"Вино богов" - читать интересную книгу автора (Барнс Джон)

Глава 2 ДУРНОЕ ПРЕДЗНАМЕНОВАНИЕ И ЗНАМЕНАТЕЛЬНАЯ ЭПИДЕМИЯ

Нет, — сказал Аматус. — Понятия не имею. Кричали в замке, в этом я уверен, и прямо под моими покоями, но сколько я потом ни бегал по лестнице вверх и вниз, никто мне не смог объяснить, в чем дело и кто кричал.

— Вот именно, — подтвердил Кособокий. Бонифаций перевел взгляд с сына на начальника стражи, а потом — на Седрика, но тот тоже только головой покачал.

— Я, — сказал он, — глубоко задумавшись, спускался по лестнице с Верхней Террасы, и когда добрался до подножия лестницы, обнаружил, что все суетятся, носятся туда и сюда, назад и вперед, но толком узнать мне ни у кого ничего не удалось. Кричали, а потом кричать перестали. Что это за предзнаменование, я сказать не могу, но трудно поверить в то, что это не дурное предзнаменование.

Бонифаций расстроенно уставился в свою тарелку и отщипнул пальцами кусочек жареного окорока газебо. Вообще-то это было его любимое блюдо — молодой, нежный жареный газебо, но сегодня у короля что-то совсем пропал аппетит. Как ни радовали его нынче первые признаки выздоровления сына, этот жуткий крик не выходил у Бонифация из головы и портил ему настроение. Кричали в замке, а слышали крик по всему городу, вплоть да самого отдаленного вульгарианского квартала у реки. Стоило только солнцу закатиться, как послышался этот душераздирающий вопль, и все горожане, как по команде, устремили взгляды в сторону королевского замка и стали гадать, что же это за дурное предзнаменование.

— Мы мало что можем сделать до тех пор, пока знак не повторится, или пока не произойдет что-нибудь еще, — напомнил Седрик королю. — Так давайте же не позволим тому, что над нами нависло, разрушить то, что мы имеем, пока это что-то еще на нас не свалилось.

Король далеко не сразу уловил смысл последней фразы Седрика, а потом еще некоторое время пытался решить, была ли то просто напыщенная поговорка, или он только что услышал еще одно мрачное пророчество. Пребывая в раздумьях, Бонифаций по рассеянности проглотил большой кусок жареного газебо. Блюдо было приготовлено превосходно, и поэтому король решил: как бы ни было у него тяжело на сердце, он просто обязан вознаградить свой желудок за день, проведенный на зимней охоте. Не сказать, чтобы король успокоился, но все же принялся за еду и вскоре почувствовал некоторое облегчение.

— Завтра с утра я вернусь к занятиям боевыми искусствами, — заявил принц Аматус, — а по вечерам постараюсь как можно больше времени уделять попыткам понять, что же сегодня стряслось во дворце. Сейчас, как никогда, я нуждаюсь в испытании или решении какой-либо трудной задачи.

— Вот и примись за эту, — распорядился Бонифаций и с еще большим воодушевлением набросился на еду. Ведь он знал, что такие важные вещи, как дурные предзнаменования, по плечу только героям.

Ну а поскольку его сын сам вызвался взять решение задачи на себя, не исключалось, что предисловию в сказке пришел конец, и тем самым принц превратился в ее героя. Да и вообще в Королевстве так уж повелось, что стоило поручить важное дело герою, и можно было считать, что успех уже, так сказать, в кармане.

Больше они в этот вечер об этом не говорили, и пусть в зале стены не сотрясались от радостного смеха, но хотя бы все не были подавлены и мрачны. Седрик и Бонифаций даже ухитрились обменяться добросердечными улыбками, когда принц Аматус рано встал из-за стола, не дотронувшись до второго бокала вина, и отправился спать. После того как он ушел, Седрик вкратце сообщил королю о том, что Аматус принес искренние извинения всем своим друзьям.

