Асиновский ОлегСтихи

Олег Асиновский

Екатерине Дробовцевой

Костоправку за ремень фараон уводит в тень.

Чтоб она в его тени болезнетворные огни

возжигала, не таясь, на ремне своем виясь.

Светится зело Рамзес. Костоправка с ним, как бес

в саркофаге ляжет и петлю завяжет.

***

Атлет из Посполитой Речи на Байкал, как левит с левитой зыркнул и взалкал

молодо-левитно меда и акрид. Напися их слитно, он себя дырит.

Дырка мускулиста. Тыщи мускулят, пока шляхта мглиста, в Иордан пылят.

***

Любит, гнилозубый под наркотик грубый

удава слабый аромат, перекатывать сармат.

Скрежет аромата изо рта сармата

удавен благолепью над маковою степью.

Равно благодарима конгруэнтность Рима.

***

Бомбистка из темницы выходит не одна. С нею две косицы, седющие. Бледна

косица та, что слева свисает с головы. А правая, как Ева румянее травы,

косматной подле входа в темницын углегаз. Бомбистка с огорода двинулась в Кузбасс.

***

Переел бурсак маленьких салак.

По-келейно и по-ротно передернулись болотно

салаковые сыпи на болотной выпи.

Чу, впадает в бурсака выпивонная река.

Волга не впадает. Выпь ее бодает,

чтобы она впала, ссыпалась с Непала.

***

Эх, на вышке буровой стойко никнет верховой.

Глядь, под свой наряд опустил он взгляд

с головы прижатой к шее конопатой.

Шея двуепятая, головой измятая

ум сосет из мозга, тощая, как розга.

*** Генриху Сапгиру

Хлынул на смутьяна ливневый поток. Сердце, как поляна сделало глоток.

Так-то оно то-то. Сердценогий конь танково в болото с подкопыт огонь

стряхивает хлынно. Оттого смутьян отчевей, чем сынно очень осиян.

***

Тихих палачат Ироду на грудь девы излучат, склеенные в ртуть.

Тучей саранча в тряскую слетев шубу палача, шубоносных дев

склеивает всех. Так и не сожрав девоносный мех, русский, как рукав.

***

Всадница хвостатыми руками из воды, однако, лысьеватыми, как дыры у дуды,

всплеснула. Треугольничать руками начала, с хвостами своевольничать, мизинить их тела.

Два тела отделилися от всадницевых руц и над водой носилися безмозглей, чем кибуц.

***

Чтит закончик Ома сердце Мордехая. Из него солома, как Эстер сухая,

протыкает ухо алое царя. А на ухе сухо, крови нет. Заря

тоже не сочится. Нил не моросит. Мордехай полчится. Гус соломный псит.

***

Парень под чинару самочку вола ставит, как гагару. Холод от ствола,

парня напитамши, молоко щадит. Глядь, воляха встамши, села. Чу, сидит

самка полулежа вдоль своих сосцов. Парень ей надежа. Беринг ест гонцов.

***

Шестеро рейтуз шлюха с малыша снимет, как с ТулузЛотрека полуша

души своей рия в час шестой утра сняла бы острия. Ну-с, увы, дыра

у нее меж ног в Англии светлей. Где давал урок малышу Сислей.

*** Д.А.Пригову

Ендова условна. Челка рыбаря от вина бескровна. Белая заря

ендовы условней. Сом угрюмоват. Он царя людовней русского в сто ватт.

Рыбарю корону надевает царь. Букву, как ворону кушает букварь.

***

Шатен, увы, в брюнетовой истоме не один. В тридцатимонетовой, рыжий и блондин,

лысые, как горы, на его груди ловят луидоры, жарят бегуди.

Их истомы пукают. Громы от истом по шатену стукают, катятся потом.

***

Дженни Курпен

Форсунку, не таясь, белую, как роза, африканский князь снимет с паровоза.

Якобы тайком, с форсункою вчера он мучился в таком паровозе сра

ном. Ну и пусть князь с себя снима немку. Его грусть Гитлер понима.

***

Акрида крылья поломала. Ей-ей, в пустыннике она не умирала, а дремала, вертелась в сердце, как спина.

Увы спине, она вертелась. Пустынник управлял спиной, покуда сердцем его елась акрида с крыльями. Длиной

крыла акридины своею пустыннику вертели там, где улыбнулся брадобрею ширококостный Мандельштам.

