"Король-Воитель" - читать интересную книгу автора (Банч Кристофер)

22 ПРЕДАТЕЛЬСТВО В НИКЕЕ

Стояла прекрасная пора, когда Сезон Росы уступает место Сезону Зарождения, но все равно я не мог избавиться от дурных предчувствий. Я почти беспрерывно сражался с тех пор, как мне исполнилось восемнадцать. Двадцать лет минуло под знаком кровопролития или его ожидания, и я устал.

— Так что мы будем делать, когда наступит мир? — спросила Симея.

— Теперь ты говоришь «мы». Это для меня великая честь! — произнес я, привстав в седле и поклонившись.

— Собственно говоря, из всех возможных вариантов, какие у тебя есть, меня по-настоящему устроит лишь один, — сказала Симея. — Играть в политику с моими братьями и сестрами по тайному обществу. Я даже не уверена, что Товиети пожелают войти в законное правительство. Могу поспорить, что мало кому придется по нраву пойти на компромисс с врагами, которых в прежние времена он предпочитал просто душить. Судя по тому, что мне известно, Товиети, скорее всего, начнут говорить о чистоте движения, снова уйдут в подполье и достанут желтые шнуры. Хотя я всегда останусь в душе Товиети, но думаю, что теперь это не для меня.

— Это истинное счастье для меня, — ответил я. — Мне трудновато представить себе, как я буду разговаривать с гостями: извините, но моя супруга немного задерживается, потому что ей необходимо задушить пару местных торговцев, которые заламывают совершенно несуразные цены, но она непременно придет, а вы пока что выпейте еще чаю.

— А каким будет наш дом? — спросила она.

— Не знаю, — сказал я и, наклонившись, сорвал на ходу с куста алый цветок и преподнес ей. — Я даже не знаю, хочу ли я вернуться в Симабу, хотя и ору на всех углах о том, что мечтаю о радостях жизни сельского помещика.

— И все же ты… мы… будем жить вдали от главных событий?

— Как бы не так, — ни секунды не задумываясь, ответил я. — Слишком уж крепко я увяз во всех этих передрягах. Но мы могли бы жить в… нет, пожалуй, неподалеку от города, и ты будешь держать меня в курсе всех дел. Каждый вечер ты ездила бы туда и привозила старику свежие сплетни и рассказы о последних модах.

— Ну уж нет! — воскликнула Симея. — Куда ты, туда и я.

— Знаешь, только что мне пришла в голову одна любопытная мысль, — сказал я. — Видишь ли, я никогда в жизни не думал о деньгах. Или у меня не было ни гроша, зато была армия, или же денег было столько, что я при всем старании не смог бы их потратить до конца жизни. Ну а сейчас. — Я запустил руку в кошелек и выгреб оттуда неполную горсть монет. — Это у меня осталось с… С каких же пор? С тех пор, когда мы ограбили лодку? Вот и все золото, которое у меня есть.

— Вряд ли Нумантия позволит тому, кто сделал для нее столько же, сколько ты, пропасть с голоду.

— Я не очень-то полагаюсь на людскую благодарность и великодушие, особенно после того, как беда забудется. Слишком много мне приходилось видеть изувеченных солдат, которые были вынуждены просить милостыню на улицах.

— Может быть, — с мечтательным видом продолжал я, — мне удастся подговорить Линергеса, и мы купим лошадь, фургон и станем торговать выпечкой.

— Тьфу и еще раз тьфу! — сказала Симея. — Но если уж рассуждать на эту тему… Я очень сомневаюсь, что мне когда-либо вернут владения Амбойна в Каллио, и потому, видимо, нам придется терпеть лишения. А раз такое дело, то пропади все пропадом. Давай перейдем через границу и присоединимся к твоему другу Бакру. Ты рассказывал, что негареты живут очень весело.

— А если тебя потом одолеют честолюбивые замыслы, ты всегда сможешь захватить трон в Джарре. Насколько я поняла, майсирские вельможи в основном предпочитают подставлять друг другу подножки и толкать в спину, а не заботиться о стране.

— Плюнуть и растереть! — воскликнул я. — И думать не хочу ни о каких тронах. Неужели ты можешь представить себе короля Дамастеса?

Она как-то странно посмотрела на меня, и я почувствовал, как по спине пробежали мурашки. А Симея сменила тему разговора.

— А ты обратил внимание, — спросила она, — что до сих пор ни один из нас не упомянул о женитьбе?

— А тебя это не привлекает?

— Нет, если только нельзя выйти замуж и не стать «моей» женой наподобие «моей» лошади, «моего» дома… Я не вещь и никогда ею не буду, — сказала она и взглянула на меня с яростным блеском в глазах.

— Насколько я понимаю, единственный смысл брака состоит в том, чтобы, если кто-то из супругов умрет и оставит много имущества, было ясно, кому оно станет принадлежать, но для нас, судя по всему, это не будет иметь особого значения. Или, может быть, когда появляются дети. — Она наклонилась и, громко потянув носом, понюхала цветок, который я ей дал.

— Мне кажется, что я хотела бы этого, — мягко произнесла она.

Я почувствовал пронизывающий холод, как будто по извилистой дороге пронесся порыв майсирского снежного бурана.

— Прошу тебя, Симея, — сказал я. — Пожалуйста, не говори о таких вещах.

— А почему?

Меня захлестнула волна эмоций.

— Потому что… Наверно, покажется, что я жалею себя, и, возможно, так оно и есть, но всякий раз, когда дело доходит до чего-то вроде детей и когда я долго ощущаю себя счастливым, я обязательно теряю все.

Ее лицо словно окаменело.

— Неужели ты все время будешь напоминать мне об этом?

— О, клянусь Ирису-Хранителю! — воскликнул я. — Ничего подобного я даже не имел в виду. Я не думал ни о чем, кроме того, что, когда дела начинают идти хорошо, удача всегда изменяет мне. Так что ты прикажешь делать старому солдату? Может быть, лучше вообще не иметь счастья, чтобы потом не было беды? Иногда я думаю именно так.

— Беды? — переспросила Симея. — Неужели бывший первый трибун Дамастес а'Симабу, беглый заключенный а'Симабу, генерал а'Симабу, жалуется на то, что его преследуют несчастья?

— Слава не всегда может возместить потери, — ответил я.

— Так, значит, ты испытываешь жалость к себе? Ну-ка, сейчас же нагнись и позволь мне поцеловать тебя.

Я повиновался, чувствуя себя немного по-дурацки.

— Так вот, ты позаботься о внешней стороне удачи, — повелительно сказала она, — а я послежу за внутренней, ладно? Все, что тебе нужно делать, — это удовлетворять мое неиссякаемое желание. А то, смотри, я начну по ночам ползать в палатку Йонга.

— Да у него язык вдвое короче моего, — ответил я, довольный, что разговор перешел в шутливое русло.

— Ничего не могу об этом сказать, — заявила она. — Я была немного разочарована: он за все время нашего похода не сказал при мне ни одного непристойного слова, не говоря уже о предложениях.

— Йонг? — воскликнул я, чувствуя некоторое изумление. — Этот человек, который имел чуть ли не всех замужних женщин в Никее и каждый день, по поводу или без повода, дрался на дуэли, может вести себя благородно?

— Не в этом воплощении, — сказала она. — Я слышала… Да ведь ты сам мне рассказывал. Он вполне мог стать храмовым стражником. Или храмовой девственницей.

— Я кое-что слышал об этих девственницах, — произнес я, глядя на Симею жадными глазами. — Они очень часто упоминаются в казарменных балладах. А что тебе о них известно?

— А я была одной из них примерно с месяц, — ответила она. — Когда меня перебрасывали с места на место.

— Ты ничего мне об этом не рассказывала.

— Просто нечего рассказывать, — объяснила она. — Спишь на голых камнях, встаешь до рассвета, возвращаешься в келью затемно. Много молишься, а ешь такую пищу, на которую ни один крестьянин и не взглянул бы. А потом снова молишься. Это было нестерпимо скучно, настолько скучно, что мне даже не хотелось играть со своей дырой, хотя там имелась пара женщин, настоятельно предлагавших позаботиться об этой части моего тела. Я никогда в жизни не была так рада переезду в другое место… разве что когда меня в детстве увели из тюрьмы.

Так в праздной болтовне проходило время, и постепенно дороги становились все лучше, чаще попадались фермы, а мосты через ручьи и речушки выглядели новее и оказывались все шире и прочнее.

Иногда вдоль дороги выстраивались фермеры и работники. Порой они приветствовали нас, а порой просто рассматривали с любопытством. Частенько из толпы местных жителей вырывался один из немногочисленных юнцов, спешил вслед за войском сквозь поднятые им густые тучи пыли, а в лагере находил кого-нибудь из командиров и с сияющими от жажды славы и приключений глазами просил записать его в армию.

Шпионы Кутулу сообщили, что Тенедос переформировал войско и двигался на север, точно так же используя лодки для части своих солдат. Но теперь он безнадежно отставал от нас.

