"Страхи царя Соломона" - читать интересную книгу автора (Ажар Эмиль)

Проснулся я от поцелуя в нос и увидел солнышко, аппетитный кофе и маслянистые круассаны. Действительно счастливыми бывают только краткие моменты.

- Я читал в газете про одного кота, который потерялся и нашел дорогу домой за тысячу километров. Поразительный инстинкт ориентации. А в прошлом году писали про собаку, которая сама села на поезд и приехала к хозяйке. У животных это в крови.

Я съел второй круассан. Алина ела бутерброды. Правильно говорят, что Франция расколота надвое: одни предпочитают круассаны, другие - бутерброды.

- Ты скажешь, когда мне надо…

- Мне на работу к половине десятого. Но ты можешь остаться. Это было сказано так легко!

- Можешь переселяться ко мне насовсем. Я онемел.

- Ты меня еще не знаешь, - выговорил я наконец. - Я никогда не бываю у себя, всегда у других. Что называется, закоренелый бродяга.

- Что ж, вот и будешь теперь у меня.

Она говорила спокойно, уверенно, откусывая бутерброд. Я подумал было: должно быть, она ужасно одинока, но это, наверное, опять были мои штучки.

- А чем ты еще занимаешься, на что живешь?

- У меня есть треть такси, и еще я могу чинить что угодно. Ну, не все, но электричество, трубы, кое-какие механические приборы. Так, мелкий ремонт. Но спрос большой. Сейчас я от этого дела отошел, меня заменяет приятель. Я слишком занят у месье Соломона. В сущности, тут тоже мелкий ремонт и починка…

Алина слушала. Где-то через час я заметил, что говорю уже целый час не закрывая рта. Про голоса в любое время суток, про людей, которых мы пытаемся наладить, и т.д. И про месье Соломона, который иногда, если никого нет, сам отвечает на ночные звонки. А в экстренных случаях высылает меня прямо на дом - как с мадемуазель Корой.

- Опять-таки настройка и наладка.

Про то, как наш царь Соломон тридцать пять лет живет бобылем в отместку мадемуазель Коре за то, что она не приходила к нему, когда он во время войны сидел в подвале.

- Говорят же, что у евреев очень суровый Бог.

Про стариков, которых надо проведывать каждый день и проверять, живы ли они еще. Еще чуть-чуть - и дошел бы до старой нищенки с пустым тандемом.

- У меня есть один приятель, Чак, так вот он говорит, и, сдается мне, он прав, - что я потому все время вожусь с другими, что мне не хватает самодостаточности. Я плохо знаю, кто я такой, чего хочу и что могу сделать для себя, вот и не занимаюсь собой. Понимаешь?

- Я понимаю, что уж у этого твоего приятеля самодостаточности больше, чем надо. Ему себя вполне хватает. Чего не могу сказать о себе. Свинство, конечно, но знаешь, что я почувствовала, когда увидела тебя в первый раз?

- Что?

- Что у тебя можно много взять.

Говоря это, она встала и отвернулась - чтобы одеться, но больше от стыда за себя.

- Теперь это все твое, Алина. Все, что у меня есть. Бери!

- Да ладно… Только ты переезжай ко мне. Правда, ты и так уже здесь отчасти поселился, без спроса. А теперь я сама тебя прошу. Иногда люди обманываются друг в друге, и лучшее средство поскорее разойтись - это пожить какое-то время вместе. Я уже сколько раз вот так ошибалась. Может, я и хищница, но готова удовольствоваться крохами.

Она повернулась ко мне лицом, так и не успев надеть свою обычную форму - зелено-оливковые брюки с блузкой. В другом я ее никогда не видел.

- Если и на этот раз все кончится тем, что мне плюнут в рожу, то уж лучше поскорее. Полюбила ли я тебя - не знаю и вообще не уверена, что могу кого-нибудь полюбить. Но будем надеяться. Так что переезжай.

- Алина…

- Что?

- Чего мы все боимся?

- Что все скоро кончится.

Я смотрел на нее, пока все не кончилось.

- Алина…

- Что?

- Теперь у меня одна ты. С другими покончено,

И тут же подумал о Жофруа де Сент-Ардалузье из мансарды.

- Кстати, у меня есть один знакомый, ему семьдесят два года, и он только что выпустил книжку из своего кармана.

- На средства автора?

- Угу. Он на нее положил всю жизнь. Нельзя ли его пригласить к тебе в лавку и устроить, знаешь, такую встречу по этому случаю, как делается, когда писатель знаменитый?

Алина посмотрела на меня с таким выражением… не то весело, не то ласково… поди разбери, когда у нее и так в глазах всегда улыбка.

- Ты хочешь ему помочь?

- Что в этом смешного?

- Я думала, ты решил больше не заниматься другими.

- Ну вот как раз напоследок.

- Чтобы подвести черту?

- Вот-вот. А то у меня неприятный осадок от этой его мансарды и своекарманной книжки. Родных у него никого нет, одни социальные работники, и он похож на Вольтера. Я как-то видел Вольтера - по телевизору показывали, так вот он на него похож. Вольтер - это же имя, а?

Алина закурила и все разглядывала меня.

- Не пойму, Жанно, то ли ты нарочно, с горя, паясничаешь, то ли таким уродился, что называется, комик милостью божьей… Я задумался.

- Может, и так. А может, заразился от царя Соломона. Или это у меня от киномании. Больше всего на свете люблю, когда кругом потемки, а ты себе смеешься, глядишь - и уже легче. Но, - я взял ее за руку, - это не мешает мне все чувствовать.

