"Пятое измерение" - читать интересную книгу автора (Савченко Владимир)

ГЛАВА XI. Высокий переброс

…И только оставшись один, я сознаю, что никогда больше не увижу этих людей, как сегодня. Перейду в Нуль а из него куда-то потом занесет?

А теперь-то я перейду, это ясно, чувствую. Именно реализация этой идеи меня и держала здесь. Подсознательно, по тому же тезису "Ты не искал бы меня, если бы не нашел". Чуяла душа, что могу это сделать. И смог. Сейчас если оглянуться, то неловко даже за беспомощные слепые тыканья со сварочным станком, метания, колебания.

Раскрываю журнал. Надо записать опять результаты. Так всегда: пока не получается, не записываешь, потому что нечего, а когда получится, интересней делать, чем писать.

…Вот и Смирнова мне наподдала, спасибо ей. Теперь легче выскочить из этой «лунки», меньше основания задерживаться. И пусть, меня она все равно из лаборатории не утянула бы. Но жаль, конечно, что и не пыталась.

Поднимаю голову и сталкиваюсь со своим отражением в зеркальной шкале гальванометра на полке, рядом со столом. В полосе стекла я отражаюсь по частям: сначала серо-ржавые вихры, затем покатый лоб с основательными надбровными дугами и "жидкими бровями, глаза в набрякших (от постоянного рассматривания мелких предметов) веках, просторные щеки, толстая нижняя губа, челюсть… бог мой, что за челюсть! Не утянет тебя Алла из лаборатории, Кузичка, не тревожься.

На минуту меня одолевает чувство неустроенности и одиночества. И Лида, оказывается, здесь мне вовсе не жена; Алка увлеклась Стрижевичем, а Люся, хоть и брошенная Сашкой… э, о ней вообще лучше не вспоминать с такой будкой. Изобретениями себя не украсишь.

…Но между прочим, в тех благодатных вариантах, где жив отец, Люся со мной и я завлаб в этом институте, даже исследую вещество с Меркурия, там у меня лицо привлекательней. Подробности те же, от лба до челюсти, тем не менее все как-то более гармонично подогнано, черты изящней, одухотворенней смотрюсь.

…Зато там, где я бывший урка, ныне грузчик продмага, у меня щеки лоснятся и в рыжей щетине, заплывшие бесстыжие глазки, начинающий багроветь нос седлом потрясная лучезарная ряшка, просящая кирпича. И хриплый голос со жлобскими интонациями я на подпитии читаю продавщицам Есенина.

Взаимосвязь внешности и образа жизни. Но где мой оптимум? Я знаю оптимум Ник-Ника академик Толстобров, выдающийся экспериментатор… а свой? В тех красивых вариантах. Почему же каждый сон вышвыривает меня из них?

Я один среди густеющей тишины. И во мне тоже оседает дневная пыль-муть, нарастает отрешенность, ясность. Неторопливо и спокойно рисую в журнале схему, записываю режимы, при которых получились диодовые «уголки» на экране. Потом собираю нехитрую схему измерения параметров, измеряю их в нескольких перекрестиях матрицы. Вполне приличные параметры. «Недурственно», как сказал бы Уралов. (А ведь завтра он, чего доброго, начнет делать круги вокруг Алеши-здешнего на предмет соавторства по этому способу: научный, мол, руководитель и все такое. Совести хватит… Стоп, не нужно об этом, я освобождаюсь!)

Надо бы промерить всю матрицу, но не хочется. И так все ясно. Ничего не хочется. Наработался, надумался, наобщался, начувствовался… сдох.

Отодвигаю журнал. Сижу, положив голову на кулаки. Сегодня все-таки был хороший день: несколько минут я шел впереди человечества. Шевелил материю а не она меня. Если бросить камень в воду, то круги от него постепенно сойдут на нет; а круги от брошенной в океан ноосферы новой мысли могут усиливаться, нарастать. (Могут и на нет сойти, впрочем, примеров немало.)

…Шевеление материи. Утренний прилив, дневная болтанка дел, мыслей, слов, чувств и вечерний отлив, который вот уже унес отсюда всех. Солнце уходит вспять, солнце уходит спать. Это вне вариантов, как природа. Ноосфера тоже природа.

