"Не зарекайся... (не окончена)" - читать интересную книгу автора (Ажиппо В. А., Пучков Дмитрий)

Психическое воздействие

Иногда тюремная администрация с целью подавления воли конкретных зэков оказывает на них исключительно психическое давление, без примеси физического. Как правило, это осуществляется путем «пресса» в камере, но это – тема отдельного разговора. Тюремщики такие приемы используют очень редко, так как они требуют изобретательности, оригинальности, коварства и знания психологии. Методами психического давления также являются запугивания, оскорбления и унижения, но они слишком примитивны и неэффективны.

Арестованный довольно быстро адаптируется к тюремной действительности, осознает свое бесправное и опасное положение и поэтому почти не обращает внимание на такие мелочи, как угрозы и оскорбления. Само пребывание в тюрьме, окружение из очень «милых» людей, ожидание хитростей следствия, суровости приговора суда, срока наказания представляют такую мощную угрозу, что на ее фоне чье-то вяканье и воспринимается как вяканье. В условиях повышенной опасности зэк отчетливо понимает, что не та собака кусает, которая гавкает.

Оскорбления зэками также воспринимаются достаточно спокойно. [25] Это ведь не на тихой улице его встретил тюремщик и стал оскорблять. Вот какая ситуация была бы удивительной! А так – у тебя власть, ну и болтай, что хочешь.

Настоящее психическое воздействие в тюрьме не имеет никакой теории и методики, оно основывается только на вдохновении отдельных сотрудников. (Удивительно, но творческие натуры встречаются даже среди тюремщиков. К счастью для зэков, очень редко). Поэтому рассказать об этом явлении можно, только описывая наиболее характерные примеры.

Первый пример. Для выяснения каких-то обстоятельств в служебное помещение приводят зэка, явно из интеллигентов, вежливого, неагрессивного, с правильной речью и неуверенностью в глазах. Опер задает ему вопросы, интеллигент начинает врать. При этом невооруженным взглядом видно, что он боится ситуации, врать не умеет и, оттого, что врет, страдает еще больше. [26]

Опер дает ему чистый лист бумаги и вежливо, негромким голосом, обращаясь на «вы» (такое обращение настолько нетипично для тюрьмы, что воспринимается как угроза), просит написать в верхней части листа цитату из Высоцкого «В гости к Богу не бывает опозданий». Подавленный зэк пишет, пару раз читает вслух. Опер интересуется, понятен ли смысл выражения? Понятен, отвечает зэк. Ну, тогда загните лист так, чтобы этой записи не было видно, – говорит опер, – и давайте писать объяснение. Каждый раз, когда зэк спотыкается и пытается соврать, он просит его отогнуть бумагу и прочитать фразу вслух. Потом, угрюмо глядя в глаза, спрашивает, точно ли понятен смысл? Может быть, вы, уважаемый, путаете фразу «в гости к Богу» с фразой «в гости к другу»? Нет, – отвечает зэк, – все понятно. И пишет правду.

Метод, конечно, специфический. Если бы на месте интеллигента оказался рядовой дебил, толку не было бы никакого. Но в таком случае и опер не стал бы изощряться.

Второй пример (более агрессивный). В камерах карцера устанавливают динамики, подключают магнитофон. Изготавливают две записи. На одной из них скучный голос монотонно зачитывает правила поведения заключенных в следственных изоляторах. Слушать противно, но терпимо. Это для прокурора: мол, несем знания в массы, оказываем юридическую помощь оступившимся. Главная ценность во второй кассете. Там на пленке, склеенной кольцом, звучит истеричный вопль какого-то заики: «Вы не-иск-ре-не-не!». И так без конца: «Вы не-иск-ре-не-не!». Через три часа такой «радионяни» зэку кажется, что он сходит с ума. Да, наверное, не напрасно кажется.

Третий пример (еще более агрессивный). В санчасти умирает какой-то доходяга. Умирает вечером, поэтому лежать ему до утра, пока не вывезут в морг. Один коварный и изобретательный гражданин начальник нашел способ, как приобщить преступника после смерти к борьбе с преступностью. Чтобы компенсировать грехи. Труп переносят в пустой карцер размером чуть больше туалета в пассажирском вагоне и укладывают на единственную нару лицом к стене. Как будто он спит.

Потом водворяют в эту камеру зэка, которого давно хотят «обломать». Тот начинает будить спящего, и в какой-то момент понимает, что перед ним труп. Он кричит, барабанит в дверь, но ему долго не открывают, хотя тюремщики стоят рядом и по очереди смотрят в щелку глазка на физиономию зэка, давясь от смеха. (Вот это юмор! Куда там телепередаче «Розыгрыш»! Верно говорят: «Кто был в тюрьме, тот в цирке не смеется».)

Когда, наконец, открывается дверь, живой зэк требует, чтобы мертвеца забрали из камеры. А в ответ ему какая-то сонная морда объясняет, что человек просто отдыхает, а ты, падла, если будешь ломиться и орать, точно станешь мертвым. Дверь закрывается на всю ночь. Рано утром еще живого зэка переводят в другой карцер, а мертвого уносят в санчасть.

