"Память и желание. Книга 1" - читать интересную книгу автора (Аппиньянези Лайза)

7

Даже тем европейцам, кто не был склонен к пессимизму, 1937 год никак не мог показаться лучезарным. В мае предыдущего года на выборах во Франции победил Народный фронт, что послужило причиной всеобщего ликования. Условия жизни рабочих улучшились. Была введена сорокачасовая рабочая неделя, впервые люди труда получили право на оплачиваемый отпуск. Но эта победа демократии стала прямым следствием захвата рейнских земель, перешедших под юрисдикцию Гитлера. Людям умным и осведомленным, вроде принцессы Матильды, давно уже с тревогой наблюдавшей за ужесточением диктатуры фюрера, внимательно следившей за нацистской пропагандой, которая разглагольствовала о новой Европе под эгидой «очищенной» Германии, – этим людям было ясно, что руководитель Народного фронта Леон Блюм со своей болтовней не сможет остановить распространение фашизма и грядущую германскую агрессию. Даже Лига Наций, насчитывавшая в своих рядах пятьдесят два государства, не сумела предотвратить вторжение Муссолини в Эфиопию.

И это было только начало. Незначительный мятеж военных в испанском Марокко, направленный против молодой республики, быстро перерос в крупномасштабную гражданскую войну. Войска Франко, поддерживаемые Германией и Италией, уже несколько месяцев держали Мадрид в осаде, а французское и британское правительство бездействовали. Принцесса Матильда была близка к отчаянию. Цивилизация, в лоне которой она росла и формировалась, была в опасности – ей угрожали разрушительные силы, не подвластные голосу рассудка. Политики были бессильны что-либо изменить.

Принцесса Матильда достаточно хорошо себя знала и потому отлично понимала, что ее пессимизм имеет не столько общественно-политическую, сколько личную окраску. Родственники, друзья, знакомые отдалялись от нее все больше и больше. Они предпочитали не иметь дела с повседневной реальностью. Страхов Матильды они не разделяли. Единственный человек в мире, с которым Матильда могла бы поговорить по душам, – Жакоб Жардин – навсегда ее покинул. А между тем Матильда непременно должна была поделиться с кем-то своей тайной и сделать это немедленно – иначе придется унести эту тайну с собой в могилу. С каждым днем душевные муки терзали принцессу все сильнее и сильнее.

Но если в области политики принцесса мало что могла изменить – разве что пытаться повлиять на какого-либо политика или влиятельного журналиста, – на личном фронте решение зависело только от нее. Нужно было лишь накопить душевную силу.

Однажды февральским вечером, после того как проливной дождь смыл грязь с парижских улиц и домов, Матильда наконец решилась. Она только что посмотрела фильм Чарли Чаплина «Новые времена» – уже не в первый раз – и, шагая по набережной Вольтера, мысленно напевала песенку из фильма на тарабарском языке:

Матильда направлялась в приемную доктора Жардина.

Она не видела Жакоба уже целых два года – с той памятной ночи. Разумеется, два или три раза они встречались на светских раутах, но обменялись там обычными, ничего не значащими фразами, а это не в счет. Время от времени они даже переписывались – когда принцесса выпустила под псевдонимом свою очередную книгу, Жакоб прислал осторожную поздравительную открытку. То же самое сделала Матильда, когда доктор Жардин издал труд по психиатрии. Этим их контакты исчерпывались. Правда, в последнее время принцесса наведывалась в Париж не часто. И все же она надеялась, особенно в первые месяцы, что Жакоб даст о себе знать. Тщетно. Сама же Матильда первый шаг делать не желала – не позволяла гордость.

Дело было в том, что принцесса забеременела.

Когда это впервые обнаружилось, Матильда почувствовала, что отчаянно нуждается в обществе Жакоба. Она так тосковала по своему возлюбленному, что мир казался ей пустым и бессмысленным. Однако по мере того, как в ее теле созревала новая жизнь, принцесса сумела загнать мысли о Жакобе на второй план. Эта беременность, в отличие от предыдущих, завладела всеми ее помыслами. Вероятно, разница объяснялась тем, что Матильда наконец стала настоящей женщиной, не стеснявшейся своего тела. Она наблюдала за происходящими в ее организме процессами с радостным изумлением. Фредерик всегда проявлял необычайную внимательность, когда его супруга готовилась стать матерью, и заботливость мужа действовала на Матильду успокаивающе. Принц не сомневался, что является отцом будущего ребенка. Лишь сама Матильда знала, что это не так. Но разубеждать Фредерика, разумеется, не стала. Он бы не вынес такого позора. Принцесса ни за что на свете не допустила бы, чтобы ее муж мучился и страдал. На первых порах тайна, которой владела она одна, даже приносила удовлетворение – вместо одного сладостного секрета, романа с Жакобом, у Матильды появился другой, не менее радостный.

Должно быть, принцесса подсознательно предчувствовала свою беременность, потому что, вернувшись в Данию после последнего свидания с Жакобом, постаралась заманить Фредерика в свою спальню. В результате у мужа не возникло ни малейших подозрений относительно отцовства. Да и сама принцесса утвердилась в своей первоначальной догадке, лишь когда увидела новорожденную Фиалку. Большие, темные глаза, форма лба малютки, несомненно, напоминали Жардина. Свое открытие Матильда оставила при себе. Жакобу о рождении дочери она не сообщила. Крошечная девочка была так мила и очаровательна, что мать поначалу не испытывала желания делиться с кем-либо своим счастьем. Она сказала себе, что этот ребенок всецело принадлежит ей. Фиалка – живое воплощение ее любви, а не продолжение генеалогического древа.

Девочку при крещении назвали Элизабет-Мари в честь матери Матильды, но младший из сыновей принцессы прозвал сестренку Фиалкой, поскольку, по его мнению, ее глазки напоминали именно этот цветок. Вскоре к этому прозвищу все привыкли.

