"Гурман. Воспитание вкуса" - читать интересную книгу автора (Ульрих Антон)

Глава первая ЕГО ПАРИЖ

Маркиз Антуан де Ланж и Люка по прозвищу Мясник прибыли в Париж поздней осенью 1792 года. Город, и в солнечные дни в ту пору поражавший приезжих своей серостью и мрачноватыми красками улиц, ныне показался Антуану настолько грязным и невзрачным, что его покоробила даже сама мысль о том, чтобы оставаться в Париже более чем на время, необходимое для того, чтобы забрать возлюбленную и вместе с ней пуститься в далекое путешествие в благословенную Италию. Именно это и было у них задумано уже давно, но обстоятельства мешали Антуану исполнить намеченное: сначала гибель отца, маркиза Жоржа де Ланжа, затем болезнь матери и скорый отъезд в Бордо. Теперь же, по мнению Антуана, ничто не мешало ему исполнить намеченный план. Даже отсутствие денег не смущало маленького маркиза, ведь добрались же они с Мясником до Парижа без них, а также безо всякой поклажи. Правда, в дороге пришлось продать лошадь, но Антуан, несмотря на трудности пешего пути, добрался до Парижа, потому что в нем жила единственная живая душа, которую он любил. Не останавливаясь ни на минуту, он отправился прямо во дворец бывшего главного хранителя королевского парика. Шагая по улицам Парижа, Антуан удивленно оглядывался. Особенно его поразили те изменения, которые произошли в милом его сердцу Сен-Жерменском предместье. Казалось, что по некогда великолепнейшему ансамблю дворцов аристократов и особняков зажиточных миллионеров-буржуа пронесся ураган, сметая на своем пути прекрасные сады и парки, унося яркость красок с фасадов и воду из искусно бьющих фонтанов, а также забирая с собой в далекие-далекие края лучшее, что было в предместье, да и во всей Франции, – ее жителей, утонченнейших, умнейших обладателей тонкого вкуса самой высокой пробы, аристократов, ведущих свое генеалогическое древо еще от ближайшего окружения легендарного Карла I, прозванного Лысым.

Наконец Антуан с Мясником остановились около знакомых ворот из чугунной решетки с некогда позолоченными вензелями, вычурно выкованными прямо посередине ворот и воспроизводящими родовой герб. Мостовая вокруг была усыпана газетными обрывками, которые осенний ветер без устали гонял по улице словно шалопай-мальчишка, закручивая в вихре вместе с опавшими листьями грязно-бурого цвета. Никогда еще Антуану не приходилось видеть в предместье подобную оскорбительную для каждого аристократа неряшливость и нерадивость дворников. Однако же у него не было времени останавливаться и удивляться подобным переменам. Люка уже толкал закрытые ворота, боясь, как бы проходящий мимо революционный патруль не схватил бы его и не увел на принудительный армейский набор в ближайшую городскую секцию. Франция находилась в состоянии войны, поэтому босяцкая Парижская коммуна, пытаясь защитить себя, собирала по улицам бродяг и прочий сброд, давала им минимальное обмундирование и отправляла на фронт. Тех же, кто не желал воевать по различным соображениям, расстреливали. Об этом ужасном правиле, а также многих других декретах коммуны Люка узнал, общаясь накануне ночью на привале около Южной заставы Парижа с другими беглецами, так или иначе оказавшимися на окраине. В отличие от Антуана и его верного Мясника все стремились прочь из революционного города, рассказывая при этом такие ужасы о столичной жизни, что Люка даже не поверил им и уж тем более не стал пересказывать услышанное маленькому господину.

Ворота оказались закрытыми. Тогда Люка и Антуан, не долго думая, ловко перелезли через чугунную решетку и почти бегом устремились через густые заросли некогда роскошной аллеи к дворцу.

– Скорее, Люка, скорее, – подгонял Антуан отставшего Мясника, стремясь как можно быстрее попасть к возлюбленной.

