"Человек в высоком замке (пер. О.Колесников)" - читать интересную книгу автора (Дик Филип Киндред)

Глава 5

Телефонный звонок от Рэя Келвина озадачил Уиндема-Матсона. Он никак не мог понять, в чем дело, то ли из-за торопливой манеры говорить, свойственной Рэю Келвину, то ли из-за того, что когда звонил Келвин – а было это в половине двенадцатого вечера – Уиндем-Матсон развлекался с посетительницей в своем номере в отеле «Муромачи».

– Поймите, мой друг, – сказал Келвин, – мы отсылаем вам последнюю партию товаров, полученных от ваших людей. Я отослал бы всю ту дрянь, которую вы подсунули раньше, но мы уже оплатили ее полностью, кроме этой последней партии. Присланный вами счет датируется восемнадцатым мая.

Разумеется, Уиндем-Матсон хотел знать причину.

– Вся партия состоит из паршивых подделок.

– Но вы же знали об этом.

Он был ошарашен.

– Я имею в виду то, Рэй, что вы всегда были осведомлены о положении дел.

Он окинул взглядом комнату: девушка куда-то исчезла, наверное, вышла в туалет.

– Я знал, что это подделки, – сказал Келвин. – Я говорю не об этом. Я имею в виду их вшивое качество. Меня на самом деле совсем не интересует, действительно ли каждый из присылаемых вами пистолетов применялся во время Гражданской войны. Все, что меня заботит, так это то, чтобы каждый предмет в вашем наборе, будь то кольт сорок четвертого калибра или что-то подобное, соответствовало определенным стандартам. Вам известно, кто такой Роберт Чилдан?

– Да.

Он что-то смутно помнил, хотя в это мгновение и не мог с уверенностью сказать, кому точно принадлежит эта фамилия. Наверное, какой-то шишке.

– Он был сегодня у меня в конторе. Я звоню из конторы, а не из дома: мы еще до сих пор разбираемся. Так вот, он пришел и долго бушевал по этому поводу. Он прямо-таки взбесился, его трясло. Будто бы какой-то его солидный клиент, какой-то японский адмирал зашел сам или велел зайти своему поверенному. Чилдан говорит о заказе на двадцать тысяч, но это скорее всего преувеличение. Во всяком случае: произошло то – и тут у меня нет причин сомневаться – пришел японец, захотел совершить покупку, один лишь раз взглянул на экземпляр кольта сорок четвертого калибра, состряпанного вашими людьми, увидел, что это подделка, положил свои деньги в карман и удалился. Что вы скажете на это?

Уиндем-Матсон сразу не нашелся, что сказать, но про себя тут же отметил, что это Фринк, или Маккарти. Они что-то пообещали, и вот результат. Но представить себе, что же именно они совершили, он так и не смог. Он никак не мог уразуметь, в чем суть рассказанного Келвином.

Его охватил какой-то суеверный ужас.

Эти двое – как они сумели откопать экземпляр, сделанный еще в прошлом феврале? Он допускал, что они могут пойти в полицию или в редакцию газеты, или даже обратиться к марионеточному правительству этих «пинки» в Сакраменто, и, конечно, он сам породил все это. Жуть. Он не знал, что ответить Келвину, он что-то лепетал, одно и то же, несчетное число раз, и в конце концов ему удалось закруглить разговор и положить трубку.

Тут только он понял, что и Рита уже давно вышла из спальни и слышала почти весь их разговор. Она нетерпеливо ходила туда-сюда в черной шелковой комбинации с распущенными длинными волосами, свободно падавшими на обнаженные, слегка тронутые веснушками плечи.

– Позвони в полицию, – сказала она.

«Что ж, – подумал он, – вероятно, дешевле будет предложить им тысячи две, может чуть больше. Они возьмут, это, скорее всего, единственное, чего они добиваются. Мелкие людишки, вроде них, столь же мелко и мыслят. Для них это будет целым богатством. Они вложат его в свой новый бизнес, потратят и через месяц полностью прогорят».

– Нет, – ответил он.

– Почему нет? Вымогательство является преступлением.

Ей трудно было объяснить. Он привык платить людям, это было частью накладных расходов, чем-то вроде платы за услуги, оказываемые фирме. Если сумма было не очень велика. Но в чем-то она была права. Он погрузился в размышления.

