"Домашние Жучки" - читать интересную книгу автора (Маккафферти Барбара Тейлор)

Глава 9

Когда Верджил наконец распустил нас под домам, на землю уже спустились сумерки. Мы освободились бы и раньше, если бы шериф не повелел криминалистам снять отпечатки у Орвала, Имоджин и — разумеется! — у меня. Зачем, интересно, если он объявил во всеуслышание, что преступник не оставил никаких следов?

Ко мне, как ни странно, Верджил отнесся с особым пристрастием. У Орвала и Имоджин он снял только отпечатки пальцев. У меня же — отдельно пальцев, ладоней и всей пятерни. Странно, что он пощадил локти и колени. Шериф скорбно объяснил, что делает это исключительно ради того, чтобы не брать в расчет оставленные мною следы. Но я ему не очень-то поверил. Прежде, чем за меня взялся парень из криминалистической лаборатории, я напомнил Верджилу, что мои отпечатки есть в компьютере в Луисвиле, как у всех, кто хотя бы день проработал в полиции. Но он то ли не желал обращаться в Луисвиль, то ли просто мстил за то, что я первым оказался на месте происшествия. Второй вариант куда более вероятен. Я подумал, не пора ли обидеться, но тут заметил, с каким наслаждением Верджил взирает на мои перепачканные чернилами руки, и простил его.

И доставил ему ещё одно удовольствие. Сделав вид, что просто болтаю от нечего делать, пока надо мной трудятся специалисты, беззаботно проговорил:

— Знаете, шериф, если бы у меня была копия той записки, мне бы это очень помогло…

Верджил и бровью не повел.

— Ага, — сказал он почти весело. — Очень помогло бы.

Вот тебе и все. Что ему стоило сказать, например, «да, ради Бога», или на худой конец, «только через мой труп!». Так ведь просто развернулся и пошел себе, пряча ухмылочку в необъятных щеках. Нет, Верджил все-таки совершенно несносен.

Я с неприязнью разглядывал его широкую спину. Неужто прикажите тащиться к нему в офис и на коленях умолять подарить мне копию?

Домой я катил, то и дело посматривая на вымазанные несмываемыми чернилами руки и усиленно размышляя. Последнее, правда, получалось не слишком успешно. В голове у меня толпились вопросы, одни вопросы, и никаких ответов. И прежде всего: Что означает предсмертная записка Филлис? Почему она нарисовала семерку, а не что-нибудь другое? Если это, конечно, семерка. Может быть, она просто начала выводить какую-нибудь букву — «Т», например, но у неё кончились силы прежде, чем она успела дописать?

И что, черт возьми, имела в виду Имоджин? В тайнике Филлис действительно хранилось три кассеты? Если так, то неужели у Филлис и впрямь было такое хобби — записывать аудиопорнуху на продажу? И куда кассеты подевались? Забрал убийца после того, как сделал свое черное дело? Неужели из-за этих пленок Филлис и убили?

Это у меня здорово получается — задавать вопросы. Проблема только где взять ответы. Я надеялся, что их привезет Имоджин.

Должно быть, я устал гораздо сильнее, чем мне сперва показалось, потому что только подъезжая к дому, вспомнил, что было совершено ещё два аналогичных взлома. И нужно непременно предупредить остальных. Хоть я на них больше и не работаю.

Взбираясь на свой холм, я привычно вслушивался в Риповский лай. На улице совсем стемнело, но над крыльцом горели два фонаря, которые включались сами по себе, когда наступала темнота. Я бы с удовольствием сказал, что бедный старый пес просто не видит, кто это едет, поэтому гавкает, но поскольку двор мой был освещен как новогодняя елка, Рип прекрасно знал, чья машина остановилась у лестницы. Но этот тупица стал ещё громче бесноваться, когда заметил, что я выхожу из машины.

Оно и понятно. Еще один долгий день, даже длиннее вчерашнего. Рипу, наверное, совсем невтерпеж.

