"У убийц блестят глаза" - читать интересную книгу автора (Гамильтон Дональд)

Глава 5

Мне разрешили вернуться домой на Рождество. В первый раз в жизни я был рад покинуть старинный живописный Санта-Фе и поменять его на Альбукерке – большой безликий современный город, которым навряд ли кто-то мог гордиться. Видимых причин для его существования, на мой взгляд, не имелось, если не считать туристических маршрутов. Однако просто непонятно, какого дьявола туристы здесь забыли. Рядом с торговой площадью, известной под названием Старый город, в Альбукерке находятся несколько так называемых достопримечательностей, но они ничего особенного собой не представляют, а разрекламированная Рио-Гранде, ранее называвшаяся Рио-дель-Норте, – не что иное, как пересохшее большую часть года русло, поскольку вода из реки испаряется ранней весной и не возвращается в нее до поздней осени.

Но, несмотря на эти недостатки, все же надо признать, что Альбукерке – один из самых больших городов на юго-западе страны, пусть и расположенный в богом забытой пустыне на продолговатом пространстве вдоль берегов небольшой реки, которая так пересыхала, что само существование ее сомнительно. Город разделен на две части – Долину и Холм. Долина – район в русле древней реки, и за пределами делового центра там довольно много зелени, если поливать регулярно. Холм – голая плоская возвышенность в тени круто вздымавшихся на востоке гор Сандия, и там не растет ничего, если не пропитывать водой почву с утра до вечера, но к утру влага все равно выветривается. Граница между двумя районами географически не слишком заметна, но климатическая разница существенна, поэтому в Альбукерке дается два прогноза погоды, отдельный для каждого района. Так как первые поселенцы появились в Долине, то промышленные предприятия образовались именно в районе Холма, в том числе и наш институт.

Мы с женой жили в типичном для этой местности одноэтажном строении из цементных блоков, с большими окнами, оштукатуренные стены претендовали на сходство с мазанками аборигенов. Сходство получилось сомнительным, поскольку местные мазанки имели мягкие линии и скругленные углы, а штукатурка не смогла закамуфлировать грубые прямоугольники строительных блоков. Дом окружал довольно большой участок земли, что давало мне массу возможностей для физических упражнений с газонокосилкой; система полива была встроена в лужайку, головки разбрызгивателей торчали из травы достаточно далеко друг от друга, что упрощало задачу обработки газона. Наш дом имел пастельно-голубой цвет, у соседей к северу от нас – бледно-желтый, а к югу – нежно-розовый. Кто-то утверждал, что такие краски воспроизводят старину, но я почитал старых писателей, и они с полной определенностью и все сразу отмечают унылость и серость облика тогдашнего Нью-Мексико, потому что дома в городе были одинакового цвета – а именно цвета местной глины. Так что можно считать – у нас произошли изменения к лучшему.

Я никогда не считал этот дом своим и никогда не ощущал к нему привязанности. Во-первых, потому, что не имел никакого отношения к выбору и покупке данного жилища. Во-вторых, это здание было слишком механизировано, в нем просто не оставалось места для домашнего уюта и того, что называют “домом”. Я вырос в старинном сельском доме на ферме в Висконсине, для меня понятие “дом” – трехэтажная громадина с чердаком, заваленным всяким ненужным хламом, и подвалом, забитым тоже хламом, но нужным. Это дом – с огромной печью, которую топят углем, где мы жили годами без центрального отопления и где, чтобы получить тепло, надо как следует потрудиться, швыряя уголь лопатой. А здесь никаких трудов, даже спичкой не надо чиркать, а для того чтобы вымыть посуду, стоит просто нажать кнопку. Согласен – удобно, но походит на жульничество. И все эти штуки были подарены нам вместе с домом отцом Натали. “Я знаю, ты хочешь дом на холме из стекла, принцесса, – говорил он, – а твой муж предпочитает хижину в лесу. Пока вы спорите на эту тему, можете пожить здесь. Не утруждайте себя, не надо говорить мне, что дом вам не нравится. Я приобрел его в виде удачного капиталовложения, и вы можете продать эту недвижимость в любой момент, когда решите наконец, что вам надо. Вот чек на мебель, даю вам самим возможность выбрать”.

