"Король-Воитель" - читать интересную книгу автора (Банч Кристофер)

18 РЕКА

Ренан был охвачен паническим страхом и огнем; пламя отражалось в бурлящих водах Латаны, холодный ветер швырял густые клубы дыма. Во время прошлой войны майсирцы уже разорили этот город, уничтожив его древнюю красоту и почти магическое очарование. Они загадили каналы всяким хламом и оскверняли воды озер, устраивая на помостах солдатские нужники.

Когда война закончилась, Ренан начал понемногу приходить в себя. Отцы города пытались возродить обаяние кривых переулков, изящных домов и садов, взбегавших по склонам холмов.

Теперь город вновь был охвачен огнем и впал в безумие.

Мы с Симеей попытались свернуть на север или на восток, но отступающие майсирцы увлекали нас с собой. Нам удалось пробраться сквозь три или четыре их колонны, но при этом мы вынуждены были продвинуться вместе с ними на запад, к столице Юрея, далеко отклонившись от того пути, который намечали для своего бегства.

Повсюду толпилась солдатня; часть занималась вечным солдатским промыслом, убивая и грабя жителей, а большинство мрачно брели в неровном строю. Мы шли вместе с ними, и никто из них не догадывался, кто мы такие на самом деле. Два раза пьяным воякам удалось разглядеть под солдатским мундиром Симеи женщину, и, считая ее моей пленницей, они требовали, чтобы я отдал ее им.

В первый раз двое из «догадливых» расстались с жизнью, а еще двое остались корчиться в лужах крови; вторая попытка стоила жизни лишь двоим. Одного из них убила сама Симея, а я выпустил кишки второму, и их спутники сразу утратили интерес к нам.

Я почти свободно говорил по-майсирски и поэтому мог протискиваться сквозь толпу, выкрикивая какие-то дурацкие приказания. Именно так и должен был вести себя надменный не по чину капитан, потерявший свой отряд.

Под вечер мы добрались до первого из высоких каменных мостов, соединявших между собой несколько островов. Это была единственная переправа с восточного берега реки в Ренан, и давка здесь оказалась поистине ужасной. Скопившаяся перед мостом масса солдат представляла собой уже не армию, а толпу людей, пребывавших на грани паники, и я испугался, что нас затопчут, если мы вдруг окажемся в гуще народа. Мне удалось втолкнуть Симею на одну из небольших площадок, сделанных в невысоком парапете, а перед нами, непрерывно сгущаясь, текла сплошная масса людей и повозок.

Если на этом берегу реки творилось такое безумие, то на противоположном положение должно было оказаться еще хуже. Я замер в нерешительности, пытаясь понять, что же делать дальше.

Симея облокотилась на парапет, окинула взглядом темные холодные вода Латаны и вдруг толкнула меня локтем:

— Смотри!

Я тут же увидел лодку, прибитую течением к каменному откосу моста совсем рядом с нами. Это пузатое суденышко, которое, впрочем, вернее было бы назвать яхтой, представляло собой уменьшенную копию знаменитых юрейских плавучих домов. Я вспомнил Жакобу и то исполненное страсти время, которое мы провели на одном из таких судов. Течение било яхту о камни, и крепкий даже с виду деревянный фальшборт в одном месте уже был сломан. Но я видел, что вода, во всяком случае, не захлестывала палубу.

— Мы можем спрыгнуть, — сказала Симея. — И если там найдутся весла, то отойдем от берега и поплывем по реке, не думая ни о каких майсирцах.

— Сейчас, в Сезон Бурь? — скептически возразил я. Из-за сильного шума мне пришлось повысить голос, почти кричать. — Я ничего не понимаю в лодках.

— Зато я понимаю, — ответила она. — Когда я скрывалась от ваших… от армии, мне пришлось провести некоторое время в семье лодочников, которые всю жизнь плавали по реке.

В это время какой-то бородатый грязный солдат толкнул меня в грудь.

— Ну и телочка у тебя! — мечтательно воскликнул он. — Поделись с товарищем! — Он стоял, качаясь, почти вплотную ко мне, и изо рта у него смердело чесноком, винным перегаром и гнилыми зубами. На боку у него все еще болтался колчан со стрелами, но лука не было, а ножны были пусты.

Я пнул его ногой в живот, и он взвизгнул. Тогда я ударил его коленом в лицо, он отлетел назад, упал на мостовую, и безумное, перепуганное стадо, в которое на моих глазах превращалась армия, лишившаяся своего предводителя, тут же растоптало его.

— Вперед! — Не дожидаясь моего ответа, Симея вскочила на парапет, спрыгнула на узкую полоску илистого берега и, не задерживаясь, вскарабкалась на закачавшуюся под нею лодку. Следом за ней я перевалился через стенку, поскользнулся на берегу, чуть не свалился в воду, но Симея схватила меня за руку, и в следующее мгновение я оказался на борту.

Я видел множество обернувшихся к нам лиц, слышал крики, большинство из которых не мог разобрать, но не обратил на все это никакого внимания.

— Есть! — крикнула Симея. Она выдернула из уключины болтавшееся за кормой длинное рулевое весло и вложила его в одну из находившихся там же, на корме, уключин. — Я буду править! Толкай!

Я уперся спиной в стенку каюты и принялся отталкиваться обеими ногами от каменного откоса. Но течение сильно прижимало яхту к берегу, и она не желала поддаваться моим усилиям, а лишь качалась, но не двигалась с места.

Крики наверху стали громче; рядом со мной в палубу вонзилось копье. Я напрягся изо всех сил, Симея налегла на весло, и на этот раз течение подхватило нас, развернуло, повлекло под пролет моста, и мы поплыли прочь, вращаясь словно листок, попавший в водоворот.

— Помоги мне! — закричала Симея.

Я поспешил на корму. Мы вдвоем принялись подгребать и табанить рулевым веслом, и яхта плавно развернулась. Теперь ее нос смотрел вниз по течению, туда, куда нам нужно было попасть, и могучая река уносила нас прочь от горящего города, в спасительную ночную тьму.

Симея решила, что лучше всего будет плыть до рассвета, а на день остановиться где-нибудь подальше от берегов. Она разыскала длинный багор и поручила мне дежурить на носу и смотреть, чтобы яхта не налетела на какие-нибудь плавучие предметы. Дважды я отталкивал в сторону большие бревна, а один раз нечто показавшееся мне разбитой лодкой; она была наполовину погружена в воду и плыла, вращаясь вокруг своей оси. Я содрогнулся при мысли о том, что мы можем погибнуть, разбившись так же, и стал вдвое пристальнее вглядываться в темноту.

Наступило холодное пасмурное утро. Симея по-прежнему крепко держала в руках рулевое весло, но лицо у нее было таким же серым, как и день. Я предложил сменить ее, но она покачала головой:

— Сначала я должна показать вам, как это делается. — Оказавшись на яхте, она снова начала обращаться ко мне на «вы». — А сейчас я хочу добраться вон до того островочка. Возвращайтесь на нос и помогите причалить к берегу.

Умело пользуясь течением, Симея подвела яхту почти вплотную к острову и разглядела нечто похожее на заводь, прикрытую ветвями склонившихся к воде ив. Я поднял ветви, и наше суденышко проскользнуло в крошечную бухту, словно специально предназначенную для него. Симея велела мне взять канаты, уложенные бухтами на палубе, и привязать яхту с носа и кормы к стволам деревьев. Она даже проверила узлы, которые я завязал, и нашла их достаточно надежными.

— А теперь посмотрим, что мы спасли, — предложила она.

Яхта была небольшой, всего двадцать пять футов в длину; большую часть палубы занимала крыша каюты. Посередине крыши торчал обломок мачты. По невысокому трапу с нее можно было спуститься в кокпит, а там мы обнаружили двустворчатый застекленный люк.

Я спустился по ступенькам и открыл дверь каюты. Она оказалась небольшой, но прекрасно спланированной. Слева от лестницы находилась маленькая кухня — Симея сказала мне, что ее следует называть камбузом, — со спиртовой плитой и даже крошечной духовкой, ванна с хитрыми металлическими и резиновыми насосами и шкафы для посуды и провизии. Справа был закреплен стол, в ящиках которого лежали старые лоции и карты.

Дверца за ним вела в отхожее место (Симея потребовала, чтобы я называл его правильно — гальюн) с унитазом, снабженным даже насосом, чтобы накачивать воду в бачок.

Шкафы оказались набиты разнообразными консервированными, копчеными и обработанными магическими способами продуктами. Скорее всего, хозяин приготовил все это для бегства из Ренана.

— Похоже, на этой яхте есть все! — восхищенно воскликнула Симея у меня за спиной.

— Все, кроме одной вещи, — возразил я. — Хозяин этой яхты, очевидно, никогда не спал.

— Поднимите трап, дурачок. — Симея с каждым часом чувствовала себя все свободнее.

Оказалось, что трап был закреплен на петлях и прикрывал собою вход в спальню. Почти всю площадь в ней занимала единственная кровать. При входе я чуть не разбил голову о потолок, но стоило сделать еще шаг — и можно было уже стоять выпрямившись. На кровати были сложены аккуратной стопкой простыни и одеяла, а возле противоположной входу стенки лежало несколько подушек.

— Ну что ж, значит, здесь действительно есть все, — сказал я, зевнул и внезапно осознал, что мне очень давно не удавалось поспать; разве что вздремнуть вполглаза неполный час. Сколько же времени я так провел? Три дня? Или больше? Я почувствовал, что на меня навалилась усталость.

— Не хотите поесть?

После этих слов я ощутил еще и голод, а страх и нервное напряжение, помогавшие телу пребывать все это время в состоянии лихорадочного возбуждения, напротив, исчезли. Я заморгал, все, что было у меня перед глазами, вдруг превратилось в бесформенные пятна, и я поспешно опустился на маленький диванчик.

— Клянусь посохом Ирису, я выдохся, — признался я.

— Я тоже смертельно устала, — ответила Симея. — Вы не могли бы расстелить постель, пока я сварю не много супа? На голодный желудок хуже спится.

— И где ты только берешь энергию?

— Я еще молода, — весело крикнула девушка. — А вы еще помните, что это значит?

— Если бы у меня осталась хоть капля энергии, я за такую дерзость гонялся бы за тобой по всей палубе, пока не поймал бы, а потом выкинул бы за борт.

— Лучше поберегите силы, а сейчас прочтите мне инструкции на пакете с сухим супом.

Я прочел, и в конце концов, безостановочно зевая, мы все же сумели поесть. Я вымыл тарелки, осмотрелся, понял, как выпустить воду из раковины, снова наполнил ее чистой водой и вымыл лицо с мылом, которое, конечно же, оказалось на полочке.

Симея, стараясь не уснуть, сидела на диване и смотрела на меня остановившимся от усталости взглядом.

— Твоя очередь, — сказал я, а сам поднялся на палубу, оглядел яхту и реку и, не увидев в воде, по которой ветер гнал густые клочья тумана, ничего подозрительного, спустился вниз, поднял лестницу и сгреб с кровати одеяло и две подушки.

