Савченко Владимир Пятое измерение

Глава I. Я не я…

В этом мире все любят летать. Правда, над оживленными улицами и вблизи промышленных сооружений это возбраняется мешает и опасно; но порхают, случается, и там. Особенно много летающих на просторах жилмассивов. Смотришь: вон с балкона кто-то ринулся, развернул блестящие полупрозрачные биокрылья, гам с верхней клетки пожарной лестницы, там с крыши шестнадцатиэтажки. Чаще молодые, но иной раз и граждане вполне почтенные: супружеская чета в сторону кинотеатра, где демонстрируется интересный фильм, домохозяйки с сумками в магазин или на рынок.

На окраинах всюду стартовые вышки с лифтами, гиперболоиды вращения для полетов на природу, в соответствующий сектор. Летают не только на биокрыльях, но и на педальных микровертолетах, помогая моторчику велосипедными движениями ног, на дельтапланах парят, используя восходящие токи воздуха, на аэробаллонах. Кто во что горазд. Нет у людей здесь привязанности к опоре-тверди лишь для перемещения громоздких грузов.

И в лицах всех, даже детей отсвет больших пространств. Такой обычно заметен у летчиков, моряков, путешественников у всех, кто преодолевает просторы мира не по-пассажирски.

("Обычно"… я со своими мерками. Что обычно здесь, что диковинно?)

Выше трехсот метров разрешен пролет над всем городом. Я и лечу, возвращаясь домой. Гостил у отца. Он пребывает за рекой, в поселке завода ЭОУ (электронно-оптических устройств), в своем коттедже. Батя давно на пенсии, но он ветеран завода (а кроме того, ветеран легендарной 25-й Краснознаменной стрелковой дивизии еще с гражданской!) и с нами жить не желает. "Я с твоей не сойдусь". К тому же он слесарь-лекальщик высшей квалификации, у него здесь ученики. Сегодня я имел возможность наблюдать его триумф. Пришли двое с чертежиком, детальками-заготовками: "Дядь Женя, подскажи!" Батя торжествующе покосился на меня, а когда обмерял детали, то у него маленько тряслись руки.

Это, оказывается, наша фамильная черта: у меня тоже дрожат руки перед началом опыта. Потом каждое движение будет точным, но сначала есть немного от возбуждения, азарта.

Отцу далеко за семьдесят, но он еще крепок сутуловат, кряжист. Только зрение никуда, плюс восемь диоптрий. Я помог ему по дому и в садике, потом мы сочинили холостяцкий обед с выпивкой и разговором… А теперь я лечу назад, подо мной проплывают кварталы города в плане, 6yprie, черные, серые крыши зданий одна сторона их освещена низким солнцем, другие в тени; сизые ущелья улиц, зеленые прямоугольники скверов с яркими кругами клумб и одуванчиками фонтанов; овалы площадей, золоченые луковицы старых храмов, игрушечные фигурки людей и машин. Мне отрешенно и грустно.

Никогда я его, наверное, больше не увижу, своего отца.

…А город увижу меняющийся в очертаниях мегаполис. И широкую реку посреди него, которую вот сейчас пересек. Только мостов через нее будет на восемь, поменьше. И бугор Ширмы, за который садится солнце, никуда не денется, и лощина перед ним, заполненная деревьями, памятниками Байкового кладбища и сизой тенью. Впрочем, и там кое-что окажется иным.

Да и сейчас многое внизу выглядит призрачно, размыто в вечерней дымке: такое ли оно, иное ли, то ли есть, то ли нет… Немного прибавить отрешенную собранность, сосредоточиться и внизу замельтешат образы иной реальности.

Но я не хочу отрешаться от этой. Мне в ней хорошо, хоть и чувствую себя так, будто с галерочным билетом занял кресло в партере (случалось в студенческие годы): удобно, благоуханно, отлично видно и слышно, но… в антракте, того и гляди явится кресло-владелец и сгонит.

