"Украшения строптивых" - читать интересную книгу автора (Миронов Арсений)

VI

Поляница Псаня оказалась на редкость недурно осведомлена о численности оккупационного гарнизона в Висохолме. Когда Чурила уходил из города, здесь остались четыре рогатых рыцаря и двадцать молодых волшебников в одинаковых черных плащах с электрическим сиреневым проблеском по волнующемуся подолу. Этих тощих парней, удивительно коварных и лютых, несмотря на незрелый возраст, Данька про себя обозвал «комсомольцами». В список их полномочий входила организация нового быта в городке. Именно комсомольцы расставляли повсюду курильницы и воздушные сопелки, стонущие от дуновения особого ветра, насылаемого Сварогом с юго-востока. Они же руководили строительством погановидной пагодоподобной божницы в центре местного кремля — обчуриливали молодых поселянок, обрезали им волосы, переодевали зачем-то в мужские порты и программировали на тяжелый физический труд во имя возлюбленного Чурилы.

Десант Зверкиной ватаги вышиб всю иноземную дрянь из города приблизительно за полтора часа. Три уцелевших рогоносца — один угадай и два патрульных дива — пострадали в первую очередь. Их попросту стащили с коней и забили дубинами. Одну бойцовую обезьяну удалось даже взять живьем — ревущую бронзовую тварь опутали сетями, затащили на мелководье и держали там, пока не затихла. Потом, навалившись оравой, сорвали бронзовые чешуины и, полуживую, кинули в клетку — причем Зверко приказал выставить охрану, ибо находилось слишком много желающих выпустить стрелу в рыжее брюхо гигантской гориллы (а дядька Сильвестр и вовсе едва не помешался — залег на некотором отдалении и терпеливо выжидал удобного момента, дабы обмануть бдительность сторожей, оторвать у клетки пару прутьев, залезть внутрь и вызвать экзотическую иноземную гадость на честный рукопашный бой).

Тщедушные злодеи в плащах оказали, как ни странно, неизмеримо большее сопротивление, нежели восточные рыцари-броненосцы. Памятуя волшебную легкость, с которой он сам давеча справился с двумя черномагами, княжич Зверко поначалу приказал не убивать злодеев сразу, а связывать и приводить на допрос. Такое решение оказалось весьма ошибочным и едва не стоило жизни десяткам влажских разбойников. В ближнем бою «комсомольцы» действительно почти не представляли опасности — однако, расползаясь по закоулкам и подворотням Висохолма, делались практически неуловимы. И тут же принимались творить чародейные гадости. Заползали на крыши и сбрасывали на головы ярыг мешочки с ядовитыми порошками. Выскакивали из-за угла и, быстро бормоча заговоры на лезвие ножа, пускали вослед толпе разбойников дурной ветер, несущий споры сонливой лихорадки. Дошло до того, что некоторые Зверкины головорезы таскали с собой веники да метлы, заметая собственные следы, чтобы их нельзя было срезать и употребить для наведения порчи. Однако по-настоящему Зверко испугался, когда на улицах стали ловить обкуренных, полоумных славянок с горящими факелами в руках. Зомбированные бабы бегали с глупыми улыбками и поджигали собственные дома, распевая короткие бессмысленные стишки. Осознав, что «комсомольцы» начали кодировать рабынь, надеясь на скорый и бурный пожар, Данька Повелел негодяев живыми не брать. Обрадованные ярыги справились с новой задачей гораздо быстрее — и даже ухитрились все-таки привести одного чародея живым (правда, с сулицей в бедре).

А спустя несколько минут сообщили о поимке второго «языка» (судя по количеству трупов он был последним из отряда волхвов) — негодяй скрывался на крыше конюшни, однако был выслежен лично Псанечкой и обезврежен с пугающей жестокостью. Богатырка привела его к Даниле на допрос, придерживая железной ручкой за самодостоинство.