Симея, чистившая зубы маленькой щеткой, тоже обнаружившейся среди вещей предусмотрительного хозяина, обернулась:

— Что вы делаете?

— Собираюсь приготовить себе постель.

— На этой кушетке?

— Мне приходилось спать и на еще менее удобных вещах.

— Не валяйте дурака, — сказала Симея. — На кровати хватит места для полдюжины людей. Вернее, полдюжины смогут устроить там оргию.

Я слишком устал для того, чтобы ломать комедию или спорить, и потому, не говоря ни единого слова, кинул одеяло назад. Но, прислонившись к стене, чтобы снять сапоги, я вдруг понял, что до омерзения грязен, и вновь вышел на палубу.

— Ну, что еще?

— Мне стало стыдно за самого себя.

Симея, удивленно вскинув брови, смотрела, как я накачал воду в бачок унитаза, а затем нашел полотенце, взял мыло, ведро и открыл люк, ведущий на палубу.

— Вы сумасшедший.

— Очень может быть, — согласился я. — Но я предпочитаю быть чистым сумасшедшим.

— Желаю удачи, — сказала она мне в спину.

Я вышел на палубу, стащил с ног сапоги, содрогнулся от их запаха и поспешно скинул с себя одежду. Облившись из ведра речной водой, я намылился, смыл мыло, еще раз намылился и окатился водой, а потом заставил себя тщательно вымыть голову. Волосы свалялись чуть ли не в войлок, и мне казалось, что с каждым днем их остается на голове все меньше и меньше. Я с трудом держался на ногах от усталости, но сейчас мне было так холодно, что опасность уснуть на ходу мне не угрожала, поэтому я наскоро постирал подштанники и портянки. Спустившись в каюту, я растерся полотенцем и развесил сохнуть где попало свое мокрое белье.

Я помню, как протиснулся под трап, увидел перед собой огромную кровать с теплой постелью, заметил с одного ее края холмик — там, укрывшись с головой, спала Симея, — пошатнувшись, шагнул вперед, и… на этом все кончилось.

Проснувшись, я не чувствовал ни боли в натруженных мышцах, ни ломоты в суставах, которой можно было ожидать, проведя несколько дней под дождем. Как раз наоборот, я ощутил, что мир прекрасен. Я лениво спросил себя, сколько же прошло времени, отодвинул занавес на одном из изящных восьмиугольных иллюминаторов и увидел за ним серый дневной свет, с трудом пробивавшийся сквозь туман, и частый мелкий дождь. Если не считать света, все выглядело точно так же, как и в тот момент, когда я отключился.

Я был в спальне один. Поискав глазами полотенце, чтобы хоть чем-то прикрыть наготу, я вместо него обнаружил свою одежду, аккуратно сложенную в изножье кровати. Вся она была совершенно сухая и пахла фиалками. Я оделся и, не обуваясь, вышел в главную каюту. Симея уютно сидела с ногами на диване, читая книгу, которую, вероятно, разыскала на одной из полок. Ее коротко подстриженные волосы сияли темным блеском, а пахло от нее, как я сразу уловил, духами с экзотическим ароматом сандала и мускуса.

— С добрым утром, — приветствовала она меня. — Я уж думала, что вы умерли.

— Я и впрямь умер, — согласился я, улыбнувшись во весь рот, — но одна волшебница вернула меня с Колеса на эту яхту. Я долго спал?

— Ну, я, кажется, один раз проснулась ночью, но сразу же снова заснула. Потом проснулась еще раз, вскоре после рассвета, увидела, что на реке такой шторм, что плыть нельзя, и опять легла спать. Встала час назад, сварила суп. В этой кастрюле еще немного осталось.

— Неужели на яхте нет ничего, кроме супа?

— Есть, и много всего, но… но я не такая уж хорошая повариха, а чтобы приготовить что-нибудь из тех продуктов, которые я нашла, нужно приложить немало усилий.

— Как приятно узнать, что и у тебя есть хоть какие-то недостатки, — сказал я. — Полагаю, что мою одежду высушило волшебство?

— При такой погоде сама собой она не высохла бы никогда. — Девушка обвела взглядом каюту. — Мне часто вспоминается, как хорошо было плавать на такой лодке, когда я была ребенком. Пожалуй, я забыла, что там на самом деле было холодно и сыро.

— А почему бы тебе не попробовать просушить эту комнатку заклинанием наподобие того, каким ты сушила одежду?

— Ох, ради всех бо… какая же я дурочка! Я даже и не подумала об этом.

— Пф-ф! Делать глупости — обычное явление для юных созданий. Вот и займись этим, пока я буду купаться.

— О боги, — пробормотала Симея. — А вам не кажется, что вы слишком увлекаетесь этим делом?

— Нет, — ответил я. — Быть грязным и вонючим может любой дурак. — Я взял мыло и высунулся в люк. — Не подглядывай. Я стеснительный.

— Пф-ф! — передразнила она меня. — А между прочим, я успела сделать себя красивой и чистой, пока вы играли в Огромное Храпящее Чудище. — Симея полезла в свою сумку за травами и другими средствами для магии, а я поднялся на палубу.

Сейчас, когда я был сухой и уже не хотел спать, погода показалась мне еще более холодной, чем ночью, но я справился с собой, разделся, прыгнул за борт и, постаравшись сдержать крик, погрузился в холодную серую воду. Вынырнув на поверхность, я увидел над бортом голову Симеи.

— Вы тонете?

— Нет. Замерзаю. Вернись в каюту.

Намылившись два раза, я почувствовал, что наконец-то избавился от большей части грязи, въевшейся в мою кожу за время кампании. Я забрался на палубу, вытерся, оделся и принялся рассматривать реку. Она была почти в пол-лиги шириной, и над ее поверхностью, покрытой белыми барашками волн, то тут, то там поднимались такие же, как наш, мелкие островки. Ветер разгулялся и раскачивал ветви ивы, прикрывавшие наше убежище. Мне стало холодно, я передернул плечами и спустился в каюту.

В каюте было гораздо теплее и больше не чувствовалось сырости. На полу дымились две маленькие жаровни.

— У волшебников есть свои достоинства, — неохотно признал я и принялся рыться в съестных припасах.

Примерно за час я приготовил рис с острыми специями, а размочив вяленую рыбу и сушеные овощи, сделал из них аппетитное горячее блюдо; в духовке поднималось тесто, которое при известной снисходительности можно было назвать хлебом, а на маленьком столике были разложены различные приправы и желе. Я поклонился Симее:

— Кушать подано, моя госпожа.

Мы ели жадно, почти не разговаривая между собой. Находиться в обществе Симеи было очень легко. Я не чувствовал необходимости развлекать ее или же заставлять себя что-то говорить, когда мне хотелось молчать. Похоже, что она ощущала примерно то же самое. Когда мы покончили с едой, я разыскал сетку, сложил в нее грязную посуду, опустил все это на некоторое время в реку, а потом вытер посуду и убрал.

На освободившемся столе я развернул свою потрепанную карту и сравнил ее с теми картами, которые нашел на лодке.

— Симея, — сказал я, — я ничего не понимаю в лодках и судоходстве, но мысль о том, чтобы наше плавание затянулось до начала штормов, мне очень не нравится.

— Мне тоже, — ответила она. — Возможно, нам удалось бы успеть раньше, будь у нас парус. Но сейчас мы можем только дрейфовать по течению. А если что-нибудь случится с рулем… Ниже по течению расстояние до берегов будет еще дальше. А как далеко на север вы хотите попасть?

— Если судить только по тому, что показано на карте, то я хотел бы оставаться на воде, пока мы не достигнем границы Каллио. Там мы можем высадиться на берег и дальше двигаться посуху.

— Согласна, — воскликнула Симея. — Плавание на лодке гораздо полезнее для здоровья, чем верховая езда. К тому же по реке мы все равно будем двигаться быстрее, чем любым другим способом. Значит, план у нас есть. Ну а что теперь?

— Мы могли бы исследовать этот остров.

Симея недовольно посмотрела на меня.

— Это просто куча ила, на которой растет несколько деревьев. Я надеялась, что вы предложите что-нибудь разумное, например немного поспать.

— Ха! Мне это не требуется. Вы, молодые хвастуны, растрачиваете всю энергию без остатка, а нам, старым ворчунам, приходится учиться беречь свои силы.

Симея зевнула, я автоматически зевнул вслед за нею, и мы оба расхохотались.

— Говорят, что выспаться про запас невозможно, — сказал я. — Но я никогда этому не верил. С тех пор как я стал солдатом, я всегда думал, что кто-то нарочно устроил заговор, чтобы не позволить мне выспаться как следует.

— Тогда вам надо постараться самому стать заговорщиком.

На мгновение меня пронзило холодом от воспоминания о Товиети, но я тут же отбросил его прочь. Прошлое было мертво, и внимания заслуживало только то, что существовало в настоящее время. Однако мимолетная мысль, наверно, все-таки отразилась на моем лице, потому что девушка отвернулась, а затем вновь взглянула на меня.

— Я повторяю вам ваше же собственное приказание., — сказала она. — Давайте помолчим.

Она вошла в спальню, откуда до меня донеслось поскрипывание кровати, и вскоре я услышал ее голос:

— Ну вот, готово.

Я вошел в каюту. Симея лежала, с головой укрывшись одеялами. Я разделся, оставшись в подштанниках, и, скользнув под простыню, вытянулся поближе к краю на своей половине кровати.

— Как-то раз вы высказали предположение насчет одного из тех качеств, какими должен обладать мужчина, которого я полюблю, — донесся до меня приглушенный одеялами голос.

— Я помню… И помню, как ты чуть не отгрызла мне голову за то, что я тогда сказал.

— Для вас такие разговоры были в то время неуместны, сэр, а я была полностью сосредоточена на делах. Но теперь я намерена сказать вам об одном из непременных, на мой взгляд, мужских достоинств — у него должны быть теплые ноги, когда он находится в постели.

— Это превосходное качество, — согласился я. — Но разве могут быть холодными ноги у человека, лежащего в кровати?

Ответом на мой вопрос послужило прикосновение к моим икрам пары сосулек. Я взвизгнул.

— Да помилуют нас боги, женщина! Неужели ты вымачивала их в реке, пока я купался?

Она хихикнула и протянула ноги дальше, пока они не коснулись моих ступней.

— Теплые, как свежеиспеченный хлеб, — сказала она. — Это хорошо, очень хорошо. Но на самом деле ноги у меня не такие уж холодные.

— Как бы не так! Вокруг проклятого богами острова, на котором меня держали в тюрьме, порой плавали айсберги. Так вот они были куда теплее.

— Прошу прощения, о господин главнокомандующий. Но у меня есть кое-что гораздо холоднее.

