"На приезжих гладиаторов" - читать интересную книгу автора (Аренев Владимир)На-Фаул, главный царский советник— Я думаю, это пройдет, ваше величество. Слова, как тягучая лента, медленно выползают изо рта и обвиваются вокруг моей шеи. Царь мрачнеет, и становится понятно — без грозы не обойтись. Главное — чтоб не в меня. Или чтоб не сильно. Не до смерти. Ее высочество рыдает, полностью игнорируя всякие расспросы. Душа рвется. Знала бы она… — Ну так что же? — угрожающе спрашивает царь. «Что же?» — то же! Нужно было сделать все так, чтобы комар носа не подточил. Комар-то, может, и не подточил, а из-за дрянного грошового случая я вот здесь стою и не знаю, упадет моя голова сегодня-завтра в корзину — или нет. И все ведь продумал до мелочей, вплоть до клочка одежды этого стервеца на распиленных решетках! Будет кто спрашивать — «сбежал». «Никто и думать уже не думал, собирались послезавтра выпускать, а вот же сбежал. Следовательно, виновен». А кинулись искать концы — в воде концы. Пойди сыщи — не сыщешь. Известно ведь, в одну реку дважды не войдешь, как ни пыжься. Я отдал необходимые приказы верным людям и пошел в холодную, поговорить. Встретил он меня с насмешкою, говорил уверенно и нагло. Знал, что послезавтра освободят, обвинение было шито белыми нитками — мы оба это хорошо понимали. Будь я помудрее, не торопился бы, раздумал и рассчитал все так, чтобы он и издох там, в холодной, но тогда — сглупил, повинуясь мгновенному порыву, и состряпал слишком уж глупую зацепку. От такой отвертеться — раз плюнуть, тем паче — невиновному. Теперь нужно было либо отступиться (невозможно! после того, что он совершил — невозможно!), либо действовать смело и быстро. Но всякая месть — полмести, если тот, кому мстишь, не понимает, что происходит. Я присел и ухмыльнулся одной из своих самых паскудных ухмылочек. — Дерзишь! Думаешь, завтра тебя отпустят? Ошибаешься. Пауза. Ждет. — Ты покинешь эти стены, — я картинно обвел руками холодную, — уже сегодня. Он звякнул цепями: — Ну и что ж ты задумал, «куманек»? Ненавижу. Ненавижу, когда меня так называют. Если шуту прощаю — а что сделать, шут и шут — то этому стервецу… — Не стоит, — сказал я. — Не напрягайся. Я и так расскажу. — Конечно, — кивнул он, усмехаясь. — Тебе ведь нужно отомстить полностью. Я рассмеялся: — «Отомстить»? «Отомстить»! Да я даю тебе шанс, мальчишка! Может быть, единственный шанс в твоей засохшей, скукоженной жизнишке, которая в противном случае промелькнула бы, и никто — никто! — даже не вспомнил о тебе впоследствии. (Здесь я кривил душой. Это был его единственный шанс. Другого я не собирался ему предоставлять). Он хмыкнул, но я видел: заинтересовался. В конце концов, это великое желание каждого, единственное, настоящее, заветное, выпестованное: бессмертие. Так уж устроен человек. Знает о том, что неизбежно — рано или поздно — умрет, и именно поэтому хочет до сумасшествия, до одержимости остаться. Скажут: на то и есть религия, Бог. Правильно. Но не все верят. Ходить в церковь, исповедоваться, молиться перед трапезой — этого мало, это еще не показатель. Могут и ходить, и молиться, а в душе — там, в самой сердцевине, — не верят. Ну не могут! Тогда… По всякому тогда случается. Некий храмы жжет, кто-то пишет иконы, — а цель у всех одна-единая: сохраниться, — пускай в мазке яичного желтка, пускай в гневных словах, дурной молве — только бы сохраниться! Только бы!.. Этот тоже задумывался. Нечасто еще, возраст не тот. Но — задумывался. По лицу видно было. И в Бога этот не верил… тоже. «Вот я тебя и поддел». — Н-да, прославишься… Если, конечно, раньше не помрешь. Тебя сделают гладиатором. — А-а, — протянул он. — Не боишься? — Не боюсь, — ответил я. Ответил и почувствовал (бывает так иногда), что сделал это зря. «Не зарекайся». Стоит только возомнить себя всесильным, как обстоятельства начинают доказывать вам обратное. Обозленный этим пришедшим ощущением, наперекор ему, я повторил: — Не боюсь. Чего мне бояться? Сейчас за тобой придут, заберут в этот их… балаган — никто, ни единая душа не узнает! Сумеешь выжить после первого боя, не сломаешься — станешь известным. Вот твой шанс на бессмертие. Конечно, память людская недолговечна, как жизнь навозной мухи, — я сочувственно поцокал языком, — но что поделать?.. Ты уже не волен выбирать. Он диким зверем, спеленутым в несвободу и еще с ней не смирившимся, метнулся ко мне; лязгнули цепи. Я широко улыбнулся: — Остынь. Ярость еще пригодится тебе там, на арене. Снаружи уже ждал глашатай, «с деньгами и охранниками». Последним я велел отправляться в холодную и «принять товар», первые же взял — лишь затем, чтобы заплатить людям, стоявшим сегодня на страже. Мне эти деньги были не нужны. Мне нужно было молчание дежурных, мне нужно было, чтобы они устроили все, как следует, и оставили следы «побега». Они все сделали правильно, и не их вина, что судьба отвернулась от меня. |
|
|