"Книга крови 1" - читать интересную книгу автора (Баркер Клайв)

Предисловие к изданию «BOOKS OF BLOOD» limited edition

Я получаю гораздо больше приглашений на Хеллоуин, чем на любой другой праздник. Приглашений погостить в студенческих кампусах колледжей и рассказать об истории литературы ужасов, или обнародовать список десяти моих самых любимых страшных фильмов на страницах солидного журнала, или сочинить кошмарную историю для ночного ток-шоу. С начала моей карьеры в качестве печатающегося автора — она стартовала в 1984 году с трёх книг, которые вы найдёте собранными под этой обложкой — я принял огромное количество таких предложений, восприняв их с радостью, как почву для популяризации моего творчества. Но в последнее время, когда мои книги начали выплывать из мрака неизвестности (жуткие рассказы, позволившие мне получить немного раннего признания), я отказался от большинства приглашений. Мне не очень нравилось выступать в роли Главного Пугала, оставившего уединение ради сезона тыкв и баек у костра, чтобы поведать о Тёмной Стороне, в то время как темы, питающие мою нынешнюю работу, оставались в стороне. Я даже стал избегать традиционной хеллоуиновской лабуды — вечеринок и шествий, беспокоясь за своё дело.

Тем не менее, в прошлом году я нарушил это правило. Мой друг, Дэвид Армстронг, уговорил меня побывать на Параде в честь Дня Всех Святых здесь, в Лос-Анджелесе. В последнее время он превратился в настоящее событие. Дэвид заверил меня, что Парад станет прекрасным противоядием тем трудным моментам, которые я испытывал в ходе работы над последним романом. Я должен отложить перо, выпить рюмку водки и присоединиться к нему — так он сказал. Я согласился, поскольку он не настаивал, чтобы я надевал карнавальный костюм, а отправился туда только в качестве зрителя. Дэвид заявил, что его собственного костюма вполне хватит, чтобы украсить нас обоих.

И это было не просто хвастовством. Дэвид начал свою трансформацию в полдень. Она заняла шесть часов. К тому времени как Дэвид закончил, он стал неузнаваем. Он полностью изменил своё лицо, походившее теперь на клюв хищной птицы, похотливой горгульи. Космы волос скрывали его глаза и подбородок. Дэвид так разукрасил себя, что стал на порядок более мрачным и зловещим, чем его создал Бог. Вдобавок мой друг нацепил кожаные аксессуары и оснастил себя огромным искусственным фаллосом, торчащим над двумя наполненными водой чёрными воздушными шарами. Вид его тыльной стороны обнаруживал голую задницу, к которой был приделан хвост на манер жеребячьего.

До того момента, как я начал писать это предисловие, я не думал, что Дэвид может выглядеть так, будто сошёл со страниц одной из моих историй: соединение сексуального эпатажа и демонической элегантности, способного одновременно и шокировать тебя, и растрогать до слёз.

В половину одиннадцатого мы вышли на бульвар. Ночь была жутко холодной, но присутствие большой толпы людей согревало воздух. Улицы заполнили тысячи гуляющих, большая часть которых была в причудливых костюмах. Здесь были куклы Кена и Барби, покачивающиеся в своих ярких коробках; маршировали трансвеститы всех мастей, от Пром Куин до вдовы Беверли-Хилз; показались и Американские Серийные Убийцы с накачанными стероидами мышцами, одетые в окровавленные футболки; шествовала небольшая группка Солдат Конфедерации, вооружённых и бравых; хватало там и отливающих серебром инопланетян, заполнявших стайки летающих тарелок. Кроме того, многие просто надели маски и бродили по улице, изображая своих любимых чудовищ. Монстры Франкенштейна (вкупе с Невестами), Фредди Крюгеры, крючкорукие Кэндимены и даже парочка Пинхедов. В довершение здесь собрался небольшой, но примечательный контингент, использующий мероприятие, как оправдание собственному эксгибиционизму. Группа величественных транссексуалов, демонстрирующих созданные хирургом атрибуты; парень в потертом плаще, показывающий каждому третьему-четвёртому встречному то, что у него находиться между ног; бригада монументально тучных женщин, затянутых в фетишистские костюмы настолько туго, что приходилось удивляться — как они вообще могут дышать.

