"Маска любви" - читать интересную книгу автора (Картленд Барбара)

Глава 3

Герцог проснулся и потянулся на удобной кровати, которую очень придирчиво отбирал для своей яхты.

Хотя герцог не любил мишуру на морских судах, он твердо решил, что его корабль, на который он не только потратил огромные деньги, но и на котором проводил непомерное количество времени, должен быть самым роскошным и современным судном, когда-либо выходившем с английской верфи.

Он спал всего несколько часов, потому что до окончания игры оставался в казино. Храмами любви и роскоши назвал их один знаменитый венецианец, и все аристократы в городе, — и сенаторы, и молодое поколение, считали особым шиком иметь свое собственное казино.

— Это то же самое, — объяснил герцогу тот же венецианец, — как для француза иметь свой petite mai-son[5] в Париже. Скажу больше, мы стали такими беспутными в Венеции, что здесь есть даже небольшие тайные казино для знатных дам!

Первоначально азартные игры находились в ведении государства, и великий Ридольто оставался в деле до 1774 года со все возрастающей популярностью.

Но Синьории пришлось лицом к лицу столкнуться с тем неприятным фактом, что сенаторы продают мебель, картины и предметы искусства, а часто даже собственные дворцы, чтобы расплатиться с карточными долгами.

Совет Десяти счел, что патриции порочат образ аристократа, вымаливая у ростовщиков денежные средства, на которые могли бы жить, а скорее всего, снова вернуться к карточным столам.

Игру запретили, хотя потеря дохода от нее нанесла огромный удар по финансам Венеции. Один автор писал об этом:

«Все венецианцы — жертвы ипохондрии; евреи ходят с лицами кислыми, как лимон, лавки пустуют, изготовители масок голодают, а джентльмены, которые привыкли сдавать карты по десять часов в день, находят, что их руки теряют ловкость. Очевидно, никакое государство не может существовать без помощи порока».

Впрочем, эти страдания скоро кончились. Карточные игры возобновились — только уже нелегально — в кафе, в задних комнатах парикмахерских, в частных домах, и, наконец, появились казино.

Красиво меблированные и украшенные, они располагались по большей части в лабиринте улочек вблизи Святого Марка.

Конечно, казино были идеальным местом для любовных свиданий, но главной оставалась игра, и огромные суммы переходили там из рук в руки каждый вечер во время пото или фараона — самых популярных в Венеции карточных игр.

Герцог, будучи опытным игроком, выигрывал весь прошлый вечер и теперь, лежа в постели, подумал, что это было приятным окончанием его визита.

Ничто больше не удерживало его в веселом и фривольном городе, и герцогу вдруг страстно захотелось снова оказаться в Англии со своими лошадьми и со своими друзьями.

Что касается переговоров с Коллегией, его миссия не удалась, но герцог и не ждал успеха.

По крайней мере он сделал все от него зависящее, чтобы выполнить поручение мистера Питта, и что бы ни случилось в будущем, венецианцы не смогут пожаловаться, что их не предупредили.

Когда герцог подумал о беззаботных, любящих удовольствия людях, которых он встретил здесь, в Венеции, он пророчески почувствовал, что очень скоро их ждет неприятное пробуждение к реальности. Но лично он ничем больше помочь не может.

Он протянул руку и властно позвонил в колокольчик.

Почти тотчас же открылась дверь, и Хедли, камердинер, служивший у герцога уже много лет, вошел в каюту.

— Доброе утро, милорд, — поздоровался он, отдергивая занавески на иллюминаторах.

— Передай капитану, — сказал герцог, — пусть немедленно готовится к отплытию.

— Слушаюсь, милорд, но мадам еще не пришла.

Герцог сел в постели.

— Ты уверен? — спросил он. — Я спросил ночного вахтенного, когда вернулся около четырех утра, и он сказал, что мадам уже на борту.

— Возможно, он ошибся, милорд, — ответил камердинер, — или мадам снова сошла на берег. В Венеции никто, похоже, не ложится спать до завтрака.

— Да, возможно, так и было, — согласился герцог.