Когда до Никеи нам оставалось пройти всего шесть лиг, ко мне подъехал всадник, присланный командиром головного кавалерийского дозора, и сообщил, что мы вступили в контакт с армией Совета. Я с группой командиров поскакал вперед и увидел там отряд вполне прилично сидевших на лошадях кавалеристов, одетых в серое с красным обмундирование хранителей мира. Возглавлял их некий Кофи. К моему немалому удивлению, которое я, впрочем, постарался скрыть, он представился домициусом, а не шалакой. Очевидно, после того, как майсирцы убрались в свои пределы, их воинские звания уже не пользовались в Никее такой популярностью.

Он поздравил нас с прибытием и сообщил, что менее чем в лиге пути далее находится идеальное место для нашего лагеря, хотя, но его словам, никто не ожидал, что прибывшая армия окажется такой многочисленной. Казалось, что он был несколько озадачен этим обстоятельством.

Он также сказал, что жители Никеи приветствуют войско союзников и уже направили нам навстречу большие обозы с продовольствием, что, несомненно, должно доказать их искренность.

— Прекрасно, — пробормотал Линергес. — Хорошо, когда солдаты сытые. Тогда они меньше мародерствуют.

— А не похоже ли это, — также вполголоса поинтересовался Йонг, — на откармливание теленка, пока хозяин подыскивает наилучший рецепт для приготовления его потрохов?

— И это тоже, — согласился Линергес. — Со своей стороны, я мог бы сказать, что мы войдем в столицу, соблюдая все подобающие приличия.

— Все, кроме него, — сказал Йонг, указывая на меня. — Он наверняка считает, что все это говорится и делается совершенно искренне и имеет своей целью только показать внезапно возросшее уважение и любовь к нам этих подхалимов.

— Я не настолько глуп, — шепотом прорычал я. — А теперь заткнитесь оба. Очень может быть, что у этого окаянного домициуса слух куда лучше, чем вы думаете.

В старой регулярной армии — и я задумывался, не означают ли эти мысли, что я начал понемногу превращаться в брюзгливого старого ворчуна, — солдаты разбивали лагерь методично.

Сначала командующий с большой свитой объезжал участок и указывал, где какая часть расположится. Все полки, эскадроны, отряды, роты — каждое подразделение отправлялось на указанное место. Соответствующие командиры, в свою очередь, определяли, где встанут кухонные палатки, повозки, выделяли место для нужников, а затем старший уоррент-офицер назначал наряд, и солдаты притаскивали палатки или, если подразделение было плохо экипировано, парусиновые спальные мешки. Одни разворачивали парусину, другие натягивали веревки, третьи забивали колья кувалдами или топорами, и через час, а то и меньше перед вами вырастали ряды туго, без единой складки натянутых палаток, выстроившихся совершенно ровными рядами, как солдаты на плацу.

Но стиль моей армии был не таков. Я действительно проехал вдоль долины, а потом все они расставили свои палатки — у кого они были — там, где сочли нужным, подальше от канавы, облюбованной под выгребную яму, и поближе к кухне.

Поскольку время было военное, мои лагеря тогда, хотя и были несколько беспорядочно организованы внутри, снаружи напоминали колючего ежа. Импровизированная ограда представляла собой кучи срубленных кустов, длинные жерди, заостренные с обоих концов и вбитые в землю под углом так, что верхний конец торчал навстречу ожидаемому неприятелю на уровне конской груди. Использовались и естественные преграды, такие как густые перелески. Прежде чем разбивать лагерь, все командиры выставили охранные посты.

Невзирая на усталость в таких случаях, люди всегда работают дружно и старательно, поскольку чем скорее будет разбит лагерь, тем быстрее каждый из них окажется в безопасности и, что, возможно, даже важнее, тем скорее будет приготовлена и съедена пища.

Я выбрал для штаба холм, господствовавший над всей округой, нашел неподалеку от него место для нашей с Симеей палатки, взял лопату и отправился рыть яму под наш собственный нужник. Свальбард занялся лошадьми, а Симея расставляла в палатке мебель: нашу кровать — две простые раскладушки, которые Свальбард своей единственной рукой очень ловко соединил вместе, мой полевой стол, ее сундук с магическими принадлежностями и складную ванну. Это было все наше имущество.

Едва я успел углубиться на штык в землю, как в лагерь повалило гражданское население. Должно быть, все эти люди покинули Никею рано утром и до поры до времени держались за спинами кавалеристов домициуса Кофи, пока им не сообщили, что встреча прошла благополучно. Они предлагали солдатам и офицерам свежие овощи, рыбу, вкусно приготовленную птицу, сочные ломти говядины, вино, бренди и, пожалуй, столь же часто — себя в придачу.

Единственное, от чего я велел отказываться — и приказал следить за этим, — было бренди. Вино должны были делить поровну на всех, так что ни у одного солдата не было возможности напиться допьяна.

Теперь лагерь больше напоминал какой-то народный праздник, чем расположение воинских сил, но ведь реальная опасность нам не угрожала. Во всяком случае, серьезная. Я был готов к этому и заранее посоветовал офицерам закрывать глаза на мелкие беспорядки до тех пор, пока не запахнет угрозой насилия, а тем, кому положено надзирать за дисциплиной, и беднягам, которым выпало нести постовую службу, — напротив, быть начеку.

Я продолжал свое полезное дело и углубился уже по колено в землю, рассчитывая вырыть яму себе по пояс, так как было совершенно очевидно, что нам предстояло простоять здесь довольно долго. Без рубахи, в грязных штанах, покрытый потом и пылью, я с удовольствием долбил лопатой твердую землю, когда взвыли горны и подлетевший ординарец объявил, что в лагерь прибыли Скопас и Трерис, сопровождаемые сотней конников.

Я вылез было из ямы и потянулся за мундиром, но тут же одернул себя и возвратился к своему занятию. И действительно, когда Скопаса и Трериса провели ко мне, они оба не могли скрыть удивления при виде главнокомандующего, по-настоящему работавшего вместе со своими солдатами, вместо того чтобы сидеть в кресле и отдавать приказания. Именно на такое впечатление я и рассчитывал. Они прибыли в армию, где каждый человек сражался и каждый человек работал. Если нам предстояло вместе сражаться на поле боя, то это правило должно было стать обязательным и для армии Совета.

Одеяние Скопаса далекий от военного дела человек мог бы назвать формой, так как оно состояло из высоких ботинок со шнуровкой, бриджей и мундира со стоячим воротничком, но его необъятная грудь была так до смешного обильно увешана золотыми и серебряными безделушками, что я при всем желании не сумел бы угадать, к какой из известных мне армий он хотел себя причислить. Трерис, как и во время нашего первого знакомства, носил простую серую форму и оружие без украшений, а глаза его были столь же холодными, как и вложенная в ножны сталь.

Скопас приветствовал меня с величайшей экспансивностью, назвав героем нашего времени, одним из величайших генералов и воинов, каких когда-либо доводилось видеть Нумантии, и так далее, и тому подобное, несомненно желая произвести впечатление на своих адъютантов, неподвижно сидевших в седлах в нескольких шагах от него, и на тех солдат моей армии, которые могли его услышать. Если бы все это говорил Бартоу, то можно было бы в ответ посмеяться, но я обратил внимание, что Скопас все время озирался вокруг, оценивая впечатление от своего красноречия. Такие хитрости и расчеты были важной частью тех причин, по которым я ни в какую не хотел заниматься политикой.

Я не спеша вылез из недорытой ямы.

— Приветствую вас, советник Скопас. И вас, генерал — полагаю, теперь я могу называть вас этим званием, — Трерис. Могу ли я поинтересоваться, где почтенный Бартоу? Надеюсь, что он уцелел во время того поспешного отступления, которое ваши силы вынуждены были предпринять после нашей последней встречи?

— Обязанности не дали ему возможности сегодня присоединиться к нам, — ответил Скопас.

Ответ Трериса, который должен был означать любезность, все же прозвучал несколько вяло (что, впрочем, было неудивительно, учитывая мою последнюю фразу):

— Вы нас всех удивили, генерал.

— Я на это рассчитывал, — ответил я и повернулся к Скопасу. — Приветствую вас в лагере народной армии, советник. Хотел бы я так же умело владеть словами, как и вы. Но, увы, лишен этого дара, так что не взыщите. Может быть, вы не откажетесь присоединиться ко мне за столом. У нас найдется бутылочка вина, которое было бы не стыдно предложить вам. Трерис, я не могу припомнить, употребляете ли вы спиртное?

— Крайне редко.

— Как и я.

— Мы были бы рады воспользоваться вашим гостеприимством, — сказал Скопас, — но нам необходимо возвратиться в Никею до темноты. У нас есть дела, неотложные дела, которые мы хотели бы с вами обсудить. Желательно наедине, если вы не возражаете.

— Моя палатка вас устроит?

Они последовали за мной.

— Это Симея, — важно произнес я, — она волшебница и один из моих советников.

Оба учтиво поклонились, но было очевидно, что они сразу догадались о реальном статусе этой женщины, заметив ее красоту. А Симея, вежливо ответив на приветствие, не дожидаясь просьбы, покинула палатку.

— Полагаю, что это безопасное место? — сказал Скопас.

