"Расмус, Понтус и Глупыш" - читать интересную книгу автора (Линдгрен Астрид)Глава восьмаяЕго первой мыслью, когда он проснулся утром в субботу, было: «Сегодня мне вернут Глупыша! Не завтра вечером или на следующей неделе, а сегодня вечером. И он снова будет лежать рядом со мной!» Он слегка согнул ладонь, словно желая потрогать головку Глупыша. Он совершенно точно знал, какова на ощупь его жесткая шерстка. Память жила в его руке и была такой свежей, что он почти внушил себе: песик уже здесь. Он ужасно тосковал по Глупышу, но, как ни странно, он больше не беспокоился. Когда этот день подойдет к концу, все его заботы улетучатся, он был в этом уверен и поэтому радовался. Стоя у окна своей комнаты, он, насвистывая, натягивал на себя одежду. Сегодня хороший день… ничего, что идет дождь. Весь сад заволокло мягкой, серой, туманной дымкой. Лепестки опадали с яблоневых деревьев на лужайку, и все это походило почти на снег. А какое тихое было утро! Дрозд не пел, как всегда; может, дрозды не любят дождь?… Обычно он и сам не любил его, но сегодня это было все равно - сегодня ему вернут Глупыша! Жаль только, что нельзя рассказать об этом маме; она была так расстроена и обеспокоена, что почти плакала. - Он никогда не пропадал так надолго, - говорила она. - Целые сутки… Куда он мог удрать? Расмус, пытаясь утешить, погладил ее по щеке: - Не беспокойся, мама! Вот увидишь: он вернется! В школе у него был один из светлых дней. Он смог ответить на все вопросы, кроме одного, он получил обратно работу по чистописанию всего с двумя ошибками, а магистр Фрёберг сказал, что если бы Расмус Перссон использовал те умственные способности, которыми наделило его Провидение, он мог бы очень хорошо считать. На переменах Понтус с Расмусом, стоя в луже на школьном дворе, тихо и таинственно беседовали друг с другом и неудержимо радовались, когда думали о Глупыше и о мешке, лежавшем в ларе, где фру Андерссон держала картошку. К Расмусу даже вернулась способность жалеть Крапинку. Бедняжка Крапинка, она всегда прогуливалась на переменах с Йоакимом, а теперь торчала перед гимнастическим залом вместе с другими девочками из ее класса. Неподалеку же Йоаким беседовал с какой-то черноволосой девчонкой, которая жутко громко смеялась каждому его слову. Дурья башка, неужели он не видит, что Крапинка гораздо милее?! Не потому, что Расмуса интересовало, как выглядят девчонки, он был далек от этого, но когда Крапинка надевала свой зеленый дождевик, а волосы ее беспорядочно развевались, как бывает в дождливую погоду, она была, во всяком случае, самой хорошенькой на их школьном дворе. Это мог бы понять даже Йоаким с его скудным и жалким умишком. У Расмуса было большое желание подойти к нему, схватить его за благородный баронский нос и подвести к Крапинке, потому что она ведь, ясное дело, не могла жить без Йоакима. Расмусу хотелось, чтобы она была счастлива, как он сам. Все люди должны быть счастливы, мама и папа тоже, разумеется, если они еще не слишком стары для этого. Даже учителям желал он всего самого лучшего в тот день, когда ему вернут Глупыша. Как только уроки кончились, они с Понтусом стрелой помчались на Вшивую горку. - Нам нужно точно узнать, когда и где нам вернут его, - сказал Расмус. - И они не могут разозлиться, если мы их спросим. В дождливую погоду Вшивая горка была безлюдна. Старики не смели выйти, но они с любопытством смотрели в окна на двоих мальчиков в дождевиках и резиновых сапогах, которые с такой быстротой шлепали по лужам, явно направляясь в Тиволи. Кому захочется в Тиволи в такую погоду? Нет, Тиволи и в самом деле являл собой печальное зрелище, такое