"Гурман. Воспитание вкуса" - читать интересную книгу автора (Ульрих Антон)

Глава вторая ЕГО ОТЕЦ

Обычно после родов внешность женщины меняется к худшему, но Летиция оставалась все такой же изящной, грациозной и красивой, какой и была, лишь только бедра немного округлились. А вот маркиз сильно изменился, и не только внешне, но и внутренне. Так как супруга почти все свое время уделяла ребенку, Жорж, предоставленный самому себе, стал все больше предаваться забавам и утехам сомнительного свойства.

Вначале маркиз де Ланж увлекся вполне невинным для того времени занятием всякого молодого аристократа, а именно охотой. Он часто вскакивал на рассвете, когда солнце только-только поднималось над виноградниками, одевался с помощью старого камердинера и выбегал во двор замка, где его уже ждала оседланная лошадь, свора лающих и путающихся под ногами гончих, заспанные загонщики и ухмыляющийся рыжий Мясник, в любое время года одетый в кожаную куртку цвета ржавчины, кожаные штаны и подкованные сапоги, высекавшие искры из городской мостовой. Кавалькада во главе с маркизом уносилась прочь от пеленок, нянек, докторов и хозяйства. Уносилась в поля, где можно раздольно промчаться по крестьянскому посеву мимо сгорбленного трудом поселянина, заломившего шапку перед интендантом. Уносилась в леса, где лесник еще вчера присмотрел семью дикого кабана, которого гончие уже почуяли и взяли след, а лошадь, грациозно огибая деревья, ускоряла свой бег, словно чувствуя возбуждение седока, предвкушавшего кровавое побоище.

С охоты Жорж возвращался поздно. Он на цыпочках пробирался в спальню супруги и склонялся над роскошной колыбелью с балдахином и золотыми кисточками по краям, стоявшей около огромной кровати. Там, в колыбели, весь в кружевах и нежнейшем шелке, спал малютка сын. Де Ланж бережно брал сына на руки, и тот, будто чуя отца, немедленно просыпался и серьезно глядел своими нежно-голубыми глазенками на Жоржа. Удивительно, но Антуан никогда при этом не плакал, словно боясь разбудить мать. Это были самые прекрасные минуты в жизни маркиза. Минуты первого общения отца и сына, по-настоящему мужского общения.

Именно такими и были первые воспоминания Антуана об отце. Маркиз вспоминался ему бледным из-за неясного лунного света, проникавшего в спальню из узкого окна, с липкими потными волосами. От одежды де Ланжа одуряюще пахло порохом, конским потом, собаками, костром, лесными ароматами, свежим мясом и кровью убитого животного. От этих разнообразных запахов, теперь навсегда связанных в сознании ребенка с настоящим мужским ароматом, у Антуана начинала слегка кружиться голова, и он смешно морщил свой маленький носик.

Отец раскрывал рот, легонько дул Антуану в лицо, и ребенок начинал тихо смеяться.

Со временем де Ланж стал собирать в замке соседних молодых дворян, таких же страстных охотников. Кавалькада в иные дни, особенно когда лесник заранее уведомлял хозяина об обнаруженном им олене-трехлетке, насчитывала до пятидесяти человек. Все они составляли как бы маленький Версаль, круг приближенных к представителю короля особ. В такие дни внутренний двор родового замка Мортиньяков едва вмещал охотников, их коней, свору собак, слуг, загонщиков и просто любопытных, собиравшихся посмотреть на великолепный выезд интенданта.

Летиция в сопровождении нянек выносила тщательно закутанного Антуана на балкон, откуда он, сидя на руках у матери, с любопытством наблюдал своими круглыми и синими, как небо в солнечный летний день, глазами за сборами отца. Охотники грубо перешучивались, как это обычно бывает, когда собирается компания мужчин для чисто мужского развлечения, кони ржали, толкая друг друга лоснящимися боками, собаки поминутно грызлись, нервно принюхиваясь к воздуху в ожидании гона, слуги маркиза в парчовых ливреях ловко разносили между охотниками подносы с бокалами, с невозмутимыми лицами лавируя среди толпы. Наконец к гостям выходил сам Жорж де Ланж. За ним неотступно следовал Люка Мясник, возвышавшийся над гостями почти на голову. Старый камердинер тут же подносил маркизу бокал вина. Жорж поднимал бокал в сторону Летиции, как бы провозглашая тост, выпивал вино и с нетерпением смотрел на супругу. Летиция взмахивала платком, объявляя начало охоты. Главный загонщик громко дул в охотничий рог, все садились на коней и выезжали из замка. В эти минуты поднимался такой страшный шум, что Летиция, боясь за ушки маленького Антуана, сразу же уносила его прочь с балкона.