Он говорил спокойно, но в действительности здорово рассердился. Это так похоже на Одетту, подумал герцог, отсутствовать, когда она нужна ему.

Он предупредил ее накануне, что намерен покинуть Венецию в самое ближайшее время, хотя не решил еще, когда именно.

«Одетта не обрадуется», — с гримасой подумал герцог, расхаживая по каюте.

В очередной раз он сказал себе, что был глупцом, взяв любовницу в плавание. Можно не сомневаться, что ее неизбежные жалобы и бесконечные стоны отравят ему все обратное путешествие.

Проектируя свою яхту, герцог подумал и о ванной комнате.

Воду приходилось качать вручную, но по крайней мере он имел возможность с помощью своего камердинера ежедневно принимать ванну, когда стояли жаркие дни.

Чистота не числилась среди добродетелей многих известных джентльменов в окружении принца Уэльского, хотя его королевское высочество так же привередливо относился к своей персоне и своему белью, как и к своей внешности.

Но герцог всегда был исключительно чистоплотен, и сейчас, нежась в ванне, решил, что как только они выйдут в открытое море без нечистот, которыми полна лагуна, он поплавает.

В отличие от большинства своих современников он был сильным пловцом, и хотя принц Уэльский только-только познакомился с морским купанием в Брайтоне, герцог плавал с детства.

Однако он прекрасно понимал, что вода в Венеции опасна для здоровья.

Дома на каналах стояли словно корабли с разноцветными парусами на усыпанных цветами палубах. Они выглядели романтично и поэтично, их стены снизу на фут заросли нежным зеленым мхом, что казалось особенно романтичным, когда гондолы скользили между портьерами бархатистой зелени.

Но, увы, сточные устройства были очень примитивными, и все помои просто выливались из окон в канал, сносились течением в лагуну, а оттуда в море.

Приняв ванну, герцог оделся со своей обычной скрупулезной тщательностью: его галстук являл собой триумф точности, сюртук сидел без единой морщинки, а сапоги ослепительно сияли — к чести усердного Хедли.

Завтрак был подан в салоне, обставленном с великолепным вкусом. Изящную старинную мебель дополняли несколько морских картин из деревенской усадьбы герцога.

Было еще самое начало дня, так как герцог привык вставать рано. Но он уже несколько раз смотрел на свои золотые часы, думая, как быть с Одеттой, пока не услышал ее голос на верхней палубе.

Герцог намеренно продолжил завтрак, пока дверь салона не распахнулась и не появилась она — видение в вечернем платье с бриллиантовым колье, сверкающем на шее в утренних лучах солнца.

— Ты очень поздно, — заметил герцог, медленно вставая, — или следует сказать — рано?

— Что происходит на палубе? — резко спросила Одетта. — Такое впечатление, будто ты готовишься выйти в море.

— Так и есть! И раз ты вернулась, мы отплываем немедленно.

Одетта крикнула так, что в салоне зазвенело:

— Ты хочешь сказать, что покидаешь Венецию?

— И немедленно! — отчеканил герцог.

Он равнодушно посмотрел на нее и удивился, почему это прежде он находил ее привлекательной.

Впрочем, Одетта была по-своему неповторима. Наполовину француженка, она пленяла мужчин своим пикантным и соблазнительным личиком: уголки ее алых губ загибались вверх, а глаза чуточку косили.

Она не была красавицей, но обладала несомненным очарованием, и как танцовщицу кордебалета оперного театра, ее высоко ценили все денди с Сент-Джеймс-стрит.

Но герцог увел ее прямо у них из-под носа, что тогда казалось ему почти подвигом.

Теперь же он ясно понял, что это была пустая победа, и Одетта больше нисколько его не интересует.

— Неужели ты всерьез хочешь вернуться в Англию и снова терпеть это тяжкое и смертельно скучное плавание, даже не повеселившись как следует в самом очаровательном городе мира? — страстно воскликнула Одетта.

— С меня и этого веселья хватит, — ответил герцог. — Ты видела карнавал, Одетта, и поверь, еще одна такая неделя покажется тебе крайне утомительной.

