"Грач - птица весенняя" - читать интересную книгу автора (Мстиславский Сергей Дмитриевич)

Глава XXIX ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЙ РАЗГОВОР

Вечером в честь прибытия Грача был дан бал. Такая установилась в Лукьяновской тюрьме, в политическом корпусе, традиция: в честь каждого вновь прибывшего — бал.

Это разъяснил Бауману не кто другой, как сам капитан Сулима, обходя после обеденного отдыха камеры.

— Попеть, поплясать, знаете, никому не препятствую, хотя бы и вопреки инструкции. Его величество император Петр Великий изволил говорить: «По нужде и уставу перемена бывает». Согласно оному императорскому решению действую-с. Полагаю: ар-рестанту… виноват, заключенному должно так в тюрьме житься, чтобы никаких жалоб. У меня так дело и поставлено. И вам приятно и нам… Кому убыток, что заключенные после вечерней поверки еще два-три часика погуляют? Или что камеры не запираем? Передачу не ограничиваем: пуд котлет пришлют — мы и пуд передадим. Винца? — Он прижмурился, вздохнул глубоко и сладко, и запах водки стал слышнее в камере. — Сделайте одолжение! Зато с гордостью скажу: арестованные уважают, а высшее начальство в пример ставит. По тюрьмам — где голодовка, где другой какой скандал, а у нас в Лукьяновхе — мир и тишина-с…На последнем слове он споткнулся и засмеялся. — Насчет тишины, впрочем, нельзя сказать, чтобы очень. Даже наоборот: придумали при танце в жестяные банки бить! Такой, честное слово, звон — стреляй, слышно не будет.

— А вы разве собираетесь стрелять? — рассмеялся Бауман.

Капитан вытаращил белесые и мутные свои глаза:

— Нет, зачем?.. Я так, к слову.

Он посумрачнел, точно вспомнив что-то, и ушел, сердито прикрыв, даже прихлопнув дверь одиночки. Баумана поместили «почетно» — в одиночку с Бобровским вместе.

Бауман удивленно глянул капитану вслед:

— Чего он?

Бобровский потрогал пальцем лоб:

— У него ж не все дома: допился. Видел, как у него руки трясутся? Поэтому приходится поторопиться с… эвакуацией. Свободой мы здесь пользуемся действительно всем российским царским тюрьмам на зависть: камеры не запираются, передача каждый день, неограниченная. Крохмаль заграничные газеты нелегальные получает.

— Неужели и вино передают?

Бобровский засмеялся:

— Вино? Нет. Ром и коньяк. По таксе: одна бутылка нам, одна — ему, Сулиме. Ты думаешь, он бескорыстно, так сказать, служит у нас «на посылках», как ворчит старший надзиратель корпуса?.. Ты его, кстати, остерегайся: безусловный гад… Сулима от каждой передачи питается… отчего ему и не мирволить нам! Но с такими типами можно в любую минуту ждать поворота на сто восемьдесят градусов: сегодня-все распущено, а завтра-так завинтит тюрьму, что и не дохнешь.

Бауман кивнул:

— Что ж, чем скорее, тем лучше. За чем задержка?

Бобровский подсел ближе и еще больше понизил голос:

— С нашей стороны — все готово. Бежать будем через стену, из задней клетки. Как — ты уже сам сообразил: со «слона» закинем якорек-кошку на гребень; лестницу приготовить есть из чего. Со стены спустимся на веревке: «невесты» каждую передачу доставляют пеньки понемножку. Из нее Литвинов и другие вьют веревку в цейхгаузе. Литвинов ведь цейхгаузом заведует. Запрутся там, будто для проверки, и вьют.

— Так что — и на стену и со стены?..

Бобровский кивнул:

— Да. А за стену — только выбраться. Там буераки, бурьян, овраги — черт знает что: пустырь.

— А караулы?.. Разве караула или дозоров нет?

— В том-то все и дело, что караулы снимают в восемь вечера, то есть после вечерней поверки, когда все должны быть в камерах, под замком. Сулима же скрывает, понятное дело, что мы у него гуляем после часа поверки… до одиннадцати… до полной темноты, словом. Понял?

— Чистое дело! — с восторгом сказал Бауман.- Taк в чем же, в конце концов, дело?

— В двух пунктах зацепка, — нахмурился Бобровский. — Во-первых, денег нет. Ведь бежать — мало, надо сейчас же разъехаться. А нас одиннадцать человек. Ну хоть по две сотни на человека надо бы. Да расходы на побег… Меньше как двумя, двумя с половиною тысячами не обойтись. А откуда возьмешь такую уйму?

