Барбара Тейлор Маккафферти Взъерошенные перья

Глава первая

Не делай поспешных выводов. Это первая заповедь, которую вбиваешь себе в голову, решив стать детективом. Хотя, надо признаться, эту же истину первой и забываешь. Разумеется, восемь лет работы в Луисвильском отделе убийств немало способствовали развитию у меня склероза. Все эти годы я раз за разом убеждался, что в подавляющем большинстве случаев тип, которого ты подозреваешь с самого начала и который талдычит с невинным видом: «Верно, у нас случались маленькие размолвки, но это вовсе не значит, что я ее убил», и впрямь оказывался убийцей. В девяноста девяти случаях из ста.

В то апрельское утро я отнюдь не обрадовался, заслышав на лестнице тяжелые шаги. Это был Джейкоб Вандеверт. Как только я взглянул на Джейкоба, у меня не осталось никаких сомнений относительно того, зачем он заявился в мою контору с утра пораньше. Разумеется, впоследствии выяснилось, что мои выводы оказались ошибочными от начала и до конца, но в ту минуту я этого не знал. Ведь накануне вечером я имел счастье поболтать с его снохой Лизбет.

Лизбет позвонила мне во вторник вечером, явно находясь под впечатлением образа Катарины, главной героини небезызвестной пьески «Укрощение строптивой». Если в средней школе Пиджин-Форка решат поставить этот шедевр Шекспира, им следует пригласить в качестве консультанта Лизбет Вандеверт.

– Это Хаскелл Блевинс? – проворковал в трубке женский голос. – Частный детектив?

Конечно же, по своей глупости я вообразил, будто мне звонит добросовестный потенциальный клиент. Коих, надо сказать, я не так уж часто видел с того дня, как поселился в тихом, мирном Пиджин-Форке, штат Кентукки.

Поскольку население Пиджин-Форка составляет всего 1511 человек, то совершенно непонятно, с какой стати я решил, будто в мое детективное агентство выстроится очередь желающих выяснить правду о всяких-разных злодеяниях. Но если уж быть откровенным до конца, признаюсь: повесив одиннадцать месяцев назад вывеску «Хаскелл Блевинс. Частный детектив», я был уверен, что большая часть населения Пиджин-Форка – законченные преступники, которых следует поскорее вывести на чистую воду. Увы, мои надежды до сих пор не слишком оправдывались.

Когда позвонила Лизбет, я уже вернулся из своей конторы, так как делать там все равно было нечего, и любовно жарил на ужин свиные отбивные. Тем не менее я ответил сдержанно и с достоинством, как и полагается истинному профессионалу.

– Да, это Хаскелл Блевинс. Чем могу быть вам полезен?

В том смысле, какие у вас неприятности, дорогуша?

– Я сейчас скажу, чем вы можете мне быть полезны! – рявкнула Лизбет, мигом избавившись от воркующих ноток. – Вы можете примчаться ко мне на всех парах и убрать то, что натворила ваша собака!

Голос ее дрожал от ярости. Я, разумеется, попытался сохранить спокойствие – истинный профессионал не должен пасовать перед дурным настроением потенциальной клиентки.

– Моя собака? Вы уверены?

Это все, что я успел произнести, прежде чем Лизбет снова вошла в роль строптивой героини английского классика.

– Разумеется, уверена! Сегодня около трех часов дня я своими собственными глазами видела, как ваша псина хозяйничает в моем саду!

Я с облегчением перевел дух. В три часа дня я трудился в поте лица, то есть сидел в своей конторе и глазел в окно. А значит, мой пес Рип никоим образом не мог оказаться в чужом саду.

– Здесь какая-то ошибка…

– Точно! И совершили эту ошибку вы! Почему ваша тупая скотина разгуливает сама по себе?! Может, вы еще не поняли, с кем разговариваете? – Голос снова обрел сладость. – Это Лизбет Вандеверт!

Так могла бы представиться по телефону королева Елизавета. Только, сдается мне, английская королева будет полюбезнее.

А вот по тону Лизбет можно было подумать, что ни одна королева в мире в подметки ей не годится. Будто она с младенчества купалась в роскоши. Верно, сейчас мы относились к совершенно разным слоям населения, но родилась-то она в самой обычной семье, мы даже ходили в одну школу. Правда, это было сто лет назад, точнее, пятнадцать. Хотя, помнится, Лизбет уже тогда разговаривала так, словно лишь по недоразумению очутилась в компании простых смертных.