печальное, какое только может быть у Тиволи в субботу после полудня, когда идет дождь. Карусель молча стояла, тщетно ожидая посетителей; у прекрасных дам, желавших, чтобы вы попытали счастья, вид был такой, словно они изнывали от тоски; всемирно известный шпагоглотатель Альфредо прекратил свои выступления. А в отдалении, среди кустов сирени, в море грязи под проливным дождем стояли фургоны. Они не казались больше по-домашнему уютными, а только скучными и печальными. - Жутко кислое впечатление от всего, - сказал Понтус, когда они примчались в Тиволи с такой быстротой, что грязь брызгами летела из-под подметок их резиновых сапог. Среди кустов было сыро, и кисти сирени свисали, тяжелые от дождя, а если подойдешь к ним поближе, на тебя обрушится целый маленький водопад. Дверь в фургон Альфредо была заперта, но Расмус решительно постучал. - Кто там? - услышали они кислый голос Берты. - Это мы! - сказал Расмус. Дверь открылась - ее открыл Эрнст; у него был тоже кислый вид. - Вот как, это вы, - произнес он. Расмус выжидательно посмотрел на него. - Да, мы только спросить: когда забрать Глупыша? - Просто фантастика, сколько нытья вокруг этой поганой псины, - сказал Альфредо, пивший за столом кофе. - Входите и садитесь - поговорим об этом деле. Берта, подай молодым господам по шашке кофе! Берта сердито швырнула на стол две чашки; мальчики скромно уселись на нары и, не рыпаясь, пили кофе своих врагов, они не смели поступить иначе… ради Глупыша. Эрнст, сидя на нарах напротив, неприветливо смотрел на них; похоже, эти молодые господа ему совершенно не нравились. - Так вот, спешить некуда, - сказал он. - Кому, по-вашему, не приходится ждать, кому не приходится сидеть в этой мерзкой старой крысоловке и ждать, пока не развалишься на мелкие части? - Крысоловка, говоришь? - сказала Берта. - Да кто тебя здесь держит?! Я, по крайней мере, вполне могу обойтись без такого типа, который курит тут целыми днями и только воздух отравляет! - Так-так-так… - фыркнул Альфредо. - Прикусишь ты наконец свой поганый язык, Берта, или нет? Ты ведь знаешь, у Эрнста - слабые нервы. Берта злобно вскинула голову. - Меня это не колышет, - сказала она. Расмус и Понтус молча слушали. Казалось, все про них забыли. Берта и Эрнст заметно озлобились и явно готовы были в любой момент вцепиться друг другу в волосы, и только Альфредо спокойно пил свой кофе. - Я знаю, Эрнст, шего тебе не хватает, - сказал он, ткнув в сторону Эрнста булочкой. - Тебе бы жениться, худо мужшине быть одному. - Нет, так лучше, - сказал Эрнст, бросив критический взгляд на Берту. - Да, это понятно, - признался Альфредо, - это много лушше, но тебе необходим уход, Эрнст! Посмотри на меня. Я шеловек ухоженный, и все благодаря Берте! Она, эта женщина, мастерица ухаживать за мужшинами. Берта фыркнула, но не произнесла ни слова, и на некоторое время воцарилась тишина. - Да, скажи, Альфредо, - снова попытался было спросить Расмус, - ведь в этом нет ничего дурного, если мы хотим узнать, в какое время можно забрать Глупыша? - Боже, сжалься надо мной, какой дождь! - сказал Альфредо, точно ничего не слышал. - Тиволи в дождливую погоду - это примерно так же ошаровательно весело, как быть женатым на Берте. Но меня, к сшастью, искусали комары, и когда время тянется ошень медленно, я могу шесаться. Берта вытащила таз, который доверху набила грязной посудой. Эрнст, лежа на нарах, курил, Альфредо чесал свои комариные укусы и тихонько убаюкивал самого себя глубоким красивым басом. Но внезапно он прекратил петь. - Боже, сжалься надо мной! Мне кажется, будто крыша протекает. Все посмотрели на потолок и