"Тени старого дома" - читать интересную книгу автора (Майклз Барбара)

Глава 5

I

На следующий день Би должна была поехать с Роджером осматривать достопримечательности. Они собирались уехать рано.

Я помню, что проснулась с глубокой благодарственной молитвой. У меня было пять или шесть часов для того, чтобы разобраться, что я должна ей сказать.

Может показаться смешным, что после того, как я стала свидетельницей того, как весь осязаемый мир перевернулся вверх тормашками, меня больше всего волновал вопрос: что сказать Би? Но в действительности это был непростой вопрос. Если бы в это была вовлечена я одна, я могла бы уговорить себя, что ничего необычного не случилось. Психоанализ и современный скептицизм дают нам обильный материал на эту тему и уверяют нас, что тут практически все нормально. Даже экспромтом я могла бы дать несколько четких объяснений тем двум голосам, которые, как мне казалось, я слышала. Но Би слышала их тоже.

Если она страдала расстройствами и нарушениями в гормональной системе, то, значит, то же было и со мной. Правдоподобные фразы типа «коллективные галлюцинации» и «массовый гипноз» толкали мои мысли в ложном направлении, У меня не было сомнений, что это самоутешающая глупость. Опытный мим с помощью жестов способен создать для своей аудитории мир людей и объектов. Насколько более впечатляюще поведение человека, реально поверившего в то, что он якобы видит, настолько велика была вера Кевина в существование своей возлюбленной, что он оказал ни меня гипнотическое действие и заставил поверить тоже. Если бы я задержалась там еще на несколько секунд, то увидела бы ее ясно – в белом платье, с позолотой в волосах.

Я уговорила себя поверить во весь этот вздор без особого труда, но все еще оставалась проблема с Кевином. Я не много знаю о психопатологии, но у меня сложилось впечатление, что небольшие сексуальные отклонения в настоящее время считаются болезнью. Возможно, любовные отношения с воображаемым партнером относятся к тем несущественным явлениям, при которых психиатр только пожал бы плечами. Но открывание дверей невидимой женщине? Разговор с ней и получение ответа? У Кевина был низкий баритон, переходящий в бас. Он никогда бы не сумел специально сымитировать нежное сопрано.

Мои неприятные размышления были прерваны стуком в дверь и голосом, выкрикивающим мое имя. Это был голос Кевина – нечто среднее между басом и баритоном. Состояние моих нервов было таким, что я громко закричала в ответ. Кевин быстро распахнул дверь.

– Что за дьявол... – Он внезапно замолчал, глядя на поставленный мною спектакль: стрела от арбалета лежала прямо на кровати, глаза были навыкате и вращались, руки стискивали края простыни под подбородком.

– Ты выглядишь, – сказал Кевин, – как Кларисса Гарлоу, ожидающая похищения. Не бойся, прекрасная дева, я не опасен для тебя. Что случилось – страшный сон?

– Да. То есть нет. Я имею в виду...

Кевин был одет для тенниса. Он уселся в ногах кровати и стал критически изучать меня. Я подавила в себе желание отпрянуть.

– Ты испугалась меня и завопила как не знаю кто, – сказал он. – Я подумал, что тебе плохо или что ты увидела мышь.

– Я не кричу, когда вижу мышь. Я... спала. Ты испугал меня.

– О, прости. Едва ли ты когда-нибудь спала в этот час. Я уже стал думать, не общаешься ли ты с богом или что-нибудь в этом роде.

– Забавно, – сказала я.

– Ты будешь играть в теннис?

– Ради бога, я даже не попила кофе. Как можешь ты делать такие неприличные предложения?

Кевин усмехнулся:

– Моя дорогая девочка. Если ты считаешь, что данное предложение неприлично, подожди, и ты услышишь в моем исполнении отрывки из произведений драматургов времен Реставрации. – Загадочное выражение появилось на его лице. – Что ты делаешь здесь? Тебя не было в твоей комнате, там были вещи Би. Из чего я сделал умный вывод, что вы поменялись комнатами. Как это произошло?

