"Распечатыватель сосудов, или На Моисеевом пути" - читать интересную книгу автора (Балабуха Андрей)

VIII

В первый момент мне показалось, что очнулся я во мраке. Но постепенно сквозь тьму проявилась и обрела четкость светло-серая сетка. И тогда я понял, что смотрю на выложенную черной плиткой стену. Нет — потолок. Потому что лежал я на спине. И на связанных за спиной руках. Это было больно. Руки болели не от плеч — от самой шеи. Про голову и говорить нечего. Я повел глазами — даже это движение отозвалось в мозгу настоящим взрывом. Черт возьми, сделали меня профессионально… Когда я снова обрел способность четко видеть, перед глазами оказалось зеркало. Оно занимало часть потолка. Какую именно, я не мог понять. Но теперь стало ясно, что лежу я в ванной комнате. Пол, потолок и стены выложены черной плиткой. Ванная тоже была черной — я видел ее в зеркале. Там же отражались и сверкающие хромированные краны. Я лежал на полу возле стены. Если бы не мощные очки вокруг глаз, я выглядел вполне прилично. Для такой ситуации.

Интересно, чем меня связали? Кожа потеряла чувствительность, и понять этого я не мог. Я кое-как перекатился на бок. Потом повернул голову насколько был в состоянии — и посмотрел в зеркало. Слава богу, это была не бельевая веревка. Обыкновенный брючный ремень. Очевидно, капитанов. С кожей еще можно потягаться. Особенно, если она синтетическая.

Я принялся усиленно гнать кровь в руки. Минут через пять они почувствовали тепло — сначала слабое, оно росло, но вместе с ним росла и боль. Только теперь не такая разлитая. Она сконцентрировалась у запястий и плечевых суставов. Да, классно меня сделали. Как первогодка. Впрочем, справляться с болью меня учили. С этим мы сладим. Ведь сладим, Перс?

Хуже всего, что приходилось торопиться. Я не знал, кто меня тут уложил. Не знал, когда этот кто-то вернется. И с какой целью. Если добить, то явно не сразу. Сразу это можно было уже двадцать раз сделать. Значит, выкачать. Но что? В любом случае освободиться надо было прежде, чем сюда придут. Но чтобы собраться, мне нужно было время. Приходилось, как говорится, поспешать не спеша.

Наконец мне удалось совсем заглушить боль. Осталась только некоторая онемелость — как через несколько часов после анестезии. Постепенно мышцы налились. Теперь можно было попробовать.

Я напрягся. Ремень, обернутый вокруг запястий трижды, не поддавался. Ладно, попробуем иначе. Я расслабился, поправил дыхание.

Потом рванул. Запястья опять пронзило болью, но это уже не имело значения. Главное — ремень лопнул с сухим бумажным треском. Я оперся на локти, потом сел. Ноги оказались связаны уже веревкой. Хороший такой капроновый шнур. Мне здорово повезло: руки вязали первым, что подвернулось. Потом сходили за веревкой. Но рук перевязывать не стали — сойдет. Идиоты! Я взялся за край ванны и кое-как встал. Потом на связанных ногах попрыгал, придерживаясь за ванну, к шкафчику. Неужели у капитана не найдется здесь лезвия? Моряки — народ запасливый… Впрочем, судя по ас-сортименту всяческих кремов, шампуней, бальзамов и лосьонов, ванная эта не была капитанской. Однако пачка лезвий в углу шкафчика все же нашлась. Теперь у меня были свободны и ноги.

Я посмотрел на часы. Ого! Было уже пять. Выходит, в глухой отключке я провалялся больше четырех часов. Да еще минут сорок освобождался… И все это время меня больше не трогали. Как прикажете такое понимать? Кстати, о «не трогали». Я пробежался по карманам. Исчез патент — ксерокопия, естественно, — а заодно и все остальные документы: водительские права, кредитная карточка и даже билет Публичной библиотеки. Остальное было на месте.

