"Генштаб без тайн" - читать интересную книгу автора (Баранец Виктор Николаевич)

Крушение

В начале 1992 года в кабинетах Генштаба часто шли тревожные разговоры о том, что принятые в декабре беловежские решения таят в себе серьезную угрозу для России, поскольку заблаговременно и основательно не были просчитаны политические, экономические и военные последствия пакта о «тройственном союзе», инициированного Ельциным.

Видимо, это ворчание на Арбате донеслось и до Кремля. Однажды возвратившийся оттуда Шапошников в срочном порядке созвал совещание «по первому списку» (как и обычно, были вызваны начальники главных и центральных управлений Минобороны и Генштаба). Маршал почему-то упорно делал особый акцент на том, что некоторым военачальникам надо перестать разглагольствовать по поводу того, правильные или неправильные политические решения принимает руководство страны, а заниматься делом.

В то время многие у нас в Генштабе были убеждены, что в условиях активного стремления республик национализировать части бывшей Советской Армии надо всячески сдерживать этот процесс. Когда стало ясно, что разрыва единых Вооруженных сил уже не избежать, в Генштабе начали искать решения, которые были бы максимально выгодны для военно-стратегических интересов России.

Такой же точки зрения придерживались и многие военачальники на местах. Но их предложения, направленные в Москву, оставались без ответа. Многие на Арбате по этой причине за глаза костерили маршала Шапошникова (грешил этим и я), но лишь позже стало известно, что многие идеи и предложения Евгения Ивановича о закреплении в республиках бывшего СССР наших военно-стратегических позиций тихо скончались в канцеляриях Кремля и МИДа…

Лишь позже станет известно, что еще 22 сентября 1991 года Шапошников направил секретную записку Президенту СССР. В ней, в частности, говорилось: «…Провозглашение рядом республик суверенитета, а некоторыми из них (Украина, Молдова, Грузия) полной независимости и курса на создание собственных Вооруженных сил, принятие нормативных актов о переходе под их юрисдикцию объединений, соединений, частей и учреждений Вооруженных сил СССР, дислоцированных на территории республик, введение должностей национальных министров обороны приводит к нарушению управления войсками, системы их материального обеспечения, в целом снижает боеготовность…»

Тогда, наверное, не только маршал Шапошников, но и весь личный состав «Арбатского военного округа» еще жил в убеждении, что мудрый и дальновидный Кремль знает что делать. Над нами довлело то самое «совковое сознание», при котором считалось, что Кремль нигде своего не упустит.

Но мы сильно ошибались…

Многие арбатские генералы и полковники в то время были похожими на болельщиков, которые стоят за спиной играющих в шахматы: совершенно ясно видны сильные ходы, но они почему-то не делаются. И ты невольно начинаешь думать, что игрок прозорливее и тоньше тебя видит поле боя. Но он делает один, второй, третий ход и… сдается.

Кремль был чем-то похож на такого игрока. Он важно надувал щеки, но страшно опаздывал с нужными ходами.

После ухода Горбачева ничего не изменилось. Иногда создавалось впечатление, что, забравшись за кремлевские стены, Ельцин дальше них ничего не видит. Мы слишком долго продолжали верить в мудрость Верховного, которой не было.

А жизнь России и ее армии поворачивалась так, что мы теряли союзников. С каждым днем становилось все яснее, что наша военная политика в ближнем и дальнем зарубежье превращается в непрерывную цепь ошибок, вследствие которых страдают не только так называемые «государственные интересы», но и сотни миллионов людей.

Еще в середине 1992 года в одном из документов российского Генштаба было сказано: «Сворачивая свое политическое и экономическое влияние в странах бывшего СССР, Россия теряет выгодные позиции в регионах своих военно-стратегических интересов…»

В то время Главным оперативным управлением Генштаба руководил генерал-полковник Виктор Михайлович Барынькин. В его подчинении были люди, которые умели формулировать выводы с безжалостной и смелой профессиональной честностью, которая не была отравлена политической конъюнктурой. Но весь драматизм положения заключался в том, что Кремль часто пропускал мимо ушей подсказки Арбата…

Судьба единых Вооруженных сил была предрешена. Их стали растаскивать по национальным квартирам с такой быстротой и силой, что Москва еле успевала вертеть головой и панически отдавать приказы командирам соединений и частей не допускать мародерства и насильственной приватизации — «вплоть до применения оружия».

Но это уже не помогало: процесс зашел так далеко, что некоторые командиры во избежание вооруженных столкновений своих подчиненных с местными захватчиками специально выводили личный состав на «учения», подальше от военных городков, зная о том, что готовится очередной налет на часть. Такая политика приводила к колоссальным потерям вооружений, но позволяла уберечь солдат и семьи военнослужащих от террора.

В некоторых республиках разворовывали не то что роты, батальоны или полки, а целые армии, как, например, это было с 19-й отдельной армией ПВО, дислоцировавшейся в Грузии, или 4-й общевойсковой армией в Азербайджане.