Наадя-а-а, а я-аа с тоообоой играать нее бууудуу! чистым, печально-ликующим, как вечерний сигнал трубы, голосом пропела за окном девочка.

По ту сторону Предславинской коммунальный двор, в котором я никогда не был. Галдит детвора, судачат женщины, мужчины со смаком забивают козла на столике под акацией. Полусумасшедшая старуха на четвертом этаже толкает из окна ежевечернюю речь о злых соседях, маленькой пенсии и мальчишках, которых надо судить военно-полевым судом.

…Разумное шевеление материи начинается с идей. И с воли по их осуществлению. Какие-то мощные глубинные процессы в природе-ноосфере кроются за этим процессом, которые рыхлят и разворачивают косные, слежавшиеся за миллиарды лет высвобождают.

Ведь что дает мысль исследователя, его труд? Не продукт, не энергию, не конструкцию даже осознанную возможность. Считалось, что так делать нельзя, а он доказал: можно. Небывалое перешло в бытие по мостику из замысла, решимости, проб, усилий. По жердочке, собственно. Это и есть обычный переброс по Пятому а не наша эмоциотронная техника.

Новые замыслы в принципе можно не реализовывать, или, даже реализовав, не использовать. В Этом самый интерес жизни человека: искать и создавать. Иначе чем бы мы отличались от скотов?

…Я вспоминаю тот постыдный «собачий» переброс во время нагоняя по длиннющей ПСВ, которая привела меня в пещеру к обезьянам. Значит, возможно и такое, существование где-то на окраине Пятого измерения, вариант, в котором здесь и сейчас нет ни зданий, ни улиц, ни электричества… да что электричество! ни счета, ни каменного топора, ни членораздельной речи ничего? Только пещеры, вымытые подпочвенными водами в холме, на месте нашего института.

Может быть могло быть; дома, лопаты, машины, штаны, ложки… даже прямохождение все это было когда-то новым. реализовалось и применялось впервой. А такие дела уж это-то я знаю! с первого раза не получаются, не обходятся без колебаний, срывов, преодоления косности мира, инерции потока времени. Попытаться или нет? Выделиться поступком, новым действием или быть как все? У колыбели всех создавших цивилизацию изобретений, сотен миллионов усовершенствований, проектов и иных новшеств, стояли эти вопросы, сомнения, колебания, размывающие мир по Пятому.

…И главное, чтобы реализовалось все последующее, те обезьяны должны были решиться на самое первое новшество: перейти с четверенек на прямохождение.

Освободить передние лапы будущие руки дело непростое; недаром до сих пор у всех столов и стульев по четыре ножки в память о той «утрате», хватило бы и трех.

Вот, представим, первый такой мохнорылый новатор засомневался: подняться ему с четверенек, пройтись на двух или нет? С одной стороны, дальше видеть и вообще интересно, а с другой трудно, споткнуться можно… засмеют, затюкают, забросают грязью. Обезьяны это умеют. Что мне больше других надо! И не решился.

И все кончилось, так и не начавшись.

Может, те двое в пещере меня и колошматили за попытку прямохождения?..

В комнате сумеречно. Но я не зажигаю свет. Красный лучик от индикаторной лампочки осциллографа освещает часть изуродованного схемой стола, пинцет с изогнутыми лапками, штурвальчик манипулятора, матрицу под контактными иглами. Металлическая решетка ее кажется раскаленной, столбик германия в перекрестиях, как розовые искорки.

Какая-то новая мысль зарождается во мне. Даже не мысль предчувствие понимания… Как Кепкин-то возжелал: а обратно из диодов в трехслойные структуры нельзя? Губа не дура. Хорошо бы, конечно: образование и преобразование схем электрическими импульсами в куске полупроводника. И Тюрин, так-де можно схемы в машинах и на орбите формировать, на Луне… И на Меркурии?!

