"Эскимо с Хоккайдо" - читать интересную книгу автора (Адамсон Айзек)

19

Я доехал до города и закончил ночь в «капсюльной гостинице», хотя много лет назад себе поклялся: больше – никогда. Эти гостиницы правильней всего сравнить с камерой хранения для человеческих тел. Служащие, опоздавшие на последнюю электричку, получают татами размером с гроб. Каждый раз, укладываясь спать, я боюсь проснуться в будущем – среди инопланетян или китайцев.

Но я не мог сидеть в этом коконе вечно только потому, что меня разыскивал обдолбанный экс-импресарио. Выкатившись из капсулы, я заплатил за два часа псевдосна и пробился сквозь спешившие на метро орды – час «пик» тут поистине пиковый.

Подходы к станции «Уэно» тоже были загромождены. Люди неслись мимо, погруженные в мысли о своих семьях, о своих карьерах, о телевизионных передачах или о предстоящем ланче. Головы опущены, взгляды уперлись в тротуар. В небе над головой – тоже ничего интересного: солнце размазалось, точно след от ластика на скучном сером карандашном рисунке.

Я запрыгнул в Ольгин «фольксваген» и поехал обратно в «Рояль». По дороге включил радио, но ни по одному каналу не нашел утешительного диджея. Принималась только «Дальневосточная сеть». Какой-то американский ритм-энд-блюзовый певец ворковал о том, как он согреет свою девчонку. При этом он рифмовал «гладкие шелковые рубашки» и «поскакать к моей милашке». Я решил обойтись без завтрака.

Поручив машину заботам швейцара, я вполз в «Рояль» со скоростью мокрой тряпки, получил у портье ключ от номера и как в тумане поднялся по лестнице. Каким-то образом мне удалось свернуть в коридор на своем этаже и добраться до комнаты без единой мысли в голове.

Но вид номера живо меня вытряхнул из немыслия.

Либо «Зеппелин» воссоединились и побывали тут, либо Санта пытался отыскать настоящий ключ. Мой кейс лежал раскрытый на боку, его содержимое валялось на полу вперемешку с черными брюками и белыми рубашками, которые я заботливо повесил в шкаф. Постель разметана, дешевый деревянный стул грудой обломков упокоился в углу. Даже диски «Святой стрелы», отданные мне в «Сэппуку», разломаны и разбросаны по полу. За окном по-прежнему улыбался Мамору. Нечего сказать, защитил.

Только автоответчик не тронули. Красный огонек нетерпеливо подмигивал. Я пробрался к нему сквозь хаос и нажал кнопку.

– Что с тобой вчера стряслось, чел? – Это Суда. Замученный – то ли утренней разминкой, то ли вчерашней обязательной постконцертной вечеринкой, поди пойми. – Слышь, я готов извиниться, что вышвырнул этого гитарного журналиста. Ты прав, чел. Это не по-нашему. Ты мой телефон не потерял? Нажми 1, и все. Мне надо тебе кое-что…

Би-ип. Отрезало.

Следующая запись началась тихим потрескиванием. Я решил, что это Сара. Она часто звонила и оставляла бессловесные послания. Я вкладывал в них то или иное значение, судя по напряженности и продолжительности статики.

– Я хочу извиниться, – заговорил женский голос. Я сразу понял: это не Сара.

– Перезвоните мне, пожалуйста, – робко продолжал голос. – Извините, я не хотела… Это очень трудно. Позвоните, пожалуйста. Я много думала. О вас и о духе моего дедушки. Позвоните, пожалуйста.

Автоответчик воспроизвел странное дребезжание – Сэцуко не сразу сумела уложить трубку на базу. Старомодный шум, такой слышался прежде в телефонах со шнурами. Не прошло и десяти минут, как я нашел бумажку из «Привет, киса» возле нунчаков из китового уса. Вот радость: мои чаки тайфун по имени «Санта» не тронул.

Я попытался дозвониться. Один звонок, другой, третий. Идеальный саундтрек для конца ХХ века. Тут я припомнил, что ХХ век уже закончился, повесил трубку и начал паковать вещи. Постарался прибрать комнату, но исправить причиненный ущерб оказалось нелегко. Меня это особо не беспокоило. Американцы, как известно, склонны к беспорядку и нарушению правил, а я считаю своим долгом поддерживать стереотипы. Скоро все отели занесут меня в черный список. Поскорее бы!