Передо мной стоял выбор, чем заняться в первую очередь — позвонить и предупредить людей о возможном покушении на их жизни или спустить ненормальную собаку в сад. Грин Пис, наверное, осудил бы мое решение. Но, сами понимаете, выбор невелик.

Хотя Рип моих человеколюбивых настроений наверняка не разделит.

Он гавкал и рычал, пока я не начал подниматься по ступеням. Тут он, как всегда, завершил ритуал «облаем-парня-который-тут-живет» и перешел к следующему — «Слава-тебе-Господи-он-дома». Эта процедура состояла, как вы помните, из выкручивания наизнанку, радостных визгов прыжков и танцев. Меня всегда удивляло, как этот пес мог такое вытворять с полным мочевым пузырем.

Когда я взобрался почти доверху, Рип резко прекратил истерику и не дыша замер на краю лестницы. И тут в нашей ежевечерней программе произошли страшные изменения.

— Подожди минутку, Рип, — сказал я. — Мне нужно сделать пару звонков, и потом я сразу вернусь, ладно, Рип?

Не понимаю, зачем я все это ему выложил. Наверное, посчитал, что пес заслуживает хотя бы человеческого объяснения. Однако, я прекрасно понимал, что Рип услышал примерно следующее:

— Ля, ля, ля, Рип, ля, ля, ля, ля, ля, Рип?

Я обошел его и поспешил к двери.

Рип остолбенел, лишь голову вывернул, провожая меня взглядом, в его больших карих глазах нарастал ужас.

Надо же, подумалось мне, как он стоически воспринял отсрочку, без страха и упрека, как подобает настоящему солдату.

Я считал так до тех пор, пока не начался вой.

И плач. И визг. И предсмертная агония.

Быть может, приветственные акробатические номера оказались более серьезным испытанием для мочевого пузыря Рипа, чем я думал.

Кажется, я целую вечность рылся в записной книжке в поисках телефона Руты Липптон. А может, минута показалось мне вечностью из-за взбесившейся собаки. К тому времени, как я набрал номер, Рип, видимо, посчитав, что обмороки отчаяния и душераздирающий вой не помогают, перешел к более действенным методам.

Таким, как штурм входной двери.

Я был на кухне и слушал гудки Рутиного телефона, а потому не мог видеть, что вытворяет мой пес. Если судить по звукам, Рип пытался проломить дверь, бросаясь на неё всем телом. После каждого глухого удара (Бу-ум!) следовала короткая пауза — должно быть, пес приходил в себя. Очнувшись, Рип царапал когтями дощатый настил: шкряб-шкрёб, шкряб-шкрёб. Затем все повторялось. Бу-ум! Пауза. Шкряб-шкрёб. Бу-ум! Пауза. Шкряб-шкрёб…

Прикрыв телефонную трубку, я заорал:

— Рип, нет! Нет, мальчик! ПРЕКРАТИ! ПРЕКРАТИ сейчас же! НЕТ, РИП, НЕТ! — по-моему, это прозвучало довольно грозно.

За дверью воцарилась тишина. Затем, догадайтесь сами, неприятнейший скрежет когтей по дереву — шкряб-шкрёб — и все понеслось по новой. Бу-ум! Пауза. Шкряб-шкреб. Бу-ум!..

Действует раздражающе, согласитесь, особенно когда вы пытаетесь сосредоточиться на предстоящем нелегком разговоре.

Может, поэтому Рута не приняла всерьез моего предупреждения. Я рассказал про Филлис все без утайки, и знаете, какая была реакция?

— Ага, я уже слышала. Вот жалость-то.

— Рута, — строго сказал я. — Поймите, дом Филлис Карвер был тоже взломан, и ничего не взяли, в точности как в вашем случае!