«Я дам им эти две тысячи, однако я еще и свяжусь с одним знакомым в Отделе Гражданства, одним инспектором полиции. Пусть они внимательно посмотрят досье на Фринка и Маккарти и попробуют обнаружить что-нибудь полезное. Так что если они вернутся и снова попытаются – сумею как следует прибрать их к рукам. Например, – подумал он, – кто-то говорил мне, что Фринк изменил фамилию и форму носа. Все, что мне нужно сделать, это уведомить германское консульство в Сан-Франциско. Обычное дело. Консул потребует у японских властей его выдачи. Как только этого педераста переведут через демаркационную линию, его тут же отправят в душегубку или в один из тех лагерей в штате Нью-Йорк, которые, я думаю, еще сохранились. А там есть печи».

– Меня удивляет, – сказала девушка, – что кто-то смог шантажировать человека вашего положения.

Она взглянула на него.

– Что ж, вот что я тебе скажу, – произнес он. – Весь этот проклятый бизнес, связанный с историей – абсолютная чушь. Эти японцы – дубины. И я это докажу.

Он встал, прошел в свой кабинет и сейчас же вышел с двумя зажигалками, положив их на кофейный столик.

– Взгляни. Они кажутся совершенно одинаковыми, правда? Так вот, одна из них настоящая реликвия.

Он улыбнулся.

– Возьми их. Пойдем дальше. На рынке коллекционеров стоимость одной из них, возможно, тысяч сорок или пятьдесят.

Девушка осторожно взяла в руки обе зажигалки и принялась их рассматривать.

– Неужели ты не видишь этого?

Он шутливо ее подзадоривал.

– Историчности.

– Что такое историчность?

– Это когда вещь отмечена печатью времени. Послушай. Одна из этих зажигалок была в кармане Франклина Д. Рузвельта, когда на него было совершено покушение, а другая – нет. Одна имеет историческое значение, и еще черт знает какое. Такое же, как и другие вещи, бывшие при нем. Другая не имеет никакого значения. Чувствуешь историчность одной из них?

Он продолжал подзадоривать.

– Ты не можешь сказать, какая из них обладает историчностью. Вокруг нее нет никакого ореола, или некоего духа ауры.

– Вот здорово, – сказала девушка.

Она вытаращила глаза.

– Это и в самом деле правда, что одна из них была у него в тот день?

– Конечно. И я знаю, какая именно. Теперь понимаешь суть того, что я говорю? Все это жуткое жульничество, они надувают сами себя. Я имею в виду то, что пусть какой-то пистолет был в какой-то известной битве, ну скажем, при Геттисберге, но он остался точно таким же, как будто его там не было, если только не знать об этом. А это – здесь!

Он постучал себя по лбу.

– Это в мозгу, а не в пистолете. Когда-то я сам был коллекционером. Фактически из-за этого я и занялся этим бизнесом. Я собирал почтовые марки. Английских колоний.

Девушка стояла у окна, сложив на груди руки, и смотрела на огни центра Сан-Франциско.

– Мать и отец часто говорили, что мы бы не проиграли войну, если бы он был жив, – сказала она.

– О'кей, – продолжил Уиндем-Матсон. – Теперь предположим, что в прошлом году канадское правительство, или кто-то там еще, неважно, находит матрицы, с которых делают старые марки, и хороший запас типографской краски…

– Я не верю, что какая-то из этих зажигалок принадлежала Франклину Рузвельту, – сказала девушка.

Уиндем-Матсон расхохотался.

– Так в этом-то как раз и весь смысл моих рассуждений! Я должен это тебе доказать с помощью каких-то допущений, бумаг, удостоверяющих подлинность. Поэтому-то все это и является надувательством, массовым самообманом. Ценность вещи доказывает бумага, а не сам предмет.

– Покажите мне эту бумагу.

– Пожалуйста.

Он вскочил и снова ушел в кабинет, где снял со стены взятый в рамку сертификат Смитсоновского института. Документ и зажигалка обошлись ему возможность доказывать, что он прав, говоря, что слово «подделка» по сути ничего не значит.

– Кольт сорок четвертого калибра есть кольт сорок четвертого калибра, – обратился он к девушке, выходя из кабинета. – Речь здесь идет о размере отверстия дула, о форме, об убийстве и меткости стрельбы, а не о том, когда он сделан. Речь идет о…

Она протянула руку. Он передал ей документ.