Сие было три года назад, и я успел, оказывается, привыкнуть к дому за это время, потому что, несмотря на былую неприязнь, неожиданно обрадовался, увидев его вновь. У входа стоял красный спортивный автомобиль Натали – она поехала вперед, чтобы приготовить все к встрече. Санитары хотели вкатить меня в жилище в инвалидной коляске, но я воспротивился – если мне уже в течение двух недель удавалось самостоятельно доходить до туалета, почему бы не войти домой на собственных ногах.

На двери висел большой рождественский венок с красным бантом. Не успел я приблизиться, дверь внезапно распахнулась, и появилась Натали в ярко-зеленом коротком платье с маленьким лифом и широченной юбкой, шелестящей при каждом движении. Старинные кринолины и обручи снова вошли в моду, эти необъятные юбки занимали слишком много пространства, мешая девушкам перемещаться в супермаркетах, зато прекрасно смотрелись в торжественных случаях. Красная лента украшала волосы Натали, делая ее облик тоже абсолютно рождественским. Она взяла меня за руку.

– Приготовься, дорогой, – сказала Натали тихонько, уголком рта, – тебя ждет вечер с сюрпризом.

Когда мы вошли в комнату, откуда-то выскочило множество людей, которые зазвонили, потрясая колокольчиками, и громко запели – разумеется, не что иное, как “Джингл беллз”. Мне показалось, что народу было много, очевидно, я отвык от общества в госпитальном заточении. Потому что, когда шум улегся и меня усадили в кресло, а на колени набросили плед, число присутствующих сократилось до трех – Рут, Ларри Деври и Джека Бейтса.

Кто-то сунул мне в руку коктейль из овощей и фруктов, чтобы дать мне занятие, и Рут сказала:

– Надеюсь, ты не против, Грег. Я думаю, что вечеринки с сюрпризами довольно глупы, да и ты устал после долгой поездки, но мальчики просто настаивали на том, чтобы встретить тебя дома, и Натали не возражала – с условием, что мы не будем засиживаться.

– Разумеется, – произнес я, – вы хорошо сделали, Рут.

– Как только почувствуешь усталость, сразу скажешь нам.

– Конечно.

– Как хорошо, что ты снова с нами. Мы хотели навестить тебя в госпитале, но сначала нас не пустили, а потом... Ну, сам знаешь, как всегда бывает перед Рождеством...

Она начала рассказывать про рождественские походы по магазинам. Натали, держа бокал в руке, разговаривала с Джеком Бейтсом, стоя около камина. Этот камин был совершенно не похож на камины, к которым я привык в юности. Современный модный дизайн так преображал каждую вещь в нашем доме, что от нее не оставалось ничего от оригинала. Вот и камин обошелся без каминной полки, его дымоход был спрятан за стенной панелью, все что от него осталось – отверстие самого очага на голой стене.

Рут все говорила. Худенькая, довольно высокая девушка, с прямыми каштановыми волосами, лоб прикрыт челкой, в очках, оправу которых она любила украшать. Сегодня оправа была в золотую и черную полоску. Рут выглядела неплохо, очень даже неплохо, но тогда, в Чикаго, выглядела гораздо лучше. Я – не знаток женской красоты, но давно сделал вывод, что, если женщины долго не рожают, они начинают приобретать напряженный и разочарованный вид, становятся суше. Разумеется, я не хочу никого критиковать. Ведь наш дом тоже до сих пор не огласился топотом детских ножек. Рут была в длинной юбке из тяжелой индейской ткани с красно-черным рисунком и короткой кофточке из черного джерси. Громоздкое индейское ожерелье закрывало все декольте, такие же браслеты красовались на обеих руках. Я не рискнул похвалить ее украшения, потому что не хотел услышать историю о том, как старая добрая скво в живописном пуэбло продала ей все эти сокровища лишь за тридцать процентов стоимости от цены, которую пришлось бы заплатить в Чикаго.

Когда-то мы были хорошими Друзьями с Рут и Ларри. В Чикаго я практически все время жил в их маленькой квартире поблизости от университета. Казалось, что это было давным-давно. В свое время Натали непременно хотелось узнать, целовались ли мы с Рут, выбрав удобный момент, когда Ларри не находилось поблизости.

