"Засада" - читать интересную книгу автора (Гамильтон Дональд)

Глава 4

Это оказалось не слишком большим. Во всяком случае, не таким высоким, как монумент Вашингтону. Вообще-то говоря, эту штуку можно было спрятать в простом сельском амбаре, только при условии, что вы придумали бы способ затолкать ее внутрь. Она оказалась даже не больше тех, с которыми сейчас у нас играют на мысе Канаверал. И все же такую штуковину не станешь дарить знакомым на Четвертое июля и не принесешь домой, чтобы позабавить детишек. Но, увидев ее на хорошо охраняемой вырубке в джунглях Коста-Верде, я пришел к выводу, что она весьма впечатляет.

Она была похожа на гигантскую модель патрона 300-го калибра моего ружья. С той лишь разницей, что она не была медной. Ракету добросовестно покрыли камуфляжными узорами, чтобы с воздуха ее нельзя было заметить. Но в остальном все то же самое: такое же упитанное тело, сужающееся кверху и превращающееся в каплевидный кончик — надо полагать, боеголовку. Я внимательно ее осмотрел. В Вашингтоне меня наверняка будут донимать вопросами — ядерная она или нет. Но мне не хватало технических знаний, чтобы определить это на глаз, но, возможно, думал я, мне удастся обнаружить какую-нибудь примечательную особенность, которая многое что может сказать специалисту.

Над ней висела сетка, покрытая листьями и ветками. Чуть поодаль, на опушке джунглей, стоял грузовик — тоже в камуфляжных разводах и под маскировочной сеткой. Это был тягач-вездеход с шестью ведущими колесами и здоровенной кабиной — в таких кабинах наши водители большегрузных трейлеров ночуют на маршруте. Но вряд ли в этой кабине в настоящий момент похрапывал водила. Я заметил две длинные антенны, а сквозь раскрытую дверцу — то ли пульт управления, то ли приборную доску.

К тягачу была прилеплена длинная платформа с гнездом для стальной птички и гидравлическим подъемником. Это и впрямь была миниатюрная ракетная база. На тягаче виднелись какие-то надписи, которые я не сумел расшифровать — они были сделаны не на английском и не на испанском. Не только язык, но и алфавит был мне неизвестен. Но, даже находясь на приличном расстоянии, я недолго гадал, какой бы это язык мог быть. Впрочем, два бородача, сидящие на корточках около тягача, были явно не славянского происхождения.

— Позвольте, я взгляну? — прошептал Химинес.

Я забрал у него свой бинокль чуть раньше. Теперь я снова передал его Химинесу и стал смотреть, как он регулирует его для своего зрения. Я так и не смог понять, о чем он в этот момент думал, лежа рядом со мной в кустах. Я стал осматривать вырубку. В стратегических точках были установлены крупнокалиберные пулеметы — один из них мы миновали, когда пробирались сюда по дороге, — около остальных нервно прохаживались многочисленные часовые, нянчившие в руках скорострельные автоматы, которые, увы, отметали всякую надежду на внезапное нападение. Мы уж и так, приблизившись к колючей проволоке, использовали все имеющиеся у нас под руками маскировочные ветки.

Внезапно донесшийся издалека треск автоматных очередей дал нам понять, что ребята Химинеса все еще петляют по джунглям, уводя преследователей подальше от нас. Вооруженные люди на вырубке, как по команде, обратили взгляды в сторону выстрелов — кто мрачно, кто с беспокойством (в зависимости от темперамента каждого из них). Им было известно, что деревня подверглась нападению, и они понимали, что следующей жертвой будут они.

— Кубинцы! — прошептал Химинес. — Вон те двое у тягача. Скорее всего, это механики, посланные Кастро на подмогу своему доброму другу генералу Сантосу.

— Вместе с миленькой русской игрушкой, которая почему-то затерялась при обратной перевозке домой после американской блокады острова? Интересно, что сказал Хрущев, когда его военные бухгалтеры недосчитались одной единицы ракетно-ядерного оружия? — съязвил я. — И как это только им удалось ее сюда затащить?

— Они могли доставить ее по воде и выгрузить выше того места, где высадили вас прошлой ночью. Тут много заброшенных дорог, по которым этот тягач с группой обслуживания, вооруженной топорами и лопатами, мог бы притащить ракету сюда. Такая экспедиция отняла бы массу сил, но в принципе это возможно. Сеньор Хелм?

— Да?