В школе Лизбет, высокая тощая блондинка, слыла главной заводилой, иными словами, я для нее не существовал. Я не носился по футбольному полю с вытаращенными глазами, не раскатывал в «феррари» и вообще был коротышкой. До выпускного класса, когда вдруг начал расти как на дрожжах. Кроме того, у меня рыжие волосы и тьма-тьмущая веснушек. Хотите верьте, хотите нет, но находились такие болваны, которые уверяли, будто я вылитый арлекин. Если честно, и сейчас таких немало. Но я оптимист и верю, что человеческая глупость имеет свои границы. Хотя в школьные годы я был рад, когда Лизбет с пронзительным воплем не уносилась прочь, стоило мне оказаться с ней в одной комнате.

В те годы Лизбет была вовсе никакая не Лизбет, а Бетти-Джин. Я, конечно, знал, что она сменила имя, данное ей при рождении, – это событие какое-то время служило источником для пересудов. Хотя в нашем городке не много нужно, чтобы люди начали трепать языком.

Как я слышал, Бетти-Джин сменила имя в тот самый день, когда вышла замуж за Р.Л. Вандеверта, единственного отпрыска Джейкоба, местного воротилы. Говорили, что Бетти-Джин поменяла имя для пущей солидности, но мне почему-то кажется, что она решила подсуетиться и сменить имя вместе с фамилией исключительно из-за вздорного нрава.

Я попытался придать своему голосу должное уважение. Далось это нелегко, если учесть, что меня так и подмывало назвать собеседницу Бетти-Джин.

– Рад вас слышать, Лизбет…

В ухо мне выстрелило слово, которое королева Елизавета, со всей очевидностью, употреблять не стала бы.

– Вам станет еще радостнее, когда позвонит мой адвокат! Если вы не явитесь сию же секунду и не приведете все в порядок, я… – Она поперхнулась от ярости. – Я требую, чтобы вы заменили все мои испорченные тюльпаны! И не той дрянью, что продается в нашей дыре. Тюльпаны я выписала прямо из Голландии! За пять тысяч!

Пять тысяч?! Бетти-Джин… тьфу ты, пропасть, Лизбет вышвырнула пять тысяч долларов на какие-то там идиотские цветочки и теперь хочет, чтобы я проделал то же самое? Так!.. Похоже, разговор начинает принимать неприятный оборот.

– Лизбет, – ровным профессиональным голосом сказал я, – может, это все же была не моя собака…

Если бы она дала мне закончить, я бы объяснил, почему Рип не мог совершить это гнусное преступление. Рип – наполовину немецкая овчарка, наполовину просто большой черный пес – стоял в эту минуту рядом и благодушно таращился на меня. Разумеется, вовсе не его невинный взгляд давал мне уверенность, что не он вытоптал тюльпаны Лизбет. Точно такой же невинный взгляд был у Риги в тот вечер, когда он сжевал мои новые итальянские ботинки.

Однако Лизбет, видимо, была исполнена решимости не дать мне закончить фразу.

– Это ваша собака! Я у всех спрашивала, и мне ответили, что единственная черная собака, живущая неподалеку от моего дома, принадлежит Хаскеллу Блевинсу!

Словом «неподалеку» Лизбет воспользовалась в самом широком смысле. Мы с Рипом обитаем за несколько миль от Вандевертов. Правда, их владения действительно примыкают к моим, но я владею пятью акрами земли, а Вандеверты – тысячью двумястами. Если участок Вандевертов сравнить с зернышком, то мой участок – всего лишь крохотное пятнышко на нем.

Чтобы добраться от моего дома до дома Вандевертов (хотя, честно говоря, тут больше подошло бы слово «особняк»), надо добрых двадцать минут бежать по лесу, высунув язык. Это мне. У Рипа этот путь занял бы гораздо больше времени, учитывая, что трудолюбием он не отличается.

– Ваш гнусный пес устроил в моем прекрасном, восхитительном, превосходном цветнике настоящий погром! Вы слышите, ПОГРОМ!!!

Еще бы не слышать.