– Значит, вот эта подлинная, – сказала она наконец.

– Да, именно эта.

– Мне, пожалуй, пора уходить, – сказала девушка. – Мы еще встретимся с вами в другой раз.

Она положила на столик документ и зажигалку и пошла в спальню, где оставила одежду.

– Зачем? – вскричал он взволнованно. Он последовал за ней.

– Ты же знаешь, что сейчас мы в полной безопасности: жена вернется через несколько недель. Я же объяснял тебе ситуацию. У нее отслоение сетчатки.

– Не в этом дело.

– Тогда в чем же?

– Пожалуйста, вызови мне педикэб, – сказала Рита, – пока я оденусь.

– Я отвезу тебя, – сердито сказал он.

Она оделась и, пока он доставал из шкафа пальто, стала молча бродить по номеру.

Она задумалась, погрузилась в себя, даже казалась несколько угнетенной. Он понял, что прошлое вызывает у людей печаль. «Ну и черт с ним. Зачем это я решил привести именно этот пример? Но ведь она такая молоденькая – я думал, что ей вряд ли известно это имя».

Возле книжного шкафа она пригнулась.

– Вы читали это? – спросила она, вытаскивая книгу.

Прищурившись, он взглянул.

Мрачная обложка. Роман.

– Нет, – сказал он. – Это купила жена. Она много читает.

– Вам бы следовало прочесть эту книгу.

Все еще чувствуя разочарование, он взял книгу и посмотрел название. «Из дыма вышла саранча».

– Это одна из тех, запрещенных в Бостоне книг? – спросил он.

– Она запрещена всюду в Соединенных Штатах и, конечно, в Европе.

Она подошла к двери и остановилась, ожидая его.

– Я слышал об этом Готорне Абендсене.

На самом деле он впервые столкнулся с этой фамилией. Единственное, что он знал об этой книге, это то, что сейчас она очень популярна. Еще одна причуда, еще один пункт массового помешательства. Но нагнулся и положил книгу на место.

– На беллетристику у меня нет времени. Я слишком занят работой.

«Секретарши, – подумал он язвительно, – читают эту дрянь, лежа дома в постели перед тем, как уснуть. Это их возбуждает. Вместо того чтобы заняться чем-нибудь настоящим, чего они боятся, а на самом деле страстно желают».

– Одна из этих любовных историй? – сказал он, сердито открыв дверь в кабинет.

– Нет, – сказала она. – О войне.

Пока они шли по коридору к лифту, она сказала:

– Он пишет то же самое, что говорили мои родители.

– Кто? Этот Аботсон?

– Его теория вот в чем: если бы Джо Зангара не попал в него, то он бы вытянул Америку из депрессии и вооружил бы ее так, что…

Она замолчала, так как они подошли к лифту, где в ожидании стояли люди.

Позже, когда они ехали по ночному городу в «Мерседес-бенце» Уиндема-Матсона, она продолжила рассказ.

– Согласно теории Абендсена, Рузвельт должен был быть ужасно сильным президентом, таким же сильным, как Линкольн. Он показал себя за тот год, когда был у власти, всеми своими действиями и делами. Книга, конечно, не документ. Я имею в виду то, что она написана, как роман. Рузвельт не убит в Майами: он продолжает править страной, и в 1936 году его переизбирают, так что он президент до 1940 года, когда война уже началась. Не понимаете? Он все еще президент, когда Германия нападает на Англию, Францию и Польшу. И он все это видит. Он заставляет Америку стать сильной. Гарнер был на самом деле дрянным президентом. Во многом из того, что произошло, повинен именно он. А затем, в 1940 году, вместо избранного демократа Брикера…

– Это согласно Абелсону, – прервал ее Уиндем-Матсон. Он взглянул на сидевшую рядом девушку.

«Боже, – подумал он, – прочтут какую-то книжонку и вот разглагольствуют!»

– Его гипотеза такова, что в 1940 году вместо сторонников невмешательства Брикера президентом стал Рексфорд Тагуэлл.

Ее чистое хорошенькое лицо, освещенное уличными огнями, раскраснелось от волнения, глаза расширились, она говорила, во всю размахивая руками.