Наш город расположен на местности, которая была бы хороша и без него: высокий правый берег с буераками и рощами в плоской степи, вольно петляющая река с песчаными лесистыми островами, луга и старицы на низменной стороне. Она могла быть и без города, эта местность, и так же плыли бы над степью, буераками и рекой плоские, темные с золотыми обводами облака.

Я плыву в теплом воздухе, делаю руками и ногами спокойные брассовые движения. Биокрылья заряжены концентратом мышечной энергии, от меня им требуются только управляющие усилия. Скольжу в пологих лучах солнца плавно, свободно, беззвучно.

…Почему мы летаем во снах? Здесь явный прокол в теории, что сны суть комбинаторное отражение действительности, как может отразиться то, чего не бывает?

Удастся ли мне проникнуть в мир, где люди, преодолев тяготение, летают без крыльев?

Подо мной широкая магистраль. Поперек пошла вниз и вверх, с холма на холм, улица поуже Чапаевская. На подъеме, за магистралью, ее пересекает вовсе узенькая Предславинская. На углу Чапаевской и Предславинской пятиэтажное здание простой архитектуры, расположенное глаголем; крыша из оцинкованного железа, двор заполнен ящиками с приборами, штабелями досок, обоймами баллонов. Это институт, где я работаю… и, о боже, чем я только там не занимаюсь. Завтра, в понедельник, я туда пришлепаю пешком.

…А последние дни и недели здесь-сейчас я в своей лаборатории решаю необычный (даже для нас, молектроников) ребус: исследую "думающее вещество". Его доставили астронавты с Меркурия.

У тамошних жителей кремнийметаллических разумных черепах, создателей радиолучевой цивилизации, оно служит мозгом. Но, в отличие от нашего мозга (да и вообще в отличие от любой био-, электронной или кристаллической системы), не имеет структуры. Стекловидный комок весом в пару килограммов.

Контакт с меркурианами только устанавливается. Вышло взаимонепонимание. Лазерная атака с их стороны. Наши отбились и даже захватили труп одной черепахи. Исследовали: во всем была структура в кремниевых, приобретающих упругую мощь при нагреве за 400 градусов мышцах, в кровеносной системе, перегоняющей во все органы сложный расплав металла, в фотоэлементном панцире… А у «мозга» и его отростков, подобных нашим нервам, никакого строения не было. Загадка века!

Расшифровать ее поручили мне, "светилу, которое еще не светило", как завистливо выразился Гера Кепкин, помощник и друг-соперник. Это он, положим, перехватил: светил уже изобретениями, серьезными разработками. Иначе и не доверили бы. Но к этому-то делу как подступиться?

По химическому составу и по свойствам вещество это довольно заурядный аморфный полупроводник. Приборчики, кои мы из него изготовили для пробы, могли усиливать и выпрямлять ток, чувствовали тепло и свет как и наши диоды, триоды, фоторезисторы, только при температурах за четыре сотни градусов Цельсия. То есть как материал это вещество годится для электроники. Но ведь мозг не материал, а структура, и очень сложная. Мозг обязан быть структурой.

…Словом, хорошо бы не исчезать отсюда, пока не разберусь. Однако исчезну. Разберутся без меня. Я и не узнаю.

Уплывает подо мной назад здание на углу Чапаевской и Предславинской. В вечер, в ночь, в небытие? Улицы-то эти здесь-сейчас так ли называются? Уж не говоря о Предславинской, несущей в названии своем что-то церковное, старорежимное, но другая-то Чапаевская ли? Может, Азинская или Кутяковская?

…Интересный разговор состоялся сегодня у меня с отцом, после того как я рассмотрел большую фотографию на стене в комнате комсостава его двадцать пятой; фотография старая, довоенная, я ее знаю с детства, всегда мгновенно нахожу на ней батю молодцеватого лейтенанта с тремя кубиками в петлицах и усиками на английский манер с самого края во втором ряду. Но сейчас прочел надпись и озадачился: Бать, а почему это двадцать пятая дивизия не Чапаевская, а Кутяковская? С какой стати!

