"Севастополь и далее" - читать интересную книгу автора (Азольский Анатолий)

Тяготы службы

Каждую зиму, отрывая от отпуска неделю-другую, наезжал он в Ленинград, всегда в штатском, селился поначалу в дорогих гостиницах с добротной репутацией, ходил в Мариинку, к Товстоногову, а потом, по службе продвигаясь, стал замечать за собой странности: как старики впадают в детство, так и он стал возвращаться к курсантским пристрастиям своим. Харчился, к примеру, в столовой на улице Майорова, хотя мог барственно посиживать рядом, в «Астории», толкался у касс кинотеатра на Лиговке, по утрам нежился в номерочке окраинной гостиницы, как-то пристал на улице к девушке, и та вовсе не испугалась и даже позволила довести себя до дома.

Однажды (в день отъезда) долго бродил под снегом по набережной Невки, подустал, открыл бутылку коньяка, попросил кипяточку у дежурной и сделал стакан кофе; сидел в полутьме с выключенным телевизором; о каких-то новостях города рассказывало радио, потом полилась тишайшая музыка, мелодия рвалась куда-то вверх, но смычки скрипачей удерживали ее.

Такси уже заказано, самолет улетал сразу после полуночи.

Рука потянулась к телефону, повисела над трубкой, подняла ее все-таки. Давно уже номера телефонов стали семизначными, сменились не только первые, но и вторые цифры, и тем не менее он знал, как в новой телефонной транскрипции набирается тот номер, который держался его памятью все эти протекшие двадцать лет.

— Да! Я слушаю!

Девичий голос, лет семнадцать-восемнадцать, не больше. («Дочь?… Быть не может!») Нетерпелива, радостна, ждала чьего-то звонка, сидя у телефона.

— Вы не можете позвать Елену Николаевну?

— Такой здесь нет! — услышал он резкий ответ и заговорил быстро-быстро, опасаясь, что в трубке сейчас забибикают частые гудки:

— Я ведь не ошибся — это номер…

— Да, не ошиблись…— Некоторое удивление в голосе. — Но вас ввели в заблуждение: Елена Николаевна здесь не проживает.

— Минутку! Одну минутку! — взмолился он. — Это ведь дом сорок, квартира номер двадцать три?

Ответом было молчание, утвердительное молчание.

— Я не знаю, как вас зовут, но двадцать лет назад в квартире этой проживала девушка по имени Лена, сирота, то есть тетка была, и… А вы давно переехали в эту квартиру?

— Ну… года три назад… И, помнится, в той семье, с какой мы обменялись, никого подобного не было. Пожилая супружеская пара, лет под семьдесят… Так что — ничем помочь не могу…

— Подождите! Я вас очень прошу!.. Мне так надо знать, что с Леною!

— Ну так через справочное бюро.

— Но она, я знаю это точно, вышла замуж и приняла фамилию мужа! — солгал он. — Может, та супружеская пара помнит тех, с кем производили обмен? Их телефон вам известен?

— Слушайте, двадцать лет вы молчали, а теперь вдруг…

Он молчал и теперь. Это была беззвучность нависающей свинцовой тучи, из которой могли высверкнуть молнии. Но мог и политься теплый дождичек.

Послышался вздох, и трубка надолго задумалась.

— Скажите уж прямо — вы ее любили… Нет телефона там, где сейчас супружеская чета… Странные вещи происходят в Ленинграде, скажу вам. Кто рвется в центр поближе к Невскому, а кто бежит в Озерки. И эти пожилые подались подальше от шума городского… Любили, да?.. Надо было пожениться. Или она вас… ээээ…

Он помялся. Говорить правду не хотелось. А была она, правда, такой: пять лет назад предложили ему перевестись в Ленинград, стать начальником кафедры в родном училище, и он испугался — вдруг да встретит Елену, что скажет ей?

— Ладно уж.. Подруга у меня в доме том, перезваниваемся иногда, учились вместе, в одного парня были влюблены, да… Знаете, я позвоню ей, попрошу зайти в соседний подъезд. Минут через десять звякните… Договорились?

