"На линии огня" - читать интересную книгу автора (Гамильтон Дональд)

Глава 8

Свой длинный бледно-голубой «кадиллак»-купе Марджи обычно водила на предельной скорости, насколько позволяла автоматическая трансмиссия, которая в этих автомобилях сделана с большим запасом прочности. Швейцар подскочил, чтобы помочь нам выйти, как только наша машина плавно подкатила к клубу «Оазис». А внутри нас встретил холодок из кондиционеров, что, должно быть, стало облегчением для Марджи с ее серебристыми лисами, в которые она задрапировалась. Мы прошествовали через все здание в его заднюю часть. В предбаннике перед офисом сшивалась пара шестерок-охранников. Меньше их тут никогда не бывает. Мы было двинулись к дверям кабинета, когда один из них поднял глаза.

– Минуточку, – произнес он, затем подскочил ко мне и принялся обыскивать.

Это было что-то новенькое, такого ни разу еще не случалось за два года с момента моего первого здесь появления. Я покорно поднял руки и обрушил каблук на стопу охранника. Ботинки были новыми – я еще не сделал на каблуках резиновые набойки. Шестерка взвыл от боли.

В этот момент дверь кабинета открылась, из нее вышел Брукс и вновь плотно прикрыл ее за собою.

– Черт возьми, что тут творится? – потребовал он объяснений.

Охранник тем временем прыгал на одной ноге.

– Прошу прощения, – проговорил я. – Нечаянно наступил ему на пальчик.

Дверь снова открылась, и к ней лениво прислонился, словно испытывая, выдержит ли она его тяжесть, Карл Гандермэн. Все это выглядело так, будто он вот-вот сорвет дверь с петель и начнет разбирать ее на доски от нечего делать. Это был здоровенный мужик.

– Чего ради здесь хай? – поинтересовался Гандермэн требовательным тоном. – Какого черта ты делаешь, Корки? В классики, что ли, играешь? Вот проклятье, я всячески добиваюсь, чтобы в заведении царил порядок, а тут мои собственные мальчики устраивают шум, как в портовом кабаке.

Марджи попыталась объяснить:

– Он стал обыскивать Пола... Гандермэн не дослушал.

– Брукс, вышвырни эту тупую сволочь отсюда, пока я не озверел и не сломал ему другую ногу.

Брукс, высокий, тощий блондин лет сорока, заметно смешался: он никогда меня особенно не жаловал, и, видимо, его первым побуждением было желание возразить. Ему нравилось считать себя правой рукой Карла, и, может, так оно и было. Меня, во всяком случае, на должность первого помощника Гандермэна никто не звал. Наконец, поборов себя, Брукс кивнул тому, кого называли Корки, и они вместе вышли.

Гандермэн взглянул на меня и ухмыльнулся:

– Чувствуешь себя крутым, а?

Он знал, почему я так поступил: чтобы доказать себе и, возможно, ему, что не стану сносить всякие вольности от его шавок. Гандермэна развеселил мой поступок, а я ничего не имел против этого, поскольку кое-что о нем знал.

– Не крутым, – отозвался я, – а вот малость обиженным – это да.

Он засмеялся и повернулся к оставшемуся охраннику:

– Скажи Раулю, пусть приготовит бифштексы. Три, есть будем здесь... Лапочка, ты выглядишь шикарно, – обратился он к Марджи и, обвив здоровенной ручищей за талию, привлек ее к себе. – Давай за нами, Пол, сейчас сварганим выпивку.

Я вошел следом за ними в кабинет. Шествуя впереди, они выглядели как трогательная влюбленная парочка. Я почти ожидал, что Марджи вот-вот замурлычет, словно кошка. Но мне слишком хорошо было известно об их подлинных отношениях, чтобы меня это могло обмануть. Наблюдать их вместе вечером для меня было равносильно тому, как если бы я следил за подготовкой к случке двух крупных диких зверей. Утром, если только захочу, мне продемонстрируют синяки, следы укусов и разодранную одежду. Им все было известно про меня, а я все знал о них, и посему моя жизнь никогда не была в полной безопасности. А это обстоятельство делало ее лишь более интересной. Последние два года я только тем и занимался, что развлекался этой игрой. Некоторые люди, чтобы испытать сильные ощущения, карабкаются на горы. Другие охотятся на крупных животных. Есть и такие, которые сражаются с быками. А я вот друг Карла Гандермэна. Полагаю, наши взаимоотношения можно назвать дружбой, хотя бывают времена, когда, просыпаясь по ночам, я всерьез задумываюсь о том, чтобы его убить, и у меня есть все основания считать, что и он питает ко мне те же самые чувства.