Пережитое в нынешнюю ночь быстро уменьшалось в размерах и становилось рядовым и не очень страшным сном. Несомненно, этот человек не был тем видоизмененным Кевином, находящимся в трансе. Его прямой вопрос давал мне благоприятную возможность углубиться в эту тему, однако я подбирала слова с осторожностью.

– Я говорила тебе вчера, – сказала я. – Разве ты не помнишь?

– О да, действительно. Я думал о чем-то еще в тот момент. Чья это идея?

Лицо Кевина вытянулось. Я могла бы громко расхохотаться. Я нанесла удар по его драгоценному мужскому самолюбию. Его реакция была настолько предсказуемой, что я пожалела, что не дала ему возможность оставаться в плену своих иллюзий.

– Ох, – сказал он.

– Очевидно, ты храпел.

Не может быть!

– Ну, ты издавал какие-то звуки, весьма специфические.

– Мне раньше никогда не жаловались.

Выражение его лица менялось: теперь на нем была написана не уязвленная гордость, а оскорбленность. Он застыл в бездействии. У него явно не осталось ни малейшего воспоминания о том, что случилось. Было ли это хорошим знаком или плохим? Я не знала, что подумать.

Я обещала присоединиться к нему на теннисном корте, как только позавтракаю. Когда я пришла туда, он колотил мячами о стенку и все еще дулся на мои выпады. Игра вернула ему хорошее настроение, он в пух и прах разбил меня, как обычно, и это превратило меня в ком покрытой потом протоплазмы. Погода была жаркой, воздух – влажным, и к тому времени, когда мы закончили игру, у вершин холмов начали собираться облака.

К полудню воздух был как в турецких банях, но дождя все еще не было. Мое физическое состояние еще более усугублялось мечущимися мыслями. Мои мозги напоминали мне гороховый суп. Я решила искупаться. Тепловатая вода была приятной, но это не облегчило мои размышления. Я дрейфовала на спине в состоянии полнейшей прострации, когда появился Кевин. Минуту он стоял, балансируя на краю бассейна с поднятыми над головой руками, затем, подпрыгнув, рассек воду чисто, как ножом. Это было красивое зрелище. Предполагая, что следующими его движениями будет хватание меня за локоть или за руку с последующим утаскиванием в глубину, я прибавила скорость, меньше заботясь о грациозности.

Я заметила – знойная женщина, – что у Кевина очень красивое тело. Когда он раздевался перед купанием, практически все оно хорошо просматривалось. Прошедшей ночью я видела не намного больше, чем много раз до этого. Почему же тогда я была так поражена, как подросток? Что-то изменилось в нем или во мне. Причина в тебе, дорогая Энн, это ты сошла с ума.

Когда первый раскат грома пронесся над деревьями, я выкарабкалась из бассейна, сопровождаемая насмешками Кевина.

– Бассейн – опасное место во время грозы, – прокричала я темноволосой прилизанной голове, лежащей на гладкой поверхности воды и напоминающей о французской революции. Кевин открыл рот для ответа, забыв, что его окружает вода, и скрылся с поверхности. Смеясь, я побежала переодеваться!

Теперь я начала понимать кое-что в человеческой натуре, чего не могла постичь прежде. Почему люди, застигнутые извержением вулкана или каким-либо другим стихийным бедствием и едва не погибшие, расчищают завалы и возвращаются жить на прежнее место? Они делают это, потому что не верят, что это может повториться. Они не верят, что это может снова случиться на прежнем месте. Человеческая натура обладает удивительной способностью игнорировать то, во что не хочет верить. Здесь я одна находилась рядом с человеком, принимающим среди ночи воображаемую леди; и двенадцать часов спустя после присутствия на этом спектакле я убеждаю себя, что все это было во сне.

Он был таким нормальным! Несмотря на едкие замечания, он ненамного отстал от меня, когда я сбежала из бассейна. Вместе мы проделали хорошо знакомую работу по подготовке дома к непогоде – закрыли окна и собрали животных. Вместе мы сидели в библиотеке: Кевин с консервной банкой пива, я со стаканом кофе со льдом. Мы подшучивали над бедной Эми, которая пыталась забраться к Кевину на стул. Я гладила Петтибоун, которая сидела у меня на коленях и неистово мурлыкала.

– Она любит меня, – сказала я.