— Это ж надо же, — В трубке послышался зевок. После долгого молчания Рута продолжила: — Ну, гм-м, ладно, приятно было поболтать, Хаскелл.

Нет, эта женщина явно чего-то недопонимает.

— Рута, вам может грозить опасность.

— Пф-ф, — выдохнула Рута.

Я едва не задушил телефонную трубку. Нет, вы только подумайте, я тут распинаюсь, объясняю, что её могут убить, а она в ответ — «Пф-ф»!

— Знаете, Хаскелл, Ленард дома. Не стоит вам за меня так переживать.

— Послушайте, Рута… — начал я, но она не дала договорить.

— Хаскелл, не хочу показаться грубой, но вам придется сдаться. Я не собираюсь вас обратно нанимать. Что решено, то решено.

Понятно. Рута подумала, что я применяю тактику запугивания для того, чтобы она снова наняла меня.

— Рута…

— Это что, гром? — снова перебила меня Рута.

Вы, конечно, уже догадались, что это было. Осознав, что с парадной дверью ему не совладать, Рип обогнул дом и принялся штурмовать дверь черного входа, которая как раз ведет в кухню. Так что теперь я гораздо отчетливее слышал звуки неравной борьбы собачьего черепа и человеческого жилища. Объяснить это Руте в двух словах было нереально.

— Да, гром, — вздохнул я.

— Хм, а у нас никакого дождя нет и в помине. — На этой метеорологической сводке Рута повесила трубку. Если она и попрощалась, то её «до свидания» потонуло в грохоте, ибо в этот миг Рип как раз врезался в дверь.

К сожалению, в грохоте не потонуло то, что хотела сказать Джун Рид. Я проговорил свой текст, и вот что Джун выдала в ответ:

— Хаскелл, мы с Уинзло ужасно огорчены тем, что случилось с этой Карвер. Ужасно огорчены. Это страшная трагедия. Но, мне казалось, я достаточно ясно выразилась, — в бальзаме плавали кусочки льда. И не таяли! — Ты больше не работаешь на меня и Уинзло. Наши дела отныне тебя не касаются. Ясно?

Мне-то ясно. А вот ясно ли ей, что она за одно мгновение вылетела из списка моих любимых футбольных болельщиц, который я пронес в душе аж с самого выпускного бала?

— Послушай, Джун, я просто посчитал нужным предупредить тебя.

— Ну, считай, что предупредил, — на том она и повесила трубку.

Рип как раз приходил в себя перед следующим ударом, так что слышимость была отменная, и у меня не осталось сомнений: Джун не попрощалась.

Вот так. Получается, я зря издевался над психически нездоровой собакой.

Рип, на удивление, с легкостью простил меня. По крайней мере, он старательно делал вид, что простил — как ни в чем ни бывало пытался лизнуть меня в ухо, пока я не опустил его на землю в саду.

И только во время обратного путешествия где-то внутри него, в глубине, началось тихое утробное урчание, вскоре перешедшее в грозный рык, а затем и оглушительный лай. И даже очутившись на своих двоих, глупый пес продолжал заливаться во всю мощь своих легких. Вокруг не было ни души: ни человека, ни оленя, ни кролика, в лесу ни одна ветка не хрустнула. Так что я был уверен: — таким образом Рип устраивает мне разнос за наглое пренебрежение своими обязанностями.

— Ну прости, пожалуйста, Рип, — попросил я.

Ругань продолжалась и в комнате.

Рип прекрасно знает, что в доме ему не разрешается подавать голос ни при каких обстоятельствах, поэтому, переступив порог, стал гавкать себе под нос, не раскрывая пасти. Как будто с набитым ртом. Не обращая на него внимания, я отправился в кухню за гурманским кушаньем, в приготовлении коего мы, холостяки, изрядно поднаторели. Разогретый в микроволновке хот-дог и разогретая в микроволновке фасоль со свининой прямо из консервной банки.