“Оставь, принцесса, мы были друзьями, и ничего больше”, – отвечал я.

“Но такие мысли приходили тебе в голову?”

Я признавал, что могли быть минуты, когда серьезная, тоненькая Рут Деври казалась очень привлекательной одинокому холостому парню, но, как джентльмен и друг Ларри, я никогда не обнаруживал своих чувств.

“Это тебе так кажется, – заметила Натали. – Почему, как ты думаешь, она меня настолько ненавидит?”

Ну, то была теория Натали, и я не особенно обращал внимания на ее слова. Зато сейчас, без сомнения, Рут просто-напросто действовала мне на нервы, и я обрадовался, когда к нам подошли Натали и Джек Бейтс.

– Привет, босс, – сказал Джек, – да, ты выглядишь ужасно.

– Ты и сам выглядишь не лучшим образом, – ответил я. – Что случилось? Неужели тебя так женщины потрепали?

Огромный блондин лет двадцати восьми, Джек обожал бывать на природе, но ходили слухи, что и в закрытом помещении у него находились развлечения. Меня просветил Ван Хорн несколько месяцев назад. Кажется, в наши дни у человека просто не остается никаких личных тайн, если он выполняет для государства какую-либо секретную работу и его интимная жизнь просвечивается спецслужбами. В свое время мы с Джеком вместе охотились на уток на Потомаке – я тогда работал в Вашингтоне, – и, когда мне понадобился в Альбукерке человек его квалификации, я вспомнил о нем. В конце концов, физиков сейчас пруд пруди, а человека, попадающего с пятидесяти пяти ярдов в летящего селезня, надо холить и лелеять.

Если кто-то считает безответственным приглашать на таком сновании человека на серьезную работу, то могу сказать, что Джек Бейтс оказался для лаборатории просто находкой и никогда не унывал, в то время как Ларри Деври, несмотря на нашу долгую дружбу и его блестящие способности математика, на службе превратился просто в какую-то треклятую примадонну. Допускаю, что для него было нелегкой задачей работать под моим началом после того, как он знал меня студентом, защищающим диплом, когда он уже преподавал в Чикаго. Но все равно бывали моменты, когда я просто не мог понять его дурацких выходок. Да и сегодня вместо того, чтобы присоединиться к общему веселью, он с отсутствующим видом рылся в моей коллекции пластинок классической музыки, хотя знал эти пластинки не хуже меня.

Маленького роста, с темными волосами, в очках, Деври жил в тумане абстрактных чисел. И разница между Джеком и Ларри проявилась весьма типично для них обоих, когда первый передал мне в госпиталь с Натали пачку красочных журналов, а второй прислал коробку шоколада. Только Ларри мог додуматься послать шоколад человеку, которому продырявили живот.

Наша троица всегда считалась у заезжих светил “командой”. Такое слово подходяще для армии, но, поскольку мы все-таки, строго говоря, к армии не относились и никогда не скучали по военной форме, меня это слово коробило. Даже виды спорта, где требуются командные усилия, не по мне. Я еще могу переварить гольф или теннис, где пара здоровяков избивает маленький мячик, но, когда пять-шесть мужчин, или даже девять-одиннадцать, собираются вместе и превращают игру в какую-то религию, мне становится по-настоящему смешно.

Из разговоров посещающих нас особо важных персон можно было понять, что, работая над Проектом, мы играем сразу в нескольких лигах. Во внутренней лиге конкуренцию составляют Лос-Аламос и еще несколько исследовательских центров меньшего размера, разбросанных вокруг. Победитель удостаивается чести представлять страну в матчах между университетами. И наконец – финал: большой матч, примерно раз в год, против СССР. Однако, хотя я не воспринимаю звание Человека Науки так серьезно, как некоторые мои коллеги, тем не менее, будь я проклят, если собираюсь преуменьшать значение этой атомной гонки настолько, что и впредь стану сравнивать ее со спортивными соревнованиями. Поэтому больше вы от меня не услышите таких слов, как “моя команда”.

Увидев, что остальные собрались вокруг меня – главной фигуры на вечере, гвоздя программы, Ларри перестал хмуриться и подошел к нам.