– Он стал активно продолжать антифашистскую линию Рузвельта, поэтому Германия побоялась прийти на помощь Японии в 1941 году. Она не выполнила условия договора. Понимаешь?

Повернувшись к нему, сильно вцепившись в плечо, она почти что крикнула ему в ухо:

– Поэтому Германия и Япония войны проиграли!

Он рассмеялся.

Глядя на него, пытаясь отыскать что-то в его глазах – он не мог понять, что, да к тому же ему приходилось следить за дорогой – она сказала:

Это совсем не смешно. Могло же получиться так, что Соединенные Штаты расколотили бы японцев и…

– Как? – прервал он ее.

– Он как раз все это и изложил.

Она на мгновение замолчала.

– В форме романа. Естественно, там масса замечательного, иначе люди бы не читали эту книгу. Там есть и герой – очень интересный поворот; существуют двое молодых людей, парень служит в американской армии, девушка… Президент Тагуэлл оказывается очень ловким политиком. Он прекрасно понимает, что замышляют японцы, – продолжала она взволнованно. – Об этом можно спокойно говорить: японцы не препятствуют распространению этой книги в ТША. Я где-то прочла, что многие из них ее читали. Она популярна на Родных Островах и вызвала кучу толков и пересудов.

– Послушай, а что он говорит о Пирл Харборе?

– Президент Тагуэлл был настолько предусмотрителен, что велел всем кораблям выйти в море. Поэтому флот Соединенных Штатов не был уничтожен.

– Понятно.

– Поэтому никакого Пирл Харбора и не было. Они напали, но все, чего добились – это утопили несколько мелких суденышек.

– Она называется «Саранча…» – как там?

– «Из дыма вышла саранча». Это цитата из Библии.

– Значит, Япония потерпела поражение, потому что не было Пирл Харбора. Но, послушай, – сказал Уиндем-Матсон, – никакие события, подобные тем, которые пригрезились этому парню, вроде города на Волге, смело названному Сталинградом, никакая оборона не смогла бы добиться большего, чем некоторой отсрочки окончательной развязки. Ничто не могло повлиять на нее. Слушай. Я встречался с Роммелем в Нью-Йорке, когда был там по делам в 1943 году.

Фактически он всего лишь раз, да и то издали, видел Военного Губернатора США на приеме в Белом Доме.

– Какой человек! Какое достоинство и выправка. Я знаю, что говорю, – закончил он.

– Да, было ужасно, – сказала Рита, – когда на место Роммеля пришел этот мерзавец Ламмерс. Вот тогда-то и начались эти повальные убийства и эти концентрационные лагеря.

– Они существовали и тогда, когда губернатором был Роммель. Она махнула рукой.

– Но это скрывалось. Может быть эти бандиты и СС и тогда творили всякие беззакония, но он не был похож на остальных: напоминал прежних прусских военных. Суровый…

– Я скажу тебе, кто на самом деле хорошо поработал в США, – сказал Уиндем-Матсон. – Кто больше всех сделал для возрождения экономики. Альберт Шпеер, а не Роммель и не организация Тодта. Шпеер был лучшим из тех, которых партия направила в Северную Америку. Это он добился, чтобы все эти заводы, тресты и корпорации – все-все – снова заработали, и притом эффективно. Мне хотелось бы, чтобы и у нас здесь было что-нибудь подобное – ведь сейчас в каждой отрасли экономики конкурируют не менее пяти фирм, и при этом несут ужасные убытки. Нет ничего более глупого, чем конкуренция в экономике.

– Не знаю, я не смогла бы жить в этих жутких трудовых лагерях, этих поселках, которые были понастроены на востоке. Одна моя подруга там жила. Ее письма проверяла цензура, и поэтому она не могла рассказать обо всем, пока не переехала снова сюда. Она должна была подниматься в шесть тридцать утра под звуки духового оркестра.

– Ты бы к этому привыкла. У тебя было бы чистое белье, жилье, хорошая еда, отдых, медицинское обслуживание. Что еще нужно? Молочные реки?

Его большой немецкий автомобиль продолжал бесшумно прорезать холодный туман ночного Сан-Франциско.

Мистер Тагоми сидел на полу, поджав под себя ноги. В руках он держал пиалу с черным чаем, на которую сначала подул, а потом улыбнулся мистеру Бейнису.