***

Донор, как недонор эвона куда вспуганней, чем ворон ускакал. Вода

с ворона темзючит. Зеленого она по-казачьи дрючит, донора. Война,

погрозив недонору с елисейских трав, раздвигает ворону Тауэр стремглав.

*** Владимиру Буричу

Йена запотела. В Йемене душа йенина из тела брызнула, суша

землю заяпонскую. Савская царица йену возлетронскую сплюнула, как птица.

Йена так заплюнулась в ноговолоса, что икра проклюнулась. И взалкал Исса.

***

Гейшу на аэродроме камикадзе по соломе,

как неадертальку утянул под гальку.

Опосля по аэродрому собирал он ртом солому,

словно в Угличе слюну убиенного. Волну

языком подъемля. Галечному внемля

шуму гашишиному, пискнул по-мышиному.

***

Дог извил кольцом хвост, пока в Янцзы девушка с тунцом опосля грозы

встала, вся в трусах догу между лап. А в ея усах размножался краб.

Обомлев, в березняке гебраистка с догом говорит неязыке, как еврей с небогом.

*** Татьяне Михайловской

Баянист кнутом на острове Мадейра, словно животом в храме баядера

щелкнет по перстам босоногих двух руц своих. Не там десятичный дух

между двадцатью пальцами снует. А Христос к питью язычок сует.

***

Идальго на песок конского брусок

обронил мясца. По бруску грязца

тленья убежит. Золотой дрожит

у грязцы внутри орган, будто три

сердца из слона выскочили на

ангелов троих, разлучая их.

***

Дохлячка руки на перила вечор укладывает. Сила

перилья веет не от рук. Мизинцы встали. Акведук

они собою, как заря от позднерусского царя

загородили не вечор. Царь белокур. Власы на чер

ном дереве перил, покуда он не закурил,

мизинцев аромат сосут, святодохлячкиных в сосуд.

***

Лакомится белым пифия платком, кисти загорелым чистит коготком.

Воздух подноготный позади слюны делается плотный. Пифия штаны

белые снимает. Греческий матрос вкусные ломает, как хлеба Христос.

***

Фрейлина рычит. Лошадь ее мчит,

голую купать. Выкупала. Встать

помогла с колен тленных. Дабы тлен

из коленок двух по воде, как дух

над землей носясь, с лошадиных грязь

четырех копыт опрокинул в быт.

***

Трехлетка семги на горах красива ангельски, как прах

неудалого феодала. Беспрашная не увядала,

нательная его рубаха. Чернорубашечная птаха

на феодалий сеновал летя выкакивать овал,

увы, выкакивала круг косцу на темя. Ейных мук

трехлетка семги не вкуся, икру под сердцем не нося.

*** Иосифу Бродскому

Убитый спит, как неубитый. У него одна рука. Из руки торчит сердитый, перст живучий. Перст обка

кал руку убиенную. Она от своего перста оторвалась и об коленную разбилась чашечку. Уста

ноги зашевелились. Зевнула пятка на восток. Младенец выдохнул. Явились волхвам и серп, и молоток.

***

Тарахтит телега. Торфяной брикет на телеге с брега бессердечный мед

работник в долы горние везя, сам себе уколы делает, ползя

тряской ягодицей с торфа на коня. Трусики десницей к сердцу наклоня.

*** Всеволоду Некрасову

Ишаку в теснине горной нарком лозою помидорной

зимою водит по губам. Они, припавшие к зубам,

не зеленеют, а краснеют. Теплынь. Светлынь. Слова яснеют

светила зимнего в лозе. Созрели буковки. На зе

млю ползает раздор. Ишак с наркомом в коридор

бегут небесный от раздора, как ноты ангельского хора.

***

Окуня из карвалола нерыбачья мать вынимая, уколола палец. Обнимать

пальцем средне-аловатым бледного нерыбака ей сподручней, чем носатым окунем в ЧК

завтракать, не запивая окуня водой, ему сердце извивая общею бедой.

***

Точилка для ножей во хлеву свежей

шубы нескользящей под девицей спящей.

Смирная взалкав скользкого, в рукав

сунулась. Там нож ледяную крош

ку сквозь еду, как волхвам звезду

на себе несет, лезвием трясет.

***

Рубщик сахарного тростника под оливой себя ласка

ет между глаз. А по счету "два" ноги сладкие, как слова

ископаемым лезвием раздвигает. Они вдвоем,

словно луковые уста размыкаются у Христа.

