"Страхи царя Соломона" - читать интересную книгу автора (Ажар Эмиль)

Никогда еще я так глубоко не увязал в нефтяном пятне, мне казалось, что я покрыт нефтью с головы до ног, и я не знал, как мне из этого выбраться. Мне хотелось исчезнуть, в самом деле, совсем не быть здесь больше. Я пошел в библиотеку и взял "Человека-невидимку" Уэллса. Но это оказалось совсем не то, что я предполагал, и даже если бы мне и удалось стать невидимым, я все равно продолжал бы их всех видеть, в том числе и мадемуазель Кору, которая сидела бы в первом ряду. А потом во мне вдруг вскипело негодование -хватит, в конце концов, у меня своя жизнь, не желаю больше быть Жанно Зайчиком. Чак прав, когда говорит, что мой невроз вызван тем, что "они" для меня всегда важнее, чем "я", я всегда с "ними", никогда не бываю с самим "собой". Раз мадемуазель Кора хочет кататься на лодке в Булонском лесу, я готов ей это устроить. Я вышел на улицу, укрепленный своим решением, вскочил на велик и вернулся на бульвар Осман. Я поднялся в квартиру царя Соломона, прошел через маленькую гостиную и постучал в дверь кабинета. Месье Соломон был одет с изысканной элегантностью и давал интервью журналисту.

- Вы недостаточно настойчиво пишете о необходимости телефона в каждой квартире, месье. Вы ведь понимаете, что одинокий человек не пойдет в соседнее бистро, чтобы нам позвонить, особенно ночью. Вот если Франция имела бы более обширную телефонную сеть, в соответствии с ее духовным предназначением и гуманистическими традициями, то вы сделали бы значительный шаг вперед в борьбе с разобщенностью людей и одиночеством.

- Я хотел бы задать вам деликатный вопрос. Нет ли в вашей позиции известного патернализма?

И тут он меня снова удивил. В самом деле, поразительно услышать это от человека его возраста и к тому же так элегантно одетого. В его темных глазах сверкнули всполохи, но они от этого не посветлели, наоборот, стали еще темнее, и мне показалось, вот-вот загремит гром.

- Назовите это как угодно, месье, но лучше стоять на такой позиции, чем забиться в свой угол и жрать всякое дерьмо.

Журналист был нокаутирован. Он был слабак. Я зову слабаками тех, кто никак не желает признать своей слабости. Он поблагодарил и ушел. Месье Соломон со свойственной ему изысканной учтивостью проводил его до двери.

Я сел в кресло, чтобы почувствовать себя более уверенно.

- Ну что, Жанно, опять проблемы?

- Это у вас будут проблемы, месье Соломон. Вам придется кататься на лодке с мадемуазель Корой.

- Что?

- Ей хочется кататься, как это делали импрессионисты.

- Что вы несете?

- Она вас любит, и вы ее тоже. Хватит валять дурака.

Никогда я с ним так не говорил. С тех самых пор, как существует мир.

- Жан, мой мальчик…

- Марсель.

- С каких это пор?

- С тех пор как Жанно Зайчик погиб. Его раздавили.

- Жан, мой мальчик, я тебе не разрешаю говорить со мной таким тоном…

- Месье Соломон, у меня и так не хватает мужества решиться, поэтому не доставайте меня и не прикидывайтесь дурачком. Мадемуазель Кора вас любит.

- Она вам это сказала?

- Не только сказала, но и не раз подтвердила. Вам следовало бы пожениться и прожить вместе долгую счастливую жизнь.

- Это она тебя послала?

- Нет. У нее своя гордость.

Месье Соломон сел. Вернее сказать, что он осел, когда еще стоял. А когда он достиг дна кресла, он провел своей рукой с маникюром по глазам. Маникюр ему делает Арлетт из парикмахерской напротив его дома.

- Это невозможно. Я не могу ее простить.

- Она спасла вам жизнь.

В его глазах снова вспыхнула черная искра.

- Тем, что меня не выдала?

- Вот именно, она вас не выдала, это чего-то стоит. Она знала целых четыре года, что вы как еврей прячетесь в этом подвале, и она вас не выдала из любви. Она могла бы это сделать из любви к тому типу из гестапо, с которым жила, но она предпочла вас не выдавать из любви к вам, месье Соломон.

Тут я его прижал к стенке.

- Да, у этой женщины большое сердце, - пробормотал он, но иронии в его голосе не было.

- А теперь она хочет кататься с вами на лодке. Он взбунтовался.

- Я не поеду.

- Месье Соломон, не надо лишать себя чего-либо из принципа. Это нехорошо. Это нехорошо для нее, для вас, для жизни и даже для принципа.

- Что это за идея кататься на лодке в ее возрасте, ну скажите! В следующую пятницу ей исполнится шестьдесят шесть лет.

- По-моему, шестьдесят четыре.

- Она врет. Старается приуменьшить. В следующую пятницу будет ее шестьдесят шестой день рождения.

- Вот и прекрасно, покатайте ее по этому поводу на лодке. Он похлопывал себя пальцами по лбу. Я спросил:

- Вы ее еще любите, месье Соломон? Я спрашиваю, чтобы знать. Он сделал жест рукой, потом рука вернулась ко лбу. И он улыбнулся.

- Теперь это уже не вопрос любви, - сказал он. - Это куда большее.

Я так никогда и не узнал, что он этим хотел сказать. У человека, который вот уже тридцать пять лет живет с марками, который собирает открытки, адресованные вовсе не ему, и который встает ночью, чтобы отвечать на звонки в SOS чужих людей, возможно, такие огромные и отчаянные потребности, что мне надо ждать, пока мне исполнится восемьдесят четыре года, чтобы его понять.

Он сделал еще один усталый жест рукой.

- Я поеду с ней кататься на лодке, - сказал он.

И тогда я уже не смог себя сдержать. Я подскочил к нему и поцеловал его. С моих плеч упал чертов груз.