"Юмористические рассказы" - читать интересную книгу автора (Мишин Михаил)

Период полураспада

Язык наш – усыхает. Сокращается словарь. Упраздняются прилагательные.

– Утюг есть?

– Утюга нет.

В голову не придет спрашивать – какой утюг. Он вообще утюг. Он или есть, или его нет.

Двоичная система – как в компьютере.

«Ветчина», «буженина», «окорок», «зельц», «карбонат», «салями» и черт его знает что еще вместо сотни слов укладываются в одно:

– Колбаса есть?

– Колбасы нет.

Кто спросит про колбасу: «Какая?» – получит матом от продавца и зонтом от бабки сзади.

С рыбой пока еще многословие, она пока еще или «минтай», или «иваси». Но не за горами, видимо, уже последнее упрощение.

Процесс не нравится современным писателям, зато удобство для археологов будущего. Это сейчас они при раскопках находят кости и черепки и, чтобы узнать, когда именно этот глиняный горшок разбили о голову раба, применяют метод полураспада чего-то там из физики. Нашу эпоху можно будет вычислять без всякой физики – по периоду распада нашего словаря.

Скажем: «Рукопись датируется годом, когда из языка у них окончательно исчезло слово «крабы». А слово «сгущенка» переживало именно период полураспада: то появлялось на языке, то исчезало».

В школах будут устраивать встречи детей с ветеранами, которые видели людей, которые слышали слово «шпроты».

«Съедобные» слова привожу для наглядности и простоты. Процесс шире и сложнее. При этом некоторые слова, напротив, даже потребовали уточняющих определений. Например, слово «депутат». Раньше определять было нелепо какой депутат? Обыкновенный, депутатский: чабан, комсомолец, в галстуке, тюбетейке, со значком «Летчик-космонавт» и орденом «Мать-героиня». Приехал, поспал с поднятой рукой, получил свою дубленку и снова пропал где-то между Якутией и Дагестаном. Теперь депутат – «какой». Один – за народ, другой, наоборот, за демократию. Третий хочет подвести черту под ними обоими...

Усыхает язык. Из полнокровного, кудрявого, с мышцами, жилочками, веснушками превращается в трескучий скелет.

Не сами исчезают слова, а потому что им нечего выражать. Нет уже в языке «снегирей», «щеглов», «малиновок». Остались пока «воробьи», «вороны» и эти, посланцы мира. А потом вместо всего порхающего и чирикающего станет просто:

– Птица есть?

– Птицы нет.

Птица больше не будет – «какая». Никакая. Летала птица и отлеталась.

И в лесу – никаких этих «осинок», «сосенок», «елочек». «В лесу родилось дерево, в лесу оно росло».

Понятия нету – и слово ни к чему.

«Будьте любезны, извините великодушно, сердечно вас прошу...»

Сказавший это вслух будет принят за городского сумасшедшего.

Его просто никто не поймет.

Наречия «грешно» или «благородно» пахнут сыростью графских развалин. Попытки реанимации не удаются. Слово «милосердие» пестрит и мелькает, но приживается пока лишь в смысле: пусть скажут спасибо, что вообще не убили.

«Долг чести», «муки совести», «щепетильность», не говоря уже об «уступчивости» и «услужливости», – все это сведено к двум душевным словам нашего современника:

– Куда прешь?

И все понятно сразу, и вопрос нетрудный, и ответить хочется. Потому что слова все родные, свои:

– Куда прешь?

– Да куда и ты! Куда мы все прем!

Прем из проклятого прошлого в светлое будущее. Прем, хороня по дороге понятия, отбрасывая слова...

– Озеро есть?

– Озера нет.

– Кислород есть?

– Кислорода нет.

– Природа есть?

– Нету природы.

– Человек-то есть?

– Вон, последний остался... Прет себе вперед, полностью выражая себя последними междометиями:

– Ах ты!.. Ух ты!.. Ну ты!.. Я т-те!.. Ишь ты!.. А-а! О-о-о-о!.. У-у-у-у!..

Прет, завершая период полураспада и переходя к полному...

1986