ОДД СУЛУМСМУЕН ГРЯДУЩАЯ КАТАСТРОФА

^{4}

Ненастью, казалось, не было конца. Дул сильный ветер, лил дождь, пока однажды утром вдруг не прояснилось, брызнули солнечные лучи, и глянцем заблестела зеленая листва деревьев. Горделиво стоял красный бук, всем своим видом заявляя, какой он вырос крепкий и могучий, какая у него пышная, раскидистая крона. Среди ее зелени медью сияли красные листья. Ближе к стволу зеленели маленькие веточки, листья на них еще не распустились до конца. Как воплощение мира и покоя выстроились в ряд елочки с молодыми побегами, тонкими и прозрачными.

Солнце припекало все сильнее, воздух был напоен ароматом цветов. В зарослях чайных роз жужжали пчелы, купаясь в солнечных лучах, заливался жаворонок. Поверхность пруда сплошь заросла желтыми кувшинками, которые как бы скользили по его глади, оставался лишь один незаросший участок, где резвились водоплавающие птицы. Чуть шелестел листвой ветерок. Трепетали листья осины, пробегала рябь по ивовой листве.

Под тентом на лужайке за завтраком сидели муж и жена. Они не разговаривали между собой, лишь изредка раздавались их восклицания.

— Какой чудесный день, — говорила она.

— Наконец-то дождались, — вторил он.

И они вновь замолкали, стараясь ничем не нарушать окружающей их гармонии; продолжали есть, выпили еще по чашечке кофе, просмотрели вчерашние газеты.

Они испытывали умиротворение, чувствовали себя под защитой этого чудесного дня. То, чего им так не хватало, наконец пришло. Сияние солнечных лучей, аромат роз, шелест листвы.

Наступил день, когда можно разуться и ходить босиком, размять, наконец, затекшие в ботинках пальцы, скинуть с себя одежду, в которую закован большую часть зимы…

— Как по бархату ступаешь, — произнес он, хотя, собственно говоря, ему еще никогда не доводилось ступать по бархату.

Как хорошо в такой день бродить вокруг, и жара не докучает, под деревьями много тени, дрожащие солнечные блики проникают сквозь листву в глубину травы.

В такой день останавливаешься у розового куста и обрываешь увядший лепесток, срываешь несколько цветков в саду, чтобы поставить их в вазу на обеденный стол. В такой день так хорошо сидеть и тихо разговаривать просто так, ни о чем.

— Пережить в своей жизни день такого совершенного покоя! — произнесла она.

— К тому же сегодня воскресенье, и мы слышим звон колоколов, как неотъемлемый аккомпанемент к царящему вокруг МИРУ, хотя это всего-навсего перезвон металлических колокольцев.

— Колокольцев более не существует. Об этом, насколько я припоминаю, не раз писалось в "Приходской газете", хотя мы совершенно не обязаны ее читать, а следовательно, и знать это.

До них снова донесся звон церковных колоколов, призывающих верующих, но отнюдь не их. И все же они не могли быть совсем равнодушными к "благой вести" только потому, что избегали проповедей."

— Мне так не хватает существования того, кого можно было бы возблагодарить за такой день. У меня с детства осталась привычка всегда благодарить за незабываемое.

Он улыбнулся и легонько похлопал ее по руке:

— Давай возблагодарим Судьбу, — сказал он. — Во всяком случае, это то, что можно себе представить.

Солнце садилось. Тени стали длиннее. На небе не было ни облачка. Вечер тоже обещал быть прекрасным.

День угасал. Они "сорвали день", словно цветок или фрукт, как сказал древнеримский поэт. С явной грустью вспомнил муж школьные годы, уроки, когда изучали Горация: как давно это было! Сейчас это время кажется ему еще более далеким, чем нетерпеливый крик матери, зовущий его из соседского сада: "Иди домой кушать, немедленно".

Он снова коснулся ее руки.

— Как прекрасно осознавать себя счастливыми, правда? Ведь чаще всего это понимаешь, когда счастье уже ушло, когда слишком поздно.