Я ополоснул лицо, легонько прокачал мышцы; они работали и уже не болели, а только ныли. Болела лишь голова, хотя уже слабее. Но с этим я ничего не мог поделать.

Я толкнул дверь. Как и следовало ожидать, заперто. Вышибить ее, разумеется, не составляло труда. Но это значило бы поднять тарарам на весь дом. Выбираться надо, но тихо. Конечно, если снаружи обычная задвижка дело швах. Только я в жизни не поверю, что в таком пижонском доме могут быть обычные задвижки да крючки. Скорее что-нибудь этакое. Ну, конечно — врезная защелка с двусторонней блокировкой. С этим мы управимся быстро.

Из ванной я попал в широкий коридор. Странное дело — обычно ванные на вторых этажах находятся между спальнями и имеют по три двери. Стоп! А с чего я взял, что нахожусь на втором этаже? Меня десять раз могли стащить на первый. Хотя нет — тогда вязали бы получше, не первым попавшимися ремнем, второпях выдернутым из капитановых брюк. Посмотрим… Я тихонько пошел по коридору. Миновал три спальни — две хозяйские, судя по обжитости, и гостевую. Было так пусто и тихо, как будто все в панике бежали из дома. Тоже странно… Следующая комната больше напоминала музыкальный класс — очевидно, здесь репетировала Инга Бьярмуле. Слева, напротив, была бильярдная. Хороший дом! А вот и лестница. Вниз. Значит, я все-таки на втором этаже. Ступени были деревянные. Я стал спускаться, молясь про себя, чтобы среди них не оказалось антиворовской — той, что с неистребимым скрипом. На первом этаже я обшарил все, от обширной гостиной до кухни, где на всякий случай прихватил нож — из тех самоделок с наборными ручками, изготовлению которых вот уже добрую сотню лет предаются в свободное от вахты время моряки. Но ни единой живой души мне так и не встретилось. Куда же все подевались? Кто-то ведь сделал меня здесь, в конце концов? И тут я набрел на еще одну лестницу. Снова вниз. В подвал, значит. Поглядим.

Там были две кладовки, морозильная камера, отличная сауна на четыре персоны. И еще одна дверь, из-за которой смутно доносились голоса. Вот оно! Я подкрался поближе и, кое-как пристроившись, заглянул в щелку. Видна была лишь небольшая часть здоровенного зала; до меня не сразу дошло, что это кегельбан. Людей видно не было. Зато голоса стали слышны отчетливо. Постепенно я разобрался, что их четыре — три женских и один мужской. Впрочем, говорила в основном одна. Предельно осторожно — хватит уже с меня лихачества! — я миллиметр за миллиметром расширил зазор между дверью и косяком. И когда щель стала шириной пальца в полтора, увидел говорящих.

Кегельбан был в одну дорожку. Поэтому в ширину большая часть зала оставалась свободной. В дальнем ее конце поблескивали хромом и лаком спортивные тренажеры. А ближе ко входу стоял круглый стол на гнутых ножках, окруженный полудюжиной кресел. В одном из них сидела Рита Лани. Рядом брюнетка лет сорока пяти. Эффектная женщина. А поодаль — через два кресла от брюнетки и через одно от Риты — доктор Виктор Меряч, совсем не похожий на ту фотографию, что дал мне Фальстаф Пугоев, и точь-в-точь такой, как на портрете в квартире Риты. Меряч был связан, причем на первый взгляд куда капитальнее, чем я давеча. Но в остальном вроде бы цел и невредим. Наконец, в шаге от стола возвышалась надо всеми еще одна особа. Возвышалась в прямом смысле слова — было в ней не меньше ста девяноста. Типичное лицо северянки, прямые волосы, не светлые, не темные, а так, серединка-наполовинку, и мощный голос. Колоритная фигура. А на столе лежал прямо перед ней самый серьезный аргумент в их разговоре — десантный «борз» с откидным прикладом. Дотянуться до него этой валькирии — или йомалатинте? — было делом доли секунды. Так что пока соваться явно не стоило. Лучше было дождаться момента поудобнее. Я привалился к косяку, принял устойчивую позу, чтобы не выдать своего присутствия случайным движением или звуком, и стал слушать.