Вскоре после рождения ребенка у супругов появилась мысль о возвращении в Версаль. Мысль, поданная Летицией, сидевшей тихим вечером перед камином с шитьем на коленях, заключавшаяся в получении максимального дохода от интендантства, привела маркиза, который играл с малюткой на брошенной на пол шкуре медведя, в полный восторг.

– А собственно говоря, ma cherie, что мне делать в этом интендантстве? – отвлекаясь от забавы, спросил Жорж. – Всю работу выполняет старина Фронтен. Правда, ему теперь придется немного попотеть, раз мы решили выжать из этих виноградников хотя бы миллиона два.

– Думаю, mon amour, тебе надо присмотреться к наместнику, – как бы вскользь посоветовала, не отрываясь от вышивания, Летиция.

– Ты думаешь, дядюшка Фронтен меня обманывает? – всполошился маркиз.

Антуан, сидевший на шкуре медведя перед камином и внимательно слушавший разговор родителей, заскучал и, чтобы развлечься, ухватил что есть сил своими маленькими ручками маркиза за палец. Его миниатюрные ноготки, словно бритвы, вонзились в кожу. Из ранок брызнула кровь, маркиз взвыл, пытаясь выдернуть палец, но сын держался за него крепко, весело смеясь шутке. Кровь потекла между пальчиками ребенка по маленьким ладошкам, нежным и розовым, устремляясь вниз к локотку и вырисовывая на ручке Антуана алую дорожку.

– Посмотри, ma cherie, он радуется виду крови! – в изумлении воскликнул де Ланж, разглядывая сына. – Антуан будет главнокомандующим, я уверен. Ему, несомненно, светит карьера маршала.

Маркиза с интересом посмотрела на сына и улыбнулась тому, о чем вспомнила совсем недавно, когда перебирала в памяти во время нудного однообразного баюканья ребенка свое генеалогическое древо. Папа Римский Климент VII, один из Медичи, тоже имел склонность питаться одним лишь воздухом и так же, как Антуан, питал слабость к виду крови и любованию мучениями другого человека, для чего, собственно, и придумал священную инквизицию.

На следующий день Антуан сделал удивительное открытие относительно святой католической церкви. Мальчик, уже не раз бывавший с отцом на воскресной мессе, которую Жорж де Ланж, представитель короля в Бордо, обязан был удостаивать присутствием, часто слышал в церкви слова о душе, имевшейся у каждого живого существа. Слова эти возбуждали любопытство маленького Антуана, желавшего лично увидеть эту душу. И вот, выйдя ранним утром во внутренний двор замка, окутанный голубоватой туманной дымкой, мальчик принялся наблюдать за выводком кошки, жившей при замке на кухне и ловящей долгими ночами мышей. Маленькие котята, шустрые мохнатые комочки, играли и резвились в утренних солнечных лучах, пробивавшихся сквозь дымку тумана. Неожиданно во двор въехала телега с дровами. Котята бросились врассыпную. Но один из них, маленький глупыш, заигрался с гусиным пером и не успел вовремя отскочить в сторону, огромное колесо проехалось по нему, вмяв слабое тельце в мощеный двор замка. Это была первая смерть, увиденная Антуаном. Мальчик тотчас же подскочил к лежащему неподвижно котенку, встал перед ним на колени и стал пристально разглядывать мятый, перепачканный в крови пушистый комочек в надежде увидеть отлетающую душу. Но к величайшему разочарованию Антуана, ничего, хотя бы отдаленно напоминавшего душу, из котенка не вылетело. Поразмыслив над этим, маленький маркиз сделал вывод о том, что верить тому, о чем говорят в церкви, вовсе не обязательно.

