучивал наизусть целые тома стихов, включая и «Бонифациаду», которую Голиас в то время сочинял. Он знал песни о весне и вине, о вине и женщинах, о женщинах и весне.

Большую часть этих произведений искусства он почерпнул не в лаборатории, а во дворах замка, и даже на городской площади. Ведь официально Голиас учителем Аматуса не числился, просто он был прирожденным педагогом, способным научить тому, что знал сам, любого, кто готов был его слушать. Поэтому если рядом с ним и принцем собиралась толпа зевак, уроки носили уже скорее публичный, нежели частный характер. Поговаривали, будто уроки Голиаса были столь увлекательны, что после того, как он уходил с площади, самые отчаянные прогульщики пытались вернуться в школу.

Однако подо всякую практику должна быть подложена теория, а теоретически принц мог обзавестись кое-какими безобидными пороками и попасть под влияние каких-нибудь не слишком порочных личностей. Аматус рамки этой теории расширил и сам превратился в не слишком порочную личность, под чье влияние время от времени кто-нибудь подпадал. Но если честно, то с пути истинного он не увел никого, кроме пары-тройки кухарок (да и тех, как выяснилось впоследствии, тщательно отбирал Седрик с точки зрения безграничного терпения и врожденного бесплодия), нескольких лоботрясов — младших сынков лордов, которых, по большому счету, и следовало увести с пути истинного, а не то они бы определились на военную службу и стали бы головной болью для своих командиров, а также безмозглых отпрысков богатых простолюдинов, которые в противном случае всю жизнь мечтали бы о том, как бы жениться на богачке. И все-таки кухарки постарше (те, что действительно на кухне занимались своими прямыми делами), лорды с консервативными мозгами и купцы вроде бы советовали дружкам и подружкам принца держаться от него подальше.

И вот как-то раз, вечером, неподалеку от берега глубокой и быстрой Длинной реки — той самой, по которой в столицу Королевства прибывали корабли отовсюду, в том самом районе, где предпочитали селиться эмигранты из Нектарии и Вульгарии, в небольшом кабачке под названием «Серый хорек», на углу улиц Венд и Байвей собралась компания. Аматус, пристрастившийся к изысканным винам и блюдам, подававшимся в заведениях нектарианского квартала, выпивал в обществе Голиаса. Вино было превосходное — густой, терпкий фруктовый гравамен, да и песни тоже недурны, хоть и давно знакомы. Аматусу хотелось верить, что его, одетого в длиннополый плащ с капюшоном, никто не узнает, а Голиас незаметно одаривал посетителей кабачка денежками из специально выделенной суммы, дабы те делали вид, что не замечают молодого человека, у которого не хватает левой половины.

Голиас играл на девятиструнной лютне — не сказать, чтобы так уж виртуозно, Аматус его в этом искусстве уже превзошел, — но зато громко, весело и с душой, поскольку и компания у них подобралась громкая, веселая и душевная. Помимо раскрасневшегося громкоголосого Голиаса за столиком сидел сэр Джон Слитгиз-зард, третий сын герцога Болот Железного Озера, — повеса, каких поискать, но при этом и воин изрядный, превосходно владевший палицей и мечом. Говорили, будто бы он прикончил с дюжину соперников на дуэлях и в свое время состоял в шайке дьякона Дика Громилы и пару раз собственноручно ограбил богатых путешественников.

Рядом с ним сидела Пелл Грант, девица не самых пуританских нравов. Вроде бы именно она, как поговаривали, позировала для картинки в Королевском Словаре к слову «полногрудая», когда была помоложе, а еще болтали, что она обучила юного принца кое-каким секретам искусства любви. А рядом с ней восседал герцог Вассант, мужчина тучного телосложения с добродушнейшей улыбкой, известный, однако, недюжинным умом и яростью в бою. Тысячи соперников он сокрушил в спорах, а несколько — в буквальном смысле.

Напротив него, в мужском платье и вооруженная до зубов (и даже выше, если считать крошечную шпажку, спрятанную в прядях густых волос, убранных под шляпу), сидела Каллиопа, младшая дочь одного из южных графов. С ней у Вассанта был короткий, но жаркий роман в ту пору, когда она была еще так юна, что все в итоге закончилось скандалом. Каллиопа и теперь была довольно молода и могла бы выйти замуж, если бы кто-то из молодых людей отважился попросить ее руки. Слухи о ней ходили самые неблаговидные, однако Голиас, пристально следивший за формированием окружения принца и отбиравший для этой цели людей пусть не блиставших добропорядочными манерами, зато добрых душой, против Каллиопы ничего не имел.

