Боб ШОУ ПУТЕШЕСТВИЕ В ЭПИЦЕНТР

Мой палец лежит на черной кнопке. Улица за окном выгладит безмятежно, но на этот счет я не обманываюсь — там меня ждет смерть. Мне казалось, я готов к встрече с ней, однако теперь меня охватывает странное оцепенение. Оставив все надежды на жизнь, я все еще не хочу умирать. Подобное состояние напоминает мне состояние мужчины, чей брак разваливается (об этом я могу судить достаточно авторитетно), но у которого не хватает выдержки или инициативы для собственного романа. Такой мужчина, собравшись с духом, может смело и с вызовом глядеть в глаза другой женщине, но втайне мечтает, чтобы она сделала первый шаг, потому что, несмотря на его стремление, сам он на это не способен. Так и я трепещу в нерешительности на пороге одной из тысяч дверей, за которыми живет смерть.

Мой палец лежит на черной кнопке.

Небо тоже выглядит мирно, но кто может знать? Возможно, именно сейчас где-то там, в свинцовом океане ветров, самолет готовится высвободить из своего чрева маленькое рукотворное солнце. Или в стае ложных целей и кувыркающихся обломков носителя проходит верхние слои атмосферы боеголовка баллистической ракеты. Целый город исчезнет со мной, но пока я еще могу выдержать мысль о семидесяти тысячах смертей: лишь бы хватило времени исполнить задуманное до того, как в небе расцветет и набухнет огненная комета.

Лишь бы хватило времени нажать черную кнопку.

Левая рука висит безжизненной плетью, ручеек крови стекает в ладонь, заставляя невольно сжимать кисть, цепляться за эту жизнь. Я не могу найти отверстие в рукаве, куда вошла пуля: ткань сомкнулась вокруг него, словно перья птицы, и это кажется странным. Хотя что я понимаю в подобных делах?

Как случилось, что я, математик Лукас Хачмен, попал сюда? Это должно быть интересно — обдумать все. События последних недель, но я устал, и мне нельзя отвлекаться.

Я должен быть готов нажать черную кнопку.

Хачмен взял со стола лист бумаги, еще раз взглянул на текст и почувствовал, как что-то странное происходит с его лицом. Ощущение ледяного холода, возникнув у висков, медленной волной прокатилось по щекам к подбородку. Там, где проходила волна, поры открывались и закрывались неровной границей, какая бывает от ветра на хлебном поле. Кожу слегка покалывало. Хачмен приложил руку ко лбу и понял, что его лицо покрылось холодным потом. "Холодный пот, — подумал он, невольно схватившись за возможность сосредоточиться на чем-то тривиальном. — Оказывается, это не просто фигуральное выражение…"

Он отер лицо и встал, ощущая необычную слабость. Лист бумаги отбрасывал солнечные лучи прямо в лицо и, казалось, светился зловещей белизной. Лукас уставился на плотно нанизанные строчки, но его сознание упорно отказывалось принимать то, что они описывали. "Господи, какой безобразный почерк! В некоторых местах цифры в три-четыре раза больше чем обычно. Очевидно, это должно говорить о слабости характера…"

Неясный цветной силуэт, что-то розовато-лиловое двинулось за дымчатой стеклянной перегородкой, отделявшей кабинет Хачмена от комнаты секретарши. Он судорожно схватил листок и, скомкав, спрятал в карман, но цветное пятно направилось не в его сторону, а к коридору. Лукас приоткрыл разделяющую их комнаты дверь и взглянул на Мюриел Варили. Ее лицо напоминало ему настороженное лицо благонравной деревенской почтальонши, а чрезмерно пышная фигура, видимо, служила ей постоянным источником смущения.

— Ты уходишь? — спросил Хачмен первое, что пришло в голову, в который раз окидывая взглядом ее маленький, задушенный картотечными шкафами кабинетик. Рекламные плакаты бюро путешествий и горшки с цветами, которыми Мюриел пыталась его украсить, лишь усугубляли впечатление замкнутости и тесноты.

Она со сдержанным вызовом посмотрела на свою правую руку, уже вцепившуюся в дверную ручку, перевела взгляд на кофейную чашку и обернутую в фольгу плитку шоколада в левой, затем на настенные часы, показывавшие 10:30 — время, когда она обычно уходила на перерыв к другой секретарше дальше по коридору. Все это молча.

— Я просто хотел спросить, где сегодня Дон? — продолжал плести Хачмен. Дон Спейн сидел в кабинете по другую сторону от Мюриел и занимался бухгалтерскими расчетами.

— М-м-м… — Лицо Мюриел исказилось осуждающей гримасой, и только глаза за темными стеклами очков, предписанных врачом, оставались скрытыми от Хачмена. — Он будет только через полчаса. Сегодня четверг.

— А что бывает в четверг?

— В этот день он занят на своей другой работе, — уже на пределе терпения ответила Мюриел.

— А-а-а, — Хачмен вспомнил, что Спейн устроился составлять платежные ведомости для маленькой пекарни на другом конце города и по четвергам ездил сдавать работу. Как часто указывала Мюриел, вторая работа — это нарушение правил, но на самом деле главным источником ее раздражения было то, что Спейн частенько заставлял ее печатать деловые бумаги, касающиеся пекарни. — Ну ладно, беги пей кофе.

— Что я и собиралась делать.

С этими словами Мюриел вышла и плотно закрыла за собой дверь.

Хачмен вернулся к себе и достал из кармана скомканный расчет. Взяв листок за угол, он поднес его к металлической корзине и поджег с другого конца от тяжелой настольной зажигалки. Бумага неохотно разгоралась и вдруг вспыхнула с неожиданно большим количеством зловонного дыма, и в этот момент дверь в приемную Мюриел открылась. За стеклом появился серый силуэт, размытое пятно лица двинулось к его кабинету. Хачмен бросил бумагу на пол, затоптал и спрятал остатки в карман одним молниеносным движением. Секундой позже Спейн просунул голову в дверной проем и улыбнулся своей заговорщицкой улыбкой.

— Привет, Хач! — хрипло произнес он. — Как дела?

— Неплохо. — Лукас покраснел и, поняв, что это заметно, смутился еще больше. — Я хочу сказать, все нормально.

В предчувствии чего-то важного улыбка на лице Спейна стала шире. Этот маленький лысеющий неопрятный человек отличался почти патологическим стремлением знать все, что можно, о личной жизни своих сослуживцев. Предпочитал он, разумеется, информацию скандального характера, но за неимением таковой был рад любой мелочи. За прошедшие годы у Хачмена развился просто гипнотизирующий страх перед этим вынюхивающим, выспрашивающим хорьком и его терпеливой манерой вызнавать то, что его не касается.

— Кто-нибудь меня спрашивал сегодня утром? — Спейн прошел в кабинет.

— Не думаю. Можешь теперь неделю ни о чем не беспокоиться.

Спейн моментально распознал намек на вторую работу, и его взгляд на мгновение встретился со взглядом Лукаса. Хачмен тут же пожалел о своей реплике, почувствовав себя как-то замаранным, впутанным в дела Спейна.

— Что за запах? — На лице Дона отразилась озабоченность. — Где-нибудь горит?

— Корзина для бумаг загорелась. Я кинул туда окурок.

— В самом деле? Ты что, Хач? — В глазах Спейна появилось взволнованное недоверие. — Этак ты все здание спалишь.

Хачмен пожал плечами, взял со стола папку и принялся изучать ее содержимое. В папке были собраны выводы по испытаниям опытной пары ракет «Джек-и-Джилл». Все, что ему было нужно, он уже знал, но надеялся, что Спейн поймет намек и уйдет.

— Ты вчера смотрел телевизор? — с самодовольством в голосе спросил Спейн.

— Не помню. — Хачмен нарочно усердно принялся листать пачку графиков.

— Ты видел, там была такая беленькая штучка в эстрадной программе Морта Уолтерса? Она еще петь пыталась.

— Нет.

Хачмен, по правде говоря, видел певичку, о которой говорил Спейн, но не имел никакого желания вступать в бессмысленный разговор. Тем более что видел он ее довольно кратко. Он оторвал взгляд от книги и только-только заметил на экране женскую фигуру с невероятно раздутым бюстом, когда в комнату вошла Викки и с выражением крайней неприязни на лице выключила телевизор, окатив Лукаса холодным, как арктический лед, взглядом. Весь вечер он ждал вспышки, но, похоже, в этот раз Викки спокойно перегорела внутри…

— Певица! — продолжал презрительно Спейн. — Могу представить, как она пролезла на сцену! Каждый раз, когда она делала вдох, я думал, эти баллоны выскочат наружу.

"Что происходит? — пронеслось в голове у Хачмена. — То же вчера говорила Викки… Из-за чего они заводятся? И почему им что-то от меня надо? Можно подумать, это я составляю программы…"

— …Всякий раз смеюсь, когда слышу весь этот шум насчет жестокостей на экране, — продолжал Спейн. — Все это чепуха! А вот о чем будут думать дети, видя перед собой этих полураздетых девиц?

— Очевидно, о сексе, — с каменным выражением лица ответил Хачмен.

— Разумеется! — победно завершил Спейн. — А я тебе о чем говорю.

Хачмен зажмурился. "Этот… Это, стоящее передо мной, называется взрослым представителем так называемого человечества. Спаси нас, господи! Кто угодно, помогите нам! Викки устраивает сцены ревности из-за светящегося изображения в электронно-лучевой трубке… А Спейн предпочитает видеть на экране военные действия где-нибудь в Азии: измученных пытками женщин и мертвых детей у них на руках с окаймленными синевой пулевыми отверстиями во лбу… Изменит ли что-нибудь лежащий у меня в кармане обгорелый клочок бумаги? Я могу заставить нейтроны танцевать под новую музыку! Но сможем ли мы изменить наш чудовищно запутанный мир? Сможем ли прервать зловещий танец смерти?"

— …И все эти девки, которых показывают по ящику. Все они туда же! Будь я женщиной, я бы нажил целое состояние. — Спейн сально хохотнул.

— Только не на мне, — очнулся Хачмен.

— Я не твой тип, да? Недостаточно интеллектуален?

Взгляд Хачмена упал на большой отполированный булыжник, которым он прижимал к столу бумаги, и ему тут же представилось, как здорово было бы двинуть им Спейна по голове. Оправданное уничтожение вредных насекомых…

— Проваливай отсюда, Дон. Мне надо работать.

Спейн противно чихнул и вышел в смежный кабинет, прикрыв за собой дверь. Серый силуэт за стеклом застыл на несколько секунд в районе стола Мюриел. Послышался шорох бумаги, стук открываемых и закрываемых ящиков. Но вот изображение растаяло — Спейн направился к себе.

Хачмен наблюдал эту пантомиму через дымчатое стекло и наполнялся презрением к себе за то, что у него ни разу не достало смелости высказать Спейну все, что он о нем думает. "Я могу заставить нейтроны танцевать под новую музыку, но каждый раз теряюсь перед этим клещом…" Он вынул из сейфа пухлую папку с грифом «секретно» и попытался сосредоточиться над тем, за что ему платили деньги.

"Джек" представлял собой обычную ракету класса «земля-воздух» с простейшей системой наведения-управления, то есть посредством радиосигналов со стартовой позиции. Строго говоря, это была всего лишь новая модификация более ранней вестфилдской ракеты, страдающей от общего для подобных устройств недуга — потери точности управления по мере увеличения расстояния от точки запуска. Специалисты Вестфилда выступили с идеей переноса части управляющей наведением аппаратуры во вторую рэкету — «Джилл», которая должна запускаться через долю секунду после «Джека». Смысл в том, что «Джилл» будет следовать за первой ракетой и сообщать данные об относительном положении «Джека» и движущейся цели — единственный способ сохранить простоту наведения, повысив точность до уровня самонаводящихся ракет. Если все получится, система будет обеспечивать значительную дальнобойность и высокую надежность при относительно низкой стоимости. И Хачмену, как старшему расчетчику Вестфилда, было поручено разработать систему математического обеспечения, снизив количество переменных до такой степени, когда «Джек-и-Джилл» можно будет подключать к чему-нибудь не сложнее обычного прибора управления огнем.

Работа в области, далекой от квантовой механики, мало интересовала Хачмена, но фирма располагалась поблизости от родного города Викки, которая наотрез отказалась перебираться в Кембридж, где Лукасу предлагали интересную работу в Кавендишской лаборатории. Собственно говоря, Викки вообще не хотела никуда переезжать, а Лукас стишком ответственно относился к браку, чтобы думать о разрыве. Над математикой элементарных частиц он работал в свободное время скорее для удовольствия, чем с какими-то серьезными целями. "Удовольствие! Доигрался… — Мысли, которые он упорно пытался загнать поглубже, неожиданно прорвались на передний план. — Мое собственное правительство… Любое правительство… Меня раздавили бы в секунду, если бы хоть кто-нибудь узнал, что лежит у меня в кармане… Я могу заставить нейтроны танцевать под новую музыку…"

Судорожно вздохнув, он выбрал карандаш и, пытаясь сосредоточиться, начал работать. После часа тщетных попыток сделать хоть что-нибудь он позвонил начальнику кинолаборатории и договорился насчет просмотра последнего фильма о полигонных испытаниях "Джек-и-Джилл".

Виды моря, чистого голубого неба в прохладной обезличенной темноте кинозала создавали у него странное ощущение удаленности от всего мира. Темные силуэты ракет планировали, взмывали вверх, маневрировали, оставляя после каждого поворота маленькие облачка гидравлической жидкости. Затем, истощив запас топлива, опускались в море, медленно раскачиваясь под ярко-оранжевыми грибами парашютов. «Джек» упал, а "Джилл"…

— Ничего из этого не выйдет, — раздался прямо над ухом Хачмена знакомый голос. Бойд Крэнгл, заместитель начальника конструкторской группы, незаметно вошел в зал и сел неподалеку. Крэнгл с самого начала выступал против проекта "Джек-и-Джилл".

— А вдруг?

— Никаких шансов, — доверительно прошептал Крэнгл. — Весь алюминий, что мы используем в аэрокосмической промышленности — знаешь, куда он в конце концов попадает? Его плавят и делают мусорные баки, потому что при таком темпе гонки вооружении все наши самолеты и ракеты устаревают еще до того, как успевают подняться в воздух. Так что, Хач, мы с тобой помогаем делать мусорные баки. И было гораздо проще и честнее, а возможно, выгоднее устранить промежуточную Стадию и производить сразу мусорные баки!

— Или орала…

— Или что?

— Это такие штуки, в которые полагается перековывать мечи.

— Точно, Хач, — Крэнгл тяжело вздохнул. — Время ленча. Давай-ка заглянем к «Дьюку» и пропустим по кружечке пивка.

— Нет, Бонд, спасибо. Я беру полдня за свой счет и еду домой. — Хачмен сам удивился своим словам, но тут же понял, что именно это ему и было нужно — побыть одному и постараться привыкнуть к факту, что те несколько уравнений, записанных на клочке бумаги, могут сделать его самым важным человеком в мире. И нужно что-то решать.

Дорога до Кримчерча заняла меньше получаса. Чистое, почти пустое в это время дня шоссе выглядело несколько непривычно. Был свежий октябрьский полдень, и воздух, врывающийся в машину через приоткрытое окно, дышал холодом. Хачмен свернул на аллею к дому, и тут вдруг неожиданно понял: наступила осень. Щедрые дары меди и золота, разбросанные старыми буками, сплошным ковром устилали пешеходные дорожки. "Сентябрь проходит мимо меня каждый год, — подумал он. — И только когда мой любимый месяц проходит, я понимаю, что пришла осень".

Он затормозил у длинного невысокого дома, который отец Викки подарил им после свадьбы. Ее машины в гараже не было. Очевидно, она решила проехаться по магазинам, перед тем как забрать Дэвида из школы. Хачмен намеренно не стал звонить домой перед выездом. Когда Викки заводилась из-за чего-нибудь, он обычно не мог думать о серьезных вещах, а именно сегодня ему хотелось побыть одному, сохранив спокойствие и холодность ума. Еще в дверях мысль о жене вызвала у него цепочку воспоминаний, обрывков прошлого, частично окрашенных оттенками старых ссор и полузабытых разочарований. (Как в тот раз, когда она нашла у него в кармане домашний телефон Мюриел и решила, что здесь кроется роман. "Я знаю, что у тебя с этой толстой девкой… Это тебе даром не пройдет…" Или другой случай: у оператора ЭВМ прямо на работе началось кровотечение, и Лукас отвез ее домой. "Почему именно ты? Помогал ей избавиться от ребенка? Значит, по-твоему, женщина сошла с ума, если она не хочет, чтобы в дом занесли грязную болезнь?.." Господи!.. Взгляд Дэвида, полный слез… "Вы с мамой собираетесь разводиться, пап? Не уходи… Я обойдусь без карманных денег. И больше не буду мочить штаны…")

Хачмен с трудом оторвался от картин прошлого. Зайдя в прохладную кухню, он постоял немного, потом решил, что есть еще не хочет. Направился в спальню, сменил деловой костюм на джинсы и рубашку и достал из шкафа свой лук, отполированный до блеска прикосновениями рук. Вынес из сарая тяжелую мишень из уложенного спиралью каната и пристроил ее на треножнике за домом. Раньше сад был недостаточно велик для стрельбы в цель, но Хачмен купил соседний участок и убрал часть старого забора. Установив мишень, он начал привычный неторопливый ритуал подготовки: маленькими колышками обозначил на земле положение ног, несколько раз натянул и отпустил тетиву, проверил каждую стрелу и уложил их в колчан. Первая стрела плавно поднялась, кратко сверкнула на солнце, и через секунду он услышал твердый характерный удар, означающий попадание близко к центру. Взглянув в бинокль, Хачмен увидел стрелу в голубом круге около цифры "7".

Довольный тем, что он так точно оценил влияние влажности на гибкость лука, Хачмен выпустил еще две стрелы, подправил прицел, затем сходил за стрелами и принялся стрелять на счет, аккуратно вписывая результаты в свою записную книжку. И в то время как руки сами выполняли нужные движения, одна часть разума направляла борьбу за совершенство в стрельбе, вторая билась над вопросом, имеет ли Лукас Хачмен право брать на себя роль "высшего судьи".

С технической стороны все было просто и предельно ясно. У него хватит способностей воплотить неровные цифры на обгорелом клочке бумаги в реальность. На это потребуется от силы несколько недель работы и на тысячу фунтов электрооборудования и электронных приборов, а результатом явится небольшая и довольно невпечатляющая на вид машина.

Но это будет машина, которая, будучи один раз включенной, практически мгновенно сдетонирует все ядерные запасы на Земле.

Антиядерная машина…

Машина против войны…

Средство, способное превратить мегасмерть в мегажизнь…

Осознание того, что нейтронный резонатор может быть построен, пришло к Хачмену однажды спокойным воскресным утром почти год назад. Он проверял кое-какие свои идеи относительно решения уравнения Шредингера для нескольких независимых от времени частиц, и вдруг случайно ему удалось на долю секунды заглянуть в глубь математических дебрей, скрывающих реальность от разума. Словно расступились заросли полиномов, тензоров, функций Лежандра, и вдали на мгновение призрачно мелькнула машина, которая может уничтожить бомбу. Просека тут же исчезла, но бегущий по бумаге карандаш Хачмена успел зафиксировать достаточно примет, чтобы позже отыскать дорогу к цели.

И вместе со вспышкой вдохновения возникло полумистическое ощущение, что он избран, что он — носитель огромной важной идеи. Ему приходилось читать о подобном явлении психики, часто сопровождающем всплески новых идей, но со временем ощущение прошло, затертое социальными и профессиональными соображениями. Как неизвестный поэт, создавший одно-единственное неповторимое произведение, как забытый художник, написавший одно-единственное бессмертное полотно, так и Лукас Хачмен, почти никому не известный математик, мог теперь оставить незабываемую веху в истории. Если только он осмелится…

Прошедший год не был годом ровных успехов. Одно время ему казалось, что уровень энергии, необходимый для инициирования незатухающего нейтронного резонанса, в несколько раз превзойдет энергетические ресурсы всей планеты, но вскоре сомнения рассеялись. Машина вполне надежно может работать от переносного аккумулятора, и ее сигнал будет передаваться от нейтрона к нейтрону, незаметно и безопасно, до тех пор, пока на его пути не встретится радиоактивный материал с массой, близкой к критической.

Последние сомнения рассеялись. Математические расчеты были закончены, и Хачмен только сейчас осознают, что не желает иметь со своим творением ничего общего.

Мысли путались, перебивая друг друга… "Шесть дюжин стрел со ста ярдов — общий счет 402… Нейтронный резонатор является абсолютным средством обороны… Это твой самый высокий счет для ста ярдов… Но в ядерной войне абсолютное средство обороны может стать абсолютным оружием… Продолжай в том же духе и ты доберешься до тысячи… Если я хотя бы заикнусь об этом в министерстве обороны, никто никогда меня больше не увидит, меня поместят в одно из тех тайных заведений в самой глубине страны… Ты уже давно мечтал о таком результате, четыре года или даже больше… А Викки? Что будет с ней?. Она же с ума сойдет. И Дэвид?.. Теперь надо взять колчан, перейти на отметку восемьдесят ярдов, сохраняя полное спокойствие, и… В конце концов, существует баланс в ядерном вооружении. Кто имеет право нарушать его? Может, войны не будет? Сколько лет прошло после второй мировой войны, и ничего. От напалма японцев погибло не меньше, чем в Хиросиме и Нагасаки… Надо перевести прицел на восемьдесят ярдов, взять стрелу, левый локоть в сторону, легко натянуть тетиву, коснуться ее губами, прицел на желтый круг, держать, держать…"

— Ты почему не на работе, Лукас? — голос Викки раздался совсем рядом.

Хачмен проводил взглядом уходящую в сторону стрелу. Стрела воткнулась в мишень почти у самого края.

— Я не слышал, как ты подошла, — как можно спокойнее произнес он, оборачиваясь к жене, и, взглянув на нее, сразу понял, что она напугала его нарочно. Светло-карие глаза мгновенно ответили на его взгляд. Враждебно. "О господи!.."

— Зачем ты подкрадывалась? Ты испортила мне выстрел.

Она пожала плечами, при этом ясно, как на картинах да Винчи, проступили под золотистой кожей широкие ключицы.

— Ты можешь играть в лучника хоть целый вечер.

— Сколько раз тебе говорить, это не игра.

Старый трюк… Хачмен одернул себя и продолжал уже спокойнее:

— Чего ты хочешь, Викки?

— Я хочу знать, почему ты не на работе вторую половину дня? — Викки скользнула критическим взглядом по своим загорелым рукам. Летний загар уже начал сходить, но и сейчас еще был темнее, чем янтарного цвета платье с короткими рукавами. В лице — скрытая тревога, которую иногда можно заметить у красивых женщин при виде своего отражения в зеркале. — Я полагаю, мне можно это знать?

— Не хотелось работать. А что? — И тут же в голове пронеслось: "Я могу заставить нейтроны танцевать под новую музыку…" — Такой ответ тебя устраивает?

— Очень мило, — словно дым, пролетевший на фоне солнца, на гладком лице Викки мелькнуло неодобрение. — Хотела бы я, чтобы можно было бросать работу, когда захочется!

— По-моему, ты в лучшем положении: ты даже не начинаешь работать, пока не захочется.

— Хм! Ты ел?

— Я не голоден. Если ты не возражаешь, я закончу стрельбу.

Хачмену отчаянно хотелось, чтобы Викки оставила его в покое. Несмотря на пущенную мимо стрелу, он еще мог набрать за тысячу очков, если только отключиться от всего мира и к каждой стреле относиться так, словно она последняя. Воздух стоял неподвижно, солнце ровно освещало раскрашенную кругами мишень. Хачмен чувствовал, что следующая стрела попадет точно в центр. Если только его оставят в покое…

— Ну-ну. Опять в транс впадаешь? С кем это, интересно, ты себя воображаешь? С Тришей Гарланд?

— Триша Гарланд? — Красная змейка раздражения уже разворачивала свои кольца в его мозгу. — Черт! Это еще кто такая?

— Как будто ты не знаешь!

— Не имею чести знать эту даму…

— Даму! Надо же такое сказать!.. Назвать дамой эту… Эту постельную грелку, которая ни одной ноты спеть правильно не может, а уж настоящую даму не узнает, даже если ее перед собой увидит.

Хачмен замер с полураскрытым ртом: жена явно имела в виду вчерашнюю телевизионную певичку. Затем его на мгновение захлестнула ярость. "Ненормальная, — мысленно произнес он. — Ты настолько ненормальна, что даже стоять рядом с тобой…"

— Последнее, чего бы я хотел, — сказал он вслух, изо всех сил сохраняя спокойствие, — это чтобы кто-нибудь пел, пока я стреляю.

— Ага, значит, ты знаешь, о ком я говорю! — восторжествовала Викки. — Почему ты тогда делаешь вид, что ее не знаешь?

— Викки! — Хачмен повернулся к ней спиной. — Будь добра, прикрой, пожалуйста, крышкой эту помойку, которую ты называешь своей головой, и выпусти пар где-нибудь в другом месте, пока я…

Он взял стрелу, натянул тетиву и прицелился. Дрожащие в нагретом воздухе концентрические круги казались теперь очень далеко. Он выстрелил, и еще до того, как лук зазвенел недовольно и негармонично, понял, что дернул тетиву слишком резко вместо того, чтобы плавно ее отпустить. Стрела прошла высоко и пролетела над мишенью. Хачмен выругался, но это не помогло разрядить напряжение, и он стал снимать снаряжение, нервно выдергивая ремешки застежек.

— Извини, дорогой, — Викки произнесла это извиняющимся тоном, как маленький ребенок, подошла со спины и обняла его. — Я не виновата, что так тебя ревную.

— Ревнуешь! — Хачмен истерически хохотнул, чувствуя, что на самом деле близок к слезам. — Если бы ты застала меня целующим другую женщину и тебе это не понравилось, тогда это называлось бы ревностью. А то, что ты выдумываешь про людей, которых показывают по ящику, мучаешь себя и вымещаешь это на мне — это… это черт знает что!

— Я тебя так люблю, что не хочу, чтобы ты даже замечал других женщин. — Рука Викки скользнула от пояса ниже, и в то же мгновение Хачмен почувствовал, как она прижалась грудями к его пояснице и ткнулась головой ему между лопатками. — Дэвид еще не пришел из школы…

"Я буду последним дураком, если поддамся так быстро…" — сказал себе Хачмен, но уже не мог прогнать мысль о доме, где никого нет — редкий случай — и где можно, не таясь, не сдерживаясь, заняться любовью, что, собственно, Викки и предлагала. Она так любит его, что не хочет, чтобы он даже замечал других женщин — в таком свете ее слова и поступки выглядят почти логично. Викки настойчиво прижималась упругим животом к его ягодицам, и он уже готов был поверить, что сам во всем виноват, потому что вызывает в ней эту неукротимую страсть. Хачмен повернулся и позволил себя поцеловать, рассчитывая обмануть ее, отдать тело и сохранить за собой разум, но по дороге к дому понял, что его снова переиграли. После восьми лет супружеской жизни ее притягательность настолько возросла, что он даже не мог представить себя в постели с другой женщиной.

— Из-за своей врожденной моногамности я постоянно попадаю в невыгодное положение, — пробормотал он, складывая лук и колчан снаружи у двери. — Меня бессовестно используют.

— Бедненький. — Викки прошла на кухню впереди него и принялась раздеваться, едва он захлопнул дверь.

Сбрасывая на ходу одежду, Хачмен двинулся за ней в спальню. Когда они легли, он сунул руки за спину Викки и крепко обнял за плечи, затем подпер ее пятки своими ступнями — получилось что-то вроде тисков, сжимающих тело Викки, удерживающих его в неподвижности, своего рода замена узды, которую ему ни разу не удавалось накинуть на ее мысли.

После, когда он лежал рядом с ней в состоянии полусна-полумечтательности, полузабыв о своей грусти и заботах, мир за окном казался тем спокойным миром, который он знал когда-то мальчишкой. Солнце, заглядывающее поздним утром в спальню, едва слышный разговор в саду, тележка молочника с позвякивающими бутылками за оградой, мерный звук ручной газонокосилки где-то вдали… И сейчас он чувствовал себя в такой же безопасности. Бомба, вся концепция ядерной катастрофы, казались далекими и такими же устаревшими, как Джон Фостер Даллес, телевизоры с двадцатисантиметровыми экранами и сенатор Маккарти… Мы прошли важный рубеж уже в июле шестьдесят шестого — в этом месяце срок от окончания второй мировой войны сравнялся с интервалом между первой и второй. И ничего не случилось. Трудно даже представить, что кто-то всерьез планирует сбросить бомбу…

Кто-то забарабанил во входную дверь. Хачмен очнулся и понял, что вернулся из школы сын. Он открыл замок, и мимо него вместе с пахнущим октябрем холодным воздухом молча промчался взъерошенный сын, запустил портфелем в угол и скрылся в туалете. Портфель шмякнулся с тяжелым шлепком и звяканьем. Хачмен подобрал его и, улыбнувшись, положил на место в шкаф. Существует множество уровней реальности, и, возможно, Викки права. Возможно, самая большая ошибка, которую может совершить житель нашей большой всепланетной деревни, — это забивать себе голову ответственностью и беспокойством за то, что творят его соседи за десять тысяч миль от него. Кто же выдержит на своих плечах такой груз?

— Пап? — Дэвид улыбнулся, показывая неровные растущие зубы. — Мы сегодня поедем на автогонки?

— Не знаю, сынок. Вечером будет холодно стоять вдоль трассы.

— А мы тепло оденемся и купим горячих сосисок!

— Знаешь, что? Пожалуй, это идея. Это то, что надо! — подумав, ответил Хачмен и заметил, как лицо Дэвида расцветает счастливой мальчишеской улыбкой. "Обдумано и решено. Нейтроны подождут…" Он прошел в спальню и разбудил Викки.

— Вставай, женщина! Мы с Дэвидом хотим есть, а потом собираемся на автогонки!

Викки потянулась, натянула на себя простыню и замерла, изображая египетскую мумию.

— Я не двинусь с места, пока ты не скажешь, что любишь меня.

— Конечно, я люблю тебя.

— И ты никогда-никогда не взглянешь ни на кого другого?

— Никогда!

Викки томно улыбнулась.

— Ложись-ка ты снова.

Хачмен покачал головой.

— Дэвид вернулся.

— Рано или поздно ему придется узнать об этой стороне жизни.

— Согласен. Но я не хочу, чтобы он написал про нас в очередном сочинении. Месяц назад он одно такое написал — теперь меня считают пьяницей, а если кто-то решит, что я вдобавок еще и сексуальный маньяк, меня точно выгонят из родительского комитета.

— Ну ладно, тогда я думаю, я тоже поеду с вами на гонки.

— Но ты же не любишь.

— Сегодня я все люблю!

Подозревая, что Викки пытается загладить вину за сцену в саду, но тем не менее довольный, Хачмен вышел из комнаты. Час он провел в кабинете, разбирая почту, и, когда решил, что обед должен быть уже готов, вышел в гостиную и приготовил себе сильно разбавленное содовой виски. Дэвид сидел у телевизора и забавлялся ручкой переключения каналов. Хачмен сел в кресло и сделал глоток, задумчиво глядя на темные силуэты тополей за окном. Небо за деревьями, все заполненное слой за слоем пухлыми, спутанными облаками, как розовое коралловое царство, тянулось в бесконечность.

— Черт! — пробормотал Дэвид, ударяя кулаком по селектору.

— Спокойней, — мягко произнес Хачмен. — Так ты сломаешь телевизор. Что случилось?

— Я включил детскую программу, а тут вот… — Мальчуган состроил презрительную гримасу и показал на пустой, мигающий экран.

— Ну и что, это, наверное, настройка. Может ты рано включил?

— Нет, они всегда в это время уже показывают.

Хачмен отставил стакан, подошел к телевизору и уже было взялся за ручку частоты строк, когда на экране появилось лицо диктора. Глядя на единственный листок перед собой, он строгим голосом зачитал сообщение:

— Сегодня, примерно в семнадцать часов, над Дамаском было взорвано ядерное устройство. По предварительным оценкам мощность устройства составляет шесть мегатонн. Как сообщают с места события, весь город охвачен пламенем. Предполагается, что большинство из пятисот пятидесяти тысяч жителей города погибли.

До сих пор не поступали данные, свидетельствующие о том, вызван ли взрыв ненамеренной катастрофой, или он является актом агрессии. Тем временем в Вестминстере собрано экстренное совещание кабинета министров. В ближайшее время состоится заседание Совета Безопасности ООН.

Регулярные передачи по нашему каналу временно прекращаются. Но не выключайте свои приемники — по мере поступления мы будем немедленно сообщать дальнейшие новости.

Лицо диктора на экране расплылось и вскоре исчезло.

Не сводя глаз с пустого экрана, Хачмен почувствовал, как его лоб покрывается холодной испариной.

Не глядя на сына, Хачмен неторопливо прошел на кухню. Викки что-то напевала, стоя к нему спиной, и, как всегда, выглядела чуть-чуть неестественно в роли старательной домашней хозяйки. С таким трудом построенный из дневного убожества вечер опять рушился.

— Викки, — начал Хачмен виновато, — над Дамаском взорвали водородную бомбу. Только что передали по телевизору…

— Ужас. — Викки обернулась и кивнула а сторону застекленного буфета. — Просто ужас! Будь добр, подай мне вон ту маленькую миску. А что, теперь война будет?

Он механически достал с полки миску и поставил на стол.

— Еще не установлено, кто это сделал, но там, возможно, до полумиллиона убитых. Полмиллиона!