Оркестр все еще тянул прежнюю повесть о стремлении к небу, но смычковая группа явно сдавала, более того — она начинала подлаживаться под партию труб, тайно помогая им.

Девушка заговорила сразу, подняв трубку на середине первого звонка. Голос был радостным.

— Представьте себе — была Лена! И женщина, ее тетка, въедливая такая…

Еще бы! Он в те годы курил — что не возбранялось, конечно, ни законом, ни нравами, но знал, что тетка не переносит табачного смрада, и курить выходил на лестничную площадку в те вечера, когда непогода загоняла их в дом. И тетка не пожадничала, заказала почти монументальную табличку, выложила ее на стол: «НЕ КУРИТЬ!» Очень она не жаловала его. Хотя по всем статьям — жених что надо, и разница в возрасте подходящая: Лене — девятнадцать, ему — двадцать три.

— Послушайте, а вас как зовут?.. Таня? Очень приятно. А я Владимир Николаевич. Таня, а сам телефонный аппарат так и стоит в большой комнате?

— Да.

— Ага, значит, говоря со мной, вы видите сейчас неоновые буквы, название кинотеатра «Молния», правильно?

Года три назад на переходе из Петропавловска во Владивосток он встретил эсминец, на котором начинал службу, и сейчас испытал ту же щемящую сладость от безвозвратности чего-то светлого.

— Ну, а пожилая пара эта не может сказать, где сейчас живет Лена? Тетки-то небось уже нет.

— Нет. Там тройной обмен. Или еще более сложный. Но вы меня добили словом, которое так и не произнесли… Вы ведь, я чувствую, любили эту Лену и сейчас… Да что я говорю!.. Буду откровенна, я весь вечер ждала звонка от человека, который клянется мне в любви, но предложения не делает… То есть делает, но в такой форме, что непонятно, шутит он или нет, правду говорит или врет… Зато вполне серьезно уверяет, что если, простите, я отдамся ему, то свадьба неминуема… Как думаете, он говорит правду или…

— Где Лена? — ответил он, и собеседница вздохнула.

— Да найдется ваша Лена, — устало призналась она. — Подруга моя забрала у супружеской пары все телефоны, сейчас названивает… Я, простите, жду одного звонка. Время у вас есть?

— Да, три с половиною часа…

Не запись шла по радио, а прямая трансляция: заплескались аплодисменты, затем — вежливое ожидание зала и типичный концертный голос ведущей: Гайдн — как догадался он еще ранее (музыку такого рода полюбил, когда два месяца лежал в госпитале после катастрофы, унесшей не одну жизнь). Вялое начало, сонный быт бюргера, разрушаемый неизвестно кем или чем… Он слышал только неритмичный шум, временами отказывался впускать его в себя, потому что вспоминал и потому что уши его могли услышать только телефонную трель.

— Ну вот, — сказала она так, словно их прервали несколько секунд назад. — Ищут Лену. Я ж говорю — там был сложный перекрестный обмен, но прописаны были только двое — она и тетка, так что вы тогда еще не потеряли шанс… Так что же у вас случилось?

Вот этого он сказать не мог, потому что все слова любви были выложены ушам Лены двадцать лет назад. И что-то страшило его делать ей предложение. Потому, может быть, что любовь эту окружал Ленинград, нависал над нею. В послевоенном городе общее, всеми перенесенное несчастье сближало людей, и — это тоже последствия блокады — близкие люди могли вдруг ожесточаться, он тогда по глазам прохожих определял, кто блокаду перенес, а кто эвакуировался. А у Лены такие срывы случались, и он как-то подумал — вскользь, между прочим, представив себя семьянином, — что ему придется терпеть эти вспышки и эти молчания, когда женщина внезапно начинает вглядываться в себя, как в бездну, дна которой — нет… А приближался день, когда надо было решаться, делать окончательный выбор, ибо — выпуск, диплом, кортик, погоны и место службы за тридевять земель. Подпирали сроки, он позвонил ей, он сказал, что хочет жениться на ней… Нет, не прямо сказал, не в лоб, а несколько туманно, однако любая девушка даже недалекого ума и малой сообразительности поняла бы его в единственном смысле. Условились встретиться на Мойке, он шел к ней издалека, от Мариинки, шел, прощаясь с Ленинградом, по улицам старого Петербурга, но так и не появился на Мойке…

— Я испугался…

— Почему?