…Вон, оказывается, куда меня под (или над-?) сознание выводит: к этому стеклообразному комку, бесструктурному мозгу меркурианских «черепах» из люкс-вариантов с биокрыльями! Слушай, а ведь и впрямь там что-то такое: при надлежащих меркурианских температурах, может (должен) обнаружиться способ к локальным изменениям под воздействием входных импульсов… к пробоям каких-то участков, к формовке в них усилительных, переключающих и всяких там логических элементов. И, естественно, от всех внешних впечатлений, от жизненных переживаний у каждого меркурианина будет формироваться своя, индивидуальная структура мозга. А когда меркурианин умирает, вещество выходит из режима. Если же и внешние условия изменятся как для мозга, Привезенного нашими астронавтами, то структура и. вовсе стирается. Как и не было.

Придвигаю журнал, начинаю записывать эту догадку… и спохватываюсь: здесь-то, в этом журнале, нет смысла записывать такое. Там, где я исследую то вещество, мы не ведем журналы: диктуем и снимаем на видеомаг с передачей данных в электронный архив института. Да и не в записи счастье. Главное, реализация идейки здесь открывает путь к разрешению проблемы там. Вот она, надвариантность нового знания!

Засиделся, тело просит движений. Встаю, беру пинцетом матрицу, несу на аналитические весы. Включаю подсветку зелено освещается шкала миллиграммов. Уравновешиваю. Матрица весит 460 миллиграммов. Даже полграмма не тянет а сколько в ней всего: предсказание германия Менделеевым ("Это будет плавкий металл, способный в сильном жару улетучиваться и окисляться… он должен иметь удельный вес около 5,5 г/см3") и открытие его Винелером;

квантовая теория металлов и полупроводников Зоммерфельда и Шоттки (да и вообще вся "квантовая буря" начала века) и открытие супругами Иоффе барьерного перехода в кристаллах;

гальванопластика Фарадея и Якоби, теория диффузии примесей в кристалле Кремера и его же вакуумный метод: открытие выпрямляющего действия полупроводниковых кристаллов, сделанное независимо россиянином Лосевым, французом Бранли и немцем Грондалем;

а способ вытягивания монокристаллов из расплава Чохральского, без чего вообще не было бы полупроводниковой электроники, а метод фотолитографии, а… да всего не вспомнишь, не перечтешь!

Множество людей умных, знающих, талантливых работяг вложили до меня в эту матрицу свои идеи, находки, труд. Только на самой вершине этой горы знаний моя идея и моя работа. Встал на цыпочки и дотянулся до звезды.

…Как звали Лосева? Олег? Николай? Не помню, хоть и читал о нем что-то. А Чохральского? Кто его знает Чохральский и Чохральский. Где он жил, кто он: соотечественник, поляк, американец? Тоже неведомо. Только о самых хрестоматийных что-то знаю: портретный Менделеев похож на попика из села, диссертацию он сделал о смесях спирта с водой (то-то, поди, напробовался);

Фарадей не имел высшего образования, звали его Майкл Михаил, как нашего Полугоршкова. Мишуня Фарадей. У академика Иоффе была лысина, толстые седые усы и крупный нос видел как-то в президиуме научной конференции. И… и все. Остальные и вовсе для меня не люди, а метки на способе, теории, эффекте. Зато сами теории-способы-эффекты я знаю досконально.

…Вот, скажем, я-здешний, тщеславный инженер, возьму и назову этот способ записи диодов в матрицы "методом Самойленко" (не назову, не решусь, нынче это не принято). И попадет мой метод в вузовский учебник по узкой специализации. Студенты и аспиранты будут вникать, думать: хорошо, наверное, человек живет, ловко устроился, в учебник даже попал!

…Как ладил с начальством Винклер? Сколько детей было у Лосева? Ссорились ли супруги Иоффе? Как здоровье мистера Кремера, если он еще жив?

Черт побери, ведь все это жизни человеческие. Только малую долю их составляет какой-то способ, эффект, изображение… Так ли? Малую ли?

Новая мысль зреет во мне и выпирает словами"…здесь нет никакой несправедливости". Нет несправедливости в том, что от личности исследователя или изобретателя, от всей жизни остается малость метка при новом (небольшом, как правило) знании; а все прочее, что напоминало его существование, что вознесло и свело в могилу, оказывается не стоящим упоминания. Потому что не малость это и не метка новая информация, которая необратимо меняет мир. Сдвигает его по Пятому в сторону все больших возможностей.