Но убивать было уже поздно, даже слишком поздно. Был такой момент два с половиной года назад, когда я мог и даже должен был выстрелить в него – не обязательно в сердце, а просто в ногу или плечо, чтобы он упал. Иногда, просыпаясь, я думаю о том случае. Но теперь слишком поздно. Для меня. Другое дело для него. Не сомневаюсь, что время от времени его ночные мысли тоже кружат вокруг этого. И однажды он должен принять решение. А пока мы ходим в дружках, и чуть не закадычных.

Я смотрел, как он шел к передвижному бару, чтобы приготовить нам выпивку – двести шестьдесят пять фунтов живого веса и почти никакого жира. Карл выглядел потрясающе в белом обеденном пиджаке, не сравнить с тем, каким я его увидел впервые в затерявшейся в горах сторожке Северной Каролины. Тогда он был облачен в одеяние, которое, по замыслу торговца платьем, полностью отвечало идее охотничьего костюма, – в шерстяной красно-черный плед. Это мужчина-то с его габаритами. Но, надо признать, смотрелся здорово. Уж за оленя его никак нельзя было принять, именно такую цель, видимо, и преследовал этот маскарад.

Никогда не знаешь, кого можешь встретить в охотничьем пристанище типа той сторожки. Там может оказаться серьезный охотник-спортсмен или два таких, которым не терпится водрузить на стену своей гостиной, увешанной оружием, очередной трофей – звериную голову. Могут оказаться и несколько идиотов вроде меня, которым не терпится обновить амуницию и испытать оружие. Встречаются чудаки, которые забираются туда просто для того, чтобы пообщаться пару недель с природой. Вот только в толк не возьму, почему это всегда связано с тем, что бритву они оставляют дома? И затем, конечно, всегда находятся любители приложиться к бутылочке, для которых выезд на охоту без спиртного просто немыслим. Они скорее забудут взять с собою ружья, чем ящик с горячительными напитками.

Не думаю, что у кого-либо вызовет удивление, если я скажу, что Карл Гандермэн и две шестерки, которых он прихватил с собой ради компании и для защиты, как раз подпадали под последнюю категорию. Когда я прибыл, они закатили грандиозный скандал из-за ограничений в Северной Каролине по поводу спиртного, как будто владелец охотничьей сторожки был ответствен за принятие законов. И следующие два дня были куда более обеспокоены проблемой восполнения своих быстро убывающих запасов выпивки, чем вопросами охоты. Лишь решив ее, начали сетовать на недостаток живности, в которую можно пострелять, то бишь на то, что тревожило всех нас. Егеря делали все, на что только были способны, с собаками и без них, но вся дичь, которую они находили, неизменно скрывалась в направлении Теннесси, и нам не удавалось даже глянуть на нее одним глазком.

Вообще-то я не большой поклонник организованной охоты. Для меня самый приемлемый способ добыть известную мне дичь – это углубиться в глушь одному или с одним, но не больше, испытанным компаньоном – и стрелять в нее на слух или навскидку. А вот сидеть поздней осенью на обдуваемом всеми ветрами гребне горы рядом с каким-то незнакомцем слева от меня, держащим палец на спусковом крючке, и другим таким же – справа, ожидая, когда кто-то еще выгонит прямо на нас нечто подлежащее стрельбе, – нет, по моим меркам, это удовольствие ниже среднего.

Однако в тот раз была особая ситуация и охота на зверя, с которым прежде я никогда не сталкивался. Ради этого я откладывал пенни на дорогу и даже пожертвовал неделей учебы в юридической школе. Мы собрались не на оленя, хотя сезон был открыт, и никто не дал бы уйти самцу, если бы он появился. Нашей целью был необычный зверь, известный как русский вепрь, прошу не путать с одичавшей свиньей, которую нередко можно встретить на юге. Русский вепрь – это кабан, завезенный из Европы и прижившийся только в одном небольшом горном уголке Северной Америки, настоящий кабан, со щетиной, клыками и свирепостью, восходящей к доисторическим временам.