– Как хорошо, что ты к нам вернулся, Грег, – сказал он, – может быть, теперь удастся немного расшевелить Вашингтон. Они уже сидят достаточно давно на последнем отчете.

– Хватит, мальчики, – оборвала Рут, – ни слова о делах.

– Слушай, Грег, а ты слышал о том, что произошло с Луисом Джастином? – спросил Джек.

– Джек, мне кажется... Не думаю, что Грегу будет это полезно... – начала Рут.

– Что случилось с Луисом Джастином? – спросил я.

Все молчали. Отозвалась Натали, сидевшая на ручке моего кресла:

– Кто такой Луис Джастин? А, помню. Он приглашал нас к себе ужинать в Лос-Аламосе, сам приготовил изумительные энчиладас, своими собственными маленькими ручками. – Она пробежала пальцами по моим волосам. – Я рада, что ты не любишь готовить, дорогой. Есть что-то противоестественное в том, как мужчина толчется на кухне.

– Так что случилось с Луисом Джастином? – опять спросил я.

– Он исчез. – Теперь ответил Джек. – Просто взял и исчез. Испарился. Очень загадочная история. Сейчас шесть тысяч мужиков из секьюрити рвут на себе волосы, по одному волоску, чтобы заняло побольше времени. И пока никаких следов Джастина.

– Но как это произошло?

– Ты, наверно, помнишь, что он был помешан на лыжах. Вероятно, сказывались его шведские корни. Как только где-то на горе появлялся снег, Луис уже мчался по нему, стараясь изо всех сил поломать себе ноги. У него было неплохое достижение: за зиму всего один простой перелом, ну и сложный – где-то раз в два года. Разумеется, растяжения и порванные сухожилия не в счет. Но примерно неделю назад наконец выпало достаточно снега в горах Сангре-де-Кристос, и Джастин направился туда, чтобы обкатать новую трассу. Он пристегнул лыжи, стартовал, и больше его никто нигде не видел. Ван Хорн рыл носом землю, но ничего не выкопал.

– Трудно поверить в это. – Ларри покачал головой. – Хотя Луис действительно всегда был странным парнем...

– Чушь! – грубо оборвал его Джек. – Джастин просто сломался, как старина Фишер, который нырнул прошлым летом в Чисапик-Бэй, и его лодку потом прибило к берегу пустую. Но Джастин сломался не настолько, чтобы себя угробить. Видит бог, мне тоже надоел весь этот бизнес. Было бы замечательно отправиться на остров, прихватив с собой побольше пороха, где аборигены хотя и едят друг друга, но это самое плохое из всех их занятий. Джастин – еще одна жертва вины за Хиросиму. Он, начерно, уже за тысячи миль отсюда и теперь вполне счастлив, осваивая профессию коммивояжера.

– Твоя теория не выдерживает критики. Не могу вообразить нормального человека, обладающего опытом ученого, который может бросить работу и карьеру в порыве неких абстрактных чувств, – возразил Ларри.

– А тебе больше хочется верить, что он коммунист? Моя теория подтверждается практикой. Что делать с этим твоим научным багажом? Ученые тоже пугаются, как и все смертные. Я знаю некоторых, как с научным опытом, так и без оного, проектирующих атомное убежище на своем заднем дворе. Последние несколько лет эти парни на всякий случай запасаются консервами. И единственная причина, по которой они не делают большего, – интуиция подсказывает, что ничего такого не понадобится. Это напоминает мне песенку, которую мы распевали в колледже: “Я подошел к камню, чтобы спрятать в нем лицо, а камень крикнул: здесь нет места, здесь нет места...”

Все помолчали несколько секунд. Потом я спросил:

– И кто теперь замещает Джастина в Лос-Аламосе?

Джек ответил не сразу, посмотрев на меня как-то смущенно:

– Пока никто.

– Разговор пошел слишком серьезный. – Рут вдруг обратилась к мужу: – Ларри, мне кажется, Грегу на сегодня достаточно нашего присутствия. Пусть побудут вдвоем в канун Рождества. Надо дать им отдых. Джек, ты не забыл, что сегодня ужинаешь с нами?