— Когда-то это должно было случиться. Салат делать?

— Салат? Какой салат? Мы будем есть?

— А что мы, по-твоему, должны делать? — Викки взглянула на него подозрительно. — Лукас, я надеюсь, ты не начнешь устраивать представления из всего этого?

— Представления?

— Да. Я имею в виду твою обычную озабоченность за весь мир. Уверяю тебя, ни одному человеку на Земле не станет легче от того, что с тобой случится нервный припадок. Но ты все равно принимаешь на себя ответственность за что-то, что произошло за десять тысяч километров отсюда.

— До Дамаска всего две тысячи километров.

— Да хоть две тысячи метров! — Викки швырнула миску на стол, подняв целое облако муки. — Лукас, тебя ведь даже не интересует, что творится у соседей! Так что будь добр…

— Я есть хочу, — объявил Дэвид, появляясь в дверях. — И когда мы поедем?

Хачмен покачал головой.

— Извини, сынок, но поездку придется отложить.

— Как? — Лицо Дэвида застыло обиженной маской. — Ты ведь обещал…

— Я знаю, но сегодня не получится…

— А собственно, почему? — вступила в разговор Викки. — Я надеюсь, ты не думаешь, что я собираюсь целый вечер сидеть перед телевизором и слушать свору комментаторов и всяких экспертов, которые понятия не имеют, что произойдет в ближайшее время, и тем не менее убедительно рассказывают, что произойдет. Мы обещали Дэвиду поехать на автомобильные гонки, и мы туда поедем.

Хачмен на мгновение представил груду разорванных, искалеченных тел, вздрогнул, затем направился за Дэвидом в гостиную. Мальчик потыкал пальцем в селектор программ, нашел какую-то старую комедию и обреченно уселся перед телевизором. Удивленный и слегка успокоенный тем, что по телевизору все еще показывают обычные программы, Хачмен машинально взял в руки свой стакан с виски и уставился на экран. На залитых солнцем улочках Голливуда двадцатых годов разворачивалась сумасшедшая погоня на автомобилях. Не обращая внимания на актеров, Хачмен стал всматриваться в декорации. Дома казались сараями, но все же они были настоящие, и, вглядываясь в них, он иногда замечал мелькающие отрывки чужой, давно ушедшей жизни, запечатленной на старой пластиковой пленке. Простые неизвестные люди, защищенные прошлым от ужасов сегодняшнего дня. Прошлым, в котором самое страшное, что могло случиться с человеком, — это очередь за хлебом в голодные годы или в военное время вполне понятная смерть под пулеметным огнем.

"Я должен это сделать, — подумал Хачмен. — Я должен заставить нейтроны…" После комедии показали несколько рекламных роликов — опять нормальная жизнь, только порциями поменьше. Он уже начал успокаиваться, когда изображение на экране исчезло, затем вспыхнуло вновь. Огромное грибовидное облако, кипящее и в то же время почти неподвижное, словно высеченное из камня… Белые прямоугольные кварталы города, исчезающие под ползущим, клубящимся облаком. Изображение, очевидно, переданное с вертолета, не оборудованного специальными камерами, прыгало и уходило в сторону. При этом с экрана доносилась резкая, тревожная музыка. Потом кадр сменился, и появилось лицо диктора. Сухо, по-деловому он повторил прежнее сообщение, уточнив, что количество жертв оценивается в четыреста тысяч человек, и стал описывать лихорадочную дипломатическую суету в близлежащих столицах. Далее последовала новость, которую, по мнению Хачмена, следовало объявить в самом начале. Стало известно, что ядерный заряд не был доставлен ракетой либо военным самолетом. Он находился на борту гражданского авиалайнера, который должен был совершить посадку в аэропорту в семи километрах к юго-западу от города. Резиденция правительства переведена в Халеб, где уже принимаются соболезнования и предложения немедленной помощи от всех стран Ближнего Востока, включая Израиль и членов Объединенной Арабской Республики, от которой Сирия отделилась в апреле прошлого года. Все подразделения вооруженных сил Сирии приведены в боевую готовность, но ввиду отсутствия очевидного противника никаких боевых действий предпринято не было.

Викки остановилась у телевизора.

— Что говорят? Будет война?

— Не знаю. Похоже, что бомба была на каком-то гражданском авиалайнере. Очевидно, это дело рук какой-то террористической организации.

— Значит, войны не будет?

— Кто может сказать? И как иначе это называется, когда террористы творят такое? Начинали со взрывов в школах, и вот теперь…

— Я имею в виду войну, которая может коснуться нас. — Голос Викки звучал резко, как бы напоминая, что ему не следует разыгрывать из себя виноватого.

— Нет, дорогая, — произнес он, тяжело вздыхая. — Кого угодно, только не нас.

— О господи! — прошептала Викки. — Налей мне чего-нибудь. Я чувствую, сегодня вечер не удастся.

После обеда Хачмен разыскал телефонный справочник и набрал номер стадиона. К телефону долго не подходили, и он было собрался положить трубку, когда там что-то щелкнуло, и хриплый мужской голос ответил:

— Алло! Беннет слушает.

— Алло? Это стадион Кримчерч? — От неожиданности Хачмен не нашел сразу, что сказать.

— Да. Это ты, Берт?

— Нет-нет. Я просто хотел узнать, не отменили ли сегодня гонки?

— Нет, конечно, — мужчина удовлетворенно хмыкнул. — С чего их должны отменять? Погода отличная, разве нет?

— Да-да, я просто хотел удостовериться, а то вдруг…

Хачмен положил трубку и уставился на свое отражение в настенном зеркале. "Отличная погода. Радиоактивных осадков не ожидается…"

— Куда ты звонил? — Викки открыла кухонную дверь и пристально посмотрела на него.

— На стадион.

— Зачем?

Хачмена так и подмывало спросить: "Неужели никому на свете нет дела до того, что на земле одним огромным городом стало меньше?"

— Узнавал время начала соревнований.

Она еще раз внимательно на него взглянула и вернулась на кухню — в свою маленькую изолированную вселенную. Через минуту оттуда донеслось пение и звон посуды. Потом дверь снова открылась, и из кухни выскочил Дэвид. Яростно работая челюстями, он пронесся в свою комнату, оставляя за собой слабый аромат мяты.

— Дэвид, что я тебе говорил насчет жевательной резинки? — крикнул ему вслед Хачмен.

— Чтобы я ее не жевал.

— Ну и что?

Вместо ответа Дэвид еще раз громко чавкнул набитым ртом, так что звук было слышно даже через прикрытую дверь. Хачмен покачал головой, невольно восхищаясь своим ребенком. Так упрям может быть только семилетний. "А сколько таких же упрямцев было в Дамаске? Шесть тысяч? Больше? А сколько столь же упрямых шестилетних, пятилетних и…"

— Оставь Дэвида в покое, — сказала Викки, направляясь в спальню. — Что плохого в том, что он жует резинку?

— Ты же знаешь, он всегда ее глотает, — произнес Хачмен, возвращаясь в обычный домашний мир. — Она совершенно не переваривается.

— Ну и что? — фыркнула Викки. — Иди сюда, помоги мне одеться.

Зрителей на стадионе оказалось примерно столько, сколько можно было ожидать в такое время года. Отчужденно глядя на летящие, сталкивающиеся, ревущие машины, Хачмен сидел в полутьме навеса, и даже присутствие жены и сына не давало ему душевного покоя и тепла.

Вечером, добравшись до постели, он заснул мгновенно, и всю ночь его преследовали нелепые сны… В огне, на раскаленных углях лежит бледно-зеленая ящерица. Блестящие черные глаза-бусинки смотрят прямо на Хачмена. Ящерка шипит, шкворчит на огне, но не делает попыток спастись, пухнет, кипит пузырями — и вдруг взрывается, но до самого последнего момента не отводит осуждающего взгляда. Как будто хочет что-то сказать. Хачмен бежит, испытывая ужас и стыд за свое предательство, одновременно себя оправдывая: "Она сама. Она сама себя сожгла!"

Проснувшись среди ночи, он долго лежал без сна, разглядывая проникающие через окно спальня бледные полосы света. Викки спала рядом, тихо и доверчиво, но это не давало ему успокоения. Отвратительный осадок сна не проходил, пугая и в то же время притягивая своей яркой символикой. Внезапно Хачмен понял, что в глубине души он уже давно решил построить антиядерную машину.

За завтраком Викки дважды выключала радио, жалуясь на головную боль. Хачмен каждый раз вставал из-за стола и включал приемник, но уже тише. Из новостей стало известно о столкновениях на границах Сирии с Турцией и Ираком, вызванных, очевидно, неопределенной обстановкой во всем регионе. Заседания в ООН, дипломатические встречи, сообщения о каких-то подпольных группировках, мухи о передвижениях военных кораблей в Средиземноморье… Поглощенный домашними заботами, Хачмен мало что понял в изменениях международной обстановки, кроме того факта, что агрессор так и не обнаружен. Механически завязывая шнурки Дэвиду, доставая из холодильника йогурт и раскладывая у каждой тарелки пилюли с рыбьим жиром, он уже невольно думал о первых шагах к постройке машины.

Математически доказать возможность создания нейтронного резонатора — одно дело. Как из этих уравнений сделать работающую установку — совсем другое, особенно для теоретика, не имеющего к тому же никаких средств, кроме собственных сбережений. А машина обойдется недешево… Возможно, придется заложить дом. Дом, о чем Хачмен никогда не забывал, был подарен им отцом Викки.

У него есть резонансная частота, соответствующая длине волны в долю ангстрема, а единственный способ получить излучение такой частоты с высокой точностью — цестроновый лазер.

Проблема номер один: цестроновых лазеров, насколько он знал, еще не существует. Цестрон — недавно открытый газ, короткоживущий продукт реакции с одним из изотопов празеодима. Поскольку, помимо Хачмена, никто еще не разрабатывал математику нейтронного резонанса, никому не приходило в голову создавать лазерный излучатель на основе цестрона. Придется все делать самому.

Глядя через стол на мечтательное лицо сына, Хачмен почувствовал, как вырастающие в рассуждениях практические трудности повергают его в состояние угнетенной неуверенности. Итак, первое: нужно достаточное количество нестабильного празеодима, чтобы получить, скажем, пятьдесят миллилитров цестрона. Далее, нужен кристаллический празеодим для лазера накачки. Да и саму электронную схему ему будет трудно осилить. Практического опыта в радиоэлектронике у Хачмена было маловато, но даже сейчас ему было ясно, что для прибора, работающего с частотами порядка 6х10^18 герц, нужны не провода, а трубчатые волноводы. Весь агрегат будет напоминать скорее сплетение водопроводных труб, чем…

— Лукас! — Викки постучала вилкой по его тарелке. — Ты что, так и собираешься все утро просидеть в раздумьях?

— Я не в раздумьях.

"…излучение жесткое, хуже рентгеновского… Нужно будет предусмотреть защиту… Далее, оптическое наведение… Золотые полированные пластины…"

— Лукас! — Викки раздраженно дернула его за рукав. — По крайней мере ответь сыну, когда он к тебе обращается.

— Извини. — Хачмен повернулся к Дэвиду. Тот уже одел школьную куртку и собирался выходить. — Счастливо, Дэвид. Ты выучил вчера грамматику?

— Нет. — Дэвид упрямо сжал губы, и на мгновение Лукасу показалось, что в лице сына проступили черты человека, которым он станет через годы.

— А что ты скажешь учительнице?

— Я ей скажу… — Дэвид замолчал, вдохновенно подыскивая ответ, — …чтоб катилась колбасой!

С этими словами он выскочил из кухни, и через несколько секунд они услышали, как хлопнула входная дверь.

— Дома он пытается говорить резко, но мисс Лэмберт уверяет, что Дэвид самый спокойный мальчик в классе, — сказала Викки.

— Это меня беспокоит гораздо больше. Я не уверен, что он хорошо приспособлен к школе.

— Дэвид отлично приспособлен. — Викки снова села за стол и, не предлагая Хачмену, налила себе вторую чашку кофе. Верный признак того, что она раздражена. — Ты мог бы больше помогать ему с домашними заданиями.

Хачмен покачал головой.

— Говорить ребенку ответы на задачи — это не помощь. Я учу Дэвида системе мышления, которая позволит ему решать любые задачи, несмотря на…

— Ну что может знать Дэвид в таком возрасте о системе мышления? — презрительно перебила его Викки.

— Ничего, — спокойно ответил Хачмен. — Именно поэтому я его и учу.

Викки поджала губы, повернулась к приемнику и чуть прибавила громкость. Лукас почувствовал мимолетное удовлетворение. В среднем раз в неделю ему удавалось срезать ее в споре простым, метким ответом на вполне серьезно заданный вопрос. Викки никогда не задавала вопрос повторно, и хотя Хачмен подозревал, что это от врожденного презрения к формализму, тем не менее он каждый раз радовался в душе маленькой победе. И на этот раз она отвернулась, все свое внимание переключив на радиоприемник.

Утреннее солнце отражалось на кухонном полу, насыщая воздух прозрачным свечением. "В такое утро хорошо завалиться еще на часок", — промелькнуло в голове Хачмена, но тут же перед глазами вспыхнуло рельефное панно с изломанными, искалеченными телами. "Сколько маленьких семилетних упрямцев там погибло? А сколько…" Ему захотелось поскорее оказаться на работе и просмотреть каталог оборудования в вестфилдской библиотеке. Затем надо будет поговорить кое с кем в отделе поставок…

Он торопливо проглотил остатки холодного кофе, не потому что хотелось, а чтобы показать, как он спешит на работу, и встал. Мысли его уже целиком были заняты машиной.

Проходя по лабораторному корпусу к своему кабинету, он заметил первые признаки того, что уничтожение крупного города произвело в повседневной жизни людей какое-то изменение. Несколько кабинетов и комнат поменьше пустовало, в других, наоборот, люди собрались большими группами и обсуждали последние новости. Изредка возникали взрывы нервного смеха, и это еще больше сгущало напряженную тревогу. Хачмена такая реакция людей даже успокоила. Он прекрасно знал, что Викки на самом деле способна на искреннее сострадание и переживание чужой беды. Сколько раз он замечал, как она выбегала из комнаты со слезами на глазах, когда на экране вдруг появлялось изображение убитого ребенка. Но ее вчерашняя намеренная, прагматичная отчужденность его просто напугала. Самое страшное, что может быть на свете: женщина, дарительница жизни, мать, смотрящая на смерть холодными спокойными глазами.

Мюриел Варили прибыла на место одновременно с Хачменом. В одной руке она держала плетеную соломенную корзину, которую носила с собой вместо дамской сумочки, другой прижимала к себе длинный рулон бумаги. Еще один рекламный плакат на стену ее маленькой комнатушки.

— Доброе утро, мистер Хачмен, — произнесла она настороженно, словно передвинула пешку навстречу шахматному королю, начиная с утра новую партию.

— Доброе утро, Мюриел. — Не вполне понимая почему, Хачмен интуитивно чувствовал, какое большое значение она придает этому обмену формальными приветствиями, и ни разу не рискнул промолчать. Он прошел за ней в ее сдавленную клетушку, взял со стола маленькую стопку утренней почты и тут же бегло просмотрел.

— Здесь нет ничего особенно важного. Разберись сама, хорошо? По своему усмотрению. Я сегодня буду занят и не хочу, чтоб меня беспокоили.

Мюриел неодобрительно фыркнула и забрала у него письма. Хачмен прошел к себе, плотно притворил дверь и после нескольких секунд раздумий набрал номер Клиффа Тэйлора, заведующего отделом электроники Вестфилда. По голосу Тэйлора было похоже, что он не выспался и, кроме того, удивлен столь ранним звонком, хотя он и постарался скрыть свое удивление.

— Чем могу быть полезен, Хач?

— М-м-м… Видишь ли, я бы хотел провести кое-какие эксперименты с микроволновым излучением. У тебя не найдется свободного помещения примерно на месяц?

— Я не уверен, Хач. У нас масса дел по программе «Джек-и-Джилл»… Что-нибудь важное?

— Очень.

— Ты бы обратился к Мейксону. Пусть навесит на эту работу пару приоритетных бирок. Так все будет гораздо проще.

— Это полуофициальный проект, Клифф. Со временем это может пригодиться Вестфилду, но пока я хотел бы попридержать информацию. Еще неизвестно, что получится. Мне бы не хотелось идти к Мейксону.

— Ну тогда я ничего не могу. Я имею в виду… Тебе что вообще-то нужно? — Голос Тэйлора стал резче. Видимо, он почувствовал, что Хачмен чего-то не договаривает.

— Да ничего особенного. Комната с замком. Стол лабораторный. Источники питания даже не понадобится стабилизировать.

— Подожди, подожди. Ты что-то говорил насчет микроволнового излучения. Насколько микро?

— Сильно микро, — Хачмен чувствовал, как разговор уходит из-под его контроля. Первый же человек, с которым он заговорил о том, что должно быть самым секретным проектом на свете, тут же что-то заподозрил и стал задавать лишние вопросы. — Может быть, шесть на десять в восемнадцатой герц.

— О господи! Тогда и говорить не о чем. По существующим правилам нам нельзя здесь работать с такими излучениями, если в здании не будет специальной экранировки. Так что извини, Хач.

— Ну что ты. — Хачмен положил трубку на место и поглядел на дымчатую стеклянную перегородку, за которой двигался чей-то серый силуэт. Очевидно, Дон Спейн прибыл раньше обычного.

Некоторые люди умеют с легкостью подчинять себе реальный мир и управлять обстоятельствами. Другим же, как, например, Хачмену, удается лишь строить красивые логичные планы — они постоянно знают, чем грозит им столкновение с жизнью. Первая же попытка и… Хачмен тяжело вздохнул в бессильной злобе на обстоятельства, и в этот момент зазвонил внутренний телефон. Хачмен схватил трубку еще до того, как Мюриел успела ответить.

— Хач, это опять я, — послышался в трубке голос Тэйлора. — Я тут прокручивал твою просьбу. Ты в курсе, что Вестфилд арендует лабораторию в Кембернском институте?

— Слышал что-то, но давно. — На сердце у Хачмена потеплело.

— Соглашение довольно неформальное. Мы с ними договорились, когда они запросили у старого Вестфилда криогенное оборудование. Короче, когда у них не очень туго с работой, мы имеем право использовать лабораторию.

— А как у них сейчас?

— Насколько я знаю, нормально. Если хочешь, я позвоню профессору Дюрингу и узнаю, можно ли тебе у них поработать.

— Буду тебе очень признателен, Клифф.

Хачмен едва справился с теплой волной благодарности и сумел произнести эти слова обычным тоном.

Положив трубку, он отправился в отдел комплектации и больше двух часов просидел, выписывая из картотеки данные оборудования и проверяя, где его можно приобрести. После полудня снова позвонил Тэйлор и подтвердил, что лаборатория свободна. Хачмен тут же съездил в Кемберн, осмотрел помещение и получил у Дюринга ключи. К пяти часам, когда он обычно уходил домой, он не потратил ни секунды на порученную ему работу, зато полностью продумал схему своей антиядерной машины и уже был готов делать чертежи. Перед уходом Мюриел он попросил ее принести горячего чая и, когда шум в коридорах стих, принялся за схему.

Примерно через час, полностью погрузившись в работу, он вдруг почувствовал что-то неладное. Что-то беспокоило его, и, хотя он не мог сразу отвлечься от сложного нагромождения символов и чертежей, часть мыслей уже переключилась на поиск тревожного фактора. "Вот этот серый предмет, что Мюриел прислонила к перегородке со своей стороны… Слишком похоже на человеческое лицо… Из-за этого я и чувствую себя неспокойно…" Он взял логарифмическую линейку и невольно опять скосил взгляд на серое пятно за стеклом… "Господи, это и в самом деле лицо!"

Он вздрогнул, поняв, что за ним кто-то наблюдает, потом сообразил, что это Дон Спейн. Должно быть, он тоже заработался допоздна, но так тихо он мог себя вести только намеренно. Все еще чувствуя волнение, Хачмен нарочито медленно сложил бумаги в папку и прикрыл ее копиркой. Лицо Спейна за перегородкой оставалось неподвижным. Хачмен достал из ящика стола точилку для карандашей и резко бросил ее в сторону размытого силуэта. Точилка ударилась о перегородку, едва не расколов стекло, и Спейн исчез из поля зрения. Через несколько секунд дверь к Мюриел открылась, и он вошел в кабинет.

— Ты с ума сошел, Хач? — спросил он негодующе. — Ты чуть не разбил стекло. Осколки попасти бы мне в лицо!

— А какого черта ты за мной подглядываешь?

— Я не знал, что ты на месте. Сидел работал, и мне послышалось что у тебя кто-то шуршит. Решил посмотреть, в чем дело.

— Ну спасибо, что побеспокоился, — произнес Хачмен мрачно, даже не стараясь скрыть своей неприязни к Спейну. — А тебе не пришло в голову открыть дверь?

— Я не хотел врываться неожиданно. Вдруг… — тут Спейн самодовольно причмокнул, — вдруг бы ты был с женщиной?

— Больше, конечно, тебе в голову прийти ничего не могло.

Спейн пожал плечами и усмехнулся.

— Ты не так уж часто остаешься после работы, Хач. И кроме того, ты весь день вел себя как-то странно. Прямо синдром Баттерби. Помнишь Баттерби?

Хачмен кивнул, и вся его ненависть к Спейну вернулась с новой силой. Баттерби до недавнего времени был старшим инженером, руководителем группы. В Вестфилде он всегда пользовался уважением и популярностью, но потерял работу после того, как кто-то застал его с секретаршей на ковре в его собственном кабинете, где он якобы остался поработать сверхурочно.

— Извини, что разочаровал тебя.

Хачмен попытался продолжить расчеты в блокноте, но Спейн еще минут пятнадцать зудел о каких-то институтских новостях, расхаживая по кабинету, и к тому времени, когда он все-таки убрался, Хачмен совершенно потерял способность сосредоточиваться. Заставляя себя работать, чтобы закончить сегодня все расчеты и завтрашний день посвятить закупке аппаратуры, он просидел до девяти часов. Потом торопливо сложил бумаги в портфель и вышел на улицу.

Мягкий, густой октябрьский воздух пах опавшей листвой, и на западе над самым горизонтом, словно далекий фонарь, светила какая-то планета. Вдыхая воздух полной грудью — вдох, четыре шага, выдох, четыре шага, вдох… — он махнул рукой офицеру охраны в воротах и направился к своей машине. Одним словом, вечер замечательный. Если только не думать слишком много о рукотворных солнцах, расцветающих над мирными городами.

Движение на дороге, как ни странно, было ужасным. Один раз ему даже пришлось свернуть и потратить минут двадцать на объезд. Домой он добрался уже в одиннадцатом часу. Во всех окнах горел свет, как будто у них собрались гости, но из дома не доносилось ни звука. Хачмен загнал машину в гараж и прямо из гаража прошел в дом. Викки сидела на веранде, листая журналы, и, только взглянув на ее побелевшее лицо с застывшим выражением крайнего неодобрения, Хачмен вспомнил, что забыл ей позвонить и предупредить, что задержится.

— Извини, — сказал он, положив портфель на кресло. — Работал допоздна на фирме.

Викки перелистнула пару страниц и лишь после этого спросила:

— Теперь это так называется?

— Именно так. Работа называется работой, фирма называется фирмой. Какое слово тебе непонятно? — не удержался Хачмен.

На сей раз Викки промолчала и занялась журналом. На этой стадии словесных дуэлей обычно побеждал Хачмен, потому что жена редко находила удачные ответы на подобные вопросы. Но позже, "когда рапиры ломались, и в ход шли дубинки", она всегда брала верх. Обычно это случалось за полночь, и, уже предвидя, что сегодня выспаться не удастся, Хачмен наполнялся беспокойным раздражением. Он остановятся напротив жены и, хотя она даже не подняла головы, произнес:

— Послушай, Викки, я надеюсь, ты на самом деле не думаешь, что я был где-то с другой женщиной?

Она наклонила голову, взглянула на него искоса и с деланным удивлением ответила:

— Я не упоминала никакую женщину. Почему это делаешь ты, Лукас?

— Потому что ты собиралась.

— Не приписывай мне мысли, подсказанные тебе твоей совестью. — Викки долистала журнал до конца, перевернула его и с точно таким же размеренным ритмом принялась листать снова.

— При чем тут совесть?

— Ни при чем. У тебя ни при чем. Как ее зовут, Лукас? Моди Вернер?

— Господи, ну кто такая Моди Вернер?

— Новая… Девка в отделе подготовки данных.

Хачмен удивленно потряс головой.

— Послушай, я работаю в Вестфилде и первый раз о ней слышу. Откуда ты-то ее знаешь?

— Странно, что ты ее не знаешь, — ответила Викки. — Или делаешь вид, что не знаешь? На прошлой неделе я разговаривала с миссис Данвуди, и она сказала мне, что слухи о Моди Вернер поползли по Вестфилду с первого же дня, как она появилась на работе.

Хачмен повернулся и, ни слова не говоря, пошел на кухню. Он достал из холодильника коробку с салатом, цыпленка и, выложив все это на тарелку, вернулся в комнату. "Просто телепатия какая то. Что Спейн, что Викки думают на одной волне, на одном и том же подземном уровне".

Даже когда его жена заснула, Хачмен долгое время еще просто лежал в темноте, прислушиваясь к невидимым приливам и отливам воздушных течений в доме и за окном. В голове проносились обрывки дневных сцен: глянцевые страницы каталогов, пахнущие типографской краской, сложные схемы, вычерченные от руки, размытые очертания Спейна за стеклянной перегородкой, сообщения о мобилизациях и передвижениях флотов в вечерних новостях, невротическая ревность Викки — все это перемешивалось в невероятных сочетаниях, расплывалось и складывалось в новые угрожающие образы. Незаметно подкрался сон, принеся с собой еще одно кошмарное видение, где он ходил по универсаму, выбирая покупки. В центре зала стоял контейнер с мороженой пищей, и двое женщин рядом оживленно обсуждали его содержимое.

— Мне так нравится эта новая идея! — сказала одна из них, сунула руку в контейнер и извлекла что-то белое, похожее на рыбу, с которой сняли кожу. Два печальных серых глаза выделялись на светлом фоне. — Это последнее слово в технологии консервирования. Теперь придумали способ псевдооживления, который позволяет хранить их в идеальном состоянии до приготовления.

— Но это, наверно, жестоко? — с тревогой спросила вторая женщина.

— Нет. Потому что у них нет души, и они не чувствуют боли.

Чтобы доказать это, женщина начала отрывать от рыбы куски белого мяса и кидать их в сумку. Хачмен попятился в ужасе. Хотя рыба лежала неподвижно, позволяя рвать себя на части, глаза ее смотрели прямо на Хачмена. Смотрели спокойно, печальной укоризненно.

Октябрь, почти целиком потраченный на постройку машины, представлялся Хачмену неровной дорогой с двусторонними указателями, где на одной стороне отмечено уменьшающееся расстояние до осуществления проекта, на другой — увеличивающаяся пропасть между ним и Викки.

Одним из первых таких указателей было приобретение кристалла празеодима и необходимого количества изотопа для получения пятидесяти миллилитров цестрона. Сразу после работы он забежал в кафе, наспех перекусил, не вступая ни с кем в разговоры (хотя лицо сидевшей неподалеку темноволосой женщины показалось ему знакомым), и отправился в институт. В тот вечер он засиделся допоздна над аппаратурой для получения газа и приехав домой, обнаружил, что все двери заперты изнутри.

"Неужели это происходит со мной?" — промелькнула мысль. Хачмен попробовал открыть замок ключом, но ничего не вышло. Дверь с веранды была надежно закрыта на задвижку. Он остановился, взглянул на свою тень и невольно подумал: "Почему голова у тени от Луны всегда меньше, чем при свете уличных ламп?" Темный, молчаливый дом, силой обстоятельств лишенный знакомых родных черт, наводил на другие мысли. Хачмен неожиданно понял, как дико это будет, если ему придется остаться на улице на всю ночь. Еще больший удар нанесла мысль о том, насколько эффективно может быть детское упрямство одного взрослого человека против рассудительности другого. Он тщетно перепробовал все окна, потом вернулся к окну спальни и постучал по стеклу. Когда через несколько минут и это не принесло результата, он, уже теряя контроль над собой, начал колотить все сильнее и сильнее.

— Викки! — позвал он зловещим низким голосом. — Викки! Викки!

Замок у входа щелкнул, и Хачмен бросился к двери, обрадованно и одновременно с испугом от того, что он способен сейчас сделать с Викки. В дверях, щуря сонные глаза, стоял Дэвид.

— Извини, сынок. Никак не мог попасть домой. — Он взял его на руки и прошел в дом, захлопнув дверь ногой, уложил Дэвида в кровать и заглянул в спальню, где Викки, лежа совершенно неподвижно, делала вид, что спит. Мысль о том, что он сейчас сможет забраться в теплую постель и отдохнуть, вместо того чтобы торчать на улице в темноте, мгновенно растопила его холодную злость. Он быстро разделся и лег под одеяло, затем протянул руку и обнял знакомые плечи. В ту же секунду Викки вскочила с кровати, отпрыгнула в противоположный конец комнаты и замерла — в переливах лунного света ее обнаженное тело казалось еще более желанным.

— Не смей ко мне прикасаться! — Голос холодный, надтреснутый, как лед.

Хачмен сел.

— Викки, в чем дело?

— Не трогай меня и все! Я буду спать в другой комнате.

— Что на тебя вдруг нашло? — Хачмен старался говорить спокойным тоном, понимая, что слишком многое поставлено на карту. На самом деле он отлично знал, что происходит: тут же всплыли дрожащие воспоминания о прежних прогулках по этой секции выставки с названием "семейная жизнь". "Да как ты смеешь даже думать, что у меня с головой не в порядке? По-твоему, женщина сошла с ума, если она не желает, чтобы в ее дом занесли грязную болезнь и заразили ее и ее сына?" Но дело-то как раз в том, что он не мог сказать: "Да, мол, я прекрасно понимаю, что у тебя на уме". Викки сражалась как гладиатор с сетью: раскидывала сеть и всегда держала наготове трезубец. Стоит что-то сказать, и она сразу обратит его слова в признание вины.

— В другой комнате ты спать не будешь, — твердо сказал Хачмен.

— Здесь я тоже спать не буду. Пока.

"Пока я могу заразить тебя грязной болезнью", — перевел Хачмен, чувствуя, что сеть снова летит в его сторону. На этот раз он уклонился, просто промолчав, затем встал и двинулся к ней. Викки выскочила из спальни, и до Хачмена лишь секунду спустя дошло, что она свернула направо, к прихожей. Он протест следом в короткий коридор. Открылась входная дверь и впустила волну холодного ночного воздуха, с безразличием ощупавшего его с головы до пят. Викки стояла во дворе, в центре лужайки.

— Не смей ко мне прикасаться! — крикнула она. — Я лучше на всю ночь здесь останусь.

— О боже! — громко произнес Хачмен, обращаясь к самому себе: — И что теперь делать?..

Викки хорошо бегала, и он вряд ли догнал бы ее, даже если бы решился броситься вдогонку и, возможно, привлечь внимание соседей. Хачмен вернулся в дом, оставив дверь приоткрытой, и прошел во вторую спальню. Немного позже он услышал щелчок замка, и на мгновение у него вспыхнула — аж защемило сердце — надежда, что вот сейчас Викки, замерзшая, придет к нему искать тепла. Но она ушла в другую комнату, оставив его наедине с его горечью.

Пытаться что-либо объяснить, независимо от того, поверят ему или нет, было бы крайне неосторожно. В любом случае Викки кому-нибудь расскажет — родителям, друзьям, соседям или его коллегам, а это опасно. Люди запомнят эти разговоры. Сейчас все его мысли занимала первоочередная задача — создание машины, но где-то в подсознании уже вырисовывался план действий. И хотя детали еще не определились, ясно было одно: весь проект может обернуться страшной опасностью для него, для Викки и даже для Дэвида. Машина должна быть построена тайно, но до того, как она будет приведена в действие, ему придется тщательно и систематически оповестить о ней мир. Процесс, который легко начать, но управлять которым потом очень трудно. И Викки, которой Хачмен вообще никогда не мог управлять, должна оставаться в неведении. Даже несмотря на то, что последние события оставляют на их семейной жизни столь глубокий след.

Газовую центрифугу в отличном состоянии и относительно недорого удалось купить в Манчестере. Хачмен отправился за ней на машине в полной уверенности, что будет дома к вечеру, но центральные графства были погружены в туман и вдобавок, когда он добрался до Дерби, по радио сообщили о катастрофе с большими человеческими жертвами в Белпере, южнее по дороге. Пришлось искать мотель. Только около полуночи он смог позвонить Викки, но никто не ответил. В трубке раздавались лишь слабые гудки, словно размытые насыщенным влагой воздухом. Хачмен не был особенно удивлен. Викки вполне могла догадаться, кто звонит и почему, и просто не снять трубку, тем самым сразу ставя его в невыгодное положение.