— Но почему, доктор? — говорила йомалатинта. В голосе ее было больше гнева, чем вопроса.

— Во-первых, потому что я биарм. Я здесь родился, здесь и умру. А во-вторых, потому что это про вас всех сказано в Писании: «Ибо они не ведают, что творят», — бесцветным голосом отозвался Меряч.

— Зато мы прекрасно знаем, что творите вы! И такие как вы! — это опять йомалатинта. — Вам мало? Вы еще не сыты? Не надоело? А что вы жрете? Вы наших детей жрете! Нерожденных. Ясно?

Меряч молчал, и она распалялась все больше.

— Почему ни у кого из нас нет детей? У трех четвертей женщин — пойми это своей академической башкой, доктор! Почему мы должны рожать детей во Пскове? Оставлять их там? Растить гражданами Новгородской республики? Потому что здесь их отберут. По какому праву, я спрашиваю?

— Таков закон, — все также бесцветно ответил Меряч. Я не знал, от природы у него такой голос или обесцвечен усталостью и отчаянием.

— Плевать нам на ваш закон! Не может закон нормальных здоровых баб лишать детей! — при этих словах лицо Меряча странно дернулось, но он промолчал. — В общем так. Вот твой последний шанс. Мы и так с тобой неделю возимся. Больше нельзя. Соглашайся — и завтра будешь в любом городе любой страны Конфедерации. Через неделю получишь новые документы. Хочешь становись гражданином Татарстана, хочешь — хоть к папуасам отправляйся, не одной Конфедерацией мир кончается. Ну, а нет — она положила руку на приклад «борза», — разговор другой. Здесь нас никто не услышит, ясно? А потом — на цементный завод. Устраивает? И будешь лежать в старом карьере в бетонном бушлате. Выбирай.

— Я никуда не уеду, — ответил Меряч. — Я уже сказал. Я биарм.

— Ну, как знаешь, — начала было йомалатинта, но брюнетка остановила ее:

— Погоди, Инара. Позволь мне.

— Только покороче, Инга.

Так вот она какая, знаменитая Инга Бьярмуле!

— Послушайте, Виктор, давайте поговорим спокойно. У нас действительно мало времени, но мы постараемся. Сейчас наверху, в ванной, лежит связанный частный сыщик. Мы еще не знаем, что ему известно и что известно кому-нибудь кроме него. И поэтому мы должны торопиться. Поверьте, мы тянули сколько могли. Честное слово, Виктор, мы этого не хотели…

В совершенно естественной плавности ее речи чувствовалась, однако, какая-то глубинная фальшь. Так, наверное, говорила бы Агата Кристи, попытайся она сама выступить в роли мисс Марпл.

— Мы собирались вернуть вас так, чтобы никто ни о чем не заподозрил, — продолжала тем временем Бьярмуле. — И вы сами в первую очередь. Вы должны были в понедельник возвратиться в свой институт, ни малейшего представления не имея о том, что произошло здесь. Но кто же мог знать, что вы не поддаетесь гипнозу?

— Ты должна была знать, — вмешалась йомалатинта. — Тебе была поручена операция, идиотка. И ты ее провалила.