Как и задумала Летиция, маркиз де Ланж на следующий день отправился в сопровождении своего неизменного телохранителя и адъютанта Люки Мясника в интендантство, где, к ужасу дядюшки Фронтена, потребовал полного отчета о том, как ведутся дела, собираются налоги и государственные сборы, а главное, насколько хорошо наместник печется о его, де Ланжа, интересах. Старик Фронтен, заикаясь и потея, начал лепетать что-то о сложной системе учета, когда Жорж наугад спросил его:

– А как у тебя собирается талья? Живо покажи-ка!

Тальей назывался поземельный налог, и собирался он раз в полгода.

Дядюшка Фронтен замялся, что послужило поводом для подозрений и дальнейших расспросов со стороны маркиза.

– Так как собирается талья? Ну, я жду.

Мясник медленно подошел к дрожащему наместнику и, схватив его за ворот мятого, будто жеванного коровой, жилета, слегка приподнял над полом, пока де Ланж топал ногами в изящных сапогах, бранясь ничуть не хуже марсельского моряка. Любопытные служители столпились в дверях, с радостью глядя, как их грозный начальник получает по заслугам.

Закончив, маркиз подошел к висевшему на руках Мясника старику и залепил ему оплеуху, после чего приказал столпившимся в дверях найти и принести в кабинет кресло получше. Когда кресло было внесено и установлено перед столом, за который Мясник усадил несчастного Фронтена, Жорж изящно сел в кресло и повторил свою просьбу показать ему записи последних сборов поземельного налога.

Через час, выслушав подробнейший доклад о талье, подушном налоге «капитации» и соляном налоге, маркиз объявил наместнику, что с сегодняшнего дня его доля должна быть увеличена вдвое. При этом налоги, поставляемые в казну, не должны уменьшаться.

Наместник возразил было, что налоги и так с трудом собираются.

– Не волнуйся, дядюшка Фронтен, – похлопал своей огромной лапищей по сутулому плечу наместника Мясник. – Я тебе помогу. Налоги будут собираться.

Рыжий Люка, по прозвищу Мясник, верный пес маркиза, обязанный ему жизнью, напомнил своему хозяину о том, что тот потребовал личного участия во всех решениях городского суда по поводу казни преступников. Мстительный Мясник направил интерес Жоржа к новым сомнительным удовольствиям, желая при этом поквитаться с судьей, чуть было не лишившим его жизни.

С того времени, когда карета с супругами де Ланж впервые въехала на городскую площадь, в Бордо не совершилось ни одной казни. Огромное количество преступников переполняло камеры тюрем. Конечно, когда родился Антуан, благородный интендант Бордо объявил о всеобщей амнистии, но с тех пор тюрьмы вновь наполнились преступниками. Самая большая тюрьма, стоявшая в некотором отдалении от города, уже не могла вместить в себя ни одного нового заключенного, поэтому судья предпочитал просто отпускать пойманных преступников, предварительно выпоров их на заднем дворе суда. Так как государство в лице старого подслеповатого судьи совершенно не утруждало себя заботой о тысячах, ожидавших рассмотрения дела или решения суда, то у тюрьмы каждое утро еще до восхода солнца выстраивалась огромная очередь из родственников и друзей заключенных, которые держали в руках узелки с едой и вещами.

Приход маркиза в судебную палату вызвал не меньший переполох, чем в ведомстве дядюшки Фронтена. Пока конвоиры в тюремной карете спешно везли в суд первый десяток заключенных, маркиз имел долгую беседу с судьей, взволнованным и постоянно поправлявшим нервным движением изъеденный молью парик. При этом де Ланж вел себя в кабинете судьи, как хозяин, сидел в кресле развалясь и требовал кофе, а за спиной стоял нагло ухмыляющийся Люка Мясник в своей неизменной куртке цвета ржавчины.