— Да, — прошептала она. — Но я не смею говорить о нем вслух. Счастье такое хрупкое. Сразу же рассыпается в прах, как только заговоришь о нем.

— Тогда это не настоящее счастье, если оно такое непрочное.

На террасе стояло блюдечко с молоком для ежика, который каждый вечер доставлял им радость своим приходом. А сегодня вечером? Разве он не приходил? Она крепко сжала его руку.

— Ежик убит! — произнесла она.

Теперь они оба уже заметили: по траве тянулся кровавый след, ежик, вероятно, шел от проезжей части в сторону дома, чтобы спокойно умереть под ступеньками их крыльца.

— Что это означает? — спросила она.

— Боже мой — «означает»! Что же может такое особенное означать тот факт, что еж попал под машину? Разве мы, кстати говоря, не опасались этого? Ведь на нашей тихой улочке движение постепенно становится все более оживленным. «Означает», сказала ты. Означает ли чтонибудь тот факт, что ты моргаешь глазами? Или то, что я сейчас чихнул? Утром я закопаю ежа.

— Ты его закопаешь, но это отнюдь не означает, что история с ежом будет закончена.

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, что мы были слишком счастливы. Какое мы имели на это право!

— Возьми себя в руки, — неестественно громко проговорил он. — Мы ведь с тобой не суеверны. Ты просто чересчур насмотрелась фильмов ужасов по этому чертову телевизору, — решительно добавил он.

— Блюдечко с молоком! — повторяла она как заклинание.

— Неужели мы должны чувствовать угрызения совести из-за того, что слишком мало заботились о еже?

— Мы верили в то, что сможем противостоять мировому злу с помощью блюдечка с молоком, — сказала она с горькой усмешкой.

Вечером она прикорнула в его объятиях и никак не хотела уходить в свою постель.

— Можно я останусь у тебя?

— Но разве тебе совсем не хочется спать?

— Я не смогу заснуть в своей постели, мне там так одиноко.

— Оставайся со мной, — сказал он великодушно, — но чего же ты боишься?

— Ах, если бы я только знала это определенно, тогда бы я не боялась, — проговорила она загадочно.

Кажется, она даже расплакалась.

— Мы не должны предаваться унынию, — проговорил он с деланной бодростью. — Утро вечера мудренее.

— Ничего подобного, — прошептала она. — Мир не меняется с воскресенья на понедельник.

Глубокой ночью он перенес ее в ее собственную постель. Она проснулась с криком.

— Мне приснился такой ужасный сон, он был такой явственный! Его галстук был забрызган кровью!

— Чей это — "его"?

— Того, кто пришел убить меня. Ведь он пришел именно за этим. И у меня не было другого выхода, как громко закричать, чтобы проснуться и тем самым спастись.

— Ну вот и хорошо, — проговорил он успокаивающим тон ом. — Ну кому же придет в голову убивать такую хорошую девочку, как ты?

— Не говори глупостей. Все было так реально, как то, что я разговариваю с тобой. Представь себе, я даже успела заметить на его левой руке перстень. Широкий золотой перстень с плоским черным камнем. Я подумала: "Разве убийцы носят перстни?" Представляешь, в момент смертельного страха я задавала себе этот вопрос.

— Сны бывают странные, — сказал он.

— Сны бывают вещие, — закончила она.

На следующий день он похоронил ежа в самом дальнем уголке сада. Выкопал аккуратную глубокую ямку: пусть земля ему будет пухом.

Она ждала, пока он войдет в дом.

— Ты подумал о том, какие приготовления нам нужно сделать на тот случай, если начнется война? — спросила она.

Он пошел в ванную, чтобы помыть руки и закричал оттуда:

— Боже мой, что за странный переход от ежа к войне. У тебя совсем сместились представления о масштабах событий. Никакой войны не будет. И ты не имеешь никакого права говорить: "Если начнется война". Тот, кто произносит такие слова, сам накликает войну. Кроме того, никто не осмелится начать войну первым. Речь может идти только об ответном ударе.