Он положил трубку и, не раздеваясь, прилег на аккуратно застеленную кровать. Сегодня утром он честно рассказал Викки, зачем ему надо было в Манчестер, прекрасно зная, что она даже не станет вникать в технические подробности его забот, а потом предложил поехать с ним. На это Викки ответила, что он отлично знает, когда ей надо встречать Дэвида из школы. При этом подразумевалось, естественно, что она понимает: будь это не так, он бы ее не позвал. Один-ноль в пользу Викки. "Чертова машина! Не слишком ли много она у меня отнимает? Кто я такой, в конце концов?.." Со времени взрыва над Дамаском прошло уже шестнадцать дней, но до сих пор никто не признался в содеянном, или, если сказать это иначе, никто не смог настолько повлиять на систему расстановки сил в мировой политике, чтобы акция казалась оправданной. Ситуация на Ближнем Востоке, как ни парадоксально, казалась стабильнее, чем когда бы то ни было за последние годы. Некоторое время Хачмена преследовала мысль о том, что даже его машина не сможет вернуть к жизни тысячи упрямых мальчишек… Об этом стоило подумать…

В Кримчерч он вернулся утром и обнаружил, что дома никого нет. На пороге перед запертой дверью стояли бутылки с молоком, на полу в прихожей лежало несколько конвертов и газет, и Хачмен сразу понял, что Викки с Дэвидом уехали еще вчера. Подавив сжимающий горло приступ жалости к себе, он снял трубку и начал было набирать номер ее родителей, но тут же передумал. Лучше оставить дверь открытой и ждать…

Через три дня дождливым субботним утром Викки вернулась вместе со своими родителями. Ее отец, Олдермен Джеймс Моррис, седой мужчина с похожим на клубничину носом, провел с Хачменом долгую серьезную беседу об увеличивающейся стоимости электроэнергии и неустойчивом состоянии экономики. Ни словом не упомянув о замужестве дочери и их семейных проблемах, своим тоном он как-то умудрился передать то, чего не было сказано словами. Хачмен отвечал на все его высказывания с равной серьезностью. Когда родители Викки наконец уехали, он обнаружил жену в спальне. Она улыбалась сквозь слезы и всем своим видом изображала маленькую девочку, рассчитывающую на снисхождение после очередной проделки.

— Где Дэвид? — потребовал Хачмен.

— Он еще не спал, когда мы уехали. Днем отец поведет его в планетарий, а вечером привезет домой. Эти три дня были для него сплошным праздником.

— А для тебя?

— Для меня… — Викки кинулась к нему и крепко обняла.

Позже, прислушиваясь к ровному шуму дождя за окном спальни, Хачмен вдруг подумал виновато о том, как Викки станет реагировать, когда поймет, что теперь все у них будет по-другому. На изломанном графике их семейных отношений за сценой примирения всегда следовал ровный период идиллической гармонии. Но раньше у него не было машины.

"Частное исследование некоторых свойств микроволновой радиации". Подобное «объяснение» несколько смутило Викки, на что он, собственно, и рассчитывал, и чем больше он его повторял, тем сильнее становилось ее замешательство В конце концов ей пришлось признать реальность проекта, и, не зная ни грамма невероятной правды, стоящей за этим объяснением, она могла лишь предполагать, насколько он занят работой.

Другие тоже стали замечать перемены в поведении Хачмена, несмотря на все его усилия казаться обычным. Он сильно отстал в основной работе, что стало особенно заметно после нескольких еженедельных совещаний по поводу «Джек-и-Джилл». Мюриел Варили выполняла свои секретарские обязанности с неприкрытой подозрительностью, выражая свое неодобрение его поведением множеством раздражающих мелочей. А Дона Спейна просто перехлестывало глубокое убеждение, что Хачмен по самые уши увяз в каком-то головокружительном романе.

Хачмен продолжал работать над проектом, стараясь тратить ровно столько времени в институте, сколько он мог себе позволить, чтобы не ставить под угрозу наладившиеся отношения с Викки. Порой ему самому не верилось, насколько далеко он продвинулся в работе, но к концу месяца у него был готов работающий цестроновый лазер. Еще один важный "дорожный указатель"…

— Что это значит? — Викки бросила через стол письмо.

Еще не взяв конверт в руки, Хачмен узнал аккуратный штамп своего банковского отделения.

— Письмо было адресовано мне, — произнес он холодно, пытаясь выиграть время на размышления.

— Какая разница? Я хочу знать, что это означает?

Хачмен пробежал глазами по профессионально сухим строчкам, где объяснялось, что его личный счет в банке перерасходован почти на четыреста фунтов, и, поскольку он закрыл сберегательный счет, банк настоятельно просит либо открыть новый счет, либо обсудить этот вопрос с управляющим как можно скорее.

— Это означает то, что здесь написано, — спокойно произнес он. — Мы задолжали банку некоторую сумму.

— Но как это могло произойти? — Лицо Викки побелело.

— Хотел бы я знать…

Теперь Хачмен отлично понимал, в чем была его ошибка. Слишком быстро израсходованные сбережения… И еще большая ошибка — допустить, чтобы письмо из банка попало в руки Викки.

— Почему они просто не перевели деньги со сберегательного счета, как они обычно… — Викки схватила письмо и быстро перечитала его. — Ты закрыл сберегательный счет?! Где деньги?

Усилием воли Хачмен заставил себя говорить спокойно:

— Мне пришлось потратить их на проект.

— Что? — Викки истерически хохотнула и взглянула на Дэвида, который в этот момент оторвался от овсянки и с интересом поднял глаза. — Ты что, шутишь, Лукас? У меня там было больше двух тысяч фунтов.

Хачмен заметил это "у меня". Викки числилась директором небольшой подрядческой компании, принадлежавшей ее отцу. Причитающееся ей жалование она переводила на сберегательный счет и всегда называла его «нашим» — разумеется, когда не злилась на Хачмена.

— Нет, не шучу. Мне надо было купить оборудование.

— Я тебе не верю. Какое оборудование? Покажи мне квитанции.

— Попробую их разыскать. — Оборудование он покупал только за наличные, воспользовавшись чужим именем и адресом, и все квитанции впоследствии сжег. Вот уж поистине обучение нейтронов новому танцу требовало странных приготовлений. — Но я не уверен, что найду их.

Он беспомощно наблюдал, как из глаз Викки прозрачными ручейками потекли слезы.

— Я знаю почему ты не можешь показать мне квитанции, — произнесла она, всхлипывая. — Я знаю, что за оборудование ты покупал.

"Опять начинается, — в панике подумал Хачмен. — Другими словами, она обвиняет меня в том, что я потратил деньги на женщину или женщин или даже снял где-то квартиру…" Они оба знали, что она имела в виду, но в соответствии со стандартной тактикой Викки, если он сейчас начнет отвергать обвинения и оправдываться, для нее это тут же станет доказательством вины.

— Пожалуйста, Викки. Ну, пожалуйста, не надо… — Хачмен кивнул в сторону Дэвида.

— Я никогда не делала ничего плохого Дэвиду, — ответила Викки, — но тебе, Лукас Хачмен, я еще отплачу.

Пока Хачмен проводил окончательную сборку, у него медленно выкристаллизовывалось и наконец окончательно созрело горестное понимание того, что он никогда не сможет использовать свою антиядерную машину. Возможно, в глубине его сознания всегда гнездилась эта мысль, но, увлеченный работой, он не позволял себе в этом признаться. Руки сами продолжали работу над машиной, а он лишь смотрел, словно они и были ее создателями. Но теперь, когда машина старта реальностью, теперь перед ним встала чистая, пугающая своей многогранностью истина.

Факт номер один. Машину нельзя проверить в действии или использовать где-то локально. Прибор типа "все или ничего" — строго для людей такой же категории, к которым сам он, Хачмен, не принадлежит.

Факт номер два. Международные отношения, по наблюдениям некоторых обозревателей, слегка потеплели, а потому бомба и возможность ее применения стали для определенных кругов гораздо менее привлекательными.

И наконец, третий факт. Все последние события вызывали у Хачмена острое нежелание идти дальше по дороге, которая чуть не привела его семейную жизнь к развалу. Готов ли он купить жизнь миллионов людей ценой собственного счастья, если так можно назвать его брак с Викки? Однако вот она, машина. Настоящая, более реальная, чем все, что ему до сих пор доводилось видеть. Своим присутствием она ошеломляла и подавляла, не оставляя места для иллюзий и двусмысленности. "Я такой же, как все. Обыкновенный, трусливый и озабоченный прежде всего самим собой".

С чувством облегчения, приправленного смесью радости и вины, которое наступает со снижением требований к себе, Хачмен отложил микрометр в сторону. Еще два часа — и машина будет окончательно готова. Впрочем, зачем спешить? "Не разобрать ли ее прямо сейчас?" — подумал он, но тут внезапно накатила копившаяся целый месяц усталость, и он решил оставить все как есть. Уняв дрожь в ногах, Хачмен оглядел машину трезвым взглядом, вышел из лаборатории и запер за собой дверь.

По дороге домой он несколько раз снижал скорость, когда в этом не было никакой необходимости, чем сильно раздражал водителей идущих сзади машин. Спешка и суета оставили его, хотелось остановиться, погрузить себя в теплое размеренное течение жизни, из которого он с такими трудностями выкарабкивался совсем недавно. Настойчивое видение изломанных, искалеченных тел покинуло его, и он вновь был обыкновенным человеком. Хачмен вдыхал холодный воздух полной грудью и чувствовал себя на пороге важного жизненного поворота. Казалось, за ним захлопнулись массивные двери, отсекая прошлое с его опасными вариантами будущего.

Обнаружив у ворот дома чужую машину, Хачмен испытал чувство легкого разочарования. Двухместная, вишневого или коричневого цвета — в темноте не удавалось разглядеть — машина была развернута к воротам. Краешком сознания Хачмен отметил, что владелец, очевидно, заранее решил не терять времени при отъезде. Если в доме кто-то чужой, он не сможет рассказать Викки то, что хотел. Нахмурившись, он вставил ключ в замочную скважину и повернул. Дверь не открылась. Кто-то закрыл ее изнутри на задвижку.

Хачмен отошел от крыльца, оглядел дом и обнаружил, что свет горит лишь в спальне Дэвида. Маленький ночник. В доме гость и не горит свет? Немыслимая идея, появившаяся у него, заставила Хачмена попробовать боковую дверь. Тоже заперта изнутри. Он бегом вернулся к крыльцу, ударил в дверь кулаком и продолжал колотить до тех пор, пока замок не открыли. На пороге стояла Викки в голубом шелковом кимоно.

— Что ты делаешь? — потребовала она холодно. — Дэвид спит.

— Почему заперта дверь и нет света?

— Кто сказал, что нет света? — Викки продолжала стоять в дверях, не позволяя ему пройти. — И почему ты сегодня дома так рано?

Хачмен бросился вперед, не обращая внимания на жену, и рывком открыл дверь в гостиную. Посреди комнаты поспешно одевался загорелый темноволосый мужчина, в котором Хачмен неуверенно признал владельца местной заправочной станции.

— Ты! — рявкнул Хачмен, все еще чувствуя необычную заторможенность мысли. — Одевайся и проваливай отсюда!

— Невероятно! — выдохнула Викки. — Как ты смеешь шпионить за мной и разговаривать так с моим гостем?

— Твой, с позволения сказать, гость не возражает. Или возражаешь, ты, гость?

Мужчина молча взял со стула пиджак.

— Это мой дом, Форест, — обратилась к нему Викки, — и ты можешь не уходить. Я даже прошу тебя остаться.

Форест посмотрел на Хачмена, постепенно избавляясь от смущения.

— О господи, — произнес Хачмен устало. Он вышел в коридор, снял с Крюков украшающее стену метровое мачете и вернулся в гостиную. — Послушай, Форест. Я не держу на тебя зла за то, что здесь произошло. Ты просто случайно оказался рядом, когда фрукт созрел. Но теперь ты мне мешаешь, и, если ты немедленно не уберешься, я тебя убью.

— Не верь ему, — Викки неуверенно засмеялась и двинулась ближе к Форесту.

Хачмен оглядел комнату, остановил взгляд на подаренном отцом Викки шикарном кресле и одним ударом разрубил спинку надвое. Викки взвизгнула, но этот акт бессмысленного вандализма, очевидно, доказал что-то Форесту, и он быстро направился к дверям. Викки сделала несколько шагов вслед за ним и остановилась.

— Не самый умный поступок, — бесстрастно произнесла она. — Кресло стоило денег.

Хачмен подождал, пока машина на улице заведется и отъедет, потом спросил:

— Скажи мне одну вещь. Это было в первый раз… Такой гость?

— Нет, Лукас, — ответила Викки спокойно неуместно нежным голосом. — Это не первый раз.

Реальная жизнь снова обернулась к нему своей раскаленной добела стороной.

— Тогда… Я опоздал…

— И намного, — опять та же издевательская нежность.

— Мне очень хотелось бы показать тебе, насколько ты не права, Викки. Я никогда не изменял тебе. Я… — Тут его горло сжал болезненный спазм. "Все эти годы, — подумал он. — Все эти красивые годы выброшены на свалку. Зачем?.."

— Ты сам все начал, Лукас. По крайней мере будь мужчиной и пройди все до конца. — Викки зажгла сигарету, и ее взгляд, жесткий и одновременно победный, неотрывно следовал за Хачменом из-за извивающейся маски дыма.

— Хорошо, Викки, — выдавил он из себя, и на мгновение перед его глазами мелькнула разделявшая их антиядерная машина. — Я обещаю тебе, что пройду до конца…

— Если у тебя что-нибудь случилось дома или еще что, почему бы тебе не рассказать мне об этом, Хач?

Артур Босуэл, начальник исследовательского сектора Вестфилда, надел очки в тонкой золотой оправе и пристально посмотрел на Хачмена.

— Да нет, вроде все в порядке, Артур. — Хачмен взглянул на него через стол красного дерева, раздумывая, не признаться ли в каких-нибудь трудностях хотя бы для того, чтобы облегчить себе несколько последующих дней.

— М-м-м. Ты не очень хорошо выглядишь в последнее время.

— Да. По правде говоря, я плохо сплю. Надо, наверно, сходить к врачу, выписать какие-нибудь таблетки.

— Это не дело. Хороший сон очень важен, — наставительно произнес Босуэл. — Что-нибудь случилось?

— Нет, так, без особых причин, — ответил Хачмен и подумал про себя: "Что-то у него на уме".

— Я думаю предложить тебе помощника, Хач.

— Но в этом нет необходимости. — Хачмен почувствовал смутную тревогу. Меньше всего ему хотелось, чтобы в его кабинете сидел кто-то посторонний. — Я имею в виду, что это лишнее. Чтобы ввести нового человека в курс дела, потребуется не меньше двух недель, а за это время я и сам закончу работу.

— Две недели. Хорошо. — Босуэл с готовностью ухватился за конкретный срок. — Мы едва ли можем позволить на эту работу большее время. Совет директоров хотел бы наконец прийти к определенному решению по поводу "Джек-и-Джилл".

— Мне вполне хватит двух недель, — заверил его Хачмен.

Если работать быстро и не делать ошибочных ходов, то за две недели можно успеть осуществить задуманное. Объявить миру о том, что его машина уже существует. Необходимо немедленно составить описание конструкции и математическое обоснование, размножить все это в нескольких сотнях экземплярах и разослать по всему миру организациям и частным лицам по заготовленному списку. Отправить письма так, чтобы они достигли своих адресатов приблизительно в одно и то же время — проблема несложная. Гораздо большая проблема возникнет, когда письма будут вскрыты и прочитаны, когда многие из тех людей, кому они направлены, людей могущественных и безжалостных, пожелают его убрать. Единственный способ избежать опасности — продолжать держаться скрытно и осторожно. До сих пор Хачмен считал, что запирающийся ящик в его столе вполне надежное место для хранения схем и выкладок, но сейчас, преследуемый беспокойными мыслями, он даже не мог вспомнить, запер ли он стол, перед тем как уйти. Он прибавил шаг и почти бегом ворвался в свой кабинет. У стола стоял Дон Спейн и с напряженным интересом копался в содержимом секретного ящика.

— Ой, Хач, — спросил он, улыбаясь, — где ты держишь точилку для карандашей?

— Разумеется, не здесь, — резко ответил Хачмен и, не удержавшись, добавил: — Наглая любопытная свинья!

Улыбка Спейна тут же растворилась.

— Ты что, Хач? Я только хотел одолжить точилку.

Хачмен захлопнул дверь в комнатушку Мюриел и спокойно произнес:

— Это ложь. Я прекрасно знаю, что ты лжешь, потому что ты рылся в моем столе столько раз, что точилку нашел бы и в темноте. Ты просто наглая любопытная свинья!

На серых впалых щеках Спейна появились два пятна кирпичного цвета.

— Ты…

— И если я еще раз застану тебя в моем кабинете, я тебя пришибу!

Спейн открыл рот в замешательстве, но через секунду растерянное выражение на его лице сменилось злостью.

— Не слишком ли ты много о себе думаешь, Хач? Меня абсолютно не интересуют твои каракули, и я не позволю такому…

Хачмен взял со стола обкатанный камень, которым прижимал бумаги, и сделал вид, будто собирается бросить. Спейн проворно нырнул в дверной проем. Сев за стол, Хачмен стал ждать, пока успокоятся нервы. Сделать что-нибудь подобное ему хотелось уже несколько лет, но в этот раз, пожалуй, следовало бы сдержаться. Спейн и Мюриел непременно распустят сплетни об этом инциденте по всему Вестфилду, а как раз сейчас Хачмену хотелось выглядеть как можно неприметнее.

Он обследовал ящик с бумагами и с облегчением обнаружил, что заготовленный список правительственных учреждений, политиков и видных ученых лежал в самом низу, да еще был сложен таким образом, что Спейн, очевидно, его пропустил. С сегодняшнего дня придется носить все бумаги с собой.

Но что делать с машиной? Хачмен опустился в кресло и задумчиво посмотрел через расчерченное редкими каплями дождя стекло на украшенные осенью деревья за окном. Машину, которую вряд ли кто назвал бы портативной, нельзя оставлять в лаборатории. Для того чтобы шантажировать людей, владеющих ядерным оружием, чтобы успешно превратить мегасмерть в мегажизнь, машину надо спрятать понадежнее в каком-нибудь укромном месте. Даже если его выследят, это уже не будет иметь значения: когда люди узнают, как построить подобную машину, кто-нибудь где-нибудь обязательно это сделает. И тогда никто не сможет позволить себе владеть ракетами, снаряженными кусками смертоносного металла…

Никогда! Слишком велик будет риск.

Хачмен встал и, подойдя к зеркалу, взглянул на свое отражение. Высокий мужчина, хорошо уложенные черные волосы, длинные суховатые руки — именно такого Лукаса Хачмена видят люди. Это тот самый Лукас Хачмен… "Так-так, уже говорим о себе в третьем лице, Хач. Классический симптом…" Так вот это тот самый Лукас Хачмен, который решил один положить на лопатки весь мир. "Когда-нибудь она поймет…"

Слегка обеспокоенный тем удовольствием, которое доставила ему эта маленькая игра, Хачмен сел за стол и занялся бумагами. Все записи были сделаны на стандартных вестфилдских бланках, но это можно исправить — достаточно лишь обрезать верхнюю часть листа. Другое дело, что кому-то из адресатов, особенно иностранцам, будет невозможно расшифровать его каракули и, кроме того, его смогут найти по почерку. Он прошел в кабинетик Мюриел и, сделав вид, что не замечает ее настороженного взгляда, молча достал из стола стопку чистых листов. Больше часа ушло на то, чтобы переписать печатными буквами все математические выкладки и описание конструкции машины.

Закончив работу, он спрятал бумаги в портфель и принялся думать, где лучше спрятать машину. Может быть, где-нибудь на южном побережье? Хачмен достают телефонный справочник и, выписав несколько номеров агентов по недвижимости, начал обзванивать их в алфавитном порядке. Уже во второй конторе ему предложили коттедж в Хастингсе. Хачмен поискал блокнот для заметок, но вспомнил, что оставил его на книжном шкафу. Пришлось записать адрес на новом зеленом ластике.

— Похоже, это как раз то, что мне нужно. Я позвоню вам позже.

Он сказал Мюриел, что уходит по личным делам на часок, и отнес портфель в машину. Погода для ноября была относительно теплая, но небо провисало над деревьями и домами удручающе низко. Дождь моросил постоянно, не оставляя никаких сомнений, что так будет до самого конца дня. Водяные капли сползали по стеклу автомашины словно бесноватые амебы. Хачмен остановился в центре города и за тридцать фунтов приобрел в канцелярской лавке подержанную копировальную машину и запас бумаги. Платил наличными, используя деньги, которые Викки выдала ему, чтобы он отнес их в банк. Уложив покупки в багажник, он двинулся пешком вдоль улицы, пока не нашел контору по сдаче недвижимости, куда звонил ранее. В стеклянной витрине он разыскал фотографию дома, и то, что он увидел, его вполне устроило. Коттедж с террасой, сдается только на зиму, примерно в шестидесяти милях от дома. Полтора часа езды — это достаточно близко. Он вполне сможет перевезти туда машину, не пропадая на подозрительно долгий срок, и в то же время там можно надежно укрыться в случае необходимости.

Хачмен зашел в контору, и, представившись писателем, которому необходимо закончить книгу, меньше чем через полчаса получил дом в аренду до конца апреля. Оформив аренду на вымышленное имя, он внес аванс наличными и получил взамен два ключа и карточку с адресом.

Заехав к «Вулворту», купил несколько сотен дешевых конвертов из тех, что продаются в любом городе, а на центральной почте — соответствующее количество марок в листах для авиа и внутренней пересылки.

Приближалось время ленча. Хачмен зашел в свое любимое кафе и там, сидя в полутемном углу за чашкой горячего кофе, принялся составлять письмо. Написав "Всем, кого это может касаться", он подумал, что такое начало выглядит неоригинально, но в конце концов решил, что это по существу, и оставил так как есть. Закончив первый вариант, он внимательно перечитал написанное.

"Это письмо — наиболее важное из всех писем, которые Вам доводилось читать. Его содержание представляет собой факты, в высшей степени важные для безопасности Вашей страны и благополучия всего человечества в целом.

Прочитав письмо. Вы принимаете на себя личную ответственность за осуществление необходимых действий, и Ваша совесть должна подсказать Вам, каковы должны быть эти действия.

К письму прилагаются следующие документы.

1. Математические доказательства возможности создания нейтронного резонатора на основе цестронового лазера. Распространение излучения будет иметь характер цепной реакции и вызовет искусственное увеличение плотности свободных нейтронов в любой близкой к критической концентрации радиоактивного материала. Другими словами, включение описываемого устройства приведет к почти мгновенному взрыву всех ядерных устройств на планете.

2. Схема простейшей модели нейтронного резонатора, который может быть создан практически за несколько дней.

Прочтите следующий параграф внимательно:

ОПИСАННОЕ УСТРОЙСТВО УЖЕ СУЩЕСТВУЕТ: ОНО БУДЕТ ПРИВЕДЕНО В ДЕЙСТВИЕ В ПОЛДЕНЬ ПО ГРИНВИЧУ 10 НОЯБРЯ 19… ГОДА. ВЫ ДОЛЖНЫ ПРИНЯТЬ СООТВЕТСТВУЮЩИЕ МЕРЫ."

Написанное живо напомнило Хачмену стиль рассылаемых книжными клубами рекламных буклетов, но в конце концов он решил, что свое дело письмо сделает. Убеждать за него будут плотно исписанные страницы математических выкладок. Они передадут сообщение тем членам братства математиков, кто способен мыслить на таком же уровне, те в свою очередь повлияют на других людей, те — дальше… Письмо само будет своего рода нейтронным резонатором, способным начать цепную реакцию в человеческих умах.

Спрятать ядерную машину оказалось гораздо легче, чем ему представлялось раньше, и очередной успех вызвал у Хачмена чувство, что все движется с какой-то сверхъестественной легкостью. Недолго думая, он зашел в телефонную будку и позвонил Мюриел в Вестфилд. Она ответила что-то невнятно, и он догадался, что позвонил в перерыв, когда она заправляется неизменными шоколадными вафлями в компании других секретарш, которые всегда собираются на ленч в ее кабинетике, чтобы выпить кофе и обсудить поп-звезд.

— Извини, что прерываю заседание "культурного клуба", — сказал Хачмен, — но я хотел предупредить, что сегодня меня не будет. Ты там справишься сама, если что-нибудь возникнет, ладно?

— А что мне сказать, если будут спрашивать? — Голос ее звучал уже разборчивее, но в нем ясно слышалось осуждение.

— Скажи, что я на побережье, — ответил он, не раздумывая, и тут же пожалел об этом. — Нет, лучше скажи правду. Я буду в Моррисоновской библиотеке, мне надо там кое-что посмотреть.

— В Моррисоновской библиотеке, — повторила Мюриел монотонно, открыто демонстрируя свое недоверие.

Очевидно, к этому времени соответственно оформленная версия его конфликта со Спейном уже разошлась, и Мюриел, хотя она и недолюбливала Спейна, с радостью ухватится за возможность посплетничать о том, как "мистер Хачмен изменился в худшую сторону". Хачмен подумал, что с Мюриел надо быть поосторожней.

— Ну ладно, — сказал он. — До завтра.

Мюриел молча повесила трубку.

Хачмен сел в машину и направился в институтскую лабораторию. Шел дождь, опускался туман, и никто, похоже, не заметил, как он остановился во внутреннем дворе большого каменного здания. Минут двадцать ушло на то, чтобы разобрать машину на основные узлы и перенести их вместе с экранами к автомобилю. Когда он закончил погрузку, руки, несмотря на постоянные тренировки с луком, болели от непривычной тяжелой работы. Так никого и не встретив при выезде, Хачмен погнал машину на юг, к Хастингсу.

Дорога заняла больше полутора часов, и еще минут десять он искал номер 31 по Чаннинг-уэй — коттедж, который ему сдали до апреля. Дом оказался вполне обычным; он ничем не выделялся из ряда таких же зданий: две комнаты внизу, две — на втором этаже. В конце улицы было видно море.

Вставляя ключ в замочную скважину и открывая дверь незнакомого дома, Хачмен особо остро почувствовал, что входит в чужой дом, хотя легально он имел на это все права. Он прошел по комнатам первого этажа, обратив внимание, что мебели в доме лишь необходимый для аренды минимум. Холодный, безжизненный дом… В спальне на втором этаже оказалось одно-единственное зеленое кресло. Узкое оконце выходило на глухую стену соседнего дома.

"А ведь я могу умереть здесь…" Внезапно возникшая мысль принесла с собой ощущение подавленности, сменившее чуть приправленное виной возбуждение от всей этой дешевой секретности. Он спустился по лестнице и принялся выгружать разобранную машину. На этот раз детали казались гораздо тяжелее, но носить было недалеко, и меньше чем через десять минут части машины уже лежали на полу спальни. Хачмен хотел было собрать ее сразу, но потом решил, что сначала надо разделаться с письмами, а для этого лучше пораньше вернуться домой.

— Дэвид спит, а мне нужно уйти на пару часов, — сказала Викки, появляясь в дверях его кабинета. На ней был бурого цвета твидовый костюм, который Хачмен прежде не видел. Лицо, старательно подкрашенное, сохраняло строгое выражение. Глубокая печаль охватила Хачмена, и он понял, что, несмотря ни на что, он все же надеялся, что Викки успокоится после того удара, который она ему нанесла.

— Куда ты собралась?

— Что, я не могу съездить к матери?

— Ты можешь, конечно, и к матери съездить… — горько усмехнулся Хачмен. — Ладно. Все понятно…

— Ты никуда не собираешься? — спросила Викки будничным тоном, делая вид, что не заметила его реплики. — А то я останусь с Дэвидом.

Хачмен взглянул на стопки писем на столе и покачал головой.

— Нет. Я буду дома.

— Тогда я пошла. — Викки посмотрела на него с недоумением, и Хачмен догадался, о чем она подумала. "Как случилось, что он так спокоен? По всем правилам он должен сейчас стоять передо мной на коленях, умолять, упрашивать". И быть может, он так бы и поступил. Что уж тут от себя скрывать? Но Викки сделала ошибку, применив слишком большую дозу. Какая разница, одна измена или десяток, одна мегатонна или сто? Нет смысла просить о чем-то, ибо он уже мертв.

— Пока, — сказала Викки.

Хачмен кивнул не оборачиваясь.

— Передай привет своей матери.

Проснувшись, Хачмен с удовлетворением отметил особое, цвета меди солнечное сияние, какое, он был уверен, можно увидеть только по утрам и в выходной. Не исключено, что это реальное явление природы: пятьдесят миллионов британцев, настроенных на хорошую субботу, просто должны силой мысли влиять на погоду. Или групповой самообман: те же пятьдесят миллионов, создающих для себя телепатический покров удовольствия от того, что рабочая неделя наконец завершилась… В любом случае Хачмен был доволен, что не надо идти на службу, потому что сегодня он наметил отправить письма, предназначенные для самых отдаленных уголков планеты. Он решил разделить их на небольшие стопки и опустить в разные почтовые ящики, расположенные как можно дальше друг от друга. Сколько можно объехать за день? Почти всю юго-восточную часть страны. Конечно, лучше было бы добраться до Шотландии, но юго-восток и так населяет чуть ли не половина Англии. И кроме того, это может сбить преследователей со следа, если они решат, что человек, живущий на севере страны, специально отправлял письма на юге.

Хачмен выбрался из постели и якобы ненароком заглянул в смежную спальню. Викки спала под сплетением теней от задвинутых штор. Хачмен прошел в ванную и быстро умылся. У него, в общем-то, не было никаких оснований думать, что Викки будет отсутствовать всю ночь, но все же ему стало легче от того, что она дома. Он надел джинсы и свитер, сложил конверты в чемодан и отнес его в машину. Перед уходом он заглянул в комнату Дэвида и, остановившись на пороге, долго с тревогой вглядывался в маленького, спящего, как всегда, в необычной позе, мальчугана.

С утра движение на дороге было не очень оживленное, и Хачмен решил первую часть конвертов опустить в Бате. В том случае, если начнется подробное расследование, у спецслужб уже будет определенное начальное количество данных: место и время отправки писем, и меньше всего Хачмену хотелось оставить ясный след, начинающийся в Кримчерче. Он вел машину быстро, предельно сосредоточившись на дороге, и едва замечал звуки, доносившиеся из радиоприемника, пока не передали сообщение о сборе пожертвований для недавно учрежденной организации помощи пострадавшему городу.

Председатель организации публично заявил о своих подозрениях относительно того, что часть пожертвований переводится различными правительственными ведомствами в другие фонды. Хачмен решил, что председатель просто страдает обычной для организаторов благотворительных сборов мнительностью, но тут до него дошло, что и он для реализации своего замысла полагается на почтовое ведомство ее величества. Как типичный представитель среднего класса Англии, он всегда хранил врожденную веру в учреждения типа почтового ведомства, и в то же время, как нормальный трезвомыслящий человек последней четверти века, прекрасно понимал, что ни одно правительство, даже правительство Елизаветы II, не может придерживаться строгих моральных принципов.

От тревожных мыслей у Хачмена выступил холодный пот на лбу. В его чемодане лежало несколько писем, адресованных в Советский Союз: государственным деятелям, ученым, редакторам научных журналов. Но что будет, если вся британская почта, адресованная в эту страну, подвергается проверке? Все знают, что существуют способы, позволяющие делать это, даже не вскрывая конвертов. Он ослабил давление на педаль акселератора и попытался представить, к чему это приведет. Во-первых, охота на него начнется гораздо раньше, чем он предполагал. Во-вторых, и это гораздо важнее, ни одно письмо, направленное в Россию, не попадет к адресатам. А ведь его план в том и заключался, чтобы все державы, имеющие ядерное оружие, получили письма одновременно и были предупреждены о том, что случится 10 ноября.

Если лишь одна сторона получит известие, его «антиоружие» автоматически превратится в оружие. Даже сейчас, назначив столь близкий срок, он поставил в опасное положение все великие державы, где специалистам придется работать из последних сил, чтобы разобрать ядерные боеголовки в срок.

Продолжая медленно двигаться по шоссе, Хачмен вдруг неожиданно вспомнил смутно знакомое женское лицо. Кажется… Андреа Найт, биолог. Когда-то Хачмена знакомили с ней в университете. Много позже он видел ее несколько раз издалека в институте во время редких перерывов на кофе, которые он себе позволял, работая над машиной. Так же неожиданно в памяти всплыл отрывок из "Университетского бюллетеня новостей": она едет в Москву на семинар по ДНК!

Он попытался восстановить в памяти дату отъезда делегации, но вспоминалось лишь, что группа отбывает буквально на днях. Или они уже уехали?..

Если ему удастся убедить Андреа взять конверт с собой, он был уверен, что письмо надежно попадет в руки адресату. А если дать ей один из конвертов, адресованных научному журналу, тогда будет нетрудно придумать какое-нибудь объяснение. Конечно, если делегация уже в пути, придется разработать еще какой-нибудь ход, но сейчас лучше узнать, как действительно обстоят дела.

Хачмен прибавил скорость и через пять минут уже был на окраине Олдершота. Миновав аккуратные ряды армейских построек, растянувшихся по обе стороны дороги на несколько миль, он остановился у телефонной будки и разыскал по справочнику номер Роджера Дафи. Дафи был в Вестфилде специалистом по связям с прессой, иногда сам писал для научных журналов, и довольно часто его материалы появлялись в "Университетском бюллетене". К телефону долго не подходили, но потом ответил сам Дафи.

— Привет, Роджер! — Хачмен старался, чтобы его голос звучал сердечно и беззаботно. — Извини, что беспокою тебя дома, но только ты можешь мне помочь.

— Ничего, все в порядке, — Дафи ответил дружелюбно, но в то же время немного настороженно. — А в чем дело?

— Хочу разыскать кое-кого из той группы, что отправляется в Москву на семинар по ДНК, да вот думаю, не поздно ли?

— Даже не знаю. А кто именно тебе нужен?

Хачмен хотел было придумать какое-нибудь имя, но Дафи был как раз одним из тех настораживающе знающих людей, кто вполне способен запомнить всю делегацию.

— Э-э-э… Андреа Найт.

— Ага! У тебя губа не дура, Хач!