Перед уходом я осмотрел напоследок номер. Диски «Святой стрелы» лежали на тумбочке у кровати. Я сам только что их туда вернул. При свете ночника они превратились в красивую абстрактную композицию. В поэтическом настрое я бы сравнил эту композицию с миниатюрным надгробьем, с жалким памятником очередному павшему рок-кумиру.

Но я не чувствовал поэтического настроя. Обычные пластиковые диски в пластиковых коробках, обернутые в пластиковый пакет. И подумать – столько проблем из-за такой ерунды.

Как пообщаешься с рок-звездами и людьми из рок-индустрии, забудешь, что такое музыка. Я уже начал забывать, какое чудо происходит, когда луч касается поверхности диска и внезапно озаряет целый внутренний мир. Забыл, что для подростков определенного возраста, которые еще не вовсе лишились нормальных чувств, даже самая тупая попса открывает вселенную неисповедимых истин, звуковой пейзаж, в котором они находят себе место, наконец-то обретают чувство принадлежности. Я забыл даже, что музыка – это фон самых лучших и самых страшных моментов их жизни, что для некоторых подростков это чуть ли не единственный друг, что музыка гораздо авторитетнее родителей, учителей, наставников, а может быть – но это лишь «может быть», – авторитетнее даже моих статей и советов в «Молодежи Азии».

Но сколько бы я ни напоминал себе об этом, итог жизни Ёси по-прежнему казался мне безжизненной грудой чепухи, затянувшимся анекдотом без ударной реплики. Я оставил побитые диски на тумбочке, выключил свет и покинул номер отеля «Рояль».

Я успел выписаться и попрощаться, и тут заметил в холле Сзцуко. Мебели было достаточно, однако Сэцуко устроилась на полу, притулившись к большой колонне и поджав колени к груди. Серый свитер не вполне подходил к клетчатой юбке. Впрочем, вообще было бы сложно попасть этой юбке в тон. Сегодня девушка не стала укладывать волосы, и они с диким торжеством вырвались на волю, каждая прядь на свой лад праздновала освобождение.

Я подошел и остановился перед Сэцуко, позволив ей насладиться зрелищем моих ботинок. Наконец она подняла голову.

Глаза ее были обведены темными кругами, слезы размыли борозды в макияже. Трудно угадать, чем была вызвана эта буря – эмоции налетели, сотрясли и исчезли, оставив лишь разводы косметики на заурядном лице. Я постарался улыбнуться самой бодрой улыбкой и заговорить самым что ни на есть бодрым голосом:

– Мрачноватая у вас нынче аура!

– Извините, – прошептала Сэцуко.

Одна из служащих отеля в этот момент прошла мимо, чересчур близко к нам. Я перехватил ее взгляд, и она, потупившись, поспешила прочь исполнять то вымышленное поручение, которое придумала, чтобы получше нас рассмотреть. Хотелось мне предупредить девушку – мол, рановато она превращается в любопытную старуху, – но ведь и любопытные старухи с чего-то начинали.

– Спокойнее, – посоветовал я. – Вы – не первая девушка, удравшая от меня в ресторане.

– Не надо обращаться со мной как с ребенком, – сказала Сэцуко. Без гнева, без вызова. Таким же тоном она могла бы сказать: «Вероятность осадков на сегодня – сорок процентов», или: «Осака – промышленный центр Японии».

– Хорошо, – сказал я. – Но тогда не сидите на полу, как ребенок.

Она убрала с лица прядь волос. Секунду прядь подержалась на новом месте, а потом снова упала на глаза.

– Вы уезжаете насовсем?

– Нет. Временно выписываюсь.

– Не шутите со мной. Пожалуйста.

Она впервые отвела глаза, даже повернула голову, посмотрела в окно, на улицу. Стряхнула невидимую соринку с юбки.

– Пока вы не уехали, – продолжала она, – я должна кое-что сделать. Мы должны кое-что сделать.

У меня засосало под ложечкой.

– Мы должны пойти в одно место. Вместе. Пожалуйста, поймите. Это даст мне… завершенность.

Она произнесла японизированную версию английского слова. Какой-то урод привез новое слово из-за моря и заразил им весь город, вплоть до скромных офисных служащих. Не успеешь оглянуться, все начнут толковать о моральном компасе, эмоциональном осмыслении и черт знает о чем.