– Поверьте, Лизбет, моя собака не могла испортить ваш… цветник. – Я решил опустить слова «прекрасный», «восхитительный» и «превосходный», а то Лизбет вот-вот начнет сравнивать свою клумбу с садами Семирамиды. – Это, должно быть, другая собака. Например, какая-нибудь приблудная бедолага. Моя собака никогда не выходит из дома. По крайней мере, когда я на работе.

Лизбет издала булькающий звук. Мне даже почудилось, что это помехи на линии.

– А вам не приходило в голову, что ваша чертова животина могла сорваться с цепи?!

– Но я не держу его на привязи…

Лизбет снова булькнула. Наверное, этот звук означает у нее переход от недоверия к ярости.

– Вы что, хотите убедить меня, будто ваш пес настолько воспитан, что никогда…

Ради разнообразия я сам решил ее перебить.

– Нет, – вежливо проговорил я. – Рип страшно невоспитан. У него вообще не все дома.

Рип, похоже, утомился глазеть на меня и с тяжким вздохом рухнул на пол. Но когда я помянул его имя, он навострил уши и смерил меня взглядом, полным упрека. Мне иногда кажется, что этот пес понимает, о чем я говорю. Отодвинувшись на пару шагов в сторону, я слегка понизил голос.

– Он просто чокнутый. Честное слово. Рип боится спускаться по лестнице. С самого рождения! У него бзик на почве лестниц. Вокруг моего дома проходит терраса, и поэтому…

Как вы уже догадались, Лизбет меня перебила.

– Чушь! – взревела она. – Никогда в жизни не слышала подобной чуши!

Наверное, она из тех странных существ, которые уверены – если ты что-то не видишь, то оно и не существует. Я вспомнил об успехах Лизбет, когда она училась в школе. Точнее, об отсутствии таковых. Вполне возможно, она никогда не слышала о Москве или, скажем, о Нью-Йорке.

– Послушайте, Лизбет, – терпеливо продолжал я (настоящие профессионалы – олицетворение терпения), – все это чистая правда.

Я мог бы добавить, что эта самая треклятая правда служила для меня постоянным источником неудобств, о которых я не подумал, переезжая вместе с Рипом в этот дом.

Мы с Рипом обитаем посреди густого леса в доме с островерхой крышей, до центра Пиджин-Форка больше семи миль. По всему периметру дома проходит широкая терраса, поэтому, чтобы оказаться на земле, надо преодолеть несколько ступеней. Рип, завидев ступени, тут же начинает биться в истерике. Уж поверьте мне, я-то знаю. Каждое утро и каждый вечер мне приходится таскать его вниз-вверх, чтобы пес сделал свои дела на газоне, а не на террасе.

Когда Рип был еще щенком, таскать его по лестнице даже доставляло удовольствие. Мы тогда жили в Луисвиле в квартире на первом этаже. Пара ступеней вниз – и ты уже во дворе. Я в те дни еще работал в отделе убийств, и возвращаться домой к игривому щеночку было, в общем-то, в радость. И какое имеет значение, что у собачки не все в порядке с головой?

В те времена я жил вместе с Клодин – я называл ее Клодзиллой, – женщиной, которая оказала мне честь, согласившись стать моей бывшей женой. В сравнении с нравом Клодзиллы душевное расстройство Рипа выглядело приятным пустячком.

Но Рип давно уже перестал быть щенком, а лежание весь день напролет на террасе не способствует худобе и стройности. Пес растолстел и, сами понимаете, не полегчал при этом, так что таскать его на руках туда-сюда – не самое увлекательное занятие. Я не раз пытался уговорить глупого пса спуститься, размахивая перед его носом свежайшим бифштексом, но Рип лишь укоризненно смотрел на меня.

Все это я постарался в конспективном виде изложить Лизбет, но та, видимо, сочла меня неисправимым лгуном. Стоило мне замолчать, чтобы перевести дух, как она фыркнула:

– В жизни не слышала ничего более нелепого!

Ладно, не верит – может справиться у моего ветеринара. У Рипа тяжелый случай лестницефобии. Вообще-то ветеринар уверяет, что Рип – самый настоящий псих.

Но Лизбет на это не купилась.

– Какая еще лестницефобия? Вы что, за дуру меня держите?!

Вот тут она попала в точку.

– Что ж, – угрожающе продолжала Лизбет, – не хотите по-хорошему, будет по-плохому. Если вы не замените мне тюльпаны, я позвоню Элтону Габбарду! Полагаю, вы о нем слышали.