действительно увидели там большое мокрое пятно. Альфредо крутил свои усы и задумчиво смотрел на пятно. - Оно напоминает мне дядю Константина, - сказал он. Потом снова наступила тишина, и слышно было только, как дождь хлещет в окошко. - Надо строить ковчег, пока еще не слишком поздно, - произнес Альфредо. Берта принялась так яростно мыть грязную посуду, что только брызги во все стороны летели. - Никогда не слыхала, что у тебя есть какой-то дядя Константин, - пробурчала она. Неодобрительно посмотрев на нее, Альфредо покачал головой. - Женщина, - сказал он, - между небом и землей есть много больше того, о шем ты слыхала… Дядя Константин - да, он был барышником, тошь-в-тошь как моя мамошка. Эрнст невесело шевельнулся на своих нарах. - Не-а, слышь-ка, не начинай снова со своей мамочкой, нам и без нее тошно. - Я говорю сейчас о моем дядя Константине и не желаю слушать никаких возражений. Он был барышником, дядя Константин, но он был также и анархистом, он мештал улушшить общество, взорвав его, вот так-то! - Вон что, и это говоришь ты, - кисло сказал Эрнст. - Да, этого каждому хотелось бы хоть немножко. - Да! Хотелось бы, - признался Альфредо, - это - по-шеловешески! В такие вот дождливые дни, как этот, дядя Константин занимался в нашем фургоне своими маленькими экспериментами: он хотел изобрести что-нибудь пошище динамита и тротила и прошего в этом роде. - Ну, и удалось ему? - спросил Эрнст. Альфредо кивнул. - Да! - сказал он. - Да! Он положил руку на голову Понтуса. - Понимаете, маленькие шалопаи-мальшишки, однажды вечером являюсь я домой к моей мамошке, и вижу большое пятно на потолке, и спрашиваю: «Што это? След эксперимента дяди Константина?» Заплакала тут моя мамошка и говорит: «Нет! Это след самого дяди Константина». Берта разозлилась. - Чушь! - воскликнула она. - Горазд ты всякую чушь нести! Нет у тебя дяди по имени Константин! - Ой, ну и зарядил нынше дождь! - спокойно сказал Альфредо. Он повернулся к Расмусу: - Што ты хотел узнать? Когда вам вернут Глупыша? Вешером, маленький ты, упрямый ребенок, вешером! - Я заберу его здесь? - спросил Расмус. Тут в разговор вмешался Эрнст: - Нет, не здесь. Он сел на нарах. - Послушайте, ребята! Есть у вас какая-нибудь палатка? Может, вы спите иногда на воздухе? - Да-а, - сказал удивленный Расмус. - У меня есть палатка. - Прекрасно! - обрадовался Эрнст. - Дуйте тогда домой и скажите мамашке с папашкой, что нынче ночью вы спите в палатке. - А зачем нам это? - удивился Расмус. - Потому что будет немного поздновато, когда вам вернут псину, и ваши родители поднимут шум, меня же никакой шум не устраивает, понятно? Можете, пожалуй, держать вашу псину в палатке до утра, это просто чудесно, верно? Расмус подумал, что чудесно держать Глупыша где угодно на всем земном шаре, только бы в самом деле держать его у себя. - Хотя я знаю одного человека, у которого появятся подозрения, если я окажу, что хочу ночевать в палатке, когда такой ливень, - сказал Расмус, - и этот человек - моя мама. - Ты же такой башковитый маленький мальшик, неужели не сумеешь - Ведь твоя мамочка говорила: «Всегда держись правды, милый Альфредо!» - возразил Расмус. Он, по крайней мере, тоже умел шутить, когда нужно. Альфредо удовлетворенно ухмыльнулся: - Шалопай-мальшишка, слышу, што я не зря растошаю перлы своего краснорешия. Но Эрнст был нетерпелив. Он погнал их к двери. - Дуйте домой и возвращайтесь обратно в восемь часов вечера! Вся семья была в сборе на кухне, когда Расмус вернулся домой. Мама пекла булочки, а папа сидел в углу на своем обычном месте и разглагольствовал вовсю. Кража серебра - вот о чем он распространялся. - Это