С арестантами Жорж поступил круто, но, по его мнению, весьма справедливо. Ведь несчастные уже больше года томились в ожидании судебного разбирательства, поэтому смертная казнь, которую назначил всем маркиз, должна стать для них своеобразным освобождением. Лишь одного помиловал интендант Бордо, заменив последнему из десяти привезенных, бывшему подмастерью кузнеца, арестованному по обвинению булочницы в изнасиловании ее и двух ее дочерей, смертную казнь на публичное покаяние у позорного столба.

– Эту булочницу я знаю как облупленную, – наклонившись к уху де Ланжа, зашептал Мясник. – Она, бывшая шлюха из борделя, ныне благородным делом занялась. Женила на себе старого булочника с Цветочной улицы, своего постоянного клиента, и прибрала к рукам его лавочку. Но старого дела не забывает. К ней частенько мужики захаживают. И дочки ее такие же потаскухи, как и их мамаша. Так что парень не виноват. Видать, булочница решила с него побольше содрать за свои услуги. Эй, парень, – обратился он к подмастерью кузнеца. – Их сиятельство желают знать, ходил ты к бывшей шлюхе Мадлен, а ныне булочнице мадам Ренуар, со злым умыслом или просто за деньги?

– За деньги, – грустно отвечал подмастерье.

– Хорошо, – объявил маркиз. – Я прощаю тебя! Покаешься у столба – и свободен. И больше не блуди. А булочницу и ее дочек, что ввели суд в заблуждение, приказываю арестовать!

– Ах, как справедливо! – подхватил подхалим-судья и тут же распорядился об аресте.

Де Ланжу очень понравилась новая игра, в которой он единолично распоряжался, словно сам Господь Бог, судьбами и жизнями. Всю дорогу в замок он рассуждал с Мясником о справедливости и беспристрастности судебного разбирательства.

Известие о скорой публичной казни мгновенно облетело тихий город, взбудоражив его и вырвав из провинциальной спячки. Казней, как уже говорилось выше, в провинции Бордо не совершалось уже больше полутора лет, а потому обыватели с нетерпением ждали излюбленного представления, тем более что казнить, согласно слухам, должны сразу десять человек.

Вскоре слухи были подкреплены действиями плотника, который с двумя подручными начал по распоряжению судьи спешно сколачивать на главной площади новый помост вместо старого, изъеденного за год простоя непогодой и жучками-короедами, а оттого потерявшего презентабельный вид.

Наконец настало долгожданное воскресенье. Горожане, одетые в свои лучшие наряды, с раннего утра поспешили на площадь, дабы занять места.

Жорж решил взять маленького Антуана на казнь. Летиция была не против. Она сочла, что мальчику будет интересно понаблюдать за подобным действом. И вот на площадь въехала карета с гербом Мортиньяков на дверце, запряженная четверкой лошадей с двумя лакеями в ливреях на запятках. Следом за каретой на площадь въехал на огромном кауром коне Люка Мясник, по своему обыкновению ухмыляющийся. Слуги помогли маркизе и няньке с маленьким Антуаном на руках выйти из кареты. Следом показался сам маркиз. Де Ланж был одет по последней моде французского двора: в бирюзовый камзол с огромным жабо, узкие панталоны с агатовыми застежками под коленями и широкую шляпу, которую украшало изящное страусиное перо. Несмотря на холеный вид, его внешность сильно изменилась с момента первого появления на площади. Маркиз был уже не юношей, но мужем. Отцом ребенка и представителем монарха в провинции, о чем говорили его достойные жесты и горделивая, уверенная походка. Бесконечные охотничьи забавы обветрили лицо Жоржа, маркиз заматерел, его худое прежде тело обросло мясом и мышцами. Высокий, раньше он был похож на стручок, неокрепший дубок, который теперь подрос под благодатным солнцем Бордо, покрылся крепкой коркой, достаточной для того, чтобы его уже не могли изъесть мелкие проблемы юношества.

Народ встретил своего правителя восторженными криками. В этот ясный солнечный день все жаждали крови. Жители мирной французской провинции превратились в кровожадных римских граждан, с нетерпением ожидавших начала гладиаторских боев. В передних рядах восседали на специально поставленных скамейках местные патриции: глава городского магистрата, судья, аббат, дворяне. Маркиз уселся в самом центре первого ряда, рядом расположились Летиция и нянька с Антуаном на руках, который глядел вокруг круглыми от любопытства глазенками.