— Я не поеду! — взорвалась танцовщица. — Ты слышишь? Я не поеду! Я наслаждаюсь здесь, я пользуюсь успехом! Я не уеду, пока не буду готова ехать.

Наступило молчание. Одетта вызывающе посмотрела на герцога, и ее темные глаза засверкали от гнева, встретив непреклонное выражение в серых глазах любовника.

— Конечно, — проговорил он медленно, — ты вольна делать, что пожелаешь. Если хочешь остаться, оставайся, но я возвращаюсь в Англию.

— Значит, я не поеду с тобой! — яростно ответила Одетта. —Я переберусь в отель, но вряд ли мне придется долго торчать там!

— Охотно верю, — — отозвался герцог, — и, конечно, ты должна позволить мне платить за твое жилье, пока ты не найдешь кого-то другого, кто будет заботится о тебе.

— Я не поеду! — отрезала танцовщица. — Этой ночью меня осыпали такими комплиментами, и столько джентльменов заверяли меня в своей преданности, что, уверяю тебя, я очень скоро найду кого-нибудь настолько же щедрого, каким, я ожидала, будешь ты, и бесконечно более приятного.

С этими словами Одетта выбежала из салона.

Герцог с циничной улыбкой на губах последовал за ней, направляясь в свою каюту, где находился письменный стол и хитроумный тайник, в котором он держал свои деньги и ценности.

Закрыв дверь каюты, герцог нажал на потайную пружину в резной деревянной панели, которыми были обшиты стены. Панель отодвинулась, открывая сделанный по особому заказу тайник.

Он был так хорошо спрятан, что никому и в голову бы не пришло, что в стене что-то есть.

Герцог отпер золотым ключом дверцу и извлек большую пачку банкнот и несколько золотых соверенов. После чего, заперев тайник и вернув на место панель, он сел за стол, чтобы выписать чек.

Герцог проявил щедрость не только потому, что мог позволить себе это, но и потому, что такова была его натура.

Кроме того, сказал себе герцог, он сам виноват, что общение с Одеттой на пути в Венецию не оправдало ожиданий.

Ему следовало лучше разбираться в людях, ему следовало знать, что веселое, живое создание из кордебалета не вынесет тягот морского путешествия, и что привлекательное лицо — не компенсация за банальный разговор.

«Я учту на будущее, — сказал себе герцог с кривой улыбкой, — что никогда не следует пересаживать женщин из одной среды в другую».

При этом он вспомнил Катерину и то, с какой печалью девушка говорила ему, как она тоскует по Лондону, и как она несчастлива в Венеции.

— Это только подтверждает мою мысль, — произнес он вслух.

— Вы что-то сказали, милорд?

Герцог удивленно поднял голову: он не слышал, как Хедли вошел в каюту.

— Не тебе, Хедли, — ответил он добродушно, — я говорил себе, что от женщин одни неудобства. Капельку поразвлечься с ними — и хватит; хорошенького, как говорится, понемножку.

Камердинер не удивился цинизму своего хозяина, он привык к этому.

Хедли был с герцогом с тех пор, как в шестнадцать лет того сочли достаточно взрослым, чтобы иметь личного камердинера, и слуга часто забывал, что его светлость уже унаследовал титул своего отца, и по-прежнему обращался к нему: «господин Валериус».

— Есть женщины и женщины, милорд, — заметил он.

Герцог засмеялся.

— Ты уже говорил это, Хедли, но мне все что-то попадаются одни и те же. Мадам Одетта действительно уходит с яхты?

— Да, милорд.

— Тогда не задерживай ее. Думаю, нам будет гораздо лучше без женских капризов.

— Уверен в этом, милорд, — согласился Хедли.

Он повернулся к двери, но не успел взяться за ручку, как дверь распахнулась и вошла Одетта.

Она переоделась и выглядела очень изысканно в розовом атласном платье и капоре, отделанном перьями того же цвета.

