"Удержать мечту. Книга 1" - читать интересную книгу автора (Брэдфорд Барбара Тейлор)

Глава 13

Комната была погружена в темноту.

Ни один луч света не проникал сквозь плотно зашторенные окна, ни одна лампа не горела.

Он жаждал темноты. Она была как бальзам для него. Темнота скрывала лицо. Он любил, чтобы не было видно лица. Он теперь не мог заниматься любовью при свете.

Он лежал на спине, совершенно спокойно, вытянув ноги, безвольно положив руки вдоль туловища. Его глаза были закрыты. Ее плечо лишь едва касалось его плеча. Он слышал, как она тихо дышит рядом, в унисон с ним. Что-то не получалось у них. И не получится – он знал это и спрашивал себя, зачем он вообще сюда пришел. Пожалуй, ему нужно сейчас уйти. Уйти, сохранив лицо, по-хорошему. Немедленно. Он сглотнул слюну, пытаясь побороть тошноту, жалея о том, что после всего выпитого шампанского он еще пропустил пару стаканчиков виски. Голова у него плыла и кружилась. Но он не был пьян. И в каком-то смысле жалел об этом.

Она просительно прошептала его имя, предвкушая блаженство; повторила его несколько раз. Ее пальцы скользили вверх и вниз по его руке.

Он лежал без движения, молча, пытаясь найти в себе силы, чтобы встать, одеться и уйти. Но он чувствовал, что у него нет сил, словно в летаргическом сне. Ужасный день, со всем его страшным напряжением, непростыми и болезненными ситуациями; усилия, которые пришлось приложить, чтобы скрыть, как ему это тяжело, – все это совершенно истощило его, лишило жизненной энергии.

Он почувствовал легкое, едва заметное движение рядом с собой, но не открыл глаз.

Она прикоснулась к одному из его сосков, сначала – робко, потом – более настойчиво, сжав его пальцами. Шейн с отсутствующим видом отвел ее руку, не затрудняя себя объяснением, что его соски не так чувствительны, как она думает. Он уже говорил ей об этом раньше. Ее рука на мгновение остановилась на его груди, потом перепорхнула на живот, нежными круговыми движениями поглаживая его, постепенно пробираясь к паху. Он знал, что она задумала, что сделает в следующую минуту, но у него не было ни сил, ни воли, чтобы остановить ее и сказать, что ему надо уходить.

Словно во сне, Шейн услышал шуршание простыней. Она проскользнула к изножью кровати и склонилась над ним. Он почувствовал, как ее длинные волосы скользят по его бедрам. Она была изобретательна в любви. Несмотря на то, что у него трещала голова, его подташнивало, несмотря на то, что она его совсем не привлекала, она сумела постепенно, медленно, с бесконечной осторожностью и изобретательностью, настойчивостью и терпением возбудить его. Для него это было совсем неожиданно. Когда наконец она подняла голову и прикоснулась губами к его животу, поднимаясь все выше, добралась до груди и потом поцеловала его в губы, он понял, что и сам уже инстинктивно отвечает на ее ласки. Он отвечал на ее страстные поцелуи, и его собственное возбуждение росло.

Внезапно он резко прижал ее к себе и быстрым движением перекатился – так, что она оказалась внизу. Он взял ее голову, погрузив руки в облако темных волос. Он целовал ее все нежнее, все самозабвеннее, их языки сплелись. Он крепко закрыл глаза, почти зажмурился, чтобы не видеть ее лица так близко от своего. Его руки уже не держали ее голову, они перебрались ниже и жадно ласкали и гладили ее полную, соблазнительную грудь, с напрягшимися, твердыми сосками. Он обнял ее за плечи, просунул руки ей под лопатки, потом они соскользнули к нежным округлостям ягодиц; он приподнял ее, прижимая к себе, чтобы изгибы их тел совпадали. Он уже чувствовал себя достаточно сильным и твердым, чтобы быстро войти в нее, легко и умело. Вместе они нашли нужный ритм, их движения убыстрялись, еще… еще… глубже… дальше… возбуждение нарастало… сердце, кажется, готово выскочить из груди. Она подняла ноги и высоко обхватила его спину, чтобы он мог проникнуть глубже… еще глубже в ее мягкую теплоту.