Люка отстал, потому что, проникнув внутрь ограды, стал по привычке озираться кругом, ища засаду или иной подвох со стороны незримых недругов. Антуана тоже настораживало запустение и дикость некогда ухоженного парка и тишина аллеи, по которой они бежали. Нигде не было видно слуг, около деревьев валялись сломанные статуи, сияя и блестя в грязи плавными изгибами белесых боков.

Подойдя к двустворчатым дверям дворца, Антуан в недоумении остановился. Двери оказались заколоченными крест-накрест досками, причем изнутри. Не долго думая, Люка подошел к дверям, взялся своими огромными руками в черных перчатках за ручки и с силой надавил, раскрывая их в разные стороны, словно Геракл, разрывающий пасть Нубийскому льву. Двери затрещали, из досок полетели щепки, на покрасневшие от натуги лицо и шею Мясника сверху посыпалась белая штукатурка. Люка со всей силы рванул двери на себя, вырывая из досок гвозди и ломая косяк. Обе створки дверей разлетелись настежь, скидывая сдерживающие их доски – такова была мощь и сила искалеченных рук Мясника, который отступил назад, пропуская внутрь дворца маленького господина.

Антуан настороженно перешагнул порог, отмечая про себя удивительное количество пыли на мраморном полу.

Люка, словно прочитав его мысли, шепотом сказал:

– Да, похоже, здесь не убирались с начала революции. Эй! – крикнул он в пустоту дворца. – Есть кто живой?

Эхо пронеслось по сводам залов дворца бывшего главного хранителя королевского парика, отскакивая от голых стен с влажными разводами грибковой плесени.

– Похоже, здесь никого нет, – медленно произнес Антуан, бредя по дворцу и чутко прислушиваясь к тишине, ловя хоть какой-то посторонний звук.

– Да, – согласился с ним Люка, держа наготове арбалет.

Обойдя бесчисленную анфиладу залов, они вышли на кухню, расположенную около задней двери дворца, и неожиданно наткнулись на следы пребывания человека. Кухня была не такой отсыревшей в отличие от остальных комнат, к тому же на печной плите стоял медный кофейник, вычищенный до блеска и наполовину заполненный водой, а в углу ютился топчан со сложенными у изголовья одеялом и маленькой атласной подушечкой. Увидев подушечку, Антуан в волнении подошел к топчану и провел ладонью, ожидая почувствовать на нем остатки тепла человеческого тела. Он прекрасно помнил эту подушечку. Анна имела обыкновение, сидя около камина, подкладывать ее под себя. Это была ее любимая алая подушечка для каминных вечеров, как Анна называла совместное с Антуаном времяпрепровождение у огня.

– Здесь только что кто-то был, – тихим голосом произнес Антуан.

Люка внимательно огляделся кругом. Кухня была большая, как это и принято у столь сиятельных особ, как отец Анны. Около одной из стен стоял огромный посудный шкаф. Мясник осторожно подошел к нему и рывком раскрыл дверцы. Из шкафа вывалился, словно куль, старик, камердинер хранителя королевского парика. Он запричитал, закрывая лицо от возможных ударов морщинистыми старческими руками:

– Оставьте меня в покое. Я не сделал ничего дурного. Я люблю революцию.

Люка бережно поставил старика на ноги. Тот успокоился, осмотрелся и, увидев перед собой красивого мальчика, заплакал:

– Ах, мсье Антуан. Вы все-таки приехали. Мадемуазель Анна вас так ждала.

Антуан и Люка усадили камердинера на топчан, и тот, окончательно успокоившись, рассказал им, что произошло во дворце со времени отъезда Антуана из Парижа.

– Сначала революционеры объявили, что обращаться друг к другу мсье и господин больше нельзя, а можно лишь гражданин. Затем они заточили в Тампль государя.

– Кто заточил? – удивился Антуан, не поверивший своим ушам, что короля кто-то, пусть даже и сам Господь, может заточить в темницу.