— Я ухожу немедленно, — заявила танцовщица. — Все, что мне нужно, я собрала. Остальной хлам из моей каюты можешь выбросить за борт или отдать следующей дуре, которая примет твое приглашение прокатиться на яхте по залитому солнцем морю!

Она почти выплюнула эти слова в герцога, а потом добавила:

— Какой-нибудь добрый джентльмен, конечно, обеспечит меня новым приданым, в котором я так сильно нуждаюсь.

Поскольку герцог истратил несколько сотен фунтов на ее одежду, прежде чем они уехали из Лондона, ее упрек был, мягко говоря, несправедлив.

Но герцог понял: Одетта уязвлена тем, что он даже не пытался уговорить ее остаться с ним, — как была уязвлена на пути в Венецию, когда герцог находил другие интересы, помимо ухаживания за ней двадцать четыре часа в сутки.

Одетта сочла себя оскорбленной.

И она не была бы женщиной, если бы не захотела отомстить герцогу умалением его щедрости, хотя знала в глубине души, что в этом он превосходит всех, чьим покровительством она наслаждалась в прошлом.

Хедли тактично вышел из каюты, и герцог, сидя за столом, сказал:

— Резкие слова совершенно излишни, Одетта. Я признаю, что ошибся, просив тебя быть моей гостьей. Но ведь мы неплохо провели с тобой тот месяц в Лондоне. И я знал, что, если оставлю тебя в Англии, ты, конечно же, не будешь в жалком одиночестве ждать моего возвращения.

Комплимент несколько смягчил гнев Одетты.

— Должна признать, ты можешь быть очень обаятельным, когда захочешь, — ответила она. — Но в душе, Валериус, ты пират. Ты забираешь у женщины все, что у нее есть, а потом сбегаешь в поисках следующей жертвы.

— Думаю, ты слишком сурова ко мне, — усмехнулся герцог.

— Смейся сколько хочешь, — разозлилась Одетта, — но это чистая правда. Никакой женщине не удержать тебя: мы слишком быстро тебе надоедаем. Все, что я могу сказать, помоги боже твоей жене, когда она у тебя будет!

— Не волнуйся, — парировал герцог, — я никогда не женюсь.

Одетта засмеялась:

— Какой удар для всех трепещущих сердец бомонда! Бедняжечки не спят ночами, придумывая, как им довести тебя до алтаря!

— Они будут разочарованы! — отрезал герцог. — А теперь, Одетта, позволь мне выразить тебе признательность за то счастье, пусть и краткое, что было у нас с тобой. Здесь довольно большая сумма наличными и чек, который будет принят, как ты хорошо знаешь, в любой солидной банковской конторе по всей Европе.

Одетта взяла банкноты и запихнула их вместе с золотыми соверенами в атласную сумочку, висящую у нее на руке.

Затем она прочитала чек и сказала уже мягче и немного удивленно:

— Я должна поблагодарить тебя за это.

— Совсем не обязательно, — ответил герцог.

Одетта снова посмотрела на чек и нерешительно спросила:

— Ты действительно расстроен тем, что я не еду с тобой?

Она явно колебалась в своем решении уйти, и герцог сказал поспешно — даже слишком поспешно для вежливости:

— Нет, Одетта, я не прошу тебя изменить решение. Оставайся в Венеции, наслаждайся. Я вполне понимаю твои чувства. Это очаровательный город для тех, кто видит его впервые.

Одетта нехотя убрала чек в сумочку.

— Мне жаль, Валериус, что все так кончилось. Ты очень привлекательный мужчина, но только на суше.

Герцог засмеялся.

— Что мне всегда нравилось в тебе, Одетта, так это твоя прямота. Позволь ответить тем же комплиментом: ты восхитительная, соблазнительная и совершенно обворожительная на terra firma[6].

Одетта протянула руку. Герцог поднес ее к губам и спросил:

— Есть кому позаботиться о тебе? Танцовщица кивнула:

— Австрийский посол должен зайти за мной в полдень. Я дам ему знать, где я буду.

— Тогда тебе надо поспать, — посоветовал герцог. — Даже карнавал замирает в этот утренний час.