…Ночь сменяет день, зима сменяется весной, весна летом, сушь дождем и все это обратимо, от круговорота планеты и веществ на ней. Зарождается и растет живое существо: дерево, зверь, человек но это обратимо, потому что умрут они все. И варианты наши житейские с мучительными выборами и расчетливыми терзаниями также обратимы, незримо смыкаются и компенсируются за пределами четырех измерений; альтернативы не упущены, они лишь отложены; все выгадывания суть перестановки в пределах заданной суммы.

А необратимо меняет мир только мысль человеческая. Надолго, может быть, навечно.

…И неважно, что сами первооткрыватели возможностей (как и здесь-сейчасный я) куда ближе принимали к сердцу отношения с начальством, коллегами, женщинами, чем отношение к их идеям, больше печалились о неустроенности в быту, чем об устройстве первых опытов. Важно, что были идеи и опыты. Нет никакой несправедливости, что запомнились именно необратимые изменения, кои произвели в жизни мира эти люди, а не житейская болтанка, которая у них была, в общем, такая, как у всех.

…И мир перебрасывается в иное состояние. Из века в век, из года в год нарастает в нем количество диковинных предметов, каких не было раньше, растут их размеры, массы, а у подвижных скорость и сила движений. Предметы, которые были сначала замыслами, а еще до этого лишь смутным стремлением человека выразить себя. Созиданию сопутствуют разговоры о «пользе», но они лишь вторичный лепет не видящих дальше своего носа звуки, сопровождающие процесс. Сооружения, машины, искусственные тела распространяются, разрастаются, заполняют сушу и реки, выплескиваются в моря, в атмосферу, в космос… и все больше, крупнее, выше, дальше, быстрей! Шевелись, материя, пробуждайся от спячки, планета, человек пришел!

В комнате темно, за окном сине. Я стою возле аналитических весов, тру лицо но все это уже не реально. Так бывает. Блистают, накладываясь друг на друга, алмазные грани многих реальностей. Выстраиваются в перспективу туннелями сходные контуры интерьеров. И гремит, перекатывается в них громоподобным эхом Бытия не словесная, но очень понятная мысль: "Ты не искал бы меня, человек, если бы не нашел!"

Да, так я чувствовал, а теперь понял.

Какой простор! Причастность к подлинной жизни мира наполняет меня радостной силой. Я иду, будто лечу, делаю несколько шагов в направлении стены, которой, я знаю, теперь здесь нет. Несколько шагов, равных межпланетному перелету.

Поднимаюсь на помост, сажусь в мягкое сиденье с поручнями. Последняя мысль, начатая еще там: если бы мир не заворачивал все круче по Пятому, как бы мы отличали прошлое от будущего! Я перешел.

Отступают, сникают, стушевываются множественные рельефы и пейзажи мысли. Все снова однозначно, конкретно: в комнате темно, за окнами сине. Только огоньки индикаторных лампочек, красные и зеленые, тлеют слева от меня: там пульт "мигалки"-эмоциотрона. Я в Нуле. Сейчас здесь никого нет. Но машина включена на всякий случай именно таких возвратов.

Уф-ф, наконец-то! Сбылась мечта, с самого утра стремился. Итак, я в Нуль-варианте, в лаборатории вариаисследования без начальства (впрочем, номинально Паша). В выпятившемся в бесконечный n-континуум возможностей кусочке пространства с особыми свойствами. Люди всюду не обходятся без Пятого измерения, это так, но здесь у нас оно как-то более физично. И технично. Отсюда мы не выпячиваемся в иные варианты одним ортогональным отличием, а исчезаем целиком и появляемся целиком. В Нуле у нас нет своего тела с каким прибудешь, такое и носи. Это странновато. Конечно, попахивает отрицанием телесности, неотразимой внешности и отутюженных штанов но это отрицание внешности в пользу сути, понимания. Поэтому мы и надвариантны.

Опять же техника. Индикация приближения полосы, многоэлектродный контроль биопотенциалов для сложного индивидуального резонанса каждой личности с иными измерениями и так далее вплоть до медицинского контроля. И все по теории.