– Кошки мурлыкают, когда нервничают, – сказал Кевин. – Она, наверное, боится грозы.

– Премного благодарна.

Небо за окном было по-ночному темным. Кевин включил лампу позади своего стула и придвинул книгу. Это был красивый том, искусно переплетенный с помощью коричневой телячьей кожи с золотыми тиснеными рисунками.

– Что ты читаешь? – спросила я лениво.

– Это? Это история Мандевиллей – семьи, которая последней владела этим домом в Англии.

– Фамилия звучит знакомо.

– Для меня нет. Эти люди ничем не выделялись. Они были очень инертны.

– Тогда почему ты читаешь это?

– Черт меня знает, – сказал весело Кевин. – Наверное, я надеюсь открыть какой-нибудь громкий скандал викторианского периода.

– О том, кто в действительности скрывался под именем Джек Потрошитель? – предположила я. – Или имя любовницы принца Альберта?

– Я не знал, что у него была любовница.

– Он должен был ее иметь. Никто не смог бы быть чистым и лояльным по отношению к такой скучной женщине, как королева Виктория, и ни разу не сбежать от нее к кому-нибудь.

– Если это так, то она не принадлежала роду Мандевиллей. Они не отличились ничем интересным.

– Насколько я понимаю, именно у них наш друг Рудольф купил этот дом?

– Совершенно верно. Среди них к 1925 году не осталось ни одного мужчины. Оба сына погибли во время первой мировой войны. – Кевин отбросил книгу в сторону. – Мне придется вернуться еще дальше назад, – сказал он как бы про себя.

– Назад? Куда?

– К людям, которые владели домом до Мандевиллей. Только четыре поколения из них жили в нем – они купили дом в начале девятнадцатого века у семьи с фамилией Левендорп.

– Ну?

– Дело в том... – Кевин осторожно наблюдал за мной. – Если ты будешь смеяться, я положу в твою постель жабу.

– Я не буду смеяться.

– Такое место, как это, подобно вере, ты понимаешь? Я последний, вернее, последний по счету в длинной цепочке людей, которые жили здесь, смотрели на дом как на прибежище, поддерживали его жизнь, можно сказать. Он дает человеку чувство вечности, редкое в наши дни. Я хочу сказать, что некоторым камням в этих стенах свыше пяти веков.

– Нет, не пять веков, а пять миллионов лет. Именно тогда Земля образовалась из раскаленной плазмы. Это похоже на исследование своей родословной, – сказала я с пренебрежением. – Все мы произошли от кого-нибудь. Для меня нет разницы, то ли это Юлий Цезарь, то ли один из его рабов.

Его глаза блестели. Кевин наклонился вперед, готовый привести аргумент. Но в это время прогремел гром подобно взорвавшейся над головой бомбе. Котенок и я одновременно подпрыгнули.

– Испугалась? – спросил Кевин.

– Я не люблю бурь.

– Хочешь сесть ко мне на колени? Я предпочел бы тебя Эми.

Его взгляд говорил, что он подразумевает больше того, что сказал. Я могла бы принять приглашение, но в это время хлопнула передняя дверь и в холле раздались голоса.

Они вошли смеясь. Очевидно, над шуткой, которую ни я, ни Кевин не слышали. Руки Би откидывали мокрые завитки волос со лба. Роджер отряхивался, как большая собака. Они не держались за руки и не прикасались друг; к другу, но в ту минуту, когда я увидела лицо Би, я поняла, что между ними что-то происходит. Этого нельзя передать словами ни себе, ни кому бы то ни было; но это было так же видимо, как улыбка, так же осязаемо, как объятия.

Роджер уселся на предложенный стул и выпил стакан тонизирующего напитка. Мы говорили о том, где они побывали и как им удалось только что избежать грозы. После слабого подобия сопротивления Роджер приняли приглашение на ужин. Он пошел на кухню вместе с Би, и я не предложила помощи своим добровольным слугам. Как только они покинули комнату, Кевин начал рыться среди бумаг на столе, как будто ища что-то. Видя, что он yе склонен ни к разговору, ни к чему бы то ни было, я взялась за кроссворд. Котенок мурлыкал, дождь барабанил в окно. Мои веки смыкались.