Когда после этого мероприятия зэк, ставший «воспитанным» (а его поведение, действительно, здорово меняется) пытается рассказать о пережитом, на него смотрят, как на алкаша, которого «хапанула белка». [27]

Подобные эксперименты могут закончиться для зэка хэппи-эндом, но все равно ему предшествует сильнейший стресс, который надолго оставляет след в эмоциональной памяти и заставляет задуматься о роли администрации в тюрьме и собственной уязвимости. При этом реализуется точный психологический расчет: у зэка не остается морального права затаить злобу, закончилось-то все благополучно. Но это уже «высший пилотаж», такое случается очень редко. Вот примеры такого «благополучия».

Первый. Сидит в многолюдном корпусе (около двух тысяч человек) зэк, с точки зрения администрации, весьма противный. Назову его М. Руководит «движением» в корпусе, добивается какой-то справедливости, организует написание жалоб на действия тюремщиков (надо признать, справедливых жалоб), формирует и распределяет «общак», одним словом, говоря по-воровски – «смотрит» [28] за корпусом, говоря по-ментовски – мутит воду. Как только М. допускает малейшую промашку – «едет» в карцер, но, в силу своего опыта, промашки он допускает редко.

При очередном обыске в камере, где сидит М., один из сотрудников разбивает нарды. Нарды местного производства, слова доброго не стоят, но других в камере нет. Зачем разбивает – объяснить трудно, тюремщики часто совершают немотивированные поступки. После этого начинается нездоровая возня: зэки по очереди жалуются на этот беспредел. Создается замкнутый круг: зэки жалуются – их «прессуют» – они жалуются еще больше.

Выход находится. Как-то вечером зачинщика этого противостояния выводят из камеры и помещают в бокс, где находятся с десяток арестантов [29], которых сейчас будут водворять в карцер. По одному их выдергивают из бокса, заводят в дежурную комнату и «воспитывают». Воспитывают так, что в боксе процедура хорошо слышна.

М. «прикидывает» свои перспективы: с одной стороны, вроде, на него никаких документов не готовили, стало быть, сажать не за что, а, с другой стороны – от этой публики в погонах ожидать можно все, что угодно. В общем, перспективы хреновые. «Варится» он так часа полтора на фоне криков тюремщиков и воплей зэков, потом остается в боксе один. Вопли стихают, наступает тишина. На душе у М. становится еще «приятней». Наконец, заводят его в комнату, где находятся человек пятнадцать офицеров во главе с начальником. И тот, обращаясь к М. по имени-отчеству, спрашивает, действительно ли в камере нет нард? Это непорядок. Возьмите, пожалуйста. И дают М. красивые резные лакированные нарды. На одном поле надпись «Ворам веры нет», на другом – «Ментам веры нет». Все, извините, забирайте нарды и топайте в камеру.

Топает М. и подсчитывает, сколько же он лет жизни за два часа потерял?

Второй пример. По традиции, перед каким-либо праздником карцер забивают публикой, которая имеет «вес» в тюрьме. Во времена большевиков порядок этот был вполне осмыслен: во избежание любых недовольств политического толка тех, кто «строил погоду», прикрывали. Но при этом из общего правила делалось одно исключение: на Новый год эту процедуру не проводили, этот праздник – для всех праздник, и для красных, и для белых, к идеологии он не имеет никакого отношения. В тюрьме новогодняя ночь – самая тихая ночь в году.

Когда Союз развалился, а вместе с ним исчезла его идеология, эту традицию почему-то сохранили, но сохранили довольно тупо: стали сажать неугодную публику на все праздники без разбора, в том числе и на Новый год. Зачем – никто не задумывался, вообще вопрос «зачем?» тюремный персонал задает редко, а руководители этого персонала еще реже. Мол, едем по колее, и слава Богу, до сих пор вывозила, авось, и дальше вывезет.

Накануне очередного Нового года, 31 декабря, набивают полный карцер теми, кто составляет «цвет» тюрьмы. Набивают плотно, из расчета три-четыре человека на два места. Формально их закрывают за хранение заточек, которые им подложили в вещи при обыске, или на основании других примитивных «прокладок» [30], а фактически – за самостоятельность и нежелание кланяться. Естественно, вся тюрьма предпринимает героические потуги, чтобы «загнать грев на подвал». [31] Эти старания пресекаются усиленным надзором и обысками через каждый час. Ни курить, ни пожрать у наказанных нет. Такая вот новогодняя елочка.

Часов в десять вечера всех неожиданно выгоняют в коридор, где их окружает вся оперативная группа вместе с собакой. Понятно, что все это не к добру. Старший из присутствующих начальников холодно и коротко поздравляет группу зэков с Новым годом, желает здоровья и удачи. Зэки стоят, не шевелясь, затравленно смотрят, воспринимая этот спектакль как намыливание веревки. Начальник продолжает: сейчас он объяснит, кто в «доме» хозяин. Это уже воспринимается как затягивание петли на шее. И, наконец, наступает развязка: амнистия, все свободны, все по «домам».

Секунды две стоит тишина, а потом все «узники совести» одновременно делают выдох и приходят в движение. Кто-то нервно смеется, кто-то ругается про себя, но через полминуты улыбаются все. Вот так, все закончилось хорошо. Но задуматься о том, кто в доме хозяин, все же придется.

Подобные встряски зачастую оказывают на зэков гораздо больший эффект, чем жестокое физическое насилие. Однако чрезмерно опасаться их не стоит. Во-первых, они очень редки, а, во-вторых, хотя и крайне неприятны, но страшны только в том случае, когда происходят неожиданно. Надо быть постоянно готовым к таким сюрпризам.

Как говорят в тюрьме – «булки не расслаблять»!