— Думаю, что вы говорите о безопасности, имея в виду сохранение тайны? — ответил я. — Поскольку в этом лагере нет ни одного человека, который желал бы вам зла, я в этом уверен. Что касается этой палатки, то Синаит, моя главная волшебница, всегда окружает мое помещение, каким бы оно ни было, защитой от любого вторжения.

Йонг мог бы гордиться тем, насколько хорошо я научился лгать. Если только мои помощники не завалились спать, воспользовавшись тем, что я не дал им приказа бодрствовать (чего, впрочем, просто не могло было случиться), то Синаит должна была сейчас склоняться над Чашей Ясновидения и наблюдать за тем, что происходит в моей палатке, не пропуская ни единого слова и жеста, а Кутулу, скорее всего, самолично сидел на земле, приложив ухо к задней стенке.

Конечно, я не думал, что эти двое поверят моим словам, поскольку они тоже не были детьми.

Я усадил их и снова предложил выпить чего-нибудь на их вкус, но они отказались.

— Ваше положение заметно изменилось, — сказал Скопас. — При нашей последней встрече все выглядело совсем не так.

— Вы совершенно правы, — согласился я. — Я был вашим пленником. Сейчас у меня в этом лагере полтора миллиона человек, пятьсот тысяч в тыловой базе в Каллио, да еще несколько сотен тысяч — не знаю точно, потому что наши силы постоянно растут, — следуют за нами, направляясь на север. Мы дважды сражались с Тенедосом немного южнее Дельты, один раз с оружием в руках, а второй раз колдовством, и оба раза взяли над ним верх.

— Мы знаем о первом, — ответил Трерис. — До нас дошли слухи и о втором. Но моя разведка считает, что ни то, ни другое сражение не было генеральным.

— Вы правы, — согласился я. — Но оба раза успех был гораздо больше, чем тогда, когда наши объединенные силы стояли возле Пестума.

Скопас отвел глаза, а Трерис и не пытался скрыть своего гнева.

— В то время… мы… никто из нас… не имел того опыта, которым располагаем теперь, и Тенедос смог нанести нам удар в самое уязвимое место, — хрипло каркнул он.

— Да, такие вещи случаются и с самыми лучшими генералами, — согласился я, наслаждаясь его смущением. — Теперь мы должны позаботиться о том, чтобы он не сделал этого вновь, — продолжал я, тщательно подбирая слова, — но, разумеется, в том случае, если я прав в отношении возможности заключения союза между нами. Может быть, вы желаете сохранять прежние отношения с майсирцами, и тогда я буду вынужден относиться к вам обоим как к врагам моей страны.

— Нет, нет, — поспешно возразил Скопас — Мы были вынуждены согласиться на такие отношения, чтобы спасти то, что оставалось от Нумантии. Но вы, благодарение Ирису, разрешили эту проблему, и все мы необыкновенно благодарны вам за это.

Трерис, судя по выражению лица, не испытывал ни малейшей благодарности, но все же промолчал.

— Тогда возникает один-единственный вопрос, — сказал я. — Что делать дальше?

Скопас, моргая, посмотрел на меня.

— Ну как же… Наилучшим способом нейтрализовать Тенедоса.

— С моей точки зрения, — твердо произнес я, — способ может быть только один: полное уничтожение.

— А вы не считаете, что такая категоричность может оказаться чрезмерной? — спросил Скопас. — Если мы не оставим ему… и его солдатам… никаких шансов, то они, скорее всего, будут сражаться с величайшей ожесточенностью и приложат все силы, чтобы разгромить нас, не помышляя даже о капитуляции.

— Послушайте меня, Скопас, — ответил я. — Тенедос уже занял именно такую позицию. Вы знаете, что он делает? Захватывает ни в чем не повинных сельских жителей и при помощи своего волшебства превращает их в воинов. Вы слышали об этом? Ваша хваленая разведка доносила вам о солдатах, которые, умирая, вновь превращаются в детей и их бабушек?

Скопас был потрясен, Трерис постарался скрыть удивление.

— До нас доходили неопределенные сведения о том, что его силы существенно увеличились, — с видимой не ловкостью сказал генерал, — но… нет, этих подробностей мы не знали.

— Мой штаб ознакомит вас со всей информацией, как только я дам такое приказание, — сказал я. — Вы понимаете, что я имею в виду? Не может быть никаких перемирий, никаких полумер — только полная и безоговорочная капитуляция. А когда Тенедос окажется в наших руках, мы должны будем сделать все от нас зависящее, чтобы гарантированно исключить возможность его новых попыток захватить власть.

— Это значит — убить его? Без суда?

— Да, это значит — убить его, — твердым голосом повторил я. — Или, если вас больше устроит такая формулировка, помочь ему воссоединиться с его возлюбленной богиней, окаянной Сайонджи. Возможно, это и впрямь звучит помягче. Если вы считаете, что без этого никак не обойтись, мы можем устроить суд, но только после того, как погаснет погребальный костер.

— Генерал Дамастес, — сказал Скопас, — я понимаю, что как солдат вы занимаете — и, наверно, должны занимать — очень суровую позицию. Но…

— Не может быть никаких «но», — отрезал я. — Такова наша позиция; не только лично моя, но и всей моей армии. У нас нет девиза, но если бы он нам понадобился, то звучал бы так: «Или Тенедос, или мы». А погибнуть — куда лучше, чем позволить ему снова завладеть нашей страной, нашими душами.

Скопас глубоко вздохнул, в то время как Трерис пожирал меня мрачным взглядом.

— Я понимаю вашу точку зрения, — сказал Скопас. — И, возможно, это именно то, чего нам недостает… недоставало. Вероятно, вы правы, и нам следует занять более твердую позицию и решительнее выступать против экс-императора. Может быть, ваша огромная военная сила является тем самым последним штрихом, который придаст законченный вид нашему правительству.

Теперь уже я отвел взгляд в сторону.

— А теперь перейдем к главному вопросу, который мы намеревались с вами обсудить, — продолжал Скопас. — Жителям Никеи давно уже не доводилось праздновать победы. Так нельзя ли устроить праздник — как можно скорее показать им вашу армию? Люди хотят видеть победителей битвы при Латане — вот как они теперь называют вас и ваших солдат. Они хотят видеть вас, Дамастес.

— Это можно очень просто устроить, — подхватил Трерис — Местность, где вы расположились, годится только для временного лагеря. А между тем к западу от Никеи есть более просторная территория с хорошей. системой отводных канав на случай дождей и уже готовыми постройками. Вы, генерал, вероятно, знаете это место по тем временам, когда служили в армии. Это старый учебный и парадный загородный полигон.

Я помнил его, помнил, как отдыхал в тени густых деревьев и потел на строевых занятиях. Это место располагалось на большом острове и отделялось от столицы широким рукавом Латаны, через которую регулярно ходил паром.

Я задумался, но не заметил в предложении никаких скрытых подвохов, зато увидел очевидные преимущества.

— Что ж, — сказал я. — Мы могли бы это сделать. Пожалуй, это принесет некоторую пользу и моим солдатам, ведь большинство из них и понятия не имеют, за что мы боремся.

На этом переговоры закончились. Но после того как я распрощался с визитерами и они со своей свитой отправились восвояси, я обнаружил на своем столе клочок бумаги, которого до их появления там не было.

На нем изящным почерком Скопаса, который я хорошо знал еще с тех пор, когда служил Совету Десяти, было написано:

«Нам необходимо как можно скорее подробнее обсудить с вами мое предыдущее предложение. Я подготовлю условия».

— Любопытно, — заметил Йонг. — Тебе не кажется, что эти воры намереваются надуть друг друга?

Кроме меня в палатке находилось еще пять человек: Линергес, Йонг, Кутулу, Симея и Синаит. Каждая из волшебниц наколдовала по Стене безмолвия вокруг палатки, чтобы наверняка обезопасить нас от подслушивания.

— Ничего удивительного, — отозвалась Синаит. — И Бартоу, и Скопас стремятся лишь к тому, чтобы сохранить власть для себя, и готовы пойти на союз с кем угодно, кто поможет им в этом.

— Мне кажется, — вступил в разговор Линергес, — что у них есть три варианта поведения: попытаться удержаться теми силами, которыми они располагают, что на сегодняшний день представляется невозможным; примкнуть к Тенедосу — ну, об этом они вряд ли могут думать всерьез, потому что в случае своей победы он предложит им разве что освященный нож; и еще — залезть в постель к Дамастесу.

— Но ведь они уже обращались к Дамастесу с предложениями… — размышляла вслух Синаит. — Так по чему они так хотят, несмотря ни на что, все же уговорить его?

— Их вынуждает отчаяние, — категорически заявил Йонг.

— Я бы, пожалуй, с этим согласился, — поддержал его Линергес.

Я посмотрел на остальных. Симея кивнула, Синаит тоже. Кутулу помолчал, раздумывая.

— Самое простое объяснение, которое предлагает Йонг, по-моему, самое вероятное, — в конце концов сказал он.

— Значит, мы пришли к единому мнению, — подытожил я. — А что дальше?