— У меня здесь гондола, — сказала Одетта.

— Тогда позволь проводить тебя до нее. Уверен, Хедли уже отнес туда твой багаж.

Он последовал за Одеттой к трапу и вверх на палубу.

Яхта была пришвартована к пирсу, и герцог увидел, что рядом с ней, покачиваясь на волнах прилива, стоит большая и роскошная гондола с гербом и флагом Австрийского посольства.

Герцог без лишних слов помог Одетте перейти в гондолу, поцеловал ей руку на прощанье и смотрел, как лодка уходит по воде, сияющей золотом в лучах солнца.

Венеция выглядела чудесно этим ранним утром, и герцог постоял минуту, любуясь на красоту ее шпилей и куполов в колышущейся полупрозрачной дымке, которая преобразила все ее великолепие в сказочное видение.

И невольно герцог подумал, не упускает ли он чего-то? Чего-то такого прекрасного, что в самой тонкости своей недоступно его пониманию?

Но потом сказал себе, что хоть Венеция и красива, она по сути своей анахронизм.

Это греза, в которую человек погружался как в сон, но для реальных людей, для мужчин, стремящихся к жизни, а не к очарованию, существовал внешний мир.

Герцог вернулся на яхту. Он знал, что капитан ждет только его приказа, чтобы отдать швартовы и поднять паруса.

— Мы уходим немедленно, капитан Бринтон, — распорядился герцог и, не дожидаясь неизменного «есть, милорд», спустился вниз.

Хедли уносил из салона посуду для завтрака.

— Вы закончили, милорд? — спросил он.

— Сейчас мне не требуется ничего, кроме ветра в лицо и ощущения свободы, — ответил герцог и пошел в свою каюту.

Убрав бумаги, он запер ящик стола и поднялся на палубу.

Герцог всегда любил смотреть, как его корабль выходит из гавани. Что могло быть грациознее и красивее, чем движение «Морского ястреба», когда паруса поставлены, и первый порыв ветра наполняет их со звуком, похожим на щелчок хлыста.

Проход между судами в гавани и теми, что стоят на якоре в лагуне, требовал искусной навигации. Но капитан Бринтон был очень опытным моряком, как и большинство его команды.

Их было сорок человек, — именно столько требовалось для большой и созданной для скорости яхты герцога, — и скоро они уже шли на фордевинде, а оставшаяся далеко позади Венеция казалась просто жемчужиной на горизонте.

Прошло, наверно, часа два, прежде чем герцог вернулся в свою каюту.

Он решил заняться докладом, пока переговоры, которые он вел с коллегией, еще свежи в его памяти, с тем чтобы мистер Питт знал точно, что говорилось.

Герцог сел за стол, вытащил из ящика несколько плотных листов бумаги и выбрал одно из больших белых перьев, которые Хедли всегда держал для него хорошо очинёнными.

Море было спокойным, яхта шла ровно, так что писать не составляло труда, и герцог уже закончил два листа, когда услышал какой-то шорох.

Звук был еле слышным, даже странно, как это он привлек внимание герцога сквозь плеск воды о борт и свист ветра в парусах.

Однако герцог услышал его и поднял голову.

Ему показалось, что звук идет из большого расписного шкафа у стены, в котором Хедли держал его одежду.

Герцог увидел этот шкаф в магазине на Сент-Джеймс-стрит и сразу понял, что он не только хорошо подойдет для яхты, которая тогда как раз обставлялась, но и будет радовать его своим видом.

Шкаф был французской работы, с прелестными рисунками экзотических птиц на филенках и с изящной резьбой, типичной для мастеров, прославившихся своим искусством в прошлом, семнадцатом, веке.

«Уж не крыса ли забралась на борт?» — спросил себя герцог.

Эта опасность существовала всегда, когда судно стояло в гавани, и герцог настоятельно требовал, чтобы любой его корабль был очищен от крыс. В отличие от многих судовладельцев он не считал этих тварей неизбежными членами корабельной команды.