– Завершенность? – повторил я.

Она кивнула.

Множество остроумных реплик защелкало у меня в голове, но чего стоил этот шум против печальной одинокой женщины, оплакивавшей своего деда. Глядя на Сэцуко, я пытался представить себе, как она жила со стариком, какую связь он оборвал, оставив внучку. Представить не удалось, но зато я сообразил, что Сэцуко так и не спросила меня о подробностях смерти старика. Это я первым о них заговорил, упомянув Ёси и загадочное «Общество Феникса». Наверное, этим я ее и расстроил. Девушка пыталась вообразить некий трансцендентный момент, когда свет осиял ее деда и его дух спокойно перешел из этого мира в следующий, перетек из одного сосуда в другой, или чему там учит ее вера, а я пустился рассказывать о заретушированной татуировке и о том, как старик задыхался и не мог сам набрать телефонный номер.

– Ладно, – сказал я, – значит, завершенность.

Она поднялась и неуверенно улыбнулась, а потом схватила меня за руку и потащила через холл, прочь из гостиницы. Навстречу завершенности.

Я попросил швейцара подогнать Ольгин «фольксваген», но Сэцуко предпочла взять такси, поскольку мы ехали в такое место, где парковка не предусмотрена. Что это за место, она сказать не хотела. Таксисту тоже не объяснила, давала инструкции по одной – здесь налево, на светофоре направо, теперь вперед. В паузах она молча смотрела в окно.

– Почему вы уезжаете? – спросила она в какой-то момент.

– Я не уезжаю, – повторил я. – Перебираюсь в другую гостиницу. Слишком много людей знали мой адрес.

– Людей вроде меня?

– Нет, других. Долго рассказывать.

– Вы очень уклончивый тип человека, да?

Я только плечами пожал. Наверное, в какой-то момент она себя уверила, что каждый из нас – какой-то тип человека. Что ни сделай, останешься типом. Спасаешь китов, выбросившихся на побережье острова Яку, делаешь искусственное дыхание прямо в дыхало – значит, ты из тех типов, которые спасают китов.

– Поймите, пожалуйста, – сказала она. – Я хочу вас поблагодарить. Вы помогли мне вступить в контакт с дедом.

– Это как?

Девушка лукаво улыбнулась и погрозила пальчиком. Ее улыбки нервировали меня. Такое впечатление, что в ней сидит несколько человек. То она стесняется, то закатывает истерику в ресторане. Половину реплик начинает с извинений, но при этом ей хватает наглости навязать себя совершенно незнакомому человеку, да к тому же иностранцу. Одевается как все нормальные женщины в этом городе, но верит в ясновидение и блуждающих духов. Интересно, какова ее концепция завершенности.

Я покосился на эту фигуру, казавшуюся пухлой в тесном свитере и нелепой юбке. С виду она способна на расчет и манипулирование людьми не более, чем растение в кадке. Если она затеяла игру, то мне эта игра незнакома. А значит, я, по всей вероятности, проиграю.

Такси все время сворачивало, пролагая себе путь среди одинаковых улочек и переулков. То ли мы уехали за много миль, то ли кружили на одном пятачке. Изредка солнце выглядывало из-за домов, будто в прятки играло. Все время пыталось нас догнать.

Таксист пощелкал радио и нашел моего старого друга, утешительного диджея. Все не так страшно, как кажется, говорил ребятишкам диджей. Если бы Ёси это осознал, он бы и сейчас был с нами, писал прекрасные песни и рубился бы по-прежнему.

Позвонил какой-то подросток: он, мол, слыхал, будто Ёси никогда не плакал, вообще никогда. Если бы Ёси был жив и слышал, как все ревут из-за его смерти, он бы снова умер – очень уж это противно.

Ну, дипломатично заговорил диджей, он бы, наверное, понял. Я уверен, Ёси тоже плакал иногда. Может быть, ему следовало плакать чаще. Может быть, он не стал бы причинять такого зла самому себе, если б мог себя чуточку отпустить. Откровенно поговорить о своих чувствах.

На этот парень ответил: будь Ёси плаксой, ему бы и песен писать не понадобилось. Я прямо слышал, как диджей негромко стучит карандашом по столу, подыскивая ответ.