— Я думаю, — сказал Йонг, — что нам не следует игнорировать Никею. Победителям полезно показаться людям, которыми они собираются управлять, — извини, Дамастес, — за которых они сражаются, раз уж ты так настаиваешь на том, чтобы мы играли во все эти безумные игры из одного лишь благородства. Я-то сполна получил свою долю парадов и тому подобного после того, как убил ахима Бейбера Фергану и взял власть в Сайане. Но ведь здесь все по-другому, не правда ли? Не подвергнемся ли мы опасности, если действительно согласимся размахивать знаменами, отбивать ноги о мостовую и заниматься всеми прочими пакостями, которые они нам предлагают?

— То бишь парадом? — переспросил Линергес. — Не могу понять, с какой стороны эта опасность может взяться. Я расположу армию так, чтобы мы могли оказать самое серьезное сопротивление, если на нас нападут в городе. Оружие у нас будет, как всегда, наготове, ну и поскольку парадная форма нам не по карману, то пойдем в том, в чем всегда ходим. Горожане ничего не поймут, они будут думать только о том, что видят настоящих воинов в настоящей боевой одежде.

Если какие-нибудь признаки опасности появятся в начале шествия, то мы сможем отступить за город, а в центре города можно собраться в каком-нибудь из парков. А как только мы попадем в лагерь на той стороне города, то окажемся практически неуязвимы.

— А как насчет волшебства? — спросил я.

— Все, что я смогла ощутить, — ответила Синаит, — это отзвуки мелких заклинаний. Похоже, что у них нет ни одного более или менее сильного волшебника вроде тех, какие есть у нас и у Тенедоса. Симея, а вы что-нибудь заметили?

— Ничего, — ответила она. — То же самое подтверждают и наши братья и сестры, пришедшие к нам в лагерь.

— У меня тоже есть в городе несколько агентов, — добавил Кутулу. — И донесения Товиети я читал. Похоже, что ничего серьезного ожидать не приходится.

— Значит, все это связано с их собственными интригами, — сказал я. — В таком случае мы будем вести себя так, будто этой записки никогда не было, и посмотрим, что из этого выйдет. Согласны?

— По-моему, это самый верный план, — согласился Линергес.

— И все равно мне это почему-то не нравится, — добавил я.

— Мне тоже, — отозвался Йонг. — Но, похоже, у нас нет выбора.

Незадолго до парада, ночью, мне в голову пришла одна мысль.

— Симея, — негромко сказал я, — мне бы хотелось, чтобы ты сделала одну вещь.

— Какую это? — спросила она с подозрением в голосе. — Знаешь, я по твоему тону сразу поняла, что ты что-то затеял.

— Все очень просто, — ответил я. — Ведь у тебя есть связь с Товиети в городе. Я хотел бы отправить им со общение. Только, пожалуйста, сделай так, чтобы Джакунс, Химчай и Джабиш тоже узнали об этом. Попроси своих братьев и сестер, чтобы они, когда армия будет проходить по городу, не приветствовали нас слишком уж восторженно, особенно в тех случаях, когда они узнают среди солдат кого-нибудь из своих.

— Но почему?

— Ведь сейчас никто не знает, кто из жителей Никеи является Товиети, правильно?

— Полагаю, что нет, — согласилась она. — Иначе стражники уже арестовали бы их, а то и поубивали бы.

— Вот и пускай они не выдают себя. Нам предстоит всего лишь парад, а война закончится еще не скоро. Очень может быть, что они понадобятся нам, понадобится их подпольная организация.

Она задумчиво посмотрела на меня.

— Ты действуешь все хитрее и хитрее, любовь моя.

— Ничего подобного. Все остальные соревнуются в подлости, а я всего лишь пытаюсь не отставать от них.

— Я вижу в тебе хорошие задатки будущего Товиети, — сказала Симея. — Ты не хотел бы получить ко дню рождения шелковый шнурок?

Я был так горд собою и той оценкой, которую дала мне Симея, что даже захихикал, вместо того чтобы разозлиться.

— Да, — добавила она после короткой паузы. — Да, я тоже думаю, что это хорошая мысль. Я сообщу Джакунсу, и если он и другие согласятся, то мы попросим наших братьев, чтобы они просто стояли и смотрели, когда мы будем маршировать мимо них.

— Только пусть не перестараются, — заметил я. — Разок-другой махнуть рукой — вот это будет в самый раз.

Рано утром в лагере появилась делегация никейских портных. С ними прибыл Скопас. Он был одет почти так же, как и все остальные, с одним лишь отличием: его одежду сшили из материи такого качества и стоимости, что вряд ли хоть один самый богатый мастер мог себе такое позволить. Он сразу же спросил, что я думаю о его предложении.

— Не могли бы вы сформулировать его как можно точнее? — попросил я.

— Мы, как прежде, хотим, чтобы вы стали верховным главнокомандующим.

— А как же Трерис?

Любой другой человек на месте Скопаса от неловкости провалился бы сквозь землю.

— Если он не пожелает служить под вашим командованием, то… то тогда его придется сместить.

— А другие ваши генералы? Драмсит? Тэйту?

— Они будут выполнять наши приказы.

— Давайте обсудим еще один вопрос, — предложил я. — Что произойдет после того, как мы разобьем армию императора? Кто будет управлять Нумантией?

— Вы получите самую высокую награду за свои под виги. Мы с Бартоу учредим титул третьего советника. Специально для вас. Втроем мы возродим Нумантию.

Мне захотелось спросить, почему все говорят о «возвращении» к прекрасным временам, а не о новых будущих успехах, но воздержался. Немножко помешкав для виду, я сказал Скопасу, что приму решение после того, как мы расположимся в нашем новом лагере.

Скопас возвратился к остальным, старательно делая вид, что он всего лишь один из горожан. Очевидно, он считал, что окружающие не замечали ни на шаг не отходивших от него четверых молодцов с холодными внимательными глазами, не снимавших рук с рукояток мечей. Мне оставалось лишь надеяться, что, выезжая из Никеи, ему удалось лучше сохранить свою тайну.

Что же касается того дела, по которому к нам притащились портные… Мы немало повеселились. Выяснилось, что они были потрясены, когда увидели разношерстность и запущенность обмундирования моих солдат.

— Вы предлагаете поставить армии полный комплект обмундирования? — ошарашенно спросил я. — Сейчас, за несколько дней до большого парада? Да у вас для этого должно быть куда больше мастеров иглы и ножниц, чем я в состоянии себе представить. И еще: хочу заранее предупредить вас, что у нас нет сундуков, полных золота.

— Понимаю, понимаю, — отозвался старший портной (как оказалось, цеховой мастер). — А такой подарок, при всем том, что вы и ваши люди, несомненно, заслуживаете его, даже больше того, заслуживаете самых пре красных одеяний, сплошь расшитых золотом, напрочь разорил бы всех нас. Так вот, учитывая все это, мы предлагаем всем вашим воинам вот такие куртки и штаны.

Из группы вышел человек, облаченный в очень прилично скроенную темно-бордовую форму и обутый в ботфорты с отвернутыми голенищами. Костюм выглядел неплохо, но я тут же решил, что тот, кто его изобрел, конечно же, не подумал о том, что солдатам порой приходится прятаться, например, в лесу.

— Интересно, — сказал я, сохраняя на лице нейтральное выражение.

— Наши — ну, вообще-то, не наши, но люди, с которыми нам доводилось работать в прошлом и, надеемся, доведется и впредь, — волшебники смогут изготовить копии этой формы, и через два, ну, самое большее три дня вы получите тысячи, даже миллион комплектов.

Я пристально посмотрел в глаза представителю портновского цеха. Он, несомненно, был совершенно искренен и желал нам только добра, и потому я испытал крайне неприятное чувство, произнося то, что должен был сказать:

— Мой господин, вы имеете какое-нибудь представление о волшебстве?

— Нет, вернее будет сказать, не слишком разбираюсь. Разве что могу быстро сделать дубликаты выкройки для моих швей да еще, пожалуй, превратить один кусок материи в образцы различных тканей… Но, честно говоря, так, очень поверхностно.

— Когда армии идут на войну, — объяснил я, — каждая сторона, как правило, берет с собой волшебников, а те творят магию, чтобы причинить наибольший вред другой стороне.

— Это-то я знаю, — с несколько обиженным видом ответил портной. — Не такой уж я остолоп.

— Но эти волшебники также все время следят за действиями магов противника и творят заклинания, чтобы воспрепятствовать вражескому колдовству, — продолжал я.

Моего собеседника это явно озадачило.

— Как вы думаете, что случится с вашими нарядами, сотворенными волшебством, если против армии обратят заклинание, которое должно будет приостановить действие любой магии?

Кто-то из стоявших поблизости захихикал, а портной, наконец-то поняв, что я имею в виду, багрово покраснел и начал запинаясь бормотать извинения за то, что посмел занимать такой ерундой мое бесценное время. Я очень вежливо, с поклонами проводил гостей и только после этого дал волю одолевавшему меня смеху.

Но я еще не раз в самые неподходящие моменты представлял себе, как целая армия в разгар битвы вдруг оказывается голой, и неприлично посмеивался.