— По-моему, и в прежние времена говорили то же, — ответила она. — Почему мир не пытается противостоять этому? А сильные мира сего? Политические лидеры, которые, казалось бы, должны осознавать это не хуже нас. Ты видишь, куда мы идем? Ты осмеливаешься посмотреть правде в глаза? Недолго нам осталось! Ты помнишь то воскресенье, когда мы целиком погрузились в состояние сентиментального счастья. А кровавый след ежа на траве возник, как черное облако на горизонте, предвещающее ненастье в ясный день.

— Попытаемся найти правильные ориентиры, — произнес он слегка нравоучительным тоном.

— Их не существует. Пытаться найти их — значит, выдавать желаемое за действительное. Что мы будем делать, когда начнется война? Я требую прямого ответа на прямой вопрос. Не можем же мы просто сидеть и ждать!

Он снисходительно вздохнул.

— Прежде всего тебе нужно успокоиться. Чего, собственно, ты страшишься, ведь мы все находимся в равном положении!

— До начала войны всего один шаг, рано или поздно она начнется!

— Но ведь угроза смерти существует всегда. Мы ведь знаем, что рано или поздно умрем, но все же сначала стремимся жить!

Может быть, она уже жаждала катастрофы, коль скоро катастрофа неизбежна? У нее даже появилось чувство торжества, что именно ей выпало знать о грядущем, тогда как другим оно было неведомо, и меньше всех ее мужу. Она не желает идти ко дну как слепой котенок. Она хочет видеть все до последней минуты, хочет осознавать происходящее.

Несколько дней спустя им понадобилось вызвать водопроводчика из-за пустяковой неполадки, неисправности крана с горячей водой. Когда сняли раковину и поставили ее на пол, обнаружилось, что задняя стенка дома сплошь покрыта плесенью, та самая стена, которую архитектор в свое время охарактеризовал как "безумно надежную", поскольку она была облицована по последнему слову строительной техники. "Полная гарантия от мышей и крыс", — добавил он тогда. А вот теперь водопроводчик, напротив, заверяет их, будто "ничто в этом мире не может считаться подлинно надежным".

— Я вижу плесень и в других местах. — Она оживилась. — Весь мир покрыт плесенью, — воскликнула она патетически. — Можно снести эту стену, и архитектор спроектирует новую. Это не составит труда. Но какую стену можно воздвигнуть против всех мировых невзгод?

— Ты становишься такой же фаталисткой, как Пандора, — заметил он нехотя. Эта плесень его тоже насторожила. Если в доме завелась плесень… — Хорошо, что мы заметили ее вовремя, — сказал он нерешительно.

— Напротив, мы обнаружили ее слишком поздно. Постоянно пытаемся успокоить себя чем-то. Вроде того, как пишут в газетах: "Современная ситуация не дает никаких оснований для паники". А в то же время на другой странице, в передовой, сообщается, что не хватает бомбоубежищ. "Кроме того, ощущается недостаток в противогазах для детей до трех лет. Правда, счастливцы от трех до семи вполне обеспечены". Выходит, традиционная война — наилучший выход. А рано или поздно война начнется…

— Но, позволь, — произнес он устало, уже без особой уверенности в голосе. — Мы же сами себе придумываем все эти страхи.

Постепенно вечерами стало раньше темнеть. Он зажег одну из уютных ламп.

— Я боюсь, что налетит мошкара, — проговорила она.

Он выключил свет. Несметное множество этих полуночников. Омерзительные существа с вытянутыми тельцами и складывающимися крыльями, непостижимые, неуловимые, никогда не знаешь, откуда они берутся, только знаешь, что они есть. Они запускают свой отвратительный хоботок куда-нибудь в вырез платья. А как только ты хочешь их отогнать, начинают соскальзывать вниз, пытаешься их прихлопнуть, но не тут-то было. Им нет числа, они вездесущи. Такое чувство, словно они опутывают человека сетью. Так и будешь лежать беспомощно в этом облаке трепещущих ножек и крыльев.