Я издал беззвучный стон. Элтон Габбард – самый лучший адвокат в Пиджин-Форке. Говорят, он не проиграл ни одного дела.

Лизбет тем временем распалила себя до такой степени, что начала заикаться.

– И… и я п-позвоню Верджилу Минрату! Полагаю, у него найдется что сказать по этому поводу!

Я подавил еще один стон. Верджил был городским шерифом и считался другом нашей семьи, так что если Лизбет обратится к нему, то вину он возложит скорее на меня, чем на нее. Из ложно понятой неподкупности. А еще потому, что Вандеверты внесли определенный вклад в прошлую избирательную кампанию Верджила.

Лизбет даже не стала делать паузу, чтобы перевести дух.

– И еще я позвоню в окружную службу по отлову бродячих собак! Посмотрим, как будете рассказывать им свои небылицы про какую-то там лестницефобию!

Последняя фраза могла поучаствовать в конкурсе скороговорок. Но надо отдать Лизбет должное, даже в припадке ярости она ни разу не запнулась. Я сделал глубокий вдох.

– Послушайте же, Лизбет. – Мне казалось, что я говорю вполне успокаивающим тоном. – Ни к чему втягивать в эту историю посторонних. Мы вполне можем уладить дело полюбовно.

Но Лизбет отнюдь не собиралась успокаиваться.

– Так вы замените мои тюльпаны?!

– Не думаю, – честно признался я, – но в любом случае нам не следует прибегать…

– Что касается меня, то я могу прибегнуть и к ружью! – отрезала Лизбет. – И, возможно, в самое ближайшее время! Так что вам лучше заказать мне новые тюльпаны, а не то…

С этими словами она швырнула трубку.

Полагаю, Лизбет Вандеверт можно отнести к тем людям, которые ратуют за смертную казнь для собак.

Я повесил трубку и посмотрел на Рипа, который мирно лежал у моих ног. Если не принимать во внимание его репутацию Потрошителя ботинок, он был неплохим псом. Рипом я его назвал потому, что до него у меня были две собаки, которые не дожили даже до годовалого возраста. Ну не везло мне с собаками, и все тут. Я делал им всевозможные прививки, таскал на обследования, а они все равно умирали. К тому времени, когда я завел третьего щенка, я настолько упал духом, что на собачьей конуре вывел буквы RIP, в переводе с латыни это означает «покойся с миром».

Теперь, шесть лет спустя, я уже не сомневался, что Рип будет жить. Если, конечно, мне удастся уберечь его от мести Лизбет.

Именно поэтому я поспешил к себе в контору. На далеких холмах вовсю цвел кизил, воздух был напоен сладостными ароматами весны, но, если честно, я всего этого не замечал, полностью сосредоточившись на той задаче, которую мне предстояло выполнить. Если Лизбет собирается натравить на беднягу всех этих людей, то мне нужно срочно найти его свидетельство и справку о прививке против бешенства, чтобы пса не отправили в собачий приют.

Было бы также неплохо предъявить властям ошейник с яркими металлическими бирками, но Рип, как назло, потерял ошейник месяц назад во время одного из тех редких случаев, когда он пускался в бега.

Правда, в последнее время с Рипом подобное стало случаться все чаще. Кто бы мог ожидать такое от собаки, которой лень вильнуть хвостом? Должно быть, мой пес переживает кризис среднего возраста. Говорят, что один собачий год соответствует семи человеческим – значит, Рипу вот-вот исполнится сорок два – самое подходящее время задуматься о смысле жизни.

Наверное, самокопания Рипа с недавних пор привели его к выводу, что он ведет весьма бесцветную жизнь, кулем валяясь на террасе. Поэтому теперь, как только я спускаю его вниз, он стремглав бросается прочь, однако эти отлучки длятся не дольше десяти минут, а потому далеко он уйти не мог. Во всяком случае, не до дома Вандевертов. Насколько мне известно, он никогда не забегал дальше участка супругов Ренфроу. Эти самые Ренфроу, мои ближайшие соседи, – из тех чудаков, что живут под лозунгом «назад к природе». Они обитают в бревенчатой хижине, разводят цыплят и уток и владеют огромным огородом, который удобряют из чудовищной навозной кучи, высящейся неподалеку от их дома. Я точно знаю, что Рип совершает набеги на их владения, так как время от времени он возвращается с аккуратной овечьей лепешкой в зубах и с гордым видом швыряет ее мне на колени. Наверное, считает, что и мне не худо бы приобщиться к природе.