Она быстро придвинулась ко мне, и я почувствовал животом и бедрами прикосновение изумительно шелковистой, но очень холодной кожи. Инстинктивно я подался назад — Симея была полностью раздета.

— Клянусь Джаен, пляшущей на канате! Твой зад и впрямь просто ледяной!

— Вы сказали, Джаен?

— Я оговорился, — поспешно отозвался я. — Я хотел сказать, Варумом.

— Слово не воробей. — Она снова захихикала. — А что, вы всегда так одеваетесь, когда ложитесь спать?

— Я пытаюсь быть порядочным человеком, — чуть ли не сердито огрызнулся я. — Не забывай об этом. А куда делась сосредоточенность на делах?

— А на каких делах нам сейчас следует сосредоточиваться? — хриплым шепотом спросила она.

Я уже совсем было решился прижаться к ней и обнять ледяные ягодицы, но тут моя дубина воспрянула и затвердела как камень, так что я решил не двигаться. Девушка немного полежала неподвижно в той же позе, а потом повернулась ко мне лицом и высунула голову из-под одеяла.

— Вы намерены позволить женщине замерзнуть?

— Мне казалось, что мы намеревались вздремнуть.

Она пристально, изучающе посмотрела мне в лицо:

— Дамастес, вы знаете, сколько мне лет?

Я кивнул.

— А вам сколько? Лет тридцать?

— Почти тридцать восемь.

— Эта разница тревожит вас?

Я улыбнулся (улыбка вышла немного кривой):

— Не знаю, почему она должна меня тревожить. — Я говорил правду, потому что Маран, когда я встретил ее, была лишь немногим старше Симеи. Алегрия была старше всего на пару лет, а совсем недавно в деревне женщин я без малейшего колебания овладел Стеффи, которая, пожалуй, была даже младше.

— Или, может быть, я слишком тороплюсь? — Симея высунула руку из-под одеяла и теперь перебирала пальцами волосы на моей груди.

— Конечно нет.

— Возможно, вам никогда прежде не приходилось целовать волшебницу?

— А вот это чистая правда.

— Ну так?..

Ее приоткрытые губы прижались к моим, наши языки соприкоснулись. Я прижал ее к себе, почувствовав, как мгновенно отвердели прикоснувшиеся к моей груди соски, провел рукой вдоль тела, лаская ягодицы, быстро провел пальцем между ними. Симея вздохнула, закинула на меня левую ногу и придвинулась поближе. Я поцеловал ее в шею, легонько прикусил мочку уха, пробежал языком по его завиткам. Она задышала чаще.

Я перевернул ее на спину и лег сверху, опираясь на локоть. Симея открыла глаза.

— Я слышала, что тебя называли Дамастесом Прекрасным, — прошептала она. — И это верно.

— А ты знаешь, что изумительно красива?

Она улыбнулась в ответ:

— Никому не покажется, что ему слишком часто говорят такие слова, правда?

— Любой, кто не говорил их тебе, должен лечить глаза.

Она приоткрыла губы, и я поцеловал их — этот поцелуй длился очень долго, — а затем поцеловал взасос ее шею и спустился ниже, пока не нашел груди. Я целовал их, дразня, прикусывал зубами соски и гладил ладонью живот Симеи.

А ее рука скользнула вниз по моей груди и наткнулась на подштанники. Я распустил завязку, спустил их до щиколоток, стянул ногами и отшвырнул куда-то в сторону. Ее пальцы тут же нашли мой член, очень мягко, лаская, пробежались по нему снизу вверх и легонько обхватили головку.

— Дамастес, ты весь такой большой.

— Изнутри я покажусь тебе еще больше.

Я поцеловал ее живот, сильно прижал языком пупок. Ее ноги раздвинулись, а мои губы скользнули вниз по ее гладкому животу. На лобке у нее оказался лишь маленький кустик волос. Я поцеловал ее нижние губы, быстро двигая языком, а потом опустился еще немного дальше.

Она закинула одну ногу мне на спину, а я продолжал дразнить языком ее потайное место.

— Я уже мокрая?

— Да, — ответил я и засунул в нее палец.

Она громко охнула и подалась всем телом вперед. Я легонько гладил большим пальцем ее клитор, а указательным медленно поглаживал изнутри влагалище.

Симея тихонько ворковала без слов, ее руки гладили мой затылок, а я продолжал ласкать ее.

— Тебе нравится?

— О да… да…

— Я засуну в тебя еще один палец?

— Да…

Когда я это сделал, она громко простонала, а я облизал палец левой руки и засунул его ей в зад.

— О боги!

Я продолжал ласкать ее пальцами и языком.

— Так хорошо?

Она ответила невнятным захлебывающимся звуком.

— Хочешь, я засуну в тебя что-нибудь еще?

— Да, Дамастес. Да!

Я прикоснулся к ее половым губам кончиком члена, она дернулась всем телом, а тогда я немного вдвинул его между ними, Симея не то простонала, не то испустила сдавленный вопль. Я полностью вошел в нее, сразу же почти до конца вышел и почувствовал, как ее ноги обхватили мои бедра.

— Ложись на меня, ну, ложись же, пожалуйста!

Я двинулся в ней еще раз-другой, а потом вышел и начал дразнить ее кончиком моей игрушки снаружи.

— О, не делай этого, не надо, прошу тебя, ты мерзавец, ты ублюдок, засунь его обратно в меня…

— Что положить обратно в тебя?

— Засунь свою дубину, эту твою большую штуку, ну, это, ну, пожалуйста, скорее!..

Я сильным движением вошел в нее, пока не оказался внутри полностью, лег на нее сверху, опираясь на локти, и стал ритмично, медленно, сильно двигаться взад и вперед, а ее ноги все крепче оплетали мои бедра, ее руки, то замирая, то вновь оживая, гладили мою спину, ее голова перекатывалась из стороны в сторону, из приоткрытого рта стекала струйка слюны, она задыхалась, а потом ее тело сильно задергалось подо мною, она закричала, выгнулась дугой, приподняв меня, и тут же расслабилась, и в это же мгновение я выпустил в нее семя и навалился на нее всей своей тяжестью.

Некоторое время мы лежали неподвижно, но вскоре я опомнился и снова оперся на локти, сняв с ее тела большую часть своего веса.

Она раскрыла глаза и раздвинула губы в слабой улыбке.

— Ты первый за всю мою жизнь мужчина, которого я совратила. Ты так хорош!

— А ты еще лучше.

— О да. Я такая!

Я повернул ее на бок и, напрягшись, начал медленно двигаться в скользком лоне, а она счастливо вздохнула, обняла меня, прижала к себе, и снова в мире не осталось никого, кроме нас двоих.

— А что теперь? Ты хочешь кончить мне в рот?

— Нет, — ответил я. — Ложись на спину.

Она повиновалась. Я скользнул в нее, закинув ее левую ногу на мое правое плечо. Она раскинула руки, чуть ли не вцепляясь пальцами в простыни. Через некоторое время я повернул ее на бок и продолжал медленно двигаться в ней, а мои руки в это время гладили ее спину, груди, живот.

Я опять повернул ее на спину и засунул подушку ей под ягодицы.

— О боги… как же хорошо!.. Не останавливайся, Дамастес, делай со мной все, что захочешь!

Я дотянулся до растительного масла, которое нашел в кухне, смочил в нем палец и, не переставая двигаться, засунул палец ей в зад. Ее ягодицы напряглись, но после того, как я сделал пальцем несколько легких движений, совершенно обмякли.

— А теперь туда… — простонала она. — Прошу тебя, туда!

Мы занимались любовью весь этот день и почти всю ночь, и ни один из нас не пресытился. Наша любовь была то яростной, то нежной, а в это время речные волны качали нашу яхту, а буря отчаянно стучалась в дощатые стенки каюты.

Но мы ничего не замечали, укрывшиеся от всего мира, спрятавшиеся друг в друге.

Судя по всему, приближался рассвет. Мы лежали рядом, мокрые от пота и любви.

— Надеюсь, что мне не придется завтра… сегодня показывать, какая я искусная лодочница, — полушепотом сказала Симея. — У меня слегка побаливает… там.

— А мне кажется, что я какой-то неуклюжий, — ответил я.

— Перестань хвастаться и дай мне несколько минут отдыха, чтобы тебе можно было еще разочек взять меня. — Она поцеловала меня. — Тебе известно, что ты очень хороший любовник?

— Это с тобой я хороший, — сказал я, и это была почти правда, потому что ее желание и воображение были очень сильными, пожалуй даже сильнее, чем мои.

— А тебя это задело?

— Что — это? — изумленно спросил я.

— То, что ты не первый.

— Почему, во имя Джаен, это должно как-то задевать меня?

— Я слышала, что мужчины огорчаются или сердятся, если оказывается, что они не первые, особенно если женщина еще не очень старая.

— Это нисколько не задевает меня. А тебя разве беспокоит, что до встречи с тобой я оставался непорочным? — с невинным видом спросил я.

— Если бы у меня хватило на это сил, — сказала Симея, — я дала бы тебе по яйцам коленом. Лучше подними меня. Я хочу, чтобы ты взял меня стоя.

— Повинуюсь, о волшебница. Какое ужасное наказание.

Мы проспали почти весь следующий день, проснулись под вечер, искупались, поели, вернулись в кровать, снова любили друг друга, а потом опять уснули.

А когда мы проснулись на следующее утро, шторм утих, река текла, спокойная и холодная, берега были пусты, и лишь с севера, со стороны догоравшего города, все так же летели клубы дыма.

Зачалив веревки за деревья, мы вытащили яхту из нашей бухты, Симея пустила ее по течению, и мы доверили реке нести нас на север, в направлении Каллио.

По берегам тянулись опустошенные, изрытые колеями земли. Мы видели тут и там группы майсирских солдат, решивших, что выгоднее дезертировать, чем подвергаться превратностям долгого и опасного обратного пути через Сулемское ущелье и Кейт, который предстояло преодолеть армии.

Истребление этих бандитов должно было стать едва ли не первой заботой для того, кому предстояло одержать победу в этой войне — второй на памяти одного поколения, — которая теперь превратилась в гражданскую войну. Поскольку я твердо решил стать победителем, то не мог не задаться вопросом о том, кто будет властвовать после того, как я уничтожу Тенедоса. Я, конечно, не завидовал ему… или им, потому что к власти вполне мог прийти очередной Совет, хотя я решительно не мог представить, из кого бы он мог состоять.

День был тихим и безветренным, и Симея решила преподать мне урок управления судном. В то утро нам встретились две маленькие рыбацкие лодки, с которых нам помахали руками, — река уже не была совсем безлюдной. Мы значительно приблизились к краю разоренных земель и границам Каллио.

Мы рассуждали о том, сколько времени потребуется для того, чтобы известие о смерти Байрана и отступлении майсирцев достигло Никеи и Тенедоса, который, как мы рассчитывали, должен был все так же находиться в зимнем лагере неподалеку от дельты Латаны, и пришли к выводу, что это случится не так уж скоро, поскольку гелиографы, которыми так гордились нумантийцы, были почти полностью разрушены за годы смуты.