– У вас здесь прелестное место, – сказал Бейнис. – Здесь какое-то спокойствие, на Тихоокеанском побережье. Там у нас совсем не так.

Уточнять ему не захотелось.

– Под знаком Пробуждения божественное говорит с человеком, – тихо произнес мистер Тагоми.

– Простите?

– Это цитата из Оракула. Реакция сознания на поспешные выводы.

«Вот он о чем», – подумал Бейнис рассеянно и улыбнулся про себя.

– Мы абсурдны, – сказал мистер Тагоми, – потому что живем по книге пятитысячелетней давности. Мы задаем ей вопросы, как будто она живая. Также как и Библия христиан. Многие книги по существу живые. И это совсем не метафора. Дух оживляет их. Правда?

Он заглянул в лицо мистера Бейниса, ожидая реакции.

Тщательно подбирая слова, Бейнис ответил:

– Я слабо разбираюсь в вопросах религии. Это не моя область. Я предпочитаю обсуждать такие вопросы, в которых хоть немного разбираюсь.

На самом же деле у него не было полной уверенности, что ему понятно, о чем говорит мистер Тагоми. «Должно быть, я устал, – подумал мистер Бейнис. – Все, с чем я столкнулся, приобретает какой-то нереальный оттенок. Все будто валяют дурака. Что это за книга пятитысячелетней давности? Эти часы Микки-Мауса, сам мистер Тагоми, хрупкая чашка в руке мистера Тагоми…» Со стены на мистера Бейниса уставилась огромная голова буйвола, грозная и уродливая.

– Что это за голова? – неожиданно спросил он.

– Это, – сказал мистер Тагоми, – не что иное, как создание, которое поддерживало жизнь туземного населения в былые дни.

– Понятно.

– Может быть показать вам искусство забивания буйволов?

Мистер Тагоми поставил чашку на столик и поднялся. Здесь, дома, вечером, он был одет в шелковый халат, комнатные туфли и белый шарф.

– Вот я на железной лошадке.

Он слегка присел.

– На коленях у меня верный винчестер образца 1866 года из моей коллекции.

Он вопросительно взглянул на мистера Бейниса.

– Вас, видимо, утомило путешествие, сэр?

– Боюсь, что да, – ответил Бейнис. – Все это как-то ошеломляет. Заботы о делах…

«И другие», – подумал он. У него болела голова. Узнать бы, можно здесь, на Тихоокеанском побережье, достать хорошие анальгетики, выпускаемые «ИГ Фарбен»? Он привык глотать их, когда болел затылок.

– Все мы должны во что-нибудь верить, – сказал мистер Тагоми. – Нам не дано знать все ответы. И вперед мы тоже заглянуть не в силах. Остается только полагаться на себя.

Мистер Бейнис кивнул.

– У моей жены, возможно, что-нибудь найдется от головной боли, – сказал мистер Тагоми.

Он заметил, что поднял очки и трет лоб.

– Боль причиняют глазные мышцы. Извините меня.

Поклонившись, он вышел из комнаты.

«Что мне сейчас нужно – так это сон, – подумал мистер Бейнис. – Одна спокойная ночь. Или дело в том, что я не в состоянии смело смотреть в лицо возникшей ситуации, уклоняюсь от острых углов?»

Когда мистер Тагоми вернулся, неся стакан воды и что-то вроде пилюли, мистер Бейнис сказал:

– Мне действительно следует попрощаться и отправиться к себе в гостиницу, но вначале я хотел бы кое-что выяснить. Мы, конечно, можем поговорить о делах и завтра, если вас это устроит. Вам сказали о третьей стороне, которая должна присоединиться к нашим переговорам?

Лицо мистера Тагоми на мгновение выразило удивление. Затем удивление исчезло, и лицо его вновь стало спокойным.

– Мне ничего об этом не сказали. Однако это, конечно, интересно.

– С Родных Островов.

– О, – вымолвил мистер Тагоми.

На сей раз на его лице никакого удивления не отразилось, самообладание его было абсолютным.

– Пожилой бизнесмен, удалившийся от дел, – сказал мистер Бейнис. – Он плывет морем. На сегодняшний день он, вероятно, уже недели две в пути. У него предубеждение против воздушных путешествий.