Приведя «языка», девушка повалилась на скамейку и тихонько захрапела: в момент задержания «комсомолец» метнул в нее горсть сон-травы; девушка отскочила в сторону — но, видимо, успела нанюхаться. Княжич Зверко проводил допрос вдвоем со Стырей, который только что пришел в себя и был весьма зол. Несмотря на Стырину раздражительность, беседа с двадцатилетним фанатиком не дала ощутимых результатов. Где Чурила? — На подходе к Властову. — Что ему нужно? — Он несет славянам весну, хочет осчастливить ваш дикий, неблагодарный народ. — Давно ли ты на Чурилиной службе? — Восемь лет обучался при Сварожьем жрище у великого волхва Куруяда. — Есть ли еще твои соратники в окрестностях Висохолма? — О да, нас много, мы повсюду! Мы теперь везде! Будем оберегать эту землю, приглядывать за цветами и злаками; наши глаза смотрят из-под земли, наши руки движутся в шуме ветвей… — Куда вы дели городских мужиков? — Мужики не нужны. — Что значит не нужны, гнида? — Здешние мужи бесполезны. Русь есть страна прекрасных, трудолюбивых женщин. Эти женщины достойны других, более высокородных мужей — и такие небеснорожденные мужья скоро явятся на Русь, чтобы поселиться навсегда.

Пленный волхв не смог ответить и на главный вопрос, интересовавший Данилу: чем вы очуриваете женщин? — Это брага из драгоценной травы, растущей на берегах небесной реки Суры. На грязной земле она известна под названием кропийной сароги. Мы смешиваем ее с другими зельями и делаем сладкий ветер, который учит людей внутреннему песнопению. — Что есть противоядие, как можно расколдовать очурованного человека? — Это невозможно. — Отвечай, гнида, или я выдам тебя моим удальцам. — Разворожить невозможно. Никогда. Человек, побывавший на берегах небесной реки, не пожелает опуститься обратно на грязную землю. Внутреннее песнопение поселяется в человеческой душе навсегда. Ни одно из земных растений не осмелится вызвать на магический поединок огненную сарогу-траву!

Данька подавил вздох и отошел к окну. Молодой шаман не лжет: он действительно не знает противоядия. А за окном весело. Кипит безумство факелов, пляска обнаженных кинжалов — победа! город наш! Но — Данька знал: нет никакой победы. Чуть вдали, над высоким берегом, под нежно вечереющим небом по-прежнему движется тупой злокачественный хоровод… Уже сломали рогатую часовню с непристойными идольцами, заглушили ноющую музыку, разбили кадильницы — они все танцуют. Как если бы музыка успела проникнуть внутрь и поселиться в размягченной душе.

Как испугалась бедная Рута, когда увидела эти медленные кольца! «Страшно-престрашно, братец, — зашептала, прижимаясь рыжей головкой к Данькиному плечу. — Тянет, словно чернота в коловодце!» Потом стиснула зубки, прыгнула вперед и вырвала из хоровода-коловода крошечную девушку, еще подростка… Трясет за плечи: «Проснись, миленькая!» — а сама плачет; а девочка закатывает красивые серые глазки и бормочет что-то чудовищно неблагозвучное и нескладное про горькую черешню да кривую радугу…

«Помоги, деда Посух, — глухо попросил Данька, в пояс кланяясь старому пасечнику. — Ты премудрый волшебник; ты знаешь, как их расколдовать». — «Я то премудрый, а ты, паря, видать, шавшем тупой, — серьезно ответил старик, раздумчиво теребя бороду. — Я не волшебник, тудысь-растудысь! А лекарштвие от зачурания ты и сам жнаешь». — «Правда?» — оживился Данила, поспешно полез в мошну и начал выкладывать на стол мешочки со снадобьями: «Может быть, толченый ядрань поможет? Или кострючий корень? Если смешать с распаром из цветков кочедыжника…» — «Ты не прошто тупой, — вздохнул пасечник. — Ты еще и жутко глупый! — И добавил, строго моргая голубыми глазками: — Жабудь про эту плесень. У тебя ешть другое оружье, куда посильнее…» Данька удивился: «Какое? Я не знаю». А в ответ: «Знаешь. Просто боишься вспомнить».