— Я плохо знаком с такого рода оружием. Какова у нее дальность действия?

— Я тоже не специалист, — ответил я. — Но полагаю, она может улететь за пятьсот миль. Наш “Поларис” имеет дальность тысячу миль, и он столь мал, что его можно установить на борту подводной лодки.

— Тогда, похоже, мы ликвидировали Эль Фуэрте вовремя, — прошипел Химинес, не отрывая хмурого взгляда от ракеты. — С такой игрушкой, если она настолько опасна, он вполне мог бы шантажом заставить правительство передать ему власть в стране. Наша столица расположена меньше чем в трехстах ваших миль отсюда. Он мог бы пригрозить уничтожить город в случае отказа удовлетворить его требования. — Помолчав, полковник добавил: — Мне надо переговорить со своими информаторами в деревне. Они, должно быть, что-то знают о ней.

— Я вот что думаю, полковник, — начал я осторожно. — Мое правительство с удовольствием приняло бы к сведению известие, что с этой штучкой что-то стряслось.

Он опустил бинокль и воззрился на меня.

— Я знаю, что именно об этом вы и думаете, сеньор Хелм. Но я-то принимаю во внимание лишь то, что мое правительство ждет от меня. Теперь, когда Эль Фуэрте мертв и у революции больше нет вождя, я не убежден, что наш президент захочет ее уничтожить. Такое оружие, находясь в надежных руках, может оказаться очень полезным. — Он повел плечами. — Но мы ведем разговор о невозможных вещах. Группа охраны ракеты сейчас находится в повышенной боевой готовности. Нам не удастся застигнуть их врасплох, да к тому же мы не располагаем достаточными силами для нападения. Так что мой долг — доложить о ней правительству. Вот и все, что я могу сделать. Пошли!

Спорить было бессмысленно: условия для этого здесь были неподходящими, да и после того, как мы бы оказались в более безопасном месте, вряд ли я чего-нибудь смог бы добиться: ведь я находился в самом сердце дружественной страны, окруженный со всех сторон хорошо вооруженными частями правительственной армии. К тому же затерявшиеся в джунглях ракеты не представляют для меня особого интереса. Я сделал свою работу, и, подобно Химинесу, мне следовало доложить о выполнении задания. А в Вашингтоне и так обо всем узнают.

Мы присоединились к группе поддержки и добрались до нашего укрытия еще засветло, хотя сумерки уже начали сгущаться. Двое мужчин-бойцов специального контингента, проникшего в деревню, и женщина — та, что постарше (молодая, получив ранение, осталась с нами), дожидались нас в лесу, который был настолько густым, что, похоже, и змея не могла бы преодолеть эту зеленую стену переплетенных стволов, веток и корней. Но все же в чаще был проход, который привел нас к полянке, похожей на просторную комнату, — своего рода лесную пещеру.

Химинес занялся разводом часовых, а я подошел к женщине, которая сидела на корточках около лежащей на траве незнакомой девушки. Я знал, что это была девушка, потому что именно ради ее спасения мы и предприняли всю эту безумную операцию. Если бы я не знал этого, я, возможно, был бы иного мнения относительно пола этого существа. Есть некий предел пыток и голода, за которым вопрос о половой принадлежности теряет всякий смысл. Женщина подняла на меня глаза.

— Она немного поела, — сказала женщина по-английски. — А теперь спит. Не надо ее будить без особой надобности.

Я не стал спрашивать, откуда она так хорошо знает английский.

— Она сможет идти? — спросил я.

— Не знаю. Сюда мы ее несли на руках. Она бы изрезала ступни в кровь: мы не нашли обуви в том закутке, где ее держали. Она лежала там в грязи, вот в этих лохмотьях. Она пришла в сознание лишь ненадолго и передала написанное на деревяшке послание для вас. Но и в тот момент она не смогла и рта раскрыть. Ее очень сильно мучили, так что она не в силах говорить. — Лицо женщины потемнело от гнева. — Эль Фуэрте и его люди — сущие звери, сеньор!

— Его люди, возможно, все еще остаются зверьми, — ответил я. — Но Эль Фуэрте уже обратился в ничто. С двумя двенадцатиграммовыми дробинами в груди.

До сего момента эта мысль почему-то не особенно грела мне душу. То есть я хочу сказать, что у меня не было никакой личной причины не любить генерала Хорхе Сантоса, которого я пристрелил. Но сейчас, присев рядом с бесчувственным телом, я обрадовался, что не промахнулся.