Словом, я дома, грудь дышит глубоко и спокойно. И как всегда, когда достигнешь трудной цели, кажется, что дальше все будет хорошо.

Встаю с кресла, делаю в темноте шаг по мосту и спотыкаюсь, цепляю ногой за что-то мягкое. Едва не падаю. Ругаюсь. Лежащее издает стон, такой, что у меня мурашки по коже. Голос знакомый. Кепкин?!

Перешагиваю, бросаюсь к стене, нашариваю выключатель, поворачиваю. Полный свет. На помосте возле кресла лежит вниз головой Герка и, о боже, какой у него вид! Серый костюм в грязи, в темных пятнах, а правая сторона будто обгорела: сквозь прорехи с черной каймой в пиджаке и брюках виднеется желтая кожа.

Присаживаюсь, переворачиваю его на спину. Левая сторона Геркиного лица нормальная, только бледная, а правая багрово вздута, даже волосы с этой стороны осмолены. Какой ожог! Глаза закачены. Вот тебе и "все будет хорошо"!

Тормошу: Эй, Гер, очнись, что с тобой? Это я, Алеша. Он приходит в себя, приоткрывает глаза. Стонет с сипением сквозь стиснутые губы. Я почти чувствую, как ему больно.

Что случилось, Гер? Где это тебя так? Кепкин разлепил спекшиеся губы, облизнул их: Прливет… Одежду с меня сними, выбрось… Он еще шепчет. Рладиация, опасно… Нарвался на взрлыв… Грлибочком.

И теряет сознание. Голова валится на сторону. На досках возле его рта подсыхающее пятно рвоты. Ожоги, рвота признаки сильного радиационного поражения, острой формы "лучевой болезни". Действительно, нарвался!

Я расстегиваю, а когда пуговицы или молнии заедает, то рву, с треском раздеваю тяжелое обмякшее тело. Соображаю, что делать. Вызывать «скорую»? Это и обычно-то часа два-три, а в Нуль попасть им и вовсе мудрено, промахнутся. Надо самому как-то. Из Нуля можно выйти обыкновенно и повернуть в него, если в выходе не колебался и не подвергался превратности случая. Какие колебания: надвариантник погибает! В двух кварталах вверх по Чапаевской-Азинской-Кутяковской или как ее еще находится клиника, при ней, кажется, есть пункт «неотложки»… да если и нет, дежурные врачи наверняка имеются. Вот туда его и надо.

Взваливаю беспамятного Кепкина на плечо. Какой он тяжелый при- своей худобе и будто полужидкий, сползает. Пошатываясь, бегу по коридору. Лифтом вниз. Не тревожа сладкий сон вахтера в кресле, сам отодвигаю засовы двери. Переваливаю Герку на другое плечо и вперед во тьму. За квартал увидел световое табло с красным крестом.

Возвращаюсь через полчаса один. Бросил на ходу вахтеру, который проснулся и глядел на меня недоуменно: "Приборы забыл выключить, Матвеич!" и скорей наверх. Единственная защита от превратностей быстрей вернуться.

Поднимаюсь по лестнице, а в уме одно: "Безнадежен. К утру помрет". Так сказали в один голос врач «неотложки» и вызванный им дежурный терапевт. "Где это его так, хватанул не меньше тысячи рентген, втрое больше положенной нормы? На реакторе, что ли?.." Конечно, они распорядились сразу о переливании крови, об инъекциях антибиотиков и стимуляторов обо всем, что применяют, пока человек дышит. Но это просто медицинский ритуал.

Основное было сказано и я, чтоб быстрее закрутились, врал медикам, что понятия не имею, кто это и что с ним случилось. Шел-де мимо сквера, слышу стонет кто-то; сначала думал, что пьяный. Одежда? Да вроде там лежала рядом, сам, вероятно, снял. Не светилась в темноте? Вроде немножко было. Кто я и откуда? Назвал вымышленную фамилию, такое же место работы, адрес и ходу. Что толку рассусоливать, если не выживет!