Старый грузный палач неторопливо взошел на эшафот. Его помощник шел позади, неся на вытянутых руках огромный, остро отточенный топор. С того дня, когда судья вызвал палача к себе и сообщил, что в ближайшее воскресенье состоится казнь сразу десяти человек, тот вместе с помощником постоянно точил заржавевший в бездействии рабочий инструмент, доведя его до такого совершенства, что брошенный в воздух шелковый платок топор рассекал без усилий.

Палач опустил топор на плаху и посмотрел на судью. Тот, в свою очередь, повернулся к маркизу. Наступила полная тишина. Все замерли, ожидая начала казни.

– Приступайте, – негромко распорядился де Ланж.

Приговоренных, загодя привезенных на площадь, вывели из закрытой тюремной кареты и гуськом повели сквозь частый строй солдат к эшафоту. Обыватели зашумели, шепотом обсуждая каждого несчастного. Первым шел подмастерье кузнеца. Он уже знал, что его помилуют, но боялся, как бы интендант не передумал, а потому задрожал при виде палача и полукруглого топора, воткнутого в деревянную плаху.

За подмастерьем кузнеца шел Пьер Лами, известный убийца. Сразу после амнистии и освобождения Пьер Лами, пешком добиравшийся в Париж к своим дружкам, ворвался ночью в лесную сторожку, одиноко стоявшую вдали от населенных пунктов, и целую неделю измывался над семьей лесника самым изуверским образом. Обыватели в ужасе передавали друг другу, как он, едва войдя в дом, сразу убил ударом дубины по голове отца семейства, затем запер дверь и потребовал у помешавшейся от страха жены ужин. Поев, Пьер Лами сначала изнасиловал, а затем задушил жену лесника, продолжая при этом совершать с ней половой акт. Оставив в живых двоих сыновей десяти и двенадцати лет, изверг заставлял их всю неделю прислуживать себе, периодически насилуя одного из братьев на глазах у другого.

Этого приговоренного публике было совершенно не жалко, в отличие от шедшего к эшафоту третьим молодого человека, которого звали Эжен Люкнер. Эжен был начинающим поэтом, сыном известного в городе семейства Люкнер. Отец Эжена, адвокат, пробившийся из самых низов, всю жизнь создавал себе практику, ежедневно конкурируя с соперниками по цеху, и желал, чтобы сын пошел по его стопам. Эжен же хотел иной участи. Романтичный юноша имел несчастье влюбиться в дочь другого адвоката, мастера Крюшо, как его называли в адвокатском цехе Бордо, ярого соперника отца Люкнера. Мастеру Крюшо адвокатская контора досталась по наследству, поэтому он считал себя кем-то вроде адвокатского аристократа, а Люкнера – плебейской пылью адвокатуры. Естественно, ни один из отцов никогда бы не согласился на свадьбу детей. Тем не менее Эжен не терял надежду, ежедневно посылая возлюбленной пламенные стихи собственного сочинения. Редкая юная девушка способна устоять против такого напора, поэтому дочь Крюшо вскоре согласилась на предложение Эжена бежать с ним, дабы тайно обвенчаться, а после поставить родителей перед свершившимся фактом. Но хитрый Крюшо, внимательно следивший за развитием событий любовной драмы, узнал о готовящемся побеге и стал расставлять на ночь вокруг дома слуг с ружьями. Слугам надлежало отпугнуть выстрелами в воздух юного поэта и навсегда отвадить его от семейства Крюшо. К сожалению, случилось несчастье. Один из слуг заметил влюбленных, когда юная девушка уже вылезала из окна своей спальни, готовая прыгнуть в объятия Эжена. Согласно приказу, слуга выстрелил в воздух, но попал в дочь. Та рухнула прямо в руки возлюбленному, заливая его кровью. Эжен пытался закрыть руками страшную рану, зиявшую прямо посреди груди девушки, но было уже бесполезно. Такую картину и застал проснувшийся от выстрела и выбежавший в сад адвокат Крюшо.