— Ну что ты, Роджер, — отбился Хачмен, устало подумав: "Господи! И этот туда же", — и потом, разве я бы тебе в чем-нибудь признался?

— Не надо, старик, не надо. Ну, чертяка! Не даром…

— Послушай, Роджер, может, у тебя где записано, когда отправляется наша делегация? Я тороплюсь.

— Я думаю! Ладно, подожди секунду.

Хачмен чуть пригнулся в будке и взглянул на себя в зеркальце на стене. Щеки ввалились, резко обозначился подбородок. И впервые за долгие годы он забыл побриться…

— Алло, Хач? Они вылетают из Гэтвика завтра в полдень.

— Спасибо, Роджер. — Хачмен повесил трубку и отправился на поиски местного почтового отделения. Отыскав по справочнику адрес и телефонный номер Андреа Найт, он записал их на листке бумаги, затем позвонил.

— Андреа Найт слушает. — Она сняла трубку быстро, еще до конца первого гудка, и Хачмен невольно вздрогнул.

— Добрый день, мисс Найт. — Он поискал нужные слова и продолжил: — Не уверен, что вы меня помните. Я Лукас Хачмен. Мы учились вместе…

— Лукас Хачмен! — Голос звучал удивленно, но в нем чувствовались нотки удовольствия. — Конечно, помню. Я видела тебя несколько раз в институте, но ты не подошел.

— Я не был уверен, что меня помнят.

— Однако то, что ты даже не поздоровался, вряд ли улучшило мою память.

— Очевидно, да. — Хачмен почувствовал, как краснеет, и внезапно с удивлением осознал, что буквально через несколько секунд они уже разговаривают, словно близко знакомые люди. Слишком близко. — Я всегда теряюсь в таких случаях.

— В самом деле? Тогда зачем же ты звонишь? Или мне не следовало задавать этот вопрос?

— Я думал… — Хачмен замялся. — Я знаю, что на слишком многое рассчитываю так сразу, но не могла бы ты оказать мне небольшую услугу?

— Надеюсь, что смогу, но должна предупредить: завтра я улетаю в Москву и вернусь только через три недели.

— Именно поэтому я и позвонил. Мне надо отправить редактору "Советской науки" статью по микроволновым излучениям. И довольно срочно. Я мог бы послать ее почтой, но выглядит вся эта математика жутковато, и будет столько бюрократических задержек — цензура и все такое, — что потребуется, наверное, несколько месяцев. Вот я и подумал…

— Ты хочешь, чтобы я ее доставила лично? Что-то вроде транссибирского курьера? — Андреа заразительно засмеялась, и Хачмен понял, что главное сделано.

— Да нет, зачем же. Я подпишу конверт, и его просто нужно будет бросить там в почтовый ящик.

— Хорошо, но есть одна трудность.

— Какая? — Хачмен постарался не выдать голосом своего волнения.

— У меня нет конверта. Как я его получу?

— О, это не сложно. Я могу подъехать сегодня.

— Вообще-то я тут вся в сборах, но к вечеру, надеюсь, буду свободна.

— Отлично. Где мне?..

— Где ты обычно встречаешься с женщинами?

Хачмен чуть не сказал, что он обычно не встречается с женщинами, но вовремя остановился. "Поделом тебе, Викки".

— Как насчет «Погребка» в Кемберне? Может быть, мы поужинаем?

— Замечательно. В восемь часов?

— В восемь.

Хачмен повесил трубку и вышел на залитую солнцем улицу, чувствуя себя так, словно он проглотил несколько стопок джина на голодный желудок. Секунду он разглядывал незнакомые дома, потом вспомнил, что он в Олдершоте и впереди у него долгое путешествие по южным графствам. По дороге к оставленной машине Хачмен понял, что придется менять план. Решив, что факт отправки писем из какого-то одного места будет менее информативен для гипотетического следователя, чем отправка поочередно по пути следования, он составил новый маршрут. Решение, принятое вот так сразу, показалось Хачмену более верным, чем заранее обдуманный план, и это его несколько беспокоило, но в конце концов он убедил себя в том, что даже один конверт, надежно доставленный в Москву, все окупает.

К западу от Олдершота он свернул с дороги на Бат и заехал в Солсбери, где и отправил первую партию конвертов. И только вернувшись в Кримчерч, он понял, что означают эти конверты, доверенные почте ее величества. До сих пор у него был выбор, была возможность вернуться к нормальной жизни.

Теперь же первый шаг сделан, и пути назад нет.

Андреа Найт вошла в бар неторопливой походкой и проследовала через весь зал к столику Хачмена, размахивая сумкой. Хачмен, который пришел задолго до условленного срока, поднялся с места.

— Рад тебя видеть, — произнес он быстро.

— Привет, Лукас. Это место напоминает, мне молодость. Уж и не помню, когда это было.

— Пожалуй, — осторожно сказал Хачмен, пытаясь догадаться, что она имеет в виду.

— Да-да. Ты знаешь, тот бар, "Вьючную лошадь", снесли, там теперь проходит шоссе.

— Нет, я не слышал. — Хачмен почувствовал себя неловко.

— Ну конечно же, мы ведь были там всего один раз, — улыбнулась она укоризненно.

Хачмен улыбнулся в ответ. Еще в студенческие годы ему случалось приглашать во "Вьючную лошадь" девушек. Примерно в то время он и познакомился с Викки. Должно быть, и Андреа Найт когда-то была там вместе с ним. Похоже, что годы супружеской жизни с Викки накрепко перестроили даже его образ мысли. (Прошел целый год ссор и примирений, прежде чем он приучился, возвращаясь домой после работы, класть портфель на переднее сиденье рядом с собой. Если Викки замечала из окна, что он достает портфель с заднего сиденья, она автоматически предполагала, что он кого-то подвозил. Начинались ревниво-осторожные расспросы, и обычно все кончалось ссорой в районе полуночи.) За эти годы он научился просто вычеркивать других женщин из своей памяти. Новая мысль: "А вдруг этот самый человек, этот верный, не смеющий думать о других женщинах Лукас Хачмен, которого, в общем-то, не так уж и интересует секс, вовсе не настоящий Лукас Хачмен? Неужели это Викки сделала меня таким, какой я есть? И сколько в этой моей мстительной выходке случайности, а сколько подсознательной мотивации? Я увидел Андреа в институте, когда создавал машину, после заметил ее имя в «Бюллетене», и говорят, подсознание никогда не забывает деталей. Таких, например, как дата ее отлета в Москву. Боже правый, неужели и в самом деле срок включения моей священной машины был подгадай подсознанием так, чтобы свести меня здесь, за столиком с этой женщиной?"

— …и после такой прогулки я просто умираю от жажды, — продолжала Андреа. — Моя машина на ремонте.

— Извини. — Хачмен подозвал официанта. — Что ты будешь пить?

Она заказала перно и с явным удовольствием сделала первый глоток.

— Девушка, которая придерживается социалистических убеждений, едва ли вправе заказывать такие дорогие напитки, но, похоже, у меня совершенно капиталистический желудок.

— Кстати… — Хачмен достал из кармана пиджака конверт и передал ей. — Он уже адресован, надо будет только наклеить там марку. Не возражаешь?

— Не возражаю. — Она, не глядя, опустила белый прямоугольник в сумку. То, что она приняла конверт без раздумий, обрадовало Хачмена, но он тут же начал беспокоиться, что при таком небрежном отношении она может его просто забыть.

— Это не вопрос жизни и смерти, но для меня достаточно важно, чтобы статья была доставлена быстро.

— Не беспокойся, Лукас. Я все сделаю. — Ее ладонь обнадеживающе накрыла его руку.

Пальцы Андреа казались холодными, и он инстинктивно положил свободную руку поверх ее. Она снова улыбнулась, глядя ему прямо в глаза, и словно сработал какой-то биологический переключатель — Лукас почувствовал возбуждение. С этого мгновения само время будто изменило свой бег: минуты тянулись на удивление долго, а часы пролетали совершенно неуловимо.

Они выпили несколько коктейлей, потом поужинали, выпили еще, после чего Лукас отвез ее домой. Ее квартира находилась на последнем этаже четырехэтажного здания. Как только машина затормозила на усыпанной гравием площадке перед подъездом, Андреа вышла и пошла к дверям, на ходу доставая из сумочки ключи. На ступеньках она обернулась и посмотрела на него.

— Ну заходи же, Лукас, — сказала Андреа нетерпеливо. — Здесь холодно.

Хачмен выбрался из машины и прошел за ней в небольшой холл. Дверь лифта была открыта, и они ступили в алюминиевую коробку, уже держась за руки. Поднимаясь, они целовались — губы ее оказались мягкими, как он и думал, и она льнула к нему, прижималась бедрами, как он и ожидал. Следуя за ней в квартиру, Хачмен чувствовал, что у него дрожат ноги. Мебели в квартире было немного, но все со вкусом. В воздухе чувствовался слабый запах яблок. Едва закрылась дверь, Андреа сбросила пальто на пол, и они снова стали целоваться. Андреа была чуть полнее Викки, и ее груди казались тяжелее. Это невольное и непрошенное сравнение отозвалось странной ноющей болью в висках. Хачмен выкинул Викки из головы и впился в губы Андреа.

— Ты хочешь меня, Лукас? В самом деле?

— Да, в самом деле хочу.

— Хорошо. Жди здесь.

Она ушла в спальню, и Хачмен замер в ожидании. Вскоре Андреа вернулась. Кроме черного бюстгальтера с круглыми отверстиями для сосков — молочно-белая плоть словно выдавливалась из этих отверстий, и соски немного задирались вверх — на ней ничего не было. Шумно дыша, Хачмен сбросил свою одежду, прижал Андреа к себе и повалил на алый ковер. "Вот, — пронеслась мысль, — вот так, моя дорогая Викки…"

Спустя какое-то время он с ужасом обнаружил, что не чувствует… ровным счетом ничего, словно ниже пояса его накачали каким-то замораживающим лекарством, которое уничтожает любые ощущения. Смущенный и напуганный, Хачмен продолжал битву между своим телом и ее, сдавливал, хватал, прижимал…

— Успокойся, Лукас, — донеся до него далекий, будто со звезд, голос. — Ты не виноват.

— Но я не понимаю… — тупо сказал он. — Я не знаю, что со мной.

— Сексуальная гипостезия, — ответила она не без сочувствия. — У Крафта-Эббинга этому посвящена целая глава.

Хачмен покачал головой.

— Но у меня все в порядке, когда я…

— Когда ты с женой?

— О боже! — Хачмен сдавил виски руками, потому что боль стала невыносимой. "Что ты со мной сделала, Викки?"

Андреа встала, прошла к двери, где лежало на полу ее замшевое пальто, и накинула его на плечи.

— Вечер был замечательный, Лукас, но завтра у меня множество дел, и мне надо поспать. Ты не возражаешь?

— Нет. Нет, конечно, — пробормотал он с какой-то ненатуральной учтивостью. Одеваясь, Хачмен пытался придумать что-нибудь такое… Умное и одновременно беззаботное, что сказать на прощание, но в конце концов не нашел ничего лучше, чем: — Надеюсь, завтра тебе повезет с погодой.

Никаких эмоций на ее лице не отразилось.

— Я тоже надеюсь. Спокойной ночи, Лукас. — И она тихо закрыла за ним дверь.

Лифт все еще стоял на площадке четвертого этажа, и Хачмен спустился вниз, разглядывая свое отражение в поцарапанном алюминии стен.

Невероятно, но после всего, что произошло, он еще и умудрился вернуться домой сразу после полуночи. Викки не спала. На ней была старая удобная домашняя юбка и кардиган, что видимо, должно было означать, что она провела вечер дома и за время его отсутствия у нее не было гостей. Она сидела перед телевизором, и, как всегда, ручка регулировки цвета была вывернута слишком далеко, из-за чего изображение на экране расплывалось и смазывалось. Хачмен подрегулировал цвет и молча сел в кресло.

— Где ты был весь вечер, Лукас?

— Пил, — ответил он, ожидая, что так или этак она начнет его опровергать, но Викки лишь сказала:

— Тебе не следует много пить. Тебе это вредно.

— Это полезнее, чем кое-что другое.

Она повернулась к нему и произнесла неуверенно:

— У меня создается впечатление, что… Все это действительно задело тебя, Лукас. Признаться, меня это удивляет. Разве ты не понимал, чем это может для тебя кончиться?

Хачмен взглянул на жену. Такой вот, в старой знакомой домашней одежде она всегда нравилась ему больше. Выражение ее лица, красивого и спокойного в приглушенном свете оранжевого абажура, казалось, еще сохраняло силу своего воздействия на него. Потом он подумал о первой партии конвертов, уже рассортированных, разделенных и вылетевших на первый этап своего путешествия, откуда их нельзя вернуть никакими силами.

— Иди к черту, — пробормотал он, выходя из комнаты.

Рано утром Хачмен отправился в Мейдстун и опустил там еще одну партию Конвертов. Погода стояла солнечная и относительно теплая. Вернувшись домой, он обнаружил, что Викки и Дэвид только-только сели завтракать. Сын пытался одновременно есть кашу и делать домашнее задание по арифметике.

— Пап, — возмутился он, — ну зачем в числах всегда сотни, десятки и единицы? Почему нельзя, чтобы были только единицы? Тогда не нужно было бы переносить остаток.

— Это не очень удобно, сынок. А почему ты делаешь задание в воскресенье?

Дэвид пожал плечами.

— Учительница меня ненавидит.

— Это неправда, Дэвид, — вступилась Викки.

— А почему она задает мне примеров больше, чем другим?

— Чтобы помочь тебе. — Она просительно взглянула на Хачмена. Он взял тетрадку, карандаш, быстро набросал ответы к оставшимся примерам и отдал Дэвиду.

— Спасибо, пап! — Дэвид взглянул на него восхищенно и с радостным воплем выскочил из кухни.

— Почему ты это сделал? — Викки налила из кофейника еще одну чашку и подвинула ее Хачмену через стол. — Ты всегда говорил, что в такой помощи нет никакого смысла.

— Тогда мне казалось, что мы бессмертны.

— В смысле?

— Возможно, времени для того, чтобы делать все правильно, осталось не так уж много.

Викки прижала руку к горлу.

— Я наблюдала за тобой, Лукас. Ты ведешь себя так, словно ты… — Она судорожно вздохнула и продолжила: — Что бы ты ответил, если бы я сказала, что не изменяла тебе физически?

— Я бы ответил тебе тем же, что ты говорила мне уже сотню раз: делать это в мыслях столь же плохо.

— Но если мне было это противно, и я только…

— Чего ты от меня хочешь? — потребовал он хрипло, прижав костяшки пальцев к губам из боязни, что они задрожат. "После всего, что случилось, — подумал он в панике, — неужели я сдамся? По своему желанию она может вернуть меня и может оттолкнуть…"

— Лукас, ты изменял мне? — Ее лицо казалось лицом жрицы.

— Нет.

— Тогда что все это значило?

Стоя с чашкой кофе в руках, Хачмен почувствовал, как начинают дрожать колени, угрожая предать его и уронить наземь. Мысли в голове вдруг понестись в другом направлении. "Зачем мне машина? Достаточно будет распространить информацию. Всеобщее знание того, как построить антиядерную машину, само по себе сделает обладание ядерным оружием рискованным… Но если уничтожить машину, то ультиматум будет воспринят просто как блеф. Кроме того, я могу вскрыть оставшиеся конверты, убрать письмо и отправить только описание… Без машины я в безопасности. Им не нужно будет меня искать…"

Его мысли прервал телефонный звонок. Викки встала было из-за стола, но он махнул рукой, торопливо прошел в холл и снял трубку, оборвав звонок посередине.

— Хачмен слушает.

— Доброе утро, Лукас. — Женский голос, казалось, доносился из другого мира, словно что-то совершенно чужое и неважное для Хачмена в это солнечное воскресное утро. С большим трудом он догадался, что говорит Андреа Найт.

— Привет, — ответил он неуверенно. — Я думал, к этому времени ты будешь в Гэтвике.

— Так и было запланировано, но меня перевели на другой рейс.

— Жаль. — Хачмен пытался понять, зачем она звонит.

— Лукас, я хотела бы тебя сегодня увидеть. Ты можешь приехать сейчас?

— Извини, — произнес он холодно, — но я не вижу…

— Это насчет конверта, который ты мне передал.

— Да? — Внезапно ему стало трудно дышать.

— Я его вскрыла.

— Что?!

— Я подумала, что мне следует знать, что я повезу в Москву. Я все-таки социалистка, а кроме того, статья все равно предназначалась для публикации…

— Социалистка?

— Да. Я тебе вчера об этом говорила.

— Да, верно. — Хачмен вспомнил, что Андреа действительно упоминала о своих убеждениях, но тогда это не показалось важным. Он сделал глубокий вдох. — И что ты думаешь о моем маленьком розыгрыше? Детская глупость?

После паузы, показавшейся ему вечностью, она сказала:

— Я бы не назвала это так. Совсем нет, Лукас.

— Но я уверяю тебя…

— Я показала бумаги своему другу, и ему тоже не было смешно.

— Ты не имела права. — Лукас сделал слабую попытку произнести это с угрозой.

— А ты не имел права вовлекать меня в такое. Наверно, тебе следует приехать сюда, чтобы обсудить это дело.

— Разумеется. — Он бросил трубку и заглянул на кухню. — Что-то случилось на испытаниях «Джек-и-Джилл». Мне надо уехать на часок.

Викки встревожилась.

— В воскресенье? Что-нибудь серьезное?

— Не очень, просто срочное. Через час вернусь.

— Хорошо, Лукас. — Она улыбнулась настолько трепетно, что у него защемило в груди. — Нам надо будет сесть и спокойно обо всем поговорить.

— Я знаю.

С этими словами он вышел из дома и направился к машине. Вывел ее на дорогу, послав из-под колес веер гравия, ударивший в кусты, словно залп картечи, и, резко набрав скорость, погнал машину к Кемберну. Движение на дороге было не очень оживленное — всего лишь несколько машин на пути в бар перед ленчем, и он добрался довольно быстро. Внимание, требуемое при вождении машины на такой скорости, избавляло его от необходимости планировать свои действия наперед. Когда он подъехал к дому Андреа, здание показалось ему совершенно незнакомым в желтых солнечных лучах. В окнах ее квартиры никого не было. Хачмен быстро поднялся на последний этаж, рассматривая свои кривые отражения на алюминиевых панелях лифта. Так и не успев обдумать, что собирается сказать, он надавил кнопку звонка. Дверь открылась почти сразу. С мрачным выражением на неподвижном лице Андреа отошла в сторону и пропустила его в квартиру.

— Послушай, Андреа, давай разберемся с этим делом побыстрее. Ты отдаешь мне мои бумаги, и мы обо всем забываем.

— Я хочу познакомить тебя с Обри Велландом, — произнесла она натянуто.

— Доброе утро, мистер Хачмен. — Из кухни появился крепкого вида молодой человек в очках, с квадратной челюстью и комплекцией играющего в регби школьного учителя. На нем был красный галстук, а на лацкане твидового пиджака блестел маленький медный значок с серпом и молотом. Заметив взгляд Хачмена, он кивнул. — Да, я член партии. Что, никогда ни одного не видели?

— Мне некогда играть в игры. Я хочу получить бумаги, которые мне принадлежат.

Велланд, казалось, обдумал сказанное, потом произнес:

— Мисс Найт сказала мне, что вы обладаете профессиональными знаниями математики с уклоном в ядерную физику.

Хачмен взглянул на Андреа, та ответила ему безвольным взглядом, и он понял, что, настаивая на своих правах, ничего не добьется.

— Совершенно верно. Послушайте, я признаю, что задумал совершенно детский розыгрыш, и теперь понимаю, как все это глупо. Может, мы…

— Я сам математик, — прервал его Велланд. — Конечно, не вашего класса, но, думаю, в состоянии оценить истинное творчество в этой науке.

— Если это так, вы должны были заметить ошибку. — У Хачмена мелькнула новая идея. — Там, где я преобразовывал функцию Лежандра. Не заметили? — спросил он, снисходительно улыбнувшись.

— Нет.

Тем не менее Велланд поколебался в своей уверенности. Он сунул руку во внутренний карман пиджака, потом передумал, но Хачмен успел разглядеть белый уголок своего конверта.

— Вам придется меня убедить, — произнес Велланд.

Хачмен пожал плечами.

— Хорошо, давайте разбираться. Где бумаги?

— Бумаги останутся у меня, — отрезал Велланд.

— Ладно. — Хачмен снова улыбнулся. — Если хотите выставить себя дураком перед вашими партийными боссами, валяйте. Шутка будет еще смешнее…

Он сделал вид, что отворачивается, потом внезапно бросился на Велланда, левой рукой распахнул его пиджак, правой выхватил из кармана конверт. Велланд вскрикнул от неожиданности и схватил его за запястья. Хачмен изо всех сил напряг натренированные стрельбой из лука мускулы и почувствовал, что хватка противника слабеет, конверт спланировал на пол. Велланд зарычал, пытаясь оттащить Хачмена дальше от конверта, и они закружились по комнате в гротескном вальсе. Край низкого кофейного столика уперся Хачмену под колени, и, чтобы не упасть, он встал на него ногами, подтащив за собой Велланда. Тот поднял колено, и Хачмен, пытаясь защититься, толкнул его в сторону. Слишком поздно он понял, как близко они к окну. Стекло взорвалось осколками, и внезапно в комнату ворвался холодный ноябрьский воздух. Кружевную штору швырнуло Хачмену в лицо, когда он наклонился и выглянул на улицу через острые обломки стекла. Внизу бежали люди, где-то кричала женщина. И Хачмен сразу понял почему.

Велланд упал прямо на ограду из кованого железа, и даже с высоты четвертого этажа было ясно, что он мертв.

Инспектор Кромби-Карсон выглядел человеком, который едва ли делает скидки на человеческие слабости, свои или чьи-нибудь еще. На его маленьком лице глаза и губы, казалось, еще от рождения сдвинулись к носу, а все промежутки кожи между ними исчезли. Но среди этого нагромождения черт каким-то образом находили себе место роговые очки, песочного цвета усы, одна большая бородавка.

— Все это чертовски неубедительно, — произнес он по-военному отрывисто, с нескрываемой враждебностью глядя на Хачмена. — Вы выехали из дома в воскресенье, приехали сюда из Кримчерча и зашли к мисс Найт, чтобы вместе выпить?

— Совершенно верно. — Хачмен почувствовал себя совсем отвратительно, когда заметят в толпе внизу съемочную группу с телевидения. — Мы знакомы еще со студенческой поры.

— И ваша жена не имеет ничего против подобных поездок?

— Э-э-э… Моя жена не знает, где я. — Хачмен изогнул губы в подобии улыбки и попытался не думать о Викки. — Я сказал ей, что собираюсь на часок на работу.

— Понятно. — Кромби-Карсон взглянул на Хачмена с отвращением. С самого начала допроса он не делал попыток прикинуться "таким-же-человеком — как-и-ты-только-в-форме", что делают очень многие полицейские, чтобы облегчить отношения с допрашиваемым. Он делал свою работу, за которую, он полагал, его должны ненавидеть, и был более чем готов ненавидеть в ответ.

— Как вы отнеслись к тому, что мистер Велланд был уже здесь, когда вы прибыли?

— Я не возражал. Я знал, что он здесь еще до того, как выехал из дома. Я же сказал, что заехал выпить и поболтать.

— Но жене сказали, что едете на работу?

— Ситуация дома несколько сложная. Моя жена порой… беспричинно ревнива.

— Вам не повезло. — Кромби-Карсон сжал губы, и на мгновение его лицо совсем сморщилось. — Просто удивительно, сколь много мужчин я встречаю, которым приходится нести этот крест.

— Что вы пытаетесь сказать, инспектор? — нахмурился Хачмен.

— Я никогда не пытаюсь сказать что-либо. Я прекрасно владею языком, и мои слова передают именно то, что я в них вкладываю.

— Но вы, кажется, имели в виду нечто большее?

— В самом деле? — Кромби-Карсон выглядел по-настоящему удивленным. — Должно быть, вы поняли мои слова превратно. Вы бывали здесь прежде?

— Нет, — сказал Хачмен инстинктивно.

— Странно. Люди, живущие на первом этаже, утверждают, что ваша машина…

— Я имею в виду, днем. Вчера вечером я был здесь.

Инспектор позволил себе сдержанно улыбнуться:

— Примерно до половины двенадцатого?

— Примерно до половины двенадцатого, — согласился Хачмен.

— И как вы объяснили это жене?

— Сказал, что был в баре.

— Понятно. — Кромби-Карсон взглянул на сержанта в форме, стоящего рядом с Андреа. Сержант медленно кивнул, сообщая ему что-то непонятное для Хачмена.

— Теперь вы, мисс Найт. Насколько я понимаю, мистер Велланд решил навестить вас сегодня утром.

— Да, — устало произнесла Андреа, выдыхая клубы серого табачного дыма.

— Похоже, воскресенье у вас насыщенный день.

— Напротив. — Андреа не подала вида, что заметила намек в реплике Кромби-Карсона. — По воскресеньям я отдыхаю.

— Очень хорошо. Значит, после того как мистер Велланд пробью здесь около часа, вы решили, что будет неплохо познакомить его с мистером Хачменом?

— Да.

— Почему?

— Что почему? — Андреа удивленно подняла брови.

— Почему вы решили, что школьный учитель-коммунист и специалист в области управляемых ракет непременно должны познакомиться?

— Ни их профессии, ни их политические взгляды не имеют к этому делу никакого отношения. Я часто знакомлю своих друзей.

— В самом деле?

— Да. — Андреа побледнела, но все еще сохраняла самообладание. — Реакция друг на друга людей различных профессий часто интереснее, чем…

— Охотно верю. — Кромби-Карсон засунул руки в карманы плаща и бросил короткий взгляд на улицу. — И сегодня утром, когда ваши гости реагировали друг на друга интересным образом, мистер Велланд решил забраться на кофейный столик и поправить штору?

— Да.

— А что было со шторой?

— Она не задергивалась. Бегунок застрял в направляющих.

— Понятно. — Кромби-Карсон подергал за штору. Крючки с легкими щелчками свободно скользили по направляющим.

Андреа взглянула на него в упор.

— Должно быть, Обри исправил, что там было не так.

— Возможно. — Инспектор угрюмо кивнул. — Если он все еще работал, он мог схватиться за карниз, когда почувствовал, что столик опрокидывается. Так он, быть может, оборвал бы карниз и все остальное, но не выпал бы из окна.

— По-моему, он уже закончил, — сказал Хачмен. — Я думаю, что, когда столик опрокинулся, он как раз собирался слезать.

— Вы оба были в комнате, когда это случилось?

— Да, но мы не смотрели в его сторону. Зазвенело стекло, и он… исчез.

Кромби-Карсон взглянул на Андреа недоверчиво.

— Насколько я понимаю, помимо математики мистер Велланд вел еще и физкультурную секцию в школе.

— Кажется, да.

— Но как раз сегодня его спортивная подготовка ему не помогла. Может быть, он много выпил?

— Нет. Он ничего не пил.

Лицо инспектора осталось бесстрастным.

— Мистер Хачмен сказал, что вы намеревались выпить вместе.

— Да, — раздраженно ответил Хачмен, — но мы отнюдь не собирались нарезаться сразу по приходу.

— Понятно. Остались лишь кое-какие формальности. — Кромби-Карсон прошелся по комнате, останавливаясь каждые два-три шага и со свистом вдыхая воздух. — Я хочу, чтобы вы оба дали письменные показания. Кроме того, вы какое-то время не должны покидать район без моего разрешения. Идемте, сержант.

Полицейские вышли из квартиры, напоследок окинув взглядом обстановку, и в тот краткий момент, пока дверь была открыта, квартира заполнилась гулом мужских голосов с лестничной площадки.

— Приятный тип, — произнес Хачмен. — Очевидно, служил раньше в колониальной полиции.

Андреа вскочила с дивана.

— Мне нужно было все им рассказать! Нужно было выдать тебя!

— Нет. Ты поступила правильно. Ради бога, не влезай в эту историю глубже. Поверь мне, очень скоро начнется такое!..

— Скоро?

— Да. Можешь мне поверить. Ты просто еще ничего не знаешь.

Выходя из квартиры, Хачмен подумал, что он ведет себя как актер дешевой мелодрамы…

Несколько человек, ждущих у дверей, окружили его, размахивая репортерскими удостоверениями, и последовали за ним к лифту. Их присутствие даже помогло ему поддерживать свою роль. Он заставил себя казаться спокойным и повторил рассказ о несчастном случае, но, когда ему удалось наконец сесть в машину, ноги его так дрожали, что он был просто не в состоянии нажать на педаль. Машина рванулась прочь от толпы людей, собравшихся у дома, и, только свернув на дорогу в Кримчерч, Хачмен заметил, что уже начало темнеть. Он уехал из дома утром, сказав Викки, что собирается поработать часок, и она ему поверила. Как раз тогда, когда они достигли крайнего предела отчаянья, она, совсем потерявшись в ложном переплетении человеческих отношений, вдруг ему поверила. А он возвращается домой в сумерках, неся с собой столько боли, сколько едва ли могут выдержать двое. Хачмен потрогал белый конверт в кармане. Что, если показать его содержимое Викки?

Знает же о нем Андреа Найт! Но убедит ли это ее? Изменит ли это что-нибудь? И имеет ли он право вовлекать ее именно сейчас, когда цепная реакция, начатая его действиями, вот-вот перейдет критический барьер? Неизбежно, неотвратимо приближается взрыв, и он будет в самом его эпицентре.

Сквозь ширму тополей дом светился теплыми огнями и выглядел до боли мирно. Хачмен припарковал машину, немного постоял на улице в неуверенности, затем вошел в дом. Всюду горел свет. Но в доме было тихо и пусто. Он прошел в гостиную, и там на каминной полке лежала написанная рукой Викки записка: "Сюда приезжала полиция: несколько раз звонили репортеры. Я слышала сообщение по радио. Я так надеялась, что была неправа относительно тебя… Дэвида я увезла. На этот раз — и сейчас я в твердом уме — между нами все кончено. В.Х."

— Может, так оно и лучше, В.Х., — громко произнес Хачмен. — Может, ты поступила правильно.

Он сел и с бессмысленной тщательностью оглядел комнату. Ничто здесь не казалось особенно важным. Стены, картины на них, мебель — все выглядело нереально. Как убранство сцены, среди которого три человека какое-то время исполняли назначенные им роли. Ощутив внезапно, что он слишком долго играет свою, Хачмен поднялся и прошел в кабинет. Там оставалась еще сотня конвертов, включая и те, что предназначены для Англии. Нужно вложить письма в конверты, запечатать, наклеить марки… Он набросился на однообразную механическую работу, заставляя себя заострять внимание на мелочах, стараясь складывать листы аккуратно, наклеивать марки ровно по линии и тому подобное — все что угодно, чтобы заглушить настойчивые мысли. Попытка удавалась лишь частично, и иногда непрошенные невероятные мысли все же пробивались на первый план.

"Жена и ребенок оставили меня…

Сегодня я убил человека. Солгал при этом полиции, и меня отпустили, но я-то знаю, что я это сделал. Я не хотел этого, так получилось. Я оборвал человеческую жизнь!

Весть о моей машине распространяется по всему миру. Скоро всплеск информации достигнет границ системы и, отразившись, пойдет в обратном направлении. И в самом центре я. В самой середине взрыва, и со мной могут (отучиться ужасные вещи…

Моя жена и ребенок оставили меня…"

Когда работа была закончена и конверты лежали аккуратными стопками на столе перед ним, Хачмен обвел кабинет пустым взглядом, растерявшись перед необходимостью продолжать жить. Он вдруг вспомнил, что весь день ничего не ел, но мысль о приготовлении пищи показалась ему кощунственной.

Единственное, что он мог придумать, — это отвезти очередную партию конвертов куда-нибудь подальше, возможно в Лондон, и отправить. Как раз в то время, когда ему нужно было держаться потише, его занесло в заголовки газет, но тем не менее, отправляя конверты, не мешало лишний раз замести следы. Полиция знала, что он замешан в загадочном несчастном случае, но у них не было никаких оснований связывать его имя с тщательным расследованием, которое начнет служба безопасности сразу же, как только первый конверт попадет в Уайт-холл. Андреа угрожала, что расскажет обо всем полиции, но на самом деле ей просто хотелось как можно скорее отмежеваться от всей этой истории. С ее стороны опасность, пожалуй, не угрожает.

Хачмен принес из машины свой чемоданчик и набил его конвертами. Погасив свет, он вышел из дома в сырую темноту и запер дверь. "Сила привычки, — подумал он. — Что здесь красть?" Он кинул чемоданчик на переднее сиденье и уже собирался сесть за руль, но тут, отбрасывая прыгающие тени, по дороге ударил свет фар.

За пеленой света возник черный «седан» и, шурша шинами по гравию, остановился около него. Из машины вышли три человека, но Хачмен не мог разглядеть их из-за света фонаря, направленного ему в глаза. Он изо всех сил пытался подавить страх.

— Вы куда-то собираетесь, мистер Хачмен? — раздался холодный осуждающий голос. Хачмен расслабился, узнав Кромби-Карсона.

— Нет, — ответил он с легкостью. — Просто у меня дела.

— С чемоданом?

— С чемоданом. В нем, знаете ли, удобно носить вещи. Чем могу быть вам полезен?

Кромби-Карсон подошел к машине.

— Вы можете ответить мне на кое-какие вопросы?

— Но я рассказал вам все, что знал про Велланда.

— Это еще надо проверить, — отрезал инспектор. — Однако сейчас меня интересует мисс Найт.

— Андреа? — У Хачмена возникло нехорошее предчувствие. — Что с ней?