Чувствуя вину, я поделился с Рипом хот-догом. С булочкой. Обычно, когда у меня случаются приступы доброты, Рип настораживается, как будто ожидает подвоха. Сегодня же он воспринял подарок как должное, заглотив его в два укуса. И нагло уселся в ожидании добавки, как бы говоря: разве не заслужил я большего, пройдя через адовы муки?

Я сдался и сделал ему второй хот-дог. Знаю, знаю. Рохля я.

Через полчаса, или около того, я прибрал на кухне, запихал посуду в посудомоечную машину, и только включил её, как Рип снова начал лаять. Пропустив подготовительное ворчание под нос и перейдя сразу к громкой части. Сначала я подумал, что он снова завел волынку, но потом услыхал, как на холм, пыхтя, карабкается машина.

Гул доносился даже сквозь лай. Подъем у нас до того крутой, что любой мотор выкладывается на полную катушку.

И красный «мустанг» Имоджин не составлял исключения. Он рычал, как лев, до самой двери парадного входа.

— Вам не приходило в голову заказать подъемник? — крикнула Имоджин, заметив меня.

Вопрос был явно риторический, и ответа не требовал. Да и попытайся я что-нибудь сказать, она все равно не услышала бы из-за лая. Должно быть, сегодняшняя история нанесла Рипу глубокую душевную травму. Он тявкал на Имоджин, скалился и рычал. Ему было плевать, с добрыми она пришла намерениями или же злыми, ему просто нравилось быть грубияном.

Надо отдать должное Имоджин, она не стала делать никаких глупостей: протягивать руки и щебетать неестественным голосом: «Какая хорошая собачка». Нет, она смирно стояла на последней ступеньке и ждала, пока Рип угомонится.

Имоджин была в том же синем костюме, что и днем, и я не мог не обратить внимания на торчащую сзади комбинацию.

Я старался не пялиться на этот огрех в туалете моей гостьи. Интересно, Имоджин всегда так разгуливает или она просто слишком расстроена, чтобы замечать мелочи? Бог её знает. Конечно, у неё хватает причин для расстройства.

Однако Рип считал, что у него причин горевать не меньше.

— Рип, — сказал я. — Тихо. Замолчи сейчас же, Рип. Тихо, мальчик! Перестань! МОЛЧИ! Рип, ЗАТКНЕШЬСЯ ты, наконец или нет?!!

С возрастом Рип стал мудрым псом. После моего дикого вопля он мигом замолчал и деловито обнюхал туфли Имоджин. Потом поплелся в любимый угол и со стуком рухнул на пол.

Я посмотрел на Имоджин. Веки у неё покраснели и распухли, кончик носа тоже был красен. Наверное, она всю дорогу сюда проплакала. Мне стало ещё более неловко за грубость Рипа.

И тут я стал лихорадочно соображать, что же сказать. Для роли утешителя, как вы прекрасно знаете, ваш покорный слуга совершенно не пригоден.

Имоджин проследовала за мной в гостиную и сразу сделала две вещи, чем завоевала мое безоговорочное расположение. Во-первых, она направилась прямиком к синей полукруглой кушетке и села. Подумаешь, села, скажете вы, эка невидаль. Но знали бы вы, как мне надоели женщины, которые, зайдя в дом, немедленно хватаются за уборку. Сгребают в кучу газеты, журналы, игрушечных собачек, и распихивают по каким-то углам так, что потом не найдешь.

В доме у меня, конечно, не такой Бермудский Прямоугольник, как на работе, но некое сходство угадывается. Декорации того же сценографа.

Еще не перевариваю женщин, которые, войдя в мой дом, начинают озираться с безумными глазами. Заглянула как-то ко мне одна, так она не пожелала присесть на кушетку, прежде чем не подложит под свой, пардон, зад надушенный и накрахмаленный носовой платочек. Брр! Больше мы с ней не виделись.