самый ужасный криминальный случай во всей истории Вестанвика, - утверждал он, - и полиция трудится изо всех сил. Сам он скоро двинет на службу, всю ночь он дежурит, но сейчас у него выдался небольшой перерыв, и он полон желания посвятить маму в малейшие детали. - Мы что - должны разрешить вопрос о самом ужасном криминальном случае во всей истории Вестанвика именно здесь, в кухне, и именно тогда, когда я пеку булочки? - спросила мама. Да, с юмором у нее сегодня туговато, и это очень некстати, если просить позволения ночевать в палатке. - Ты что, не желаешь слушать, что я думаю об этом случае? - удивленно спросил папа. - Да нет, пожалуйста, - сказала мама. - Только мне надо место, чтобы развернуться со своими противнями. Крапинка рассмеялась - наверняка в первый раз с того вечера в среду. - Присядьте на корточки, мальчики, чтобы у мамы было где развернуться с ее противнями, - сказала она. - Хотя, по-моему, ей нужно целое футбольное поле. Ты сердишься сегодня, мама? Мама с досадой посмотрела на нее: - Нет, не сержусь. Но я не знаю, зачем вам всем непременно торчать на кухне, когда я пеку булочки?! - Потому что здесь так уютно, - ответила Крапинка, - и потому, что здесь так вкусно пахнет. Папа согласно кивнул головой: - И потому, что ты сама такая маленькая булочка с изюмом, Гуллан. - Сердитая булочка с изюмом, - сказал Расмус. - Спасибо! - поблагодарила мама, но было непохоже, что она очень смягчилась. Молча и яростно месила она тесто - так, словно шла на него в атаку. - А кстати, Крапинка, - спросила она, - это ты последней была в ванной? Крапинка подумала. - Возможно… а что? - Тогда возьми тряпку и вытри за собой, - сказала мама, вставляя противень в духовку. - А может, ты думала, что это надо сделать мне? - Извини, - сказала Крапинка, - я сейчас же… Расмус сделал змейку из теста и стал болтать змейкой под носом у мамы. - А тебе больше не к чему придраться, мама, раз уж ты так разошлась? - Да, пожалуйста! - сказала мама. - Развлечения ради взгляни на дверь кладовки, там полным-полно черных отпечатков пальцев. - И чьи они? - удивилась Крапинка. - По-моему, ты можешь спросить об этом папу. Раз уж у тебя в доме полицейский, он по крайней мере может идентифицировать хотя бы несколько отпечатков пальцев. Это, разумеется, не самый ужасный криминальный случай в истории Вестанвика, но было бы все-таки забавно это узнать. Папа рассмеялся: - У тебя кто-то на подозрении? Мама повернула голову и бросила долгий взгляд на Расмуса. - И не пытайся меня обвинить, - защищался он. - Это - не я! Я всегда открываю дверь только ногой. - Вот как? - сурово сказала мама. - Это объясняет, почему совершенно облезла краска. Папа вмешался, не желая, чтобы в доме поднялся шум. - Я могу шлепнуть на дверь немного свежей краски, - сказал он. Видно было, что маму одолевают сомнения. - А когда? - Задолго до серебряной свадьбы, - уверил ее папа. - О, никогда в это не поверю, - сказала мама. - Ведь до этого дня осталось не больше семи лет, а тебе надо еще приладить полочку в ванной, помнится, ты говорил об этом… это было наверняка в тот год, когда разразилась война. А кроме того, все эти криминальные случаи, которыми тебе надо заниматься! Папа был совершенно обескуражен. - Что с тобой, Гуллан? Мама посмотрела на него со слезами на глазах. - Извини меня, - сказала она, - но я так беспокоюсь о Глупыше, что могу просто лопнуть. Плевать мне на серебро фон Ренкенов, я хочу, чтобы полиция вернула мне обратно Глупыша, вот чего я хочу! Папа огорченно дернул себя за волосы. - Да-да, милая Гуллан, да-да!