Это очень порадовало Бонифация, но все же он поинтересовался:

— Как это ты ухитряешься знать о том, что происходит там, где тебя не бывает?

— Мальчик-письмоноша, ваше величество, получает у меня жалованье, как и добрая дюжина писарей. Все письма принца до отправки адресатам были переписаны для моего архива. Плохой бы я был премьер-министр, если бы не заглядывал в переписку моего сюзерена.

К этому времени свечи почти догорели, музыканты и прислуга давно были отправлены спать, а посему король и премьер-министр допили бутылку вина и также отправились по своим постелям, ничтоже сумняшеся. У обоих было такое чувство, что все беды позади, вот только ночью обоим снились нехорошие сны, которые, казалось, сдавливают сердце подобно кольцам змеи. Кроме того, прежде чем уснуть и погрузиться в эти самые кошмары, и у Бонифация, и у Седрика мелькнула одна и та же мысль: если выздоровлению принца от черной тоски сопутствовало такое дурное предзнаменование, то стоило ли так радоваться этому выздоровлению? А если не стоило, то что же это говорило о характере принца?

Аматусу тоже снились плохие сны. Кожа его жутко побледнела, губы жарко алели, а вокруг глаза залег темный круг. Утром он долго умывался холодной водой и безо всякого удовольствия взирал на свое отражение в зеркале. Как он ни старался осторожно вытираться полотенцем, ему казалось, что он сдирает с лица кожу. И все же он совладал с собой и даже поплескал ледяной воды на грудь и спину и растерся полотенцем.

Он бы мог, конечно, принять теплую душистую ванну с нежным пенистым мылом. Обычно по утрам ему как раз и готовили такую ванну, и королевские слуги с радостью ее приготовили бы и сегодня, но и отец, и Спутники приучили принца к тому, что просить об этом только из-за того, что он удосужился встать рано и желал поупражняться, невежливо. Потому принц и не стал просить, чтобы ему приготовили ванну.

Аматус быстро оделся — за два часа до рассвета у него в покоях было прохладно, и обнаружил, что ремень и штанина сидят не так хорошо, как хотелось бы. Но принца это не огорчило.

Кособокий ожидал его. При свете звезд начальник стражи выглядел еще более сурово, чем обычно. Обменявшись приветственными поклонами, следующие полчаса они посвятили драке на учебных мечах. В полном молчании они двигались по внутреннему двору. Булыжники мостовой были покрыты коркой льда, легко было поскользнуться, оступиться, но Кособокий всегда настаивал на проведении уроков фехтования в плохих условиях — ведь потом именно в таких условиях и приходится драться в жизни.

Несмотря на то, что конец меча Кособокого венчал тупой чехлик, он все равно оставлял на груди принца темные кровоподтеки. Увы, Аматус успел подрастерять мастерство, набранное до того, как он погрузился в тоску и загулы.

Краткая передышка, глоток ледяной воды, и вот уже они с Кособоким, набив заплечные мешки тяжелыми камнями, бегут по городским улицам в предрассветных сумерках. Аматус оступался и падал чаще, чем следовало бы, но все принимал как должное, как будто он это заслужил. Всякий раз, стоило ему удариться об обледеневшую мостовую или упасть в снег, смешанный с грязью, он упрямо поднимался, отталкивался от земли окоченевшей рукой, топал сапогами и догонял Кособокого. А начальник стражи не оступился ни разу, хотя на бегу напоминал трех карликов сразу, дерущихся под одеялом.

К тому времени, когда солнце поднялось над горизонтом, Аматус дико продрог в промокшей и перепачканной одежде. Они с Кособоким ушли далеко от замка и находились в лесу под Западным бастионом, где упражнялись в стрельбе из мушкетов. Принц заставлял себя целиться как можно более точно, но когда не получалось, старался заглянуть поглубже внутрь себя и найти там спокойствие, выдержку и тепло, чтобы согреть непослушную руку, но картечь по-прежнему отрывала от мишени края, и этими обломками уже был усеян снег под мачтовыми соснами. Пришлось принцу смириться с мыслью о том, что стрелок из него на сегодняшний день никудышный, но все-таки он продолжал стараться, как мог.