Роковой час все приближался. Теперь у них не было сомнений: им ничего не остается, как эмигрировать в другое полушарие, в Австралию. Они отправятся туда и займутся разведением овец. Как это им не приходило в голову раньше!

— Разводить овец — это замечательно, — прошептала она, как бы заранее готовясь встретить его возражения.

Им следует продать имущество, расторгнуть контракты по страховым полисам, и тогда у них не только хватит денег на билеты, но и окажется в руках кругленькая сумма, начальный капитал на время первых трудных лет. Им следовало бы быть крестьянами. Теперь они станут ими. Будут жить беззаботно и беспечно, как птицы в небе.

Он снисходительно засмеялся, пытаясь скрыть тревогу.

— Сначала мы с тобой посетим врача, а уж потом отправимся в Австралию.

После этого она более не говорила об Австралии. Но постоянно держала эту часть света в своих мыслях. "Когда ситуация обострится настолько, что он наконец осознает это (собственно говоря, это произошло уже давно), тогда они уедут". Она планировала их отъезд в мельчайших деталях, каждый день понемногу, чтобы все было совершенно ясно в тот момент, когда это станет актуальным, а этот момент наступит рано или поздно.

Однажды им принесли свежий номер "Военных новостей", и она с жадностью набросилась на него. Пусть посвященные скажут свое слово. В передовой статье говорилось о "глобальной стратегии великих держав" и о том, что сила современного ракетного оружия такова, что на нашей планете нет места вне пределов его досягаемости.

"Австралия — единственное пристанище всех несчастных, — подумала она. — Место, где пасутся мирные овечки".

Ей хотелось смеяться, слез больше не было. Неужели они и в самом деле собирались ехать в Австралию? Опять ее чуть не одурачили.

— Слава тебе, господи, — пробормотала она.

— Ты делаешь из мухи слона.

— Но мы ведь замечаем признаки надвигающейся опасности! — воскликнула она.

— Это ты замечаешь их. Нет, тебе непременно нужно показаться врачу! ("Неужели тебе самой не ясно, как ты нуждаешься в этом!")

— Сегодня я наконец была у него, — сказала она. — У врача.

Они сидели за послеобеденным кофе. В такое время дня возможности для взаимопонимания обычно кажутся безграничными.

— Ну что сказал врач? — он отложил газету.

— Назвал это "неврозом страха". Он так небрежно произнес это нелепое выражение, будто выпустил дым от гавайской сигары.

Он снова взял в руки газету.

— Мне уже начинает казаться, что ты жаждешь катастрофы. Ипохондрики вроде тебя готовы даже умереть, лишь бы показать, как они правы.

Красота природы, которая захватила их в тот далекий день, теперь представлялась ей загадочной, безудержной, кричащей, коварной.

— Эта летняя красота была такой неестественной, — вспомнила она. — То ли дело зимний день, чистый, целомудренный, не способный лишить человека душевного покоя.

— А когда придет зима, ты опять, боюсь, будешь говорить то же. Ты теперь принадлежишь к тем несчастным, которые рано или поздно начинают отрицать весь божий мир.

Он никак не мог заставить ее регулярно есть, нормально спать. Казалось, она решила вычеркнуть себя из активной жизни, и кто же был в состоянии переубедить ее, если она сама захотела, чтобы все было именно так? Если в ожидании, по ее мнению, неизбежного она пристально вглядывалась только в это неопределенное грядущее, а не в обыденную реальность. Всей своей неугомонной душой она страстно ждала того Дня, который отбросит ее страх в костер, как ненужную тряпицу.

И вот наконец настал День, который она предчувствовала, которого так боялась, что кровь стыла в ее жилах. Пришел День, отбросивший мучительное время ожидания и выполнивший свою миссию палача.

Она металась в бреду, не зная, куда преклонить голову, чтобы обрести покой. Обрести покой на дне безграничного, всепоглощающего Ничто!

Она призывала смерть. Ведь теперь она твердо знала: Смерть — это не последний враг. Смерть — это последний ДРУГ.