Рукава Латаны, как паутина, разбегались по Никее, но большинство из них были достаточно узкими, и потому их берега соединялись между собой мостами. Но на двух мостов не было — на проходившем через восточную часть города главном русле, по которому осуществлялось основное судоходство, и на широченном рукаве, ограничивавшем Никею с запада. Почти на самом берегу главного русла находился императорский дворец, а неподалеку от него тот особняк, в котором когда-то я жил вместе с Маран. Западный рукав огибал вытянутый полуостров в треть лиги шириной, куда по мере расширения города перемещались различные конторы и торговые склады.

Мы переправились через Латану на паромах, выстроились в колонны на берегу и двинулись в город.

Парад был самым странным из всех, в которых я когда-либо участвовал, не говоря уже о том, чтобы ими командовать. Парады всегда проводятся в мирное время, на худой конец в самом начале или в самом конце войны, но уж никак не в самый ее разгар. Крайне редко в парадах принимает участие вся армия, то есть кавалеристы и разведчики, маркитанты и кузнецы, обозы в полном составе и даже проститутки, которые неизбежно прибиваются ко всякому войску. Так вот все они шли в едином строю, поскольку мы не оставили в старом лагере ни единого человека. И, самое главное, я никогда не слышал о параде, командиры которого в любую минуту ожидали бы нападения противника.

Мы производили впечатление толпы оборванцев; лишь немногие командиры были одеты хоть в какую-то форму, не говоря уже о нижних чинах. Исключение составляли полсотни кавалеристов Ласлейга, барона Пилферна из Стова, в своих зеленых с черным одеяниях, но даже их наряды были изрядно потрепаны, заплатаны и выцвели от многочисленных стирок.

Мы шли единой колонной, но большинство солдат имело, мягко выражаясь, очень слабую строевую подготовку, и потому, возможно, барабаны и трубы играли в одном ритме, а солдаты маршировали в другом.

Некоторые подразделения прошли хорошо, некоторые едва волочили ноги и спотыкались. Говорят, что строевая подготовка — это отличительная черта хорошего солдата, но, однако, разведчики — самые опасные люди во всей армии, да и, пожалуй, во всей стране — маршировали, если это можно так назвать, хуже всех — да и выглядели, несмотря на сравнительно чистую одежду, просто безобразно. Они то и дело окликали хорошеньких женщин или мальчишек, просили поднести попить и частенько выбегали из строя, чтобы кого-нибудь поцеловать, хлебнуть винца или откусить кусок-другой колбасы или пирога — в зависимости от того, что попадалось на глаза, — все время жевали и громко смеялись.

Толпы приветствовали нас, тут и там играли оркестры, но я частенько замечал кучки людей, старавшихся показать, что им, в общем-то, все это малоинтересно. Впрочем, когда мимо проходили части, во главе которых шли Джакуне, Джабиш, Химчай, Икли или другие Товиети, то часть людей в этих кучках то и дело одергивали своих товарищей, чтобы те не забывали о спокойствии.

Боюсь, что я слишком много замечал вокруг и слишком мало следил за парадом, так как постоянно смотрел по сторонам, пытаясь угадать, какие намерения у то и дело попадавшихся в толпе солдат: то ли приветствовать нас, то ли напасть, повинуясь тайному приказу.

Войска все шли и шли; проход через город с востока на запад по улицам и через мосты занял почти целый день. На западной окраине города нас ждала целая флотилия больших речных паромов. Они доставили нас на противоположный берег, на новое место нашего расквартирования.

За весь день не произошло ничего неприятного, и я спросил себя: а не стал ли я за все эти годы, наполненные злодеяниями и интригами, излишне мнительным?

Впрочем, я постарался отбросить все сомнения и занялся работой по устройству нового лагеря.

На следующий день в нашем лагере появился курьер, доставивший письмо о том, что Великий Совет считает своей приятной обязанностью организовать банкет в честь генерала Дамастеса а'Симабу, но намерен устроить его в удобное для меня время. В том же конверте лежала записка, написанная рукой Скопаса:

«Мы с Бартоу рассматриваем предстоящий обед как предлог для того, чтобы обсудить кое-какие интересные соображения. Поэтому было бы хорошо, если бы вы взяли с собой ваших помощников и штабных офицеров, чтобы соблюсти протокол и обеспечить достаточную безопасность. Но прошу вас, по очевидным причинам, запланировать встречу на самое ближайшее будущее».

— Если бы они звали в гости меня, — заявил Йонг, щелкнув по записке так, что она перелетела через весь стол, — то я взял бы с собой два полка пехоты, и это только на первое, а ведь надо подумать еще и о десерте. Я нисколько не доверяю этим ублюдкам.

— Я тоже, — согласился я. — Но неужели, по их мнению, армия спокойно стерпит, если они меня убьют?

Йонг со скептическим видом посмотрел в пространство.

— Если ты думаешь, что такое опасение может их удержать, — сказал он, — то, значит, ты с возрастом ни сколько не поумнел. Бартоу и Скопас всегда презирали солдат и потому не имеют никакого понятия о том, чего можно ждать от армии. Впрочем, и ты тоже. Посуди сам: что получилось после того, как я убил ахима Бейбера Фергану? Ты думаешь, что его солдаты безумно разъярились, принялись рвать на себе волосы и с бешеными криками кинулись мстить мне за него? Ничего подобного! Они принялись наперебой заверять меня, как они рады, что этот поганец наконец сдох, и что они сами, и их сыновья, и сыновья их сыновей, и сыновья сопливых сыновей их сыновей будут преданнейшим образом служить мне, покуда над землей восходит солнце.

Если ты позволишь убить себя, то большая часть твоей армии получит возможность делать все, что заблагорассудится. Многие тут же дезертируют, многие будут делать то, что скажут офицеры, а часть попытается присоединиться к миротворцам или к армии Нумантии, или как там они теперь себя величают. Единственные люди, на которых ты можешь целиком и полностью положиться, — это мы, твой личный штаб, болваны вроде Свальбарда, не имеющие понятия о самосохранении, и еще несколько романтических дураков.

— Ты удержаться не можешь, чтобы хотя бы раз в день не порадовать меня каким-нибудь таким пустячком.

— Лучше сказать, напомнить тебе о реальной жизни, — с необычной серьезностью ответил Йонг. — Но, если посмотреть с другой стороны, тебе, в общем-то, не о чем беспокоиться. У нас есть волшебники, которые могут посмотреть, не готовится ли против тебя заклинание, верно? У нас есть Товиети, которые держат пальцы на горле, я хотел сказать, на пульсе Никеи, так? Они, я полагаю, прислушиваются и к тому, что происходит во дворце Бартоу и Скопаса. Плюс к тому у тебя есть Змея, Которая Никогда Не Спит, имеющая как немало друзей среди стражников, так и своих червей, которые пробираются повсюду, навострив уши, если, конечно, у червей они есть. Тебе остается только спросить их всех, не готовится ли против тебя заговор, и если никто не скажет «да», то мы сможем со спокойной душой пойти на этот обед.

— Мы?

— Конечно, мы. Я хочу убедиться в том, что их повара и впрямь лучше императорских. А кто, по-твоему, будет возражать против присутствия за столом личного секретаря могущественного генерала Дамастеса а'Симабу? Вдруг потребуется помочь тебе разделаться с десертом? Ну вот. Я поделился с тобой плодами моих долгих размышлений. Что я упустил из виду?

— Ничего, — медленно, почти по слогам ответил я. — Абсолютно ничего.

Мы не обнаружили никаких признаков заговора. Синаит и Симея сошлись на том, что угроза исходит с юга, от Тенедоса, без особой поспешности приближавшегося к Никее. Нам необходимо было безотлагательно разрешить все вопросы с Советом, чтобы к его прибытию по-настоящему объединить силы и встретить его во всеоружии.

Кутулу провел настоящее расследование по поводу Трериса и его армии, которая, впрочем, тревожила меня меньше всего. Как сообщил начальник тайной полиции, она находилась в лагерях, проходя там напряженную подготовку — последние слова он произнес с немалым удивлением, — и потому вряд ли может смущать советников, как то было прежде.

Дело закончилось тем, что я отправил советникам письмо, предложив встретиться через трое суток. Хотя, конечно, у меня было много куда более важных дел.

Я решил выглядеть франтом и выбрал сапоги в обтяжку, доходившие до середины бедер, сшитые из разноцветной, но по большей части черной кожи, такой же пестрой шляпы с белым пером, которое, ниспадая на плечо, оттеняла тщательно промытые волосы, белую шелковую кружевную рубаху с таким же ослепительно белым, пышным, тоже кружевным шарфом, ярко-алые штаны и черный плащ на ярко-красной шелковой подкладке.

Симея надела черный костюм в обтяжку, с высоким воротником и большими буфами на плечах и бедрах. Кажущуюся скромность этого одеяния сразу же опровергала блуза с множеством огромных пуговиц, застегнутая лишь где-то немного ниже грудей. Пуговицы были заколдованы и сияли множеством цветов, отражавшихся в больших серьгах-дисках и серебряном ожерелье, сделанном в виде толстого витого шнура.