Слуга, убивший девушку, шел четвертым, следом за Эженом Люкнером, на которого в толпе многие показывали пальцами, а старики учили молодых: «Вот к чему приводит стихоплетство».

Пятый приговоренный к обезглавливанию оказался дезертиром по прозвищу Жан-солдат. Имени его на допросе выяснить так и не удалось, хотя судья дважды назначал наказание плетьми, но Жан-солдат держался крепко. Каким образом он оказался в Бордо и почему скрывался в виноградниках, этого выяснить также не удалось. Вообще-то за подобное правонарушение Жана-солдата должны были как бродягу высечь разок и отпустить на все четыре стороны, но он, широкий в плечах и обладавший недюжинной силой, при аресте оказал яростное сопротивление и ударом кулака разнес одному из жандармов голову. На лице Жана-солдата до сих пор сохранились страшные следы от ударов прикладами. Это жандармы, уже повалив его на землю, долго избивали его ружьями, мстя за своего товарища. Правда, вид у Жана-солдата от этого не казался сломленным, наоборот, приговоренный шел с высоко поднятой головой.

Шестым несчастным был спутник Жана-солдата, жалкий попрошайка, на свою беду оказавшийся рядом в момент ареста. Судья обвинил его в соучастии убийству, а де Ланж приговорил к казни из солидарности с Жаном-солдатом.

О седьмом, восьмом и девятом любопытная публика ничего не знала и даже ни разу не слышала их имен, а вот десятого, идущего к эшафоту, знал каждый мальчишка в городе. Да и во всей провинции гремело имя смелого контрабандиста Марата Бенона, или Одноглазого Валета. Правый глаз Марату, по его же словам, выбили английские пираты во время стычки где-то около Карибских островов. Поплавав по морям, Одноглазый Валет, видимо устав от приключений, обосновался в Бордо, купил небольшой домик и, как говорят моряки, осел на суше. Однако не таков был характер этого человека, чтобы вот так окончить свои дни в спокойном, безмятежном существовании. Вскоре люди стали поговаривать, что Одноглазый Валет начал приторговывать контрабандной солью. В то время во Франции люди обязаны были закупать соль только у государства. Государственная соль была дорогой и дурного качества: серая, грязная и сырая, совсем не то что соль, предлагаемая контрабандистами. Одноглазый Валет поставил незаконные поставки соли на широкую ногу, обеспечивая всю провинцию. Когда его поймали, многие малоимущие плакали, так как контрабандист иной раз давал им соль практически задаром.

Когда все десять несчастных выстроились один за другим перед эшафотом, начальник конвоя подтолкнул подмастерье кузнеца к помощнику палача. Тот сверху принял парня, подтащил к плахе и, не срывая рубаху, ловко опустил голову под топор. Стоящий на краю эшафота судейский чиновник громко зачитал обвинения против подмастерья, затем объявил об их снятии и громко выкрикнул, что, по милости интенданта и представителя Его величества Людовика XVI маркиза Жоржа де Ланжа-Мортиньяка, приговоренному даруется жизнь. Дрожащего от возбуждения подмастерье отвели и приковали к позорному столбу, с которого ему до мельчайших подробностей была видна казнь других приговоренных.

Следующей на плахе оказалась голова убийцы и насильника Пьера Лами. Чиновник быстро перечислил все злодеяния, совершенные им, помощник разорвал рубаху, палач высоко взмахнул топором, и шейные позвонки с хрустом переломились под тяжелым лезвием. Народ разом выдохнул, с ужасом и любопытством глядя на жуткую казнь. Во все стороны брызнула густая бурая кровь. Видимо, сказалось долгое отсутствие практики, потому что палач не сумел с первого раза перерубить шею несчастного. Голова продолжала болтаться на мертвом теле, свесившись с плахи и повиснув на сухожилиях и лоскутах кожи. Остекленевшие глаза страшно округлились, глядя пустым взором на любопытных обывателей. Вторым ударом палач отсек-таки уже мертвому Пьеру Лами голову.