Зрелище было не из приятных. Хотя раньше нам не доводилось встречаться, я знал, что наш специальный агент под кодовым именем Шейла довольно привлекательная женщина двадцати шести лет. Она ходила в хорошие школы. И до поступления в нашу организацию успела выйти замуж и развестись, но причины развода в ее личном деле не упоминались. Судя по ее досье, росту в ней было пять футов два дюйма, вес — сто пятнадцать фунтов, у нее были серые глаза и каштановые волосы до плеч — выбеленные и выкрашенные в золотистый цвет для задания: блондинки в этих краях встречаются редко, и их сразу примечают, а она хотела привлечь внимание генерала Сантоса и возбудить его мужское любопытство — что, по слухам, не представляло для нее труда.

По последним полученным от нее сведениям, она направилась в джунгли на джипе, которым управлял местный шофер, симпатизировавший революционерам. Она везла с собой кучу фотоаппаратов и магнитофон, изображая молодую журналистку из левого журнальчика, которая готовила статью о героях повстанческого движения. На ней были надеты яркая блузка с вызывающим вырезом и обтягивающие джинсы.

Все должно было произойти как в старой истории про Далилу и Самсона. Если бы план удался, то рано или поздно она должна была стоять возле мертвого генерала Сантоса с дымящимся большим пистолетом в руках, сжимая на груди порванную комбинацию и истерически рыдая. Подсадным правительственным агентам в деревне вменялось предотвратить слишком решительные меры ее наказания: было решено, что в возникшей после гибели Сантоса панике они тихо выведут ее из деревни и спрячут в надежном месте. Если бы все так и получилось, меня бы не вызывали и не вручили дальнобойное ружье, с помощью которого мне предстояло уложить мятежного генерала с трехсот пятидесяти метров или что-то около того...

Но все получилось иначе. К несчастью для Шейлы. Весь план полетел к черту, и мы не могли понять, по какой же причине. Но ее явно каким-то образом “раскололи” и схватили. И она явно понесла всю тяжесть наказания. Теперь, спустя полтора месяца после ее провала, от ее блузки и джинсов почти ничего не осталось — как мало что осталось и от симпатичной двадцатишестилетней женщины, которую облачили в этот наряд и отправили в джунгли Коста-Верде. Изможденная, похожая на огородное пугало, грязная фигурка в лохмотьях, лежащая передо мной на траве, весила не более восьмидесяти фунтов.

Ей отрезали чуть не все ее псевдозолотистые волосы — теперь спутанные и потемневшие, — то ли мачете, то ли стыком, как я решил, в знак унижения и позора, и изуродовали левую руку. Рука была обернута в замызганную драную тряпку — видимо, остатки то ли шелковой, то ли нейлоновой части женской одежды. Я поглядел на перевязанную руку и перевел вопросительный взгляд на смуглолицую женщину. Та пожала плечами.

— Они пытались заставить ее заговорить, назвать имена ее сообщников в деревне, сеньор.

— Она назвала?

— Стали бы мы рисковать своей жизнью, если бы она это сделала? — Я подался вперед, вознамерившись осмотреть обезображенную руку, но женщина поспешно предупредила мое движение:

— Не трогайте ее, сеньор!

— Почему?

— Ну, вы же мужчина!

Она произнесла эти слова таким тоном, точно они все объясняли, и, пожалуй, так оно и было. Я молча взглянул на нее, а она — на меня. Надо сказать, это была довольно миловидная женщина, при том, что ее красота отличалась какой-то первобытной чувственностью. Я решил, что она не особо жалует мужчин. Но в ту минуту я и сам был о них не лучшего мнения.

— Ясно, — сказал я, снял рюкзак и раскрыл его, встав на колени. — Но ей придется на секунду подавить свое естественное и оправданное отвращение к мужчинам. Не нравится мне ее рука. Я хочу сделать ей инъекцию пенициллина.

— Я сама сделаю инъекцию. Я умею. Если вы дотронетесь до нее хоть пальцем, она начнет кричать, царапаться, даже драться. Нам пришлось непросто, когда мы ее сюда несли.

— Ладно. Предоставляю ее вашим заботам. Вот одежда, которую я для нее привез. Если вам понадобится помощь, позовите.

Женщина не ответила. Весь ее вид говорил, что, когда она обратится к мужчине за помощью, этот день надо будет занести в анналы местной истории. Что ж, особенности ее психики, слава Богу, волновали меня мало.