Потрясающая Имоджин ничего этого делать не стала. Просто села — без всякого там выпендрежа с платочками — и огляделась.

— Уютно, — только и сказала она.

И, похоже, не кривила душой. Что за женщина!

Я присел на другом краю кушетки, лицом к ней, и в течение нескольких долгих мгновений мозг мой представлял собой нетронутый лист бумаги. Как бы повежливее выложить вопросы? Не спрашивать же в лоб «Имоджин, как вы думаете, почему убили вашу сестру?» Это ещё грубее, чем просто облаять её, как Рип.

Имоджин тоже, видимо, не знала, с чего начать. Она сидела с несчастным видом и крутила красный бант на платье.

И тут как нельзя кстати заурчал мой водяной насос. Имоджин сделала вторую вещь, чем на веки вечные покорила мое влюбчивое сердце. Она даже бровью не повела. Не подпрыгнула. Не взвизгнула: «Это что за чертовщина?»

Я живу слишком далеко от Пиджин-Форка, водопровод не дотянуть, а копать скважину — удовольствие дорогое, так что мой дом снабжается из резервуара. Каждый раз, как я включаю посудомоечную или стиральную машину, насос активно протестует. Несомненно, бывают насосы и потише. Этот же издает громкое гудение. Однажды ко мне завалились гости из Луисвиля, и кто-то, зайдя в туалет, спустил воду и чуть не заработал инфаркт.

После того, как у людей восстанавливается дыхание и перестают трястись руки, приходится пускаться в длинные и нудные разъяснения. Поверьте, растолковать городскому жителю, что такое резервуар с водой, дело непростое. Мысль о водохранилище почему-то внушает крайнее отвращение. Видимо, люди зачастую путают резервуар с отстойником или выгребной ямой.

Обычно я поясняю, что резервуар — нечто вроде цементного подвальчика под домом. Только этот самый подвальчик наполнен водой. Не сточными водами. Просто водой. Дождевой, с крыши. А если долго нет дождя, то я заказываю цистерну, и из неё перекачиваю воду опять же в резервуар, откуда, в свою очередь, она подается в трубы, и, наконец, в кран, который я и включаю легким поворотом, как все нормальные люди.

Когда насос заработал, Имоджин — благослови её Бог! — просто склонила голову набок и сказала:

— А-а, у вас резервуар. И у меня тоже. Неудобная штука, правда?

Никогда бы не подумал, что простая фраза может так ловко растопить лед. И после того, как Имоджин сказала, что двадцать пять долларов за две тысячи галлонов простой воды — это грабеж посреди бела дня, а я, в свою очередь, пожаловался, что мне приходится все тридцать платить из-за крутого подъема, возникло ощущение, будто мы с ней старые добрые друзья.

— А знаете, Хаскелл, я ведь вас ещё со школы помню. Вы учились на два класса младше.

Я приоткрыл рот. Вот так штука! Она меня помнит, а я её нет?! А ещё меня удивило, что эта очень даже симпатичная женщина не целых два года старше. В голове не укладывается. Честно говоря, я принимал её за младшую сестру Филлис.

Но не успел я в полной мере потешить свою гордыню, как Имоджин добавила:

— Может, мне и не стоило бы признаваться, почему именно я вас запомнила, но все же скажу, — она на мгновение опустила взгляд, будто застыдившись. — Меня в школе тоже обзывали Конопатой.

— Да ну, серьезно? — выдохнул я, чувствуя себя вдвое польщенным. Как много у нас общего!

Только я собрался поделиться страшной тайной про свое прозвище — Вождь Краснокожих, как вдруг заметил, что глаза Имоджин медленно наполняются слезами. И глупо подумал: Боже правый, эта женщина до сих пор хранит в сердце застарелые обиды двадцатилетней давности. Но тут она произнесла:

— Филлис так бесилась, когда меня обзывали Конопатой. Господи, поверить не могу, что её больше нет на свете.