…Бедный Кепкин! Правда, из-за ничтожно малой вероятности Нуля эта смерть не в смерть, не оплачет его Лена; да и в «неотложке» все смажется иными вариантами, окажется, что я принес упившегося до самоотравления алкаша, и того спасут… того спасут! И с Герочкой я еще не раз встречусь в разных вариантах, как встречаюсь со Стрижом. Но жаль и обидно, что так оборвалась его надвариантность, н. в. линия. Переводил человек сначала больше чтобы похохмить статьи о южноамериканском эмоциотроне и собаках, тем подкрепил умствования Кадмича и Сашки, постепенно втянулся в работу по созданию Нуля; перебросившись, приобщился к надвариантной мудрости той, в которой много печали. И вот…

Значит параллельно с вариантами, где я служу в продмаге, изобретают способ электроформовки диодов в матрицах, летают на биокрыльях… и многими еще есть и такое здесь-сейчас, с грибочковым ядерным взрывом. Мы считали, что такие возможны в будущем или где-то не здесь, а если и здесь, то ПСВ к ним не приведет, упрется в стену нашего несуществования. А Герка по своему невезению угадал, что называется, в самый раз: в час, когда началась и кончилась ядерная война.

…Это тоже ноосфера. Такие возможности созданы в изобилии, упрятаны в корпуса авиабомб и белоснежных остроконечных ракет, хранятся в готовности. Хотите используйте, люди, не хотите нет. Ноосфера, кончающая с собой.

По привычке дохожу до конца коридора, до последней двери. Дергаю заперто. Спохватываюсь: ну да, в Нуле она должна быть заперта, открыта предпоследняя. Возвращаюсь, вхожу, все на месте: пульт, помост с креслом, и электродными тележками, тумбы «мигалки». Я по-прежнему в Нуле только теперь нет чувства, что все в порядке и дальше будет хорошо.

Ничего не в порядке.

Гашу свет. Хожу вдоль помоста, от стола Смирновой у окна до пульта возле двери двенадцать шагов от индикаторных огоньков до фиолетовой тьмы, накрест пересеченной оконным переплетом, столько же обратно. Не споткнусь, не зацеплюсь место знакомое. Мысли тоже мечутся.

…В варианте, из которого вернулся Кепкин, нет никакого рисунка жилок на листьях клена напротив окон. И рисунка на коре тоже. Потому что нет ни листьев, ни коры обгорелый ствол с сучьями. И сегодняшние красивые плоские облака, которыми я любовался, испарились там в момент вспышки, затмившей солнце. Такой вариант развития ноосферы влияет и на природу.

А Герка все-таки добрался сюда, в здание с сорванной крышей, вылетевшими стеклами, очагами пожаров, поднялся на свой этаж, нашел в себе силы, умирая, вернуться и сообщить о таком варианте. Хоть видом своим дал знать, как это выглядит.

… Бедный Герка, несчастный лабораторный шут гороховый! Как оно, действительно, бывает; и человек не хуже других, способный исследователь, дельный работник а установится к нему дурноватое отношение, через «бу-га-га», и все вроде не в счет. Он сам еще по слабости характера подыгрывал, ваньку валял. Ох, как меня сейчас гнетет чувство вины перед ним за подначку, за дурацкую «версию», что жена его бьет (я автор, я)! И перебросили его по Пятому шутовским способом… оправдывался: "Прледчувствие останавливает". Правильное было предчувствие.

…Выходит, один я остался более-менее полноценным вариаисследователем. Кепкин погиб, Тюрин не может, Стриж «мерцает» каждый раз неясно, появится ли он еще. И вернуться в нуль-вариант все трудней, такое впечатление, что он съеживается, будто шагреневая кожа, особый кусочек пространства-времени. Без прошлого, без влияния на что бы то ни было… и без будущего? Что, в самом деле, меня ждет здесь?

И я останавливаюсь, будто налетел на препятствие. Гляжу во тьму расширенными глазами. Холод в душе. мурашки по коже.

…а тоже самое, что и Кепкина! То есть необязательно атомная война достаточно вылетевшего из-за угла самосвала. Как меня до сих пор-то еще не угораздило… и как до сих пор не понял это!