Данька отвернулся. Сгреб со стола цветные мешочки и ушел. Да, он знал способ. Но… это греческое лекарство, драгоценное супероружие погибшей Империи сейчас неприменимо. Все равно что использовать термоядерную бомбу для отопления холодной комнаты.

…Между тем в крепнущей темноте за окном начались молодецкие пляски, кулачные бои и аттракционы: кто быстрее расшибет топором страхолюдного болванчика из пагоды (Стыря сказал, что статуи сделаны из желдяной падубы — редкой породы железного дерева). Данька догадывался: парни уже напились, буянят, потихоньку грабят опустевшие без мужиков дома, тайком растаскивают по темным подклетям безвольных, обкуренных женщин с дурными улыбками на слюнявых губах. Странная победа. Странное у меня войско. Улица моя тесна, говаривал Емелька Пугачев. Данька мрачно усмехнулся: вот и пришлось заделаться самозванцем. Теперь он руководит воровским сбродом — по щучьему велению, по Зверкину хотению! Горька моя черешня, крива моя радуга…

— Лодьи! Лодьи плывут! — загудела толпа за окошком. Луженые глотки! Рев такой, что стонут матицы в тесной нережской избе, облюбованной под ставку княжича. Рута отбросила рукоделье (сама в кольчуге, а пальчики иголками исколоты!) — сиганула к подоконнику.

— Точно кораблики плывут! Ха-ха, до чего красивеньки! Погляди, братец. — Она махнула Даньке ручкой.

Пара быстроходных кочей, вынырнув из темноты, направились к пристани — кто такие? Похоже на купецкие… однако отсюда видать пятна щитов, развешанных по борту, да и соколиный глаз, намалеванный на носу, поглядывает довольно хищно…

— Братья Плешиватые, ушкуйники с Керженца, — пригляделся Стыря в прореху бычьего пузыря на крохотном окне. — Шибко гребут, и ветрилы раздуты… Никак худое стряслось?

Вскоре в сени влетела запыхавшаяся Псаня — в мужских штанах и короткой рваной рубахе с треском в грудях — на бегу зачерпнула воды из кадки, прыгнула на середину комнаты.

— Ужасные новости, княжич! — выпалила, вытирая жаркий мокрый рот. — Кумбал-хан перешел Влагу и вторгся в Залесье! Сельцо Олешье взято, Стожарова Хата сожжена! Столица Глыбозерского княжества, по слухам, уже осаждена Сварожьими угадаями! Чурила начал войну! Да-да. Это война, княжич.

Стыря как стоял, так и присел на корзину с козьим сыром.

Данька недоумевающе покосился на него:

— Я тоже должен испугаться? Это действительно опасно?

— Почти смертельно, — серьезно ответила богатырка, в упор глядя голубоватыми глазами. — Триста всадников с разрывчатыми луками. Они оставляют позади себя выжженную землю. Братья Плешиватые сегодня за полдень дошли в родную Стожарову Хату из Созидаля — они увидели там золу да горькие трупы. Раньше Хата была крупным селом — теперь в Хате живут только черви.

— Сарынь! Сарынь! — взревела, засвистела толпа снаружи. В полутемной комнате почти просветлело от звонкого блеска сотен кинжальных лезвий за окном — как зарница полыхнула.

Данька выглянул: боже мой, сколько народу! Копья торчат, на копьях что-то насажено — кое-где петухи жареные, а вон там — ужас: мертвая голова с козлиной бородкой… Посреди площади, в центре всеобщего внимания — братья Плешиватые: два пышнокудрых (вопреки прозвищу) гиганта залезли на телегу и размахивают руками: жалуются ватаге о зверствах Кумбал-хана. Толпа слушает, надувается тягучей злобой — багровеют хари и чешутся руки… Потянув носом дымную, пахнущую потом струю, долетевшую с улицы, Данька отчетливо различил тонкий, солоноватый аромат ненависти, разлившийся в воздухе.

— Дави полканов! Бей погань! Долой Чурилу! — заорали злые голоса; Данька поморщился.

— Фу, как противно кричат, — прозвенел из угла серебряный голосок. Рута подняла синие глаза от рукоделия. — Чего они свистят, глупенькие? Вот дураки. Правда, миленький братец?