Как «почему», как "с какой"? Он смотрит на меня из-под седых бровей недоуменно. Названа в честь ее славного комдива Ивана Семеновича Кутякова, героя гражданской войны, погибшего в 20-м году на польском фронте, под Олевском.

А Чапаев Василий Иванович? Он же первый ее командир, самый знаменитый. Он же ее создал?

Чепаев… Отец поводит бровями. Был такой. Только не первый, Алешка. Он принял дивизию у товарища Захарова, она тогда называлась первой Самарской. И он ее не создавал. Красная Армия в Заволжье возникла из партизанских отрядов, их много было. У Чапая большой был отряд, верно… на основе его и образовалась Николаевская бригада. Потом, после академии, дивизию нашу ему дали. Нет, хороший был командир, спору нет, боевой, энергичный. Уфу мы под его началом взяли, Самару… Отец в раздумье жует губами; над верхней у него и сейчас английские усики квадратиком, только совсем белые. Профукал он там свою дивизию. Дал казакам возможность штаб, обезглавить. Сам еле спасся вплавь через реку Урал, скрывался в камышах раненый, пока мы Лбищенск не отбили. Это хорошо, что Иван Семенович он 73-й бригадой командовал принял начальствование на себя, единил раскиданные по степи полки. А то расщелкали бы нас каждого по отдельности. Ведь пять тысяч наших в одном Лбищенске казаки положили, казара чертова… пять тысяч!

Батя расстроился, даже потемнел лицом. Для него будто вчера это было, не полвека назад.

А я молчу, не зная, как отнестись к новой для меня интерпретации событий. История двадцать пятой Чапаевской дивизии в некотором роде мое хобби: с нею связана жизнь отца, а тем самым и нашей семьи, которая, как и все командирские семьи, кочевала со своей частью. Правда, это было до моего рождения, на мою долю остались фотографии да ветхие письма, но все равно причастность к истории-легенде всегда как-то воодушевляла меня. Сознание того, что я сын чапаевца, давало мне дополнительное упорство в житейских схватках.

Мне известно немало из истории дивизии, выходящее за пределы книги Фурманова «Чапаев» и одноименного фильма. Поэтому меня не смутило, как батя произнес знаменитую фамилию: так же ее произносил и писал сам владелец, так именовали его соратники и земляки, жители Заволжья (есть их письма в батином архиве), такова она и в прижизненных документах.

Как из Чепаева получился Чапаев, установить теперь невозможно. Вероятно, так же, как из Маресьева Мересьев, как из Кочубеевой Матрены, которая путалась с Мазепой, Пушкин сделал Марию. Писатели это могут чтоб отвлечься от конкретного человека. Либо для благозвучия: ведь через «а» явно возвышенней… или это мы привыкли?

Не ново для меня и имя Кутякова сначала командира полка имени Стеньки Разина, затем комбрига-73, правой руки Василия Ивановича (у Фурманова он выведен под фамилией Сизов… вот тоже) двадцатилетнего тогда парня отчаянной смелости, большого военного дарования и необузданного волжского характера; с любимым комдивом они цапались, бывало, вплоть до взаимных угроз оружием. Верно, после Лбищенской трагедии он принял командование, спас дивизию от разгрома и нанес изрядный урон белым.

Верно и то, что дальнейший боевой путь двадцать пятой под его началом был не менее славен, чем при Чапаеве: разгром Уральской белоказачьей армии, взятие Гурьева, ликвидация Уральского фронта, затем славные дела на Польском… Правда, погиб он не под Олевском, городком на севере Украины, там он был только тяжело ранен (в двадцатый, по дивизионной легенде, раз) и отправлен в тыл; заместитель командующего Приволжским военным округом комкор И. С. Кутяков, кавалер четырех орденов Красного Знамени, сложил голову в 1938 году.