… - Серебро может стоить сколько угодно, - горячо продолжала мама, - но Глупыш - живое существо. Меня беспокоит только то, что живет на свете, - сказала она, чуточку всхлипнув. Папа, казалось, стал еще несчастней. - Да-да, милая Гуллан, мы делаем, пожалуй, все, что можем, но… Тут как раз зазвонил телефон, и Расмус взял трубку. Звонила мамина сестра - тетя Рут, которая хотела с ней поговорить. - Присмотри за духовкой, Крапинка, - сказала мама, вытирая запачканные мукой руки. Затем она исчезла в тамбуре, и они уже заранее знали, что по крайней мере ближайшие десять минут они ее не увидят. - Послушайте, дети, - понизив голос, произнес папа, - теперь мы должны помочь маме. Я не хочу видеть ее такой расстроенной, понимаете? Они это понимали. - Я терпеть не могу, когда все вот так мрачно, - сказал он и поежился. - А теперь еще мама… хватит, что вы оба повесили голову. Он легонько дружелюбно шлепнул Крапинку: - Да, поверь мне, я заметил… Я видел достаточно, как ты тоже горюешь! Крапинка опустила глаза. - Не думай, что можешь скрыть что-нибудь от своего отца, - продолжал папа. - Но ты, Крапинка, не огорчайся, он вернется обратно, уверяю тебя! У Крапинки порозовели щеки. - Ты в самом деле так думаешь, папа? - мягко спросила она. - Конечно, - ответил отец. - Он вернется и будет лаять и вилять хвостом, точь-в-точь как всегда! Крапинка вздрогнула: - Ты имеешь в виду… Глупыша? - Да, у нас, черт побери, никакой другой собаки нет, - сказал отец. - Но сейчас прежде всего надо подумать о маме. Он прислушался. В тамбуре мама по-прежнему болтала по телефону: - Я в таком состоянии… Если бы только знать, что с ним произошло… А самое ужасное - видеть, как горюют дети… - Вот, слышите, - сказал папа. - Хватит показывать, что горюете, будьте веселыми, как мартышки… Вы все время говорите ей: «Глупыш? Да он вернется!» - или: «Ты, мама, не беспокойся о Глупыше!» Помогите мне подбодрить ее, понимаете? Расмус и Крапинка кивнули. Они сделают все, чтобы мама снова радовалась. «О, - думал Расмус, - почему я не могу сказать ей, что Глупыш вернется сегодня вечером? Это был бы самый верный способ заставить ее радоваться, но раз уж это нельзя, надо сделать то, что можно». Мама положила трубку, но прошло некоторое время, прежде чем она снова появилась на кухне. Она вошла, держа в руках листок бумаги. - Рут считает, что надо дать объявление о Глупыше; подумать только, как мы сами не догадались! Расмус шаловливо рассмеялся: - Дать объявление, а зачем?… Глупыш ведь читать не умеет, - сказал он. Подходящий момент, чтобы подбодрить маму. Папа тоже рассмеялся. - Ха-ха! «Глупыш ведь читать не умеет!» Ты веселый парень, Расмус… - сказал он, но при взгляде на маму быстро прикусил язык. - Ясное дело, мы обратимся в газету! Можно посмотреть, как ты составила объявление? Он протянул руку за листком бумаги, молча прочитал, что там написано, и вдруг разразился громким хохотом. - Ну, милая Гуллан, так писать нельзя! - А что она написала? - с любопытством спросила Крапинка. - Послушайте! - сказала папа. - «Убежал Глупыш, маленькая жесткошерстная такса. Просьба звонить: Вестанвик, 182». - А что тут неправильного? - резко спросила мама. Папа смеялся так, что едва мог говорить. - «Просьба звонить» - что, Глупыш сам должен звонить, так? - Не глупи, - сказала мама. - Само собой разумеется, я имею в виду, что позвонит тот, кто его найдет. - Не целесообразней ли это указать? - предложил папа. - Тогда в двух строчках не поместится, а объявление, позволю себе заметить, если ты этого не знаешь, стоит денег. Папа продолжал смеяться. - Мама, милая мама, кто на свете тебя милей… - сказал он. - Но по мне, пожалуйста… «просьба