Он, возможно, единственный дикий зверь на континенте, который, дай ему волю, сам набрасывается на человека. Именно это, как объяснил мне Карл Гандермэн в нашей беседе тет-а-тет, и стало причиной его приезда туда. По его словам, какой это к черту спорт – скосить мощным ружьем, словно косой, безответного оленя, мирного черного медведя или медведя-гризли, которых практически нигде не осталось, кроме как на Аляске? И кому захочется переться в такую даль ради половика из медвежьей шкуры? Он, Карл Гандермэн, не любит стрелять в то, что не сопротивляется, вот почему и считал охоту пижонством, пока кто-то не рассказал ему об этих злобных и свирепых русских свиньях...

Я слушал эту его муру с вариациями в течение нескольких дней. Лично я не считаю охоту состязанием между зверем и человеком. Для меня это тест на мастерство, как гольф или боулинг. Если я чисто выполню работу – значит, победил, если наломаю дров – останусь в проигрыше, даже если подфартит завладеть трофеем. Для меня охота – это ловкость в обращении с оружием вкупе с умением читать следы, знанием повадок зверей и прочих премудростей. Иными словами, увлекательная игра, ничего больше. Я понимаю, что многие добрые и хорошие люди считают такое отношение жестоким и бессердечным, коли на карту поставлена жизнь живого существа. Так за чем же дело стало, господа? Прекратите есть мясо животных, убитых для вас на бойнях, и я тогда тоже перестану стрелять зверей ради собственного удовольствия. Просто хочу сделать ясным для всех, что я охочусь не для того, чтобы рисковать своей жизнью. Есть много способов погибнуть и без того, чтобы выискивать для этой цели новые, в чем я убедился за время службы в армии. Но если Карл Гандермэн, с крупнокалиберным ружьем в здоровенных ручищах и вдохновляемый парами виски, чувствует, что сумеет доказать всем нам, а главным образом свинье, свое мужество, то чего ради мне обращать его в свою веру?

Нетрудно догадаться, что судьба сыграла со мной злую шутку, сделав нас партнерами. Выбор был не мой и определенно не его, просто так сложились обстоятельства. Я всегда был сильным и крепким на ногу ходоком, а Гандермэн, несмотря на то что почти не просыхал, оказался в нашей компании еще одним таким, кроме меня, кто мог на равных потягаться с проводниками. Более слабые особи нашей группы, включая двух шестерок-телохранителей Карла и одного старого джентльмена с плохим сердцем, находили себе места в нижних частях гор, где нам выпадало охотиться, в то время как Гандермэн и я неизменно, в силу естественного отбора, оказывались на самом верху. Он просто не мог позволить, чтобы его перешагали два каких-то «мумитроля», как он величал наших проводников, или, того хуже, какой-то чертов студентишка колледжа. Я же лез наверх из-за того, что в силу своего охотничьего опыта отлично знал: чем выше, тем больше шансов найти добычу.

Таким образом, мы оказались обречены на своего рода дружбу, основанную на необходимости и терпимости друг к другу. Карл был интересным собеседником при разговорах на некоторые темы, например, о юриспруденции я узнал от него такие вещи, которые заставили бы вздрогнуть университетских профессоров. Было ему что сказать и о женщинах, он был готов поделиться со мной своим богатым опытом по этой части. У нас вошло в привычку время от времени покидать места наших засад, чтобы вместе перекусить, и особенно часто мы выискивали друг друга в долгие холодные вечера, дабы обменяться саркастическими замечаниями об охоте, погоде и поочередно глотнуть из его фляжки для профилактики от простуды. Для меня он был любопытным экземпляром человеческой породы, я же для него, насколько могу судить, – занудой интеллектуалом и чистоплюем. Однако об охоте и оружии мне было известно гораздо больше, чем ему, и это делало нас равными.