Несколько раз ему все же удалось попасть в цель, и только тогда Кособокий наконец подал голос.

— Кто-то идет по тропе позади нас, — сказал он.

Принц Аматус опустил мушкет и стал протирать дуло и проверять, хорошо ли работает курок. И тут маленький мальчик, одетый в лохмотья, но при этом довольно-таки упитанный, появился из-за деревьев.

— В чем дело? — спросил принц.

— Прошу вас, господин… моя мама… моя бабушка говорит, что порой людей спасает прикосновение принца, они поправляются от болезни, когда болезнь зага… зага…

— Загадочная, — закончил за мальчика Аматус, вытащил из мешка тонкий камзол и натянул поверх промокшей одежды. — Это очень древнее поверье, поэтому оно почти наверняка истинное. Веди меня, я пойду с тобой.

В хижине оказалось довольно уютно, насколько может быть уютно в хижине простолюдинов. Дело в том, что и король Бонифаций, и его отец, а до них дед Бонифация были монархами просвещенными и всячески добивались того, чтобы в домах у простонародья обстановка была если не стильная, то хотя бы уютная. Так что в домике, куда мальчик привел Аматуса, оказался деревянный, а не земляной пол, горел огонь в очаге, обложенном камнями, и аппетитно пахло свежевыпеченным хлебом и похлебкой. Но вот лежавшая на лежанке женщина, возле которой сидела ее старушка мать, была бледна и истощена и выглядела гораздо старше своих лет.

Старушка испуганно уставилась на Кособокого, но довольно быстро сообразила, кто это такой, и перестала его бояться. Начальник королевской стражи почтительно поклонился ей, а Аматус откинул капюшон плаща и сказал:

— Сударыня, я сожалею, что нас сюда привело столь печальное событие. Не известно ли вам какое-то иное средство от недуга вашей дочери, нежели мое прикосновение? Если нет, то ведомо ли вам, как именно я должен коснуться вашей дочери?

— В поговорке об этом ничего не сказано, — покачала головой старушка. — А хворь у нее, похоже, в сердце и в крови.

Аматус опустился на колени около лежанки и заметил, как округлились глаза женщины — она поняла, кто перед ней. Принц протянул руку, чтобы успокоить больную. Решив, что бледность говорит о лихорадке, Аматус поступил так, как всегда поступала Психея, когда он болел в детстве: положил руку на лоб больной.

И ему показалось, будто ладонь его коснулась жесткого, колючего ковра. Руку его словно обожгло до самого плеча, под ложечкой противно засосало, будто он съел какую-то пакость, а на сердце стало тоскливо, как в дождливый ноябрьский день, когда вспоминаешь об утраченной любви. Принц отдернул руку и отстранился. Теперь больным себя чувствовал он.

А женщина приподнялась, села, легко дыша. Видно было, как она изнемогла от болезни, но ничуть не меньше было видно, что она поправилась. Аматус, покачиваясь, встал и с трудом ответил на низкий реверанс старушки и земной поклон мальчика. Он только кивнул им. Голова у принца кружилась, перед глазами плыло, но та крошечная частичка его разума, что еще работала, подсказывала ему, что хозяева домика не ждут, что он у них задержится, что они понимают: у принца есть другие дела, поважнее. А это означало, что ему следовало что-то сказать им на прощанье и удалиться.

— Желаю здравствовать, — произнес принц, и ему самому собственный голос показался предсмертным кваканьем жабы, и вышел из хижины, следя за тем, чтобы его левая ступня не отставала от правой ноги.