— Обрати внимание, какие я надела хорошие, удобные и практичные башмаки, — сказала она.

— Практичные? — переспросил я.

Башмачки сверкали, как покрытые серебром, хорошо начищенные парадные доспехи.

— Они без каблуков, — пояснила Симея. — Легче бегать.

— А-а!

Дополнял костюм Симеи широкий замшевый пояс, к которому она прицепила двое ножен — одни с волшебной палочкой, а другие — с тонким, как игла, длинным стилетом.

— У меня есть еще один кинжал — на специальной подвязке с внутренней стороны бедра. Так что будьте поосторожнее, сэр, когда полезете меня лапать.

Я тоже не был безоружным: под плащом был спрятан кинжал Йонга, а на виду у всех болтался мой любимый меч. В специальном кармашке на поясе лежали две железные болванки, которые я при необходимости неплохо кидал, а также любил зажимать в кулаке — от этого удар сразу становился намного мощнее и, как правило, ломал кости.

Свальбарда я решил произвести в капитаны, а Йонга мы решили, напротив, понизить до того же самого звания. В качестве охраны я взял с собой только людей Ласлейга. Они оделись в самые лучшие свои одежды, но тоже были вооружены до зубов.

Заметив, что в стороне переговариваются Синаит с Линергесом, я решил, что они предпринимают и другие меры предосторожности.

И как озарение мелькнула мысль — если бы у меня были мозги, я без труда нашел бы повод, чтобы отменить банкет.

Но, поскольку мы предусмотрели все возможные опасности, а укреплять отношения с союзниками все равно было необходимо, я отправился на банкет.

За последние двадцать лет дворец переименовывался трижды. Сначала его называли Дворцом Совета Десяти, затем, после серьезной перестройки, он превратился в Императорский Дворец. Теперь, как я заметил, его называли просто «дворец», что свидетельствовало либо о пресыщенности, либо о реалистическом или циничном отношении к существующему режиму.

На подходах к дворцу я увидел не так уж много солдат — не больше, чем требовалось для того, чтобы выстроить почетный караул, и потому позволил себе немного расслабиться.

Гофмейстер сообщил, что для моего эскорта накрыты отдельные столы, и Ласлейга с его полусотней — многие заранее облизывали губы, предвкушая тот урон, который они нанесут запасам королевской кухни, — препроводили туда.

Нашу делегацию встретили у главного входа без остановки болтавшие кавалеры и непрестанно кланявшиеся слуги и под приветственный гром труб проводили по широкой лестнице в большой зал на втором этаже. Я хорошо знал это место, так как мне довелось вытерпеть здесь множество пиров, которые устраивал Тенедос. Эти посиделки не привлекали меня даже своим чрезмерным обилием пищи и невероятно утомляли необходимостью все время пялить глаза на болтунов, которые, почти без перерыва сменяя друг друга, произносили бесконечные и скучные речи.

Это была длинная комната с очень высоким потолком и тремя открывавшимися в обе стороны двустворчатыми дверьми, выходящими в кухню, в дальнем торце. Над ними, на маленьком балконе, находившемся примерно в пятнадцати футах от пола, помещался небольшой оркестр, уже услаждавший собравшихся своей музыкой. Площадь зала можно было уменьшить или же выгородить в нем несколько отдельных комнат при помощи больших тяжелых ширм. Сегодня здесь был расставлен только один длинный стол в глубине зала, неподалеку от кухни. Вдоль стен стояли многочисленные тележки с чашами для пунша, бесчисленными бутылками бренди и вина, а вокруг суетились лакеи.

Здесь уже собралась вся городская знать, разодетая в свои лучшие наряды. Среди подавляющего большинства мужчин можно было увидеть лишь несколько женщин — жен или официально признанных любовниц. Увы, таковы были нумантийские обычаи, касающиеся деловых приемов.

Бартоу и Скопас на сей раз не стали демонстрировать свое невежество, напяливая псевдовоенное обмундирование, а надели почти одинаковые белые одежды с красной и золотой отделкой, а на груди у каждого висел на толстой цепи огромный, пестрый, незнакомый и потому ничего не говорящий мне нагрудник.

Они с преувеличенным восторгом приветствовали меня, проявили должную вежливость, правда с несколько снисходительным оттенком, по отношению к Симее и полностью игнорировали Йонга. Я поискал взглядом Свальбарда, но он исчез. Я пожал плечами, решив, что он поступил куда разумнее меня и предпочел остаться с солдатами на первом этаже и поэтому будет избавлен от необходимости переносить напыщенное красноречие ораторов, мешающее насладиться вином и говядиной.

Я шел по залу, перекидываясь одним-двумя словами чуть ли не с каждым из присутствующих и принимая поздравления с тем, что мне удалось «покончить» с королем Байраном, хотя было ясно, что ни один из них не имел никакого представления о том, насколько грязным и кровавым было это дело. Без сомнения, все были уверены в том, что мы сошлись на поединок в сверкающей броне на поле битвы и рубились, пока не победил сильнейший. Если мне удастся пережить войну, думал я, то я смогу увидеть множество огромных живописных полотен, ни на одном из которых я не буду изображен тем грязным и вонючим оборванцем, каким я был тогда, и не увижу цену того омерзительно жестокого убийства, которое совершил, выскочив из-за занавески.

Меня немало позабавило то, как нежно ворковали отцы города, столпившиеся вокруг Симеи. Было бы очень забавно, если бы она вдруг нацепила на шею вместо серебряного ожерелья желтый шелковый шнур и начала рассказывать им о подвигах своих братьев и сестер.

Через полчаса лакеи препроводили нас на заранее отведенные места. Меня посадили между Бартоу и Скопасом, Симея оказалась посередине стола рядом с каким-то довольно молодым бароном, который, похоже, испытал чуть ли не священный трепет, увидев свою соседку. Йонга же засунули, как и подобало секретарю, куда-то на самый дальний конец стола.

Естественно, обслуживание было идеальным. Банкет начался с искрящегося вина — я не без удовольствия увидел, что кто-то позаботился сказать гофмейстеру о моих вкусах и мне вместо вина подали минеральную воду, — и мясистых креветок с огурцом, отваренных с укропом. Затем последовало другое вино и грибной суп — он понравился бы мне, если бы в тарелки не подлили кисло-сладкого вина.

Когда мы покончили с супом, со стола убрали. Бартоу и Скопас, следя за тем, чтобы я не ощущал недостатка в гостеприимстве с их стороны, развлекали меня, пересказывая самые последние придворные сплетни. Я вежливо слушал, естественно, не говоря им о том, что не дал бы и хвоста дохлой крысы за то, чтобы узнать, кто кому что сказал и кто с кем спал или не спал. Тем более что большинство имен все равно были мне не знакомы. В течение нескольких последних лет меня, как вежливо говорили, «не было в городе», и я очень мало знал о том, кто завоевал благосклонность Великого Совета, а кто, напротив, был отправлен им в изгнание или заточен в тюрьму.

Пауза перед следующей переменой блюд почему-то стала затягиваться, и обедающие все чаще посматривали в сторону кухни, сначала с любопытством, а потом и сердито. Оттуда послышались звуки ударов, и едва я успел подумать, что то ли повар напился раньше времени и теперь крушил все вокруг, а может быть, поваренок сжег следующее блюдо и получает за это заслуженное наказание, как центральная дверь распахнулась настежь и ворвался домициус Кофи в парадной форме при всех медалях, высоко воздев обнаженный меч.

— Предатели! Никому не шевелиться! От имени армии Нумантии мы, хранители сердца Нумантии…

Он умолк на полуслове. Я вскочил на ноги, выхватывая меч.

Лицо Кофи вдруг резко побледнело. В огромном зале царила полная тишина. Потом он воскликнул:

— Вух! — И изо рта у него хлынула кровь. Его пальцы разжались, и меч с грохотом упал на пол. Из его груди вдруг показалось дюймов шесть окрашенной в красный цвет стали.

Свальбард пинком сбросил труп с клинка и молниеносным движением подпер дверь стоявшей поблизости тележкой с напитками.

— Миротворцы атакуют! — крикнул он. — Они захватили дворец!

Глаза Бартоу широко раскрылись, он метнулся к окну, выглянул наружу, и в то же мгновение странно взвизгнул и рухнул на пол с торчащей в горле стрелой.

Распахнулась вторая кухонная дверь, и в нее протиснулись, мешая друг другу, трое солдат.

— Никому не двигаться! Вы все…

Я подскочил к ним, проткнул одного, наотмашь зарубил второго, а третьего прикончил Свальбард. Тут же под дверь свалилась набок еще одна тележка, но в третью дверь уже вбегали люди в сером.

Я успел краем глаза глянуть в окно, выходившее во внутренний двор, и увидел там множество яростно сражавшихся людей. Некоторые из них были одеты в дворцовые ливреи, другие носили зеленые цвета эскадрона Ласлейга, а прочие — в серую форму хранителей мира. Людей Трериса было больше, но совершенно очевидно, что они не были готовы к встрече с моими хорошо вооруженными, опытными солдатами и отступали. Ласлейг не давал им спуску.