Поспешность, с которой я выехал из дома для поиска свидетельств невиновности Рипа, пользы мне не принесла. Начнем с того, что, когда вы въезжаете в пределы нашего городка, о какой бы то ни было поспешности следует забыть. В Пиджин-Форке действует ограничение в двадцать пять миль в час. Думаю, это сделано специально для того, чтобы люди могли хорошенько вас разглядеть, когда вы улиткой проползаете мимо, что позволяет быстро вычислить незнакомцев, если тех каким-то ветром заносит к нам в город.

Появление моего пикапа на Главной улице заставило Зика Арнделла дернуть головой и уронить зеленый тент, с которым он возился у своего антикварного магазинчика. Далее на меня среагировал Пол Мейтни, надраивавший огромную расческу – символ его профессии. Оба помахали мне, так что пришлось вяло взмахнуть рукой в ответ. В нашем городишке если ты не отвечаешь на приветствие, то тебя тотчас заносят в списки зазнаек. Особенно если ты перед этим имел наглость пожить в Большом Городе.

Я буквально взлетел к себе в контору, но прошло с четверть часа, прежде чем мне посчастливилось сделать логическое умозаключение, которыми мы, частные детективы, так славимся. Заглянув в десяток разных мест, я сделал вывод: моя секретарша Мельба Холи с бумагами обращается не лучше, чем с телефонными звонками.

Мельба Холи – наша общая секретарша с моим братом Элмо. Мы решили, что это очень удобно, – детективная контора расположена прямо над магазинчиком Элмо. Я поставил в магазинчике параллельный аппарат, так что Мельбе для ответа на звонок в контору даже не нужно вставать из-за стола. Считается также, что Мельба должна время от времени подниматься ко мне и приводить в порядок документы. За что я, собственно, и плачу часть ее жалованья.

Как я уже сказал, это очень удобно, точнее, было бы очень удобно, если бы не то обстоятельство, что Мельба отвечает на мои звонки не чаще, чем на звонки Элмо. А попросту, когда у нее есть настроение. Должно быть, тем же принципом она руководствуется и наводя порядок в моих документах. Судя по состоянию бумаг, хорошее настроение в последнее время посещало Мельбу редко – большая часть документов была свалена в глубине шкафа безобразной кучей.

Этот факт в каком-то смысле явился для меня откровением. То есть я и до этого апрельского утра подозревал, что Мельба нагло филонит, отвечая на звонки, но пребывал в убеждении, что уж бумаги-то находятся в идеальном порядке. Очевидно, я ошибался. Папку с метриками Рипа, несмотря на все ухищрения, найти не удалось. Пропала бесследно.

Дважды обшарив сверху донизу полки и ящики и произнеся все известные мне ругательства, я решил позвонить Мельбе. Долго я слушал, как внизу нудно трезвонит телефон, а ведь уже десятый час! Мельба должна сидеть на своем рабочем месте и трудиться в поте лица!

После седьмого звонка с лестницы донеслись шаги. Я повесил трубку. Наверное, я несправедлив к Мельбе: она не взяла трубку только потому, что спешит ко мне.

Это была первая ошибка в длинной череде поспешных выводов.

Один взгляд в окно – и я по второму разу выпалил известные мне ругательства: по лестнице медленно поднимался Джейкоб Вандеверт. Должно быть, узнав от Лизбет о проступке Рипа, Джейкоб решил самолично добавить еще несколько угроз к тем, что прорычала мне его сноха накануне. Надо взять себя в руки.

Толстосуму местного разлива стукнуло шестьдесят пять, но стройный, подтянутый и загорелый Джейкоб на свои годы не выглядел. Правда, волосы его немного поредели, но по-прежнему были того же черного как смоль цвета, как и в те времена, когда я ходил в школу вместе с его отпрысками. Стоило Джейкобу Вандеверту выйти за дверь, все тут же начинали шушукаться, что он нашел эликсир вечной молодости.