Я оставил ей необходимое и отправился к Химинесу, который тоже пребывал в довольно мрачном расположении духа — видимо, по той причине, что не мог курить здесь свои любимые сигары без риска выдать наше убежище, или, может быть, потому, что до наших ушей все еще доносились отрывочные выстрелы со стороны гор, где его люди увлекали за собой отряд преследователей и, пытаясь спасти нам жизнь, уходили все глубже в джунгли. А может, в надвигающихся сумерках его тревожили совсем другие проблемы — например, эта ракета. Как бы там ни было, при моем приближении его маленькое смуглое лицо не озарилось светом дружелюбия.

— Как она? — спросил он сухо. Я пожал плечами.

— Боюсь, врачам и психиатрам предстоит с ней поработать. Нам только и остается, что доставить ее останки домой. Может быть, ее удастся подремонтировать. Если нет — что ж, есть у нас места, куда помещают бедолаг вроде нее. С этой проблемой нам в нашей работе очень часто приходится сталкиваться.

— Вы воспринимаете беду, приключившуюся с этой девушкой — вашей коллегой, — как-то очень спокойно. — Он говорил ледяным тоном. Его заявление не требовало ответа, поэтому я ничего не сказал. Он продолжал: — Но сегодня вы можете гордиться собой, сеньор Хелм. Вы проявили себя героем. И метким стрелком. Вы убили многих.

— Да, но только после того, как вы указывали мне направление, — ответил я. После встречи с Шейлой я и сам был в не слишком хорошем настроении.

Он глубоко вздохнул.

— Это верно. Я вам помогал.

— Вы скорбите по Сантосу, полковник?

— Ох! Эль Фуэрте был сукин сын! Но вот его люди... Вы видели, как они наступали, сеньор? Их вождь погиб, но тут же в их рядах появлялись новые командиры. Мы убивали их, но они все возникали и возникали, с оружием в руках... Президент Авила казнит их всех как бунтовщиков и бандитов. В этой стране, знаете ли, бунтовщик — это всегда бандит. А Эль Фуэрте был самым отъявленным бандитом. Но, знаете, бывает, что я вдруг ловлю себя на мысли: ведь это мои соотечественники — да, даже те, кто так зверски измучил вашу женщину-агента. В конце концов, ведь она пришла к ним, чтобы обмануть и убить. Их спровоцировали, сеньор. Может быть, когда-нибудь они найдут себе вождя, достойного их. А пока... — он скорчил гримасу. — Пока я помогаю гринго убивать их с расстояния в пятьсот метров. Простите меня, я не хотел вас оскорбить. Но не люблю смотреть, как умирают отважные люди, — он замялся. — Окажите мне услугу, сеньор Хелм.

— Считайте, что уже оказал.

— Ваше ружье. С оптическим прицелом. Не сомневаюсь, что нашему президенту будет любопытно взглянуть на ружье, из которого был убит Эль Фуэрте с расстояния полкилометра. Можно мне взять это ружье и отвезти ему?

— Конечно, — ответил я. В конце концов, это ружье — собственность правительства. И мне оно было больше ни к чему. К тому же я был уверен, что такой подарок только сцементирует наши двусторонние отношения и будет воспринят в Вашингтоне с одобрением. — Конечно. Можете взять. Но с одним условием.

— С каким?

— Что либо вы, либо кто-то из ваших солдат понесет эту дрыну на себе. У меня уж и так от него спина чуть не онемела.

Он коротко рассмеялся. Мы опять были друзьями — во всяком случае, хорошими приятелями, как то и должно случиться, принимая во внимание существенную разницу в нашей жизненной философии.

— Вы Muy hombre, сеньор Хелм. Если у нас с вами возникло какое-то недопонимание, я приношу свои извинения. Вы настоящий мужчина.

— Спокойной ночи, полковник. Жаль, что вы не научились стрелять, будучи младшим офицером. Думаю, в противном случае вы стали бы блестящим генералом.

Утром все было тихо. Мы спустились с гор, неся Шейлу на спешно сделанных носилках, поскольку она была не в силах передвигаться самостоятельно. К вечеру, без приключений, мы добрались до реки. С наступлением темноты за нами приплыла лодка, и мы отправились к ожидающему нас кораблю в море близ устья.

Это была во всех отношениях образцовая операция, подумал я. Два дня спустя в Вашингтоне я понял, что ошибся.