— Сегодня вечером, — произнес Кромби-Карсон холодно, — она была похищена из своей квартиры тремя вооруженными людьми.

— О господи! — прошептал Хачмен. — Кому это могло понадобиться?

Кромби-Карсон издал короткий смешок, умудрившись как-то передать, что он расценивает удивление Хачмена всего лишь как игру и что ему и раньше приходилось видеть, как люди, виновные в чем-то, реагируют подобным же образом.

— Многие хотели бы знать ответ на этот вопрос. Где, кстати, вы были сегодня вечером?

— Здесь. Дома.

— Кто-нибудь может это подтвердить?

— Нет, — ответил Хачмен, думая про себя: "Если Андреа похитили, должно быть, она все же рассказала о письме не только Велланду. Или это, или Велланд сам успел сообщить кому-то до моего прихода…"

— А ваша жена?

— Нет. Жена у своих родителей.

— Понятно, — сказал Кромби-Карсон. Похоже, эта фраза служила ему во всех случаях жизни. — Мистер Хачмен, я подозреваю, что, несмотря на мою просьбу, вы собирались уехать.

Хачмен почувствовал холодок тревоги.

— Уверяю вас, это не так. Куда я могу уехать?

— Что у вас в чемоданчике?

— Ничего. — Хачмен отстранился от света фонаря, бьющего в глаза. — Ничего, что могло бы вас заинтересовать. Это корреспонденция.

— Не возражаете, если я взгляну?

— Не возражаю. — Хачмен открыл дверцу машины, поставил чемоданчик на край сиденья и откинул крышку. Свет скользнул по стопкам конвертов, отразившись в очках инспектора.

— Благодарю вас, мистер Хачмен. Я должен был удостовериться. А теперь хочу попросить вас запереть чемоданчик в машине или дома и отправиться со мной в полицейский участок.

— Зачем? — спросил Хачмен, понимая, что ситуация выходит из-под его контроля.

— У меня есть основания полагать, что вы можете помочь мне в расследовании.

— Другими словами, я арестован?

— Нет, мистер Хачмен. У меня нет причин арестовывать вас, но я имею право потребовать вашего содействия во время расследования. Если будет необходимо, я могу…

— Не утруждайте себя, — перебил его Хачмен, подчиняясь. — Я поеду с вами.

Он защелкнул чемоданчик, поставил его на пол машины и запер дверцу. Кромби-Карсон указал ему на заднее сиденье патрульной машины и сел рядом. Внутри пахло полировальной пастой и пылью из обогревателя. Хачмен сидел выпрямившись, с каким-то обостренным ощущением разглядывая проносящиеся за окнами огни, словно ребенок, едущий на выходной, или пациент, которого везут в операционную. Он не привык ездить на заднем сиденье, и от этого машина казалась непомерно длинной и неповоротливой. Однако водитель в форме легко справлялся с ней, срезая углы, буквально с нечеловеческим мастерством. Было уже около десяти, когда они добрались до города. Воскресный вечер кипел оживлением около пивных и кафе. Хачмен взглянул в желтые окна гостиницы «Джо», и внезапно ощущение приключения покинуло его. Ему до боли захотелось очутиться сейчас за столиком у Джо, не брать ничего крепкого, а заказать пинту-другую пива и сидеть там до закрытия. Когда машина свернула к полицейскому участку, Хачмен, обычно не пьющий пива, решил, что сейчас по крайней мере одна пинта ему бы не помешала, хотя бы как признак того, что он еще в состоянии контактировать с нормальным привычным миром.

— Это надолго? — спросил он у Кромби-Карсона, впервые нарушив молчание с тех пор, как сел в машину.

— Не очень. Чистая формальность.

Хачмен кивнул. Инспектор, казалось, не собирался его мучить. Про себя он решил, что дело займет примерно полчаса. И это оставит ему еще примерно столько же на пиво и разговоры с людьми, которых он никогда раньше не встречал. "Что с Андреа? Где Дэвид? Каково сейчас Викки?.."

— Сюда, мистер Хачмен. — Кромби-Карсон провел его боковым ходом через коридор, мимо помещения с похожей на гостиничную стойкой и пальмами в горшках, в маленькую, скудно обставленную комнатку. — Прошу садиться.

— Спасибо. — У Хачмена возникло мрачное предчувствие, что процедура займет гораздо больше чем полчаса.

— А теперь, — Кромби-Карсон, не снимая плаща, уселся по другую сторону стола с металлической крышкой, — я буду задавать вам вопросы, а констебль будет стенографировать нашу беседу.

— Хорошо, — беспомощно ответил Хачмен, пытаясь понять, что инспектор знает, а о чем догадывается.

— Так. Насколько я понимаю, вы знакомы с положениями "Акта о секретности", и при поступлении на работу подписывали документ, обязывающий вас соблюдать эти положения.

— Да. — Хачмен вспомнил бессмысленную бумагу, подписанную им при поступлении в Вестфилд, которая никоим образом не влияла на его работу.

— Вы сообщали подробности вашей работы кому-нибудь, кто не был связан подобным обязательством?

— Нет. — Хачмен немного успокоился. Кромби-Карсон явно шел не в том направлении, и мог копать, сколько ему захочется.

— Вы когда-нибудь обсуждали вашу работу с мисс Найт?

— Нет, конечно. До вчерашнего дня мы не виделись несколько лет. Я… — Хачмен тут же пожалел о том, что сказал.

— Понятно. А почему вы возобновили знакомство?

— Так. Без особых причин. — Хачмен пожал плечами. — Я встретил ее случайно в институте несколько дней назад и вчера позвонил. Можно сказать, просто чтобы вспомнить прошлое.

— Можно сказать. А что говорит ваша жена?

— Послушайте, инспектор, — Хачмен ухватился за край стола, — вы меня подозреваете в том, что я изменил жене, или в том, что я изменил родине? Вам следует остановиться на чем-то одном.

— Вы так считаете? Я никогда не думал, что эти два рода деятельности отстоят далеко друг от друга. Мой опыт свидетельствует скорее об обратном. Я бы сказал, что фрейдистский аспект типичной шпионской фантазии является ее доминирующей частью.

— Очень может быть. Однако я не совершал ни того, ни другого.

— Ваша работа носит секретный характер?

— Едва ли. Кроме того, она невероятно скучна. Одна из причин, по которой я уверен, что никогда ни с кем ее не обсуждал, это то, что нет способа вернее надоесть собеседнику.

Кромби-Карсон встал, снял плащ и повесил его на спинку стула.

— Что вы знаете об исчезновении мисс Найт?

— Кроме того, что вы мне сообщили, ничего. У вас есть какие-нибудь подозрения?

— Почему, по-вашему, трое вооруженных людей могли ворваться к ней в квартиру и насильно увезти ее с собой?

— Не знаю.

— Кто, по-вашему, мог это сделать?

— Не знаю. А вы?

— Мистер Хачмен, — раздраженно произнес инспектор, — давайте будем вести допрос, как это делалось всегда: будет гораздо продуктивнее, если я буду задавать вопросы, а вы — отвечать.

— Хорошо, но я обеспокоен судьбой друга, а все, что вы…

— Друга? Может быть, слово «знакомая» подойдет лучше?

Хачмен устало закрыл глаза.

— Вы выражаетесь предельно точно.

В этот момент открылась дверь и в комнату вошел сержант с толстой папкой в руках. Положив ее на стол перед Кромби-Карсоном, он, не проронив ни слова, вышел. Инспектор просмотрел содержимое и выбрал восемь фотографий. Они явно отличались от типичных полицейских регистрационных снимков: часть из них были любительские снимки, другие — просто увеличенные участки групповых фотографий. Кромби-Карсон разложил их перед Хачменом.

— Посмотрите внимательно на эти фотографии и скажите, видели ли вы кого-нибудь из этих людей ранее?

— Я не помню, чтобы я с ними встречался, — ответил Хачмен, просмотрев снимки. Он взял один за край и хотел было перевернуть, но рука Кромби-Карсона придавила его к столу.

— Я сам соберу. — Инспектор собрал глянцевые прямоугольники и сложил их в папку.

— Если у вас все, — осторожно сказал Хачмен, — то я просто умираю без кружки пива.

Кромби-Карсон рассмеялся, давая понять, что совершенно ему не верит, и, бросив на удивленного сержанта беглый взгляд, ответил:

— Абсолютно никакой надежды.

— Но что вы от меня еще хотите?

— А я вам скажу. Мы только что закончили первую часть нашего интервью. В части первой я обращаюсь с собеседником мягко и с уважением, как того заслуживает исправный налогоплательщик. Но это до тех пор, пока мне не становится ясно, что он не собирается мне помочь. Сейчас эта часть закончена, поскольку вы совершенно однозначно дали мне понять, что по собственной воле содействовать расследованию не намерены. Теперь, мистер Хачмен, я начну на вас давить. Сильно давить.

— Но вы не имеете права. У вас нет никаких улик против меня, — произнес Хачмен удивленно. Кромби-Карсон навалился на стол.

— Друг мой, вы меня недооцениваете. Я ведь профессионал. Каждый день мне приходится сталкиваться с профессионалами, и я почти все время выигрываю. Неужели вы серьезно думаете, что я не смогу расколоть такого желторотого любителя, как вы?

— Любителя чего? — потребовал Хачмен, с трудом скрывая охватившую его панику.

— Я не знаю, в чем вы замешаны. Пока не знаю. Но что-то за вами есть. Кроме того, вы очень неумело лжете. Впрочем, тут я не возражаю: это облегчает мою работу. Но мне сильно не нравится, что вы выступаете в роли ходячего стихийного бедствия.

— Что вы имеете в виду? — спросил Хачмен, а в голове пронеслось: "Со мной могут случиться ужасные вещи…"

— С тех пор, как сегодня утром вы выехали из своего уютного домика, одну женщину похитили и двое мужчин погибли.

— Двое?! Я не…

— Разве я забыл вам сказать? — Кромби-Карсон сделал вид, что сожалеет о своей забывчивости. — Один из вооруженных похитителей выстрелил в прохожего, который хотел вмешаться, и убил его.

Вторая часть допроса, как и предвидел Хачмен, оказалась столь же неприятной. Бесконечная, казалось, цепь вопросов, часто о каких-то мелочах, то выкрикиваемых, то нашептываемых, свивала в утомленном мозгу паутину слов. Подозрения, которые он не успевал вовремя распознать и отвергнуть, постепенно продвигали его все ближе к неловкой лжи или к нежеланной правде. К концу процедуры он настолько устал, что, оказавшись на койке в одной из «гостевых» комнат без окон на последнем этаже здания, не сразу сообразил, что ему даже не предоставили выбора, где провести эту ночь. Он целую минуту разглядывал дверь, обещая себе, что устроит им колоссальный скандал, если дверь окажется запертой. Но за последние сорок восемь часов ему почти не удалось толком поспать, голова кружилась после изнурительного допроса, и, хотя он собирался поднять шум, Хачмен решил, что с этим можно подождать до утра…

И мгновенно уснул.

Разбудил его звук открывающейся двери. Подумав, что он спал всего несколько минут, Хачмен взглянул на часы и обнаружил, что уже десять минут седьмого. Он сел в постели, обратив внимание, что на нем серая казенная пижама, и посмотрел на дверь. Вошел молодой констебль в форме с прикрытым салфеткой подносом в руках, и комната наполнилась запахом бекона и крепкого чая.

— Доброе утро, сэр, — сказал констебль. — Ваш завтрак. Я надеюсь, вы не возражаете против крепкого чая.

— Не возражаю. — Вообще-то он всегда пил слабый чай, но в этот момент его мысли занимала проблема гораздо более важная. Сегодня уже понедельник, и оставшиеся конверты должны быть в почте. Давящее чувство срочности даже отразилось на его голосе. — Насколько я понимаю, я могу уйти в любое время?

Розовощекий констебль снял с подноса салфетку и старательно ее сложил.

— Этот вопрос, сэр, вы можете решить с инспектором Кромби-Карсоном.

— Вы хотите сказать, что я не могу уйти?

— Это решает инспектор.

— Что вы несете? У вас там, у дежурных, должны быть оставлены инструкции, кому можно уходить, а кому нельзя.

— Я передам инспектору, что вы хотите его видеть. — Он поставил поднос Хачмену на колени и пошел к двери. — Ешьте, а то яичница остынет. Второго завтрака не будет.

— Минутку! Инспектор сейчас здесь?

— Нет, сэр. Он вчера долго засиделся и отправился домой спать. Возможно, будет здесь к полудню.

Дверь закрылась с последними словами констебля до того, как Хачмен успел отставить поднос в сторону. Поняв, что поднос поставили ему на колени специально, он перенес его на тумбочку и подошел к двери. Дверь была заперта. Хачмен обошел комнату по периметру, вернулся к кровати и сел. Бекон недожарили, жир в нем сплавился только наполовину, в яичницу положили слишком много масла, и из-за этого она выглядела грязным месивом. Хачмен взял в руки стакан с чаем и отхлебнул. Чай был слишком крепким, слишком сладким, но по крайней мере горячим. Держа стакан обеими руками, он медленно пил коричневое варево, с удовольствием прислушиваясь к собственным ощущениям, возникающим при каждом глотке. Не бог весть как питательно, зато помогает думать…

Сегодня после полудня будет еще не поздно отправить последние конверты, но где гарантия, что его выпустят к этому времени? Констебль сказал, что Кромби-Карсон, «возможно», будет в участке к полудню, но даже если он появится, никто не сообщит Хачмену о его приходе. Кроме того, инспектор может сказать, что намерен задержать его еще на несколько дней. Хачмен тщетно пытался вспомнить свои права. Он знал, что права полиции, включая право задерживать без предъявления обвинения, были расширены года три назад, как одна из мер в правительственной кампании по борьбе с растущей преступностью. В своем прежнем безопасном существовании в те редкие моменты, когда этот вопрос приходил ему в голову, Хачмен одобрял расширение прав полиции, но сейчас это казалось невыносимым.

Больше всего его беспокоило то, что, хотя он сам прекрасно знал, почему его могли задержать, он не мог понять, какие основания были для этого у инспектора. Велланд мертв, Андреа похищена, невинный прохожий убит на улице — все это, очевидно, как совершенно справедливо интуитивно предполагал Кромби-Карсон, было прямым следствием деятельности Хачмена, но полиция об этом знать не может. А вот если Андреа расскажет похитителям, кто бы они ни были, все что знает, скоро его начнут искать.

Хачмен допил чай, состроив гримасу, когда нерастворившиеся кристаллики сахара заскрипели у него на зубах. Создав машину, он тем самым объявил открытие сезона охоты на самого себя. А сейчас сидит спокойно в казенной пижаме, словно мотылек, ждущий, когда его бросят в бутылку с хлороформом. За ним могут прийти в любую минуту. Даже в любую секунду!

В конвульсивном приливе энергии он вскочил с кровати и начал искать свою одежду. Брюки, свитер и коричневый кожаный пиджак висели во встроенном шкафу. Он быстро оделся и проверил карманы. Все было на месте, включая деньги, которые Викки дала ему, чтобы он отнес в банк, и маленький перочинный нож. Лезвие длиной всего в дюйм делало его оружием гораздо менее эффективным, чем кулак или нога. Хачмен беспомощно оглядел комнату, затем подошел к двери и принялся бить в нее ногой, медленно и ритмично, стараясь достичь максимального эффекта. Дверь поглощала удары с обескураживающе малым количеством шума, но через несколько минут он все же услышал щелчок замка. В дверях оказался все тот же молодой констебль и с ним тонкогубый сержант.

— В чем дело? — строго потребовал сержант. — Почему стучишь?

— Я хочу уйти. — Хачмен пошел вперед, пытаясь вытеснить из дверей сержанта. — Вы не имейте права запирать меня здесь.

Сержант толкнул его обратно.

— Ты останешься здесь, пока тебя не отпустит инспектор. А будешь опять стучать в дверь, я тебе руки к ногам привяжу. Ясно?

Хачмен вяло кивнул, обернулся было и метнулся в дверной проем, чудом выскочил в коридор, но тут же налетел на третьего полицейского. Этот оказался больше, чем первые два вместе, огромная приливная волна синей форменной ткани словно подняла Хачмена без усилий на гребне и выплеснула обратно в камеру.

— Глупо, — заметил сержант. — Теперь ты здесь за нападение на полицейского. Если бы у меня было желание, я мог бы перевести тебя в камеру, так что пользуйся пока тем, что есть.

Он захлопнул дверь, оставив Хачмена еще в большем отчаянье и еще большим пленником, чем раньше. Губу саднило: он оцарапал ее, зацепившись за пуговицу на форме полицейского. Хачмен ходил по комнате взад-вперед, пытаясь смириться с фактом, что он по-настоящему арестован, и, несмотря на то, как бы прав он ни был и как бы много жизней от него ни зависело, чуда не произойдет и стены не падут.

"Какое-то сумасшествие, — подумал он вяло. — Я могу заставить нейтроны танцевать под новую музыку. Неужели я не смогу перехитрить несколько деревенских бобби?" Он сел на единственный в комнате стул и заставил себя думать, как выбраться на свободу. Затем подошел к кровати и сдернул простыню, обнажив матрас из пенистого пластика.

Какое-то время он тупо глядел на него, потом достал свой игрушечный нож и принялся резать губчатый материал. Твердый наружный слой резался плохо, зато пористый наполнитель внутри поддавался почти без усилий. Через пятнадцать минут работы Хачмен вырезал в середине матраса похожее на гроб углубление длиной шесть футов. Скатав вырезанный кусок и сжав изо всех сил, Хачмен запихнул его в тумбочку и с трудом закрыл дверцу. Посте этого он забрался на кровать и лег на голые пружины в вырезанный матрас. Пружины немного прогнулись, но матрас остался примерно на том же уровне, чуть выше его лица. Довольный своей работой, Хачмен сел и расправил над матрасом простыню. Укладывать подушки и одеяла так, чтобы создалось впечатление обычной небрежности, работая из-под простыни, было нелегко, и к тому времени, когда он справился с этой задачей, Хачмен весь вспотел.

Потом он замер и стал ждать, вспомнив вдруг, что спал очень мало…

Звук открывающейся двери вернул его из полудремы. Хачмен задержал дыхание, опасаясь малейшего движения простыни над лицом. Мужской голос разразился ругательствами. Тяжелые шаги приблизились к кровати потом к туалету за ширмой, к шкафу и обратно к кровати. Человек проворчал что-то, почти в самое ухо Хачмену, когда встал на колени и заглянул под кровать. Хачмен застыл, решив, что продавленная сетка выдаст его местонахождение, но в этот момент шаги стали удаляться.

— Сержант, — раздался голос из коридора, — он исчез!

Дверь, похоже, была оставлена открытой, но Хачмен подавил в себе желание вскочить. Через несколько секунд его скудные знания полицейской психологии себя оправдали: из коридора донеслись быстрые шаги целой группы людей. Они ворвались в комнату, произвели ту же процедуру обыска и удалились. Напряженно вслушиваясь, Хачмен уловил, что дверь опять не закрыли. Пока его план оказался успешным, но теперь следовало подумать, как быть дальше. Решат ли полицейские, что он покинул здание, или будут обыскивать все этажи? Если будут обыскивать, ему лучше оставаться пока на месте, но в таком случае существует риск остаться слишком надолго. Вдруг кто-нибудь придет заправить постель…

Он выждал, как ему показалось, минут двадцать, нервничая все сильнее, вслушиваясь в приглушенные звуки — хлопающие двери, телефонные звонки, неясные выкрики, смех. Дважды в коридоре кто-то проходил, один раз шаги были женские, но, очевидно, в такое время этот коридор посещали не часто. Уверив себя наконец, что здание не прочесывают, Хачмен сбросил простыню и выбрался из постели. Затем собрал постельное белье и матрас в одну большую кучу и вышел из комнаты. Когда его искали, по шагам было слышно, что люди появились справа, поэтому Хачмен свернул налево.

Разглядывая из-за своей ноши двери вдоль коридора, он в самом конце обнаружил серую металлическую дверь с красной надписью: "запасной выход". Он открыл ее и, все еще держа в руках охапку постельного белья, спустился вниз по голым каменным ступеням. Толкнув тяжелую дверь в самом низу, Хачмен увидел перед собой маленькую служебную автостоянку, залитую холодным светом раннего утра. Людей вокруг не было.

Он в открытую пересек стоянку и через незапертые ворота вышел на главную улицу Кримчерча. Полицейский участок остался слева. Едва сдерживаясь, чтобы не перейти на бег, Хачмен пошел в противоположную сторону, пряча лицо в ворохе трепещущих на ветру простыней. На первом же перекрестке он свернул направо и только тогда почувствовал, что ему удалось ускользнуть, но это чувство успокоенности грело его недолго.

"До дома несколько миль, — мелькнула мысль. — А конверты там".

Он подумал было о такси, но тут же вспомнил, что в Кримчерче это большая редкость. Мысль о том, что придется украсть машину, шокировала его даже больше, чем все, что он делал до сих пор. Это будет его первое заранее обдуманное преступление. Кроме того, он даже не был уверен, что справится. Проходя по тротуару, он стал приглядываться к приборным доскам стоящих вдоль дороги автомобилей. Через два квартала, там, где деловая часть города уступала место жилым домам, он углядел блеск ключей, оставленных в машине. Не самая лучшая машина для его замысла… Выпускаемая по правительственной программе безопасности движения модель с четырьмя сиденьями, развернутыми назад, где только одно водительское кресло смотрит вперед. Все подобные машины оснащались ограничителем мощности, не дававшим им развивать скорость более ста километров в час.

Хотя если подумать, то сейчас нарушать ограничения в скорости было бы для него совсем лишним. Убедившись, что хозяина поблизости нет, Хачмен положил ворох постельного белья на мостовую и забрался в машину. Она завелась с первого поворота ключа и быстро, но бесшумно набрала скорость. — "Не так уж плохо для желторотого любителя", — мелькнула у него по-детски самодовольная мысль.

Он покружил по городу, привыкая к незнакомой системе управления. Увидев в первый раз свое отражение в зеркальце заднего обзора, он невольно вздрогнул. Усталое лицо, исполненное отчаянья, лицо, принадлежащее загнанному чужаку…

Добравшись до дома, он медленно проехал мимо, и лишь когда убедился, что полиции поблизости нет, остановился и задним ходом подъехал к воротам. Его собственная машина с покрытыми каплями влаги окнами стояла там же, где он ее оставил. Хачмен припарковал угнанную машину у зарослей кустарника и вышел, глядя на свой дом с ностальгической тоской, раздумывая, что бы он стал делать, если бы увидел в окне Викки, Но на пороге стояли две бутылки молока, а это означало, что она так и не возвращалась. Как знаки препинания… Кавычки, заканчивающие его диалог с Викки. В глазах болезненно защипало.

Он покопался в карманах и извлек ключ от своей машины. Она тоже завелась сразу, и через минуту он уже катил на север, к зиме.

Вся страна лежала перед ним, поражая своими размерами, сложностью и возможными опасностями. Он привык думать о Великобритании как о маленьком уютном острове, многолюдной травянистой поляне, где реактивному лайнеру, едва поднявшись с земли и выровняв полет, приходится тут же идти на посадку. Теперь же страна неожиданно представала перед ним огромной, туманной и преисполненной угрозы. Угрозы, увеличивающейся в обратной пропорции к числу людей, к которым он мог бы обратиться за помощью.

Прекрасно отдавая себе отчет в последствиях превышения скорости или даже самого незначительного дорожного происшествия, Хачмен не гнал машину. Чаще обычного он поглядывал в зеркальце, проклиная другие машины, постоянно прижимающиеся к левому заднему колесу, рвущиеся в избытке кинетической энергии на обгон, но тем не менее словно застывшие, в одной с ним формации. Водители, уютно сидящие в своих маленьких эйнштейновских относительных системах отсчета, поглядывали на него порой с любопытством, и Хачмен включил поляризатор, мгновенно замутивший стекла маслянистыми голубыми размывами. Он пересек Темзу в районе Хенли и двинулся на север в направлении Оксфорда, останавливаясь около уединенных почтовых ящиков, чтобы опустить небольшие пачки конвертов.

К полудню он уже проезжал по центральным районам графства Хотсуолдс, оставляя за собой деревеньки, отстроенные из медового цвета камня, которые, казалось, выросли здесь сами в ходе какого-то естественного процесса. Обжитые долины просвечивали бледными огнями сквозь завесы белого тумана. Хачмен в задумчивости обводил пейзаж взглядом теряясь в сожалениях и переоценках, до тех пор, пока его имя, произнесенное по радио, не вернуло его к действительности. Он прибавил громкость, но радио затрещало, и часть фразы он пропустил.

"…интенсивные поиски полиции сконцентрированы в районе дома на Мур-роуд в Кемберне, где вчера погибли два человека, один — в результате падения из окна последнего этажа, другой был застрелен во время похищения биолога Андреа Найт из ее квартиры тремя вооруженными преступниками. Первый погибший — преподаватель математики Обри Велланд с Ридж-роуд, 209, Эптон-Грин. Застрелен во время гангстерского нападения мистер Ричард Томас Билсон, 59 лет, проживающий по Мур-роуд, 38 в Кемберне. Он проходил по улице во время похищения и, как полагают, пытался помешать преступникам затолкать мисс Найт в машину. Полиция не располагает сведениями, где она может находиться в настоящий момент.

Только что стало известно, что мистер Лукас Хачмен, 39 лет, проживающий в Прайори-хилл в Кримчерче, математик, сотрудник одной из фирм Вестфилда, занимающийся разработкой систем управляемых снарядов, разыскивается полицией, у которой есть основания полагать, что он в значительной степени может помочь расследованию. Вчера вечером Хачмен был доставлен в полицейский участок Кримчерча, но сегодня утром он исчез. Приметы: рост шесть футов, черные волосы, среднего телосложения, чисто выбрит, одет в серые брюки и коричневый пиджак. Возможно, он на машине: светло-голубой «форд-директор», номер СМН-836-КУ. Если кто-нибудь встретит машину или человека, соответствующего описанию, просим немедленно сообщить в ближайший полицейский участок.

Сообщения о серьезном пожаре на борту орбитальной лаборатории были опровергнуты…"

Хачмен убавил звук до еле слышного треска. Первая мысль, пришедшая в голову, была о том, что кто-то сработал очень быстро. С того момента, как он покинул полицейский участок, прошло меньше трех часов, а это означало, что полиция, не дожидаясь, когда о случившемся пронюхают репортеры, сама обратилась в Би-Би-Си. Хачмен не особенно много знал о методах их работы, но на его памяти такое случалось довольно редко. Очевидно, у Кромби-Карсона или у кое-кого повыше возникла идея, что происходит что-то важное.

Хачмен взглянул в зеркало. Позади него, невдалеке, то исчезая за поворотами обнесенного изгородью шоссе, то появляясь снова, двигалась машина. Не антенна ли блестит над капотом? Слышал ли водитель сообщение? Вспомнит ли он описание машины при обгоне? Хачмен надавил на акселератор и погнал вперед, пока следующая за ним машина не скрылась вдали, но теперь он оказался близко к другой машине, идущей впереди. Позволив себе чуть отстать, он задумался.

Машина нужна ему главным образом для того, чтобы разослать письма из возможно большего числа точек, и сделать это надо быстро. Все конверты должны попасть на почту до конца дня. Как только он это сделает, машину можно будет бросить… Хотя. В таком случае ее быстро найдут, и полиции ничего не стоит уточнить, где он находится. Пожалуй, лучше всего изменить какие-нибудь характеристики из переданного описания…

Добравшись до окраины Челтенхэма, он припарковал машину на тихой улице и, оставив пиджак на сиденье, сел в автобус, направляющийся к центру города. Устроившись на верхней площадке, он достал из кармана деньги и пересчитал: оказалось 138 фунтов — более чем достаточно, чтобы протянуть до финального дня. Около торгового центра он вышел из автобуса. Колкий ноябрьский воздух вызывал озноб, и Хачмен, решив, что человек в одном свитере и брюках в такую погоду обращает на себя внимание, первым делом приобрел серую куртку с застежками-молниями. В магазинчике неподалеку он купил батарейную электробритву и, опробовав ее, подровнял щетину в некое подобие эспаньолки. Щетине было всего три дня, но густота и черный цвет делали ее вполне приемлемой в качестве бороды, которая останется в памяти тех, кто его видел.

Чувствуя себя в чуть большей безопасности, он зашел в автомастерскую и, сочинив ничем не примечательный номер, заказал две новые номерные пластины. Через пять минут с покупкой в руках он снова оказался на улице, залитой морозным солнечным светом.

Острый приступ голода напомнил ему, что последний раз он ел еще с Андреа, совсем в другом мире. Мысль о горячем обеде в ресторане показалось ему привлекательной, но времени было мало. Хачмен купил пластиковую сумку и наполовину забил ее бутылками с растворителем и аэрозольными банками с черной краской. Все это он покупал частями в разных магазинах, чтобы какой-нибудь сообразительный клерк не догадался о его намерении перекрасить машину. Заполнив сумку доверху бутербродами в полиэтиленовой обертке и банками с пивом, он тем же автобусом вернулся на окраину города.

Осторожно осматриваясь, Хачмен подошел к машине. На все покупки ушло не более часа, но этого времени могло оказаться достаточно, чтобы привлечь к машине чье-либо внимание. Убедившись, что вокруг все спокойно, он сел за руль и направился в холмы к востоку, выбирая место поспокойнее. Через полчаса ему удалось найти запущенную дорогу, ведущую к брошенной ферме. Пустые кусты надежно закрывали ее со всех сторон. Остановившись так, чтобы его не было видно с главной дороги, Хачмен сразу же принялся перекрашивать машину, пользуясь аэрозольными баллонами с краской. Чтобы сделать все как полагается, следовало бы сначала закрыть стекла и хромированные детали, но он счел, что для его целей будет достаточно просто протереть случайные пятна Носовым платком, смоченным в растворителе. Экономно расходуя краску и не обращая особого внимания на детали, Хачмен меньше чем за двадцать минут превратил свою машину из светло-голубой в черную. После этого он выбросил пустые банки в канаву, поменял номера на машине и спрятал старые в багажник.

Как только он закончил работу, голод вернулся с новой силой. Хачмен быстро проглотил бутерброды, запивая их жадными глотками «Гиннеса», затем развернул машину и выехал на дорогу. С трудом сдерживая желание прибавить скорость, чтобы наверстать упущенное время, он вел машину осторожно, ни разу не превысив сто километров в час. Деревни и города проносились за окном, и к сумеркам характер местности заметно изменился. Появились дома из темного камня; растительность, вскормленная насыщенным сажей воздухом промышленного севера, приобрела темно-зеленую окраску. Останавливаясь ненадолго в городах покрупнее, Хачмен отправлял партии писем прямо с центральных почтовых отделений, чтобы сократить срок их доставки адресатам.

К вечеру он добрался до Стокпорта и, опустив последнюю пачку конвертов, понял, что эти разъезды со всеми их краткосрочными целями были единственных, что держало его в собранности. Теперь же оставалось только ждать часа, когда нужно будет возвращаться на юг, в Хастингс, для встречи с его «мегажизненной» машиной. С уходом необходимости действовать на Хачмена нахлынула волна печали и жалости к себе. Воздух на улице был холодный, но сухой, так что он решил спуститься на набережную, окаймляющую черные воды Мерси, и обдумать свое положение.

Напряжение росло в нем, напряжение, которое женщины обычно снимают плачем, когда ситуация становится совсем непереносимой. А почему бы и нет? Мысль была странная, отталкивающая, но он теперь один, он свободен от общественных предрассудков, и если это поможет… Он сел на деревянную скамью на краю небольшого пустыря, опустил голову на руки и попытался заплакать. Вспомнилась Викки, и рот медленно скривился в обиде. В мозгу закружились обрывки образов прежней жизни, окрашенных непереносимой ностальгией: улыбка Викки, запах еловых игл и мясных пирожков в рождество, свежий запах выстиранной рубашки, совместные походы по магазинам за какими-нибудь мелочами, друзья-книги, с которыми он засиживался допоздна, взгляд, брошенный на мишень для стрельбы из лука, когда на траве еще лежит роса…

Боль усиливалась, но слезы не приходили. Наконец, чувствуя себя обманутым, Хачмен встал и темными переулками, где кружились приливы холодного воздуха, направился к автомобилю. На мгновение знакомый запах собственной машины успокоил его. Он заправил бак на бензоколонке самообслуживания и, сделав над собой усилие, попытался придумать что-нибудь полезное.

Эпизод на берегу казался теперь бессмысленным и тщетным. Последние конверты, включая и те, что предназначены адресатам в Англии, отправлены, и уже завтра люди, занимающие высокие посты, их прочтут. Какое-то время уйдет, пока квалифицированные специалисты проверят математические выкладки и физики подтвердят, что цестроновый лазер действительно может быть построен, но наступит момент, когда будет отдан приказ. Простой приказ: "Найти Лукаса Хачмена и, если у него и в самом деле есть эта машина, уничтожить его и аппаратуру!"

За эти несколько относительно безопасных часов он должен найти надежное убежище, спрятаться и затаиться. Тут же пришло в голову, что в Стокпорте оставаться нельзя: Стокпорт — последняя, самая горячая точка совершенного им почтового круиза. Охотники будут знать, что антиядерную машину едва ли можно с легкостью транспортировать, а значит, если она существует, она должна быть спрятана где-нибудь на юге, не очень далеко от дома Хачмена. И вероятно, они догадаются, что их жертва, совершив поездку на север Англии, скорее всего вернется, чтобы сбить их со следа и быть поближе к машине. Рассудив таким образом, Хачмен решил, что лучше всего двигаться на север.