Темнота… глубина… его здесь ждут… ему здесь рады… его принимают… Он падает… летит в эту бесконечную бархатно-нежную тьму. «Пола. Пола. Пола. Я люблю тебя. Прими меня. Возьми всего меня. Все мое существо». Прекрасное видение сияло перед его мысленным взором – ее лицо; оно было сокрыто под его плотно сжатыми веками. «Пола, радость моя, – молча призывал он. – О, Пола…»

– Шейн, ты делаешь мне больно!

Он услышал этот голос, словно пришедший из страшной дали, и этот голос, словно ножом, отсек источник его жизненных сил.

Его желание улетучилось. Голос вернул его в эту комнату. Назад к ней. Он убил то настроение, которое Шейн так стремительно создавал в себе – и только для себя. Его фантазия разбилась вдребезги.

Он всем своим весом опустился на Дороти и лежал, совершенно не двигаясь. Как будто из него вышел весь воздух, он потерял твердость, и жизненные силы покинули его.

Наконец он прошептал так тихо, что едва можно было разобрать:

– Извини, если я сделал тебе больно, Дороти. Наверно, я не знаю собственной силы.

А про себя добавил с горькой усмешкой: «Пожалуй, ты знаешь мою силу и свое желание подчинять ее себе, чтобы овладеть мной». В тот момент он почувствовал неловкость оттого, что так быстро прошла эрекция, что он не сумел довести акт любви до достойного завершения для них обоих. «Ты должен говорить «половой акт», а не акт любви», – горько подумал он, и его передернуло от этой мысли. Он почувствовал, как в душу проникает и заполняет ее отвращение к самому себе и к Дороти, хотя она ни в чем не виновата.

– Шейн, ремешок от часов врезался мне в спину. Мне, наверное, не нужно было ничего говорить как раз в тот момент, когда ты был на грани… когда вот-вот должно было…

Он закрыл ее губы ладонью, нежно, но твердо, чтобы остановить поток слов. Он не хотел слышать ее извинений. Он не сказал ни слова, он просто еще мгновение лежал, прижавшись к ней, – мгновение, показавшееся ему вечностью. Его сердце бешено колотилось в груди, словно в клетке, горло перехватило, и что-то мешало ему дышать. Он был благодарен ей за то, что она тоже молчит. Наконец он поднялся, легким движением прикоснулся к ее плечу и встал со смятой кровати.

Шейн вошел в ванную, запер дверь и прислонился к ней, чувствуя большое облегчение. Он нащупал рукой выключатель, включил лампу и заморгал от непривычно яркого света. Ванная плыла перед ним, и пол, выложенный белой плиткой, словно вздымался, чтобы опрокинуть его. Вернулись головокружение и тошнота.

Он, спотыкаясь, дошел до раковины, склонился над ней, и его стошнило. Почти ничего не видя, одной рукой он нащупал кран и включил его, чтобы звук бегущей воды заглушил звук рвоты. Его рвало и рвало до тех пор, пока не вывернуло всего наизнанку. Ему казалось, что в желудке у него уже ничего не осталось. Когда чувство тошноты наконец прошло, он вытер рот маленьким полотенцем и выпил несколько стаканов холодной воды. Он стоял с закрытыми глазами и с опущенной головой, крепко держась за раковину.

В конце концов Шейн поднял голову и посмотрел на себя в зеркало. То, что он увидел, ему не понравилось. Покрасневшие глаза, красные круги под глазами, припухшее и отекшее лицо; черные волосы растрепаны и взъерошены. Он заметил пятно ярко-красной помады у рта, взял влажное маленькое полотенце и с остервенением, яростно стер его. Но ярость его была направлена исключительно против самого себя. Она не касалась Дороти. Дороти не виновата. Виноват только он сам.

Он больше не может успешно заниматься любовью с ней – или, уж если на то пошло, ни с одной другой женщиной. Всегда происходит что-нибудь, что возвращает его к реальности, и когда он осознает, что держит в своих объятиях не Полу, как он убедил себя в своей фантазии, все распадается и исчезает, и он не может достичь наивысшей точки. Иногда, когда он отуманен алкоголем, когда его зрение и все остальные чувства притуплены, у него еще как-то получается, но даже эти редкие удачи бывают все реже.

Он смотрел на свое отражение в зеркале – и вдруг, безо всякого предупреждения, его охватил панический страх.

Неужели всегда будет так? Всю оставшуюся жизнь? Неужели у него больше никогда не будет нормальных сексуальных отношений? Неужели он обречен на ущербную жизнь, в которой не будет женщин? Может быть, ему придется добровольно обречь себя на монашеское существование, чтобы не испытывать стыда от неудач? Чтобы избежать в будущем таких ужасных минут стыда и неловкости, как та, которую он только что пережил с Дороти?