Лишь когда дочка немного подросла и перестала полностью зависеть от материнского ухода, принцессе захотелось сообщить о ней Жакобу. За минувший год это желание постепенно становилось все сильнее. Еще больше оно усиливалось от предчувствия надвигающейся катастрофы. Матильду все чаще посещали мысли о смерти – особенно когда она вспоминала отца или думала о национальности отца Фиалки. После того как Матильда съездила в Германию и увидела собственными глазами, как живется немцам при Гитлере, желание повидаться с Жакобом и раскрыть ему тайну стало неодолимым. Ведь на свете, кроме нее самой, был всего один человек, которого это касалось самым непосредственным образом.

Матильда остановилась у двери и прочитала медную табличку, на которой значилось: «Доктор Жакоб Жардин, психоаналитик». Глубоко вздохнув, принцесса нажала на звонок. Только сейчас ей пришло в голову, что являться на прием к врачу без предварительной договоренности не принято. Жакоб наверняка занят с кем-нибудь из пациентов и просто не сможет с ней встретиться. Но поворачивать назад было уже поздно, да Матильда и не хотела отступать – слишком уж непросто далось ей это решение.

Невысокая аккуратная женщина средних лет открыла дверь и сурово воззрилась на Матильду.

– Доктор Жардин занят, – объявила она, не дожидаясь, пока принцесса откроет рот. – О визите нужно договариваться по телефону.

– Я подожду, пока он освободится, – ровным голосом ответила Матильда.

– Он будет занят по меньшей мере два часа, – с нажимом сказала женщина.

У принцессы было такое ощущение, что секретарша Жакоба захлопнет дверь у нее перед носом, поэтому она выпрямилась в полный рост и властно сказала:

– Сообщите доктору, что его желает видеть принцесса Матильда де Полиньеско.

Женщина стушевалась, не зная, как быть: и правила нарушать нельзя, и важную даму обидеть боязно. Матильда внутренне улыбнулась, подумав, что, несмотря на все демократические веяния, слово «принцесса» все еще производит впечатление. Разумеется, сыграл свою роль и внушительный вид Матильды. С годами она приобрела истинно царственную осанку, а умное, волевое лицо дышало властностью и силой. Сразу было видно, что с этой принцессой шутки плохи.

Секретарша Жакоба проводила высокородную гостью в приемную, а потом, словно желая взять реванш за уступку, строго сказала:

– Я смогу доложить о вас доктору Жардину лишь после того, как уйдет пациент.

– Разумеется, – кивнула Матильда и опустилась в одно из двух кресел.

В приемной, скупо обставленной мебелью и выдержанной в приглушенных тонах, было очень тихо. Шум города остался за дверью. Матильде показалось, что она ступила на нейтральную почву, где действуют свои собственные правила. На столике не было ни единой газеты. Принцесса даже выглянула в окно, чтобы проверить, по-прежнему ли она находится в Париже. Тремя этажами ниже бурлила жизнью набережная Вольтера: букинисты раскладывали свой товар – потрепанные томики книг, ноты, географические карты. Чуть дальше баржа рассекала серые воды Сены. Это зрелище приободрило Матильду.

Задумавшись, она потеряла счет времени и пришла в себя, лишь когда секретарша пригласила ее пройти в соседнее помещение. Поведение женщины разительным образом переменилось.

– Госпожа принцесса, не угодно ли вам перейти в гостиную? Там вам будет удобнее. Доктор Жардин примет вас, как только закончит сеанс с пациентом.

Принцесса последовала за секретаршей. Теперь она лучше представляла себе устройство квартиры. Напротив приемной, судя по всему, находилась комната для посетителей – сквозь приоткрытую дверь Матильда увидела сидящего в кресле человека. С другой стороны находилась запертая дверь, за которой скорее всего располагался кабинет Жакоба. Матильду отвели дальше по коридору, направо, и она оказалась в гостиной-кабинете. Во всем здесь чувствовался вкус Жакоба. Стены были заставлены книжными полками, причем целый шкаф был отведен изданиям трудов Фрейда на немецком, французском и английском языках. Рядом стояли манифесты сюрреалистов, романы, медицинские книги, журналы. Огромный письменный стол был завален кипами бумаг. Должно быть, каких-нибудь пару часов назад здесь сидел Жакоб. В углу находился полосатый диван и кресла.

Там принцесса и расположилась, жадно вдыхая атмосферу жилища своего бывшего возлюбленного. В ее памяти воскресли воспоминания, которые она так долго пыталась забыть. В жизни Матильды так и не появился человек, который заполнил бы пустоту, оставшуюся после разлуки с Жардином. Вечным спутником Матильды стало одиночество. Когда рядом был Жакоб, мысль принцессы работала гораздо живее – ведь тогда было с кем поделиться. Теперь же принцесса была вынуждена вынашивать чувства и думы в себе, ее душа как бы погрузилась в затяжную зимнюю спячку.

Секретарша принесла на подносе чай и бисквиты. Матильда быстро взяла со стола газету и сделала вид, что увлечена чтением. Интересно, что думает Жакоб о нынешнем состоянии Европы? Разделяет ли он скверные предчувствия Матильды, поймет ли, почему она пришла к нему именно сейчас? Рассеянно глядя в пространство, принцесса вдруг увидела на стене фотографии. На них была изображена Сильви, снятая знаменитым фотографом, стиль которого принцесса сразу узнала. Матильда отвела взгляд. Увлеченная своими переживаниями, она совершенно забыла о Сильви. Теперь же, посмотрев на лицо юной польки, в котором странным образом сочетались невинность и дерзость, Матильда поежилась. Может быть, лучше оставить тайну при себе? Принцесса подобрала складки платья. В конце концов, она ведь не соблазненная горничная, которой не на что воспитывать своего незаконнорожденного ребенка. Объяснение, возможно, окажется унизительным.

– Я вижу, что заставил ждать тебя слишком долго. Извини, – раздался звучный голос Жакоба.

Он быстро шел через гостиную навстречу Матильде.