Он добрался до Манчестера, обогнул его по кольцевой дороге и проследовал через Ланкашир с намерением к вечеру прибыть в район озера Кумберленд. Но тут на ум пришли другие соображения: озеро находится довольно далеко от Хастингса, и в таком месте, особенно в это время года, властям будет очень легко проконтролировать въезд и выезд. Будет гораздо лучше, если он затеряется в большом населенном центре. И, чтобы не въезжать подозрительно поздно, ему стоит выбрать что-нибудь поближе. Хачмен остановился на обочине и сверился с картой. Ближайшим относительно крупным городом оказался Болтон, и Хачмену подумалось, что именно такое место могло бы послужить классическим образцом традиционно-скучной провинциальной Англии. Название города не вызывало в памяти никаких ассоциаций, ни фрейдистских, ни любых других, связанных с "типично шпионской фантазией" Кромби-Карсона, и, с точки зрения Хачмена, это тоже был плюс. Кроме того, насколько он помнил, здесь не мог жить никто, с кем он был знаком: охотники наверняка будут концентрировать поиски там, где у него есть друзья или родственники.

Решившись, он выехал на шоссе Сэлфорд-Болтон, осматривая окрестности со ставшей уже привычной внимательностью. Легче всего, конечно, было бы устроиться в отеле, но это, очевидно, и опаснее всего. Нужно исчезнуть из вида начисто. Добравшись до Болтона, он немного покружил по улицам, пока не оказался в одном из обязательных для любого города полузаброшенных кварталов, где большие неряшливые дома, получая минимальную заботу от постояльцев, арендующих по одной комнате, постепенно проигрывают битву с запустением. Хачмен остановился на улице, обсаженной нервозно шелестящими вязами, и, прихватив пустой чемодан, пошел пешком, пока не увидел дом с висящей в окне первого этажа табличкой: "Сдается комната. Предлагается горячий завтрак".

На звонок открыла полногрудая женщина лет сорока с лишним, в розовой полупрозрачной кофточке, едва скрывающей сложное переплетение шелковых лямочек. Обхватив ее сзади руками, из-за юбки выглядывал бледный мальчишка лет семи-восьми в полосатой пижаме.

— Добрый вечер, — произнес Хачмен неуверенно. — Я ищу комнату, увидел у вас объявление…

— Да?.. — Женщина, казалось, удивилась, услышав про объявление. Мальчишка разглядывал Хачмена настороженно.

— У вас сдается комната? — Хачмен взглянул мимо нее в плохо освещенный коридор с коричневым линолеумом и темной лестницей, ведущей наверх, и ему страшно захотелось домой.

— Комната есть, но обычно этим занимается мой муж, а сейчас его нет.

— Ладно, — с облегчением вздохнул Хачмен. — Попробую где-нибудь в другом месте.

— Впрочем, я думаю, все будет в порядке. Мистер Этвуд скоро будет дома.

Она сделала шаг в сторону и жестом пригласила его в прихожую. Хачмен вошел. Заскрипели доски под ногами. В воздухе чувствовался сильный запах цветочного освежителя.

— Как долго вы собираетесь у нас жить? — спросила миссис Этвуд.

— До… — Хачмен вовремя опомнился. — Недели две точно.

Он поднялся наверх, где, как и следовало ожидать, была сдаваемая площадь. Комната оказалась маленькая, но чистая. На кровати лежали два матраса — немного высоко, но удобно. После непродолжительных переговоров он выяснил, что может питаться здесь же все три раза в день, и, кроме того, за небольшую дополнительную плату миссис Этвуд согласилась позаботиться о стирке.

— Отлично, — стараясь, чтобы в голосе прозвучал энтузиазм, сказал Хачмен. — Я согласен.

— Уверена, вам будет здесь удобно, — произнесла миссис Этвуд, поправляя волосы. — Все мои постояльцы всегда довольны.

Хачмен улыбнулся.

— Я пойду принесу чемодан.

За дверью послышался шум, и в комнату вошел мальчишка с чемоданом.

— Джеффри! Тебе не следовало… — Миссис Этвуд обернулась к Хачмену. — Он не совсем здоров, знаете… Астма.

— Он пустой, — оправдался Джеффри, лихо забрасывая чемодан на кровать. — Я вполне могу поднять пустой чемодан, мам.

— Э-э-э… — Хачмен встретился взглядом с хозяйкой. — Он не совсем пустой, но большинство моих вещей в машине.

Она кивнула.

— Вы не возражали бы заплатить что-нибудь вперед?

— Нет, конечно. — Не вынимая руки из кармана, Хачмен отделил от пачки три пятифунтовые бумажки и передал ей.

Как только она вышла, он запер дверь и с удивлением заметил, что ключ погнут. Обычный длинный ключ. Но в месте сгиба остался легкий голубоватый оттенок, словно металл нагрели и погнули специально. Покачав в недоумении головой, Хачмен сбросил куртку и прошелся по комнате, подавляя в себе вернувшуюся тоску по дому. С трудом открыв окно, единственное в комнате, он высунул голову наружу. От сырого вечернего воздуха голова слегка закружилась, создавая у него ощущение полета. Ему представилось, что она сама по себе висит в темноте над незнакомым расположением канав, труб и подоконников. Вокруг светились окна, часть из них с закрытыми шторами или жалюзи, другие с открытым видом в чужие незнакомые комнаты. Простояв так, пока холод не пробрал его до костей и он не начал дрожать, Хачмен закрыл наконец окно и лег спать.

Эта комната должна была стать его домом на всю следующую неделю, но уже сейчас он начал думать, что долго этого не выдержит.

Эд Монтефьоре был достаточно молод, чтобы начать свою карьеру работой с компьютерами, и в то же время достаточно зрел, чтобы занять высший пост в своем безымянном отделе министерства обороны. То, что он стал известен — насколько может быть известен человек в его положении — как компьютерный гений, явилось следствием скорее экономических причин, чем его собственных наклонностей. Он обладал инстинктом, талантом, даром, позволяющим ему устранять практически любые неполадки в машинах. Если он не был знаком с данным типом устройств или даже не знал, для чего машина предназначена, это не имело никакого значения. Если машина не работала, он клал руки на пульт, "совещался с духами людей, ее создавших" и находил неисправность. Обнаружив ее, он с легкостью устранял причину, если был в настроении. Если же нет, то объяснял, что необходимо сделать, и уходил удовлетворенный. Когда он совсем перестал заниматься починкой, эту уникальную способность приходилось использовать не так часто, но диагностика и поиск ошибок приносили денег куда больше, чем их исправление.

Из всех областей, где Монтефьоре мог применить свой талант, компьютерный бизнес казался ему наиболее привлекательным. Несколько лет подряд он выполнял поручения крупных консультативных фирм, мотаясь по свету на реактивных самолетах, вылетая сразу же по получении задания, исцеляя компьютеры и целые компьютерные сети от недугов, с которыми не в состоянии были справиться штатные специалисты, накапливая деньги и проводя свободное время словно наследный принц.

И как раз когда подобная жизнь ему стала приедаться, министерство сделало ему осторожное предложение относительно проекта «Ментор». Как человеку, Монтефьоре казалась отвратительной идея огромного компьютерного комплекса, содержащего в своих банках данных весь объем информации — военной, социальной, финансовой, криминальной, промышленной, одним словом любой информации, необходимой правительству для управления делами страны. Но как специалист, обладающий неукротимым талантом, которому требовались новые горизонты свершений, он целиком отдался этому замыслу. Проектирование и производство не представляли для него интереса. Впрочем, компоненты «Ментора» были достаточно обычными и становились интересными лишь в комплексе. Зато задача поддержания этого огромного компьютерного тела в полной взаимосвязи и добром здравии доставляла Монтефьоре своеобразное удовлетворение. Кроме того, она принесла ему продвижение по службе, чувство ответственности и определенную власть. Ни один человеческий мозг не в состоянии воспринять даже крошечную долю информации, хранимой «Ментором», но Монтефьоре был единственным человеком с неограниченным доступом к этим сокровищам, и он умел выбирать. Он знал все, что стоило знать.

И сейчас, стоя у окна своего кабинета, он знал, что начинается что-то очень серьезное.

Часом раньше позвонил личный секретарь министра и передают самое простое сообщение: Монтефьоре должен оставаться на месте до получения дальнейших указаний. В самом сообщении ничего особенного не было, но оно было передано по красному телефону. Однажды Монтефьоре высчитал, что, если красный телефон когда-либо зазвонит, шансы будут примерно семь к одному за то, что через некоторое время сквозь верхние слои атмосферы начнут продираться межконтинентальные баллистические ракеты. Сообщение Маккензи в какой-то степени его успокоило, но ощущение обреченности осталось.

Среднего роста, с широкими мускулистыми плечами и мальчишеским лицом с маленьким подбородком, формой свидетельствующим скорее о целеустремленности, чем о слабости характера, Монтефьоре оглядел себя в зеркале над белым камином и мрачно пообещал себе несколько недель подряд пить меньше пива. Затем в голову пришла другая мысль: не наступают ли со звонком красного телефона для него и для всех остальных последние дни, когда еще можно пить пиво?

Он вернулся к окну и стал разглядывать крыши медленно ползущих внизу автобусов, когда его секретарь объявил по интеркому, что прибыли Маккензи и бригадир Финч. Финч возглавлял небольшую группу людей, официально называвшуюся "Консультативный стратегический совет", в чьи полномочия среди прочих вещей входило советовать правительству, когда нажимать определенные кнопки. Монтефьоре даже не полагалось знать о связи Финча с КСС, и при упоминании этого имени он почувствовал смятение, заставившее его подумать, что уж лучше бы он оставался в неведении.

В комнату молча вошли двое мужчин с окантованными металлом чемоданчиками для документов в руках и поздоровались с ним, придерживаясь минимума формальностей. Оба были клиентами уникальной информационной службы «Ментора», и обоих Монтефьоре хорошо знал. Они обращались с ним неизменно вежливо, но сама эта вежливость служила напоминанием, что все его электронное колдовство бессильно против классового барьера. Монтефьоре происходил из низов среднего класса, они из самых верхов, и ничего не менялось, несмотря на то что сейчас в Великобритании никто не упоминает о подобных вещах.

Высокий, с цветущей внешностью Маккензи жестом указал на переключатель экранизатора на столе Монтефьоре. Монтефьоре кивнул и включил электронный прибор, в поле которого не может нормально работать даже обыкновенный телефон. Теперь сказанное ими невозможно будет записать или подслушать.

— Какие трудности, Джерард? — Монтефьоре всегда называл всех по имени и поклялся себе, что, если кто-нибудь из его высокопоставленных клиентов станет возражать, он уйдет из «Ментора» и откажется вернуться до тех пор, пока его право называть Тревора Тревором не будет признано официально.

— Очень серьезные трудности, — ответил Маккензи, непривычно долго глядя Монтефьоре в глаза. Затем открыл чемоданчик, достал фотокопии каких-то убористо исписанных листков со схемами и разложил их на столе. — Прочти.

— Хорошо, Джерард. — Монтефьоре профессионально быстро проглядел листки, и его предчувствие неминуемой катастрофы сменилось странным облегчением. — Насколько ты этому веришь?

— Верю? Это не вопрос веры. Дело в том, что математические выкладки были проверены и подтверждены.

— О! Кем?

— Спроулом.

Монтефьоре в задумчивости постучал ногтем по зубам.

— Если Спроул говорит, что все в порядке… А как насчет машины? — Он снова взглянул на схемы.

— И Роусон, и Виалс утверждают, что машина может быть построена, и она… сделает то, для чего предназначена.

— Вопрос, на который вы хотите ответ: была ли она построена?

— Нам нужен человек, который написал письмо, — с беспокойством произнес Финч. Несмотря на худобу, он был, можно сказать, агрессивно атлетичен для человека, подбирающегося к шестому десятку. Свои темные костюмы он носил, словно военную форму. И, как Монтефьоре знал, этого клиента «Ментора» его, Эда, фамильярность задевала больше всего.

— Это одно и то же, Роджер, — ответил Монтефьоре. — Я полагаю, что, когда этот человек будет найден, он ответит на все заданные ему вопросы.

Глаза Финча помертвели.

— Это в высшей степени срочно.

— Намек понял, Роджер. — Монтефьоре специально, чтобы продлить удовольствие, не позволял себе начать обдумывать проблему сразу, но теперь он принялся за приятную задачу определения начальных параметров. — Какой информацией мы располагаем об этом человеке? Что мы знаем? Прежде всего, это мужчина. Почерк однозначно позволяет определить, что мы имеем дело не с женщиной, если, конечно, исключить предположение, что она заметает следы столь изощренно.

— Что это значит? — финч раздраженно взмахнул рукой, словно ударяя себя по ноге воображаемым стеком.

— Женщина могла заставить мужчину написать письмо, а затем убрать его, — произнес Монтефьоре.

— Чушь!

— Хорошо, Роджер. Иными словами, в момент этого национального кризиса ты приказываешь мне исключить из числа подозреваемых тридцать миллионов английских женщин?

— Ну-ну, Эд, — вмешался Маккензи, и Монтефьоре с удовлетворением заметил, что тот обратился к нему по имени. — Ты прекрасно знаешь, что мы не суемся в твои владения. И я уверен, ты лучше, чем кто бы то ни было, представляешь, что одно это задание оправдывает каждый пенс, потраченный на "Ментор".

— Знаю, знаю, — Монтефьоре надоело искушать их терпение, как только проблема завладела его разумом и душой.

— Автор этого письма, скорее всего, взрослый мужчина, здоров, полон сил, если судить по почерку… Кстати, когда будет заключение эксперта о почерке?

— С минуты на минуту.

— Отлично. Он также обладает первоклассными математическими способностями. Я думаю, не ошибусь, если скажу, что это сужает область поиска с миллионов до тысяч. И из этих тысяч один человек — если предполагать, что машина действительно построена, — потратил недавно значительную сумму денег на научное оборудование. Газовая центрифуга, например, отнюдь не самый распространенный прибор, и, кроме того, использование празеодима… — С этими словами Монтефьоре направился к двери.

Маккензи кинулся было за ним.

— Ты куда?

— В "винный погреб", — ответил Монтефьоре добродушно. — Располагайтесь, господа. Я вернусь не позже чем через час.

Опускаясь в скоростном лифте глубоко под землю, где в тщательно поддерживаемом микроклимате находились центральные процессоры «Ментора», он почувствовал кратковременный всплеск жалости к пока еще неизвестному ему человеку, взявшему на себя роль Спасителя, которого в скором времени распнут на кресте.

Спустя сорок минут, закончив общение с машиной, он вошел в лифт и нажал кнопку подъема. В руках у него был один-единственный листок бумаги.

— Может быть, ты и неплохой человек, Лукас Хачмен, — произнес он вслух, — но ты определенно глупец.

Инспектор Кромби-Карсон пребывал в плохом настроении. Он отлично помнил, что охарактеризовал Хачмена как "ходячее стихийное бедствие", но никак не мог предвидеть, что зловещее воздействие этого человека распространится на него самого. Старший инспектор уже устроил ему разнос, он стал посмешищем для всего участка, и вдобавок привлек внимание газетчиков, которые с обычной для них любовью к мелочам во всех подробностях описывали в своих газетах побег Хачмена. А теперь еще предстоит интервью с главным следователем и этим безликим типом из Лондона.

— Почему задержка? — потребовал он у дежурного сержанта.

— Не могу знать, сэр. Шеф сказал, что вызовет, когда вы ему понадобитесь, — произнес сержант без особого сочувствия.

Кромби-Карсон негодующе уставился на полированную дверь кабинета.

— Черт! Сколько времени уходит! Как будто они не знают, что у меня масса других дел!..

Меряя шагами приемную, он пытался понять, что происходит с его карьерой. Очевидно, он ослабил хватку, начал думать, что ему везет, и это было его ошибкой. Другие сотрудники часто принимали везение как должное, приписывая успех своим способностям. Среди его коллег любили рассказывать историю о том, что первый арест на своем счету старший инспектор Элисон произвел, когда по обвинению в непристойных телефонных звонках задержал человека, пожаловавшегося на такие же звонки… Мысли его вернулись к Хачмену. Ясно было, что этот человек продает военные секреты или собирается продать. Кромби-Карсон отлично представлял себе людей такого типа: университет, теннис и яхты, выгодная женитьба и вообще слишком много всего. Врать не умеет: никогда не имел каждодневной практики, которую некоторым приходится приобретать, просто чтобы остаться живым. Невооруженным глазом видно, как он каждый раз перетасовывает свои мыслишки. Может быть, эта женщина, Найт…

Тут зажужжал зуммер, и сержант мрачно кивнул Кромби-Карсону. Тот снял очки, сунул их в карман и вошел в кабинет, где за длинным столом сидели три человека. Одного из них, в черном костюме, с пытливым взглядом, он не знал.

— Это мистер Ри из э-э-э… из министерства обороны, — сказал Элисон. — Он прибыл из Лондона, чтобы задать вам несколько вопросов по делу Хачмена.

Кромби-Карсон поздоровался с ним за руку.

— Добрый день. Я так и думал, что к нам нагрянет кто-нибудь из Уайт-холла.

— В самом деле? — Ри, казалось, даже подскочил, услышав это. — Откуда у вас возникла подобная идея?

— Хачмен работает в Вестфилде. Эксперт по управляемым ракетам, к тому же странные обстоятельства… Мне казалось очевидным…

— Хорошо. — Ри, видимо, был удовлетворен объяснением. — Насколько я понимаю, вы допрашивали Хачмена в участке в течение нескольких часов.

— Совершенно верно.

— Он отвечал без принуждения?

Кромби-Карсон нахмурился, пытаясь понять, куда клонит Ри.

— Да, но вопрос в том, как много из того, что он сказал, правда.

— Понятно. Я полагаю, некоторые вещи он утаивал. Но как он говорил о жене?

— Все, что он сказал, есть в протоколе. Хотя он не очень распространялся на ее счет.

— Да. У меня есть выдержки из протокола с его словами, но вы разговаривали с ним лично, и ваш опыт позволяет вам, так сказать, читать между строк, инспектор. Хорошо взвесив все, можете вы сказать, замешана ли в этой истории миссис Хачмен? Я не имею в ввиду их брак, разумеется.

— Нет, она ни при чем. — Кромби-Карсон вспомнил ухоженную жену Хачмена и подумал: "Какая муха его укусила?"

— Вы уверены?

— Я разговаривал с Хачменом в течение нескольких часов. И с его женой. Она ничего не знает.

Ри взглянул на Элисона, и тот едва заметно кивнул. Кромби-Карсон почувствовал всплеск благодарности: по крайней мере, старик не позволит этому возмутительному случаю с матрасом зачеркнуть двадцать лет безупречной службы.

— Хорошо. — Ри перевел взгляд на свои ухоженные безукоризненные ногти. — Как, по вашему мнению, обстоят дела между Хачменом и его женой?

— Не особенно хорошо. И потом эта женщина, Найт…

— Значит, никаких эмоциональных привязанностей?

— Я этого не говорил, — быстро произнес Кромби-Карсон. — У меня создалось впечатление, что они сильно портили друг другу кровь…

— Может ли он попытаться вступить с ней в контакт?

— Не исключено. — Кромби-Карсон почувствовал вдруг, как устали у него глаза, но подавил в себе желание надеть очки. — Хотя он может досадить ей чуть больше, не объявившись. На всякий случай я держу под наблюдением дом ее родителей.

— Мы сняли ваших людей, — вмешался главный следователь Тиббетт в первый раз за все время. — Люди мистера Ри взяли на себя теперь наблюдение за миссис Хачмен.

— Так ли это необходимо? — Кромби-Карсон позволил себе выглядеть оскорбленным, демонстрируя присутствующим свою полную уверенность в принятых им мерах.

Ри кивнул.

— У моих людей больше опыта в подобного рода делах.

— Как насчет прослушивания телефона?

— И это тоже. Мы займемся всей операцией. Вы же понимаете, инспектор, насколько важна область управляемых снарядов?

— Конечно.

Покинув кабинет, Кромби-Карсон был очень доволен, что никто не упомянул побег Хачмена, но у него сложилось странное впечатление, что это дело имеет последствия, о которых ему ничего не было сказано.

В доме Этвудов жили еще несколько человек, но поскольку Хачмен был единственным постояльцем на полном пансионе, вечером его пригласили ужинать на кухню. Миссис Этвуд уверяла, что там ему будет гораздо приятнее, чем сидеть одному в гостиной, которую к тому же трудно прогреть. Хачмен сидел, погрузившись в собственные роящиеся мысли, сквозь которые чужие разговоры пробивались как бессмысленное бормотание. Поначалу у него были сомнения относительно такого распорядка, но после целого дня, проведенного в одиночестве в пустой комнате с цветочными обоями, возможность погреться у камина показалась ему более привлекательной. Кроме того, ему не хотелось выглядеть в глазах хозяев скрытным или подозрительным.

Он подбрил щеки и нижнюю губу, чтобы выделить бородку, вышел на лестницу, и лишь когда попытался запереть дверь, понял, почему выданный ему ключ изогнут таким странным образом. Замок был прикручен к внутренней стороне двери, и оттуда дверь легко запиралась и отпиралась. Но снаружи ключ должен был утопать в скважине на всю толщину двери, а этого не позволял изгиб. Короче, Хачмен мог закрыться изнутри, но, уходя, ему придется оставлять дверь незапертой.

Озадаченный этим неожиданным открытием "нехачменовского образа мышления", он спустился вниз и осторожно открыл дверь кухни. Оттуда пахнуло теплым, густым, ароматным запахом. Почти всю кухню занимал стол, накрытый на четверых. Миссис Этвуд и Джеффри уже сидели за столом, а спиной к огню стоял самый большой человек, которого Хачмену когда-либо доводилось видеть. Его огромная фигура тонула в объемистом свитере, не скрывавшем, однако, мускулатуры борца.

— Входи, парень, входи, — пронеслась по кухне ударная волна его голоса. — И дверь прикрой. Сквозняк.

Хачмен вошел и, поскольку представление не последовало, решил, что гигант и есть мистер Этвуд.

— Куда мне?..

— Здесь, рядом с Джеффри, — ответила миссис Этвуд. — Чтобы я всех видела перед собой.

Она открыла кастрюлю и начала разливать похлебку в тарелки с голубой каемкой. Джеффри, такого же примерно роста, как и Дэвид, его сын, сидел рядом, и Хачмен безуспешно пытался поймать его взгляд. Мальчишка, как все астматики, дышал часто и тяжело.

— Это вам, мистер Ретрей, — произнесла миссис Этвуд, назвав его по фамилии, под которой он представился. Она уже было передала ему полную тарелку, но тут от камина шагнул ее муж.

— Для мужчины это только на один зуб, — прогудел он. — Положи ему еще, Джейн.

— Нет-нет, этого более чем достаточно, — сказал Хачмен, протягивая руку за тарелкой.

— Ерунда! — Голос Этвуда так гремел, что Хачмен почувствовал, как по поверхности стола передается вибрация. Мальчишка рядом с ним сжался. — Положи ему еще!

— Уверяю вас… — начал было Хачмен, но тут заметил просящее выражение на лице миссис Этвуд и позволил ей вывалить в тарелку еще одну порцию густого варева вдобавок к тому, что там уже было.

— Ешь! Тебе не мешает нарастить мясо на костях. — Этвуд взял свою тарелку с горой лиши и принялся работать ложкой. — И ты, Джеффри, чтоб все съел!

— Хорошо, папа, — жалобно произнес мальчишка, поспешно уткнувшись в тарелку.

Над комнатой нависло молчание, изредка прерываемое звуками грудной клетки Джеффри, напоминающими Хачмену шум далекой толпы. Похоже, мальчишка боится отца, и Хачмен попытался представить себе, каким этот гигант должен казаться семилетнему ребенку. Огромный, пугающий, непонятный. Задумавшись, он очнулся, лишь когда услышал, что Этвуд произнес его новую фамилию.

— Прошу прошения?..

— Я спросил, чем ты занимаешься? — сказал Этвуд, тяжело вздыхая.

— В настоящее время ничем. — Хачмен не ожидал, что его будут расспрашивать, и ответил холодно, чтобы избавиться от дальнейших вопросов.

— А когда чем-то занимаешься, то чем? — Этвуд, казалось, не заметил, как его ставят на место.

— Э-э-э… Я дизайнер.

— Шляпы? Дамское белье? — Этвуд хмыкнул.

Хачмен догадался, что выбрал профессию слишком экзотическую, и тут же поспешил исправить свою ошибку.

— Нет, я по железобетонным конструкциям. И скорее, просто чертежник.

Этвуда это, похоже, впечатлило.

— Хорошее дело. В наших краях много работы для вашего брата.

— Да. Именно поэтому я и здесь. Но поначалу торопиться не буду, осмотрюсь несколько дней. — Хачмен почувствовал, что сплел вполне правдоподобную историю.

— Я сам овощами торгую, — произнес Этвуд. — Пиво пьешь?

— Пиво? Иногда.

— Отлично. Как закончишь, двинем в «Крикетерс» и примем по несколько кружечек.

— Спасибо, но я бы предпочел не пить сегодня вечером.

— Ерунда! — грохнул Этвуд. — Я же не предлагаю тебе какую-нибудь южную мочу. Мы будем пить отличный ланкаширский эль! — Он бросил свирепый взгляд в почти нетронутую тарелку Хачмена и добавил: — Давай-давай, парень, наворачивай. Неудивительно, что ты такой тощий.

— Хватит, Джордж, — не выдержала наконец миссис Этвуд. — Мистер Ретрей наш гость, в конце концов!

— Попридержи язык, — рявкнул на нее Этвуд, выпятив нижнюю челюсть. — Именно поэтому я и приглашаю его выпить.

Хачмен почувствовал, как рядом с ним, задышав чуть сильнее, шевельнулся мальчишка.

— Все в порядке, миссис Этвуд. Предложение вашего мужа действительно гостеприимно, и, я думаю, мне не мешает прогуляться часок.

— Вот это другое дело, — кивнул Этвуд. — Давай, парень, доедай.

Хачмен взглянул ему в глаза и отодвинул от себя тарелку.

— Если я много съем, не смогу потом пить пиво.

Поужинав, Хачмен поднялся к себе, надел куртку и выглянул в темноту за окном. Пошел дождь, и маленькие квадратики чужих окон, плавающие в ночи, производили еще более гнетущее впечатление, чем предыдущим вечером. Джордж Этвуд был обыкновенным грубым боровом, бесчувственным животным, подавляющим окружающих одними своими размерами, но все же вечер в его компании казался Хачмену более привлекательным, чем одиночество в теснящих стенах с цветочными обоями. "Викки, — против воли возникла мысль, — посмотри, до чего ты меня довела…"

Он спустился вниз, прошел через кухню и неожиданно увидел свое лицо на экране телевизора в углу. Джейн Этвуд смотрела программу новостей спиной к нему и даже не заметила, как он вошел. Хачмен проскользнул в плохо освещенный коридор и остановился, ожидая Джорджа Этвуда. Содержание новостей мало чем отличалось от того, что он слышал в машине, а это могло означать, что его имя уже связали с антиядерной машиной. Он сам дал властям хороший, приемлемый для общественности повод для розысков. Они могут использовать любые средства массовой информации, и едва ли кто задумается, почему какому-то свидетелю по делу о похищении уделяется столько внимания. Переданная по телевидению фотография Хачмена на фоне размытой листвы казалась очень знакомой, но он никак не мог вспомнить, где его снимали и кто. Без сомнения, всех его друзей и знакомых уже опросили полицейские, а может быть, еще и люди из какого-нибудь безымянного отделения службы безопасности. Впрочем, возможно ли это? Хачмен подсчитал часы: был вечер вторника, а конверты, адресованные организациям и лицам внутри страны, отправлены в понедельник. "Еще слишком рано, — решил он, чуть успокоившись после того, как увидел себя на экране. — Полицию я вполне в состоянии обмануть, а остальные еще не знают, кого искать".

— Ага! Ты уже готов! — Из другой двери вывалился Этвуд в лохматом пальто, делавшем его похожим на медведя. Его жидкие волосы были разглажены по огромному черепу. — Где твоя машина?

— Машина? — Хачмен поставил ее на посыпанной золотой дорожке у дома и не собирался трогать.

— На улице дождь, парень, — продолжал греметь Этвуд. — Мой фургон сломался, а до «Крикетерса» больше полумили. Что ты думаешь, я туда пешком пойду в эдакую слякоть?

Перенервничавший и утомленный постоянной грубостью хозяина, Хачмен уже хотел было отказаться от поездки, но вовремя вспомнил, что машина теперь не соответствует переданному описанию. На стоянке у пивной среди других машин она будет не более приметна, чем здесь, около дома.

— Машина у дома, — ответил Хачмен, и они выбежали под леденящий дождь. Этвуд дергался от нетерпения, пока Хачмен открывал ему дверь, затем рухнул на сиденье с такой силой, что машина закачалась на рессорах, потом с грохотом захлопнул дверцу, отчего Хачмен невольно вздрогнул.

— Двинули! — заорал Этвуд. — Нечего терять время, когда нас ждет выпивка.

Следуя указаниям Этвуда, Хачмен вырулил на шоссе, где бело-голубое освещение лишь подчеркивало убогость зданий вокруг, и подъехал к неприглядному строению из красного кирпича. Выходя из машины, Хачмен с мрачным выражением лица оглядел здание. Всякий раз, когда ему случалось оказаться в компании любителя пива, который старался затащить его в "единственное место, где подают хорошее пиво", рекламируемое заведение всегда оказывалось мрачным и унылым. И этот бар тоже не был исключением из, надо полагать, естественного закона природы. Пробегая под дождем к входной двери, Хачмен почему-то подумал, что там, в Кримчерче, сейчас теплая звездная ночь. "Мне одиноко без тебя, Викки…"

— Две пинты особого! — крикнул Этвуд бармену, едва они вошли в помещение.

— Пинту и горячего ирландского грогу, — сказал Хачмен. — Двойного.

Этвуд поднял брови и, пародируя акцент Хачмена, произнес:

— Ну уж нет, сэр. Если вы желаете виски, вам придется платить самому. — Он затрясся от смеха, облокотился о стойку и продолжил: — В этом месяце я способен только на пиво: не тот доход.

Дав выход своему раздражению, Хачмен достал из кармана пачку денег и молча швырнул на стойку пятифунтовую бумажку. Он попробовал грог, решил, что там слишком много сахара, но тем не менее выпил до дна. Горячая жидкость мгновенно согрела живот, а затем по каким-то неведомым анатомическим законам распространилась по всему телу. Следующие два часа он непрерывно пил и платил за выпитое, пока Этвуд занимал бармена длинными, повторяющимися разговорами о футболе и собачьих бегах. Хачмену тоже хотелось с кем-нибудь поговорить, но бармен, молодой парень с татуировкой, почему-то глядел на него с едва скрываемой враждебностью. Остальные посетители в плащах молча сидели на скамьях в темных углах бара. "Что они все здесь делают? — тупо подумал Хачмен. — Почему они сюда пришли? Зачем?" За стойкой была дверь, которая вела в другой бар, классом повыше, и несколько раз Хачмену удавалось разглядеть барменшу с царственной осанкой. Она много смеялась, легко скользя в оранжевом освещении соседней комнаты, и Хачмен молился про себя, чтобы она вышла и поговорила с ним, молча клялся, что даже не будет заглядывать в вырез кофточки, если она наклонится в его сторону. Только бы она вышла и поговорила с ним, дав ему снова почувствовать себя хоть чуть-чуть человеком. Но она так и не вышла, и Хачмену приходилось сидеть с Этвудом. Одиночество захватывало его, и в памяти с непереносимой горечью вставали знакомые строки:

И звуки музыки, и дым сигар,

Мои мечты в ночном саду,

И вязы темные, и звезд пожар… Его горло перехватила мучительная судорога.

Мне снится комната, согретая огнем камина,

И теплый свет свечей, стоящих у окна,

На стенах старые знакомые картины,

И с книгами сиденье допоздна…

Через какое-то время молодой бармен перешел к другой компании, и Этвуд, бросив разочарованный взгляд в зал, решил переключиться на Хачмена.

— Чертежник-то, неплохая работенка, а?

— Неплохая.

— Сколько набегает?

— Три тысячи, — попытался угадать Хачмен.

— Это сколько же в неделю выходит? Шестьдесят? Нормально. А сколько будет стоить пристроить мальчишку?

— В смысле?

— Я читал, что если парень хочет стать архитектором, его родителям приходится выложить…

— Это другое дело. — Хачмену очень хотелось, чтобы скорее вернулся бармен. — А чертежников берут на стажировку сразу, так что это тебе ничего не будет стоить.

— Отлично! — обрадовался Этвуд. — Похоже, я Джеффа пристрою чертежником, когда подрастет.

— А если он не захочет?

— Как это не захочет? Захочет как миленькой, — засмеялся Этвуд. — Он, правда, плоховато рисует. Пару дней назад нарисовал дерево — это надо было видеть! Сплошные закорючки. Какое это к черту дерево?! Ну, я ему показал, как надо рисовать, и он сразу все уловил.

— Надо понимать, ты нарисовал ему дерево, как рисуют в комиксах? — Хачмен макнул палец в лужицу пива на стойке, провел две параллельные черты и пририсовал сверху лохматый шар. — Так?

— Да. — На грубом лице Этвуда появилось подозрительное выражение. — А что?

— Идиот! — провозгласил Хачмен с пьяной искренностью. — Знаешь ли ты, что ты наделал? Твой маленький Джеффри, твой единственный ребенок посмотрел на дерево и переложил свое впечатление о нем на бумагу без всяких предрассудков и условностей, мешающих большинству людей видеть вещи правильно.