***

Гелием у реки заполняет шар девочка. Уголки в череп ее клошар,

с хари кривой своей атомы уголков, в череп вдыхает ей. Как двенадцать кусков

склеивает в одну рыбу речной водой, по шерстяному дну легкой крошах едой.

***

Золотко трепыхается. От трепыханий тех явственно задыхается, довысекуя грех

тело его горячее. Палка на теле том пала, куда стоячее сердце своим хвостом

стукнуло, бесноватое. Тридцать из-под хвоста золотку жгут косматое место внизу живота.

***

Турок, как соловей щелканьем отрицание изъявляет, что нос кривей пространства, откудова цание

мер, цание-бря и другие, цанию сущему вопреки, вострубив, вылетают нагие, словно русские дураки.

***

Жало скорпиона голая из лона

треугольного сама удаляет, как бума

гу из Писания Святого. Скорпиона она дого

няет на самой наготе своей немой.

***

Калека ходит в ситце. Мускул его лице

вой нежнее шелка. Череп ангельский, как челка

Гитлера неубиенного слаще ситца бренного

на плечах калеки в глубине аптеки.

***

Изюбр саморазрушается. Хармс Заточник, словно хвост, весь позади, но распушается он впереди. Туда и дрозд

сам похотливый не взлетает. Горушка лысая оттуда сюда туда себя мотает внутри рогатого сосуда.

***

Эскимос лежит в земле, ком ее под сиськой ле

вой, словно Гоголь у костра развалился так непра

вильно, что прах сверху Гоголя, как страх

набухает справа, звать его Варавва.

***

Штурмовику в Италии на зеленой талии

черный мох яйцо отложил и цо

кает до пятой пламенем объятой

точки щегловитой с воронежскою свитой.

***

Персона в липняке смертная играет, кожу на руке грифелем марает.

Правая божилась. Левая рука пополам сложилась. Грифель, как Лука

правую мазюкал руку и мужал, Булгакова баюкал, с мухами жужжал.

***

Черпает остатки купальщица из кадки,

неведомые полому телу ее голому.

Пляшет босиком, брызжет молоком

из груди на обод кадочный, как робот.

Чешется ногой грязной, а другой

немужские люди ей ласкают груди.

***

Пропылился прораб во пустыне. Рукавичками тапки в полы

нье востроносые утирает. Ноги босые убирает

он под задницу тапок из. На Посадницу зырит вниз.

***

Ширину доски в отрезе язвенница в незе

мных мучениях узнает в значениях

с мужем неделимых, целых, дробных, мнимых,

Господу приятственных болей бесприпятственных

для ее томления, похоти, моления

лежа на доске мужниной тоске.

***

Алконост неоперенными лапмами с лица, воздухоблагорастворенными хвостик леденца

отцепляет петушачий. Сладость под хвостом вся сжимается в мышачий хвост не на пустом

месте лика алконосьего. Подбородок там двойной сверху образа безосьего пляшет, как стальной.

***

Добыв пушнины много, охотник себя строго

за вихор хватает, ноги заплетает

в длинную косицу, между них лисицу

сжал и не пускает, ватные спускает

брючки он на пленницу, Блочью современницу.

***

Цыпкою, как искрой, сидючи у огня, первой, а не второй утешился после дня

трудового уликотес. Третья цыпка напротив глаз разгорается не всерьез. Утешиночек в ней запас

невелик, словно не чесал междуципие на лице триединый, и не тесал он в Освенциме на крыльце.

***

Харчи плохие хороши. Через разверстия любые из вынимателя души они, как небо, голубые

вольнее зрения текут. Он их не трогает руками, пока родители пекут ему хлеба, но языками

харчатам щелкают вослед. Сын-выниматель над харчами рукой вздымая пистолет, случайно хлопает очами.

***

Черновласый врач скальпелем сверкучим лапника для прачки накрошил - едучим

ложем для непарных двух ея душистых, вдольразлучезарных конечностей пушистых.

Разин в поперечности ложе вороша, прачкины конечности приручал, поша

рив меж лапнинками порошка них на. А врача картинками мучала княжна.

***

Щурится безногий. Он - не инвалид. Торс его пологий будто бы бурлит,

словно бы торсячья влажность поднялась, а тоска телячья именно вплелась

в Еву осемьногую, выплелась с утра в ямину пологую, съела осетра.