Я дурачился, заставляя яхту двигаться зигзагами; она оставляла на почти безмятежной серой речной воде, сливавшейся у горизонта с пасмурным небом, плавно изгибающийся след.

И вдруг над спокойной рекой поднялась волна чуть ли не в пятнадцать футов вышиной, обрушилась на корму яхты и смыла меня за борт, как деревянную чурку.

Я плашмя, тяжело рухнул в воду, сразу же погрузился в нее, а отхлынувший поток ухватил меня, закрутил и повлек ко дну. Но все же мне удалось вырваться из водоворота и пробиться обратно, к воздуху и жизни.

Я вынырнул на поверхность, увидел, что Симея пытается развернуть нашу яхту против течения, и поплыл к лодке, напрягая все силы. На мгновение мне показалось, что я погиб, потому что течение несло яхту быстрее, чем я способен был плыть, но все же мне удалось приблизиться к ней. Мне уже не хватало дыхания, руки стали слабеть, но Симея бросила мне канат, промахнулась, бросила снова, и на этот раз я поймал его и стал, перебирая руками, понемногу подтягиваться к борту.

Я уже совсем изнемог, и мне не хватало сил даже для того, чтобы выбраться из воды через высокий фальшборт. Симея схватила меня за штаны и потянула, напрягая все силы, и лишь с ее помощью мне удалось перевалиться через борт и рухнуть на палубу. Какое-то время я лежал, жадно хватая раскрытым ртом воздух, но в конце концов дыхание успокоилось и я поднялся на трясущиеся ноги.

— Ты, ублюдок, еще немного — и тебе это удалось бы! — прокричал я, глядя в небо.

Симея удивленно посмотрела на меня.

— Теперь мы знаем, что Тенедосу уже известно о том, что случилось, — сказал я.

— А ты уверен, что это его рук дело?

— Нет, не уверен. Но заинтересован в этой волне мог быть только он. — Я снял рубашку и принялся выжимать ее. — Случайность это или нет, но я все равно намерен записать ее в тот счет, который выставлю ему.

Снова начало штормить, и Симея придумала очередную блестящую военную хитрость. Нам попалось огромное — более двухсот футов длиной и шире нашей лодки — дерево, поваленное зимними бурями. Оно тихо плыло вниз по реке. Симея подвела суденышко к нему и велела мне покрепче привязать лодку к толстым ветвям.

Я сказал ей, что мне не слишком нравится ее затея: а что, если дерево перевернется?

— Тогда мы утонем во сне, и я снова встречусь с тобой на Колесе, — ответила она. — Но ничего подобного случиться не должно.

Я раскрыл было рот, чтобы возразить, но она добавила:

— К тому же я могу сотворить заклинание, и если тебя сбросил за борт действительно Тенедос, то он не сумеет разглядеть нас, а примет лодку за одну из деревяшек, зацепившихся за это бревно. И еще одна мелочь: вместе с деревом мы поплывем гораздо быстрее, чем сами по себе. По крайней мере, пока оно будет держаться на середине реки.

Из нас лишь она понимала нрав реки, и потому я оставил споры, спустился вниз и приготовил обед.

Когда мы закончили есть, Симея убрала со стола, помыла посуду, и мы легли в постель. Но сегодня, вместо того чтобы заниматься любовью, как мы делали каждую ночь, она захотела поговорить. О моей покойной жене, о моих прежних любовницах. Мне уже приходилось вести такие разговоры с женщинами, и я чувствовал себя немного неспокойно. Сам я никогда не проявлял особого интереса к их прошлому, но на это женщины, похоже, не обращали никакого внимания.

— А у меня был всего лишь один настоящий любовник, — сказала Симея через некоторое время. — Да и с ним отношения продолжались всего лишь месяц или два.

— Жаль. Выходит, мне не придется выслушать ни каких пикантных признаний, — пошутил я, подавляя зевоту.

Она издала какой-то невнятный, отрывистый и резкий горловой звук.

— Понимаю, — сказал я. — У тебя найдутся пикантные признания. Беру свои слова назад.

Она очень долго молчала, и мне хватило чутья для того, чтобы заранее испугаться того, что должно было последовать за этой паузой, поскольку если бы она начала о чем-то говорить, то ее рассказ оказался бы нисколько не забавным.

— Что ты знаешь о моей семье? О роде Амбойна?

В моей памяти тут же всплыло то, что Кутулу удалось узнать от давно уже умершего мудреца по имени Аримонди Хами. Это было в Каллио много лет назад.

— Очень немного, — осторожно сказал я.

— Ты знаешь, что мужчины нашего рода всегда становились волшебниками, если у них находили Талант? А иногда и женщины тоже.

— Да, мне это известно.

— И если у мужчин не оказывалось магических способностей, — продолжала Симея, — они становились придворными, но всегда все их действия были направлены только на благо рода. Нашей окончательной целью было захватить власть в Каллио, а потом и во всей Нумантии.

— Этому мешал Чардин Шер.

— Только пока он был жив. А когда его не стало, отец увидел возможность в течение двух, максимум трех поколений пробиться к трону. Вот почему он организовал заговор против императора.

— Ах вот в чем дело, — сказал я. — Такое мне никогда не приходило в голову. Я-то думал, что он устроил заговор только потому, что был высокопоставленным сановником Чардин Шера и ненавидел нас за то, что мы уничтожили его правителя.

Симея невесело засмеялась.

— Мои родственники не интересовались никем, кроме самих себя и других людей, носивших фамилию Амбойна. Впрочем, я слишком забегаю вперед. Ты знаешь, какая судьба была уготована женщинам из нашего рода?

Я тщательно подбирал слова:

— Мне говорил один человек, который, похоже, знал, что если у них не было таланта к волшебству, то они становились женами других волшебников.

— Женами… или любовницами, — уточнила Симея.

Об этом я тоже слышал и сразу вспомнил о двух дочерях Амбойны от первого брака. Они, скорее всего, погибли вместе с Чардин Шером, его колдуном Микаэлом Янтлусом и всей свитой, когда демон, которого я освободил своими руками, выполняя приказ Тенедоса, разрушил неприступный замок, стоявший на высокой горе.

— Да, — сказал я.

— Мой отец прочил нашему роду грандиозное будущее, особенно после смерти своей первой жены. Тогда он взял в жены деревенскую ведьму; это сочли прямо-таки скандалом, потому что у нее не было никакого приданого, даже клочка земли. А он женился на ней ради ее силы. Волшебник и ведьма… Двое детей. Мой брат Джалон и я. Насчет нас у отца тоже был план. Он рассказал нам о нем уже после того, как моя мать умерла. Мне тогда было десять лет, а Джалону восемнадцать. Я не знаю, как к этой идее относилась мать, даже не знаю, было ли ей об этом известно. Он намеревался нас… нет, конечно, не поженить, а просто заставить спать друг с другом. Он считал, что сначала мы обрели бы большое могущество, по крайней мере в области черной сексуальной магии, потому что она усиливается благодаря кровосмешению. А потом, по его планам, я должна была родить от брата детей. Наши дети превосходили бы могуществом любого из ныне живущих колдунов, а императору и думать было бы нечего о том, чтобы потягаться с нашим отродьем. Ну а что я или кто-нибудь другой мог думать на этот счет, не имело ни малейшего значения.

Я почувствовал, что меня мутит.

— Мой брат, — продолжала Симея, — находил идею превосходной. Он три раза пытался… привести план в исполнение. И однажды у него чуть не получилось. Я же чувствовала… чувствую омерзение от одной только такой мысли. Он любил говорить об этом, рассказывал мне на ухо, что мы с ним станем делать, какие черные радости нам предстоит испытать, когда он останется наедине со мной. Мой брат был очень черным колдуном, даже чернее, чем отец, и его мечты о том, как распорядиться могуществом и властью, чтобы играть людьми, как куклами, были столь же отвратительны, как те ужасные книги и старинные манускрипты, из которых он черпал свои фантазии.

Именно поэтому я не могла по-настоящему ненавидеть тебя, Дамастес, хотя именно ты был виновен в его смерти. Когда я пыталась быть честной сама с собою, то не могла не признать, что мы, Товиети, принесли тебе гораздо больше несчастий.

Я не знал, что сказать, да и вообще — стоило ли что-нибудь говорить?..

— Ну, — резко произнесла Симея, — разве это не омерзительно? Теперь ты, наверно, сожалеешь, что спал со мною? И считаешь, что я столь же порочна, как и все мое семейство? — Она села в постели. — А может быть, ты находишь все это интригующим и возбуждаешься от того, что слышишь? Единственный мужчина, которому я прежде все это рассказывала, мой первый любовник, завалил меня, как только я закрыла рот. Дамастес, не ужели так думают все мужчины?

— Нет, — медленно ответил я. — Это меня не возбуждает. И не знаю, должно ли, может ли это возбуждать других мужчин. Мне так не кажется. Я думал лишь о том, до какого зла могут дойти люди, если они могущественны, если они волшебники. Я счастлив, что во мне нет ни тени Таланта, если он несет с собой такое. — Я тоже сел и ласково обнял ее за плечи. — Но я знаю одно: то, что кто-то другой мог хотеть или выдумывать, не имеет никакого отношения к тебе, к тому, чем ты являешься. Разве не так?

Ее плечи под моей рукой задрожали.

— Нет, не име… не должно иметь.

— Из всего, что ты рассказала о своей семье, меня волнует только одно. Ты сказала, что Амбойна всегда тревожились только о себе, и ни о ком другом.

— А разве я теперь Амбойна? — задумчиво произнесла она. — Или всего лишь Симея-Товиети?

— С моей точки зрения, вряд ли это лучше.

— Должно быть лучше, — возразила она. — Товиети, по крайней мере, борются за свободу людей.

— Нельзя освободить человека, задушив его, — сказал я. А мысленно продолжил: или убивая беременную женщину.

Симея опять надолго умолкла.

— Да, — сказала она в конце концов. — Да, нельзя. Но я полагаю, когда человек служит тому, что он считает великой целью, то ему всегда приходится поступать примерно так же.

Внезапно я разозлился.

— Насрать на все великие цели! — рявкнул я. — Это означает, что ты можешь творить все, что заблагорассудится, до тех пор, пока тебе мерещится впереди этот выдуманный блеск. Пропади оно пропадом! Как раз сейчас мы находимся в самом сердце того, что получилось именно из-за таких вот мыслей, в пустыне, которая когда-то была самой прекрасной частью Нумантии!

Но Симея, конечно же, поняла, что я сердился не на нее.

— Я знаю, — печально ответила она. — Я знаю.

В каюте было абсолютно тихо, и я слышал, как ветерок стучался в иллюминаторы, как река журчала за дощатыми бортами.

— Но ведь может быть и по-другому, правда? — спросила она, заглянув мне в лицо.

