Хьелль Аскильдсен Все хорошо, пока хорошо

* * *

Туман стоял до пятого этажа. А выше пятого этажа не было ничего. Ничего интересного. По улице хотя бы сновали люди, быстро, чтоб не замерзнуть. Казалось, их гонят неотложные дела, а они просто спасались бегством от холода.

Для всех это был вечер как вечер. Ничего необычного. Все уже бывало. Вчера ли, год назад, но бывало.

Только у Георга все сложилось иначе. В его безвременье ничего не происходило. А все для него занимательное переместилось выше пятого этажа – попряталось за туман.

Он сверился с часами и вошел в стеклянные матовые двери «Золотой звезды». Он подошел к барной стойке, все табуреты были заняты. Двойной коньяк, заказал он. Бармен узнал его, кивнул. Освободилось место, Георг сел. Он расстегнул пальто, с наслаждением взвесил в руке тяжелый стакан. Он тянул глоток за глотком, вкус казался то мерзким, то отменным. Рядом освободились еще два табурета, их оккупировали юнцы в кожаных куртках. Один нескладно долговязый. Он заказал два коньяка. У его приятеля недоставало уха. Они успели выпить где-то до «Золотой звезды» и вели себя слишком шумно.

– Разве я виноват? – спросил верзила.

– Ясный перец, нет. Этот придурок сам нарвался.

– Скажи?! – приободрился долгомерок. – Он обозвал меня проклятым вылупком капитализма. Прикинь? Назвать меня вылупком, да еще капитализма. Конечно, я ему двинул. Ты видел?

– Видел. Он шарахнулся башкой о каменную лестницу, да там и остался, а изо рта кровь пошла. Это я помню. Тогда мы сделали ноги. Вот это я точно помню, что мы сбежали.

– Может, мы зря свалили так быстро, надо было сначала привести его в чувство? Оставить доходягу на пустой улице это как-то слишком, нет?

– Поделом ему, – успокоил безухий. – Не хватало еще дожидаться там неприятностей на свою задницу.

В большом длинном стекле позади стойки отражалась дверь в бар. Когда в ней показалась Рут, Георг обернулся к ней. Она подошла, улыбаясь:

– Привет.

– Привет.

Он слез с табурета, уступая место ей. Она села, а он предложил:

– Может, поищем столик в ресторане?

– С удовольствием.

Они вошли в дверь с надписью золотом РЕСТОРАН. Оркестр играл «The mani love», они устроились у самого танцпола.

– Что будешь пить, – спросил Георг, подзывая официанта,

– Вермут, – сказала Рут.

– Полбутылки вермута и один коньяк, – заказал Георг. Он смотрел на Рут в упор; под глазами у нее легли круги.

– Прости за вчерашнее, – сказал он.

– Давай забудем.

– Хорошо. Договорились.

Появился официант. Оркестр смолк.

– Это я была виновата, – сказала она.

Он не поднял на нее глаз и не ответил.

– Непонятно, чего я обиделась, – сказала она.

– Я не хотел тебя обидеть, я не для того сказал.

– Я знаю, – сказала она. – Забыли так забыли.

– Твое здоровье. Скол.

– Скол.

Они выпили. Но его тянуло покопаться во вчерашнем, забыть не получалось.

– Я сказал это не в обиду тебе, – завел он снова. – Но когда я увидел, как ты оскорбилась, то знаешь – обрадовался. Мне нравится причинять тебе боль.

Он не сказал ничего больше. Не взглянул на нее. Он допил коньяк и поставил стакан в центр стола. Он предложил ей сигарету. Она не сводила с него глаз. Мерцавших беспокойством.

– Ты меня разлюбил? – спросила она.

– Ты мне нравишься, ты же знаешь.

– Ты меня больше не любишь?

Он промолчал. Оркестр заиграл «Nevertheless», с потолка, забивая желтый свет, потекли клубы какого-то красного дыма.

– Прости. Мне тоже жаль. Но это от меня не зависит. Мне б самому хотелось, чтоб было иначе. А вышло так.

Он смолк. Столбик пепла упал на скатерть. Он взглянул на Рут, но разминулся с ее глазами.

– Все было так хорошо, пока было хорошо, – сказал он. – Я мечтал, чтоб это продолжалось. Я надеялся, так будет навсегда. Но ничто не вечно.

Она встала. Слеза скатилась по щеке и капнула на скатерть возле ножки бокала.

– Прости, я на минутку, – выговорила она севшим голосом. – Сейчас вернусь.

– Точно?

Она кивнула, не глядя на него. Он провожал ее взглядом, пока перегородка не скрыла ее. В десять тридцать он попросил счет.