– Если бы ты предупредила меня заранее…

Он остановился и внимательно осмотрел ее – и импозантную широкополую шляпу, и подвижное, выразительное лицо. Потом сделал еще шаг и крепко пожал ей обе руки.

– Как мне тебя не хватало, – тихо сказал он.

Только сейчас Жакоб понял, насколько правдивы эти слова. Нельзя сказать, чтобы в минувшие годы он часто вспоминал о принцессе Матильде – вовсе нет. Да и встретиться с ней он ни разу не пытался. Жизнь Жакоба была заполнена работой и бурными отношениями с Сильви. Настолько заполнена, что по временам переплескивалась через край. Но, увидев перед собой Матильду во всем ее блеске, Жакоб подумал, что разлука с этой женщиной лишила его многого.

– Я рад, что ты пришла.

– Может быть, твоя радость окажется недолгой, – весело сказала принцесса.

На самом деле особой веселости она не испытывала. Она и не ожидала, что близость Жакоба подействует на нее так сильно. За время разлуки Жардин изменился, но перемена сделала его еще более привлекательным. Какое-то время они молча внимательно смотрели друг на друга.

Наконец Жакоб разжал руки. Он помог принцессе снять пальто и осторожно положил его на спинку кресла.

– Теперь ты видишь, где я работаю в свободное от больницы время. – Он обвел рукой комнату. – Мой отец мудро рассудил, что ему пора уйти на пенсию, и переехал жить на юг. Чтобы было чем заняться, открыл там клинику для рабочих. – Жакоб иронически улыбнулся. – Его квартира для приема пациентов досталась мне. Очень мило с его стороны, особенно если учесть, что отец недоверчиво относится к психическим заболеваниям – во всяком случае, к наиболее сложным их разновидностям.

– Жаль, что мир не обратил вовремя внимания на психическое заболевание герра Гитлера, – заметила принцесса. – Десять лет назад, возможно, даже я могла бы что-то изменить. Тогда мы были бы избавлены от удовольствия наблюдать работу раскрепощенного подсознания этого господина.

Лицо принцессы посуровело, хотя тон продолжал оставаться шутливым.

Вновь наступила пауза. Жакоб и Матильда смотрели друг другу в глаза. Оба поняли, что, несмотря на разлуку, по-прежнему остались единомышленниками.

Жакоб наполнил хрустальный бокал и предложил принцессе.

– Почему ты пришла, Матильда?

Она была несколько обескуражена прямотой вопроса, а потому ответила сразу, безо всяких вступлений:

– Я пришла сказать, что ты – отец очаровательной девочки, моей дочери.

Эти слова были сказаны тихо, но отчетливо. Темные глаза смотрели на Жакоба в упор.

Он замер без движения, и это оцепенение продолжалось так долго, что Матильде начали казаться оглушительно громкими и стрекот пишущей машинки, доносившийся из соседней комнаты, и отдаленные телефонные звонки, и даже стук собственного сердца. Не выдержав, она отвела глаза.

– Матильда, почему ты не связалась со мной раньше? – он тяжело опустился в кресло. Вид у него был грустный, потерянный. – Почему, Матильда? Почему? Неужели я стал для тебя настолько чужим? Или в мире, в котором ты живешь, слово «отец» уже ничего не значит?

Он ничего не понял, подумала Матильда и вздрогнула. Потом гордо расправила плечи.

– Ну разумеется, во всем виноват я сам, – вздохнул Жакоб и принялся расхаживать по комнате. Дыхание его стало прерывистым. – Прости меня, Матильда. За столько времени я не написал тебе ни строчки.

Он взял ее руку, поднес к губам, не отрывая взгляда от ее лица.

– Должно быть, тебе было очень трудно. Но… – Он сделал паузу. – Что еще я могу сказать? – Отвернулся, горестно взмахнул рукой. – Если б я знал, я немедленно примчался бы к тебе. Немедленно!

Его голос дрогнул.

Только сейчас с сердца Матильды упал груз.

– Спасибо, Жакоб, за эти слова, – прошептала она.

Дальше все было просто. Принцесса безо всякого усилия смогла повторить те слова, которые твердила себе в самые тяжкие минуты одиночества:

– Мне совсем не было трудно. – Она шутливо приподняла бровь. – Ведь меня не назовешь беспомощной, обманутой девчонкой. Так что не беспокойся, нашего ребенка в приют не подбросили. Ты рад это слышать? – Она помолчала, глядя на него. – Но мне очень тебя не хватало. Я так хотела рассказать тебе об этом…

– Я бы очень хотел ее увидеть, – тихо произнес Жакоб. Его взволнованное лицо было по-детски беззащитно. – Да, больше всего на свете я хочу ее увидеть. Пожалуйста, Матильда. Когда это можно сделать?

Принцесса была потрясена интенсивностью его эмоций. Она улыбнулась не без озорства.

– Сейчас такие времена, что лучше подобные мероприятия не откладывать.

– Значит, прямо сегодня вечером.

Жакоб явно испытал облегчение. Он боялся, что ему не позволят увидеть дочь, о существовании которой он только что услышал. Его ребенок! Его дочь! Эта мысль наполнила его счастьем.

– Да-да, прямо сейчас. – Он с почтительным удивлением посмотрел на принцессу. – Боюсь, в прежние времена я слишком редко говорил тебе, какая ты замечательная.

Матильда снова улыбнулась, увидев, с какой поспешностью он набрал номер своего домашнего телефона.

– Нет, я не хочу ехать в Нейи к принцессе Матильде! Я тебе уже говорила! Ты же знаешь, что в субботу я пою в клубе «Раззма».

Сильви яростно металась по комнате; шелковые чулки, которые она держала в руке, полетели на пол.

– Если тебе так уж необходимо встречаться со своими бывшими любовницами, обойдешься без меня!

– Сильви! Я ведь тебе уже говорил, что у меня с Матильдой давно все кончено. Принцесса пригласила нас обоих, – ровным голосом ответил Жакоб, стараясь сдерживаться.