Кособокий, следовавший за принцем по пятам, догнал его, как только они дошли до того места, где сворачивала тропа. Принц Аматус все это время стоически держался, но это стоило ему больших усилий. Сейчас он чувствовал себя чуть ли не хуже, чем сначала. Даже попытки сдерживаться и вести себя так, словно все хорошо, вытягивали из него последние силы. И когда на груди принца сомкнулись сильные, мускулистые руки Кособокого, он на несколько долгих мгновений потерял сознание. Очнулся он тогда, когда начальник стражи на руках нес его к лошадям.

— Можешь опустить меня, — прошептал Аматус. — Думаю, я смогу идти.

— Уверен? — заботливо прогремел утробный бас Кособокого. Такой тревоги в его голосе принц прежде никогда не слышал.

— Давай проверим.

Встав на ноги, Аматус ощутил обычную усталость, которая была вполне закономерна после утренней муштры.

— Давай попробуем еще пострелять из мушкетов. Если получится, мне бы хотелось еще заняться рукопашным боем и поработать куотерстафом. Не пойму, как это произошло, но такое ощущение, будто болезнь быстро меня покинула.

— Хотелось бы верить, — пробурчал Кособокий. — Но давай так договоримся: если опять почувствуешь себя скверно, отправишься домой поперек седла. Я не собираюсь подвергать опасности твою жизнь и здоровье только из-за того, что ты такой упрямый гордец.

— Договорились. Я тоже рисковать не стану. Но честное слово, сейчас я себя чувствую хорошо.

Примерно через час усталый, измученный Аматус убедился в том, что к нему вернулись былые навыки прицеливания и стрельбы из мушкета. Затем они с Кособоким провели три поединка на куотерстафах на заледенелой лужайке. Аматус не победил, но все-таки закончил бои с убеждением, что заставил Кособокого немного попотеть.

По пути в замок, на последнем витке дороги перед подъемом на замковый холм, они наткнулись на нескольких крестьян. Те сидели у обочины и терпеливо дожидались принца. Аматус взглянул на Кособокого и по его глазам понял, что тот бы посоветовал проехать мимо. По Аматус понимал, что он — принц, и поэтому он спешился и подошел к крестьянам. Кособокий тоже слез с лошади и последовал за ним.

— Умоляем вас, ваше высочество, — проговорил один из крестьян. — Если можете… то есть… — Он растерялся. — Я бы не решился просить… но моей жене стало хуже, и она уже не выносит солнечного света…

— У вас всех, похоже, захворали родственники? — спросил Аматус. — И на всех напала та самая хворь, которую я уже видел нынче утром?

Все крестьяне молча кивнули.

— Что ж… — вздохнул Аматус, вспоминая о том, как тяжело ему было после первого исцеления. Кособокий глубокомысленно произнес:

— Если здесь с десяток больных, то всего их не меньше тысячи… стало быть, в городе уже есть мертвые. Не сможешь же ты всех вылечить.

— Сделаю, что смогу, — отвечал Аматус. — Хотя боюсь, ты прав. Думаю, теперь мы знаем, что означал тот жуткий вопль во дворце, но не понимаю, чем мы навлекли на себя такую напасть.

Он обернулся к сбившимся в кучку и трепещущим крестьянам и заметил, что горевшая в их глазах надежда гаснет. Видимо, они не подумали о том, о чем только что сказал Кособокий, и теперь решили, что зря обратились к принцу за помощью. Принц заставил себя печально улыбнуться.

— Получается… девять больных? Я помогу вам, но вам придется изготовить носилки и после каждого исцеления переносить меня на них к следующему больному, потому что после исцелений я слабею. — Затем Аматус посмотрел на Кособокого и сказал:

— Поезжай в замок и приведи в город солдат, чтобы они отвезли меня домой, как только я закончу работу. Не волнуйся, эти добрые люди не причинят мне зла.

Кособокому, несмотря на то, как изуродовано и неуклюже было его тело, удалось отвесить принцу такой поклон, что Аматус понял: начальник стражи исполнит его повеление. Принц ответил ему, как подобает, жестом благородным и достойным, но все же у него осталось ощущение, что Кособокий хотел бы возразить. Но все же он взлетел в седло и пустил своего коня к замку быстрым галопом.