– Человек с причудами, – заметил мистер Тагоми.

Круг его интересов позволяет ему быть хорошо осведомленным о состоянии рынков на Родных Островах. Он сможет дать вам ценную информацию, а в Сан-Франциско он едет все равно для лечения. Все это не так уж важно, но придаст большую точность нашим переговорам.

– Да, – сказал мистер Тагоми. – Он поможет избежать ошибки, связанной с рынком родины. Я не был там больше двух лет.

– Вы хотели дать мне эту пилюлю?

Мистер Тагоми удивленно опустил глаза и увидел, что он до сих пор держит в руках пилюлю и стакан воды.

– Простите меня. Это очень сильное средство, называется заракаин и производится фармацевтической фирмой в одной из провинций Китая. – Разжимая ладонь, он добавил: – Не вызывает привыкания.

– Возможно, этот пожилой господин, – сказал мистер Бейнис, собираясь взять пилюлю, – появится непосредственно в вашем торговом представительстве. Я запишу его фамилию, чтобы ваши люди его не завернули. Встречаться с ним я не встречался, но слышал, что он слегка глуховат и чудаковат. Хотелось бы быть уверенным, что он не разозлится.

Казалось, что мистер Тагоми понимает, о чем идет речь.

– Ему нравятся рододендроны. Счастье его будет полным, если вы сможете подсунуть кого-нибудь, кто смог бы поговорить с ним об этом в течение хотя бы получаса, пока мы будем договариваться о встрече. Да, фамилия. Сейчас я запишу.

Приняв пилюлю, он достал ручку и записал.

– Мистер Шинджиро Ятабе, – прочел мистер Тагоми на листке бумаги.

Он аккуратно вложил его в записную книжку.

– Еще один момент.

Мистер Тагоми медленно поднял чашку за край и изобразил на своем лице внимание.

– Несколько деликатный. Этот джентльмен в стесненном положении. У него почти ничего нет. Некоторые рискованные предприятия в конце его карьеры не привели к успеху. Понимаете?

– И теперь у него нет состояния, – продолжил мистер Тагоми, – возможно он вообще живет на пенсию.

– Вот именно. А пенсия чрезвычайно небогатая. Поэтому ему приходится время от времени ее чем-то подкреплять.

– В нарушение некоторых постановлений, – добавил мистер Тагоми, – правительства Метрополии и его раздутого бюрократического аппарата. Я понял ситуацию. Пожилой джентльмен получает вознаграждение за консультацию, произведенную у нас, не сообщая об этом в свой пенсионный отдел. Следовательно, мы должны держать его посещение в тайне. Им известно только то, что оно проходит курс лечения.

– Вы искушены в делах житейских, – пробормотал Бейнис.

Он потер лоб. Пилюля подействовала, что ли? Его стало клонить ко сну.

– Будучи родом из Скандинавии, вы, несомненно, часто бываете в европейской Цитадели. К слову; вы вылетели из Темпельхофа. Там тоже такое отношение? Вот вы нейтрал. Что вы об этом думаете?

– Я не понимаю, о каком отношении идет речь, – сказал мистер Бейнис.

– К старикам, больным, ущербным, умалишенным, лишним людям разного рода. «Какая польза от новорожденного ребенка?» – спросил один из известных англосаксонских философов. Я зафиксировал в памяти высказывание и много раз задумывался над ним. Сэр, от него нет никакой пользы. В общем смысле.

Мистер Бернес что-то пробормотал, что можно было бы расценить, как проявление уклончивой вежливости.

– Разве не правда, – сказал мистер Тагоми, – что ни один человек не должен быть орудием в руках другого?

Он подался вперед.

– Пожалуйста, выскажите свое нейтральное мнение уроженца Скандинавии.

– Не знаю, – произнес мистер Бейнис.

– Во время войны, – сказал мистер Тагоми, – я занимал небольшую должность в провинции Китая, в Шанхае. Там, в районе Гонкоу было поселение евреев, интернированных императором и его правительством на неопределенный срок. Их жизнь поддерживалась международным Красным Крестом. Советник консульства нацистов в Шанхае требовал, чтобы мы вырезали евреев. Я запомнил ответ моего начальника. Вот он: «Это не соответствует нашим представлениям о человечности». Требование было отвергнуто, как варварское. Это произвело на меня большое впечатление.