Люди же, слухам не подверженные и честные, давным-давно убедились в том, что Каллиопа благородна и добра и потому часто встает на защиту беззащитных и что многие из ее анонимных стихов (большей частью эротичные) хранят такую нежность и красоту, что способны растопить сердце. Между тем эти же самые люди, ради вящей справедливости, всенепременно упомянули бы о том, как жестока бывала эта леди с другими дамами, как безжалостно расправлялась с лучшими из молодых вельмож, отважившихся поухаживать за нею ввиду ее бесспорной красоты, а также со своими любовниками из купеческой среды (большей частью женатыми). Поговаривали, будто многие из них из-за нее покончили с собой.

Все верили и, не стесняясь, болтали об этом — что Каллиопа и Аматус любовники.

Из присутствующих в тот вечер в кабачке только Аматус и Голиас знали, что на самом деле Каллиопа вовсе не дочь какого-то южного графа, а единственная наследница престола соседствующей с Королевством монархии Загорье, которую спасла в младенческом возрасте ее верная нянька, когда все остальное семейство было вырезано узурпатором Вальдо.

А еще только она сама, Вассант и Аматус (ну, может быть, и еще кто-нибудь проницательный) знали, что, несмотря на бурный нрав и несдержанный язык, девушка она на самом деле довольно-таки стеснительная. Аматус многое прощал ей, поскольку был без ума от ее золотистых волос и стихов. Как-то раз он попытался, что называется, «навести к ней мосты», на что Каллиопа заметила, что он — неотесанный мужлан и надо бы ему поучиться хорошим манерам. А поскольку принцу до Каллиопы никто ничего подобного не говорил, он этой новостью был просто сражен наповал.

Голиас усердно дергал струны лютни и распевал жутко древнюю песню под названием «Пенна Пайк». Где она стояла, эта гора Пенна Пайк, толком никто не знал, хотя многие вроде бы хаживали к ней крутыми и извилистыми дорожками в поисках приключений. Песня называлась «Пенна Пайк», потому что припев ее звучал вот так:

Пенна Пайк, Пенна Пайк, Пенна Пайк-Пайк-Пайк,

Пенна Пайк, Пенна Пайк, Пенна-Пенна Пайк,

Пенна Пайк, Пенна Пайк, Пенна Пайк-Пайк-Пайк,

Пенна Пайк! Пенна Пайк-Пайк-Пайк!

Баллада повествовала о смертной женщине, похищенной гоблинами, которую они увели по темным коридорам под землю, а затем ее возлюбленный явился, чтобы спасти ее и увести назад, но не спас и не увел, а вернулся один. Почему-то этот малый решил, что для таких испытаний ему недостает широты душевной, и из-за осознания собственной никчемности он склонился к карьере разбойника с большой дороги, дабы в конце концов помереть на виселице. Однако впоследствии выяснилось, что и в разбойном ремесле он не особо отличился и в итоге его не то сожгли на костре по ошибке вместо какой-то ведьмы, не то он так и прожил до конца дней своих жизнью неудачливого грабителя. Заканчивалась песня как-то туманно и неопределенно.

Как только Голиас допел балладу, Каллиопа, настаивавшая на том, чтобы нынче ее все звали «Каль», так как она нарядилась юношей, положила на стол ногу в грязном сапоге, вытащила кинжал и сняла с сапога часть грязи, после чего изрекла:

— А жаль, что бедной девушке суждено было остаться у гоблинов. Ведь она туда попала не по своей воле.

— Таков закон магии, — сказала Пелл, оглаживая корсет. Чтобы напомнить всем присутствующим о том, на какую женщину им следовало бы обратить внимание в первую очередь.

Слитгиз-зард хмыкнул и ухмыльнулся:

— Законы существуют для того, чтобы их нарушать.

— Магические законы — совсем другое дело, — возразил Вассант, дав хозяину знак принести еще одну порцию симиле и протонов — дивного гектарианского блюда. — Нарушать их умеют только поэты да барды, да и то — в подходящий момент. Девушка и ее возлюбленный не могли нарушить этих законов, потому что и он, и она находились внутри истории.

— Но мы-то снаружи, — отметила Каллиопа, даже забыв придать голосу мужскую хрипотцу.