Все оказалось куда хуже, чем представлял себе Аматус. Он попросил, чтобы его переносили к следующему больному сразу же после того, как он коснется предыдущего. Он не забыл о том, что в первый раз после исцеления на какое-то время лишился чувств. Теперь же всякий раз после того, как он касался лба очередного больного, он испытывал те же ощущения, что в первый раз: удар и жжение в руке, а потом тошноту, тяжесть в сердце и головокружение. Потом он терял сознание, а потом целый час приходил в себя и начинал соображать, что происходит, только после того, как его кто-то грубо тряс за плечо. Аматус открывал глаза и видел перед собой глаза мужчины, женщины или ребенка, их умиротворенные лица. Больные выздоравливали и мирно засыпали, а их болезнь пронзала тело Аматуса, и он снова погружался в темные кровавые сны и снова пробуждался, когда его грубо будили, с пересохшими губами и таким чувством, словно его только что вытошнило.

Он знал, что больных оказалось больше девяти. Его умоляли, и он не в силах был отказать и согласился заниматься исцелениями до тех пор, пока за ним не прибудут из замка солдаты. И только тогда, когда Аматус очнулся в повозке, везущей его в замок, он узнал от гвардейца Родерика, шагавшего рядом, что исцелил двадцать семь больных.

— Ваше высочество, вам так больше нельзя, — удрученно проговорил Родерик, а шагавший по другую сторону повозки Кособокий согласно кивнул. — В замке пока, на счастье, все живы-здоровы, а вот в городе у самого замка, говорят, уже сотня хворых. С заката вроде больше никто не заболел, но те, что уже хворают, до рассвета вряд ли доживут.

— По всему городу так?

— Нет, пока нет, ваше высочество. Просто чудо, что в замке никто не заболел, потому что болезнь поразила тех, кто живет как раз поблизости.

Родерик нахмурился, но счел за лучшее отвернуться.

— Родерик, — негромко проговорил Аматус, чтобы больше никто не услышал. — Ведь твой дом совсем рядом с крепостной стеной. Гвин тоже больна?

Родерик неохотно кивнул.

— Тогда я исцелю ее, — заявил принц. — Даже если это откажется мне не по силам. Но теперь мне уже гораздо лучше.

Он осторожно сел, перебросил ноги через край повозки, легко спрыгнул на землю и пошел рядом с Родериком и Кособоким — быстро и проворно, как обычно, вот только левой половины у него не было, но в этом ведь нет ничего необычного.

— После первого исцеления ты оправился почти мгновенно… а после двадцати восьми только час в себя приходил, — заметил Кособокий. — Может, я сужу поспешно, но если ты готов попытаться, наверное, ты смог бы исцелить и остающуюся тысячу больных.

— Тогда я сделаю это, — сказал Аматус. — Ну а пока я чувствую себя здоровым, не откажешься ли пробежаться со мной наперегонки до замка? Надо же закончить утреннюю разминку.

Вот так сказал принц, и так он и сделал, потому что понимал, что этим подбодрит Родерика и других гвардейцев. Но когда он пустился бегом по дороге рядом с Кособоким, когда в легкое его хлынул сырой, холодный воздух и когда лучи солнца начали пробиваться сквозь серый свинец снеговых туч и высвечивать зелень сосен и елей и алые ягоды падуба, Аматус почувствовал, что наслаждается бегом, что он просто в восторге. Сердце, казалось, было готово выскочить из груди. Он словно прощался со всем, что видел, и словно только теперь увидел все это впервые.

А когда они бок о бок вбежали в открытые ворота замка, принц уже был готов весело расхохотаться.

Почти все утро принц лечил больных чумой — если то была чума, и согласно записям Седрика исцелил в тот день сто четыре человека. А потом он спал до самого вечера, и ему снились страшные сны про то, что его преследует неведомо что, а он убегает по извилистым узким переулками неведомо куда.