Обеспокоенный этой мыслью, герцог встал и открыл дверцу шкафа.

Не увидев ничего, кроме аккуратного ряда одежды на вешалках, он уже собрался снова закрыть шкаф, как вдруг ему показалось, что на дне есть что-то необычное.

Он открыл вторую дверцу и застыл от изумления. В углу шкафа сидела женщина.

С минуту оба молчали. Затем герцог спросил резко:

— Какого дьявола вы здесь делаете?

— Я… «заяц»… милорд, — ответила незваная гостья, и по голосу герцог понял, что она совсем еще девочка.

Встав без его помощи, незнакомка вышла из шкафа. Герцог недоверчиво уставился на нее.

На девушке было платье из серебряной и белой парчи, великолепное и очень дорогое, а на шее переливалось ожерелье из безупречного жемчуга.

Ее рыже-золотые волосы были того натурального цвета, которым больше всего восхищались и которого больше всего добивались венецианские дамы, но, что удивительно, глаза незнакомки были голубые. Яркая чистая голубизна неба летним днем.

Затем таза герцога перешли с очень красивого овального личика девушки к тому, что она держала в руках.

Герцог даже представить себе не мог, что в одном предмете соберется столько богатства.

Он увидел тиару, сделанную в виде венка цветов, но венка, который был почти короной. Каждый цветок состоял из огромных алмазов, пересыпанных жемчужинами настолько крупными, что они казались почти нереальными.

— Кто вы и что здесь делаете? — спросил герцог.

— Простите… меня, — ответила девушка, — но я не могла… оставаться в Венеции.

Когда она заговорила, герцог не только вспомнил нерешительную мягкость ее голоса, но и узнал ее рот.

— Катерина!

— Да, — ответила девушка.

— Вы сошли с ума! — воскликнул он. — Прийти вот так на мою яхту! Как вы могли поступить столь опрометчиво? Кроме того, вас же будут искать.

Тут корабль слегка накренился, и герцог сказал почти грубо:

— Вам лучше сесть и рассказать мне правду. Кто вы?

Все еще держа в руках изумительное сокровище из алмазов и жемчуга, Катерина села на стул возле стола.

Теперь герцог увидел на ней еще и очень ценную брошь, и бриллиантовый браслет, а на левой руке — бриллиантовое кольцо настолько большое, что казалось слишком тяжелым для ее пальчика.

— Мне нужна правда, — повторил он, так как девушка молчала. — вы украли все эти безделушки, которые принесли с собой?

Его голос был жестким, а глаза испытующе смотрели ей в лицо.

— Нет… не совсем, — ответила Катерина, — они… мне их дали.

— В качестве подарков? — спросил герцог.

— Полагаю… Свадебную… корону… мне дали… взаймы.

— Невеста! — воскликнул герцог. — Так вы сбежали со своей свадьбы?

— С помолвки, — ответила девушка. — Я не могла выйти за него… это… это невозможно! Он стар… очень стар, и в нем есть… что-то, что… пугает меня.

Это звучало совсем по-детски, и глаза герцога, темные от подозрения, немного смягчились, и он сказал уже не так грозно:

— Вы еще не назвали мне вашу фамилию.

— Манин, — ответила Катерина.

Герцог остолбенел.

— Дож говорил мне вчера, что у него в семье свадьба. Вы не… его дочь?

— Его внучка.

— Бог мой!

В восклицании герцога звучало и удивление и ужас.

— Это безумие! — вскричал он. — Вы действительно говорите мне, что сбежали с помолвки, устроенной для вас дожем, что спрятались здесь, на моей яхте и принесли с собой драгоценности, принадлежащие Сокровищнице?

— Только Свадебную корону, — быстро ответила Катерина. — Она была у меня на голове, и я бы сняла ее, если бы… вспомнила о ней. Только когда я сидела в… шкафу, я почувствовала неудобство и поняла, что она… там.

— А остальные драгоценности?

— Жемчуг подарил мне дедушка, а кольцо и остальное… они от… человека, за которого мне велели… выйти замуж.

— Кто он?

— Маркиз Соранцо.