Глаза Сильви вспыхнули.

– Знаешь, иди-ка ты со своей принцессой… Вот куда. – Она сделала непристойный жест. – Плевать я на нее хотела. И вообще убирайся отсюда.

– Ладно.

Жакоб развернулся и вышел из спальни, успев заметить на лице Сильви растерянность.

В коридоре он остановился и, немного поколебавшись, направился к выходу на улицу – не хотелось раздувать семейный скандал. Жакобу необходимо было время, чтобы прийти в себя, все как следует обдумать. Вечер выдался безлунный, промозглый; над островом Сен-Луи клубился туман, прочерчиваемый светом уличных фонарей. Жакоб быстро шагал по набережной, направляясь к Латинскому кварталу. Вскоре он затерялся средь праздно шатающихся толп.

Точно такую же сцену Сильви закатила ему на прошлой неделе, когда он впервые отправился навестить принцессу. Жакоб понимал, что попал в сложное положение. В конце концов, у Сильви были все причины для недовольства его встречами с Матильдой. Но первые же несколько часов, проведенные им с маленькой Фиалкой, произвели на Жакоба такое сильное впечатление, что теперь ему хотелось находиться рядом с дочкой все время. Он был пленен ее пухлым личиком, смышлеными темными глазками, очаровательным лепетом. Жардин сам поражался той неистовой силе эмоций, которую пробудила в нем малютка. Ему всегда казалось, что отцовство – институт чисто психологический. Жизнь показала, что он ошибался.

Главным стимулом, который руководил действиями Жакоба на протяжении всех тридцати двух лет его существования, было стремление проникнуть в непознанное. Оно взывало к нему через свои таинственные покровы. Именно поэтому Жардин и занялся психоанализом. Принцессу Матильду он полюбил, влекомый исходившим от нее ароматом ценностей и понятий, которые уходили корнями в минувшую эпоху. И, безусловно, лишь жаждой постичь непонятное можно объяснить упорство, с которым Жакоб держался за Сильви, невзирая на все конфликты и разногласия.

Теперь та же самая сила неудержимо толкала его к маленькой дочери. И вместе с тем Жакоб отлично понимал, что светские условности не позволяют ему проводить много времени с Фиалкой. Да и в любом случае он просто не имел на это права. Между ним и Матильдой существовал безмолвный уговор, согласно которому тайна рождения Фиалки должна была свято храниться. Для всего мира девочка будет дочерью принца Фредерика. Иначе пострадают слишком многие. Принцесса с самого начала заявила, что пробудет в Париже всего шесть недель. После второго визита доктора Жардина Матильда с явным намеком пригласила его в следующий раз приехать не одного, а с супругой. Сильви отказалась, и Жакоб отправился в Нейи один. Это было неделю назад, и вот теперь ситуация повторялась.

Положение явно становилось опасным. Несколько раз, играя с девочкой, Жакоб замечал на себе пристальный взгляд принцессы. В нем явно читалось вожделение, ответить на которое Жакоб уже не мог. Взгляд этот можно было расценивать и как предостережение. Если проводить слишком много времени наедине с принцессой и ее дочерью, рано или поздно возникнет двусмысленная ситуация. При любом исходе положение Жакоба неимоверно усложнится.

Дойдя до площади Сен-Мишель, Жардин заглянул в кафе. Сел у зеркальной стены, заказал пастис. Шумная атмосфера кафе подействовала на него успокаивающе: гул голосов, движение, звон посуды, сценки из чужой жизни, разворачивавшиеся за соседними столиками. Здесь Жакоб чувствовал себя затерявшимся в толпе, анонимным. Кафе – идеальное место отдыха для современного человека, подумал он. Что бы мы все без них делали?

Его жизнь с Сильви никак нельзя было назвать отдохновением. Но ведь он и не искал в ее обществе покоя. Они до сих пор не были женаты. Жакоб много раз предлагал Сильви свою руку, но она решительно отказывалась. Это тревожило Эзаров, сердило мать Жакоба, но Сильви была непреклонна. В конце концов, все знали, что эта девушка не склонна считаться с буржуазными предрассудками.

Зато ее буквально носили на руках сюрреалисты из числа друзей и знакомых Жакоба. Они фотографировали ее, писали ее портреты, посвящали ей сотни стихов. Всякий раз, отправляясь на очередной вернисаж в галерею Градива, Жакоб имел возможность полюбоваться на новые работы, изображающие Сильви Ковальскую.

Нервный срыв, произошедший накануне их совместной жизни, больше не повторялся, но Жакоб постоянно чувствовал уязвимость Сильви, ненадежность обретенного ею эмоционального равновесия. Чтобы как-то защититься, Жакоб был вынужден частенько надевать маску врача – так ему было спокойней.

Сильви никогда не говорила на эту тему, но она тоже знала, что ее болезнь незримо витает над их домом, по временам обретая несокрушимость каменной стены. Сильви испытывала страшное раздражение, когда Жакоб начинал изображать из себя беспристрастного психиатра. Она платила ему за это мстительно-садистскими выходками. Как-то раз ей удалось сорвать с него маску профессионализма, результат был поистине ужасен. Жакоб закатил ей бешеную сцену, а потом мучился чувством вины и раскаяния. Сильви лежала на постели беззащитным воробышком, тихо сотрясаясь от рыданий, но Жакобу показалось, что ее глаза светятся торжествующим блеском. Он поклялся себе, что никогда больше не потеряет самообладания.

Иногда ему казалось, что они с Сильви сцепились в бесконечном смертельном танце, который влечет их обоих неведомо куда. И вместе с тем Жакоба по-прежнему неудержимо тянуло к Сильви – он вожделел ее с поистине неиссякаемой страстью. Порой ему даже казалось, что у него самого тоже не все в порядке с психикой.