Но все-таки батина версия слишком своеобразна.

А Фурманов о вас писал? спрашиваю я.

С чего бы это он о нас писал! Отец пожимает плечами. Хотели его с рабочим отрядом направить к нам, верно, помню. Но переиграли, решили усилить двадцать восьмую дивизию, она северней нас действовала. Там он и комиссарил, о легендарном комдиве Азине Владимире Михайловиче такую книгу написал… читал, небось, «Азина»?

Вот героический человек был, жаль, не довелось хоть глазком на него поглядеть! А дела какие: освобождение Казани, Ижевска, Кунгура, Екатеринбурга… и потом еще под Царицыным. И погиб Владимир Михайлович как герой, в бою. А какой фильм хороший по этой книге сняли братья Васильевы, с Бабочкиным в роли Азина. Я глядел прослезился.

Ас Василием-то Ивановичем как было дальше? Отец спросил: С Чапаевым?.. вздохнул и продолжил: Ну, отыскали его в камышах раненого, еле живого. В госпиталь, конечно. С дивизии, само собой, долой. Хотели под трибунал: такое на войне не спускают, чтоб дал свой штаб, голову дивизии, уничтожить. Но… замяли с учетом былых заслуг. После выздоровления, слыхал, поставили на полк. Не в двадцать пятой, конечно. А дальше я его, по правде сказать, потерял из виду. Говорили, воевал на Дону, потом в Средней Азии и неплохо. Потом, году в тридцатом, я книжку его видел "С Кутяковым по уральским степям" про нашу двадцать пятую. Хорошо написал: и Иван Семеновича хвалит, прославленного героя, и себя не забывает.

Я молчу, соображаю. Вот, пожалуйста, и Фурманов не о них писал. Азии… Как-то плыл по Волге, попался навстречу пароходик "Герой Азин" старенький, колесный. А "В. И. Чапаев", на котором я плыл, был четырехпалубным белым красавцем, дизель-электроход, каюты-люкс, два ресторана. И улицы в каждом городе его имени, колхозы-совхозы-фабрики, шоколадные конфеты «Чапаев» по шесть с полтиной коробка, ателье, туалетное мыло… и так вплоть до дурацких анекдотов и женской прически "Гибель Чапаева": как увидел, так и погиб. А здесь-сейчас, выходит, все это имущество принадлежит Владимиру Михайловичу Азину, комдиву-28.

Есть ли анекдоты о нем? Раз наличествует фильм братьев Васильевых (как бишь в нем: "Василий Иванович, а ты смог бы командовать всеми армиями в мировом масштабе?" "Нет, Петька, я языками не владею!"), должны быть и они. Варианты вообще отличаются один от другого на самое необходимое, на дифференциалы теории Тюрина.

Зря я, значит, пыжился, что сын чапаевца? Во-первых, не чапаевца и даже не чепаевца (уже не так звучит), а кутяковца, во-вторых, все это тушуется перед понятием «азинец». Эверест славы вздыбился не там. Что же тогда прочно в этом мире?

…Наверное, главное: массивы социальных действий людей. Была гражданская война. Двадцать пятая дивизия сделала то, что сделала, и двадцать восьмая Азинская, и многие еще части разных номеров и наименований сделали свое выиграли эту войну. А то, что впоследствии кто-то оказался сверх меры вознесенным, кто-то забыт, чье-то имя переврано, все это суть дисперсии, размытости действий, мелкие отклонения от линий развития, "линий н. в. и н. д. наибольшего вероятия и наименьшего действия" согласно той же тюринской теории.