— Братья Плешиватые бьют тебе челом, княжич, — продолжала меж тем Псанечка, игнорируя замечания Руты — поляница глядела только на Данилу. — Хотят служить наследнику. Просят допустить в твою ватагу… Точнее… — Она с досадой тряхнула платиновым каре, поправилась: — Точнее говоря, в твое войско.

— Надо брать, — торопливо сказал Стыря. — Братаны Плешиватые — крепкие молодцы. У старшого, Ноздрата, — двадцать головорезов охраны! А младшенький, Хват Плешиватый, шибко топоры кидать умеет. Кабана с левой руки валит, сам видал.

— Погоди… — Данька вдруг опомнился, испугался: — Псашенька, милая… ты сказала, что войско Кумбал-хана переправилось через Влагу и сразу пошло на Олешье, верно?

— Да-да, мой княжич, точно так.

— Стало быть… Кумбал прошел через… Жиробрег? В дальнем углу избы что-то звонко ударило об пол. Это Рута выронила из рук серебряную коробочку с жемчужистым бисером. С густым шорохом быстрые жемчужинки раскатились по полу — будто чашку молока плеснули оземь.

Два глупых, испуганных синих глаза. Данька почти разозлился:

— Ты беспокоишься о своем премиленьком князе?

— Ax… — произнесла Рута, румяное личико вмиг стало сливочно-белым. Рывком обернулась к Пеане, умоляюще сложила ручки: — Они не убили князя Лисея, ведь правда? Они не могли сжечь Жиробрег?

Псаня молчит, будто не слышит. Смотрит только на Данилу и размеренно моргает. Январский антициклон в арийских глазах.

— Отвечай, — нехотя сказал Данька. — Кумбал-хан разрушил Жиробрег?

— Вовсе нет, мой князь. — Псаня качнула волосами. — Вражеское войско прошло мимо Жиробрега. Тамошний князь Лисей собрал все свои силы и немедленно выступил вослед неприятелю, намереваясь дать бой. По слухам, битва состоится нынче ночью либо поутру — в окрестностях Глыбозера.

— Братец! — Рута прыгнула, как рысенок, через всю комнату: сильные пальчики ухватили Даньку за локоть, рыжие косички хлестнули в лицо. — Мы ведь поможем князю Лисею?! Мы ведь поплывем к Глыбозеру, правда? Быстро-пребыстренько? Ну пожалуйста!

— А как же… наш брат Михайло? — Данька медленно отстранился, высвободил локоть из нежного, но крепкого захвата. — Ты уже забыла о нем? Мы не будем его спасать?

— Ой! — сказала Рута и схватилась за голову. — И верно позабыла! Какая я глупая! Глупая и злая! А… что же делать, братец?

Опять этот невинный лазоревый взгляд. Данила отвернулся.

— Княжна Рута говорит правильно, — вдруг звонко сказала Псаня, скрещивая на груди красивые руки, тонкие и мускулистые. — Надо плыть на помощь Лисею Вещему. Чурила вторгся на Русь как завоеватель. Надо его уничтожить. Да-да. Уничтожить.

— Безусловно, ты права, — жестко сказал Данила. — Чурилу надо уничтожить. Только, пожалуйста, без меня.

Псаня подняла светлые брови — медленно и вопросительно.

— Я все понимаю. Отечество в опасности. Древнерусский раек закрыт, все ушли на фронт борьбы с Чурилой, — раздраженно рассмеялся Данька. — Хотите новость? Вы меня достали с этим Чурилой. Вы можете плыть в Глыбозеро и биться с Кумбал-ханом. Я отправлюсь в Калин один. Назло всему… — Данька тряхнул головой. — Назло всему я спасу Михайлу Потыка.

— Дерррьмо! — вдруг рявкнула Псаня, скалясь и хищно приседая.

Рута просто замерла в шоке, раскрыв ротик. Стыря еще глубже просел в корзину с сырами. Данька не поверил своим глазам. Показалось, что светлые волосы на голове Псанечки зашевелились: лицо светлоокой берсеркини стало нежно-малиновым, белые зубки обнажились, а нос сморщился и задрожал, как у злобной собаки.