— Хорошо бы, — ответил я и почувствовал, что ярость, только что владевшая мною, исчезла без остатка. — А если не может, то все, что я делаю… и ты делаешь… В общем, с таким же успехом можно было бы просто мочиться против ветра.

— Давай ляжем, — попросила она. — Можно, я положу голову тебе на плечо?

Я лег на спину, и она прижалась ко мне.

— Расскажи мне, каким Юрей был раньше, — прошептала она, — и каким он станет снова.

Я начал рассказ и понял, что у меня получается сказка.

— Это было волшебное место, — начал я свой рассказ. — Очень древнее. Когда-то короли Нумантии приезжали сюда на все лето. С гор дул приятный прохладный ветерок, игравший листьями деревьев в бесчисленных парках города. А деревья там были такие, каких я ни когда и нигде больше не видел: шестидесяти футов в обхвате, с многоцветными листьями, такими большими, что под каждым листом можно было, как под зонтиком, прятаться от тех теплых ласковых дождей, которые иногда случались там в жаркий сезон. А в центре города находился не дворец или мрачная крепость, а сад с множеством фонтанов. Их струи пели, омывая колонны из черного мрамора, инкрустированные золотом, а вода, смеясь, сбегала водопадами в маленькие бассейны. По всему городу протекали каналы, соединявшие…

Дыхание Симеи стало спокойным, потом она начала ровно посапывать, и я почувствовал, что ее тело, прижимавшееся ко мне, расслабилось.

Я лежал, глядя в потолок, и размышлял о том, что она рассказала мне и что я сказал ей, и спрашивал себя о том, что будет через шесть месяцев, через год, через два года.

Я уже как-то думал об этом и нашел очень маловероятным, что мне удастся остаться в живых до тех пор, пока не наступит время, хоть немного похожее на мир. Тогда я нашел в этой мысли странное успокоение.

Ну а если предположить, что я все-таки уцелею?

Что тогда?

Порой казалось, что время принадлежало нам одним, но это ощущение проходило, как только я вспоминал, что наше путешествие продолжалось всего несколько дней.

А потом у меня в голове сам собой возник вопрос, который я не торопился пока что задавать себе: что с армией?

Сотворив заклинание Чаши Ясновидения, Симея увидела на юге длинные мрачные колонны поредевшей армии Байрана, мрачно отступавшей в направлении Майсира.

Она попробовала посмотреть на север, где находился Тенедос, но ощутила нарастающее недоброе давление и прервала волшебство.

— Он все еще там, — сказала она. — Увы, нам не повезло: ни один из его демонов так и не сожрал его.

— Они знают, что от такой пищи у любого из них случится понос, — отозвался я. — А что делается в Никее?

Она попробовала посмотреть туда, но вскоре призналась, что не может сказать наверняка, но ей кажется, что она и там чувствует близкое присутствие Тенедоса.

Я предположил, что обе стороны сохраняли прежние позиции: Великий Совет — в столице, а Тенедос — где-то неподалеку. Хорошо бы в районе дельты Латаны.

Несомненно, Тенедос узнал о смерти Байрана и отступлении майсирцев. Но это всего лишь избавляло его от одной и, пожалуй, самой опасной для него угрозы и позволяло сосредоточиться сначала на моих мятежниках, которые были самыми серьезными из оставшихся у него противников, а затем разобраться и с Советом.

Симея была не в состоянии направить Чашу Ясновидения на мою армию, но она попыталась послать Синаит… не известие, нет; она назвала это ощущением… В общем, сообщить ей, что мы живы и движемся к своим со всей возможной скоростью.

Вернее, с той скоростью, с какой нас могла нести река.

— Посмотри, что я нашла, — сказала Симея. Она держала в руках коробку, в которой, судя по внешнему виду, должна была храниться мука или какая-нибудь крупа. — Я собиралась попробовать приготовить тесто для хлеба и чуть не уронила коробку — такая она оказалась тяжелая. А теперь взгляни, что оказалось внутри!

Она разжала кулак, и я увидел у нее на ладони три золотые имперские монеты.

— А там еще две дюжины точно таких же.

Я бросил одну из монет на стол — судя по звуку, она была не фальшивой, — а потом погладил рукой стенку каюты.

— Лодка, — искренне сказал я, — мне кажется, что ты слишком хороша для нас.

Подавшись бедрами вверх, я изверг семя в глубину ее лона, мои руки безостановочно тискали ее груди, а она, выгнувшись, громко вскрикнула и тут же расслабленно вытянулась поверх меня. Я гладил ее спину, волосы, и через некоторое время она пробормотала заплетающимся языком:

— Я хочу на спину.

— Вот и прекрасно.

— И еще у меня есть вопрос.

— М-м-м?

— А что будет, когда мы вернемся к армии?

— Нам придется заниматься этим делом не так открыто, а тебе еще надо будет научиться не кричать так громко.

— Я не об этом. Что скажут твои солдаты, когда узнают, что мы спим вместе?

— А ты не рассердишься?

— Нет, — пообещала она. — Что бы ты ни сказал.

— Скорее всего, они решат, что это просто прекрасно — то, что их генерал Дамастес трахает Товиети. Так сказать, подкапывается изнутри.

— Вот уж действительно никудышная шутка, — сказала она. — Но ты на самом деле считаешь, что они не станут возмущаться?

— Нет. Многие из них, вероятно, считают, что мы давно уже стали любовниками. Солдаты обычно думают, что два не слишком страшных на вид человека разных полов рано или поздно должны оказаться в одной кровати.

— Это не очень справедливо по отношению к женщинам, — заявила Симея. — Неужели мы всего лишь существа, предназначенные для утоления похоти?

— Солдаты мечтают именно об этом, особенно молодые, потому что они такие, какие они есть. Когда я был юнцом, то даже мысли о песке могли пробудить у меня похоть. Но, знаешь, мне в голову тоже пришел вопрос. Даже два. Как воспримут это твои люди… Товиети? И как они могут себя повести?

Она задумалась.

— Честно?

— Конечно.

— Я не думаю, что им это очень понравится. Вы — все вы, кто не является Товиети, — их враги, а они только заключили с вами временное перемирие.

— Странно, — заметил я. — Всего лишь сезон назад ты наверняка сказала бы «мы».

Симея снова надолго умолкла, а потом неуверенно произнесла:

— Я должна была так сказать, да?

— Но ты не ответила на второй вопрос: как они себя поведут?

— Я не знаю, — призналась она. — Вероятно, немного поворчат. Я — волшебница и потому могу позволить себе много вольностей, несмотря даже на то, что я Товиети. Полагаю, что, пока я не стану перебежчицей — а я ею не стану, — не должно произойти ничего серьезного. Кроме того, — вздохнула Симея, — когда мы жили в башне, я как-то раз услышала, как Свальбард сказал: «Иметь всех, кто шуток не понимает!» А у нас есть более серьезные поводы для волнений. Такие, как император и те дураки из Никеи.

— Совершенно верно, — согласился я. — Сначала надо поиметь одних и только потом думать о том, как справиться с остальными.

— Кстати, — отозвалась Симея, — раз уж мне совершенно не хочется спать, и раз уж я была сегодня такой хорошей девочкой и позволила тебе управлять кораблем, и я принесла масло, которое стоит с правой стороны от тебя, что ты скажешь о том, чтобы заняться этим так, как мы делали, когда занимались любовью в самый первый раз?

— Я думаю, что это можно устроить, — ответил я. Она скатилась с меня, полежала немного на боку и перевернулась на спину.

— Тогда иди поближе и дай мне попробовать тебя на вкус.

Я поднялся на колени, и тут в моей голове промелькнула мысль: похоже, что я очень недалек от того, чтобы полюбить эту женщину.

По обоим берегам Латаны тянулись не разоренные, не выжженные земли. Тут и там попадались дома храбрецов, решившихся поселиться так, что их дома можно было видеть с реки. По изгибам русла и по карте я приблизительно определил наше местонахождение, хотя великая река имела такое извилистое русло, что ориентироваться на ней мог только опытный шкипер, не раз плававший в этой части реки.

Мы причалили к берегу неподалеку от места, где виднелись поднимающиеся столбы дыма — этого было вполне достаточно для того, чтобы рассчитывать найти там деревню или по крайней мере процветающую ферму, — и выгрузили все свое небогатое имущество.

Но сначала мы долго решали, как поступить с нашей яхтой. Рассуждая логически, нам следовало привязать ее там, где мы высадились, и продать кому-нибудь из обитателей деревни.

Но что-то в этой логике нас не устраивало.

В результате, когда мы выгрузили на берег все, что сочли нужным, я оттолкнул лодку от берега и позволил течению вновь подхватить ее.

Она дважды повернулась кругом, а потом устремилась к середине реки, точно выдерживая направление, как будто ею управлял невидимый рулевой.

— Хорошо, чтобы где-нибудь в низовьях она нашла двух других любовников, попавших в беду, и помогла им так же, как и нам, — сказала Симея, прислонившись ко мне.

Я одной рукой обнял ее за талию.

— Такие слова не слишком подходят прагматичной и целеустремленной волшебнице.

— Сейчас я просто человек, чувствующий печаль, чувствующий, что у нас было что-то совершенно особое, а теперь… — Она умолкла, не договорив, и долго смотрела на удалявшуюся лодку.

— Может быть, тебе станет легче, если я скажу, что люблю тебя? — негромко проговорил я.

— Да, — ответила она. — Станет намного легче.

Добравшись до небольшой фермы, мы увидели там в крошечном загоне двух красивых лошадей, одну серую, а другую гнедую, напомнившую мне о моем давно утраченном любимце Лукане, который, как я надеялся, мирно доживал свои годы у какого-нибудь коневода неподалеку от Никеи. Эти лошади казались здесь совершенно неуместными, так как явно не годились ни для плуга, ни даже для телеги.

Фермер клятвенно уверял нас, что как-то раз нашел их на своем поле и с тех пор держал у себя, в надежде, что найдутся их владельцы или подходящие покупатели.

— Они, — ворчал фермер, — сожрут весь мой овес, и сено, и меня вместе с домом.

Мы придирчиво осмотрели лошадей; они были в прекрасном состоянии. У одной на ухе оказалось клеймо из тех, которые ставят в кавалерийских полках, но я решил не обращать на это внимания. Хозяин получил три золотых монеты из тех, что подарила нам яхта, за лошадей, еще две за сбрую, и мы тронулись в путь.

Гнедого коня я назвал Быстрым, а Симея дала своей лошади имя Странник.

Мы двигались точно на восток, и, несмотря на то, что еще не закончился Сезон Бурь, погода в основном стояла сырая и холодная, это было восхитительное время.

Фермеры, с которыми нам доводилось встречаться, были, как правило, радушны. В это время года у них было нечто вроде отпуска; им не нужно было от зари дотемна трудиться в полях, у них была еда, которой они могли поделиться, и частенько чердак или сеновал, куда они могли пустить переночевать двоих путников.