Пусть Джейкоб и выглядел моложаво, но по лестнице он поднимался в полном соответствии со своим возрастом. Вид у него был хмурым, но это ничего не значило: Джейкоб Вандеверт всегда имел хмурый вид. Даже в тех редких случаях, когда я видел Джейкоба улыбающимся, брови у него все равно были насуплены, а брови у старика из тех, что невозможно не заметить. Они напоминали птичьи гнезда. Гнезда, сконструированные птицами, не очень критично относящимися к результатам своего труда.

Подойдя к моей двери, Джейкоб даже не задержался. Он просто вошел, не постучавшись. Это удивило меня не больше, чем его насупленные брови. Джейкоб перестал замечать двери с тех пор, как его птицефабрика получила заказ от «Макдоналдса», а это случилось больше десяти лет назад. С тех пор семья Вандеверт забрасывает своими бройлерами все окрестности, а Джейкоб разгуливает по городку с таким видом, словно все здесь принадлежит ему. Наверное, с точки зрения Джейкоба, титул главного богатея нашего захолустья подразумевает кое-какие привилегии.

Старикан без лишних слов обосновался в огромном мягком кресле. Одет он был так, как, видимо, по его мнению, должен быть одет джентльмен из провинции, – коричневые вельветовые штаны, белая рубашка с аккуратно застегнутыми обшлагами и галстук-бабочка в красный горошек. С того места, где сидел я, горошек казался изрядно выцветшим.

Я таращился на красный горох и раздумывал, не поразил ли Пиджин-Форк галстучный дефицит. Или же это первый и единственный галстук, который когда-либо имелся у Джейкоба? О скупости мистера Вандеверта-старшего ходили легенды. В сравнении с ним Гобсек выглядел транжирой и мотом.

Несмотря на свою моложавую наружность, Джейкоб дышал так, будто поднялся не на второй этаж низенького строения, а на крышу Эмпайр стейт билдинг. Пару раз судорожно сглотнув, он прохрипел:

– Вы Хаскелл Блевинс?

Голос Джейкоба напоминает громыхание. Кажется, что из его горла вырываются раскаты грома, а не слова.

Я кивнул, приготовившись к самому худшему.

– Совершенно верно, меня зовут Хаскелл Блевинс.

Вспыльчивость старикана была столь же легендарной, как и его скаредность. Джейкоба Вандеверта можно было смело назвать самым вспыльчивым человеком в городе. Один раз – и я сам тому свидетель – он едва не разорвал в клочки официанта, посмевшего подать ему холодный суп, а другой – клерка в банке, когда всплыла недостача в три цента. В обоих случаях я подумал, что Джейкобу следовало бы зарегистрировать свой язык в качестве холодного оружия.

Маленькие серые глазки посетителя быстро обежали мой офис. Покончив с осмотром, они уставились на меня, и старикан вздернул одно из птичьих гнезд.

– И много ты за это платишь?

Должно быть, он хотел сказать, что если я вообще что-то плачу, то и это слишком много. Мельба Холи называет мой офис Бермудским прямоугольником. По ее утверждению, он выглядит так, словно какая-то таинственная сила собрала в радиусе двадцати пяти миль все бумаги, обертки и прочий хлам и разбросала у меня на столе и на полу. Она преувеличивает. Честное слово. А после того, что Мельба сделала с моими документами, она может говорить все, что ей вздумается.

Я посмотрел Джейкобу прямо в глаза. Дело в том, что мой брат Элмо действительно предоставил мне это помещение бесплатно, чтобы в пору вынужденной безработицы я помогал ему в магазинчике, протирая и заправляя автомат с газировкой. До сих пор сделка оказывалась целиком и полностью в пользу Элмо, поскольку с работой в Пиджин-Форке у частных детективов негусто. Правда, Джейкобу я об этом не сказал. Если бы он узнал, что у меня есть толика свободного времени, то, чего доброго, погнал бы перекапывать цветник своей очаровательной снохи.

– Это помещение обходится мне в кругленькую сумму, – с достоинством ответил я, но, думаю, оно того стоит.

Джейкоб так и вытаращился на меня, будто не мог решить, шучу я или нет. Правда, лицо его при этом осталось совершенно непроницаемо. Наконец старик прочистил горло и прогрохотал:

– Полагаю, ты знаешь, кто я?

Он произнес эту фразу не совсем так, как Лизбет, но почти. Я кивнул.

– С твоим папашей мы были друзья.