Есть много вариантов "pas moi" в которых меня уже нет. Есть такие, где мне еще жить да жить. По этой же статистике должны быть и переходные между теми и другими такие, в которых конец мой не в прошлом и не в будущем, а сейчас, лишь сдвинут по Пятому. Сколько всего моих вариантов с существенными различиями: тысячи? сотни тысяч? Ведь это не что-нибудь, а десятки, сотни или тысячи моих смертей! Не успеешь оглядеться и крышка.

…Кто знает, если бы дошел до этой мысли умозрительно, то рассуждал бы, наверное, спокойней, но сейчас, после того как я нашел здесь и тащил на плече в клинику умирающего Герку, все куда более зримо. Я с ужасом смотрю в сторону стартового кресла: никакая сила не заставит меня более взойти на помост и сесть на него. И так сегодня чуть не гигнулся от импульса.

…Главное дело, не знаем, куда какая ПСВ ведет. С самого начала нацелились на одно: переброситься, сдвинуться по Пятому. Куда неважно. И не думали об этом.

А вот, оказывается, какова плата за это знание. В обычном существовании жизнь одна и смерть одна. А в надвариантном состоянии жизнь-то все равно одна (потому что это моя жизнь), хоть и обогащенная новыми воспоминаниями и впечатлениями, а смертей-кончин меня ждет много!

Что, струсил? спрашиваю я себя вслух. Мой голос глухо отдается от стен.

Опускаюсь на Край помоста, провожу руками по лицу, делаю глубокие дыхания. И верно, струсил, сердце частит. Хреновый все-таки из тебя вариаисследователь, Кузя!

…С Кадмичем бы надо это обсудить, поставить ему такую задачу. Возможно ли просчитать в ЭВМ, посмотреть как-то математически: что маячит в глубине ПСВ? Или нет?..

А если установит, что невозможно, не просматривается Пятое измерение на манер шоссе перед автомобилями, не перебрасываться вовсе? Зачем же я тогда стремлюсь в Нуль?

…В каком-то последующем перебросе мне не повезет. То, что Кепкин добрался в Нуль, скорее исключение, чем правило для гибнущих вариаисследователей. Не вернусь, останется один Тюрин. Он подождет-подождет, да и попытается сам перейти и наперед ясно, чем это для него кончится.

Смирнова и Убыйбатько после этого… ну, наверное, просто «отключатся» от Нуль-варианта, перестанут выпячиваться в него поступками и прическами. Пал Федорыч тоже да он, похоже, уже выбыл из игры после той пальбы электролитов.

И очень может быть, что с безнадзорно включенной "мигалкой"-эмоциотроном тогда произойдет то же, что случилось с нею в иных вариантах: перегрев, короткое замыкание… и пожар. Останется обгоревший корпус с дырами приборных гнезд, его выставят на задний двор, а потом спишут. Как, с каким объяснением? Э, слова для акта найдутся.

И все. Нуль-вариант сомкнется с другими.

Неужели к тому идет?..

И чем попадать под обух, я могу просто встать и уйти?

…Из-за чего, собственно, на рожон-то лезть? Сначала ясно' реализовать новую идею и тем утвердить себя. А дальше? Ведь практического выхода это задание не имеет.

Ну, протопчем мы для человечества эту тропинку в Пятое, все люди смогут свободно скользить по измерениям мира возможностей… и что? Сначала они, люди мира сего, увлеченные маячащей перед носом "морковкой счастья", будут рассматривать свои варианты так: ага, это я упустил, надо учесть и в следующий уж раз… а вот здесь я выгадал, молодец!.. а этого надо бы избежать… то есть все новое подчинят старым целям. Но постепенно вариаисследование поднимет их над миром, отрешит от расчетов и выгод, от напряженной суеты. Изменятся цели человеческого существования. Как? Я не знаю.

Единственный пока "практический выход" это то, что я предупредил Сашку о бромиде бора. Что же, и дальше мне, подвергая себя реальным опасностям, спасать его от опасности в большой степени мнимой?

Как сказано у Гоголя: "С одной стороны, пользы отечеству никакой, а с другой… но и с другой стороны тоже нет пользы!"

Сижу в темноте локти на коленях, лицо в ладонях. Я не испуган, нет. Я в смятении.