***

Мясо в еду иудей наду

тый сначала нача

льнику бега с разбега

добавляет медвежье, уве

ренный в том, что крестом

мясо в еде, словно нигде

и кроме сложится в Моссельпроме.

***

Изюм в избу из льда краля вбухивает, уда

ряя по изюму так, что на полу верстак

как стоял, так и стоит у прялки.

***

Амбал-река от волгаря вблизи никакакая ря

дом, как нерека она печет на стороне, с какой течет

Амбал-звезда, а неволгарь песок кидает на букварь.

***

Едок на мураве, Иудович спя, сам не ведает, что ни пяди под муравой, однако и нет тверди или монет.

***

Земляничника возле Невы на вырубке, пара нукерок него вблизи, круглые блики, будто китов в землянику и рядом, и на Арарат, иначе куда, а твари тень отбрасывают из-под мини, которые сари.

***

Посол во кручине стоячей волен красиво послить на посту в божьем тумане, а не иначе, тем паче виснуть в саду, словно оса в Аду.

***

Утица с массовиком, который окреп соусыхаются в хлеб на какомибо месте, либо двое не вместе с местом своим, а Рим на том тридцатьсветешестом, то бишь не свет, но довесок, но тем воронежней место оно.

***

Овеяло бы овчарку холодом, но в триумфальную арку голуба она, с инородцем на сердце, будто еврей, входит быстрей-быстрей.

***

Важнецкие щи на щиколотку купец понемногу, но сам на нее, как губитель склонившись над ней, проливает остаток дней.

***

Драже разноцветное тяте сразу оттягивает на теле, сначала ленивом его, а потом полуголом, лучепреломное место, то ли тканое, как кули.

***

Буй-тур к единственной ей запятая к роднулелотовице своей холодающей он, ако орел запятая однако к дочке заоблачнозанулевой поспешает, но, дословно, тур запятая словно араб-полиглот обалдевает от запятой, босый к нулю по-морю пятится, ой, от столбового семита, с ледяного катка соляного прочь, прочь, гойкая громко, сволочь, после еси, то бишь семи, а в Вавилоне семитка жмет его буйную дочь.

***

Водоношеновичку в уши надуло, а голову напекло ночью под дубом, будто бомбе живой в шелесте голосов несовместных с нашествием местных мер и весов.

***

Неулыба за самым синюшным поленом помучился и, не надколов его, и по воле очей своих не колеблясь, вдруг, будто борец сумо уморительно съежился в черную лунку у врат ленивого Галилейского моря, то бишь в лукавого, устойчивого к злу.

***

Скучает честной дурачина-новатор, страус торчит в ночи за его спиной и не ест, то бишь не спит, потому как на Эму Ной навалился, дабы забота земная набегала сердца болезнь себе.

***

Репей визитеру на свободное платье разок спланирует своеобычно с висячего сада, видимо среди ночи четырежды шерстьяной за двадцать четыре прялкочаса.

***

Тело длинношеее мины в тени ленивого агнца то же, что он, убиенный, теряющий в весе неведомо от потрясений каких третьевошних, а кабы не так, так бы и тенькал какашками и ромашками римский плетень.

***

Готовальню, ногу под жопу поджав, отворяет чертежник подвижный, черпает циркуль и грифелей сахарных кучку, и воду сосет ледяную, возится с хлебными принадлежностями, сидя на кочке в ауле.

***

Ябедник семейный синий на мраморе сером сидит, семижильнец, грозит шалуну трепетному тремя пальцами половину секунды, другие семь полосатых загибает, стукает ими по, по, по ведру.

***

Ольге Погодиной

Лилейное чело чечеточника, как бы не стал он лущить и браниться, и на брата идти, раскрасавца, под раскатами грома гроши горохового царя отнять, все равно трижды серебрится чело тридцатью слезами, девяносто разиков плеть желтеет на сером осле.

***

Ольге Погодиной

Колеблет ветер красивые вещи, тоны сердца чисты у вора, возлюбленного ловцом, вдвойне несть числа жизнелюбивым поступкам, ступает по воде, аки по суху вор, до краев тленными налился вещами, из гроба восстал после сна.

***

Ольге Погодиной

Угли глушит Низами - шифровальщик на луговине низкой и терпеть не может педерастию на фоне корзин в рейнском пейзаже, и на расправу с берлинянами скор.