— Не совсем, — уточнил Голиас. — «Пенна Пайк» — очень древняя песня. Местами она написана на языке, который давно вышел из употребления. Ну а раз она такая древняя, то резонно предположить, что история, рассказанная в ней, правдива. Правдива настолько, что даже ее вымышленные фрагменты за столько лет стали правдивыми. Ну а если так, то магические законы в этой истории необычайно сильны. Для того чтобы спуститься в подземное царство гоблинов, нужен отряд отчаянных смельчаков. Еще больше отваги потребуется для того, чтобы вывести спасенную девицу оттуда, где все опутано коварными заклинаниями, — нет-нет, то, что она столько лет томится в подземном царстве, вполне объяснимо.

— Ясно, — кивнула Каллиопа. — Ну и когда мы выступаем?

Голиас задрал голову и поскреб макушку.

— Ты насчет того, чтобы спуститься в подземелье? И спасти девицу? Да это когда угодно. Если уж предприятию суждено быть успешным, то все сразу пойдет как по маслу, а если нет, то, как ни готовься к выходу, как ни экипируйся, все равно ничего не получится. Традиционно в такие походы отправляются ночью, когда злобные твари наиболее сильны.

— Минуточку, — вмешался Вассант, которого такая перспектива, похоже, вовсе не порадовала. — От тебя я такого не ожидал, Голиас. Разве, согласно традиции, самый мудрый член отряда не обязан предварительно изложить мрачные предзнаменования?

— Вот именно, — кивнул сэр Джон Слитгиз-зард, по лицу которого было видно, что он изрядно разволновался. — Я вас, сэр, конечно, обидеть не хочу, но мне приходилось с кое-чем в таком роде иметь дело, и я точно знаю: когда заходят разговоры про темные коридоры и всяческих злобных тварей, обитающих в подземельях, непременно нужен кто-нибудь, хорошо владеющий белой магией, и именно такой человек обязан предупредить нас о том, что нас ждут большие трудности.

Голиас глубоко вздохнул — так глубоко, что стоявшие перед ним свечи чуть не погасли, и тут у всех сидевших за столом по спинам побежали мурашки.

— Знайте же, раз уж вы все такие решительные, что нам суждены великие испытания. Целую вечность — так нам покажется — мы будем пробираться по темным пещерам, кишащим летучими мышами и могильными червями, по жутким зловонным лужам при свете факелов, которые мы захватим с собой, да гнилушек. Когда наконец мы доберемся до границы Царства Гоблинов — если доберемся, ибо они могут выследить нас и устроить засаду, — нас ждет встреча с жутким чудовищем, охраняющим вход в страну этих мерзких тварей. Чудовище загадает нам неразгадываемую загадку, но если мы ее разгадаем, затем мы будем должны нагло проследовать прямехонько к королю гоблинов и потребовать, чтобы он отдал нам девицу. Затем, невзирая на коварство (а когда имеешь дело с гоблинами, только и жди какого-нибудь коварства), нам нужно будет вывести девицу из подземелий, не сделав при этом ни единого неверного шага. И после всего этого нам достанется новый куплетик в одной более или менее популярной балладе. Ну а если нет, то когда-нибудь отыщется новый герой без страха и упрека, который все-таки добьется успеха. Словом, дело совершенно бессмысленное и необычайно опасное. Только разве вы сами об этом не догадывались?

Пелл Грант покрепче обняла сэра Джона Слитгиз-зарда, словно не хотела отпустить его, а он прижался к ней — то ли от страха, то ли просто потому, что ему это было приятно, кто скажет? При этом выражение лица у сэра Джона ни капельки не изменилось.

Аматус все это время молчал и смотрел в окно, на то, как капли дождя падают на размытую дорогу. Он чувствовал: что бы ни началось, нынче же вечером чему-то суждено кончиться. Почему-то вдруг ему показались немыслимо драгоценными такие простые вещи, как желтые и красноватые отблески пламени очага, над которым жарились протоны, шипение жирных свечей, тихий шелест дождя за окном, сопение большого пса, мирно спавшего под скамьей. Ему казалось, что так больше уже никогда не будет, и какая-то часть души принца отчаянно пыталась удержаться за последние аккорды лютни Голиаса. Что-то было такое в атмосфере кабачка, в этой смеси запахов мореного дуба, сырых сапог и дыма, пролитого гравамена и пара от котла, в котором готовили симиле — острейшую маргравиновую подливу, что-то такое, что принц не мог бы назвать словами и чему суждено было исчезнуть навсегда.

Аматус отпил еще гравамена, обнаружил, что храбрости у него из-за этого не прибавилось, и наконец изрек:

— Похоже, нам предстоит приключение. Предчувствия у меня нехорошие, признаюсь в этом откровенно, и поэтому я не хотел бы, чтобы со мной отправились те, кто не жаждет этого всем сердцем. Поэтому я предлагаю, если только мы можем тронуться в путь через час, договориться так: если кого-то из нас к концу этого часа здесь не окажется, стало быть, он в приключении участвовать не желает.