Она моргала, стараясь подавить слезы, а я сидел, как пупырь на огурце, не зная, что говорят в таких случаях. Или делают. Я был уверен, что платков в моей квартире не больше, чем на работе. Если Имоджин понадобиться во что-то высморкаться, лучшее, что я могу предложить — это кухонное полотенце.

Я было уже намылился отправиться на поиски полотенца, как Имоджин достала мятый бумажный платок. Пренеприятнейшая вещица, должен я заметить, но все же лучше, чем полотенце. Промокнув глаза, Имоджин подняла на меня взгляд. Лицо её нельзя было назвать безупречно красивым, но глаза… Глаза были прекрасны. Обрамленные густыми ресницами, светло-карие, с зелеными прожилками. Я сидел почти вплотную и прекрасно видел, как переливаются золотые крапинки у неё в глазах, словно вторят золотистым веснушкам.

— Простите, Хаскелл. Все реву и реву.

Я похлопал Имоджин по руке.

— Ну, будет, будет, — не понимаю, что при этом имеется в виду, но, кажется, все так говорят в подобных ситуациях, правда?

Похоже, сработало, потому что Имоджин глянула на меня с благодарностью. Она ещё пару раз всхлипнула и взяла себя в руки.

— Так вы жили в Луисвиле?

Нам обоим легче было придерживаться посторонних тем.

— Да, верно.

— Я тоже, почти шесть лет. Только в прошлом году, в октябре, вернулась.

— Да ну, серьезно? — и тут я понял, что повторяюсь. От её слез у меня в голове образовалась сплошная каша.

Имоджин проглотила комок в горле.

— Филлис так и прожила всю жизнь в Пиджин-Форке. Мама с папой переехали сюда, когда мы были ещё совсем детьми, и Филлис так никуда и не уезжала.

Было непонятно, с горечью она говорит, или, наоборот, с гордостью.

— Филлис вышла замуж за Орвала сразу после школы, и с первых же дней этот подонок начал изменять ей.

Вот теперь в её голосе отчетливо слышалась горечь. И вообще об Орвале Имоджин, похоже, слова доброго не скажет. Если верить её словам, Филлис чуть не каждый месяц ловила Орвала с поличным.

— И каждый раз, — в голосе её звучало негодование, — Орвал клялся, что больше этого не повторится. Представляете?

Честно говоря, с большим трудом. В основном потому, что никак не мог поверить, что противоположный пол сгорал от страсти к лысому ковбою, к тому же женатому. Значит, у женатого Орвала дела по этой части шли лучше, чем у меня, холостого? Еще чуть-чуть, и я снова окажусь в объятиях депрессии.

Имоджин, вздохнув, продолжала:

— И недавно чаша её терпения переполнилась.

Имоджин объяснила, что Филлис давно начала подозревать неладное. Наконец, две недели назад, убирая в комнате, она обнаружила около своей кровати окурок со следами губной помады. А сама она не курила.

Может, зря я так высоко оценил коэффициент интеллекта Орвала — в целых семь баллов?

— И знаете, что на это сказал Орвал?

Мне даже угадывать не хотелось.

— Он с невинным лицом заявил, что окурок, должно быть, прилип к подошве его ботинка, и так попал в дом.

Слов нет. Да, Орвал действительно вляпался, но отнюдь не в окурок. А Имоджин тем временем завелась.

— Вот почему Филлис подложила жучок в свою постель. Чтобы убедиться, что Орвал лжет. — Имоджин вытерла нос и посмотрела на меня. — Но вы и без меня это знали, правда?

Этого я и боялся. Боялся, что наступит момент, когда придется делать вид, что я знаю намного больше, чем на самом деле. Пришлось воскликнуть с воодушевлением:

— Ну, разумеется!

Имоджин с облегчением кивнула.