В древнеиндийской философии есть тезис "Ты не искал бы Меня, если бы не нашел". Диалектично сказано. Смысл его в том, что человек уже в силу того, что он человек, разумное существо, интуитивно знает главные истины мира, чувствует их; а исследуя, действуя, созидая, он лишь стремится дать этому знанию словесное, вещественное, математическое, музыкальное, художественное, драматическое и бог знает какое еще выражение. Мир громаден, он выражает себя просто и прямо: горами и морями, бурями и протуберанцами, звездами и галактиками, пустотой космоса и вспышками сверхновых.

Мир громаден мы в нем малы и слабы. И что есть слово, сказанное или написанное? Оно не громче шелеста листьев, не заметнее прожилок в них.

Мир громаден, а мы малы, слабы и жаждем счастья. Как дети быть хорошими и чтоб было хорошо. И поэтому норовим отрешиться от ненужной, практически бесполезной для нас громадности Вселенной, выделить в ней свой уголок не только в смысле пространственном, но и информационном, эмоциональном даже где все достаточно ясно, взаимосвязано, разделено на «мое» и «чужое», на «можно» и «нельзя»… И уж бог с ним, что действия в уголке выразят не знание, а заблуждения всевозрастающие, удалят от истин мира.

Счастье, главное дело, светит. Счастьишко под размер уголка, но зато свое. Вот-вот… ам!

Морковка счастья, морковка достижимых целей, которую держит впереди на конце шеста мудрец Судьба, сидя верхом на нас.

Но как бы там ни было, главную истину о своем существовании в мире более обширном, чем три пространственных измерения плюс время, люди интуитивно чуют. Ноздрей. Трепетом души. Кто чем… Все мы живем в многовариантном мире, барахтаемся в океане возможностей, перемещаемся по ортогональным направлениям h-мерного координатного ежа каждый своим выбором, колебанием даже.

Прошлое однозначно будущее всегда неопределенно, размыто, размазано по категориям возможностей; каждая по-своему интересна (привлекательна, страшна, неприятна), и у каждой своя вероятность.

То ли дождик, то ли свет, то ли будет, то ли нет…

Другое дело, что мы используем эти выборы, ортогональные перемещения для погони за морковкой счастья чтоб выгадать и не упустить. Но проклятие такого выбора, что, вцепившись в одну возможность, мы упускаем все альтернативные, ибо по принципу ортогональности они неизбежно проецируются в нуль на направление выбранной реальности. Шоры жизненных целей отграничивают нас от иных измерений.

…И кажется нам, что вот только то, что наметил, выбрал и решил (или навязали своими решениями и выборами другие люди, обстоятельства, стихия случая), и существует, вошло в жизнь а альтернативы все сгинули, не родившись. Но они тоже есть, живут в памяти, к ним привязываешься чувствами сожаления об упущенном, досады на свою нерасторопность, ненастойчивость или что не смекнул вовремя (реже чувствами облегчения, что избежал беды, осознанной напасти); они даже развиваются в подсознании по своей логике, которая, бывает, проявляет себя в снах.

…И рыдает обобранная мужем-алкашом женщина в пустой квартире: "Ах, почему я не вышла за Васю! Он так за мной ухаживал…" И смекает при виде достигшего высот сокурсника замшевший в главке на рядовой должности инженерик, министерская крыса: "И я бы тоже мог так вырасти, если бы не отвертелся тогда от направления в Сибирь!"

Мы живем во всех вариантах и реализованных, и упущенных, но помнимых.

Строго говоря (поскольку сумма вероятностей всех вариантов всегда равна единице, то есть только эта сумма и достоверна, задана наперед) это и есть подлинная реальность разумных существ, реальность ноосферы.

А раз так, то важно быть не в вариантах этих, а над ними.

Уплывай назад, знакомая улица, не имеет значения, как ты называешься: Чапаевская, Азинская, Кутяковская… Такие ли флюктуации мира я знаю! Как она прежде-то именовалась: 2-я Дворянская? И так же шла с холма на холм.

Впереди, на бугре, черный прямоугольник на фоне заката десятиэтажный дом, в котором я живу.