– Национальные гвардейцы коммуны. Якобинцы. Революционеры, – перевел старик. – А уж затем стали хватать всех придворных. В первое время приезжали с закрытыми каретами и только ночью. Боялись, что роялисты соберутся и начнут оборону.

– Кто соберется? – спросил Мясник.

– Роялисты, сторонники короля. – Сказав это, старик, к удивлению Антуана, замечавшего любое мимическое движение человека, быстро зажмурился, словно ожидал получить за свои неосторожные слова удар. – Но затем грязные якобинские жандармы осмелели от безнаказанности и перестали не только прятать лица, но и стали ездить при свете дня и арестовывать всех хоть сколько-нибудь сочувствующих королю. А таковыми, по их мнению, оказались почти все господа из нашего предместья.

– Так ты хочешь сказать, что родителей Анны арестовали? – в волнении вскричал Антуан, хватая камердинера за старческое, костлявое плечо.

– И не только их, но и саму маленькую госпожу. Сразу после начала войны. Приехало человек двадцать солдат, этих, новых волонтеров в голубой форме. Они оцепили дворец, потоптали все розы, а кто-то еще и нагадил около колоннады. Потом через некоторое время приехал их главный. Его уже хорошо знали на нашей улице. Если он приезжает, значит, все. Всю семью увозят в тюрьму. А если начнешь сопротивляться, то этот инквизитор приказывает расстрелять прямо перед дворцом. Инквизитор вошел, глянул на нас, слуг, собравшихся около парадной двери, и объявил, что наши господа – кровососы, пьющие народную кровь. Тут я сказал ему, что наши господа если и пьют что-то красное, то только вино. Тогда инквизитор сказал, что они собирались освобождать главного народного преступника Людовика Шестнадцатого. Ну я ему по-хорошему объяснил, что господа, то есть граждане, никого освобождать не собирались, а если и освободили, то только птичек из клетки, потому что должен же хоть кто-нибудь в этой стране оставаться свободным.

Инквизитор аж побагровел от злости на такие мои смелые слова и приказал сделать шаг вперед тому, кто хочет защищать аристократов. Ну я и сделал, думал, что он не станет воевать со стариком. А инквизитор этот почесал внутренней стороной рукава серебряную звезду, что у него на сюртуке висела, да как стукнет меня по голове набалдашником своей трости.

– У него была звезда на сюртуке? – переспросил Антуан.

– Да, – подтвердил камердинер.

– Из себя этот инквизитор был высоким молодым человеком с курчавыми волосами?

– Да. А потом я упал и видел, как солдаты выводили господ. И Анну тоже увели, посадили в карету и увезли. А все вещи, всю мебель реквизировали. Это они ради драгоценностей и ценных вещей господ аристократов в тюрьмы сажают, – объявил старик.

– Куда они увезли Анну? Где ее содержат? – спросил его Антуан.

– В Кармелитском монастыре на улице Кассини. Он теперь превращен в тюрьму. Я туда ходил, стоял под окнами, кричал, звал их имена, но без толку. Там многие собираются, кричат.

– А где же все остальные слуги? – спросил Мясник.

– Разбежались. Я один остался. Мне идти некуда. Мои родители еще здесь служили. Куда же мне, старому, деваться? – И старик тихо заплакал, закрыв морщинистое лицо такими же морщинистыми руками.

– Я пойду к монастырю, – сказал Антуан.

– Не надо, маленький господин, – запричитал старик. – Они и вас схватят. У этих революционеров совсем нет сердца. Да и мадемуазель Анны там уже, наверное, нет. В начале сентября многих заключенных увозили в Версаль и там убивали. Без суда, без заседания присяжных, просто так, потому что они аристократы и выше всей этой нищей голытьбы.

Антуан с каменным лицом выслушал известие о вероятной гибели своей возлюбленной, развернулся и вышел вон из кухни. Люка Мясник молча проследовал вслед за ним. Старый камердинер, оставшись один, улегся на топчан, свернулся калачиком и постарался поскорее умереть.