Она вдруг как будто чего-то испугалась. Даже вздрогнула.

- Что с тобой?

- Какой-то ветер. Повеяло как из могилы - холодом и прахом.

И тут я ее удивил. Уж так удивил! Я хорошо запомнил бессмертные стихи, кото рые месье Соломон читал мне примерно в таком же контексте, и, услышав про ветер, продекламировал:

Поднялся ветер!.. Жизнь зовет упорно! Уже листает книгу вихрь задорный!

Алина застыла, не донеся чашку кофе до рта и уставившись на меня. А я продолжал на едином дыхании:

Не презирай любовь! Живи, лови мгновенья, И розы бытия спеши срывать весной.

- Твою мать! - выпалила она, и я страшно обрадовался, что в кои-то веки это сказал не я.

Я поднял палец и назидательно произнес:

- Ага!

- Где это ты набрался?

- У царя Соломона. Он иногда, от нечего делать, занимается моим образованием. На всякий случай. Говорят, есть такая школа клоунов, только я не знаю где. Может, везде. Лучше кривляться, чем кусаться. Я ему однажды сказал, что я самоучка, он сначала засмеялся, а потом смиренно заметил: все мы, все мы, в сущности, самоучки. Так самоучками и помрем, все, дорогой мой Жанно, все, хоть трижды дипломированные и приобщенные. Знаешь, Алина, "приобщенные" - это такое забавное словечко. А противоположное -"разобщенный". Я смотрел в словаре. Тот старый господин с мансарды, автор труда всей жизни, о котором я тебе говорил, некий Жофруа де Сент-Ардалузье, - вот он совсем разобщенный, живет один, у него артрит и сердце, жизнь перед ним в долгу как в шелку, а ждать компенсации неоткуда, разве что от социального обеспечения. Так что он действительно совсем разобщен. "Приобщить" значит "присоединить, причастить, сделать участником", а "разобщить":- "лишить связи, разъединить, прекратить общение". Выходит, мадемуазель Кора живет разобщенно, а месье Соломон завел телефонную службу, чтобы иметь возможность приобщиться, и даже читает брачные объявления: "обаятельная парикмахерша, 23 года". Никогда не видел, чтобы старый болван вроде него так хорохорился и так упорно желал "оставаться участником". Он, видите ли, шьет себе роскошный костюм из добротной ткани, которой сносу не будет, и нагло ходит к гадалке, чтоб она ему предсказывала будущее, как будто оно у него есть! Одно слово - воитель! Только обычные воители ведут наступление, а этот воюет отступая. Уверен, если бы ему дали сорок лет, он бы их взял. Всем бы не вредно овладеть военным искусством, как он, чтобы уметь держать оборону. Так-то, Алина!

- Так-то, - отозвалась Алина. Она натягивала колготки.

- Раньше такие вещи назывались "укрепляющими средствами", - заметил я.

- Их прописывали для поднятия духа. У меня он тоже здорово поднимается, когда я вижу, как ты надеваешь чулки.

Я поцеловал ее в ляжку. I

- Толстой ушел из дома чуть ли не в девяносто лет, - сказала она, -но дойти никуда не успел - умер по дороге на полустанке…

- Астапово, - подсказал я.

Зря я это сделал. Сразил Алину наповал. А зря.

- Где это ты, сукин сын, нахватался? - еле выговорила она.

- Не только же в школе учатся. Есть еще обязательная программа общего кругозора. Так сказать, дело жизни самоучек.

Алина надела туфли и встала, ни разу на меня не взглянув. Чтобы сменить тему, я спросил:

- Так как насчет месье Жофруа де Сент-Ардалузье?

- Можно устроить ему встречу с читателями и раздачу автографов.

- Только поскорее - ему недолго осталось.

Алина взяла сумку и ключ, чуть поколебалась - из соображений женской независимости - и сказала:

- Я оставлю тебе ключ под половиком.

- Спокойное местечко на Антилах - если кто знает места. Алина обернулась и посмотрела на меня. Без всякого выражения. Просто хорошенькое личико. Или красивое - в зависимости от настроения смотрящего.

- Послушай, Жанно, сколько можно морочить голову. Всему есть предел.

- Не стоит снова обсуждать все сначала. Мы же не на торгах. Да и поздно уже. Двадцать минут десятого. Спорить лучше всего на рассвете. Потом начинается рабочий день.

- Жанно, - повторила она.

- Жанно, мой Зайчик - так меня зовут в определенных кругах. А ты знаешь, что в Америке был один заяц, который прославился тем, что всех кусал, - его звали Харви. Не читала?

- Читала.

- Вот видишь, значит, и зайцы бывают террористами.

- Ключ будет под дверью.

- А что ты мне посоветуешь делать с мадемуазель Корой?

- Я не собираюсь тебе ничего советовать. Не имею права.

- Лучше продолжать и потихоньку опустить все на тормозах или порвать разом?

- Это ничего не изменит. Ну пока, надеюсь, до вечера. Но если ты больше никогда не придешь, я пойму. Нас ведь на Земле что-то около четырех миллиардов - у меня много конкурентов. Но мне бы хотелось, чтобы ты пришел. До свиданья.

- Чао.

"Чао" - милое словечко. Интересно, террористы из Красных бригад сказали "чао" Альдо Моро? Ведь их чувство к нему тоже носило не личный, а обобщенный характер. А слово "любовь", похоже, выходит за словарные рамки и скоро пополнит медицинскую лексику.