Свежих овощей уже почти не осталось, зато это было время забоя свиней, так что нас угощали сочными отбивными с сухими фруктами, только что прокопченной ветчиной, зажаренной с ягодным или горчичным соусом, хлебами и пирогами с начинкой из насушенных за лето фруктов.

Но на земле то и дело попадались шрамы, оставленные войной: нам не раз встречались брошенные фермы и многие акры пахотной земли, густо поросшей сорняками; порой мы по целым дням не встречали ни одного человека и торопились поскорее проехать эти места, следя только за тем, чтобы не переутомлять лошадей и самих себя.

Но мы-то не чувствовали себя одинокими, совсем наоборот — самыми лучшими из наших ночей были те, когда мы оставались одни.

Порой мы останавливались на ночлег в заброшенных домах, но, как правило, нам было в них не по себе, и мы устраивались в сараях или на сеновалах.

Однажды мы заехали в странный лес, где молодые деревья росли ровными рядами, словно пшеница в поле.

— Интересно, эти деревья выглядят так, словно их выращивают для лесопилки, — удивленно сказала Симея. — Кто же мог до такого додуматься?

— Ленивые плотники, — ответил я, и она прикусила язык, будто решила, что сморозила глупость.

Я подъехал к одному дереву и присмотрелся к нему.

— Похоже, что я угадал верно, — сказал я. — Это какое-то твердое дерево из тех, которые идут на изготовление мебели, и его ствол в нескольких местах обмотан проволокой, чтобы дерево росло совершенно прямо. Вероятно, в нормальном состоянии они растут вкривь и вкось, а тому, кто посадил этот лес, нужна ровная древесина. Да, из нее получится очень дорогая мебель.

— Я тебе не верю; ты просто пытаешься догадаться, — сказала Симея. — Спросим у хозяина, когда найдем его дом.

Но если у этих деревьев все еще был хозяин, то его жилище было хорошо скрыто где-то в глубине леса, поскольку мы ехали по бесконечной плантации, пока не начало смеркаться, но так и не увидели ничего, кроме деревьев, уходящих вдаль прямыми рядами, разделенными равными интервалами.

— Похоже, нам придется спать на свежем воздухе, заметила Симея.

— Не вижу в этом никакой беды, — ответил я. — Продукты у нас есть, так что можешь сварить какой-нибудь суп, а я тем временем приготовлю такую роскошную постель, какую ты в жизни не видела.

— Так где же мы остановимся?

— У ближайшего ручья.

Когда мы нашли воду, Симея расседлала и привязала к соседним деревьям лошадей. Потом она по моей просьбе набрала камней, сложила из них очаг и развела большой костер. Я выбрал два дерева, росших футах в двадцати друг от друга, карабкаясь по стволу, обрубил у каждого из них верхушку чуть выше того места, где начиналась крона. Затем я срубил деревца, росшие между этими двумя, и, громко крякая от натуги, выдрал из земли пни с разбегавшимися в стороны корнями. Один из тонких стволов я положил, как на столбы, в развилки обрубленных деревьев, а остальные поставил под углом к земле, чтобы они опирались на эту перекладину. На получившуюся решетку я навалил веток, прихватив их веревками, и в конце концов вышла хорошая, прочная стена, которая должна была защитить нас от самого сильного ветра — ветры в это время года по нескольку дней дули в одном направлении.

Под этой крышей я аккуратно уложил в несколько слоев ветки с листьями, пока не получилась высокая упругая кровать, поверх которой я постелил наши спальные мешки.

Перед кроватью я устроил еще одно кострище — узкое, длиной с кровать. Набрав сухого хвороста, я порубил его и сложил, чтобы он был под рукой.

— Вот и все! — объявил я. — Будем спать укрытые от ветра, с костром под боком. Если кто-нибудь из нас замерзнет, то достаточно будет подбросить в огонь полено-другое.

— Ты спишь с краю, — сказала Симея, — значит, и дрова подкладывать будешь ты.

— Что, мы даже не будем тянуть соломинки или палочки?

— Бесполезно, — возразила Симея. — Ты меня обманешь. А если не обманешь, тогда я тебя обману. Не за бывай, ведь я же волшебница!

На обед у нас было полкаравая купленного хлеба — мы поджаривали ломти над огнем и мазали их толстым слоем масла — и густая чечевичная похлебка, сдобренная травами, собранными по дороге.

Мы вымыли посуду и умылись сами в ручье; потом, прежде чем засыпать «кухонный» костер, я взял из него головню и разжег костер, приготовленный в «спальне».

Зимний ветер шептал в ветвях деревьев, но нам было очень тепло.

— Это впечатляет, — сказала Симея, прижавшись ко мне. — Ты, наверно, знаешь о лесах все, да?

— К этому привела меня лень, — скромно признался я. — В юности, вместо того чтобы ходить в школу, я болтался в лесах.

Ни ей, ни мне не хотелось спать. Запах веток, окружавших нас, походил на благоухание ладана.

— Кстати о юности, — сказал я. — Все, что ты мне рассказывала о своем детстве, было дурным или очень дурным. Неужели это все?

— Нет, — ответила Симея. — Конечно нет. Но ты уверен, что тебе хочется все это услышать?

— Если это не окажется пересказом бесконечного списка любовников, к которым я буду тебя ревновать.

— Дурак, — напевно произнесла она и, повернув голову, поцеловала меня в подбородок. — Кому придет в голову ревновать к прошлому?

— Мне.

— Я имела в виду, — сказала Симея, и голос ее теперь звучал очень серьезно, — что если ты намерен знакомиться с моей биографией, то тебе придется услышать немало такого, что не доставит тебе удовольствия. Я буду упоминать о людях, которых ты, вероятно, с радостью предпочел бы увидеть мертвыми. А порой это будет не очень-то приятно.

— Ведь это я попросил тебя рассказать, — ответил я после небольшой паузы. — А это значит, что я готов слушать. Начни с того, что случилось в Полиситтарии. Если не хочешь, не говори о своих родственниках.

Симея глубоко вздохнула:

— Ладно. Впрочем, мне кажется, что я все-таки буду о них говорить. Так что давай начнем с того, как я оказалась в камере твоей тюрьмы. Я была так потрясена тем, что произошло в Ланвирне, что совсем не помню первую пару дней. Но постепенно я приходила в себя. Первое, что мне вспоминается, — это тюремщики. В камерах были женщины, и тюремщики имели обыкновение подолгу рассказывать о том, что они собираются сделать с ними. Или с мальчиками, которые были среди заключенных. Или со мной, хотя я была тогда маленькой девочкой.

Хуже всех был ублюдок по имени Йигерн. Я до сих пор не могу забыть ни его имени, ни его рожи. Воображение у него было просто ужасным. Сколько лет прошло, но мне все еще с трудом верится, что человеческое сознание может быть настолько гадким.

— Он был не только тюремщиком, — вставил я. — Он был палачом. Заплечных дел мастером из никейской городской стражи.

— Это многое объясняет, — ответила Симея. — Я сказала ему, что он не посмеет ничего сделать со мной, а если посмеет, то я сообщу о нем принцу-регенту. Ему это показалось ужасно забавным, и он ответил, что после того, как брат императора вынесет мне приговор — а в том, каким будет этот приговор, он нисколько не сомневается, — никого ни в малейшей степени не озаботит моя судьба, что бы со мною ни случилось. Я понимала, что он был прав, тем более что тюремщики частенько захаживали то в одну, то в другую камеру и удовлетворяли свою похоть с женщинами или юношами, а Йигерн любил смотреть, как это происходило. — Ее передернуло. — Но я знала, что прежде, чем он заставит меня подчиниться ему, я найду в себе силы перекусить язык и истечь кровью. Как ни странно, это сознание придавало мне сил для того, чтобы держаться.

Но в один прекрасный день на замок кто-то напал. Мы слышали звуки боя, крики умирающих. Никто из нас не знал, что происходило за дверью, но все были уверены в том, что любой исход для нас будет лучше, чем-то, что ожидало.

Тюремщики решили укрыться в камерах. Я слышала, как кто-то сказал, что нас нужно взять в заложники, а Йигерн ответил, что это прекрасная идея. Но прежде чем они успели отпереть хоть одну дверь, в коридор ворвалась толпа воинов, убивавших всех на своем пути.

Йигерн умолял пощадить его, но мы принялись кричать, что он самое страшное чудовище из всех, и его прикончили, как и всех остальных надзирателей, даже тех, в которых еще оставалось немного человечности.

— Это был один из тех дней, когда все забывают о милосердии, — сказал я.

— Да. Открыли все камеры, и в нашем крыле, предназначенном для политических заключенных, и в других частях тюрьмы, где держали уголовников. Двое мужчин потребовали, чтобы мы немного помолчали, и сказали, что они Товиети и обеспечат своим покровительством и помощью любого, кто захочет присоединиться к ним.

Я никогда не была знакома ни с одним Товиети, хотя, уверена, мой отец и, вероятно, брат имели с ними прочные связи. Но мне было некуда деваться, и поэтому я сказала, что пойду с ними.

Они спросили, кто я такая, а когда я ответила, тут же выделили троих человек, которые должны были вывести меня из замка. Мы пробежали через внутренний двор — там царило настоящее безумие — и вышли на улицу. Не знаю, где в это время находился ты.

— В дальнем крыле, готовился к контратаке, — сказал я.

— Больше всего на свете мне хотелось убраться оттуда. Вокруг творилось такое, чего я не хотела бы увидеть в жизни еще раз. — Она задрожала и напряглась, чтобы подавить дрожь. — Там были женщины… Даже девочки, еще младше меня, и они были… они…

— Не надо, — остановил я ее. — Я знаю, что там происходило. Значит, вы бежали по улицам Полиситтарии…

— И в ту же ночь, когда сражение достигло высшего накала, уехали из города. Я хотела остаться и дождаться моего отца… При всех его качествах, о которых я тебе рассказывала, он был тем, кем был. Но мне сказали «нет» и что, дескать, императорские псы — прости, Дамастес, — которым удалось ускользнуть, берут верх.

Эти люди отвезли меня на ферму, находящуюся неподалеку от города, где мы скрывались три дня. Там я узнала о смерти моего отца.

Она села, завернувшись в одеяла.

— Я слышала, что некоторые люди, когда их постигает целая череда тяжелых ударов, становятся спокойными до холодности. Это верно?

— Верно, — подтвердил я. — Мне кажется, что это дар богов, благодаря которому мы можем сохранить свое «я» от полного распада.

— Значит, именно это произошло со мной, — сказала Симея. — Мне было очень плохо из-за всех этих смертей, из-за того, что жизнь, которую я вела до сих пор, безвозвратно закончилась, я непрерывно испытывала страх перед неведомым будущим. Но я знала, что выживу, и не просто выживу, а стану сильной и когда-нибудь смогу отомстить.