В то время Министерство обороны и Генштаб были завалены отчаянными шифровками командиров и коллективными письмами офицеров из различных регионов бывшего СССР о непрекращающемся мародерстве. В ответ из Москвы день и ночь шли грозные указания «делать все необходимое для сбережения людей, боевой техники и оружия». Но было поздно. Слава Богу, что мы успели взять под контроль стратегические ракеты, оперативно-тактические комплексы, системы предупреждения о ракетном нападении (СПРН), Противоракетной обороны и Контроля космического пространства.

Когда совершается большая политическая глупость или авантюра, она часто сильнее всего бьет по военным людям. И тогда они либо выталкиваются на поле боя, где в любой момент могут получить пулю в лоб, либо подвергаются унижению собственной властью, стремящейся сэкономить на служивых, не чураясь в то же время прибегнуть к их помощи, когда ей надо спасти собственные бастионы от политических противников.

Ранней весной 1992 года на заседании коллегии Мин-обороны обсуждался вопрос о военно-политической ситуации в СНГ после беловежских решений и заявлений правительств ряда республик о национализации частей бывшей Советской Армии.

Заседание чем-то напоминало траурное застолье. Главкомы видов Вооруженных сил и командующие родами войск мрачным тоном докладывали о потерях оружия и войскового имущества. И по мере того как они развертывали устрашающие картины разграбления своих войск военными ведомствами, народными фронтами и вооруженными формированиями республик, обстановка в зале стала накаляться.

Когда же прозвучала оценка основных военно-стратегических потерь для России, в частности, после того, как Киев одним махом заграбастал три военных округа со всеми базами неприкосновенных продовольственных запасов, материального и вещевого имущества, почти всей стратегической авиацией, самолетами-заправщиками и еще грозился умыкнуть почти весь Черноморский флот, — тут сильнее всех вскипел Главком ВМФ адмирал флота Владимир Чернавин. Обращаясь к председательствующему на коллегии маршалу Шапошникову, он возмущенно сказал:

— Евгений Иванович, что же это творится? Три округа у нас Киев отхапал, а мы хоть бы вякнули.

Шапошников недовольно посмотрел на Главкома. В зале наступила взрывоопасная тишина. Чернавин осмелился открыто сказать то, о чем думали почти все члены коллегии. Шапошников, плохо скрывая раздражение, ответил:

— Владимир Николаевич, а почему, собственно, мы обязаны вякать?

По залу прокатился негромкий генеральский ропот. Шапошников понял это абсолютно точно: подчиненные были недовольны его ответом на вопрос адмирала Чернавина. И потому маршал решил хоть немного смягчить свое неловкое положение, он сказал о том, что высшее военное руководство должно не обсуждать принятые «вверху» политические решения, а выполнять их.

— А если эти решения оборачиваются против нас же? — раздалось в зале.

— Здесь коллегия Минобороны, а не политклуб, — раздраженно парировал маршал, — давайте обсуждать свои проблемы.

Больше к столь резкой постановке вопросов никто из членов коллегии Минобороны не прибегал. Такое положение выводило из себя многих высших генералов, которые все больше походили на специалистов по чрезвычайным ситуациям, вынужденных разгребать завалы и спасать остатки армии, оказавшиеся под руинами СССР. И хотя все знали, кто именно и ради чего породил гигантское «политическое землетрясение», — говорить об этом было опасно. Система доносов в Кремль работала безупречно.

Когда же свара между Москвой и Киевом из-за дележки военного наследства (особенно — ядерного) достигла однажды опасного пика, тут уже не выдержал и маршал Шапошников, всегда демонстрировавший высокое искусство дипломатии и корректности. Когда дело дошло до определения сроков вывода ядерных вооружений с территории Украины и выработки системы контроля над ними, Шапошников в своей переписке с украинским министром обороны Константином Морозовым проявлял очень жесткую позицию, выраженную в форме темпераментного эпистолярного жанра.

Тысячи военных проблем, порожденных роспуском Союза, ежедневно и ежечасно довлели над Минобороны и Генштабом. Наблюдая за нашими арбатскими полководцами, лихорадочно затыкающими множащиеся бреши, я часто думал о том, что самое страшное — служить в армии, которой приходится бороться с трудностями, создаваемыми не противником, а собственной властью.

Образование национальных армий больнее всего било по судьбам десятков тысяч российских офицеров, многие их которых, не имея крыши над головой, были вынуждены оставаться служить в вооруженных силах других республик. Часто случалось так, что даже два родных брата оказывались в разных армиях. Бывали случаи и похлеще. В одной из московских военных академий служил полковник Сергей Синютин. Шестеро его братьев были офицерами. Четверо оказались в разных национальных армиях республик бывшего СССР…

Можно ли было предвидеть эти и другие последствия авантюрного удара по Союзу, который известная «тройка» нанесла в декабрьском белорусском лесу? Ответ может быть только один — да. При желании. Но его не было. Было лишь стремление повернуть течение истории в русло, где наибольшие политические выгоды могли извлечь для себя не народы, а их предводители. Они уже вскоре сами испугались того, что натворили, и стали искать хоть какие-то формы исправления ошибки. Но в отличие от живых людей История не принимает извинений и не слышит просьб о пощаде…