Были и демоны. Но даже близко не походившие на Дэвида, которого незамедлительно пригласил попозировать фотограф: угрожая белокурой Лолите, избивая татуированного панка в ошейнике с поводком, окружённого толпой трансвеститов. Была в этом одна любопытная деталь. Наблюдая за тем, как люди смотрят на моего товарища — смесь восторга и отвращения — я начал вспоминать о том, что сделало меня писателем в жанре ужасов, много лет назад. Мне нравилось приобретаемое чувство тяжёлого груза ответственности, осознания того, что мои слова, появляющиеся на бумаге, могут остановить людей от необдуманных шагов. Так же, как это сейчас делает сомнительная привлекательность костюма моего возлюбленного Дэвида. Возможно, слова заставят их задуматься о том, что грань между тем, чего они боятся и от чего получают удовольствие не такая уж широкая, как кажется на первый взгляд.

Рассказ похож на запечатанную капсулу. Внутри него — способом, который не просто понять, пока не пройдёт достаточно времени — содержатся весьма специфические детали жизни автора в тот период, когда рождалось произведение. Это вряд ли применимо к роману: мои крупные вещи достаточно монументальны и пишутся по году и более. Первый набросок же короткого рассказа может появиться за пару дней — чистый и глубокий. В сравнении с ним крупный роман может быть создан с целью примирить существующие противоречия и двусмысленности.

Сейчас я смотрю на мои ранние истории и, почти как фотограф делающий снимки на вечеринке, подмечаю все знаки и символы того, каким я был. Был? Да, был. Я вырос из этих произведений, и я не думаю, что написавший их человек живёт во мне до сих пор. В процессе составления предисловия к десятому юбилейному изданию «Сотканного мира» в прошлом году я подметил ту же вещь: человек, написавший роман, куда-то пропал. Он умер во мне и похоронен во мне. Мы — собственные могильщики; мы живём между надгробий тех, кем мы когда-то были. Будучи в добром здравии мы каждый день празднуем День Мертвых, в процессе которого благодарим за прожитые жизни. А будучи в депрессии, мы мучаемся и скорбим, и хотим превратить прошлое в настоящее. Перечитывая лежащие передо мной истории, я испытывал одновременно оба чувства. Та энергия, что позволяла перу переносить слова на бумагу, что делала фразы точными, а идеи блестящими — всё ушло. Я потерял их создателя давным-давно. Ему нравились фильмы ужасов гораздо больше, чем мне; он возлагал надежды на Голливуд; он был более жизнерадостным, менее стеснительным, обращавшим меньше внимания на критику. Я видел себя, как постановщика шоу уродов, бьющего в барабан, призывающего зрителей полюбоваться коллекцией...

Эта часть моего существа, спустя приличное количество времени, была успешно подавлена. Я покончил с ярмарочными зазываниями и игрой на барабане. Я составил свой каталог излишеств и, в конце концов, полагаю, вырос из коротких штанишек подобных шоу.

Теперь, спустя четырнадцать лет, возвращение к карнавалу было немного странным. В глубине души я понимал, что мне крупно повезло. Я продвигал эти истории в те времена, когда издатели всё ещё шли на определённый риск, публикуя начинающих авторов и их произведения. Ну а в наше время опубликовать подобный сборник новичку попросту невозможно. Возможно потому, что рассказы привлекают гораздо меньше читателей, чем романы. Я пригласил Барбару Бут, моего первого редактора, человека достаточно храброго, чтобы работать с материалом, от которого других редакторов тошнило. И я считаю большой удачей съёмку моего первого фильма, первой части «Восставших из ада», вскоре после публикации. Его успех привлёк людей к моим произведениям гораздо больше, чем я вообще мог рассчитывать.

Оглядываясь назад, я могу назвать это время отправной точкой. Так много вещей, на которые я надеялся, о которых мечтал, воплотились за короткий период. Мои книги опубликованы и собрали положительные отзывы критиков, созданное мной чудовище пугало зрителей с экранов многих стран, люди спрашивали мой автограф и моё мнение.