Он отнюдь не импотент. Он знает, что этой проблемы у него нет. Все обстоит очень просто: если его партнерша вторгается в его мысли, если она заявляет о себе, не остается безликой и безымянной, у него пропадает эрекция. И сколько он потом ни старается, он не может сохранить ее достаточно долго, чтобы и партнерша, да и он сам, могли достигнуть удовлетворения. Женщина, которую он боготворит, мешает им, вторгается между ними и разделяет их, делая его слабым и бессильным – его, который всегда считался хорошим любовником. Что же ему делать, Господи? Как ему излечиться от этого? Можно ли излечиться? Может быть, ему нужно обратиться к врачу?

Тишина в комнате гнетуще действовала на него. У него не было готовых ответов, что ему делать в этой ужасной ситуации.

Отчаяние захлестнуло его. «Будь все проклято! Проклято!» – мысленно воскликнул он, богохульствуя, и вдруг неожиданно его глаза наполнились слезами беспомощности, обиды и ярости – он даже испугался. В ту же минуту он ужаснулся до глубины души, что так постыдно потерял контроль над собой. Какую-то долю секунды ему хотелось ударом кулака разбить зеркало, разбить это достойное презрения слезливое отражение самого себя, которое смотрит на него из зеркала, словно насмехаясь. Он хотел разбить эти хрустально-чистые образы Полы, которые хранит его мозг. К черту и ее тоже! Он хотел бы разбить эту память о ней, которая так сильно и неизгладимо отпечаталась в его измученном больном мозгу, что, казалось, подчинила себе всю его жизнь, сказывается на всем, что он делает. Временами он ощущал, что стал жертвой этого образа, яркого и полного жизни, который он всегда носит в душе, – ее лицо, ее смех, ее нежный голос, который ему все время слышится. Этот образ так глубоко спрятан в его душе, в его воображении, что он не может избавиться от него, как бы ни пытался.

Он не двигался. Его рука, сжатая в кулак так крепко, что косточки побелели, так и не поднялась. Он резко закрыл глаза, не в силах больше смотреть на себя в эту минуту слабости, прислонился к стене, чтобы прийти в себя, и постоял некоторое время неподвижно, пока не успокоился и не взял себя в руки. Повернувшись, он шагнул под душ, включил краны и отдал себя во власть струящейся воды.

Несколько минут спустя он вышел из-под горячего душа, взял банное полотенце и энергично растерся. Потом нашел еще одно свежее полотенце и повязал его вокруг пояса. Затем достал из шкафчика под раковиной свой туалетный набор, который оставил здесь несколько недель назад. Он почистил зубы, прошелся электрической бритвой по подбородку, чтобы убрать едва заметную сизую тень от щетины, которая всегда появляется к вечеру, немного брызнул одеколоном на лицо и причесал мокрые волосы.

Он почувствовал себя освеженным, больше похожим на себя – спокойно-сдержанным, полностью владеющим собой. Он на долю секунды задержал взгляд на своем отражении, не понимая, как это может быть: он – большой, сильный и здоровый молодой мужчина двадцати семи лет. У него богатырский рост, хорошее тренированное тело и могучая сила; у него хорошая голова на плечах – под стать его крепкому физическому сложению такой же могучий интеллект… И все же… на самом деле, он так уязвим. «Наш мозг – это очень хитрая штука, – думал он. – Он так тонко устроен, что человека очень легко вывести из состояния душевного равновесия. А логика сердца? Разве кто-нибудь может ее объяснить?»

Отвернувшись от зеркала, он сделал глубокий вдох и приготовился к неизбежной сцене с Дороти. Сегодня он пришел к ней, хотя чувствовал, что этого не следует делать, – он не мог дождаться, когда же он наконец уедет и они расстанутся.

Он открыл дверь из ванной, моргнул несколько раз, войдя в наполненную тенями спальню, пока глаза не привыкли к темноте. В комнате было тихо, и он подумал, что, может быть, она заснула – он был бы очень рад. Он нашел на ощупь на стуле свою одежду, которую оставил там не очень давно, надел трусы и носки, развязал полотенце. Он надел рубашку и быстро застегнул ее, натянул брюки и застегнул молнию.