— Дерррьмо твой Потык! — прохрипела валькирия, дергая руками так, будто намеревалась разорвать рубашку на груди. — Прредатель! Раб греческого бога! Раб своей женки-тороканки!

— Как ты смеешь?! Грязная простолюдинка! — крикнула рыжая хищница Рута, прыгая вперед, — Данька едва успел поймать за узенькие плечи. — Как ты назвала братца Михайлу?! Да я тебе…

— Шшшаг назад, барышня! — прошипела Псаня, пригибаясь и поднимая к перекошенному лицу маленькие жесткие кулаки. — Прррочь…

— Я тебе не барышня! — визгнула Рута. — Я княжна властовская!

Она вдруг дернулась с неожиданной силой! Выскочила из Данькиных объятий — и как огненный петух налетела грудью на холодную поляницу! Едва не стукнулись лбами — сцепились взглядами! Отсветы рыжего пламени ударили в бледное лицо Псани; на высоколобый профиль Руты легла холодная голубая тень.

— Ты княжна, это верно… — проговорила богатырка, злобно и тщательно растягивая слова. — А твой брат Потык — предатель.

Рута быстро обернула к Даньке испуганное, почти плачущее лицо.

— Братец… я ее сейчас ударю, — прозвучала знакомая фраза. Данила молча бросился вперед. Загрохотала повергаемая мебель — одновременно с Данькой метнулся, поспешно вылетая из насиженной корзины, Стыря Хлестаный. Разбойник тоже прекрасно знал: самородная княжна Рутения Властовская выполняет подобные обещания мгновенно.

Мог получиться красивый и непредсказуемый поединок, подумал Данька, распихивая широкими плечами схлестнувшихся барышень. Стыря налетел сзади: вцепился в стальную талию Псанечки — оттащил к стене; Данила бережно вытолкнул рыжую сестрицу в сени.

— Успокойся, тише… — глухо бормотал он, нажимая плечом, стараясь не дрожать от близости разгоряченного стройного тела. — Поди в спальню, подожди меня. Разбери снадобья в мешочках. Отвлекись… И — не вмешивайся.

— Это… это… какая-то недобрая баба, — шепчет, стонет Рута, вяло сопротивляясь и испуганно заглядывая в глаза. — Она злая-презлая! Как мужик с титьками!

— Жди здесь. — Мягко толкнув княжну на кровать, Данила отскочил и захлопнул дверь. В ушах еще звенит колючий голос: «Предатель… раб…» Постой же, псова дочка. Ты сейчас все расскажешь! Он прыгнул в сени, оттуда на порог комнаты: — Хлестаный! Оставь нас вдвоем.

Стыря послушно, почти радостно шмыгнул вон.

— Говори, откуда знаешь Потыка, — быстро приказал Данька, надвигаясь на поляницу. Богатырка отступила на шаг, но гордо подняла голову:

— Мне говорил муж. Он был боевой маг. Муж многое знал. Все славянские волхвы презирают Потыка. Потык был рожден богатырем, но Перун и Стожар напрасно надеялись на него. Потык предал дедовских божков и принял греческое имя. Муж рассказывал: Потык могуч, но слабоволен. Потык носит на шее крест заморского Бога и хочет быть рабом. Потык никому не нужен, он всюду чужой.

— Потык не чужой. — Данька поднял указательный палец с черным перстнем. — Он мой брат.

— Потык недостоин твоего родства, княжич Зверко! Ты смелый воин и гордый волхв. Ты научишься многому и станешь великим. А Потык — жалкий недобогатырь. Он растерял драгоценный дар, завещанный русичам от Сварога и Световита: он утратил ненависть к врагу.

Данила вздрогнул: мягко заныло сердце. Нервы шалят.

— Ты — надежда Руси, а твой брат давно перестал быть русичем. Греческая вера, тороканская жена! Разве такой наследник спасет Залесье от Чурилы? Никогда. Потык потерял главное — гордость. Забывший побеждать да погибнет. Нет-нет. Твой брат не сможет побороть тороканское заклятие. Ляжет в женину могилу и сгниет заживо.