Целую неделю никто не заметил хотя бы признака оленя, медведя, кабана или иного зверя, как разрешенного, так и запрещенного для охоты. Но в четверг собаки взяли след и, отправившись по нему, удалились за пределы местности. Вымотанные егеря вернулись уже затемно, наспех похватали что-то из еды и опять отбыли, чтобы одолжить на время собачью свору у соседей. Я так никогда и не узнал, удалось им вернуть первую стаю или нет. Это были хорошие мужики, и работали они на износ, но дикие звери, если таковые там были, упорно не желали им попадаться. В пятницу мы все были на ногах еще до рассвета, кроме пары ребят, заявивших, что к черту все, и отправившихся вниз от сторожки стрелять куропаток. Остальные опять потащились в горы, а мы с Гандермэном, как всегда, полезли наверх, на сей раз на седловину, поросшую жиденьким лесом, как раз под линией снега. Трудно было где-либо найти еще такое же сухое место, чтобы можно было хотя бы присесть.

Мы вместе съели наш ленч, посетовали на тусклые перспективы охоты – проводники и собаки к тому времени давно исчезли в глухомани дальше к западу – и вернулись обратно в свои засады. Я осторожно выбрал для нее место, постаравшись устроиться так, чтобы между этим дылдой и мной находился каменный выступ. Мне совсем не хотелось, чтобы его крупнокалиберные плюхи, в случае если он увидит мишень для стрельбы, беспрепятственно полетели сквозь чахлую лесную поросль в моем направлении. Я не доверяю никому, пока сам не увижу, как человек ведет себя в деле, какое бы оружие ни находилось в его руках. Некоторые люди во время охоты ведут себя излишне возбудимо.

Было уже около трех часов – самое время начать нам спускаться, чтобы успеть засветло добраться до машин, когда вдалеке я услышал лай собак.

Должен заметить, что я ничего не имею против собак, натасканных на пернатую дичь. Но не вижу ничего привлекательного в том, когда спускают свору гончих, чтобы загнали на дерево несчастную зверюшку, будь то енот, опоссум, пума, кошка или кто-то еще. Лично мне это кажется уже не охотой, а бизнесом. Понимаю, говоря это, наступаю многим на любимую мозоль, но я отправляюсь на охоту для того, чтобы стрелять, а не продираться, высунув язык, сквозь заросли вслед за лающей и завывающей сворой.

Тем не менее не могу не признать, что после недели тщетного ожидания я с восторгом услышал азартный лай стаи, катящийся в нашу сторону. Тут же проверил винтовку, мой прицел несерийного производства с объективом, дающим увеличение в два с половиной раза, и убедился, что стою на таком месте, откуда хорошо простреливается горный гребень и небольшой откос.

Сначала, однако, все походило на то, что гон забирает влево от меня и шанс на выстрел получит Гандермэн. Голоса собак раздавались в стороне, особенно тот, который, как мне казалось, принадлежал вожаку и звучал так гулко, что заставил меня почти забыть мое предубеждение против псовой охоты. Этот вожак действительно задавал тон. Внезапно гвалт переместился в поросль, находящуюся ниже меня, затем весь этот сумасшедший оркестр начал набирать силу в моем направлении, и в общей какофонии я мог расслышать треск сучьев и топот чего-то большого, тяжелого. Я застрелил первого оленя, когда мне было двенадцать, и с тех пор не переставал охотиться – война не в счет, – но должен признаться, что меня слегка бросило в пот.

Звук сломанной ветки сзади заставил меня резко повернуться и машинально вскинуть ружье. Видимо, собачий хор так подействовал на мои нервы, что я почти зримо представил себе вепря, подкравшегося ко мне со стороны спины, пока я ждал его появления спереди. Нелепый костюм Гандермэна, возможно, спас ему жизнь: я успел различить в объективе черно-белый плед, прежде чем установил на нем перекрестие прицела.

– Какого черта ты здесь торчишь? – взвыл он. – Бежим наперерез собакам!

Не дело покидать засаду – вот так-то и попадают под выстрел. Я опустил ружье, наблюдая, как он ринулся мимо меня вниз по склону. Импульс вскинуть ружье опять и всадить пулю в его широкую спину не был непреодолимым, но, должен признаться, руки у меня так и чесались. В конце-то концов, здесь была моя засада...