В этот момент зажглась лампа на тумбочке у кровати, залив комнату холодным ярким светом.

– Ты что, уходишь? – резко спросила Дороти. В ее голосе слышались возмущение и бешенство.

Шейн повернулся к ней.

Он не мог смотреть на нее. Просто был не в силах встретиться с ней взглядом. Он знал, что в ее глазах прочтет обиду и укор, поэтому смотрел на дальнюю стену комнаты.

– Я должен идти. – Он сел на стул и начал надевать ботинки, все время чувствуя на себе ее взгляд.

– Как ты смеешь! – воскликнула она, резко сев на кровати, так что даже стукнулась об изголовье. Сердитым движением она натянула на себя простыню. – Ты приходишь сюда, не предупредив меня заранее, пьешь мой виски, занимаешься со мной любовью, не очень успешно к тому же, исчезаешь в ванной на полчаса, оставив меня на взводе. – Она сердито посмотрела на него и добавила тем же резким обвиняющим тоном: – Потом ты украдкой возвращаешься сюда и спокойненько начинаешь одеваться в темноте, как будто ты ничем мне не обязан. Ты явно собирался потихоньку смыться на этот свой чертов ужин.

Он поежился. Вздохнув про себя, он встал и подошел к кровати, сел на краешек, взял ее за руку. Ему хотелось уладить все по-хорошему, расстаться с ней по-дружески. Она вырвала руку и прижала ее к своим дрожащим губам, пытаясь унять слезы, готовые пролиться из ее темных глаз.

Шейн сказал очень нежно:

– Пожалуйста, не расстраивайся. Я же говорил тебе про ужин еще на прошлой неделе. И я еще раз напомнил про него, как только приехал сегодня. Несколько часов назад это тебя как будто не волновало. Мне показалось, что ты рада мне.

– Зато теперь волнует, – выдохнула она, закашлявшись при этом. – Я не думала, что ты оставишь меня одну в свой последний вечер в Йоркшире. Особенно после того, как мы провели несколько часов в постели. Я думала, мы поужинаем вместе – мы же всегда так делаем – и что ты здесь переночуешь, Шейн.

Он молчал и не смотрел на нее. Ему было неловко.

Она по-своему истолковала его сдержанность.

– Извини, что я испортила тебе все в последнюю минуту, Шейн, – прошептала она, ее голос немного смягчился, она теперь говорила более заискивающим тоном. Она решила, что скорее добьется своего, если будет вести себя более примирительно. – Пожалуйста, скажи, что ты прощаешь меня. Я тебя так люблю. Я просто не вынесу, если ты будешь на меня сердиться.

– Я не сержусь, и мне нечего тебе прощать, – проговорил он, стараясь быть терпеливым. В душе ему так хотелось поскорее уехать. – Не начинай бичевать себя или надевать власяницу. Поверь, это все не имеет значения – честное слово, Дороти.

Она услышала какую-то странную ноту в его голосе. Она не понимала толком, что это такое, но все равно вспылила.

– Это имеет значение для меня, – резко ответила она, от ее мягкости не осталось и следа.

Поскольку он не отвечал, она воскликнула с горячностью:

– Сегодняшний день окончательно доказывает мне это.

– Доказывает что? – спросил он утомленно.

– Что у тебя не получается со мной, потому что есть другая женщина, Шейн, и я думаю, ты поступаешь непорядочно, используя меня таким образом.

Его удивило, что она, сама того не зная, догадалась о настоящей причине, но он попытался скрыть это. Шейн сразу же поднялся. Движения его были порывистыми. Он отошел от кровати.

– Я не использовал тебя, – возразил он и плотно сжал губы, взглянув на дверь.

– Я не использовал тебя, – зло передразнила его она, ее губы презрительно скривились. – Еще как использовал. И, между прочим, я считаю, что твой друг Уинстон Харт – такой же подонок, как и ты, раз не пригласил меня на сегодняшний ужин.

– Это не он дает ужин – его устраивает Элисон Ридли, а она не знакома с тобой и не знает о наших отношениях. Мы с тобой с самого начала договорились, что каждый будет жить своей собственной жизнью, у каждого будут свои друзья, и мы не будем становиться парой, – воскликнул он, повышая голос. – Мы всегда считали, что наши отношения нас ни к чему не обязывают… если не ошибаюсь, и ты так хотела.

Шейн остановился на минуту, сдерживая поднимающееся раздражение.