Уже совершенно успокоилась. Ее голос звучит размеренно и четко. Иногда Даньке кажется: слова поблескивают в воздухе. Колючие звуки позванивают в Данькиной голове, как скачущие сюрекены. И все-таки… милая Псанечка… ты не права!

— Потык мой брат. Я освобожу его. У меня есть… Богатырка внезапно смолкла, предчувствуя недоброе…

— У меня есть Имперские Стати.

Пошатнулась! Оскользнулась на бисерной россыпи — всплеснула рукой, с лету сшибла какие-то горшки, хлестко размазала кашу по скатерти… Нет, не упала: уцепилась побелевшими пальцами за подоконник и болезненно стонет:

— Где?! Где они?! Скорее — УНИЧТОЖЬ!!!

Данька замер. Что это — актерская импровизация? Неужели греческие Стати способны повергнуть в ужас отважную богатырку? льдинку-блондинку Псанечку, дочь Желтого Пса?

— Стати — греческая западня. Они убьют тебя!

Красивая, когда волнуется. Глаза и губы темнеют, а дыхание становится почти теплым.

— Муж говорил о замысле хитроумных греков. Греки прислали могучие Стати на Русь, чтобы уничтожить наше древнее чародейство! Наших божков и весь поднебесный Вырий! Это ловушка, княжич! Опомнись!

Восхитительная гиперборейская злоба в глазах молодой женщины заставила Даньку содрогнуться. Уфф… мурашки по хребту. Сколько солнечной ярости в холодном теле, сколько яда на кончике бледного языка! Чудесный генофонд… Что она кричит? Данила почти не слушал слова, он думал о другом. У такой самки будут великолепные детеныши — бестрепетные убийцы и гениальные философы. Просто протянуть руку. Мягко взять рукой за горло и овладеть. Прямо здесь, на дощатом полу, чтобы просыпанный бисер хрустел под ними и вдавливался в мускулистую белую спину…

К счастью, он не успел протянуть руку.

— Не смей прикасаться, — тихо сказала Псаня.

Данька отшатнулся. Бррр.

— Не смей прикасаться к Статям. Они убьют в тебе гордость. Убьют нарождающегося богатыря. Помни: именно ты, а вовсе не старший брат Потык должен унаследовать трон! Только ты спасешь русичей от Чурилы и других иноземцев…

Данила устало вздохнул. Протянув руку к самому лицу богатырки, слегка придавил указательным пальцем кончик ровного арийского носика:

— Красивый носик. И очень красивые слова, Псаня. Вы все умеете красиво говорить. А я не умею. Я молчу. У каждого свое дело: вы — уговариваете, я — молчу и упрямлюсь… Ха. Вот сейчас уговариваешь ты. А прежде этим занимался мой вещий друг, князь Алеша…

— Вещий Лисей будет биться с Кумбал-ханом сегодня ночью, — быстро перебила поляница. — Обе армии погибнут. Ты должен прийти и забрать славу победителя. Славяне назовут тебя главным защитником! Ты нужен народу, княжич!

Данила поморщился.

— Я не знаю, что такое народ, — сухо сказал он. — Я с ним не знаком. Проблема в том, что я помогаю только знакомым. В первую очередь — братьям. Поэтому еду в Калин.

— Ты делаешь ошибку, княжич. — Ее голос шелестит, как коса в пыльной траве. — Спасаешь Потыка, теряешь себя. Отдаешь ферзя за пешку!

— Повтори, — спокойно и строго сказал Данька. — Повтори последнюю фразу.

— Ты… меняешь ладью на лапоть, вот что я сказала! — озлобленно выдохнула Псаня. — Губишь будущего исполина Зверку ради ничтожного Потыка…

— Все, замолчи. — Данила вдруг устал. — Я уже принял решение.

Хлопнула дверь. Взбешенная поляница выскочила из комнаты. Невежливая барышня, усмехнулся Данила. Разве можно так вести себя с высокородной особой княжеской крови? После неприятного разговора гудит в голове. Впрочем… гул доносится снаружи; там по-прежнему буйствуют мои головорезы. Мои милые бандиты, воры и ярыги. Господи, как я одинок.