Не прошло и недели, как Товиети вывезли меня из Каллио, и началась моя жизнь в разных семьях. Кое-что наверняка должно быть известно и тебе, а уж Кутулу, без сомнения, знает, что секта делится на несколько уровней. Первый — это сторонники: лавочник, у которого ты покупаешь продукты, возчик, кучер, гоняющий свою повозку из города в город, фермер или мелкий чиновник, скромный солдат или уоррент-офицер. Это люди, согласные с учением, но исповедующие его тайно, те, о которых ничего не известно ни стражникам, ни правителям. Это наша сила, наши глаза и уши, наша защита и наше казначейство. Потом следуют те, кого мы называем Серыми, — люди, которые благодаря сознательному выбору или стечению обстоятельств ведут деятельную борьбу.

— Душители, — уточнил я и почувствовал, что в моем голосе прозвучала гневная нотка.

— Да. Или же те, кто продает контрабанду, доставляемую людьми с шелковыми шнурами. У руководителей ячеек часто не хватает времени для двойной жизни, и поэтому они переходят в Серые.

Последняя группа — мы называем их Скрывающимися — люди, о которых стало известно шпионам, которым грозит тюрьма или даже худшая участь, которые не могут при свете дня выйти на улицу в местах, где их может узнать хотя бы один человек. Я была одной из них, переходила из дома в дом, от сторонника к стороннику, пока не попала в Куррам. В мой новый дом.

Она взглянула на меня и улыбнулась, правда ее улыбка была немного напряженной.

— Тебе это наверняка не понравится. Меня приютил у себя директор лицея, в котором обучались сыновья и дочери куррамских богачей, в большинстве виноделов и торговцев.

Мне это и впрямь не могло доставить удовольствия — разве приятно узнавать о том, что Товиети с малых лет отравляют страшным ядом сознание детей.

— И никто так и не схватил его за руку?

— Ярканд был очень осторожен в своих действиях, — ответила Симея. — Между прочим, я не говорю тебе ничего такого, что могло бы хоть косвенно повредить моим братьям и сестрам. Ярканд давно уже мертв, и именно поэтому я немного умею управлять лодкой.

— Не беспокойся о том, что можешь кого-нибудь выдать, — сказал я. — Клянусь тебе, ничего из того, что ты когда-либо мне рассказала или расскажешь, будь оно хорошее, плохое или даже преступное, я никогда не использую и не перескажу никому без твоего разрешения. Каким богом мне поклясться?

— Мне хватит твоего слова, — ответила она.

— Спасибо, — сказал я. — Но, если позволишь, я задам тебе вопрос. Чему Товиети учат своих детей?

— Прежде всего Товиети считают, что любые знания должны быть доступны всем без исключения. Этим наше обучение отличается от обычного образования, которое для девочек ограничивается умением читать, шить и вести счет расходам по домашнему хозяйству, а все интересное достается мальчикам. Товиети не делают ни каких различий между мальчиками и девочками. Любой может изучать все, что хочет. И еще одно отличие: учителя никогда не равняются по отстающим. Тупого или ленивого школьника переведут снова в младший класс или вовсе выставят из школы, а все, кто способен учиться дальше, будут продолжать занятия. Я впитывала знания как губка, — добавила Симея с оттенком мечтательности, — поскольку быстро поняла, что почти ничего не знала. Мой отец разрешал учить меня очень немногому, и все это было связано только с магией, магией и еще раз магией.

— Это не совсем то, что я хотел узнать, — прервал я ее. — Позволь мне сформулировать вопрос по-другому. Что Товиети рассказывают детям о себе?

— Это большая тайна, — ответила Симея. — У нас столько врагов, что нам не позволяется ни при каких условиях рассказывать посторонним о нашей секте и открывать им наши секреты. Мы учим их, что этот мир пребывает в состоянии чудовищного беспорядка, что все правительства должны быть свергнуты, а алтари богов, которым поклоняются люди нашего времени, разрушены. А когда старый мир будет разрушен до основания и воцарится хаос, мы построим наше, новое общество. Каким бы оно ни было, оно окажется чистым, и мы сможем создать поистине свободный мир, где ни один человек не будет лучше или хуже, чем его сосед. И когда наступит этот день, все зло сгинет, а боги, которые, несомненно, существуют, возродятся в новой сущности.

— А ты сама веришь, что к этому Золотому веку можно прийти через смерть и разрушение или, если уж говорить серьезно, любым другим путем? — очень спокойно спросил я.

Симея долго молчала.

— Мне бы этого очень хотелось, — наконец ответила она, и по ее тону я понял: не стоит уточнять, что она имела в виду.

— И еще один вопрос, — сказал я, немного меняя тему. — Что рассказывают детям о душителях, о Серых, о Скрывающихся?

О них говорят как об элите, как о святых воинах, посланных сражаться против тех, кто оскорбляет наш орден. При ином положении в стране они носили бы мечи и ходили бы в доспехах, как и другие солдаты. Но враги настолько превосходят их… превосходят нас численностью, что им приходится тайно, стараясь не подвергать свою жизнь опасности, пользоваться желтыми шелковыми шнурами.

Каким же дерьмом они кормят своих детей, подумал я, вспомнив о бродячих шайках воров-душителей. Их нисколько не интересовала политика, зато они никогда не упускали случая обобрать встречного, будь он богачом или бедняком.

— И ты веришь этому?

— Я верила, особенно вспоминая о том, что император сделал с моей семьей. Но теперь…

— Не важно, — в который раз прервал ее я. — Значит, ты прибыла в лицей Ярканда…

— Да, — сказала Симея. — Они приняли меня в свою семью и говорили всем, что я его племянница, что моя мать, сестра Ярканда, и ее муж умерли от дизентерии. Ярканд был очень хорошим человеком. Как было бы славно попасть к нему намного раньше, когда я была еще совсем маленькой; тогда я считала бы его своим родным отцом и, вероятно, смогла бы любить человечество гораздо больше, чем сейчас. Он научил меня очень многому. Конечно, книжному знанию в самом полном объеме, какой могла предоставить его школа. А разница между традиционными убеждениями Товиети и его представлениями, в которые он посвятил меня во время своих уроков, помогла мне научиться думать самостоятельно. Но самой важной вещью из всех, которые я получила от него, оказалось знание того, что вещи не обязательно бывают только черными или белыми, хорошими или плохими, и что мир не всегда зол и вовсе не обязательно убивать тех, кто с тобой в чем-то не согласен.

На лице Симеи возникло удивленное и чуть смущенное выражение.

— Странно, — сказала она. — Вероятно, то, чему он научил меня, то, что я узнала от одного из Товиети, было тем самым семенем, которое теперь проросло и заставляет меня сомневаться в нашем ордене, который всегда был так добр ко мне. Странно. Очень странно…

Она умолкла, некоторое время молчала, а потом вскинула голову.

— Хотела бы я сейчас выпить стакан вина, — заявила она, нахмурив брови. — Оно развязывает язык и помогает вести такие рассказы.

Я протянул ей флягу с водой, лежавшую подле меня. Она скорчила гримасу, но сделала несколько глотков.

— Ярканд знал, что моя фамилия Амбойна и что я принадлежу к роду великих волшебников, и поэтому я получала еще и тайные уроки своего ремесла. Колдуны — бродячее племя, они всегда скитаются, всегда разыскивают новые заклинания, новые способы магии, ищут возможности посостязаться с другими мудрецами, так что всегда находился кто-то — иногда Товиети, иногда нет, — кто мог погостить у Ярканда, а за это день или неделю учить меня волшебству. Я была очень счастлива, — полушепотом добавила она, — и понимала это, а также понимала, что мне никогда не было так хорошо, пока я жила дома, в Ланвирне.

Кто знает, как могли пойти дела? Возможно, я осталась бы в Курраме, стала бы умелой волшебницей и служила бы своим братьям и сестрам, наверно, стала бы руководительницей ячейки, потому что всегда была способна видеть и понимать немного яснее и быстрее, чем большинство людей.

Да кто знает? Но Ярканд заболел, и ни один врач, ни одна ведьма и ни один колдун не могли ему помочь. Я была в отчаянии, пробовала творить собственные заклинания, бегала к своим учителям магии и умоляла их сделать хоть что-нибудь. Но ничего не помогло, и Ярканд умер.

На этот раз я не осталась спокойной и холодной, а принялась бунтовать против всего и в первую очередь против богов, забравших человека, которого я так любила. Я хотела получить желтый шелковый шнур, но не для того, чтобы убивать людей, поскольку они не имели никакого отношения к смерти Ярканда, — я мечтала о том, чтобы убить богов, но, конечно, сама сознавала, насколько это абсурдно. Это в конечном счете и погасило мой гнев или, по крайней мере, обуздало его. Но оставаться в лицее я не могла, несмотря даже на то, что вдова Ярканда хотела меня там оставить.

Товиети переселили меня в семью странствующих торговцев, живших на маленькой речной барке. Они плавали вверх и вниз по Латане, торгуя главным образом предметами первой необходимости, причаливая возле любой фермы, стоило увидеть на берегу небольшой флажок из тех, которые мы раздавали покупателям. Еще мы доставляли посылки нашим братьям и сестрам, никогда не спрашивая, что в них было, а также перевозили тайных пассажиров, Серых, которые спасались от стражников.

Старик, его жена и их сын. Он был примерно одних лет с тобой, но в детстве упал с высокого причала на палубу и повредил голову. Даже достигнув возраста взрослого мужчины, он все равно умственно оставался мальчиком лет десяти. Его все любили и опекали. Вот такой оказалась моя новая семья. Именно там я получила реальные знания, знания о том, что люди делают и говорят на самом деле, а не то, как их поступки истолковывают книги. Используя свои тетрадки, я практиковалась в магии и вскоре обнаружила, что в моих жилах течет самая настоящая кровь Амбойна, поскольку в этом деле я продвигалась гораздо быстрее, чем это было доступно любой другой девушке моих лет.

В Майсире бушевала война, а мы молились о погибели императора, веря в то, что в случае его падения нам представится шанс создать наш прекрасный новый мир.

Она вперила неподвижный взгляд в огонь.

— Конечно же, этого не случилось. Я не могу точно сказать почему. Возможно, Нумантия потеряла слишком много хороших людей, среди которых было немало Товиети. А может быть, когда майсирцы разорили Юрей, а затем захватили Никею, наша секта что-то утратила, вероятно часть своей гордости и уверенности. Я не знаю.

При виде солдат, все равно — майсирских или нумантийских, мы поспешно скрывались где-нибудь в заводи или протоке. А потом наступил мир, и наша жизнь должна была вновь наладиться, если бы, конечно, миротворцы оставили нас в покое.

А когда мне исполнилось пятнадцать лет, у меня случился тот самый роман, о котором я уже тебе говорила. Ему было двадцать два года.

— Ого! — воскликнул я.