Он замолчал, переводя дух, и к своему удивлению заметил, что на Этвуда его тирада произвела впечатление.

— Твой сын принес тебе это… этот святой дар, это сокровище, продукт его неиспорченного разума. А ты? Ты посмеялся над ним и сказал, что дерево рисуется правильно только так, как рисуют заезженные мазилы в "Дэнди и Бино". Ты хоть понимаешь, что твой сын уже никогда не сможет, взглянув на дерево, увидеть его таким, какое оно есть на самом деле? Может, он стал бы вторым Пикассо, если бы…

— Брось трепаться, — потребовал Этвуд, но в глазах его застыла неподдельная озабоченность.

Хачмену уже захотелось признаться, что он просто играет словами, но этот гигант вдруг открыл, что кто-то чужой сумел пролезть ему в душу, и это начинало его злить.

— Что ты в этом понимаешь, черт бы тебя побрал?

— Я много чего понимаю. — Хачмен постарался принять загадочный вид. — Поверь мне, Джордж, я много знаю об этих делах.

— А, чтоб тебя!.. — Этвуд отвернулся.

— Отлично, — печально произнес Хачмен. — Блестящий выход, Джордж. Я пошел спать.

— Проваливай. Я остаюсь.

— Как хочешь. — Хачмен пошел к выходу неестественно ровной походкой. "Я не пьян, констебль. Видите? Я в состоянии проползти по прямой…"

Дождь кончился, но стало холоднее. Невидимый леденящий ветер кружился вокруг него, отбирая последнее тепло.

Хачмен глубоко вздохнул и направился к машине.

На стоянке было всего четыре автомобиля, но Хачмену потребовалось довольно много времени, чтобы понять, что его машины среди них нет. Машину угнали.

Для Мюриел Бернли началась новая и очень неприятная фаза жизни. Собственно говоря, ей никогда особенно не нравилось работать у мистера Хачмена с его невнимательностью и презрением к установленным на фирме правилам, что постоянно прибавляло ей работы, о которой он даже не догадывался. Мюриел ехала на работу в своем бледно-зеленом малолитражном «моррисе» и составляла в уме каталог характеристик, которые не нравились ей в Хачмене. Взять хотя бы его беспечное отношение к деньгам. Может быть, для человека, который удачно женился, это и нормально, но одинокой девушке, которой приходится содержать дом на жалование секретарши, это не может понравиться. Далее, мистер Хачмен никогда не справлялся о здоровье ее матери. (Тут Мюриел с силой нажала на акселератор.) Вполне возможно, он даже не задумывался, есть ли у нее мать. И вообще самую большую ошибку в своей жизни Мюриел, похоже, совершила, когда позволила сотруднику отдела найма назначить ее к мистеру Хачмену. Все дело было в том, как она сама себе, краснея, признавалась, что в первый же раз, когда она его увидела издалека, на нее произвело впечатление сходство Хачмена с молодым Грегори Пеком. Теперь, конечно, такие лица не в моде, но она слышала, что у мистера Хачмена случаются частые ссоры дома. А она работала с ним рядом, вдруг он… обратит внимание…

Расстроенная собственными мыслями, Мюриел рванула машину вперед, обогнала автобус и едва успела вернуться в свой ряд, чтобы не столкнуться с несущимся в другую сторону фургоном. Она сжала губы и постаралась сконцентрироваться на дороге. "…И подумать только, все это время мистер "Великий Хачмен" за спиной у жены крутил с этой девицей из института…"

Она повернула около будки охранника и с излишней резкостью затормозила на стоянке. Подхватив свою плетеную сумку, Мюриел выбралась из машины, старательно заперла дверцу и заторопилась к зданию. Быстро прошла по коридору, не встретив никого, но у самой двери своего кабинета столкнулась с начальником отдела мистером Босуэлом.

— О, мисс Барнли, — произнес он. — Вы-то мне как раз и нужны. — Его голубые глаза с интересом глядели на нее из-за золотой оправы очков.

— К вашим услугам, мистер Босуэл.

— Мистер Кадди переведен к нам из отдела аэродинамики. И сегодня он примет дела мистера Хачмена. Пару недель у него будет много работы, и, я надеюсь, вы окажете ему необходимую помощь.

— Конечно, мистер Босуэл.

Кадди, маленький сухой человек, всегда напоминал ей священника. По крайней мере, он достаточно респектабелен, чтобы в какой-то степени вернуть ей репутацию, подпорченную общением с оскандалившимся мистером Хачменом.

— Сегодня утром он будет на месте. Подготовьте к его прибытию кабинет, хорошо?

— Да, мистер Босуэл.

Мюриел прошла в свою конторку, повесила на крючок пальто и принялась за уборку соседнего кабинета. Полиция пробыла там полдня, и, хотя они и попытались по возможности разложить все по местам перед уходом, в комнате все равно чувствовался беспорядок. Особенно в ящике стола, где у мистера Хачмена лежали всякие мелочи: бумажки, скрепки, огрызки карандашей. Мюриел выдвинула ящик до конца и высыпала содержимое в корзинку для бумаг. Несколько карандашей, скрепок и зеленый ластик не попали в корзину и раскатились по полу. Мюриел старательно все подобрала и уже собиралась выбросить, но тут ее внимание привлекла чернильная надпись на боку ластика: "Чаннинг-уэй, 31, Хастингс".

Мюриел отнесла ластик на свой стол и села, разглядывая его в сомнениях. Следователь, расспрашивавший ее, постоянно возвращался к одному и тому же вопросу. Есть ли у мистера Хачмена еще какой-нибудь адрес, кроме дома в Кримчерче? Была ли у него записная книжка? Не видела ли она какого-нибудь адреса, записанного на клочке бумаги?

Они заставили ее пообещать, что она позвонит, если вспомнит что-нибудь хотя бы отдаленно похожее. И теперь она нашла то, что они пропустили, несмотря на тщательные поиски. Что это за адрес? Мюриел крепко сжала ластик, впившись ногтями в податливую поверхность. Может быть, именно там мистер Хачмен и скрывается с этой… которая исчезла…

Она сняла трубку, потом положила ее на место. Если она позвонит в полицию, вся эта кутерьма со следователями начнется снова. А ее так называемые подруги уже достаточно повеселились на ее счет. Даже соседи поглядывают на нее странно. Просто чудо, что до сих пор никто из них не воспользовался возможностью расстроить своими сплетнями ее мать. Но, с другой стороны, с какой стати ей покрывать этого Хачмена? Может, он даже сейчас там прячется.

Мюриел все еще пыталась прийти к какому-то решению, когда шорох в соседнем закутке оповестил ее о прибытии мистера Спейна, как всегда, с опозданием. Она встала и, от волнения несколько раз оправив на себе кофточку, отнесла ластик к нему в кабинет.

Каждый раз, когда Дон Спейн встречался с кем-нибудь случайно, он запоминал день, место и время встречи. Он делал это совершенно автоматически, без сознательного усилия, просто по той причине, что он Дон Спейн. Информация занимала свое место где-то в картотеке его памяти и никогда не забывалась, потому что порой долька информации, неинтересная сама по себе, вдруг становилась очень важной в сочетании с другой такой же мелочью, приобретенной, может быть, годом раньше или позже. Спейн редко пытался извлечь какую-то выгоду из этих своих знаний или как-то ими воспользоваться. Он просто делал то, что делал, не получая от этого никакого удовлетворения, кроме тайной радости, когда, например, во время вечерней поездки на машине вдруг узнавал на дороге какого-нибудь знакомого и мог с уверенностью сказать, куда он направляется, зачем и к кому. Спейну представлялось в таких случаях, что часть его сознания как бы отделяется от него и путешествует вместе с тем самым знаковым.

И таким образом, ни разу до сих пор не заговорив с Викки Хачмен, он был почти уверен, что встретит ее в среду около десяти утра на главной улице Кримчерча. В конце квартала размещался салон красоты, который она посещала каждую неделю, и, по мнению Спейна, миссис Хачмен не принадлежала к числу женщин, что позволяют таким мелочам, как пропавший муж и разрушенная семья, нарушить законный порядок. Спейн взглянул на часы, раздумывая, сколько времени он может себе позволить ждать, если она не появится вовремя. Старший экономист Максвелл в последнее время уже несколько раз намекал ему насчет неудобств, вызываемых его второй работой. Конечно, свести счеты с Хачменом дело важное, но не настолько, чтобы терять из-за этого деньги, а именно это может случиться, если его прижмут и заставят бросить вторую работу.

Увидев приближающуюся Викки Хачмен, Спейн откашлялся и, когда настал нужный момент, вышел из подъезда, где он ждал, и «натолкнулся» на нее.

— Извините, — произнес он. — О, миссис Хачмен?

— Да. — Она оглядела его с плохо скрытым неодобрением, манерой напомнив своего мужа, что еще больше укрепило решимость Спейна. — Боюсь, я не…

— Доналд Спейн. — Он снова откашлялся. — Я друг Лукаса. Мы вместе работаем…

— Да? — Миссис Хачмен это, похоже, не заинтересовало.

— Да, — повторил Спейн, подумав про себя: "она такая же, как Хач. Тоже общается с простыми людьми, только когда думает, что никто не смотрит в ее сторону". — Я хотел сказать, что мы очень сожалеем о его неприятностях. Должно же быть какое-то простое объяснение…

— Благодарю вас. И прошу меня извинить, мистер Спейн, но я спешу. — Она двинулась в сторону. Ее светлые волосы в размытом свете дня казались гладкими, словно лед.

Пришло время нанести удар.

— Полиция его еще не нашла. По-моему, вы правильно сделали, что не сказали им про ваш летний коттедж. Возможно…

— Коттедж? — Ее брови изогнулись в удивлении. — У нас нет никакого коттеджа.

— В Хастингсе. Номер 31 по Чаннинг-уэй, кажется. Я запомнил адрес, потому что Хач советовался со мной по поводу аренды.

— Чаннинг-уэй? — произнесла она слабым голосом. — У нас нет там никакого коттеджа.

— Но… — Спейн улыбнулся. — Конечно. Я уже и так много сказал. Не беспокойтесь, миссис Хачмен, я не говорил об этом полиции, когда меня расспрашивали, и никому не скажу. Мы все слишком хорошо относимся к Лукасу, чтобы…

Он замолчал, когда миссис Хачмен торопливо скрылась в толпе, и все его существо наполнилось приятным, теплым чувством, словно он только что написал поэму.

"Ничего не изменилось, — уверяла себя Викки Хачмен, откинувшись в большом кресле у косметички. — Надо бы принять нортриптилин. Доктор Свонсон говорит, что нортриптилин поможет, если только принимать его какое-то время… Прошлое осталось в прошлом…" Она устало закрыла глаза, стараясь выкинуть из головы печальные мысли.

Битон родился в городке Орадя, что неподалеку от северо-западной границы Румынии. Отец его работал в гончарне. Первые тридцать два года своей жизни Битон носил другое имя — Владимир Хайкин, но уже давно он был известен окружающим как Клайв Битон, и его собственное имя казалось теперь чужим даже ему самому. Во время службы в армии он неплохо себя зарекомендовал и проявил определенные качества, которые привлекли к нему внимание некоей не очень афишируемой организации, известной узкому кругу лиц под аббревиатурой ЛКВ. Вскоре последовало предложение перейти на работу туда, довольно заманчивое предложение. Хайкин согласился, оставив военную службу в звании капитана, и исчез из нормальной жизни на время переподготовки. Однако спустя какое-то время новая карьера перестала казаться ему такой уж романтичной и увлекательной — приходилось проводить довольно много времени, просто наблюдая за иностранными туристами и приезжающими западными бизнесменами. Работа уже основательно надоела Хайкину, но тут открылась дверь в новую — нет, не карьеру — в новую жизнь.

Случилось это, когда всего в сотне километров от его родного городка слетел с дороги и разбился полный автобус английских туристов. Кого-то убило сразу, еще несколько человек умерли от сильных ожогов позже, в больнице. Как водится в таких случаях, в ЛКВ тщательно проверили всех погибших и — как изредка случается — обнаружили среди жертв человека, которого имело смысл «воскресить». Им оказался Клайв Битон, тридцати одного года от роду, неженатый, без близких родственников, занятие — торговля почтовыми марками, место проживания — городок Сэлфорд в графстве Ланкашир. Затем люди из ЛКВ проверили досье своих сотрудников, допущенных к такого рода операциям, и подыскали одного — с тем же ростом, телосложением и цветом волос, что у погибшего туриста.

Хайкин принял предложение без колебаний. Его не остановило даже то, что для новой работы требовалась пластическая операция, причем с имитацией шрамов от ожогов. Три недели, пока хирурги якобы боролись с ожогами на его лице, он провел в отдельной палате, куда не допускали никого. За это время врачи сумели сымитировать серьезные повреждения лица, хотя на самом деле ткани практически не пострадали. Но с еще большей отдачей использовали отпущенный срок люди из ЛКВ: они тщательнейшим образом изучили прошлое Битона, его друзей и прочее. Всю добытую информацию Хайкин старательно заучил, а назначенный к нему преподаватель добавил к его стандартному безликому английскому ланкаширское произношение. Восприимчивый мозг Хайкина все это быстро и без особых усилий усвоил — «вернувшись» в Англию и добравшись до Сэлфорда, он буквально за несколько дней вжился в свой новый образ. В последующие годы ему иногда даже хотелось трудностей — чтобы размяться и проверить себя, — но преимуществ в такой жизни было больше, например, полная свобода.

Требования начальства из ЛКВ оказались несложными — жить себе незаметно, изображая Клайва Битона, не отлучаться из Англии и ждать распоряжений. Марочный бизнес умер сам собой, и Битон занялся делами, к которым его влекло гораздо больше. Любовь к лошадям, плюс определенные способности в обращении с теорией вероятности дали ему возможность попробовать себя в нескольких профессиях, имеющих отношение к скачкам. Он удачно ставил на бегах, какое-то время служил гандикапером в нескольких небольших манежах, а затем, когда это стало законно, открыл собственную букмекерскую контору. Он сделал бы это и раньше, но один из главных пунктов его инструкций запрещал ему конфликтовать с законом. После открытия конторы Битону, в общем-то, против его воли приходилось общаться с людьми, живущими за чертой закона, но сам он ни разу не переступал эту грань. Давно привыкнув к имени Клайв Битон и приучив себя любить шотландское виски и английское пиво, он тем не менее так и не женился. И снимая трубку телефона, Битон всегда ждал голос из прошлого.

Впрочем, эти особые звонки раздавались редко. Однажды, когда он прожил в Англии всего два года, некто, не назвавший себя, но знавший пароль, приказал ему убить человека, который жил по такому-то адресу. Битон выследил этого мужчину — выглядел тот как моряк на пенсии — и той же ночью прирезал его на темной улице. Вернувшись в Сэлфорд, он какое-то время внимательно следил за газетами, но полиция сочла это убийство обычной портовой уголовщиной, и упоминания о нем исчезли из местных новостей довольно быстро.

Битон даже решил, что за убийством стояло лишь желание начальства проверить его преданность и сноровку, но подобные мысли тревожили его не часто. Как правило, задания, что он получал примерно раз в год, напоминали ему старые добрые дни слежки за туристами — просто, скажем, удостовериться, что некий человек поселился именно в том-то отеле.

Дело Хачмена, однако, с самого начала таило в себе признаки большой работы. Началось все со звонка, принесшего инструкции держать дело в поле зрения и оставаться у телефона.

Голос в трубке звучал мрачно и деловито.

— Мистер Битон, это друг Стила. Он просил меня позвонить насчет вашей задолженности.

Битон ответил на пароль своей кодовой фразой:

— Извините, что я еще не заплатил. Не могли бы вы выслать мне еще один счет?

— Дело крайне важное, — продолжал тот же голос, без околичностей переходя к предмету разговора. — Вы следили за новостями об исчезновении математика Лукаса Хачмена?

— Да. — Битон слушал все новости очень внимательно, и даже менее чувствительные уши уловили бы, что здесь что-то есть. — Я слышал о нем.

— Есть сведения, что Хачмен где-то в вашем районе. Его документы должны быть незамедлительно переведены в досье номер семь. Понятно?

— Да. — Битон почувствовал холодок возбуждения. В первый раз за многие годы ему приказывали убить человека.

— Досье номер семь. Незамедлительно. У нас нет информации о том, где он точно находится, но мы перехватили полицейский рапорт, в котором сообщалось, что на Гортон-роуд между Болтоном и Сэлфордом обнаружен брошенный черный "форд-директор".

— У Хачмена, кажется, был голубой?

— Полицейские сообщили, что машина не соответствует описанию по документам. Там значится голубой цвет.

— Все это очень хорошо, но если машина брошена здесь, едва ли Хачмен будет оставаться поблизости. Я хочу сказать…

— Есть основания полагать, что машина была у него украдена, а затем брошена.

У Битона возникла тревожная мысль.

— Стоп. Мы разговариваем по открытой линии. Вдруг кто-нибудь подслушивает? Что будет с моим прикрытием?

— Оно больше не имеет значения. — Поспешность в голосе стала приобретать признаки паники. — Времени на личные встречи просто нет. Все усилия должны быть направлены на перехват Хачмена. Мы посылаем всех, кого только можно, но вы ближе других и должны предпринять необходимые действия. Задание чрезвычайной важности. Чрезвычайной. Понятно?

— Понятно. — Битон повесил трубку и подошел к зеркалу. Он уже не был тем человеком, который много лет назад переехал в Англию. Волосы его поседели, и годы хорошей жизни размягчили его. Не только тело, но и образ мыслей. Ему не хотелось вредить кому-нибудь, тем более убивать.

Из потайного ящика письменного стола Битон достал завернутый в тряпку хорошо смазанный автоматический пистолет, обойму с 9-миллиметровыми патронами, глушитель и нож с пружинным лезвием. Собрав пистолет, он положил его во внутренний карман, надел пальто и вышел на улицу. Правую руку приятно согревал нож.

Было раннее утро, и серо-голубой туман еще скрывал отдаленные здания. На солнце можно было смотреть не щурясь. Битон сел в свой «ягуар» и двинулся к Болтону. Минут через пятнадцать он остановился в узкой улочке и дальше пошел пешком. В конце улицы он открыл маленькую дверь в стене здания и вошел в гулкий кирпичный гараж, когда-то служивший конюшней. Механик оторвался от мотора старенького «седана» и взглянул на него без любопытства.

— Рафо на месте? — спросил Битон, кивнув.

— В кабинете.

Битон поднялся по лестнице и прошел в маленькую прилепившуюся у стены конторку, где его встретил толстый человек с огромным багровым носом.

— Привет, Клайв, — произнес он хмуро. — Ну и фаворита ты мне подсказал в прошлую пятницу.

Битон пожал плечами.

— Если бы ты каждый раз выигрывал на скачках, букмекеры умерли бы с голода.

— Все так, но мне не нравится, когда мои деньги идут на то, чтобы увеличить шансы настоящего фаворита.

— Ты же не думаешь, что я могу с тобой так поступить, Рэнди?

— Может быть Ты хочешь вернуть мне мою сотню? — усмехнулся Рафо.

— Нет. Но у меня есть фаворит на субботу.

Краем глаза Битон увидел, как загорелся взгляд Рафо.

— Сколько?

— Синдикат содрал с меня больше двух тысяч — а это кругленькая сумма, но тебе я скажу бесплатно.

— Бесплатно? — Рафо осторожно потрогал кончик носа, словно надеясь придать ему более благородную форму. — А что нужно?

— Ничего. — Битон постарался, чтобы его голос звучал как можно спокойнее. — Просто хочу узнать, где твои парни взяли черный «форд-директор», который они бросили на Гортон-роуд.

— Я так и знал! — Рафо самодовольно хлопнул ладонью по столу. — Я понял, что машина «горячая», как только Фред загнал ее в гараж. Когда я увидел эту халтурную покраску и новенькие номерные пластины, я сказал Фреду: "Гони отсюда эту телегу и похорони где-нибудь. И никогда не бери машину, которую только что угнал кто-то другой!"

— Ты правильно сказал, Рэнди. Так где он ее взял?

— Говоришь, значит, фаворит?

— Мастер Окленд-второй, — сказал Битон, выдавая настоящего победителя будущих скачек. Рафо — трепло известное, и то, что он наверняка разболтает еще кому-нибудь, могло сильно ударить Битона по карману, но почему-то он чувствовал, что в ближайшем будущем ему не придется заниматься скачками.

— Точно?

— Точно. Так где он взял машину?

— На стоянке возле «Крикетерса». Знаешь? Неплохой пивной бар по дороге к Брейтмету.

— Найду, — заверил его Битон.

Хачмен редко запоминал сны и, когда это все же случалось, несмотря на скептическое отношение к ясновидению, такие сны всегда казались ему значительными и преисполненными глубоких психологических причин. Что-то, возможно усиливающееся чувство, что в этом старом обшарпанном доме он живет, как в ловушке, или предчувствие неминуемой катастрофы, не оставляющее его с тех пор, как исчез автомобиль, — что-то необъяснимое заставляло его ждать такого сна, подсказывало, что скоро он придет. Он лежал на застеленной кровати, чувствуя смутную угрозу даже в самой обстановке комнаты. Незаметно он заснул, и пришли сны…

Когда он проснулся, было еще светло, но в комнате стало гораздо холоднее. Хачмен лежал на спине, вцепившись руками в скомканное покрывало, словно боялся упасть вверх, пока не пришел в себя после кошмарного сна. "Обычная ерунда в стиле фильмов ужасов", — уверял он себя. Через некоторое время он встал дрожа и включил газовый обогреватель.

Возможно, ему следовало бежать сразу же, как только он обнаружил, что машина украдена. Лучше было бы даже не возвращаться домой на ночь. Но он был пьян, и тогда ему даже казалось, что неизвестный вор оказал ему услугу, устранив опасную улику. Теперь же у него такой уверенности не было, и беспокойное чувство, вызванное сном, подсказывало ему одну и ту же мысль: бежать, бежать, бежать… Он вышел из комнаты и стал медленно спускаться по лестнице. Снизу доносился женский голос. Джейн Этвуд разговаривала с кем-то по телефону, и Хачмен на миг позавидовал этой возможности звонить куда-то, общаться с кем захочется. Ему стало очень одиноко и захотелось позвонить Викки. Это так просто. Набрать номер и позвонить. Позвонить в прошлое… Когда он вошел в комнату, миссис Этвуд как раз вешала трубку.

— Это Джордж, — произнесла она несколько удивленным тоном. — Какой-то человек заходил в лавку и расспрашивал о вас. Что-то насчет машины.

— В самом деле? — Хачмен сжал руками полированные перила.

— Вашу машину украли, мистер Ретрей? Вы же говорили, что она сломалась, когда вы были…

— Не знаю. Возможно, ее украли уже после.

Хачмен взбежал по ступенькам с молчаливым паническим криком в душе. Оказавшись в комнате, он накинул на плечи куртку и быстро спустился вниз. Миссис Этвуд скрылась где-то в другой части дома. Хачмен открыл дверь и, бросив взгляд по сторонам, чтобы убедиться, что на улице никого нет, быстрым шагом двинулся от главной дороги. В самом конце улицы навстречу ему из-за поворота выехал темно-синий «ягуар». Сидящий за рулем седоватый крепко сложенный мужчина, похоже, даже не заметил Хачмена, но машина замедлила ход и покатилась вдоль тротуара, приминая колесами гниющую листву. Водитель внимательно разглядывал номера домов. Хачмен продолжал идти нормальным шагом, пока не свернул за угол на широкую и совсем пустую улицу. Тут он пустился бежать. Бег давался ему без усилий, дышалось ровно и свободно, словно он только что освободился от пут. Он бежал вдоль деревьев, высаженных в линию, едва касаясь ногами земли, двигаясь настолько бесшумно, что дважды он услышал шлепки падающих на асфальт каштанов. Но в конце улицы он вдруг опомнился, перешел на шаг и оглянулся. Из-за деревьев, слегка накренившись после резкого поворота, вынырнул синий «ягуар». Словно призрак, попадая то в проемы света между деревьями, то в тень, он устремился в его сторону.

Хачмен снова перешел на бег. Влетев в длинное ущелье между трехэтажными домами, он увидел справа узкую улочку и метнулся туда. Длинная, ничем не примечательная улица шла чуть в гору впереди и исчезала в собирающемся тумане. Но поворачивать обратно было поздно. Хачмен побежал дальше вдоль неровного ряда припаркованных машин, бросаясь из стороны в сторону, чтобы не наткнуться на играющих на дороге детей, но теперь бежать становилось все труднее и труднее. Во рту появился противный привкус, ноги ослабели, и ступни шлепали по земле почти бесконтрольно. Оглянувшись, он увидел преследовавший его «ягуар». Тут Хачмен заметил просвет между домами, свернул и оказался на пустыре, образовавшемся, скорее всего, после расчистки городской свалки под застройку. Кругом валялись обломки кирпичей и бетонных плит, а в низком тумане, словно маленькие хоббиты, носились, играя, дети. Хачмен бросился через пустырь, туда, где за рядом таких же домов с террасами уже зажглись бело-голубые огни на шоссе. Позади с шорохом шин остановилась машина. Хлопнула дверца, но он даже не мог обернуться: нужно было смотреть под ноги. Несколько раз, когда ему пришлось перепрыгивать через груды бетона или торчащую из плит ржавую арматуру, он чуть не подвернул ногу. Хачмен пытался добраться до светлого проема между домами, но вдруг понял, что зря тратил силы. Кто-то, наверное подрядчик, обнес место будущего строительства забором из железной сетки, и Хачмен оказался в ловушке.

Он обернулся. На мгновенье в голове мелькнула дикая мысль — не затесаться ли среди играющих мальчишек, — но тех уже и след простыл. Преследовавший его человек был всего в каких-нибудь пятидесяти шагах. Несмотря на свои размеры, он бежал легко, и дорогое твидовое пальто выглядело на нем нелепо. В руке он держал нож с тонким лезвием, и по тому, как он его держал, было понятно, что он умеет с ним обращаться. Чуть не плача, Хачмен бросился в сторону. Его преследователь тоже изменил курс. Хачмен поднял обломок кирпича и швырнул в преследователя, но не добросил. Человек перепрыгнул через кирпич, споткнулся и, упав вперед, ткнулся лицом прямо в гвоздь торчавшей из бетонной плиты арматуры. Один из прутьев попал ему в правый глаз, и он взвыл от боли.

Хачмен в ужасе смотрел, как на удивление большой белый шар в красных подтеках выскочил из глазницы и покатился по земле.

— Мой глаз! О господи, мой глаз! — Человек ползал по земле, слепо ощупывая ее руками.

— Не подходи, — бормотал Хачмен.

— Но это мой глаз! — Человек поднялся на ноги, держа в протянутой к Хачмену руке отвратительный предмет. Потеки красной крови сползали по его лицу на пальто.

— Не подходи! — Хачмен наконец опомнился и бросился бежать вдоль забора, потом свернул к тому месту, где он вбежал на пустырь. Дети метнулись с его пути, словно вспугнутые птицы. Он подбежал к «ягуару», сел за руль, но ключа зажигания на месте не оказалось. Очевидно, его преследователь не дурак. Едва Хачмен выбрался из машины, как в просвете между домами опять появились дети. Но теперь они шли по-другому, что-то в их поведении говорило о том, что сейчас рядом с ними взрослые. Хачмен торопливо пошел вдоль улицы навстречу двум пожилым мужчинам. Один из них был в шлепанцах и в рубашке с закатанными рукавами.

— Несчастный случай, — сказал Хачмен, махнув рукой на пустырь, где в тумане можно было разглядеть одинокую фигуру. — Где тут ближайший телефон?

Один из мужчин указал налево вниз по холму. Хачмен побежал в том направлении, пока снова не оказался на широкой, обсаженной деревьями улице. Там он перешел на шаг, отчасти чтобы не выглядеть подозрительно, а отчасти потому, что сил бежать уже не было, И кроме того, думать на ходу стало легче. У него было чувство, что преследовавший его человек не имеет отношения ни к службе безопасности, ни к полиции — они бы действовали по-другому. Но даже если кто-то узнал все от Андреа Найт, как они могли найти его так быстро? Машина, конечно, могла его выдать, но в этом случае появилась бы полиция, а не этот неизвестный с ножом… В любом случае из Болтона надо уезжать.

К тому времени, когда он отдышался, Хачмен добрался до автобусной остановки на шоссе и направился в центр города. Оказавшись у городской мэрии, он сошел с автобуса и пошел вдоль ярко освещенных витрин магазинов. Люди возвращались с работы, улицы были полны, и все это вместе с морозной предрождественской атмосферой вызвало у него новый приступ ностальгии. Снова вспомнились Викки и Дэвид…

Он спросил в газетном киоске, как добраться до железнодорожной станции, двинулся было в указанном направлении, но вовремя сообразил, что ему не стоит там появляться. Даже думать об этом было опасной оплошностью.

Пока он бесцельно бродил по улицам, ему дважды пришлось сворачивать в переулки при виде полицейских.

Из Болтона нужно срочно уезжать по двум причинам. Кольцо поисков сужается. И приближается назначенная им дата. Он должен быть в Хастингсе к урочному часу. Может быть, попытаться изменить внешность? Воспоминание о честертоновском «человеке-невидимке» заставило его на мгновение остановиться. Форма почтальона почти наверняка сделала бы его «невидимым», а обычный для сельских почтальонов транспорт — велосипед, — возможно, помог бы ему добраться в Хастингс вовремя. Но где все это достать? Кража только привлекла бы к нему внимание…

В одной из узких улочек он заметил желтую электрическую вывеску таксопарка и в окне конторы под вывеской обнаружил объявление: "ТРЕБУЮТСЯ ВОДИТЕЛИ БЕЗОПАСНЫХ ТАКСИ. ДОСТАТОЧНО ОБЫЧНЫХ ВОДИТЕЛЬСКИХ ПРАВ".

Сердце Хачмена забилось от волнения. Водитель такси — такой же «невидимка», да еще и машина предоставляется! Он зашел в плохо освещенный гараж рядом с конторой. Целый ряд такси горчичного цвета выстроился в полутьме, и только светящееся окошко дежурного помещения в углу указывало на признаки жизни.

Хачмен постучался и вошел. В тесной комнатке не было ничего, кроме стола и скамьи, на которой сидели двое механиков. Один из них держал в руке чашку чая.

— Прошу прощения за беспокойство. — Хачмен изобразил самую приятную улыбку, на какую только был способен. — Где мне справиться насчет работы водителя?

— Никаких проблем, парень. — Механик повернулся к своему соседу, который в этот момент разворачивал сверток с бутербродами. — Кто у нас сегодня за старшего?

— Старина Оливер.

— Подожди здесь, я его сейчас найду, — сказал механик и вышел через вторую дверь, ведущую в глубь здания.

Довольный собой и обнадеженный, Хачмен в ожидании начальника принялся разглядывать маленькую комнатку. Все стены были покрыты листками с объявлениями на булавках или пожелтевшей клейкой ленте. "Водитель, виновный в лобовом столкновении, будет немедленно уволен", — было написано на одном. "У следующих лиц запрещается принимать расчет по кредитным карточкам", — значилось над списком фамилий на другом. Хачмену в его состоянии напряженного одиночества все это казалось проявлением теплой человеческой нормальности, и он с удовольствием представил себя работающим в подобном месте всю оставшуюся жизнь, если только ему удастся выбраться из Хастингса живым.

— Холодный денек сегодня, — произнес второй механик с набитым ртом.

— Точно.

— Чаю хочешь?

— Нет, спасибо…

Дверь открылась, появился первый механик в сопровождении сутулого седовласого человека лет шестидесяти с розовым лицом и маленьким, как у женщины, ртом. Он был в старомодном плаще с поясом и фуражке с большим козырьком.

— Добрый вечер, — произнес Хачмен. — Насколько я понимаю, вам нужны водители?

— В самую точку, — сказал Оливер. — Пойдем поговорим.

Он вывел Хачмена в гараж и закрыл дверь, чтобы механики его не слышали.

— Работал когда-нибудь на безопасных машинах?

— Нет, но в объявлении…

— Я знаю, что написано в объявлении, — ворчливо перебил его Оливер, — но это не значит, что мы предпочитаем непрофессионалов. Из-за этих так называемых безопасных машин с сиденьями назад доходы стали меньше.

— Ясно. — Хачмен понял, что имеет дело с человеком, считающим такси своим призванием. — У меня обычные права. Без проколов.

Оливер в сомнениях продолжал его разглядывать.

— По полдня будешь работать?

— Да… Нет, могу и полный день. Как вам надо, так и буду. — Тут Хачмен заволновался, не слишком ли он напрашивается. — Вам нужны водители или нет?

— Ты в курсе, что у нас ставок нет? Треть от дневной выручки твоя, плюс чаевые. Опытный водитель может неплохо заработать на чаевых, а новички…

— Меня это устраивает. Могу начать прямо сейчас.

— Стоп, стоп! — осадил его Оливер. — Ты город хорошо знаешь?

— Да. — Сердце у Хачмена упало. Как он мог забыть про одно из самых важных требований!

— Как ты доедешь до Кромптон-авеню?

— Э-э-э… — Хачмен попытался вспомнить название дороги, по которой они ехали с Этвудом, единственное название, которое он знал. — По Брейтметскому шоссе.

Оливер неохотно кивнул.

— А на Бриджуорт-клоуз?

— Это не так просто. — Хачмен выдавил из себя улыбку. — Не могу же я вот так сразу выучить все улицы.

— А на Мейсон-стрит? — уже с явным недоверием, поджав губы, спросил Оливер.

— Это в направлении Сэлфорда? Послушайте, я же говорю…

— Извини, сынок. Для нашей работы у тебя память слабовата.