— Старинный венецианский род, — прокомментировал герцог. — Ладно, Катерина, надеюсь, вы сможете объяснить свою выходку, когда вернетесь домой, потому что я намерен немедленно повернуть яхту и доставить вас обратно в Венецию.

Катерина вскочила.

— Нет, вы… вы не сделаете этого! Я не могу… вернуться!

— Боюсь, что выбора нет, — сурово ответил герцог.

Катерина положила Свадебную корону на стол перед собой.

— Я могу оплатить проезд. Возьмите ее… возьмите все мои драгоценности, только отвезите меня с собой в Англию. Я не вернусь… чтобы выйти за этого… человека.

Герцог вздохнул.

— Катерина, у вас истерика. Я не могу и не буду принимать участие в вашем безрассудном бегстве от семьи, и не собираюсь отвечать за вас.

— Вы не можете быть таким бессердечным, таким жестоким, — запротестовала девушка. — Вы не отвезете меня… назад, вы не поступите так предательски!

— При чем тут предательство? — рассердился герцог. — Вы должны понимать, что вы еще очень молоды, а дедушка знает, что для вас лучше всего. Если вас действительно пугает тот человек, за которого вы должны выйти замуж, то, я уверен, ваш дед найдет кого-нибудь другого.

Катерина всхлипнула.

— Нет… Дедушка с величайшим трудом нашел… кого-нибудь, кто женился бы на мне, вот почему они все ждут, что я буду так благодарна… буду пресмыкаться с благодарностью, потому что эта высохшая старая обезьяна готова… сделать меня своей… женой.

Она снова всхлипнула и как-то душераздирающе трогательно добавила:

— Он не хочет меня… ради меня. Ему нужен только… сын.

— Именно по этой причине женятся большинство мужчин, Катерина, — терпеливо сказал герцог.

— Но не когда им шестьдесят! — воскликнула Катерина. — Это ужасно… противно! Когда он… посмотрел на меня и… дотронулся до меня, я поняла, что скорей… умру, чем стану его женой.

Герцог вздохнул.

— Мне жаль вас, Катерина, но многие девушки испуганы перед свадьбой. Это вполне естественно. Я уверен, что вы найдете своего мужа добрым и нежным и вскоре будете наслаждаться жизнью, как все остальные хорошенькие леди в Венеции.

— Наслаждаться? — презрительно спросила Катерина. — С чичисбео —мужчиной, который не мужчина? С человеком, который готов целыми днями изрекать банальности и только и делать, что обсуждать, какого цвета лента предпочтительнее или куда приклеить мушку! Да как бы я могла терпеть такую глупость, такое совершеннейшее скудоумие?

— Боюсь, это ваши трудности, — жестко сказал герцог. — Но я должен повернуть яхту, Катерина, и вернуть вас к вашим дедушке и бабушке.

— А я не вернусь! — закричала Катерина. — Как вы не понимаете, что я сбежала, и они никогда не простят меня? Даже если я вернусь, вряд ли они… примут меня! И даже если примут… я не могу. — выйти… за него! Не могу.

Ее голос дрогнул.

Затем, посмотрев на суровое и непреклонное лицо герцога, она сняла с шеи свое жемчужное ожерелье, сдернула с пальца кольцо и бриллиантовый браслет с руки и отстегнула брошь, которая скрепляла лиф ее платья.

— Возьмите все и высадите меня в ближайшем порту. Все равно, где… Я сама позабочусь о себе… я найду работу… я согласна делать что угодно, лишь бы не выходить замуж за этого отвратительного старого маркиза.

Герцог с улыбкой посмотрел на сверкающие драгоценности.

— Неужели вы пытаетесь подкупить меня, Катерина? Уверяю вас, я не продаюсь.

Девушка стояла неподвижно, ее страдающие глаза умоляли его без слов.

С минуту герцог смотрел на нее, понимая, как она прекрасна, и невольно вспоминая, какими нежными были ее губы.

Потом сказал тихо, но твердо:

— Мы возвращаемся, Катерина.