Тем не менее мы здесь подвергались смертельной опасности. Человек, бежавший в мою сторону, неосторожно приблизился к Симее, а та подставила ему подножку и всадила стилет в спину, прежде чем он успел вскочить. Громила, почти не уступавший размерами Свальбарду, схватился с Йонгом. Их мечи сцепились эфесами, и великан, рыча как медведь, пытался вырвать у хиллмена оружие. Йонг, державший меч обеими руками, отпустил левую руку, схватил со стола хрустальный кубок и ткнул им в лицо нападавшего. Тот с воплем отшатнулся назад, по лицу потекла кровь, а Йонг, не теряя ни мгновения, проткнул его и кинулся на поиски других жертв.

Роскошный банкетный зал превратился в бойню. Лишь кое-кто из аристократов пытался сопротивляться, пуская в ход свои жалкие парадные шпажонки или же оружие, взятое у мертвецов. Впрочем, многие из них старались удрать или просто сдавались, поднимая руки вверх. Но пощады не давали никому — я видел, как поднявшего руки мужчину и женщину, которую он пытался закрыть собой, убили трое солдат.

Но все же с главной лестницы еще не появилось ни одного человека, и я предположил, что людям Ласлейга во внутреннем дворе удалось сломить атаку Трериса.

— Шевелись! — заорал Йонг. — Убираемся отсюда!

Моя голова сама собой повернулась к окну, за которым сражались и погибали мои люди.

— Забудь о них! — еще яростнее рявкнул Йонг. — Они делают то, для чего предназначены! Умирают, что бы спасти тебе жизнь. Скорее прочь отсюда, симабуанец!

Несколько мгновений я стоял в растерянности, не зная, что делать, а потом мысленно вспомнил план дворца.

Подскочив к столу, я сдернул с него длинную скатерть; хрусталь, фарфор и серебро с жалобным звоном посыпались на пол. Завязав на одном конце узел, я подбежал к балкону, на котором потерявшие разум от страха оркестранты продолжали играть, не зная, что еще делать.

— Эй! — крикнул я и бросил узел дирижеру. Тот автоматически поймал его, но затем, видимо, решив, что лучше будет держаться в стороне от всего происходящего, сделал движение, будто намеревался бросить скатерть вниз.

— Только попробуй выпусти, и я тебя прикончу на месте! — крикнул я, и несчастный музыкант суетливо задергал головой и прижал скомканную скатерть к груди, как будто это был самый дорогой его сердцу подарок.

— Привяжи!

Он неловкими движениями дважды обернул полотнище вокруг перил, и Йонг взлетел по импровизированному канату с такой скоростью, что неплотно завязанный узел не успел распуститься.

В этот момент на меня набросились сразу четверо, и я отскочил в сторону, чтобы они помешали друг другу. Несколько мгновений я сражался с одним, упал на колено и проткнул ему бедро. Он громко взвизгнул и отскочил в сторону, а я обернулся ко второму и по самую рукоятку всадил ему меч в живот. Он подался было назад, но тут же упал на бок, выбив при падении меч из моей руки. Третий солдат отступил на шаг, чтобы нанести рубящий удар, но я сунулся ему под руку, боднув его головой в лицо; одновременно в моей руке оказался кинжал Йонга, и я перерезал противнику незащищенное горло. Четвертый отскочил, рассчитывая получить простор для атаки, и Свальбард, оказавшись сзади, воткнул меч ему точно в сердце.

Я вырвал свой меч из трупа, оглянулся в поисках других врагов и увидел, что один из солдат сцепился со Скопасом. Советник обеими руками схватил противника за горло и пытался задушить его. Конечно, он был толст и неуклюж, но силой, похоже, не уступал иному молодому человеку, так что солдат задыхался, лицо его побагровело. Миротворец, напрягая последние силы, все же оторвал от себя руки Скопаса и, когда мне оставалось сделать всего лишь еще один шаг, выхватил нож и вонзил его в грудь правителя Нумантии.

Скопас заскулил, словно побитая собака, стиснул ладонью рукоятку ножа, начал клониться вперед и рухнул, как марионетка, у которой перерезали нитки, а я зарубил его убийцу.

В зале все еще оставалось несколько солдат, но они, как мне показалось, были так же перепуганы, как и уцелевшие аристократы.

— Быстро сюда! — крикнул Йонг, и я, увидев, что Симея карабкается по скатерти, тоже побежал к балкону, на ходу вкладывая в ножны меч. Когда я начал подниматься, меня догнал Свальбард, схватил за ногу и со всей своей немереной силой толкнул вверх; Йонг дернул меня за руку, и я перелетел через перила и чуть не растянулся на полу.

Один из солдат бежал к Свальбарду, размахнувшись для удара; я сверху швырнул в него одну из моих железных чушек и, очевидно, пробил ему голову: он запнулся на бегу и повалился лицом вниз на спинку кресла.

Свальбард вложил меч в ножны, вцепился в скатерть, подтянулся насколько смог, и я, напрягая все силы, втащил его на балкон. До сих пор не понимаю, как мне это удалось. В этот момент я почувствовал огромное изумление, заметив, что музыканты старательно продолжают играть, не отрывая взглядов от нот и упорно пытаясь игнорировать оказавшихся среди них четверых залитых кровью людей.

— За мной! — скомандовал я и рванулся в глубину балкона к двери и дальше по длинному коридору в заднюю часть дворца, отведенную для слуг. Дворец был построен таким образом, чтобы благородные обитатели как можно реже встречались с теми, кто делал их жизнь не только удобной, но и вообще возможной, и я надеялся, что благодаря этой особенности нам удастся без излишних трудностей выбраться отсюда.

Я хорошо знал расположение дворца, потому что много лет назад специально изучал его. Тенедос очень тревожился из-за возможных покушений, и я потратил не один день, осматривая дворец вместе с камердинерами и выискивая путь, по которому убийца мог бы незаметно пробраться к императору.

По пути нам попались лишь трое солдат — всех их удалось убить без всякого шума, — и мы выбрались к выходу из дворца, лишь дважды сбившись с пути.

Чем ближе мы приближались к выходу, тем больше встречали слуг. Некоторые были вооружены тем, что попалось под руку, готовые не на жизнь, а на смерть биться каминными щипцами и кухонными ножами с солдатами Трериса, не зная, что их господа уже мертвы. Многие бежали куда глаза глядят, а некоторые, впав в то же самое оцепенение, что и музыканты, тупо стирали пыль с одного и того же места, кто-то зачем-то таскал метлы, свечи, вазы с цветами, несколько человек просто брели куда-то, натыкаясь на всех попадавшихся по дороге.

Я обнаружил ту самую дверь, которую искал, и собрался была открыть ее, когда Свальбард, не говоря ни слова, отшвырнул меня в сторону. Он сам отодвинул засов, распахнул дверь ногой и выскочил наружу.

— Никого, — сообщил он. — Идем.

Мы выбежали на улицу, освещенную клонившимся к закату солнцем. Вдалеке я увидел у стены кучку солдат. Они крикнули, чтобы мы остановились, но не стали нас преследовать, когда мы не послушались.

Мы оказались на бульваре, где разъезжали кареты и пролетки, и мне сразу бросилось в глаза, что на улице непривычно много верховых солдат.

— Сюда! — Я указал на закрытую легкую карету, запряженную четверкой цугом. Свальбард схватил переднюю лошадь за уздечку, а Йонг вскочил на козлы и вырвал у испуганно завизжавшего кучера вожжи.

Я распахнул дверь, увидел в карете пару, слившуюся в страстном любовном объятии, схватил мужчину за спущенные штаны и выдернул наружу. Он вяло трепыхался, словно выброшенная на берег рыба. Почти голая дама принялась кричать, без сомнения, ожидая немедленного насилия. Симея схватила ее за руку и вытащила из кареты. Дама споткнулась о порог, упала мне на руки и была совершенно не рыцарским образом отброшена к стене дома.

Я вскочил в карету, Йонг хлестнул лошадей, а Свальбард вспрыгнул на подножку, и я втянул его внутрь.

Йонг на всем скаку завернул четверку за угол, заставил ее протиснуться через переулок, который показался мне едва ли не уже кареты, выехал на другую улицу, а там перевел лошадей на рысь.

Мы выехали через город в предместья, как будто были всего-навсего обычной богатой супружеской четой, отправлявшейся на природу, чтобы подышать воздухом. Дважды мимо нас проносились конные патрули, но никто даже не поглядел в нашу сторону.

Я опасался, что бунтовщики выставят дозоры на мостах, но, видимо, пока еще это никому не пришло в голову. Мы бросили карету возле причалов и быстро нашли лодочника, который переправил нас через реку.

При этом возникло небольшое затруднение, с которым, правда, удалось быстро справиться: ни у кого из нас, кроме Свальбарда, не оказалось золота, чтобы заплатить за перевоз.

Как только мы очутились возле ворот лагеря, я, не дожидаясь никаких докладов, велел поднимать тревогу.