Все верно, Агата Кристи может написать лихой детектив, но вряд ли стоит нанимать ее для расследования…

— Во-первых, Инара, — спокойно отреагировала на этот выпад Инга Бьярмуле, — я и разработала все. И гипнотизера нашла я. И Кудесника. И если даже что-то пошло не так, я сейчас это исправляю. — Ее спокойствие здорово смахивало на грань истерики, но держалась она молодцом. — Вот что мы сделаем. Если вы дадите формулу вашей усиленной вакцины, — простите, Виктор, я в терминологии не сильна, — мы успеем приготовиться. Мы найдем специалистов, которые сумеют изготовить нейтрализатор. А вы — вы можете оставаться в Биармии. Вы будете моим любовником…

— Никогда! — взвилась Рита. — Он мой! Не слушай ее, Виктор!

— Так этого и не будет, дурочка. Умей слушать. Конечно, Виктор останется с тобой. Но как иначе мы сможем объяснить?.. — с Ритой Инга Бьярмуле говорила, пожалуй, даже ласково. — Так вот, Виктор, — продолжала она, — вы будете моим любовником. Мы провели здесь, у меня, медовую неделю. Специалистов такого класса за прогулы не выгоняют, вы им нужны. И пусть сюда нагрянет полиция — что ж, Рита примчалась выцарапывать мне глаза, прознав, что у вас роман с ее лучшей подругой, Инара здесь по долгу службы: она мой телохранитель и компаньонка, а сыщика мы приняли за грабителя и обезвредили. Да он и влез как грабитель. Как видите, все еще можно уладить. Согласны, Виктор?

— Нет.

— Поймите, Виктор, все равно так продолжаться не может. Вы знаете, сколько платят женщины за нейтрализатор нынешней вакцины? По пять тысяч кун за дозу. А где взять такие деньги? Тем, кто и так еле сводит концы с концами? А таких много, очень много. Вы знаете, сколько стоит лицензия? Да, Виктор, сколько она стоит у ваших честных чиновников? Столько же. И это в лучшем случае. А если вы побогаче — и десять тысяч сдерут. И двадцать. За это все отдают. До последнего. Но сколько же можно отдавать? Вы говорите, детей имеют те, кто больше сделал для родины. Мой муж — лучший капитан Биармии. Меня знает весь мир. Этого мало? Но нет, нет у меня детей! И у сотен тысяч их нет. Подумайте, Виктор!

— Я думал, — сказал Меряч. — Нет.

— Хватит! — гаркнула Инара-йомалатинта, она явно навинчивала себя. Кончай рассусоливать! На цементный пора. Сама пришью подонка, раз без него им трудней будет. Понял, доктор долбаный, я тебя сама порешу. И рука не дрогнет!

— Ради Бога, Инара, — взмолилась Рита, — подожди, ради Бога!

— Не канючь, — обрезала та.

— Виктор, — Рита не успокаивалась, — ну пожалуйста, Виктор, ну, согласись, ну что тебе стоит, ведь у нас же все хорошо было, и все хорошо будет. Инга, правда, у нас все хорошо будет? Ты только согласись, Виктор. Ты подумай, что такое мой «Детинец», ведь там же незаконнорожденные живут, понимаешь, не внебрачные, а незаконные, дети тех, кто сумел, это наши дети, понимаешь, тех, кто сумел избежать, кто врачу пачку кун сунул, чтобы вместо вакцины новокаин ввел, кто лицензию купил да попался, кто не успел вовремя из Биармии уехать, чтобы там родить, их же десятидневными отбирают, подумай, Виктор, подумай и скажи, и все хорошо будет…

— Заткнись, шлюха! — крикнула Инара. — Нет тебе слова! Мы еще тебя судить будем! Судом Йомалатинтис судить! Кто на хвосте сыскаря приволок? От тебя всего и требовалось — сказать, когда хахаль к тебе покатит и по какой дороге. Сидела бы дома — проблем бы не было. Сказано ведь: вернем академика твоего, ничего ему не отчикаем, не беспокойся. Так нет же! Вот теперь молчи, смотри и вспоминай — больше ты его не увидишь! — Она повернулась к Мерячу. — Сейчас я тебя, доктор хренов…

Инара не договорила. Все-таки метр от стола даже при ее росте и длиннющих руках — многовато. Особенно если имеешь дело с разъяренной кошкой.