Теперь всё это кажется таким далёким. Я ещё могу уловить его слабые отзвуки, слушая знакомый фрагмент музыки или отыскивая строчки в одном из произведений и вспоминая о том, как их писал. Перечитывая «Полночный поезд с мясом» в памяти оживает моё первое путешествие в одиночку в Нью-Йоркском метро: по ошибке я заехал в самый конец линии подземки, на мрачную и пустую станцию. Читая «Новое убийство на улице Морг», мою дань уважения величайшему в мире автору ужасов Эдгару Аллану По, я вспоминаю заснеженный Париж, то время, когда мой покойный друг Билл Генри и я оказались отрезанными от внешнего мира в притихшем городе, покой которого не нарушало ни одно движение. Листая страницы «Сына Целлулоида», я снова сижу в отреставрированном кинотеатре в своём родном Ливерпуле, в котором я посмотрел множество фильмов, питавших моё детское воображение. Les Yeux San Visage Франжу, удивительный Onibaba, пышный Kwaidan, визионерские работы Пазолини и бредовые фантазии Феллини. Вновь открывая «Страх», я почти вижу перед собой тех людей из университетских лет, которые послужили праобразом персонажей произведения (сомнительная честь, я полагаю, но так или иначе они оказали своё влияние на меня).

У меня нет ни малейшей теории насчёт того, выживут ли эти истории с течением времени. Я сомневаюсь, что какой-либо автор может быть уверен в этом. Но, к лучшему или к худшему, они написаны. И — как бы это сказать получше — я всё ещё доволен ими. Это единственное, я полагаю, на что можно рассчитывать: удовольствие от работы, и равное от создания и перечитывания.

Одна вещь остаётся непреложной. Аппетит публики к гротескным и пугающим историям, к призрачным посещениям и демонической одержимости, к зловещим актам возмездия и дьявольским монстрам — он по-прежнему здоровый и непреходящий. Люди в масках на бульваре Санта-Моника в том октябре не являлись извращенцами или злодеями. Они по большей части были обычными ребятами, использовавшими полученную возможность выразить свой интерес к тем вещам, которые отвергаются традиционными культурными принципами. (Кстати, я восторгаюсь этим мероприятием: интерес, запертый на амбарный замок, растёт гораздо интенсивнее). Есть насущная необходимость прикоснуться к тёмной стороне нашей души, делать это снова и снова. Это способ соединения с нашим первобытным "я", той частью, которая уже существовала к моменту, когда мы начали формировать слова, которая обладает знанием о том, что мир содержит великий свет и великую тьму, и одно не может существовать без другого.

В пути, который проделало моё творчество с момента создания этих историй, я начал чувствовать гораздо большую необходимость в исследовании Искупления, чем Проклятия. В «Сотканном мире», в «Имаджике», в «Sacrament» и в «Galilee», даже в моей книге для детей, «Вечном Похитителе», образы боли и смерти уступают место свету и святости, фигуры, олицетворяющие зло, повержены. Совсем не так обстоит дело с историями, следующими за размышлениями предисловия. В этой книге — торжество монстров, битва с которыми иногда завершается тем, что можно с натяжкой назвать оптимистическим финалом, и всё же воскресающими для дальнейшего служения Злу впоследствии. В случае, если Зло всё же побеждено, оно обычно забирает своих свидетелей и очевидцев с собой.

Я не верю в то, что одна история может быть полезнее, чем другая. Мудрость этих произведений — да и любых других — состоит в том эффекте, который они оказывают на индивидуальное воображение. Поэтому я не сочту необходимым обсуждать их моральную значимость, пытаться извлечь уроки и ломать над ними голову, над тем, чему они могут научить. Это не церемонии Белой или Чёрной мессы. Это маленькие путешествия, маленькие парады, если хотите, которые уносят со знакомых улиц на всё более тёмную территорию до тех пор, пока где-нибудь далеко от знакомых нам мест мы не обнаружим себя в странной компании. Странной для нас самих.

Клайв Баркер,

Л.А., февраль 8, 1998.

Перевод Александра Корнева: [email protected]