— Филлис считала, что это гениальная мысль — подложить в кровать диктофон, включающийся голосом. А потом она записала эту ужасную пленку, голос Имоджин дрогнул. — Не знаю. С ней что-то произошло, когда она её послушала. Я испугалась, что у Филлис нервный срыв, так она плакала и кричала. А потом вдруг она передумала убиваться. Решила бросить Орвала раз и навсегда. Всю эту адскую схему она придумала только ради того, чтобы уехать в другой город и начать новую жизнь!

Тут Имоджин все-таки разрыдалась по-настоящему. Я опять стал похлопывать её по руке и несколько раз пробормотал свое «Ну, будет, будет», но ничего не помогало. Прошла целая минута, пока она, наконец, успокоилась.

— Я знаю, о чем вы думаете.

Она и раньше это говорила, и тоже не угадала.

— Вы думаете, что я не пыталась остановить её, но, Хаскелл, вы ошибаетесь. Я пыталась. Говорила, что это глупая затея, что она просто не соображает, что делает, но Филлис не слушала. Она хотела убежать от мужа, а денег у неё не было. Орвал оплачивал все счета, а ей давал только на еду.

Вот почему у Филлис было меньше нарядов, чем у её подонка-муженька. Бедняжка. После Клодзиллы я думал, что никогда не стану сочувствовать женщине, у которой нет возможности ходить по магазинам, но Филлис я искренне пожалел.

Имоджин снова разгорячилась.

— А вы знали, что подонок отбирал у Филлис даже деньги, которые она сама зарабатывала?

— Нет, этого я не знал, — признался я. В незнании такого факта вполне можно было признаться, правда? — Так знайте. Вот почему Филлис пришлось искать способ сорвать быстрые деньги. Она была уверена, что её план сработает.

Взгляд Имоджин был прикован к моему лицу. Я печально покачал головой.

— Надо же, что удумала. — А самому подумалось: и что же она такое, интересно, удумала?

Имоджин тоже грустно качала головой.

— Я бы дала ей денег, будь они у меня. Но в агентстве по недвижимости я получаю крохи, самой едва хватает.

Я ещё немного покачал головой. Моей задачей было не позволить ей умолкнуть, пока не проговорится о главном. К сожалению, до главного было далеко. Мне предстояло услышать много различных фактов из жизни их семейства.

— А родители наши на пенсии, — говорила Имоджин, — так что у них просить было без толку.

Я кивал. Так. Понятно. Значит, у Филлис не было денег, и она решила… Что же такое она решила?

— Из-за этого самого жучка в постели ей и пришла в голову такая идея.

Да какая, черт побери, идея?! — возопил я про себя. А сам пробормотал:

— Ах ты, Господи.

Реакция, как видите, более чем уклончивая. Представляете, какую надо иметь выдержку, когда больше всего на свете хочется схватить Имоджин за плечи, тряхнуть как следует и заорать: ДА О ЧЕМ ТЫ, ЧЕРТ ПОДЕРИ, ТОЛКУЕШЬ-ТО?

— И вот Филлис решила, что достаточно пробраться в дома тех, о ком больше всего сплетничают, и выяснить, имеют ли эти сплетни под собой почву. Если да, то она даст им послушать запись, наберет пару тысяч долларов, и все. Плевое дело, уверяла Филлис.

Оп-ля! Я позабыл, что нужно дышать. Так вот что имела в виду Имоджин.

Шантаж.

Итак, хобби Филлис Карвер — это шантаж. Или, другими словами, вымогательство. Или, другими словами, прекрасный повод для убийства.

Боже правый…

— Вы понимаете, что виновник смерти Филлис — вероятно, один из тех, кого она записала на пленку, — сказал я тихо.

Я знал, в чьи постели Филлис подложила диктофоны прежде, чем Имоджин произнесла их имена.

— Понимаю. Это Уинзло Рид или Рута Липптон, правильно?

Да, подумал я с ужасом. Правильно. Теперь все встало на свои места.