Честно говоря, это была новость. Мой отец умер девять лет назад, но я отлично помнил, что он говорил о Джейкобе. «Друг» – не совсем то слово, которым отец называл Джейкоба Вандеверта. По-моему, в отношение этого человека он чаще всего использовал термин «подонок». Я вновь улыбнулся и кивнул.

– Отец много рассказывал о вас.

Джейкоб слегка склонил голову, как бы говоря: «Разумеется, рассказывал, еще бы!»

Я недоуменно молчал. Обычно к этому моменту можно поинтересоваться, что за дело привело посетителя в мою контору, но на сей раз цель визита была прозрачнее некуда. А я, понятное дело, не жаждал затевать дискуссию о манерах моего пса. С неприятностями можно не спешить, они все равно вас настигнут. Но Джейкоб не торопился вцепиться мне в глотку. Должно быть, растягивал удовольствие.

Старик обмяк в кресле и уставился в пол. Точнее, в развернутую «Пиджин-Форк газетт», валявшуюся на полу. Там же валялось еще с десяток газет и журналов. Я ожидал, что Джейкоб не преминет пройтись по поводу моей аккуратности, но вместо этого он протянул:

– Мне тебя настоятельно рекомендовали.

И тут я понял, почему он избегает встречаться со мной взглядом. Когда Джейкобу Вандеверту приходилось снисходить до комплиментов, это всегда повергало его в замешательство. Невероятным усилием я сдержал рвущееся наружу изумление. Когда тебя хвалят, как-то не принято выглядеть потрясенным.

– Да? – только и сказал я.

Джейкоб важно кивнул.

– Юнис Креббс уже давно твердит, что ежели мне вдруг понадобится детектив, то следует обратиться к тебе. Что ты ловкий тип.

Последнее крупное дело, которое я расследовал, – убийство бабушки Юнис Креббс, а также бабулиных кота и попугая. Известности, как я поначалу надеялся, мне это вовсе не принесло, но зато мы с Юнис стали закадычными друзьями.

Я улыбнулся.

– Очень приятно, что она так считает.

Джейкоб поднял серые глазки и некоторое время пристально смотрел на меня, его птичьи гнезда слегка подергивались, словно он оценивал мою персону. Наконец, решившись, запустил руку в карман, медленно вытащил скомканный конверт и протянул мне.

– Я получил это с сегодняшней утренней почтой.

Не успел я прочитать и двух слов, как во рту у меня пересохло.

100 000 ДОЛЛАРОВ МЕЛКИМИ КУПЮРАМИ, ИНАЧЕ ВЫ НИКОГДА БОЛЬШЕ НЕ УВИДИТЕ ПРИСЦИЛЛУ В ЖИВЫХ. НИКАКОЙ ПОЛИЦИИ. ЖДИТЕ ДАЛЬНЕЙШИХ УКАЗАНИЙ.

Слова были вырезаны из газеты и наклеены на лист плотной бумаги.

Боже всемогущий! Я отлично знал Присциллу. Мы вместе учились в школе. В те годы Вандеверты еще не стали королями куриных тушек, так что Присс и ее братец мало чем отличались от простых смертных. Присцилла была обычной худой, долговязой девчонкой с мальчишеской стрижкой и вспыльчивым характером. Я помнил, как она еще в школе разукрасила одного парня за то, что тот обозвал ее глистой.

Похоже, необузданный темперамент в крови у этой семейки.

Вернувшись в наш городок, я пару раз видел Присс на улице, но мы не заговаривали и даже не здоровались: сшитый на заказ деловой костюм и неприступное лицо не располагали к совместным воспоминаниям. Как говорится, деньги меняют все.

А Джейкоб все глазел на меня, мохнатые брови чуть заметно вздрагивали. Я едва не спросил, почему же он сразу не примчался ко мне. В подобных случаях время значит очень много. Но, к счастью, благоразумно промолчал. Не стоит наседать на убитого горем родителя, хотя родитель не выглядел таким уж расстроенным. Деликатно кашлянув, я спросил:

– И давно Присцилла исчезла?

Джейкоб пожал плечами:

– Исчезла? Присс никуда не исчезала. Когда я вскрывал письмо, она стояла рядом.

Теперь настала моя очередь выпучить глаза, и только после минутной паузы я выдавил:

– Как так?