Вскоре после начала их совместной жизни Сильви стала выступать в ночных клубах – пела, играла на рояле. Жакоб был не против – он знал, как ей этого хочется. Поначалу он даже разделял ее энтузиазм и с удовольствием присутствовал на ее выступлениях. Выходя на сцену, Сильви оживала. Освещенная лучом прожектора, в облегающем платье, она совершенно преображалась: глаза горели огнем, волосы источали золотистое сияние – казалось, жадные взгляды толпы придавали ей особую силу.

Поздно ночью, когда Жакоб и Сильви возвращались домой, это возбуждение превращалось в неистовую любовную страсть. Рядом с подобным наслаждением все невзгоды блекли и забывались. Иногда Сильви до такой степени отдавалась страсти, что забывала предохраняться, хотя в обычных обстоятельствах строжайше соблюдала все меры предосторожности. Жакоба эта предусмотрительность, сохранившаяся даже теперь, когда они жили под одной крышей, очень печалила. Он понимал, что в основе иррационального страха материнства, присущего Сильви, лежит болезненный комплекс остаться брошенной. И это была не единственная проблема их интимной жизни. Доводы из области психиатрии не помогали Жакобу избавиться от ощущения своей несостоятельности. Сильви по-прежнему требовала, чтобы инициатива сексуальной близости всякий раз исходила от нее. Жардин поражался этой женщине, которая попеременно могла то обжигать неистовой страстью, то обдавать ледяным холодом.

В последние несколько месяцев ситуация еще более обострилась. Сильви уже мало было петь перед аудиторией, она взяла себе в привычку выделять кого-то одного из мужчин и отчаянно с ним кокетничать. Садилась к своему избраннику за столик, пила с ним вино, отчаянно флиртовала, а потом, как ни в чем не бывало, возвращалась к Жакобу. Жардин чувствовал себя каким-то альфонсом, сводником, и это очень его мучило. В конце концов он отказался сопровождать Сильви на ее выступления. В отместку она стала возвращаться домой все позже и позже. Именно в одну из таких ночей Жакоб и потерял самоконтроль. Он больно ударил ее. Жалобно плача, Сильви забилась в угол, похожая на обиженного ребенка.

Жакоб понятия не имел, заканчивался ли постелью флирт Сильви с ее случайными избранниками. Она нарочно томила его неведением. Будучи прекрасной актрисой, Сильви попеременно разжигала его ревность, а затем вдруг превращалась в невинное дитя. Когда же Жардин, нацепив маску профессионального хладнокровия, сообщил ей о своих подозрениях, Сильви невозмутимо заметила, что ее словам в данном вопросе ни в коем случае доверять нельзя – вне зависимости от того, подтвердит она его подозрения или же их опровергнет. Если Жакобу хочется, пусть считает, что она изменяет ему направо и налево. Если он залезает в нее, это еще не означает, что он стал ее собственником. Надо сказать, что в минуты ссор Сильви в выражениях не стеснялась.

Больше всего ее выводила из себя сдержанность Жакоба. Если он ни о чем ее не спрашивал, изображал безразличие, индифферентность, Сильви превращалась в разъяренную фурию. Она кричала, что ему нет до нее ни малейшего дела, что ему нравится быть жалким альфонсом, да еще и ленивым, который даже не пытается изобразить страсть. Сильви швыряла в него деньгами, заработанными за выступление в клубе, и отправлялась спать в другую комнату.

Допив свой пастис, Жакоб пожал плечами в ответ на собственные мысли. Он понятия не имел, чем все это закончится. Во всяком случае, теперь в его жизни появилось новое важное обстоятельство – его дочь. Набросив на плечи пальто, Жардин легким шагом отправился в свою консультацию. Ничего, сегодня он переночует там, а завтра поедет в Нейи и увидит Фиалку.

На рассвете Жакоба разбудили яростные трели дверного звонка. Сонно взглянув на часы, он кое-как натянул брюки и поспешил в прихожую. Очевидно, кому-то из его неуравновешенных пациентов немедленно понадобилась помощь психиатра. Нет, испугался Жакоб, наверное, что-то случилось с Сильви!

За дверью стояла она, глаза ее горели гневом. Не сказав ни слова, она оттолкнула Жакоба и бросилась осматривать все комнаты квартиры.

– Здесь никого, кроме меня, нет, – твердым голосом сказал Жакоб.

Она обернулась к нему, и лицо ее приняло по-детски беззащитное выражение.

– Знаешь, я все-таки решила провести выходные у принцессы.

Сильви показала ему маленький саквояж.

– Я очень рад.

Жакоб помог ей раздеться. Оказалось, что под пальто Сильви одета в одно из своих концертных платьев. Оно сидело на ней как-то странно, будто надетое с чужого плеча. На обнаженном плече Сильви он заметил несколько синяков, похожих на следы мужских пальцев. Нахмурившись, Жакоб спросил:

– Ты что, не ложилась спать?

Она покачала головой.

– Когда я увидела, что тебя нет дома, я сразу отправилась сюда.

На ее глазах выступили слезы. Жакоб увидел, что ее лицо исказилось от страха. Сильви бросилась к нему и спрятала лицо у него на груди. Ее руки обхватили его шею, и Жакоб осторожно погладил ее по спутанным волосам.

К собственному изумлению, Жакоб почувствовал, что эти объятия его возбуждают. Ласково подняв Сильви на руки, он отнес ее на диван.

– Тебе нужно отдохнуть, – мягко сказал он.

Сильви вопросительно посмотрела на него, а он расстегнул на ней платье и снял его, не уставая поражаться красоте ее обнаженного тела. Однако Жакоб удовольствовался тем, что слегка поцеловал ее в лоб и затем укутал в одеяло. Закрывая за собой дверь, он услышал ее тихий плач.

Сильви с интересом смотрела на принцессу Матильду, одновременно испытывая легкое раздражение.

– Не знаю, понимаете ли вы, как вам повезло, что рядом с вами такой человек, как Жакоб, – говорила принцесса, и в голосе ее не звучало ни малейшей горечи. – У меня не было возможности поговорить с вами откровенно раньше, но, поверьте мне, я очень надеюсь, что вы оба будете счастливы.