– К тому же, до сегодняшнего дня тебя никогда не интересовали мои приятели, – напомнил он уже более спокойным и безразличным тоном.

– Сейчас я уже так не думаю. Пожалуйста, возьми меня с собой, Шейн. Я очень хочу пойти туда с тобой. Очень. Это же твой последний вечер. Пожалуйста, дорогой мой, – упрашивала она его с обольстительной ласковой улыбкой, которая сникла, натолкнувшись на его холодный и неуступчивый взгляд.

– Ты же знаешь, что это невозможно, тем более сейчас, уже поздно пытаться что-то изменить в последний час. И потом, это ужин, где рассчитывают на определенное количество мест за столом. Пожалуйста, не пытайся теперь заставить меня надеть власяницу. – Он устало сделал шаг к двери.

– Я знаю, что меня не хотят видеть в твоем драгоценном узком кругу! – в раздражении прокричала она, еще больше распаляясь. – Боже мой, меня просто тошнит от вас всех! Семейство О'Нилов, Хартов, Каллински… от всех этих тесно сплоченных высокомерных зазнаек! Никто не может войти в этот избранный круг. Для нас, простых людей, нет места в вашей компании выскочек. Можно подумать, что вы принадлежите к королевскому роду – так вы себя ведете, такой вид напускаете на себя, так манерничаете и кривляетесь. И ваши вонючие деньги! – с презрением и ненавистью выкрикнула она, лицо ее выражало ожесточение. – Вы все – грязная шайка снобов – все без исключения. К тому же, если хотите знать, что я о вас думаю, склонные к кровосмешению – все время табунитесь вместе в разреженном воздухе своих роскошных поместий, отгородившись от всего остального мира. Противно!

Шейн был удивлен и шокирован яростью ее выпада, он смотрел на нее ледяным взглядом и чувствовал, как в нем нарастает брезгливость. Его возмутили ее слова и ее ненависть, но он сразу же взял себя в руки, решив не поддаваться на провокацию и не отвечать тем же.

Наступила неловкая пауза.

– Мне пора идти. Я очень опаздываю. – Это было сказано довольно ровным и спокойным тоном, но внутри у Шейна все кипело. Он пересек комнату; не затягивая, набросил галстук на шею, перекинул через плечо пиджак.

– Мне жаль, что мы расстаемся на такой ноте, – сказал он, осуждающе глядя на нее. – Но я думаю, нам больше нечего сказать друг другу. – Он пожал плечами. – Я надеялся, что, по крайней мере, мы сможем остаться друзьями.

– Друзьями! – повторила она вслед за ним пронзительно-резким голосом, снова взрываясь. – Ты, должно быть, спятил. Что же ты стоишь? Давай-давай, убирайся отсюда! Иди к своей даме сердца. Не сомневаюсь, что она-то приглашена на этот ваш ужин!

Она истерически рассмеялась сквозь слезы, которые мешали ей видеть, потом провела рукой по глазам, пытаясь найти хоть каплю силы и совладать с собой, но безуспешно. Подавив рыдание, она закричала:

– Должна признаться, одно мне любопытно: почему ты снова и снова приползаешь сюда, в мою постель, взведенный до предела и мечущийся от неосуществленного желания, готовый трахаться с кем угодно, если кто-то другой владеет твоим сердцем? Она что – наследная принцесса одного из кланов? Настолько воспитанная и утонченная леди – такая целомудренная и девственная, что ты и помыслить не можешь о том, чтобы испортить ее? В чем дело Шейн? Неужели у тебя кишка тонка переспать с ней до того, как вас соединят узы брака и благословят ваши семейки? Или, может быть, она не проявляет интереса к тебе? Неужели твои роковые чары не имеют власти над ней? Неужели ты у нас не совсем неотразимый… – она не закончила фразу, увидев, как он изменился в лице от боли, сообразив, что каким-то образом догадалась о настоящей причине, хотя и случайно.

– Шейн, прости меня, – в ту же минуту извинилась она, полная раскаяния. Ей стало по-настоящему жаль его, она испугалась, что на этот раз зашла слишком далеко.

Она выпрыгнула из кровати и, путаясь в рукавах, накинула халат.

– Шейн, прости меня! Я не хотела! Я, честное слово, не хотела быть жестокой и причинить тебе боль. Я люблю тебя, Шейн. С самого первого дня нашей встречи. Пожалуйста, прости меня. И забудь о том, что я только что говорила. – Она расплакалась.