Рита рванулась, ухватила «борз» за ствол, отскочила, опрокинув кресло, перехватила автомат. Не ожидал я от нее такой прыти!

— Сидеть! — закричала она. — Всем сидеть! Инара, на пол! На пол, говорю! Спиной ко мне! Ноги шире! Руки на голову! Не шевелись, Инга! Сидеть!

Автомата она явно отродясь в руках не держала, разве что в кино видела, как это делается. Но «борз» был снят с предохранителя, а курок начать и ребенок сумеет. Тем более, что спуск у «борза» легкий. Обе женщины, кажется, поняли это. Инга замерла в кресле, положив руки на стол. Инара медленно опустилась на пол и села, охватив ладонями могучий затылок. При этом она сыпала словечками, среди которых «шлюха», «гнида» и «сучье семя» были далеко не самыми забористыми.

— Не бойся, Виктор, — сказала Рита уже другим голосом, — мы сейчас уйдем. Вдвоем уйдем. И плевать на них на всех… На весь мир. На Биармию. На Йомалатинтис плевать. Будем мы с тобой, Виктор. И только. Сидеть! — снова крикнула она. На всякий случай крикнула — никто и не шевелился.

Я понял, что пришло мое время. Резко распахнув дверь, я прыгнул в зал, рассчитав так, чтобы оказаться по возможности за спиной у Риты — новичкам часто везет, а превращаться в решето калибра 5,47 мне совсем не улыбалось.

— Спокойно, Рита, — сказал я. — Это Марк Айле. Мы уйдем вместе. По окаменевшей спине Инары я понял, что мое появление произвело впечатление. Инга Бьярмуле смотрела на меня, как на призрак любимого дедушки. — Доктор Меряч, я частный сыщик, по поручению клиента разыскиваю вас. Сейчас мы вас освободим.

— Спасибо, — как-то буднично проговорил Меряч. Так, словно ждал чего-то подобного.

— Рита, передайте мне автомат, я с ним лучше управлюсь. А вы возьмите, — я вынул из кармана и протянул ей нож. — Режьте веревки.

Рита восприняла мое появление на редкость спокойно.

— Сами разрежьте, Марк. Вы ловчее, а я их под прицелом держу.

В этом был резон. Я разрезал веревки на конечностях Меряча. Тот попытался было встать, но не смог — ноги затекли. И отекли, разумеется веревки были стянуты слишком туго. Вязать — тоже уметь надо…

— Растирайте руки, доктор, — приказал я. — Знаю, больно. Но мне вас массировать некогда. Мне надо Риту подстраховать. А начнете руки чувствовать — трите ноги. Через десять минут вы у меня побежите. — Это, конечно, было резким преувеличением. Но ковылять, пожалуй, он смог бы. И в этот момент Рита показала себя. Ствол «борза» резко метнулся в мою сторону. Я был слишком далеко, чтобы выбить оружие у нее из рук.

— Давай к ним, сыщик! К этим бабам! К стене! Лицом к стене!

Выбора у меня не было.

— Но, Рита, я же хочу вам помочь, — пытался я убедить ее, стоя, как дурак, у стены.

— Не верю! Ты меня уже обманул, гад! Никому я теперь не верю! Все вы подонки! — У нее снова изменился тон: — Ты уже можешь идти, Виктор?

Конечно, он не мог.

— Три, три ноги, Виктор, растирай, милый, нам торопиться надо, опять зачастила-запричитала она. — Ты не бойся, я сумею, я все сумею, и тебя вывести, и от этих защитить, и все сделать, чтобы нам хорошо было, и дети у нас будут, мы их в «Детинце» устроим, я и это сумею, и они нас знать будут, слышишь…

И тут доктор Меряч взорвался.