Сильви ничего не ответила, но у нее возникло странное чувство, будто принцесса произносит не обычные вежливые слова, а благословляет ее на что-то.

Они сидели на мраморной террасе загородного дома принцессы. Перед домом простиралась обширная, ухоженная лужайка, на которой происходило некое подобие футбольного матча. В игре принимали участие Жакоб Жардин, двое сыновей принцессы и Фиалка с ее няней. Маленькая девочка путалась у всех под ногами, пытаясь ухватить ускользающий мяч. Остальные смеялись и восторгались ее упорством.

Прочие гости после обильного воскресного обеда расползлись кто куда, и Сильви осталась наедине с принцессой. День выдался не по сезону теплый, и обе женщины устроились на террасе, ярко освещенной солнцем.

Накануне Сильви приехала в Нейи, настроенная к хозяйке весьма враждебно. Она была готова придраться к любой мелочи, но поневоле поддалась очарованию Матильды. Принцесса не произнесла ни единого слова, которое даже при особой мнительности можно было бы счесть обидным. Наоборот, Матильда представила Сильви остальным гостям как свою давнюю и очень хорошую знакомую, являющуюся к тому же талантливой певицей и пианисткой. Манера общения принцессы осталась совершенно такой же, как в прежние дни, когда Сильви издали восхищалась этой аристократичной дамой – разве что теперь Матильда разговаривала с подругой доктора Жардина на равных. Сильви не спускала глаз с Жакоба, чтобы не пропустить момент, когда он станет обмениваться с принцессой многозначительными взглядами, однако ни в чем подобном Жакоб замечен не был. Пожалуй, принцесса уделяла Сильви гораздо больше внимания, чем Жакобу. Сначала Сильви была этим озадачена, но постепенно оттаяла и окончательно решила, что, кроме старой дружбы, Матильду и Жакоба уже ничего не связывает.

С не меньшим подозрением Сильви взирала и на то, как Жакоб любовно возится с маленькой Фиалкой. Малютка была подозрительно похожа на Жардина, и эта мысль не давала Сильви покоя. Но Матильда рассеяла и это подозрение. После обеда Жакоб подбрасывал девочку в воздух, а та радостно верещала. Глядя на них, принцесса весело рассмеялась и громко сказала:

– Вы только посмотрите на эту парочку. Прямо папаша с дочкой! – Она обернулась к Сильви. – Пора бы и вам сделать Жакобу подобный подарок.

После этих слов Сильви решила, что ее догадки беспочвенны.

Сидя на террасе и глядя, как Жакоб бегает по лужайке за малюткой, Сильви ощутила смутное беспокойство. Возможно, принцесса права. Может быть, подарить Жакобу дочку – ведь дарила же она ему подарки в первые дни их знакомства? Сильви взглянула на кольцо с изумрудом. Она специально надела его перед поездкой в Нейи.

Принцесса украдкой взглянула на свою гостью и внутренне вздохнула с облегчением. Все это время у нее было чувство, словно она ходит по канату и может в любой момент сорваться. С того самого вечера, когда Жакоб в первый раз приехал в Нейи, чтобы увидеть свою маленькую дочь, Матильда поняла: если она хочет, чтобы Жакоб был частью их жизни, необходимо наладить отношения с Сильви.

Она и не думала, что интерес Жардина к Фиалке окажется так велик. Это одновременно радовало ее и тревожило. Жакоб не отходил от ребенка ни на минуту, выражение лица у него было самое восторженное. После того, как девочку уложили спать, Жардин потребовал, чтобы принцесса в мельчайших деталях рассказала ему о коротенькой жизни его дочери. Жардин собирался приехать в Нейи снова и завтра, и во все последующие дни.

– Но как же Сильви? – спросила тогда принцесса. – Она станет беспокоиться, ревновать.

Жакоб стиснул кулаки и пожал плечами.

– Ну ладно, завтра ты можешь приехать. Но после этого без Сильви тебе лучше здесь не появляться, – решила Матильда.

Она отлично знала по прежним встречам, что Сильви – существо непредсказуемое. Эгоистична, порывиста, вполне способна закатить шумный скандал, объявить перед всеми, что Жакоб и Матильда – любовники. Да и по лицу Жардина было видно, что его отношения с Сильви оставляют желать лучшего.

Кроме того, принцесса боялась проводить слишком много времени с Жакобом на стороне – ее бедное сердце все еще пребывало в смятении. Тогда Матильда решила добиться, чтобы Сильви стала ее близкой подругой. Другого способа избежать несчастья она не видела. И вот, кажется, задача выполнена – или почти выполнена. Оставалось сделать еще один, последний шаг.

Хотя намерения принцессы были вполне благородны, она составила план кампании с таким стратегическим искусством, что ему позавидовал бы сам Наполеон. Не случайно великий император был одним из предков Матильды. Выдержав паузу, принцесса сказала:

– Знаете, Сильви, у меня есть кое-что для вас. Пока остальные заняты своим футболом, давайте поднимемся ко мне в комнату.

Сильви последовала за принцессой, ступавшей величавой поступью. Весь дом был заставлен тяжелой позолоченной мебелью, и в этом окружении Сильви чувствовала себя жалкой, нескладной девчонкой. Она взяла себя в руки, лишь когда обе женщины поднялись по широкой, устланной синим ковром лестнице на второй этаж. Принцесса пригласила гостью в свой будуар. Там она открыла изящный инкрустированный сундучок и извлекла из него шкатулку, обтянутую красным бархатом.

– Я получила это после смерти отца, – сказала Матильда. – Как мне говорили, это герб рода вашей матери. Давно собиралась вам его подарить.

Сильви открыла шкатулку и увидела тяжелую золотую цепь с медалью, на которой был изображен герб: единорог и диковинная птица, похожая на феникса. Проведя по гербу пальцем, Сильви вспомнила, как мать в детстве рассказывала ей про очищение огнем и начало новой жизни. Дрожащими руками Сильви взяла в руки цепь и надела ее себе на шею. Груз оказался тяжелым, словно корабельный якорь.