Девушка вскрикнула, словно зверек, попавший в капкан, и кинулась к открытой двери, а через пару секунд герцог услышал, как она взбегает по трапу.

В первый момент он удивился, не забыла ли девушка, где находится.

Потом вскочил на ноги и бросился за ней, и уже выбегая на палубу, услышал крик: «Человек за бортом!»

Матросы бежали на ту сторону корабля, откуда Катерина бросилась в море.

Герцог взглянул на ее серебряное платье, колышущееся на волнах, на ее белое и мокрое лицо, ее рот, ловящий воздух, и понял, что девушка не умеет плавать.

Он скинул сюртук и прыгнул в воду. Герцог доплыл до Катерины и успел схватить ее в тот самый момент, когда девушка в третий раз показалась на поверхности и больше не задыхалась, не кашляла, а была почти без сознания.

Поддерживая ее одной рукой, герцог поплыл к кораблю. Матросы спустили веревочную лестницу, и так как Катерина совсем не могла двигаться, боцман принял ее у герцога, и вдвоем они кое-как подняли девушку на палубу.

— Поверните ее лицом вниз, — приказал герцог, перелезая через перила.

Катерина лежала в луже воды, ее золотые волосы разметались по плечам, платье намокло и обвисло.

Герцог встал на колени рядом с ней и увидел, что вода сочится из ее рта, и она снова в сознании.

Подняв девушку на руки, он понес ее вниз по трапу в освобожденную Одеттой каюту.

— Бренди! — бросил герцог идущему следом Хедли, и когда тот побежал выполнять приказ, поставил Катерину на ноги.

«Она похожа, — подумал герцог, — на мокрого щенка, который попал под дождь».

Ее волосы прилипли к щекам, лицо было бледным, а руки безвольно висели. Девушка моргала, и на концах ее длинных ресниц дрожали капельки воды.

Герцог стоял рядом с ней, удерживая ее за плечи, пока Хедли не вбежал в каюту с бокалом бренди в руке.

Герцог взял у него бокал и поднес к Катерининым губам.

— Пейте медленно, — сказал он. Девушка нерешительно сделала глоток и содрогнулась, когда огненная жидкость обожгла ей горло.

— Еще немного! — скомандовал герцог, и Катерина через силу глотнула.

— Я… я сожалею, — выговорила она наконец.

— Сейчас вы снимете эту мокрую одежду, и быстро, — велел герцог. — Потом поедите.

Хедли положил несколько банных полотенец на край кровати и, не дожидаясь приказа, вышел из каюты.

— Вы слышали, что я сказал, Катерина? — спросил герцог. — Бы немедленно переоденетесь. Я не хочу, чтобы вы заболели.

— Почему вы… не дали мне… утонуть? — прошептала девушка. — Я… не боюсь… умереть.

— Ради Бога, не говорите чепухи! — вспылил герцог.

— Если вы… отвезете меня… назад, я… убью себя.

При этих словах Катерина подняла глаза на герцога, и он удивился, откуда в таком маленьком и хрупком создании взялась такая решимость.

Не дождавшись ответа, девушка сказала:

— Я… не шучу!

— Черт побери! — воскликнул герцог. — Любая взбалмошная женщина запросто может довести мужчину до пьянства, и вы не исключение!

— Вы… позволите мне… остаться… с вами? — еле слышно спросила Катерина.

— Мы поговорим об этом, когда вы переоденетесь. А сейчас поторопитесь! Если я чего действительно не люблю, так это нянчиться с больной женщиной.

Девушка все еще смотрела на него, и герцог увидел проблеск надежды в ее тревожных глазах. Было в ней что-то крайне трогательное, и герцог сдался.

— Я не поверну яхту, пока мы не обсудим этот вопрос. Вы это хотите услышать?

Катерина просияла.

— Спасибо… спасибо вам, — прошептала она.

Герцог убрал руку с ее плеч.

— Я ничего не обещаю, но мы поговорим, прежде чем я поверну назад. А пока делайте, что я сказал. Выбирайтесь из этих мокрых юбок.