— Именно так, — согласилась Симея. — Хуже того, он принадлежал к богатому семейству, пользовавшемуся уважением правителей области, в которой мы в то время торговали. Но я ничего этого не знала и не хотела знать, а была уверена в том, что это моя первая и единственная любовь, любовь на всю жизнь, и что мы всегда будем вместе, что этот молодой богач каким-то образом сумеет найти свое счастье в девчонке со старой баржи — а это было все, что он знал обо мне, — и что Товиети поймут нас и пойдут нам навстречу, а может быть, он присоединится к нам. О, моя голова была полна девичьих грез.

И только потом я узнала, каким он был на самом деле. Пожалуй, только теперь я окончательно поняла, что он был всего лишь избалованным сопляком, у которого язык подвешен достаточно хорошо для того, чтобы говорить мне то, что я хотела слышать, а за это иметь меня столько раз, сколько захочется. Хотя вряд ли он был хуже большинства тех не желающих взрослеть мальчишек, которых мне постоянно приходилось встречать.

Голос Симеи задрожал от гнева. Она умолкла, несколько раз глубоко вздохнула и усмехнулась:

— Тебе не кажется, что я говорю как женщина преклонных лет, имеющая большой опыт по этой части?

Но, так или иначе, он выбрал просто-таки омерзительный способ для того, чтобы завершить наши отношения. Я решила, что он настоящее чудовище, и снова сбежала, не в силах перенести удара. Но на сей раз я знала, куда идти. Я отправилась к ведьме, действительно очень сильной колдунье, расставшейся с мирской суетой ради спокойной жизни в болотах Дельты. Мы часто покупали в городах различные предметы, необходимые для ее ремесла, а она за это ворожила нам. Она была Товиети, но ушла из ордена уже лет за десять до того, как я с нею познакомилась. Я училась у нее около года, многое узнала и начала помогать жившим поблизости беднякам, составляя для них целебные микстуры. Довольно часто они обращались ко мне за советами, и я давала их, если дело касалось чего-нибудь такого, что я хорошо понимала. Таких людей, как я, не являющихся руководителями ячеек и не занимающих никакого официального положения, но все равно считающихся лидерами движения, у нас довольно много. Именно в то время я узнала, что мы решили не возрождать той иерархии, какая была у нас до закончившегося трагедией восстания, начавшегося еще тогда, когда нами управлял Тхак. После его разгрома оставшиеся в живых обвиняли предводителей в чрезмерной дерзости и высокомерии.

Но как бы там ни было, в прошлом году несколько таких почтенных Товиети разыскали меня и сказали, что я трачу время впустую, сидя в болоте, что я нужна ордену, что грядут важные события, что император, которого все считали мертвым, вернулся и пытается возвратить себе трон. У Товиети теперь появилась одна важнейшая цель: остановить его, а вернее, покончить с ним. Я выслушала их и повиновалась. Уехав вместе с ними, я стала помогать им как волшебница и как советница — в тех случаях, когда мне казалось, что что-то делается не так, неправильно понимается или не принимается во внимание. Я всегда помнила о своей молодости и учитывала то, что старшие не любят прислушиваться к словам людей моего возраста, и потому выбрала спокойную, мягкую, неназойливую манеру поведения — единственный способ, при помощи которого я могла рассчитывать на то, что с моими идеями будут считаться.

Полагаю, что это мне удалось, поскольку меня слушали и относились ко мне с определенным уважением. А порой, в особенно напряженных ситуациях, когда не оставалось времени для тонкостей, я командовала прямо-таки как армейский офицер.

Но люди все равно слушались меня и выполняли мои распоряжения. Иногда мне бывает интересно, почему я не стала наглой и бесцеремонной, не сосредоточилась на себе. Возможно, трагедия моего детства, когда я из замка высокородных вельмож попала прямиком в тюремную камеру, ребенком оказалась лицом к лицу с угрозой насилия и даже худшей участи, сохранила меня, помогла мне реально оценивать свои возможности.

А потом наш агент, один из высоких чиновников Великого Совета, сообщил, что Совет намерен выпустить тебя из тюрьмы и сделать генералом своей армии. Каким-то образом правительство узнало, что твои настроения изменились и что ты больше не марионетка в руках Тенедоса.

Поначалу мы решили, что тебя необходимо убить, потому что ты почти столь же опасен, как сам император, несмотря даже на то, что порвал с ним. Мы уже готовили планы покушения.

А потом ты бежал из тюрьмы и при этом убил Эрна, который тоже занимал одну из первых строчек в нашем списке негодяев и палачей.

Кое-кто из самых уважаемых Товиети Никеи решил, что было бы интересно помочь тебе вырваться на свободу и посмотреть, какие неприятности ты сможешь причинить Совету и Тенедосу, поскольку они не устраивали нас в равной степени.

— Значит, я был всего-навсего одной из фишек, — сказал я, не испытывая ни малейшей радости от того, что наконец-то узнал, почему мне помогли, когда я, сбежав из тюрьмы, метался по Никее. — Костью со скругленными гранями, которая так смешно катится и подпрыгивает каждый раз, когда ее вбрасывают в игру?

— На первых порах мы намеревались использовать тебя именно так, — согласилась Симея. — Ну а потом положение снова изменилось, и наши теоретики решили, что ты можешь оказаться самым лучшим, а возможно, и единственным оружием, при помощи которого можно разделаться с Тенедосом. Мне было поручено вступить в переговоры, поскольку я уже имела с тобой, как было деликатно сказано, нечто вроде деловых отношений, пусть даже это было очень давно, мимолетно и в крайне неприятной обстановке. Было решено, что я отправлюсь к тебе вместе с Джакунсом и другими и мы посмотрим, что получится, если мы скажем, что можем на определенных условиях помочь тебе. Ты, конечно, назвал нас предателями и послал подальше. Многие Товиети решили, что тем самым ты подписал себе смертный приговор, а на других, в частности на Джакунса и меня, это произвело совсем иное впечатление.

Когда ты попался в западню на Латане, стало ясно, что мы должны поддержать тебя и твою армию, потому что хранители мира определенно ни на что не годились и рано или поздно Майсир должен был вновь вторгнуться в Нумантию. Ну а я вызвалась вести нашу флотилию, совершенно не представляя себе, чем все это закончится.

Она взглянула на меня, ожидая ответа.

— Ну?

— М-м-да… — протянул я. — Тут есть над чем по думать. Но, со своей стороны, я как нельзя более доволен тем, что все вышло именно так, а не иначе.

— Я тоже, — сказала Симея. — И надеюсь, что я не сказала ничего неуместного… я имею в виду, такого, что могло бы помешать тому, что произошло между нами.

— Все в порядке, — отозвался я, почти не кривя душой. — Я же говорил, что правда не в силах разрушить ничего истинного, настоящего. Или ты со мной не согласна?

— Нет, — возразила Симея. — Ты никогда не говорил ничего подобного.

— Но должен был сказать.

— Совсем не обязательно, — сказала она. — Никто не ожидает большого красноречия от такого демонического монстра, как солдат.

— Значит, я демонический монстр?

Симея зевнула во весь рот и кивнула.

— Можешь считать, что ты обречена, — зарычал я, схватил ее за плечи и потянул на кровать. — Тебе известно, что у нас, у демонов, два члена?

— Вот и отлично, — ответила она. — Потому что мне на самом деле хочется любить тебя, пока ты любишь меня, и я не могу поверить, чтобы мой болтливый язык — а ты хорошо знаешь, что он у меня без костей, — мог что-нибудь разрушить.

Возможно, она хотела сказать что-то еще, но мои губы уже прижались к ее губам, мой язык нашел ее язык, и ее руки сомкнулись у меня на спине.

Как-то раз сильная буря заставила нас задержаться в заброшенной гостинице, и это было поистине волшебное время. Во дворе оказалось несколько кур, наивно полагавших, что они смогут укрыться от такого старого, опытного солдата, как я. В результате они оказались в кастрюле вместе с картошкой, не слишком одеревеневшей морковью и специями, которые мы выкопали в заросшем сорняками огороде за домом. Мародеры, грабившие гостиницу, оказались не специалистами в этом деле, а всего лишь любителями, а вот мне удалось найти в одном из погребов за дощатой обшивкой три бутылки вина для Симеи.

За огородом оказался прудик, в который невысоким водопадом сбегал ручей. В конюшне я обнаружил две лохани, сделанные из разрезанной пополам винной бочки, — из них поили лошадей. Вдвоем с Симеей мы откатили их к водопаду; Симея при помощи сорванных с крыши водосточных желобов наполнила лохани водой, а я развел большой костер, раскалил в нем целую кучу булыжников, а потом найденными в гостиничной кухне кузнечными щипцами покидал их в лохани. Когда от воды повалил пар, мы залезли в эти импровизированные ванны и долго блаженствовали в горячей воде, время от времени выскакивая оттуда, чтобы окунуться в ледяную воду пруда. А потом я пил горячий чай с травами, а Симея — подогретое вино.

Боюсь, что от этой процедуры мы немного поглупели, поскольку, когда мы вспомнили о том, что в кухне у нас тушится курятина, оказалось, что она вот-вот сгорит. Но все же после того, как мы снова налили в кастрюлю воды, у нас получился вполне съедобный куриный суп.

Как мне хотелось весь остаток жизни посвятить таким вот странствиям вдвоем с Симеей, без целей, без планов. Но, увы, это было неосуществимо.

Попадавшиеся по дороге фермы стали менее ухоженными, фермеры менее дружелюбными, и я понял, что мы приближались к армейским позициям.

Наткнувшись на разбитую множеством всадников и повозок дорогу, мы двинулись по ней. С вершины холма я разглядел впереди многочисленные дымы от костров зимнего лагеря моего войска, и мы прямиком направились туда.

— Дамастес, — сказала Симея, и я повернулся к ней, — я люблю тебя.

Я улыбнулся в ответ, и в этот же момент из близлежащего кустарника послышался голос:

— Не двигаться! Доложите, зачем явились, и не вздумайте тянуть руки к мечам. — Из кустов вылез бородатый мужчина со взведенным арбалетом, а за ним, отставая на три шага, следовали двое лучников.

Мы вернулись домой.

Штаб армии располагался в большой торговой деревне, очень похожей на Пестум. Когда мы проезжали через нее, я подумал про себя, что надо постараться сделать так, чтобы она осталась невредимой, в отличие от Пестума, которому я так дурно отплатил за гостеприимство.

У нас обоих было такое ощущение, будто мы отсутствовали целую вечность, хотя на самом деле Байран был убит совсем недавно.

Несколько дней, проведенных с Симеей, были изумительными, но они закончились, ушли в прошлое. Теперь им предстояло присоединиться к другим воспоминаниям о тех временах, когда кровь и смерть не были обязательными атрибутами моей жизни.

Кутулу расположился в большой гостинице. Мы сошли с лошадей около двери, ответили на многочисленные приветствия и вошли внутрь.

Кутулу изучал карту, Йонг стоял рядом с ним, а в глубине комнаты, привалившись к стене, сидел на массивном табурете Свальбард.

Хиллмен первым увидел нас.

— Где вы пропадали столько времени? Мы ждем вас со вчерашнего дня.