И тут в поле моего зрения попал вепрь. Он появился в конце склона. Я сплюнул, чтобы удалить дурной привкус изо рта, и поднял винтовку. С оптическим прицелом от «магнума», с радиусом действия моего оружия до пятисот ярдов, я мог уложить зверя, прежде чем Гандермэн успеет воспользоваться своим коротким карабином. Мысль была соблазнительной, но Карл топтался внизу, а я еще не настолько вошел в раж, чтобы стрелять, находясь так близко от другого человека, да еще в лесу, где пуля может отрикошетить от сука или ствола дерева в любом направлении.

Пришлось опустить винтовку и наблюдать, как мой напарник готовится к стрельбе. Он был примерно в пятидесяти ярдах от меня. А кабан, которого я теперь отлично видел, продирался через лесную поросль. Встревоженный собачьей сворой, летящей позади, он пока не видел человека впереди. А зверюга был ужасающий: черный, весь заросший щетиной – двести фунтов доисторической свиньи с изогнутыми, выступающими по бокам головы огромными клыками. Ломясь вверх по склону, он подставил себя под великолепный выстрел Гандермэна, который был уже на расстоянии менее сотни ярдов от него. Я ждал грохота выстрела, но он не последовал. Раздался лишь клацающий металлический звук, который повторился. Я мгновенно перевел взгляд на Карла, чтобы понять, в чем дело.

Он стоял перед приближающимся вепрем и очень тщательно прицеливался. Передернул затвор, выщелкнул патрон из патронника, не нажав на спусковой крючок перед этим, и снова навел мушку. Потом опять передернул затвор, выщелкнув патрон из патронника, так и не поняв, что еще не сделал ни одного выстрела. Как я уже говорил, новички порой бывают излишне возбудимыми. Должно быть, Гандермэн пропустил через ударно-спусковой механизм с полдюжины патронов, прежде чем до него дошло, что его ружье не стреляет.

Это его как громом поразило. Он растерянно глянул на него, затем мгновение потаращился на приближающегося вепря, а потом, отшвырнув карабин, побежал.

Эти его движения, а возможно, и яркий плед привлекли наконец внимание кабана: зверь прервал свой широкий шаг. По-моему, я даже видел, как его глазки сузились от восторга. Голова наклонилась, и вепрь ринулся в атаку. Я поместил перекрестие прицела на его плечо, не будучи уверенным, что пуля с мягким наконечником сможет пробить кости черепа. А пока, затаив дыхание, готовился к выстрелу. Гандермэн, словно слепой, бросился на линию огня, едва не попав под мой выстрел, который буквально в последний миг я не сделал.

Остальное походило на ночной кошмар, который никак не удается забыть. Помню, я кричал ему, чтобы он убрался к черту с линии огня. Если бы он бросился в сторону, а не бежал прямо на меня, убить кабана мне не составило бы труда. Но Карл явно оглох от паники и пер прямо ко мне, а за ним пер вепрь, только гораздо быстрее. Помню, я успел подумать, что сейчас кому-то из нас придет конец, если этот чертов дурак не уберет из моего прицела свою здоровенную тушу. Казалось идиотизмом вот так стоять с точнейшим оружием в руках, способным прострелить насквозь трех свиней в ряду, если только пуля по пути не встретит слишком много костей, и не иметь возможности им воспользоваться. Каждый раз, как только я делал шаг в сторону для верного выстрела, этот бугай кидался туда же. А добежав до меня, вместо того чтобы мчаться дальше, принялся за меня хвататься.

Я врезал ему стволом, хотя отличное ружье не заслуживало такого обращения. Не знаю, насколько сильно я его огрел и куда он отлетел после этого. Борясь с ним, я поскользнулся на снегу и упал, а когда поднял глаза, вепрь был уже почти на мне. Я еще успел перекатиться, найти винтовку, которую при падении выронил, и ухитриться выстрелить, прежде чем в меня вонзился клык. Помню мою последнюю мыль: «Глупее смерти не придумаешь...» Но, конечно, я не умер. Все еще живу, если можно так выразиться.