— Н-не знаю…

— Нет, знаете! — взвился ее голос. — Но стыдитесь признаться!.. Ладно. Кладу трубку. Жду звонка от подруги.

Да, тогда был испуг от поразительного открытия. Он остановился у чьей-то мемориальной доски, и в него вошла история города, страны, а сердце сжалось от такой острой любви к Лене, что повстречайся она ему тогда — и он пал бы к ногам ее, чтоб целовать следы ее туфелек, — так пронзительно любил он ее. И вдруг, уже невдалеке от Мойки — похоронная процессия, скромные проводы труженика, редкие провожающие, старушка в черном, идущая за гробом… И в него вонзилась догадка: он-то ведь — тоже умрет! И его — тоже хоронить будут! И за гробом пойдет… за гробом пойдет Лена, Елена Николаевна, супруга его, мать его детей, женщина, которая будет наблюдать не только за его угасанием в последние годы жизни, но и, сама того не подозревая, весь процесс медленного, постепенного, длящегося уйму лет систематического превращения здорового, цельного и сильного мужчины в еще теплый труп!..

Телефон молчал, полстакана коньяка выпито, а память приводила новые подробности. Похоронная процессия втиснулась в два автобуса. Его-то, подумалось, пожалуй, потащат через весь город, с оркестром, ордена на подушечках — и Лена, в черном, та Лена, что всю жизнь будет рядом с ним вечным напоминанием о неминуемой смерти, а это все равно, что каждое утро проходить мимо могилы, в которую его положат когда-нибудь. Он был в ужасе! Жениться на собственной смерти!.. И холодом уготовленной ему могилы дохнуло, он стоял, как — слово сейчас только нашлось! — как в к о п а н н ы й. Потом он попятился, прислонился к стене дома, был сентябрь, еще было тепло, стены домов отдавали под вечер набранную за день солнечную энергию, ту, благодаря которой и родилась на Земле жизнь, но он — лопатками, спиной, мышцами ощущал кладбищенский холод… И решился. Медленно побрел обратно, к училищу, чтоб через неделю получить погоны, кортик и назначение на Север.

Звонок — и нетерпеливый вопрос:

— Вот что… Вы женаты?

— Да, — удивился он.

— Так почему же вы не испугались, делая будущей жене предложение? Ответьте мне, черт вас побери!

— Я и сам думал об этом, — признался он в некотором смущении. — Женился, да. Потому женился, что не любил свою жену так остро, так мучительно сильно. Ну, повстречалась женщина, достаточно соблазнительная, неглупая, домовитая, а мне к тому же надоели эти холостяцкие забавы и… Сделал предложение, дети уже выросли. Но что-то не то, душа побаливает.

— Ладно, поговорили — и хватит, у меня у самой душа страдает, я уж и не знаю, принимать условия моего парня или…

Какого совета ждет она? Браки, естественно, заключаются на небесах, а то, что когда-то именовалось грехопадением, — в какой конторе оформляется?

Концерт еще продолжался: Берлиоз.

Звонок настиг его в момент, когда смолкли аплодисменты и концертный голос произнес: «Следующим номером нашей программы…»

— Вы меня слышите?.. Так знайте: Елена Николаевна Ярмоленко скончалась пятнадцать лет назад. Институт кончила, работала, незамужняя. Умерла внезапно. В лесу. Пошла за грибами, наклонилась к подберезовику — и рухнула. Разрыв сердца. В медицинской справке о смерти причину написали так: тампонада сердца. Прощайте. И больше мне не звоните!

Он положил трубку и несколько минут сидел неподвижно. Потом выключил радио и в полной тишине стал высвистывать какую-то пошленькую мелодию…