При этих словах одна темная кустистая бровь Голиаса взметнулась высоко-высоко. О чем думал Голиас — этого никто не знал, поскольку, как правило, он любой вопрос рассматривал исключительно всесторонне, однако алхимик улыбнулся — сдержанно, довольно и даже немного угрюмо:

— На редкость разумный план. Так давайте же в течение этого часа будем петь, есть и рассуждать… а затем тронемся в путь, если, конечно, будет кому трогаться.

Час пролетел незаметно, и надо отметить, что Голиас играл на лютне просто превосходно и спел множество замечательных старинных песен.

Первой ушла Пелл Грант. Она не слишком охотно выпустила сэра Джона из своих объятий, а он на прощанье сжал ее маленькую руку, а потом она выскользнула из двери и отправилась из «Серого хорька» в какое-то другое заведение.

Немного погодя встал и герцог Вассант, поклонился, печально улыбнулся и сказал:

— Господа, я чрезвычайно польщен предложением сопровождать вас, но я не люблю совершать необдуманные поступки. Я к вашим услугам, когда речь зайдет о спасении Королевства или когда будут задеты мои или ваши личные интересы. Однако в мероприятиях подобного сорта участвовать мне уже доводилось, и к тому же я уже начал ощущать первые признаки приближения старости — я полнею и обожаю всяческие удобства. Вероятно, утром я пожалею о том, что решил признаться вам в этом, а еще больше буду сожалеть, что не отправился с вами, когда вы вернетесь и приметесь взахлеб описывать ваши приключения. Но сейчас меня больше манит к себе теплая постель и уверенность в том, что утром я встану с нее и вкусно позавтракаю и вообще проведу день так, как пожелаю. Поэтому я ухожу, и если хотите, можете счесть меня трусом, но я верю, что вы, будучи моими товарищами, поймете, что мною движет всего лишь нежелание подвергать себя ненужной опасности.

— Мы все понимаем, — сказал Аматус, встал и протянул герцогу руку. Его голос прозвучал глубоко и серьезно, а краешком глаза он успел заметить, что бровь Голиаса снова высоко подпрыгнула и вдобавок алхимик едва заметно одобрительно кивнул.

Судя по всему, что-то в ответе принца глубоко тронуло и самого герцога, поскольку он, вместо того чтобы пожать протянутую руку принца, склонился к ней и поцеловал пальцы Аматуса. Когда Вассант выпрямился, поза у него получилась торжественная, как на параде. Принц ответил герцогу поклоном.

В кабачке стало холоднее. Очаг печально алел догорающими угольями, а пролитый гравамен почему-то стал отдавать кислятиной после того, как герцог Вассант, набросив на плечи алый плащ и опустив поля широкой шляпы, исчез за дверью. Еще мгновение — и он уже быстро зашагал по Венду к площади Плотников.

— Время еще есть, — заметил Слитгиз-зард. — И мне бы хотелось, чтобы все вышло, как мы договорились, но я остаюсь.

— И я, — подхватила Каллиопа.

Принц Аматус опустился на скамью, старательно запахнув плащ, дабы никто не заметил отсутствия его половинки. Что же с ним произошло, когда он прощался с герцогом? В то мгновение все казалось правильным, неоспоримым, а теперь он чувствовал себя усталым мальчишкой.

— Досидим до конца часа, — сказал он негромко. — А пока мне хотелось бы послушать песню о любви и о весне, но не о ночи и пролитой крови, а главное, чтобы эта песня была не «Пенна Пайк».

Голиас склонился к лютне и запел «Дочь мошенника», но хотя пел он чудесно, и стихи были превосходные, и сюжет баллады великолепен, но словно бы все краски в «Сером хорьке» поблекли, и дождь за окном зашлепал громче и противнее, и стук капель, как они ни силились, не попадал в такт с музыкой.

И все же принц не просил Голиаса прервать песню. Он глядел по сторонам так, будто хотел поглотить все звуки, краски и запахи, пока еще не весь песок пересыпался из верхней колбы песочных часов в нижнюю. Он даже слышал свой собственный голос, умолявший продлить время, спеть еще одну песню, выпить еще по бокалу вина… Но принц молчал, не произносил этих слов. Он знал, что выговорил бы их срывающимся мальчишеским дискантом. Аматус боролся с собой, зная, что живущий внутри него мальчишка жаждет, чтобы его победил взрослый мужчина.