– Понимаю, – пробормотал мистер Бейнис. Он спрашивал себя, куда этот человек пытается его загнать. Он насторожился: все его чувства обострились.

– Евреи, – сказал мистер Тагоми, – всегда трактовались нацистами, как азиаты, не принадлежащие к белой расе. Сэр, смысл этих утверждений никогда не терялся из виду высокопоставленных лиц в Японии, даже у членов военного кабинета. Я никогда не обсуждал этого вопроса с гражданами Рейха, с которыми встречался.

Мистер Бейнис прервал его:

– Что ж, я не немец, и поэтому вряд ли могу говорить за Германию.

Он встал и направился к двери.

– Завтра мы возобновим этот разговор. Извините меня, пожалуйста. Мне сейчас трудно соображать.

На самом деле мысли стали сейчас совершенно ясными. «Нужно убираться отсюда, – подумал он. – Этот человек слишком далеко меня затянул».

– Простите глупость фанатизма, – сказал мистер Тагоми.

Он тоже направился к двери.

– Философские затруднения ослепили меня так, что я перестал замечать, что происходит с ближним. Сюда.

Он позвал кого-то по-японски, и дверь отворилась. Появился молодой японец, слегка поклонился и воззрился на мистера Бейниса.

«Мой водитель, – подумал мистер Бейнис. – Вероятно, мои донкихотские выходки в полете с этим… как его… Лотце… каким-то образом дошли до японцев через неизвестные мне связи. Жаль, что я разболтался с этим Лотце. Да. Не запоздало ли мое раскаяние? Я вовсе не подхожу для этого, совсем напротив. Ничего общего».

Но потом он подумал, что швед, скорее всего, так бы и разговаривал с Лотце.

«Значит все правильно, ничего не случилось. Я что-то стал слишком осторожен, переношу способ жизни из другой обстановки в эту. Фактически здесь я могу очень вольно высказываться о многом, это факт. И я должен к этому привыкнуть».

И все же его воспитание и привычки восставали против этого. Кровь в венах, кости, все внутренности противились этому.

«Раскрой рот, – говорил он себе, – мели что-нибудь, что угодно, высказывай любое мнение. Ты должен, иначе нечего ждать от операции успеха».

И он сказал:

– Возможно, ими движут какие-то подсознательные внутренние побуждения, вроде тех, о которых говорил Юнг.

Мистер Тагоми кивнул.

– Да, я читал Юнга. И я понимаю вас.

Они пожали друг другу руки.

– Завтра утром я позвоню, – сказал мистер Бейнис. – Спокойной ночи, сэр.

Он поклонился, мистер Тагоми тоже поклонился в ответ.

Молодой улыбающийся японец вышел первым и что-то сказал мистеру Бейнису, но он не разобрал, что.

– Да? – переспросил Бейнис.

Он снял с вешалки пальто и вышел на крыльцо.

– Он обратился к вам по-шведски, сэр, – объяснил мистер Тагоми. – Он прослушал курс истории Тридцатилетней войны в Токийском университете и был очарован вашим великим героем Густавом-Адольфом.

Мистер Тагоми сочувственно улыбнулся.

– Однако совершенно ясно, что его попытки овладеть столь чуждым лингвистическим языком безнадежны. Без сомнения, он пользовался одним из курсов, записанных на пластинки: он студент, а такие курсы обучения очень популярны среди студентов, вследствие своей дешевизны.

Молодой японец, очевидно, не понял ничего по-английски, поклонился и улыбнулся.

– Понимаю, – пробормотал Бейнис. – Что ж, я желаю ему удачи. «У меня собственно лингвистические проблемы, – подумал он. – Совершенно очевидно».

Боже мой, студент – японец по пути в гостиницу, конечно же, попытается заговорить с ним по-шведски. Мистер же Бейнис едва понимал этот язык, и то только тогда, когда на нем говорили совершенно правильно, а не тогда, когда будет пытаться говорить молодой японец, проходивший курс обучения с помощью грампластинки.

«Но от меня он так никогда и не сможет ничего добиться, – подумал он. – Хотя все время будет пытаться, так как это его единственный шанс: вероятно, он больше никогда не встретится со шведом».

Мистер Бейнис тяжко вздохнул. Какие же муки предстоят для них обоих!