Корова

Корова эта досталась нам в наследство от Буйнакской бригады, которую мы меняли в горах.

Тощая до невозможности, она напоминала узников фашистских концлагерей и уже доходила до ручки: сутки напролёт лежала, уставясь пустыми глазами в одну точку на горизонте, даже не зализывая раненное осколком от ПТУРа плечо.

В первый же вечер мы приволокли корове огромную охапку сена. Она повела ноздрями, лизнула его длинным языком, кося на нас одним глазом, ещё не веря в своё счастье. Потом захрустела сеном и жевала не останавливаясь два дня, позабыв про сон,– десантники её не кормили. Сначала она ела всё так же лёжа, потом встала.

Дня через три, когда корова уже могла ходить, Мутный надоил с неё кружку молока. И хотя молоко было без капли жира, невкусным и пустым, мы выпили его как божественный нектар. Пили по очереди – каждому по глотку – и радовались за корову.

А на следующий день у коровы пошла носом кровь. Она умирала, и мы, не глядя ей в глаза, повели её в овраг добивать. Она шла еле-еле, слабые ноги подгибались, и мы материли её за то, что она затягивает расстрел.

Одегов, ведший корову на верёвке, подвёл её к краю оврага, развернул и как-то торопливо, плохо прицелившись, выстрелил. Пуля пробила корове носовую перегородку – я слышал, как ломались кости, тупой такой удар и тихий хруст,– корова пошатнулась, посмотрела на нас, поняла, что мы её убиваем, и покорно опустила голову.

Из её носа обильно хлынула чёрная со сгустками кровь. Одегов, прицеливавшийся для второго выстрела, вдруг опустил автомат, развернулся и быстро пошёл вверх по склону. Тогда я догнал его, взял автомат и, вернувшись, в упор выстрелил корове между ушей. Её глаза дёрнулись вверх, провожая взглядом убившую её пулю, закатились, и она сползла по склону оврага.

Мы ещё долго стояли на краю склона и смотрели на мёртвую корову. Кровь на её носу запеклась, и мухи уже заползали ей в ноздри. Потом я дёрнул Одегова за рукав.

– Это всего лишь корова.

– Да.

– Пойдём.

– Да.