— Заткнись, идиотка! Какие дети! Не будет у меня никаких детей! Не может быть никаких детей! Ты что думаешь, дура, их как медали вешают? За труды? Сказки! Про землю, про демографический оптимум — все сказки. Прокляты мы. За грехи отцов. До седьмого колена. Они дышали тем, чем нельзя дышать, пили то, что нельзя пить, лечились тем, что калечило… — Он задохнулся. — На игле торчали, водку жрали… А за это мы прокляты. Бездетностью прокляты. Нельзя нам иметь детей! У трех из четверых генетические дефекты, ясно? За породу детей дают, за породу! — Вгорячах Меряч ухитрился даже встать, хоть его и шатало. — Что я, дурак? Не знаю ничего? Больше вас, идиоток, знаю! И чем дольше вы сопротивляться будете, врачам куны совать, лицензии покупать — тем дольше все тянуться будет! Жестоко? А что делать? Рожать больных, тянуть цепочку дальше? Этого вы добиваетесь? Лечить надо, гены перестраивать, чинить, латать! Так нет же, была, видите ли, «воронежская трагедия», мол, «генетический Чернобыль»! Ну была, была, а дальше что? Вперед надо идти, осторожно, умно идти, а не закрывать! Нет же, закрыли, проголосовали, мораторий ввели! Вот блуждаем теперь Моисеевым путем! И на нем подохнем. Я подохну. И вы все подохнете. Можете меня хоть десять раз застрелить, мне все равно, после меня и так Мерячей не будет!..

Я осторожно повернул голову. Но Рита не смотрела на меня. Она смотрела на Меряча, и лицо ее было страшным. Автомат вдруг дернулся у нее в руках и заплясал. От дробного грохота заложило уши. Я бросился на пол. Но еще раньше, чем я успел крикнуть: «Ложись!» — рухнул доктор Меряч. Его не надо было убивать десять раз. Одного оказалось вполне достаточно.

Отдачей Риту отбросило к стене. Ствол автомата опустился. И тогда я прыгнул. Расстояние оказалось чуть-чуть велико, я едва не упал, но все-таки успел схватить ее руку и вывернуть. Она не сопротивлялась, и я выхватил автомат. Все это произошло почти мгновенно — даже при скорострельности «борза» она успела опустошить магазин только наполовину. Но опоздай я на долю секунды — и оружием завладела бы Инара. Все-таки реакция у этой йомалатинты была неплохая.

— Сидеть! — рявкнул я, судорожно соображая, что же теперь делать. Не стоять же вот так, держа их под прицелом, вечно. Я огляделся. Телефона поблизости не было. Меряч лежал навзничь, и грудь его была разворочена так, что смотреть не хотелось. Все-таки пуля калибра 5,47 со смещенных центром тяжести — штука страшная. Рита, обмякнув, в глубоком обмороке сползла по стене на паркет. Инара снова опустилась на пол, теперь уже осыпая бранью меня. Инга сидела за столом. Она вообще за вое это время ни разу не пошевельнулась, даже в тот момент, когда я приказал всем лечь, чтобы не угодить под шальную пулю. Это был какой-то ступор. Наконец, я углядел телефон. Он стоял на полке стеллажа с кегельными шарами. Выпускать Инару из поля зрения мне совсем не хотелось.

— Инга, встаньте.

Она не слышала.

— Встать! — заорал я во всю мочь. — Встать, говорю! Ко мне!

Она вдруг послушно поднялась и подошла.

— Идите к телефону. Наберите номер. Я продиктую…

Но закончить я не успел. В дверь ворвались четверо в полицейских бронекомбинезонах с автоматами в руках — образцовая группа захвата.

— Всем лечь! — крикнул один из них. — На пол, гады!

Это становилось слишком однообразно. Что-то вроде гимнастики.

— Послушайте, — крикнул я, отшвырнув «борз». — Я частный сыщик! Я…

В этот момент один из полицейских налетел на меня и двинул прикладом по голове. И второй раз за сутки я потерял сознание.