звонить», ха-ха! - Да, тебе смешно, - сказала мама и изо всех сил стала швырять булочки на противень. Но вдруг застыла на месте, горестно глядя прямо перед собой. - Подумать только, как может быть пусто в доме без одной-единственной маленькой собачки, - со вздохом сказала она. - Чепуха! У тебя ведь есть мы! - задорно сказала Крапинка. - Если хочешь, мы можем лаять и вилять хвостом. Мама осуждающе посмотрела на нее, но Крапинку было уже не остановить. - И вообще, не знаю, стоит ли держать именно такс, их все равно почти не замечаешь. Мы, верно, можем взять вместо Глупыша какую-нибудь ищейку, разве это не лучше? Папа беспокойно откашлялся… Он наверняка не думал, что это правильный способ подбодрить маму. - Приятно, что ты в таком хорошем настроении, Крапинка, - сказала мама, но непохоже было, что она думала именно это. - Но, мама, ведь то, что пропала маленькая псина, не бедствие государственного масштаба, - сказал Расмус и тихо, про себя, попросил: «Прости меня, Глупыш, ты, верно, понимаешь - я говорю это только для того, чтобы подбодрить маму». Мама вытаращила глаза: - И это говоришь Она поставила в духовку последний противень с булочками. - Я начинаю думать, что одна лишь я из всей семьи беспокоюсь о Глупыше. Бедный маленький Глупыш… Но он, быть может, уже мертв и не нуждается ни в чьей любви. Расмус похолодел, когда мама так сказала, но и виду не подал. - Ну да, как говорит бабушка, - легкомысленно продолжал он, - это удел каждого из нас… Но этого говорить ему не следовало. Мама снова громко хлопнула дверцей духовки. А затем, встав посреди кухни, посмотрела на них всех по очереди. - Что с вами такое, собственно говоря? У вас что, совсем нет сердца? И в самом деле, только я одна люблю Глупыша? У всего семейства был печальный вид… Как трудно оказалось подбодрить ее! Или это, может, только оттого, что они не нашли к ней правильного подхода?! - Бедный маленький Глупыш, - дрожащим голосом сказала мама. - Я вижу, как он бредет один под дождем… и смотрит на всех встречных своими добрыми-предобрыми глазами, но никто не понимает, что он просит помочь найти его дом. - Ш-ш-ш… - нерадостно шикнул Расмус, а глаза Крапинки стали такими огромными! - Патрик, вспомни, как он был мил, когда ты болел, - продолжала мама. - Помнишь, как он сидел на полу рядом с твоей кроватью и не спускал с тебя глаз? О, он был умный, этот песик! - Гм… - произнес папа. - Конечно, я это помню… гм-м! Расмус вздохнул, и вздох его был глубоким, как рыдание. - Нет, не стоит давать объявление, - тихо сказала мама. - В самой глубине души я знаю, что он мертв… Я вижу его перед собой, вижу, как он лежит где-то один, маленький-премаленький одинокий песик… лежит совсем тихо, с закрытыми глазами… и никогда, никогда больше не залает. - Нет же, мама, нет! - громко рыдая, воскликнул Расмус, а Крапинка звучно глотала слезы: - Да, ты можешь так все расписать, что… - Гм-м! - сказал папа. - Гм-м! Да, во всяком случае, мы все равно дадим объявление. Он откашлялся и пошел к телефону, а они молча сидели и слушали, как он звонит в отдел объявлений. - Это «Вестанвикская газета»? - спросил он. - Да, тут есть объявление… Говорит полицейский Патрик Перссон. Вот что надо написать: «Убежал Глупыш, маленькая жесткошерстная такса», - начал он, но голос его прервался, и он замолчал, но потом снова повторил конец фразы: - «маленькая жесткошерстная такса!» - Это он почти выкрикнул, но голос его звучал удивительно хрипло, а продолжение они вообще едва расслышали: - «Просьба звонить: Вестанвик, 182». - Ну, Патрик, не плачь! - воскликнула мама. Но сама она плакала. Плакали и Расмус с Крапинкой. |
||
|