– Спасибо вам, – тихо промолвила Сильви.

Принцесса взглянула на молодую женщину печальными глазами.

– Я знала вашу мать, Сильви. Вы немного похожи на нее – она тоже была необычайно хороша собой.

Сильви внутренне съежилась. Губы у нее задрожали, и она каким-то странным, обиженным голосом вдруг сказала:

– Она услала меня из дома. Не хотела, чтобы я с ней жила.

Принцесса помолчала, потом негромко заметила:

– Ваша мать родила вас в очень юном возрасте. Возможно, ей было не очень просто вас воспитывать, но я знаю, что она вас любила.

– Нет, она меня услала, – упрямо повторила Сильви. – Выгнала меня из дома, чтобы я не могла помириться с папой. Она нервно теребила пальцами висевший на шее герб. Этот жест напомнил ей давнее прошлое.

Тогда у нее на шее тоже висела цепочка, но не с гербом, а со старинным золотым крестиком. Сильви стояла у дверей родительской спальни в одной ночной рубашке, вцепившись в этот крестик пальцами. Мать давно уже уложила ее спать, но среди ночи девочке приснился кошмар, она прибежала к родителям, но мать велела ей отправляться обратно. И вот Сильви стояла за дверью, слушая, как сердитый баритон отца сливается с жалобным материнским контральто.

– Я не желаю, чтобы она бегала к нам в спальню из-за всякой ерунды! – гневно говорил отец.

Сильви еще крепче вцепилась в крестик.

– Но она твоя дочь. То, что с ней произошло – не ее вина. Сильви еще ребенок, – уговаривала его мать.

– Она все время трогает меня, все время тянется ко мне, жить без меня не может! Меня от нее тошнит! И потом, в твоем положении тебе не до нее. А это означает, что возиться с девчонкой придется мне.

Папуш перешел на крик. Ответом ему было молчание. Сильви застыла за дверью сама не своя.

Потом раздался усталый голос матери:

– Ладно, я пошлю ее в школу.

– И чем скорее, тем лучше, – недовольно хмыкнул отец. – Иначе наш позор обнаружится.

Девочка за дверью рванула цепочку, и крестик упал на пол.

– Может быть, цепь для вас слишком тяжела? – голос принцессы вернул ее в настоящее.

Сильви отрешенно покачала головой, безвольно уронив руки.

– Нет, подарок просто чудесный. Спасибо вам. Большое спасибо.

Принцесса смотрела на нее испытующим взглядом.

– Запомните, Сильви, – наши семьи знакомы и дружат уже много поколений. Если вам когда-либо понадобится помощь, можете рассчитывать на меня.

И это были не пустые слова.

На обратном пути из Нейи, сидя в «ситроене» рядом с Жакобом, Сильви погрузилась в воспоминания. Она чувствовала, что необходимо изменить свое отношение к прошлому, да и к себе самой. Мать предстала перед ней в новом свете – не лютого врага, а защитницы. Если бы только можно было поговорить с кем-нибудь из прошлого… Бабушка – вот кто мог бы рассказать ей правду о матери. После инцидента в лесу девочке так и не позволили встретиться с бабушкой. Старушка наверняка догадалась бы о том, что стряслось с ее питомицей, а родители хотели во что бы то ни стало замять некрасивую историю.

Усилием воли Сильви прогнала образы прошлого и посмотрела на Жакоба. В свете вечерних сумерек он казался сильным и несокрушимым, настоящим бастионом, который защищал ее от враждебного мира. Вид у Жакоба был сосредоточенный, отрешенный. В последнее время рядом с Сильви он всегда выглядел только таким.

Она коснулась его руки. От неожиданности Жакоб дернулся, и машина вильнула в сторону.

– Жакоб, давай не будем возвращаться в Париж. Поедем куда-нибудь на природу, куда угодно, только не в город.

Жакоб взглянул на молодую женщину, кутающуюся в леопардовое пальто, которое так шло к ее золотым волосам. Глаза Сильви светились каким-то странным, непривычным блеском. Жакоб сбросил скорость, развернулся и погнал машину в обратном направлении.

Темнело. Загородные особняки сменились густым придорожным лесом, в котором преобладали дубы и вязы. Рука Сильви легко опустилась на бедро Жакоба, коснувшись тонкой ткани брюк. В свете фар встречных автомобилей лицо Сильви казалось ослепительно белым. Жакоб поднес ее пальцы к своим губам, но она отдернула руку.

– Давай остановимся прямо здесь, среди леса. Ну пожалуйста!

Услышав в ее голосе нотку отчаяния, Жардин остановил машину на обочине. С кошачьей грацией Сильви выскочила из кабины и побежала среди голых деревьев. Жакоб, последовавший за ней, очень быстро потерял ее из виду. Потом впереди мелькнул силуэт, освещенный золотистым сиянием луны, раздался звук легких шагов по палой листве. Однако, когда Жакобу казалось, что он уже настиг Сильви, она вдруг исчезла вновь.

Вскоре он услышал за спиной дыхание, обернулся и увидел, что Сильви стоит, прислонившись спиной к стволу древнего вяза. В своем леопардовом наряде она казалась лесным зверем, которому гораздо вольготнее на природе, чем в городских джунглях. Сильви плавно заскользила вокруг ствола, словно вновь хотела убежать.

В Жакобе вспыхнуло желание. Он крепко обнял Сильви, яростно поцеловал ее; его руки обхватили ее талию. Ее пышный бюст прижался к его груди.

Сильви почувствовала, как к ее животу и бедрам приникает его крепкое тело; горячий язык Жакоба был у нее во рту. Она ощущала необычайную легкость и даже не замечала, как в спину впивается грубая кора. Да, именно сейчас и здесь, под звездами, думала Сильви. Нужно изгнать прошлое раз и навсегда. Рывком она задрала платье и дрожащими пальцами стала расстегивать пуговицы на его брюках.