Они оделись и пошли к двери. Рут посередине, мужчины по сторонам. Мною овладело странное чувство, что я смотрю старый фильм – Джек проводил с ними теперь все дни, как когда-то я в Чикаго. Ну что ж, это не мое дело. Натали помахала им вслед, закрыла дверь, и с ее лица исчезла праздничная маска.

– Боже мой, – произнесла она, – ты действительно окружен скучными людьми, милый.

– Мы не можем все до одного излучать радость бытия.

Она усмехнулась:

– Прости, я ведь должна вести себя хорошо. Твои друзья – просто замечательные, дорогой. Я их обожаю. Куда подевался мой стакан, черт возьми? – Она нашла стакан, подошла к моему креслу, села на ручку и прислонилась ко мне. Когда я обнял ее, Натали положила голову мне на плечо и медленно сказала:

– Тебе давно пора быть в кровати.

– Это предписание или предложение?

– Это еще что за разговор? Ты не настолько поправился. Я вздохнул:

– К несчастью, ты права. Меня сегодня не возбудил бы даже вид секс-бомбы, не говоря уже о таком тощеньком маленьком создании, каким являешься ты.

– Поберегись. Я могу обидеться. Кто такой Фишер, дорогой?

– Я тебе о нем рассказывал. Мы вместе работали в Вашингтоне какой-то период времени, когда задумывали Проект. Это было до того, как я тебя встретил.

– Что с ним случилось?

– Ты слышала рассказ Джека. Фишер совершил или инсценировал самоубийство в море семь-восемь месяцев тому назад.

– А потом в тебя стреляли. А теперь исчез Луис Джастин. И все вы связаны с Проектом.

– Старого Фишера давно мучила совесть. Он и раньше не уставал философствовать и всем надоел своим нытьем. Невозможно было с ним поговорить без того, чтобы прежде не выслушать его высказывания о моральной стороне нашего дела. Не узурпируем ли мы власть, которая принадлежит только одному Создателю? И это было всегда. Я лично думаю, что Господь велик настолько, чтобы сохранять свои секреты, если он захочет. У Фишера была типичная для нашей профессии болезнь. Даже Джек болен ею, но в средней степени тяжести. Слышала, как он говорил о своем желании очутиться на островах, где никто не слышал об атоме? У Фишера болезнь была в тяжелой степени. Я не слишком удивился, когда услышал о том, что с ним произошло.

Натали как-то странно посмотрела на меня:

– А ты не очень-то сочувствуешь бедняге, хотя и работал с ним вместе.

– Дело в том, принцесса, что когда кучка людей собрана вместе, чтобы решить проблему, то остальным не очень понравится, если один из них вдруг начинает сходить с ума и бросает все, не считаясь с коллегами, которым потом приходится туго.

Я устал от этих философов, предрекающих всякие беды. Никогда еще и никто не создавал что-либо стоящее для человечества без того, чтобы не вызвать проблем в другой области. Университеты переполнены социологами, Вашингтон – политиками. Это их проблемы, пусть они их и решают.

– А что, если они не смогут? – спросила она спокойно.

– Тогда все будет очень и очень плохо. Человечество потерпит крах, размеры которого трудно предсказать. И все из-за того, что так называемые эксперты по человеческим отношениям заняты возней со своими детскими теориями и возней политической вместо того, чтобы учитывать конкретные факты, предлагаемые нами, физиками. И я не собираюсь бросаться в море с лодки из-за того, что делаю свою работу лучше, чем другие – свою.

Натали засмеялась:

– Вот за что я и люблю тебя, дорогой. За твою скромность и простоту.

Она допила вино, поставила на столик стакан, встала и сдернула с моих колен плед.

– Время ложиться спать. Я обещала доктору Барнетту присмотреть за тобой.

Я тоже встал:

– Это новое платье?

– Угу. Банально? Но в этом городишке можно купить лишь платья, которые годятся разве что для подростков. – Она усмехнулась. – О! Опять я... Правда миленькое? В этом великолепном городе полно великолепных нарядов. – Голос ее прервался, она посмотрела мне в глаза. – Как приятно видеть тебя снова на ногах, большой грубиян. Тебе, если хочешь знать, совсем не обязательно брать женщину силой, чтобы доказать свою любовь. Можно просто поцеловать ее – пока сойдет. На некоторое время.