Но вот отзвучали последние ноты «Дочери мошенника», Каллиопа убрала ноги со стола, сэр Джон облизнул губы, собираясь что-то сказать, и в это мгновение, когда Аматусу еще сильнее, чем прежде, захотелось произнести: «Пусть еще хоть немного потанцуют эти тени на стенах, пусть прозвучит еще одна веселая мелодия, пусть будет опустошен еще один хмельной бокал…»

…В это самое мгновение в кабачок вошли трое. Невзирая на то что все они были в плащах с капюшонами, не узнать их было невозможно. Одной из них была высокая стройная женщина с бледно-голубой чешуйчатой кожей, вторым — здоровенный кривобокий мужчина, ну а третьей… третьей, конечно же, была Психея, наряженная в платье мальчика-пажа. Явились трое Спутников точно вовремя, и хотя Аматусу все еще хотелось оттянуть время, он понимал, что час пробил, и тупая боль ностальгии отступила, покинула его. Принц молча поднялся, запахнул плащ. Сэр Джон, Каллиопа и Голиас последовали его примеру, а потом все семеро вышли из кабачка и зашагали по промозглым сырым улицам к поблескивавшей, словно рыбья чешуя, реке.

Если кто и заметил их, то разве что горожане, подсмотревшие в щелочку из-за приоткрытых ставен, а в такую дождливую ночь вряд ли кто стал бы приоткрывать ставни. Они миновали Гектарианский квартал и пошли дальше по Венду мимо сводчатых арок и увенчанных шпилями домов вульгариан, мимо небольших «ступоров», где в теплые летние деньки они любили коротать время за чашечкой чая. Сэр Джон, Голиас и Кособокий несли зажженные факелы. Наконец компания добралась до набережной, где в Длинную реку по водостокам стекали нечистоты.

— Так уж вышло, — признался Голиас, — что я захватил с собой веревку, хотя, когда брал ее, не понимал, зачем она может мне понадобиться.

Кособокий передал свой факел Каллиопе и первым спустился по веревке вниз, в почти непроницаемый мрак. Впоследствии Аматус так и не мог сказать, действительно ли он видел, как спускался к реке начальник королевской стражи, или в это время он просто отсчитывал мгновения, глядя на то, как раскачивается веревка, выхватываемая из темноты тусклым светом факелов.

Кто-то должен был последовать за Кособоким, и пока его никто не успел опередить, принц Аматус натянул на руку плотную перчатку, которую на всякий случай носил с собой, ухватился за веревку и заскользил по ней вниз. Он видел, как раскачивалась веревка, когда по ней спускался Кособокий, но никак не ожидал, что это так страшно и неприятно. Принца то толкало к граниту набережной, то относило к реке. Сердце его уходило в пятки, когда пальцы, сжимавшие веревку, слабели. Но мало-помалу веревка стала раскачиваться меньше, и вскоре Аматус коснулся ступней скользкого выступа.

— Мог бы придержать веревку, — укорил Кособокого принц.

— Тебе это было ни к чему. Вот тем, кто за тобой последует, не помешает, так что давай-ка хватайся. И три руки крепко сжали конец веревки.

— Да уж, телохранитель из тебя… — проговорил Аматус, но собственный голос показался ему жалобным, и он тут же пожалел о сказанном.

— А я не телохранитель. Я загадочный Спутник, — уточнил Кособокий голосом скрипучим, как несмазанное тележное колесо. — Так нужно для сказки. А если бы не так, то я — начальник королевской стражи, и уж тогда я бы должен отвести тебя домой к папочке да всыпать тебе по первое число. Повезло тебе, считай, что нынче у меня, так сказать, нерабочее настроение. А кроме того, твой отец понимает, как из принца человека делают.

— Хватит болтать. Остальные спускаются. Слитгиз-зард спустится последним. — Это был голос Мортис.

Аматус понял, что лучше не спрашивать придворную колдунью, как она здесь оказалась. Быть может, прилетела, а быть может, просочилась сквозь землю. Принц только согласно кивнул и покрепче уперся единственной ступней в камень.

Первой спустилась Каллиопа — так резво, что веревка снова дико раскачалась. Аматус протянул к девушке руку, и она соскользнула в его объятия, что несказанно порадовало принца. Психея спустилась быстро и легко — веревка даже не шелохнулась, а следом за ней гораздо менее изящно спуск совершил Голиас. Наконец аккуратно и почти мгновенно спустился сэр Джон Слитгиз-зард. Компания была в сборе и готова начать свое странствие по темным сырым туннелям чрева столицы Королевства.