— Деньги — дело все-таки, в конце концов, наживное, — сказал Бауман, разваливаясь на койке. После долгих скитаний он чувствовал себя здесь, среди своих, уютно и радостно, как будто вернулся домой. — Когда выскочим, легче будет достать. Сейчас-то деньги есть хоть какие-нибудь?

— «Невесты» передали, — усмехнулся Бобровский. — По сотне на брата.

— По сотне! — воскликнул Грач и даже привстал от негодования. — И вы еще колеблетесь!

— Во-первых, не кричи! — оборвал Бобровский. — У тюремщиков здешних хоть и ослиные, а все-таки уши. Па сто рублей далеко не уедешь. А в этом деле, сам понимаешь, главное, самое главное — необходимо, чтоб дело прошло чисто, без малейшего провала. Политический эффект будет полным только в том случае, если никого не поймают, если мы сорвем им искровский процесс полностью. Ты представляешь себе, какой будет гром! Массовый побег, какого в истории тюрем российских никогда еще не было.

Бауман сделал гримасу:

— Признаться, условия для побега не так уж трудны: при таком режиме не одиннадцать человек — вся политическая тюрьма может уйти. Я боюсь поэтому, что впечатление будет не такое громоподобное, как нужно б.

— Будет! — уверенно кивнул Бобровский. — Что, ты думаешь, они сознаются, что у них такой был допущен режим? Ого! Когда мы с тобой прочитаем рапорты здешнего начальства о побеге, мы за животики будем держаться — такого они накрутят. Я не я буду, если не окажется, что мы вырвались после отчаянной борьбы против охраны и в итоге необычной какой-нибудь хитрости. Не удивлюсь даже, если они подстрелят кого-нибудь из своих специально затем, чтобы свалить на нас…

— Кар-ра-ул! — донесся из коридора отчаянный крик.

— Мальцман! — опознал голос Бауман.

Он сорвался с койки прыжком. Бобровский перехватил его за руку. Крик повторился, еще отчаянней:

— Кар-ра-ул!..

Бобровский, придерживая за руку Баумана, открыл дверь. Посреди пустого коридора стоял Мальцман и кричал благим матом.

— Никто не идет, ты видишь, — с удовольствием удостоверил, отпуская Баумана, Бобровский. — Соображаешь? Мы специально тренируем стражу такими фальшивыми тревогами. Сначала на крик вся тюрьма сбегалась, до начальника включительно, а теперь хоть полсуток кричи — никто не шелохнется, даже дежурный по коридору надзиратель. И если кто-нибудь подымет вопль, когда мы будем в клетке у себя, на стенке, заниматься гимнастикой, он может надсаживаться, сколько будет угодно.

Бауман вернулся в камеру и лег опять.

— Я вижу, дело у вас действительно на мази. С деньгами — ерунда! Хватит по сотне… Да, а второй пункт — почему задержка? Ты так и не сказал.

— Второй сложней, — вздохнул Бобровский, присаживаясь снова на койку. Кошки нет.

— Вот это посерьезней, — нахмурился Бауман. — Без кошки ничего не выйдет.

— Заказали мы ее давно. Связь с волей у нас ежедневная. Надо сказать, у всех почти, как водится, «невесты», — продолжал Бобровский. — Пропускают их пока на свидания невозбранно. И сделать кошку, конечно, штука нехитрая. А вот как передать? В пирог эдакую махину не запечешь, да и надламывают пироги, по инструкции. В конфетную коробку ее тоже не спрячешь.

— Д-да! — Бауман прикрыл глаза, соображая. — Надо придумать.

— Думай не думай… Мы уж всё, кажется, перепробовали. На риск нельзя идти, ты сам понимаешь. Ежели сорвется — и новый пункт обвинения готов: попытка побега, и, главное, с режимом нашим покончено. Тогда уж не сбежать.

— А здесь, в тюрьме, никак нельзя изготовить как-нибудь… собственными средствами?

— Можно, — кивнул Бобровский. — Был и такой план: заказать уголовникам. Тут, при тюрьме, кандальная есть мастерская: кандалы и цепи куют, работают арестанты-уголовники. За хорошую плату можно было б условиться. Даже предложения с их стороны были…

— Ну так что?

— Опасно. Выполнить-то заказ — выполнят, а потом могут выдать. Ведь все-таки взломщики, воры, убийцы… В последний момент могут продать… Нет! Надо что-нибудь понадежней придумать… Ты бы, между прочим, заснул пока. А то вечером, на балу, будешь кислым.