Поступок Трериса я истолковал очень просто. Судя по всему, он узнал про замысел Бартоу и Скопаса и ловко организовал контрзаговор. Мы трое — Бартоу, Скопас и я — были обречены на смерть. Вне всякого сомнения, Трерис намеревался приписать убийства проискам аристократов или еще каких-нибудь злоумышленников, а сам объявил бы, что хранители мира вновь спасли Нумантию.

Теперь он захватил власть в Никее, а тот, кто владел столицей, мог претендовать на всю Нумантию.

Несколько мгновений я стоял неподвижно, оплакивая про себя Ласлейга, барона Пилферна из Стова. Мне хотелось надеяться, что он просто хвастался своей непорочностью и что все же у него где-нибудь найдется отпрыск, который мог бы унаследовать его владения. Еще я надеялся, что Сайонджи вознаградит каждого из его бойцов новой, лучшей жизнью, когда будет судить их, вернувшихся на Колесо. Но сейчас для чего-то большего времени не было. Мы сможем совершить надлежащие обряды для него и его пятидесяти всадников, погибших, выполняя свой долг, позднее, если наступит мир, а мы сами доживем до него. В настоящий момент забота о мертвых должна была уступить место делам живых. Перед нами стояли куда более важные задачи.

Прошло совсем немного времени, и положение резко изменилось к худшему.

Мы укрепили наш лагерь, чтобы не дать возможности хранителям мира скрытно переправиться через широкий рукав Латаны и напасть, застав нас врасплох. А наши новые враги в это время укрепляли противоположный берег. Помимо всего прочего, они захватили все более или менее крупные суда, имевшиеся в окрестностях Никеи.

Шпионы Кутулу сообщили, что Трерис распространил листовки с самым простым объяснением случившегося: сельские бароны устроили заговор с целью свергнуть Великий Совет и провозгласить себя правителями Нумантии.

Что и говорить, врагов он выбрал удачно. Бароны, принадлежавшие к древним родам, обитали в основном вдали от Никеи, кроме того, они, согласно давней традиции, не только смотрели свысока на законы государства, но и считали себя вправе устанавливать в своих обширных владениях собственные законы, которых и придерживались, пока они их устраивали.

Хранители мира — армия Нумантии — узнали о заговоре в самый последний момент и поспешили во дворец, чтобы спасти Великий Совет.

Они не успели сохранить жизнь Бартоу и Скопасу, и только мне удалось спастись от мятежных баронов. Армия отомстила заговорщикам. Так как их измена была очевидной, суды посчитали излишними. Кроме того, подлые действия изменников пробудили «справедливый гнев армии», и потому защитники законного правительства никого не брали в плен.

Далее выражалось удивление, как мне удалось избежать злого умысла, равно как и тем, что я сбежал из Никеи, вместо того чтобы присоединиться к силам Трериса и заняться восстановлением законного порядка.

Спустя несколько дней поползли темные слухи, мало-помалу находившие подтверждение в листовках. Я не спасся, на самом деле я был руководителем заговора, одним из тех самых провинциальных баронов, но малодушно отрекся от своих сообщников ради того, чтобы спастись самому.

Если бы не Трерис, то Никеей и Нумантией завладел бы новый деспот, настоящий злодей Дамастес а'Симабу, чудовище, преступления которого не укладывались в сознании разумных людей. Самыми ужасными среди них были предательство своего императора и выдача его майсирцам, подлое убийство высших командиров армии Нумантии — насколько я понимаю, здесь имелось в виду убийство Эрна при моем побеге из тюрьмы — и заключение союза с подчиняющимися демонам Товиети и самыми черными колдунами, которые должны были помочь мне захватить власть, а затем отдать страну на растерзание убийцам-баронам. Во всех этих прокламациях имелось одно упущение, которое мы нашли любопытным: нигде не упоминалось, что Трерис, теперь именовавший себя главнокомандующим, когда-либо имел хоть какое-то отношение к майисирскому марионеточному правительству Бартоу и Скопаса.

— Неужели они считают жителей Нумантии круглыми дураками? — яростно выкрикнул я.

— Считают, считают, — не без ехидства согласился Йонг. — Майсирцы были здесь совсем недавно, вчера, а поскольку с ними сотрудничали не двое и не трое из жителей Никеи, то они решили, что раз прошлое нельзя изменить, то лучше как можно скорее переписать историю. А уличный сброд, свиньи, валяющиеся в грязи, проглотят все эти помои и даже не поморщатся.

— Думаю, что вы преувеличиваете, Йонг, — сказала Симея. — Вы дворянин, хотя и хиллмен, так что вряд ли вам дано полностью понять, что думают простые люди, вы не в состоянии влезть в их шкуру. Неужели вы считаете, что Товиети, например, забудут то, что было?

— Уверен, что Трериса это нисколько не волнует, — ответил Йонг. — Готов держать пари: он и его прихвостни считают, что Товиети слишком мало для того, чтобы беспокоиться из-за них. Людишки пойдут за ним, считает он, так что ему еще нужно?

— Если это так, то замечательно, — вмешался Линергес. — Потому что теперь ему придется иметь дело с Тенедосом. А отсюда возникает интересный вопрос. Дамастес, что следует предпринять нам?

— Я все время думаю об этом, — медленно сказал я, — и намерен на некоторое время забыть о Трерисе. Пусть себе прячется в Никее. Я думаю, что нам пора двинуться на юг и быть готовыми встретить Тенедоса, когда он подойдет поближе. Он куда более опасный враг. А когда разделаемся с ним, то займемся Трерисом.

— Мне очень не хочется оставлять этого ублюдка у себя в тылу, — тревожно заметил Линергес.

— Этой опасности бояться нечего, — успокоил его я, — поскольку у нас вообще не будет тыла. Мы будем двигаться вперед, как на недавнем блистательном параде, забирая с собой всех и каждого. Будем охранять тыл и фланги, исходя из того, что, как только мы покинем какую-либо область, она перейдет к врагу. Станем воевать по-новому, как партизаны, и не измеряя свои успехи захваченными территориями. Нашей единственной целью должно быть уничтожение Тенедоса и его армии.

Но моим планам не суждено было осуществиться.

В полночь, через двенадцать дней после мятежа, меня разбудила Синаит. Ее волшебники сообщили, что поблизости творятся мощные заклинания и первое из них уже сработало.

Когда рассвело, мы увидели, что река возле нашего лагеря превратилась в стремительный бурный поток; вода бушевала яростнее, чем даже в Сезон Бурь, хотя небо было совершенно ясным и веял легкий теплый ветерок. Ни одно судно, ни один большой паром из тех, что с одинаковым успехом плавают по реке и по морю, не имели шансов справиться с разыгравшимися стремительными водоворотами.

Заглянув в Чашу Ясновидения, Синаит выяснила, что шторм разразился только на этом отрезке реки, а во всей округе погода была безмятежной, как и небеса над нами. А потом из глубины Чаши метнулось что-то темное и смертоносное, и если бы помощник Синаит не опрокинул медный сосуд, то волшебница, пожалуй, могла бы погибнуть. Очевидно, Тенедос научился бороться с соглядатаями точно так же, как это умел демон Тхак, который чуть не убил нас много лет назад.

Я приказал Синаит собрать всех своих магов, взять на подмогу Симею и ее помощников и попытаться сокрушить колдовство, сотворенное Тенедосом, а если из этого ничего не получится, то, наоборот, сделать так, чтобы шторм распространился на все рукава и протоки Латаны. Что бы ни случилось — а я, похоже, наконец-то понял суть всего происходившего, — если волшебники смогут заставить бушевать всю реку, то нам, возможно, удастся избежать худшего.

Разведчики оседлали самых лучших лошадей и умчались на юг.

Войско было готово немедленно выступить в поход или принять бой. Впрочем, враги ничего не предпринимали, во всяком случае ничего серьезного, если не считать периодически повторявшихся магических атак, которые должны были посеять среди наших воинов страх и растерянность. Однако Синаит со своими волшебниками без труда отбивала эти атаки.

Через сутки вернулись мои разведчики. Несколько человек погибло, многие были ранены, все были измучены, а одежда превратилась в лохмотья после столкновения с многочисленными дальними дозорами вражеской тяжелой кавалерии.

Они принесли самые черные новости, какие только можно было представить.

Тенедос отвел нам глаза: при помощи колдовства он заставил нас считать, что он движется на север гораздо медленнее, чем в действительности, и поддерживал это впечатление небольшой армией, которая, опять же благодаря магии, казалась нам куда многочисленнее, чем была на самом деле. В это время его главные силы стремительно прошли через сердце Дельты к Никее.

И мы могли лишь кипеть от бессильного гнева, пока корабли и лодки, захваченные армией Нумантии, курсировали на юг и обратно, перевозя войска Тенедоса в город.

Через два дня шторм утих, и наши шпионы и Товиети, находившиеся в городе, смогли вновь поставлять нам донесения.

Трерис заключил с Тенедосом постыдную сделку. Он получил звание первого трибуна — то самое, которое я носил при императоре, — а также был провозглашен главнокомандующим армии Никеи, а Лейш Тенедос, «по его просьбе и по воле подавляющего большинства жителей Нумантии», согласился сформировать временное правительство.

Можно было считать, что возвращение императора на трон почти состоялось.