Хачмен взглянул на него в бессильной злобе, затем развернулся и вышел на улицу, очутившись среди незнакомых зданий. Отвергли! Его мозг содержал информацию, которой, быть может, суждено изменить весь ход истории, а этот старый болван смотрит на него сверху вниз, только потому что он не знает расположения улиц в никому не известном… Стоп! Система! Для того, чтобы знать город, вовсе не обязательно здесь жить. Если, конечно, иметь соответствующие способности.

Взглянув на часы, Хачмен увидел, что стрелка перевалила за 5:30. Он быстро разыскал ближайший канцелярский магазин и купил две карты Болтона и белый карандаш с резинкой на конце. Там же у продавщицы узнал, где находится ближайшая копировальная мастерская. Оказалось, это совсем недалеко, в двух кварталах от магазина по той же улице. Хачмен поблагодарил продавщицу, расплатился и, расталкивая толпу, добрался до склада канцелярского оборудования, где производили копировальные работы, как раз в тот момент, когда невидимые ему часы пробили шесть. Опрятно одетый светловолосый молодой мужчина уже запирал дверь. Когда Хачмен подергал за ручку, он покачал головой. Хачмен достал две бумажки по пять фунтов и просунул их в щель для писем. Молодой человек осторожно принял деньги, секунду-другую смотрел на Хачмена через стекло, затем приоткрыл дверь.

— Мы вообще-то в шесть часов закрываем. — Он нерешительно протянул деньги обратно Хачмену.

— Это вам, — сказал Хачмен.

— За что?

— За сверхурочное время. Мне нужно срочно сделать несколько копий. Я заплачу за работу отдельно, а десятка вам, если вы согласны.

— Ну, хорошо. Заходите. — Молодой человек смущенно засмеялся и широко открыл дверь. — В этот раз рождество начинается рано.

Хачмен развернул карту города.

— С листом такого размера вы справитесь?

— Запросто. — Молодой человек включил большую серую машину и удивленно поглядел на Хачмена, когда тот достал стирающий карандаш и принялся торопливо и небрежно затирать названия улиц. Хачмен закончил работу и вручил ему карту.

— Сделайте мне, пожалуй, дюжину экземпляров.

— Да, сэр. — Молодой человек еще раз внимательно взглянул на Хачмена и вернулся к копировальной машине.

— Я занимаюсь рекламой, — пояснил Хачмен. — Это для проекта по изучению рынка. Срочная работа.

Через десять минут он снова оказался на улице с еще теплым рулоном бумаги под рукой. Теперь у него было все необходимое для зубрежки — метода, который он довел до совершенства еще в студенческие годы. Но оставалась проблема тихого безопасного места, где он мог бы спокойно поработать. Тут ему в голову пришла неожиданная и несколько обескураживающая мысль о том, что он доставляет себе массу хлопот, чтобы ускользнуть из Болтона, даже не убедившись, нужно ли все это. Он увидел газетный киоск через дорогу и перешел на другую сторону улицы. Еще с полдороги можно было прочесть огромный заголовок: "БОЛТОН ОКРУЖЕН ПОЛИЦЕЙСКИМ КОРДОНОМ!"

Он подошел ближе и во всей подборке вечерних газет обнаружил на первой странице свою фотографию крупным планом с подписью: "ПОЛИЦИЯ ОКРУЖИЛА БОЛТОН. Здесь обнаружены следы таинственно исчезнувшего математика". Хачмен решил не рисковать, покупая газету: он уже и так знал все, что ему нужно.

Он отвернулся от киоска и собрался уходить, но тут рядом с ним остановятся белый автомобиль, и дверца с его стороны открылась. За рулем сидела девушка с восточными чертами лица в серебристой одежде.

— У меня дома теплей, — произнесла она, нисколько не смущаясь тем, что именно так, как правило, начинают разговор девицы легкого поведения.

Хачмен, уже собравшийся идти, инстинктивно покачал головой, но тут же передумал и схватился за дверцу.

— Похоже, я и в самом деле замерз.

Он забрался в машину, пахнущую внутри кожей и духами, и его повезли в направлении сияющего огнями городского центра.

— Куда мы едем? — спросил он, поворачиваясь.

— Недалеко.

Хачмен кивнул. Его все устраивало, до тех пор пока она не повезет его за город через полицейский кордон.

— У тебя дома есть что-нибудь пожевать?

— Нет.

— Ты разве не хочешь есть?

— Хочу. Но у меня не забегаловка.

Хачмен усмехнулся, достал из кармана пять фунтов и бросил бумажку ей на колени.

— Остановись где-нибудь у кафе и купи поесть.

— Мистер, у меня время — деньги. — Она швырнула бумажку обратно. — Просто компания стоит столько же.

— Понятно. И сколько за ночь?

— Двадцать пять, — произнесла она с вызовом.

— Отлично. Двадцать пять — значит, двадцать пять.

Хачмен достал еще шесть бумажек, внутренне несколько удивляясь, что для других людей деньги еще представляют ценность.

— Вот. Тебе тридцать, плюс пятерка за продукты. Нормально?

Они остановилась у закусочной, девушка выбежала и через несколько минут вернулась с охапкой свертков, от которых пахло жареной курицей. Еще через десять минут они оказались возле ее дома. Пока она открывала дверь квартиры на первом этаже, Хачмен держал свертки. Квартирка была простенькая: белые стены, белый ковер, черный потолок в гостиной, незатейливая мебель.

— Сначала есть? — спросила девушка.

— Сначала есть. — Хачмен разложил свертки на столе, раскрыл и, пока хозяйка заваривала кофе в идеально чистой кухне, принялся за еду. В памяти его все время мелькала страшная картина: человеческий глаз, катающийся в пыли. Хачмен немного нервничал, но в тепле постепенно расслабился и даже успокоился. Они молча поели, и девушка убрала остатки на кухню.

— Послушай, — сказал Хачмен, раскладывая на столе пахнущие аммиаком листы. — Мне нужно закончить одно срочное дело для моей фирмы. Может, ты пока посмотришь телевизор?

— У меня нет телевизора.

Хачмен тут же понял, что это предложение было ошибкой: по телевидению наверняка дают объявление о его розыске.

— Ну тогда почитай что-нибудь или послушай музыку. Ладно?

— Ладно. — Она равнодушно пожала плечами и улеглась на диван, внимательно его разглядывая.

Хачмен расстелил на столе карту города и принялся запоминать названия, начав с главных дорог и прихватывая, сколько получалось, боковых улиц. Около часа он работал с максимальной сосредоточенностью, затем взял лист без названий улиц и стал заполнять карту по памяти. Тут же стало ясно, какие районы он изучил хорошо, а какие плохо. Последних пока было больше. Он вернулся к карте с названиями, просидел еще час и начал заполнять новый лист: потом еще раз повторил процедуру. Девушка незаметно задремала и где-то в районе полуночи проснулась, испуганно глядя на Хачмена: на секунду она забыла, откуда он взялся.

— Похоже, мне потребуется больше времени, чем я предполагал. — Хачмен улыбнулся. — Может, тебе пойти спать?

— Кофе хочешь?

— Нет, спасибо.

Девушка, передернув плечами от холода, поднялась с дивана и, с любопытством взглянув на разбросанные карты, ушла в спальню. Хачмен вернулся к работе. Часам к трем ему удалось наконец заполнить карту целиком. К этому времени он тоже уже основательно продрог: отопление отключили несколько часов назад. Он прилег на диван и попытался заснуть, но в комнате становилось все холоднее, и каждый раз, как только он закрывал глаза, в голове возникал водоворот из названий и перекрестков. Через полчаса он перешел в спальню. Девушка спала посередине огромной кровати. Хачмен разделся, лег и мгновенно провалился в сон.

С первыми проблесками зари он осторожно поднялся, стараясь не потревожить хозяйку, быстро оделся и вернулся к столу в гостиной. Как и следовало ожидать, когда он попытался заполнить новую карту, обнаружилось еще несколько районов, где память его подвела. Пришлось потратить еще какое-то время на их запоминание, после чего Хачмен спокойно вышел из квартиры. Утро было серое, сухое и на удивление теплое для этого времени года. Он решил пройтись до центра пешком, занимая себя тем, что на каждом перекрестке аккуратно угадывал все названия улиц. Знакомство с улицами города, полученное подобной зубрежкой, недолговечно и исчезнет полностью от силы через неделю, но для любого испытания, которое ему предложат сегодня утром, его будет достаточно.

По дороге до таксопарка ему не встретился ни один полицейский. На этот раз он вошел сразу в контору и обратятся к дежурной в очках, сидевшей за столом с несколькими телефонами и микрофоном.

— Оливер на месте?

— Нет, он в вечернюю смену. У вас к нему что-нибудь личное?

Хачмен воспрянул духом.

— Нет, нет. Я отличный водитель и знаю Болтон как свои пять пальцев.

Через сорок минут он получил «форму», состоявшую из фуражки с большим козырьком и значка на куртку, и уже кружил по городу в горчичного цвета такси. Почти час он работал по-настоящему, доставив по радиовызову двух пассажиров, причем адреса нашел без особых трудностей. Второй пассажир вышел в южной части города, и вместо того, чтобы вернуться в центр, Хачмен связался по радио с диспетчером.

— Это Уолтер Рассел, — представился он по имени, под которым его зарегистрировали в таксопарке. — Я только что посадил джентльмена, который хочет провести весь день в окрестностях Болтона. Какие на это правила?

— Плата за день — десять с половиной фунтов, — ответила диспетчер. — Вперед. Клиент согласен?

Хачмен подождал несколько секунд, затем ответил:

— Он говорит, что согласен.

— Хорошо. Когда освободишься, свяжись с диспетчером.

— Ладно. — Хачмен вернул микрофон на место.

Решив, что таксомотор с ограниченной скоростью будет выглядеть неуместно на скоростном шоссе, он направился на юг к Уоррингтону с намерением проехать по менее приметным дорогам, связывающим маленькие городки. Вскоре он заметил тройку молодых девчонок, голосующих на шоссе. Когда он затормозил и открыл дверь пассажирского салона, они переглянулись неуверенно.

— Вам куда? — спросил Хачмен, стараясь выглядеть добродушным. Хотя по мере приближения к полицейскому кордону он волновался все больше и больше.

— В Бирмингем, — ответила одна из них, — но у нас нет денег на такси.

— Для этого такси вам не понадобятся деньги.

— А что понадобится? — потребовала вторая, и вся троица захихикала.

— Послушайте, я еду в аэропорт Рингуэй встречать пассажира и решил предложить вам прокатиться, но если вас это не устраивает, то… — Хачмен сделал вид, что закрывает дверь, и девицы с визгом бросились в машину, рассаживаясь на повернутых назад сиденьях. По дороге они болтали между собой, словно Хачмена рядом не было, и из их разговора он понял, что они едут на демонстрацию протеста по поводу взрыва в Дамаске. С удивлением он обнаружил, что уже несколько дней не вспоминал о разрушенном городе, о тысячах невинных жертв… Теперь все его помыслы сосредоточились на антиядерной машине.

У кордона стояла довольно длинная очередь автомобилей, но полицейские пропустили такси Хачмена вперед, лишь мельком взглянув на него и его пассажиров.

С поезда в Хастингсе Хачмен сошел уже после полуночи.

Болтонским такси он добрался до Суиндона и около полудня бросил его на безлюдной стоянке. Оставить столь очевидный след ближе к своей цели он не решился. Оттуда Хачмен доехал поездом до Саутгемптона, пересел в направлении Хастингса, и остаток дня поделился у него между нервным ожиданием и изматывающе медленными переездами.

Сознание того, что до назначенного им срока осталось меньше тридцати шести часов, тяжким грузом давило его, когда он наконец вышел из здания вокзала. Утренний серый туман сменился чистым холодным дождем, шумно стекавшим по водостокам, и Хачмен промок до нитки почти сразу же, едва вышел на улицу. Рядом с вокзалом дежурили несколько такси, но он не стал рисковать, прошел мимо и двинулся в направлении Чаннинг-уэй. Дорога заняла пятнадцать минут, и к тому времени, когда он добрался до коттеджа, он промок, словно его окунули в море, и весь дрожал, не в силах справиться с ознобом.

Он открыл входную дверь маленького темного дома, но остановился, охваченный странной робостью. Последняя черта, за которой нет возврата, за которой только черная кнопка, приводящая машину в действие. У него отнюдь не было подсознательного желания, чтобы кто-то посторонний увел его от намеченного курса — его жизнь стала настолько изломанной, чужой, что в возвращении к прошлому едва ли было больше смысла, чем в продолжении. Нет. Но войдя в дом, в эту обволакивающую темноту маленького холла за закрытой дверью, он порвет последнюю связь с миром. Даже если его выследят теперь и кто-то попытается ворваться в дом, единственным результатом будет то, что он нажмет кнопку чуть раньше. Он достиг эпицентра…

Дверь разбухла от сырости, и, чтобы плотно прикрыть ее, Хачмену пришлось надавить плечом. В размытом свете уличного фонаря он нашел дорогу наверх. Свет не зажегся, когда он нажал кнопку выключателя, но он и так определил, что в комнату после него никто не заходил. Все осталось по-прежнему. То же зеленое кресло с гнутыми подлокотниками и компоненты его Машины. Он снова спустился вниз, хлюпая мокрыми ботинками, нашел распределительный щит под лестницей и включил рубильник. Ежась в мокрой холодной одежде, Хачмен прошел по всем комнатам, зажигая свет и опуская шторы. В результате его крошечное владение приобрело еще более безотрадный и угнетающий вид. Выйдя на крытый хозяйственный двор, где дождь беспрерывно стучал по стеклянной крыше, он заглянул в угольный подвал. Угля оказалось едва-едва на одно ведро, но нигде не было лопаты. Хачмен нашел старую клеенку, собрал весь уголь и отнес в камин. Зажигалки у него не было, поскольку он не курил, но ему удалось поджечь кусок бумаги от автоматической плиты на кухне. Клеенка горела плохо, и, даже когда он подбросил бумаги, уголь все равно не загорелся. Хачмен поколебался, а затем, удивляясь собственной заторможенности, принес ящик от кухонного стола, разбил его и скормил щепки в огонь. На сей раз уголь занялся, обещая маленькую порцию тепла по крайней мере на час.

Он снял с себя мокрую одежду, завернулся в покрывало с дивана — единственное, что он смог найти, — и приготовился ждать тридцать пять часов. При мысли о теплой светлой комнате на глаза навернулись слезы.

Утром, когда Хачмен проснулся, у него сильно болела голова и саднило горло. Каждый вздох врывался в легкие сгустками ледяного воздуха. Он сел, превозмогая боль, и оглядел комнату. В камине осталась лишь горстка серого пепла, а одежда все еще была сырая. Превозмогая дрожь, он собрал смятые вещи, отнес на кухню, зажег духовку, все четыре конфорки, развесил одежду над огнем и сел рядом, чтобы хоть немного обогреться. Очень захотелось чаю. Не того, изысканного индийского чаю, к которому он привык дома, а дешевого, крепкого чаю, горячего и с сахаром. Назойливая мысль о том, что зрячий чай избавит его от головной боли, от простуженного горла и ломоты в суставах, не давало покоя. Он обыскал всю кухню, но неизвестные домовладельцы не оставили там ни крошки.

"Что ж, — подумал он. — Если в доме нет чая, придется сходить купить". Эта мысль наполнила его лихорадочным детским восторгом. И хотя он пообещал себе, что не откроет входную дверь, пока не выполнит задуманное, на тот случай, если за домом наблюдают, но, может быть, он был чересчур осторожен? Если бы за ним следили до самого дома, он бы уже знал об этом…

Он быстро оделся, обдумывая выгоды этого нового решения. Надевая куртку, он вдруг заметил свое отражение в зеркале. Спутанные волосы, небритое лицо, словно смертная маска Христа. Грязный, измятый, больной, с воспалившимися глазами — одним словом, подозрительный. Именно подозрительный. Он непременно привлечет внимание бакалейщика, да и вообще любого, кто ему встретится по дороге. Выходить из дома нельзя.

Он пошел наверх, к Машине, упал на лестнице, схватился за перила и удивленно подумал: "Я болен. Я действительно болен". Это открытие наполнило его страхом. Вдруг он не сумеет собрать Машину в правильной последовательности? Или потеряет сознание в тот момент, когда придет время ее включать? Он расправил плечи, прошел в спальню и принялся за работу.

Несколько раз он забывался, и руки, казалось, работали сами по себе, проверяли генератор или выполняли точную работу по установке лазера и настройке оптики. Другие задачи, которые раньше казались Хачмену легкими, наоборот, давались с трудом. Например, труба излучателя, которая с помощью двигателя и системы передач наводилась в направлении Луны — естественного отражателя, выбранного Хачменом для эффективного рассеивания излучения по всей поверхности Земли. Руки автоматически справились со сборкой узлов, но, когда он открыл заранее приготовленный астрономический альманах, чтобы определить координаты Луны, цифры запрыгали перед глазами в бессмысленной пляске.

Временами он совсем слабел, отключался, и тогда ему либо мерещился горячий чай, либо в памяти вставали картины прошлого… Викки, безутешная после ссоры: "Когда люди злятся, они иногда говорят, что действительно думают". Прогулка по Бонд-стрит, когда женщина на противоположной стороне улицы неожиданно раскрыла красный зонт — точка, вдруг расцветшая в большой красный круг. Хачмену, заметившему это краем глаза, показалось, что это приближающаяся ракета; он тогда инстинктивно пригнулся и впервые в жизни понял, почему нельзя раскрывать зонт рядом с лошадьми… Дэвид, засыпающий у него на руках: "Почему единица и нуль значит десять, а две единицы значит одиннадцать, а не наоборот?.."

Когда сборка Машины была наконец закончена, время потекло быстрее, чем ожидал Хачмен. Он перетащил кресло в кухню и устроился рядом с плитой, засунув ноги почти в самую духовку. Простуда и духота постепенно усыпили его, и он то погружался в забытье, то вновь возвращался в реальность. В снах к нему приходили светлые, теплые картины воспоминаний, он скользил над ними. И, словно ныряльщик, подбирающий со дна разноцветные камешки и бросающий их обратно, он выбирал и обследовал события прошлого. Где-то после полуночи его разбудила сухая боль в горле. Он нашел во дворе пустую банку из-под джема, нагрел в ней немного воды, выпил и попытался снова заснуть. Однако сознание того, что до назначенного времени осталось меньше двенадцати часов, не давало ему покоя. И кроме того, мешала мысль о том, что надо подняться к Машине, где его с меньшей вероятностью смогут застать врасплох. Но если он пойдет наверх, он замерзнет и его снова свалит болезнь. Уговорив себя таким образом, он свернулся калачиком в кресле, укрылся грязной накидкой с дивана и попытался представить себе убыстряющийся темп деятельности тех, других людей. Поиски, конечно, в самом разгаре, но это уже не имеет значения, поскольку он рядом с Машиной и запустит ее, если придется, даже до срока. Гораздо важнее, что сейчас происходит во всех этих секретных уголках планеты, где хранится ядерное оружие. До Хачмена вдруг дошло, сколь много он на себя взял. Он практически ничего не знал о конкретном устройстве ядерных зарядов. Вдруг указанного им времени недостаточно, чтобы разобрать содержимое боеголовок на элементы докритической массы? Но даже если он дал достаточный срок людям, работающим в нормальных условиях, что будет с подводными лодками, находящимися под арктическими льдами? А вдруг кто-то из тех, кто давно замыслил первый удар, под давлением обстоятельств поддастся искушению, пока еще есть время?..

Утром он с трудом поднялся, напуганный звуком собственного дыхания, выпил еще немного теплой воды и взглянул на часы. Осталось меньше трех часов. Держась за стену, а потом за перила, Хачмен поднялся наверх и уселся в кресло перед Машиной. Нагнувшись, он включил замыкатели, запускающие Машину, затем убедился, что легко и свободно достает рукой до черной кнопки.

Теперь он был готов.

Он закрыл глаза и представил себе лицо Викки, когда она наконец все поймет.

Какой-то резкий звук с улицы вернул его к действительности. Он замер, положив палец на кнопку, и прислушался. Через несколько секунд послышался знакомый стук каблучков по мостовой — бегущие женские шаги — затем стук в дверь. Хачмен все еще не двигался, не решаясь убрать палец с кнопки.

— Лукас, — послышался снизу слабый голос. — Лукас!

Это была Викки.

Поддавшись новому приступу страха, Хачмен, шатаясь, сбежал по узкой лестнице вниз и рывком открыл дверь. На пороге стояла Викки. Ее лицо оплыло, словно воск, когда она увидела его.

— Уходи! — закричал он. — Немедленно уходи отсюда!

Он взглянул мимо нее вдоль улицы и увидел две машины, столкнувшиеся на углу. Люди в темных костюмах и плащах бежали в их сторону.

— Господи, Лукас, что с тобой случилось? — Она совсем побледнела.

Хачмен втянул ее в холл и с силой захлопнул дверь. Таща ее за собой, он взбежал по лестнице и рухнул в кресло.

— Зачем ты здесь? — спросил он между хриплыми болезненными вздохами. — Почему ты сюда пришла?

— Но ты один, — слабо произнесла Викки, обегая взглядом комнату. — И ты болен!

— Я в порядке, — тупо произнес он.

— Ты хоть видел себя? — Викки закрыла лицо руками и всхлипнула. — О, Лукас, что ты с нами сделал?

Хачмен завернулся в покрывало потуже.

— Хорошо, я расскажу тебе. Но ты должна слушать внимательно и должна верить мне, потому что времени осталось мало.

Викки кивнула, все еще не отрывая от лица рук в перчатках.

— Я сделал вот эту машину, — печально произнес он. — И когда я приведу ее в действие — а я собираюсь сделать это сегодня в полдень, — все ядерное оружие на Земле взорвется. Именно этим я и занимался, когда ты думала… — Хачмен умолк, когда она опустила руки, и он увидел ее лицо.

— Ты сумасшедший, — прошептала она сдавленно. — Ты действительно сумасшедший!

Хачмен убрал со лба спутанные волосы.

— Ты в самом деле еще ничего не поняла? Почему, по-твоему, они охотятся за мной? — Он махнул рукой в сторону улицы.

— Ты болен, — объявила Викки со столь знакомой ему уверенностью в голосе. — Тебе нужна помощь.

— Нет, Викки! Нет!

Она повернулась и побежала к лестнице. Хачмен бросился было за ней, но запутался в своей импровизированной накидке и растянулся на полу. Когда он подбежал к лестнице, Викки уже была в дверях.

Она толкнула дверь и налетела на двоих мужчин в темных костюмах. Один из них держал в руке тяжелый пистолет. Он оттолкнул Викки в сторону, и Хачмен увидел, что рука укоротитесь, не понимая еще, что в него целятся. Викки вцепилась ногтями в лицо человека, но второй развернул ее и ударил ребром ладони по шее. Даже с верхней ступеньки Хачмен услышал хруст позвонков. Он повернулся, но в этот момент пистолет рявкнул, и его рука онемела. Пол лестничной площадки поднялся и ударил его в лицо. Хачмен с криком пополз назад, в спальню, и положил палец на кнопку.

Держа палец на месте, он подтянулся, упираясь в подлокотник, и сел в кресло лицом к двери.

Когда те двое поднялись по лестнице и вошли в комнату, он улыбался.

Решение было не из легких, но теперь, когда оно принято, президент почувствовал себя спокойнее. Он подошел к бару, налил себе ликера и вернулся к столу. За тройными оконными стеклами кабинета над кипящими джунглями, словно агат, сверкала горная вершина. Президент задумчиво отхлебнул из рюмки и нажал кнопку вызова.

Генерал вошел тут же. Его обычно безукоризненный китель был испорчен симметричными пятнами пота.

— Все подтверждается, — произнес он без формальностей. — Все в первоначальном докладе подтверждается.

— Я так и думал, — сказал президент спокойно. — У меня нюх на подобные вещи, даже беспрецедентные.

— Рад за вас. — Генерал, очевидно, нервничал: в противном случае он не позволил бы себе столь открытого сарказма. — Что мы будем делать? Наши ракеты все еще в шахтах. Целехонькие! И уже нет времени демонтировать боеголовки. Что делать?

— Избавиться от них.

— Каким образом?

— Как обычно избавляются от ракеты? За время вашей карьеры вам, генерал, полагаю, встречались и более сложные проблемы. — Президент допил ликер и снова подошел к бару.

— Вы имеете в виду… — Запах пота заполнил кабинет. — Но с тех пор как ракеты были запрограммированны, политический климат коренным образом изменился, господин президент. Это раньше мы действовали безнаказанно. После уничтожения целого города…

Президент улыбнулся, но глаза оставались холодными:

— Если бы подобное осуждение ваших способностей вы услышали от другого, он был бы давно казнен.

— Осуждение? Я не…

— Я имею в виду вашу разведывательную информацию. Вы утверждаете, что в полдень по Гринвичу боеголовки спонтанно взорвутся. Ну и запустите их, но так, чтобы в полдень все ракеты были в апогее. Если ваша информация верна, они никогда не достигнут цели…

— А если неверна?

Президент сделал глоток.

— Дорогой мой генерал, у вас хватает духу оценивать и эту возможность?

— Отойди от машины, — произнес человек с пистолетом. На его сером вытянутом лице застыло строгое выражение хорошо осознаваемой цели.

— С удовольствием, — с улыбкой произнес Хачмен.

Викки мертва, он знал это, но сейчас, как ни странно, это не оказывало на него никакого воздействия. Чувства возвращались в раненую руку, и он ощущал, как по пальцам стекает кровь.

— Вы уверены, что хотите, чтобы я отошел?

— Хватит игр! Отойди!

Хачмен снова улыбнулся запекшимися губами.

— Хорошо, но вы заметили, где мой палец?

— Я всажу тебе пулю в солнечное сплетение, и ты даже не успеешь пошевелить рукой, — мрачно пообещал человек с пистолетом.

— Может быть. — Хачмен пожал плечами. Смерть Викки словно заморозила все его чувства. — Но вы не поняли. Посмотрите внимательно на мой палец, и вы увидите…

— Он уже нажал ее! — в первый раз заговорил человек, ударивший Викки. — Надо смываться. Они будут здесь в любую минуту.

— Стоп! — Человек с пистолетом взглянул на Хачмена с подозрением. Спокойствие Хачмена явно задевало его. — Если это блеф? Если я…

— Едва ли ваши хозяева оценят это. — Хачмен чуть не рассмеялся. Они пытались испугать его оружием, не понимая, что теперь, когда Викки нет, слова «страх», «ненависть», «любовь» потеряли для него всякий смысл. — Я слабый человек, и, когда я создавал эту Машину, я предвидел именно такую ситуацию. Поэтому я вмонтировал цепь, которая замкнется, стоит мне убрать палец с кнопки.

Уголок рта у человека с пистолетом дернулся.

— Я могу сломать машину.

Хачмен закашлялся. Горло болело невыносимо, и он боялся, что вот-вот пойдет кровь.

— За три секунды? Чтобы луч дошел до Луны и, отразившись, вернулся на Землю, нужно всего три секунды. Кроме того, нужно будет заставить меня держать кнопку. А я отпущу ее, если вы сделаете хотя бы один шаг в комнату.

— Хватит, — озабоченно произнес второй мужчина. — Пойдем отсюда. Кажется, я слышу что-то…

Входную дверь с треском вышибли. Человек с пистолетом отвернулся от Хачмена, поднимая оружие, и на какое-то время Хачмен оглох от грохота автоматов в замкнутом пространстве. Двое мужчин исчезли в облаке дыма, пыли и ошметков штукатурки. Затем все смолкло. Через несколько секунд на лестнице показались двое солдат в боевом снаряжении. Молча они вошли в комнату, встали по обе стороны от двери и навели на Хачмена автоматы, из которых еще змеился едкий дым.

Хачмен сидел неподвижно. Комната постепенно заполнялась людьми, большинство из них в штатском. Они глядели на него почти благоговейно, вбирая взглядом каждую деталь его внешнего вида и машины, на которой покоилась рука, но никто не проронил ни слова. На улице кратко взвыла сирена и тут же смолкла в разочарованном стоне. Хачмен задумчиво глядел на вошедших, смутно сознавая, что ситуация в чем-то становится почти комической, но судорожные толчки крови в раненой руке мешали ему сосредоточиться, и он призвал на помощь всю свою волю. Он взглянул на часы. Оставалось три минуты. "Уже скоро, — думал он. — Три минуты не делают разницы, но все же…"

В комнату вошел сухощавый, с проседью человек в дорогом костюме консервативного покроя, и кто-то закрыл за ним дверь. Хачмен узнал его и устало кивнул.

— Вы знаете меня, мистер Хачмен? — произнес тот с ходу. — Я сэр Мортон Баптист, министр обороны правительства Ее Величества.

— Я знаю вас.

— Тем лучше. Стало быть, вы понимаете, что я обладаю властью приказать расстрелять вас прямо сейчас, если вы не отойдете от машины.

Хачмен взглянул на часы. Две минуты.

— Нет смысла убивать меня, господин министр. Я отойду, если вы так желаете.

— Тогда отойдите.

— А вы не хотите узнать, почему те двое, что пришли сюда раньше вас, не тронули меня?

— Я… — Баптист взглянул на палец Хачмена, и его глаза померкли. — Вы хотите сказать…

— Да. — Быстрота, с которой министр оценил ситуаций, произвела на Хачмена впечатление. — Она сработает, когда я отпущу кнопку.

— Питание? — рявкнул Баптист, оглядывая комнату.

Один из тех, кто вошел вместе с ним, слегка покачал головой.

— Все автономное, — произнес Хачмен. — Пожалуй, единственное, что могло бы меня остановить, это атомная бомба, сброшенная на Хастингс прямо сейчас.

Человек, покачавший головой в ответ на вопрос о питании, подошел к министру и прошептал что-то ему на ухо. Тот кивнул и подал сигнал, после чего кто-то открыл дверь.

— Если вам только что посоветовали изменить положение машины, например автоматной очередью, не пытайтесь следовать этому совету, — сказал Хачмен. — Это хороший совет. В этом случае луч пройдет мимо Луны, но если кто-нибудь попробует выйти из комнаты или уйти с линии огня, я уберу палец.

Одна минута. Баптист подошел ближе.

— Есть ли смысл апеллировать к вашей лояльности?

— Лояльности к кому?

— К вашей… — министр запнулся. — Вы не дали нам достаточно времени. В эти самые минуты ваши соотечественники работают над боеголовками, пытаясь демонтировать их вовремя. Если вы включите машину…

— Плохо, — прокомментировал Хачмен. "Викки уже нет".

— Идиот! — Баптист ударил его по лицу. — Вы теоретик, Хачмен. Закрылись в своей башне из слоновой кости и отгородились от реальности. Неужели вы не понимаете, что ничего не добились?

— Поздно, — произнес Хачмен, поднимая руку. — Я уже сделал это.

Счастье, как и многие другие понятия, — вещь относительная. Разумный компромисс между амбициями и способностями. И в какой-то мере мы трое достигли покоя.

Я только что закончил мыть Викки и уложил ее в постель. Нет, ее не убили в тот день в Хастингсе, хотя сломали шейные позвонки, и доктора говорят, что она выжила чудом. Пожизненный паралич. Мне приходится кормить ее, следить за чистотой ее тела, быть постоянно на подхвате. И Викки (разумеется, не позволяя даже самой себе в этом признаться) находит известное удовлетворение при мысли, что теперь наконец-то она безраздельно владеет мной. Мы больше не устраиваем тех ужасных ссор по поводам, которые могла придумать только прежняя Викки.

Власти обошлись с нами достаточно мягко. Это «заведение» представляет из себя примерно то, что я и ожидал. Глушь, но недалеко есть деревня, куда Дэвид ходит в школу. Учится он лучше, чем в Кримчерче, и Викки уверяет, что это от того, что я уделяю ему больше внимания. Может быть, это и так. Меня самого немного загружают работой по специальности, но никто не требует сроков и работу предоставляют, просто чтобы меня занять.

Я не могу сказать, что я несчастлив. Лишь изредка на память приходят воспоминания о событиях в октябре-ноябре. Самый главный вопрос, возникающий вместе с этими воспоминаниями, заключается вот в чем: отпустил ли бы я кнопку, если бы свой последний аргумент министр привел первым?

Без сомнения, он был прав относительно меня: я действительно всего лишь теоретик и поступил по-идиотски. И как он объяснил мне позже (когда все было кончено), единственным результатом моих действий стал невероятно дорогостоящий виток гонки вооружений. Ядерное оружие не исчезло, как я по глупости надеялся. Они просто поменяли конструкцию на тот случай, если где-то функционирует "триггер Хачмена". На смену классической схеме с двумя массами радиоактивного материала, одна из которых близка к критической, пришла новая схема с множеством докритических элементов, собираемых вместе, когда ракета находится у самой цели. Если когда-нибудь кто-либо воспользуется этим новым оружием и где-то на планете будет действовать моя Машина, боеголовка взорвется лишь долей секунды раньше. А с мегатонными характеристиками, столь популярными в наши дни, это не имеет никакого значения.

Теперь вновь будут потрачены миллиарды на ненужный объезд в гонке вооружений. Скольким человеческим жизням будут эквивалентны эти деньги, если пересчитать на непостроенные больницы, отмененные программы помощи, недоставленные медикаменты и продукты питания? Сколько умерших от голода детей будет еще похоронено в коробках из-под обуви?

Я многое понял за время "пребывания в эпицентре". Возможно, Викки была права. Природа еще не создала нервной системы, способной в одиночку выдержать груз вины за действия многих других. Побеждает особь, которая многочисленна. А я был один.

Я часто спрашиваю себя: "Был ли смысл в моей попытке?" Был?