Он не отвечал. И больше не смотрел на нее.

Он вышел. Дверь за ним захлопнулась. Это был конец.

Шейн прошел через прихожую, открыл дверь и вышел из квартиры Дороти. Он сломя голову сбежал по лестнице. У него стучало в висках, спазм сжал желудок, и снова к горлу подступила тошнота.

Он пробежал через лужайку, открыл дверь своей машины и быстро сел в нее. Машина с ревом рванула с места. Он вцепился руками в руль, на его лице застыла маска ярости, на виске пульсировала жилка.

Когда он доехал до Стрея – открытой и продуваемой всеми ветрами городской площади в центре Хэрроугейта, он притормозил и остановился.

Несколько минут Шейн сидел и курил, приводя свои мысли в порядок и успокаивая свои издерганные нервы. В его черных глазах застыло тревожное и отсутствующее выражение. Потом он нетерпеливо погасил сигарету – вкус никотина вдруг показался ему отвратительным. Голова болела, в ушах еще звенели обличительные слова Дороти Мэллет. Она проявила крайнюю несдержанность, которую нельзя объяснить никакими обстоятельствами. Впрочем, это вообще было довольно характерно для нее. Она и раньше устраивала ему сцены ревности, и ему уже пора было привыкнуть к ее скандалам, к взрывам ее необузданного темперамента.

Он вдруг неожиданно осознал, что в его поведении по отношению к Дороти не было ничего, за что он должен казнить себя. Он всегда был добр и внимателен к ней. Он – порядочный человек, у него есть моральные принципы и понятие о чести; более того, он ни за что в жизни сознательно не обидел бы ни ее, ни любую другую женщину.

Он вспомнил те гадости, которые она ему наговорила. Особенно ее слова о другой женщине в его жизни были как удар ниже пояса. Но совершенно очевидно, что она била наугад, высказывала только свои предположения – ведь она никак не может знать, что он любит Полу. Никто не знает. Это – его секрет.

Реальности жизни ясно предстали перед ним, он посмотрел им в лицо и ощутил сильный удар. Сердце предательски сжалось: нет никакой надежды, что Пола будет когда-нибудь принадлежать ему. Несомненно, она очень любит Джима Фарли. Он видел во время приема сегодня: это было написано на ее лице. И не только это – теперь она мать… они все вместе – семья. Она была очень рада видеть его сегодня на крестинах – это было видно, но, несмотря на ее дружеское расположение и приветливость к нему, она была поглощена мыслями о муже и малышах.

Шейн зажмурил глаза, лицо его исказила гримаса отчаяния. Его любовь безнадежна, у нее нет будущего. Он знает это уже очень давно, и все же в его сердце теплилась искра надежды, что может случиться нечто, – и все изменится. Конечно, этого не будет. Он должен с корнем вырвать Полу Фарли из своего сердца, уничтожить ее следы в своей памяти – как он решил вчера на равнине. Он хорошо понимал, что это будет нелегко. Но, с другой стороны, необходимо попытаться сделать это, собрав всю свою силу воли. Он должен сделать так, чтобы его жизнь в Нью-Йорке стала другой… Это его последний и единственный шанс сделать свою жизнь достойной того, чтобы ее стоило прожить. Теперь он укрепился в этой решимости.

Наконец Шейн открыл глаза, повернул голову и выглянул в окно машины, отгоняя воспоминания о Поле, его любимой и дорогой Поле… «Она – замужняя женщина, мать», – напомнил он себе.

Встряхнув головой, он наконец вернулся в настоящее и вспомнил, где находится.

Он заметил нарциссы, слегка покачивающиеся от недавно поднявшегося ветерка – ярко-желтые поляны на фоне недавно зазеленевшей травы. «Надо было купить цветов для Элисон», – рассеянно подумал он, вспомнив об ужине. Он взглянул на часы на приборной доске. Они показывали половину восьмого. Магазины уже закрыты… а он опаздывает. Но если он хорошенько поспешит и немного полихачит, то сможет добраться за полчаса.

Он включил радио и нашел одну из станций Би-би-си, всегда передающую классическую музыку. Звуки «Канона» Пэчилбэла заполняли машину. Шейн выехал на основную дорогу.

Через несколько минут «феррари» летел по направлению к известному своим собором старинному городку Рипон, где жила Элисон Ридли. Он гнал и гнал машину, полностью сосредоточившись на дороге, которая бежала ему навстречу.