— Братец? — Дверь приоткрылась, робко просунулась рыжая головка. — Она ушла? Ты велишь мне зайти?

Княжна проскочила в узенькую щель, подбежала к лавке и присела — ровная спинка, — сжатые коленки. Свежая сорочка, пламенные косички рассыпались по плечам. С виноватой улыбкой помахала Даньке костяным гребешком:

— Миленький братец… Ты такой грустный! Ложись сюда. Хочешь, расчешу твои волосы?

Второй раз за день мягко закружилась голова. Данила понял: больше всего на свете. Ему хотелось бы сейчас. Лечь на эту лавку. И положить голову Руте на колени.

Поспешно выходя из комнаты, успел заметить проклятые ржавые железки в рыжих косичках сестры. Она вплела их в волосы. Эти корявые толстые кольца из Алешкиной кольчуги.

Неужели она любит его?

Очень сильно толкнув дверь избушки, княжич Зверко вышел на площадь. Толпа вскипела; взметнулось и опало черное облако степняцких шапок, десятки волосатых лап потянулись за княжеским рукопожатием — Зверку мигом окружили телохранители… «На Чурилу! На Кумбала!» — горланила площадь, от переливчатого свиста поднялся ветер. «Надо говорить с народом, княжич! — зашептал подбежавший Стыря. — Они хотят плыть до Глыбозера и бить полканов… Скажи свою волю…»

Я скажу, кивнул Данька. Его провели через площадь к старому полусгнившему ветряку, распялившему недвижные лопасти над вишневыми зарослями. Перед мельницей возвышалась груда старых жерновов — Даньку подхватили на руки, подсадили наверх — чтобы всем видать нашего княжича, нашу надежу… «Слава наследнику!» — буйно обрадовалась толпа; Данила стащил с головы шапку и поклонился.

Говорить невозможно — на площади почти полтыщи заправских крикунов, многоголосый рев поднимается к притихшим звездам: кажется, что деревья мелко вибрируют, густо роняя листву. «Лю-Бо! Лю-Бо!» — скандируют первые ряды. «Сла-Ва Звер-Ке!» — накатывает сбоку. И сзади, как ровный рокот прибоя: «бей… по… гань!.. бей… по… гань!»

Данька поднял руку и — сразу оглох от внезапной тишины. Затихли! Остался ровный шумовой фон — утробное гудение сотен желудков да шорох пламени в факелах; нервное потрескивание веток под ногами да скрип ремней. Лиц не видно, только глаза мигают во мраке — будто ночное море светится. Вооруженная толпа — вовсе не самое уродливое чудовище на свете, внезапно подумал Данька.

— БРАТЦЫ!

Ух! Колыхнулось, опять закипело — будто круги по воде побежали! Шум снова разрастается, надо спешить. Данька вдохнул глубже, и…

— НАДО БИТЬ КУМБАЛА!

Пока все. Рев и визг на десять минут… Терпеливо выждав, можно улучить момент для очередной фразы:

— ВЫРУЧИМ КНЯЗЯ ЛИСЕЯ! ВПЕРЕД, НА ГЛЫБОЗЕРО!

Теперь в толпе блестят не только глаза — зубы, лезвия и клыки-амулеты, задиристо вскинутые в кулаке над головой. Уши попросту болят, в голове стучит болезненный колокол. Надо заканчивать выступление. Осталось немного.

— ИДИТЕ НА ГЛЫБОЗЕРО, БРАТЦЫ!

«Веди нас, княжич! Слава наследнику!» — заходится лаем полупьяная орава. Он снова поднимает руку — нет, шум не стихает — надо орать. Зачем-то глянул вверх, на звездное небо — ничего не увидел, судорожно вдохнул — как перед прыжком в холодное озеро… И даже прикрыл глаза, выкрикивая тщательно, по слогам:

— НО ЗНАЙТЕ… Я НЕ ПОЙДУ С ВАМИ.