Жакоб замер, ибо в такие моменты никогда не знал, что последует дальше – позволит она ему проникнуть в свое тело или же предпочтет действовать ртом. Но сегодня Сильви не колебалась – она направила его твердую плоть в свое лоно, и, воспрянув духом, Жакоб устремился к цели. Ее легкие стоны еще больше подстегивали его. Одним движением Жакоб оторвал ноги Сильви от земли, и любовники слились воедино. Миг наслаждения настал почти сразу же и обрушился на них обоих с такой неистовой силой, что ночная тишина, не выдержав, раскололась.

Сильви нежно поцеловала Жакоба. По ее щекам текли слезы. Он обнял ее, прижал к себе, и они опустились на ковер из листьев.

– Еще, прошу тебя – еще, – прошептала она. – Я хочу, чтобы ты был во мне.

Жакоб затрепетал. Он не верил своему счастью. Ему казалось, что он никогда не дождется от Сильви подобных слов, и теперь, когда это произошло, его захлестнула волна блаженства.

– Я люблю тебя, Сильви, – просто сказал он.

Потом они любили друг друга медленно, вдумчиво, не столько со страстью, сколько с нежностью. Чувствуя, как Жакоб движется внутри нее, Сильви словно переместилась в иное измерение. Ее тело зажило своей жизнью, всецело отдалось неповторимому ритму, сознание бесследно растворилось, и Сильви показалось, что она летит по воздуху. Откуда-то издали донесся голос отца. «Курва, курва», – по-польски цедил папуш, от него пахло лимоном. Еще дальше парил розовый господский дом и качалась фигурка машущего рукой мальчика. Эти образы смешивались, вытесняли друг друга. Потом исчезли вовсе, и вместо них Сильви увидела нечто совсем иное. Что это было? Она так и не разобрала, зато увидела прямо перед собой мужчину, который двигался с ней в едином ритме, был нежен и настойчив. Он вел Сильви за собой туда, где царили чистота и свежесть. Сильви ощутила себя только что родившимся младенцем.

Когда Сильви открыла глаза, ей показалось, что она очнулась от глубокого сна. Жакоб смотрел на нее, и его лицо, освещенное луной, было прекрасно. Тела все еще были соединены. Сильви улыбнулась.

Пройдут годы, и наступит время, когда Жакобу придется ночевать на холодном ложе из листьев не по собственному выбору, а из суровой необходимости. И всякий раз он будет вспоминать эту ночь с особым, щемящим чувством…

Через месяц после того, как принцесса и Фиалка вернулись в Данию, Сильви поднялась утром необычно рано. Жакоб, брившийся в ванной, с удивлением увидел, как в зеркале возникло ее отражение. Но главный сюрприз был впереди.

– У меня есть для тебя подарок, – таинственным тоном произнесла Сильви.

И в самом деле, руки она держала за спиной, словно что-то прятала. Спутанные со сна волосы рассыпались по плечам, едва прикрытым простой белой рубашкой, которую Сильви стала надевать на ночь в последнее время. Она опять сделалась похожа на девочку-школьницу, которую Жакоб впервые встретил у монастырских ворот.

– Я беременна. Скоро я подарю тебе маленькую девочку.

Жакоб недоверчиво воззрился на нее, потом стиснул в объятиях, забыв, что лицо у него намылено. Сильви засмеялась. Он отнес ее на руках в гостиную и долго кружил с нею по комнате, а потом, невзирая на вопли протеста, потащил в спальню.

В тот же день Жакоб занялся подготовкой к свадьбе. Через месяц их брак был зарегистрирован, и молодые устроили небольшой прием для близких друзей в одном из павильонов Булонского леса. Жакоб специально выбрал такой антураж – в память о волшебной ночи, проведенной в лесу.

В бело-розовом костюме, обшитом старинными кружевами, Сильви выглядела ослепительно – целомудрие ее свадебного наряда лишь подчеркивало соблазнительные линии тела. Мадам Жардин была счастлива, что ее ненаглядный сын наконец-то вступает в законный брак. Хоть она и не одобряла его выбор, но держалась с безукоризненной учтивостью. Зато Жардину-старшему невеста очень понравилась – уж он-то вполне был в состоянии оценить магию Сильви. Были среди приглашенных и Эзары, испытывавшие огромное облегчение по поводу того, что больше не должны чувствовать себя ответственными за выходки крестной дочери. Шафером был Жак Бреннер, как всегда элегантный и остроумный; роль подружки невесты взяла на себя заплаканная Каролин. Все гости обратили особое внимание на появление принцессы Матильды, которая выглядела особенно величественно и изящно в переливающемся синем платье. Принцесса приехала в Париж специально ради торжественного события, и молодые должным образом оценили этот знак внимания.

Матильда подошла к Жакобу, когда рядом никого не было, и чуть хрипловатым голосом сказала ему:

– Надеюсь, друг мой, ты будешь счастлив.

Он хотел обнять ее при всех, и лишь ее строгий взгляд удержал его от такого неподобающего поступка.

Сияли канделябры, благоухали букеты цветов, роскошные наряды женщин переливались всеми цветами радуги; грохот джаз-банда, специально приглашенного ради невесты, заглушался веселым гулом голосов. Праздник удался на славу, и парижская пресса не оставила его без внимания. Удивляться тут нечему – список друзей и коллег Жакоба был способен привести в восторг любого хроникера светской жизни.

Жакоб был счастлив, но к радостному оживлению примешивалось тревожное предчувствие. Глядя на своих друзей и родственников, он замечал в толпе приглашенных хмурые и встревоженные лица. Это были его коллеги из Германии, эмигранты из нацистского государства, где Гитлер решил искоренить всех единоплеменников Жакоба. Даже когда на эстраду поднялась Сильви и под аккомпанемент джаз-банда исполнила ритмичную, чувственную песню, лица беглецов остались такими же напряженными. Казалось, эти люди уже никогда не смогут вырваться из мира насилия и разрушения.