Следующим за Лами на плаху лег головой поэт Эжен Люкнер. После произнесения приговора судейский чиновник бросил быстрый взгляд на маркиза, но тот не сделал ни одного знака, беседуя о чем-то с почтительно нагнувшимся Мясником. Слушавшая разговор мужчин, Летиция согласно кивала головой. Лишь маленький Антуан с интересом переводил взгляд своих синих глаз с чиновника на палача и на жертву.

Публика зашушукалась. Ведь были известны случаи, когда привлекательный вид приговоренного в самом конце заставлял интендантов остановить казнь и назначить доследование. Однако для поэта чуда не произошло, и в следующее мгновение палач уже гордо показал ахнувшему народу поднятую за волосы ловко отрубленную голову влюбленного. Последнее, что видел Эжен, были огромные синие глаза маленького сына маркиза де Ланжа, с интересом наблюдавшего за тем, как ловко палач отделяет голову от тела. Следом за головой Эжена в корзину полетела голова верного слуги мастера Крюшо. И так со следующими шестью приговоренными.

Все изменилось, когда на эшафот ввели Одноглазого Валета. Судейский чиновник уже сорванным голосом зачитал обвинительный приговор Марату Бенону по прозвищу Одноглазый Валет. Помощник палача привычно уложил приговоренного на плаху и разорвал на нем линялую застиранную рубаху.

– Именем короля, приказываю остановиться! – эффектно объявил де Ланж.

Все посмотрели на маркиза, чье белое страусиное перо, воткнутое в ленту на тулье шляпы, можно было разглядеть отовсюду. Старый судья что-то горячо зашептал в его ухо, но Жорж лишь коротко отмахнулся и, ласково улыбнувшись смотревшему на него во все глаза маленькому Антуану, сказал:

– Казнь отменяется. Дело отправляется на доследование.

Одноглазого Марата, все еще не верящего в свое спасение, подхватили конвоиры и под руки спустили с эшафота. Народ, на глазах которого только что свершилось чудо дарования жизни, ликовал, восхваляя добродетель маркиза.

Антуан, сидя на руках у няньки, сделал для себя очень важный вывод, что его отец важная персона, раз ему все подчиняются. Вообще же, как и предполагала Летиция, зрелище казни произвело на полуторагодовалого малыша огромное впечатление. Во время отрубания голов он, в отличие от многих обывателей, не охал, не прикрывал глаза, а лишь сильно морщил носик, особенно когда отрубили голову попрошайке. Вид крови нисколько не испугал маленького Антуана. Наоборот, он почувствовал сильное возбуждение и даже удовольствие, глядя, как преступникам рубят головы. Это чувство было сродни тому, что мы ощущаем, когда видим давно знакомый ландшафт или слышим ранее горячо любимую мелодию, с которой у нас связаны самые приятные воспоминания. Наслаждение и легкая грусть охватывают нас в такие минуты. Точно такие же ощущения возникли у малыша, когда первая голова слетела из-под топора палача с плеч приговоренного.

В дальнейшем, через несколько лет, видя отлаженную механическую работу гильотины, Антуан стал испытывать ностальгию по ручной работе палача. В гильотине, по его мнению, не хватало утонченного человеческого общения жертвы и палача. Мальчик чувствовал, что в последний миг между ними возникал подсознательный диалог, в котором палач просил прощения, а жертва прощала его.

К тому же, по мнению Антуана, в отрубании головы гильотиной не хватало вкуса и торжественности. Возможно, это происходило из-за того, что деятельность палача свелась к минимуму, к умелому обращению со станком по механическому обрезанию голов. С каким упоением смотрел сын маркиза на первую казнь, неудачную попытку палача после долгого перерыва одним ударом отрубить голову убийце Пьеру Лами. Именно тогда он понял, сколько сил и ловкости надо, чтобы лишить человека жизни.

Публичная казнь завершилась, карета с семьей маркиза де Ланжа уехала в родовой замок, публика разошлась, тела казненных убрали, и лишь подмастерье кузнеца одиноко остался стоять на площади, прикованный к позорному столбу. Когда поздним вечером судебный чиновник вместе с караульным пришли освобождать его, они обнаружили, что несчастный парень сошел с ума. Его разум не вынес мысли об изменении наказания, а также страшной картины казни, виденной им во всех подробностях.