Антуан и Мясник дождались, пока темнота не накроет злой город и можно будет отправиться на улицу Кассини к Кармелитскому монастырю. Сидя в том самом зале, где он прощался с Анной, Антуан и Мясник тихо переговаривались, глядя, как в разожженном камине поджариваются остатки зайчатины, нанизанные на железные прутья.

– Ты думаешь, Люка, то же, что и я? Тот инквизитор со звездой был Пьер Сантен, мой бывший учитель?

– Думаю, что это был он, – согласился со своим маленьким господином Мясник, осторожно подкладывая в огонь кусок разломанного деревянного основания стула. – Жалко, что я не убил его тогда на дороге.

Когда за окном совсем стемнело, Антуан и Мясник выбрались из своего укрытия и направились к старинному монастырю, переоборудованному ныне революционерами в тюрьму для неблагонадежных граждан. Путь их пролегал по самым грязным и захолустным кварталам Парижа, где проживали отвратительные и опасные личности, где улицы назывались не иначе как улица Разврата, бульвар Порока или же улица Курильщиков Опиума. Даже самые отъявленные революционеры, эти любители всеобщего братания, не смели показываться в столь неприглядном месте, откровенно боясь за свою жизнь. Однако Антуан сам выбрал такой путь, потому что, идя именно так, он не рисковал нарваться на патруль коммуны. Правда, ему пришлось повязать на лицо платок, чтобы от зловония, исходившего от вываленных прямо на тротуары нечистот, у него не закружилась голова и его, обладавшего, как известно, удивительными особенностями, не вывернуло наизнанку от подобного угощения. Люка, шедший позади маленького маркиза, словно его огромная тень, не раз во время путешествия отводил рукой опасности, поджидавшие их практически на каждом шагу. То старая проститутка требовательно выставляла перед Антуаном свою худую, всю в сифилитических язвах, ногу. То невзрачный тип хотел освободить ребенка от денег, которых у того и в помине не было.

В этом месте Парижа жизнь кипела даже ночью. Стоящие на перекрестках продажные девки наперебой завлекали немногочисленных клиентов и тут же в извилистых боковых улочках удовлетворяли их убогие желания. Мальчишки примерно одного с Антуаном возраста учились у старого матерого карманника его древнему мастерству. Однажды по дороге Антуану и Люке попался пожилой, но еще достаточно крепкий точильщик, который, прислонив к стене облупившегося дома свой станок, неторопливо затачивал ножи самой разнообразной длины и формы лезвия, давя ногой на педаль. Около него подбоченясь стоял сутулый тип в поношенном сюртуке и широких, как у санкюлотов, штанах и держал на весу сразу десяток удивительных ножей. Антуан внимательно присмотрелся. Это были ножи с широкими и тонкими лезвиями, похожими на листья каштанов. У них отсутствовали рукоятки, вместо которых было лишь небольшое кольцеобразное окончание. Мясник потом объяснил Антуану, что это так называемые швыряльные ножи. Ими не режут, а бросают в противника. Такие ножи могут войти в человека практически полностью. Кольцо же на месте ручки нужно для того, чтобы привязывать к ножу веревку и, не подходя к противнику, выдергивать нож обратно.

– Это был наемный убийца, – закончил свой рассказ Мясник. – Такие ножи применяют только убийцы, причем наиболее умелые и опытные, которые берутся за самые сложные заказы.

Наконец Антуан и Люка вышли к Кармелитскому монастырю. Несмотря на столь поздний час, около стены монастыря стояло не менее двух десятков человек, в основном старики и женщины. Изредка с бойницы выглядывал сонный гвардеец и лениво требовал убираться подобру-поздорову, но никто и не думал расходиться, а на охранника не обращали внимания, лишь какая-то заплаканная женщина средних лет в потертом платке жалобным голосом просила разрешить ей увидеть своего мужа.

– Он ни в чем не виноват, – причитала она, – он не аристократ и даже не роялист.

– Не приказано, – зевая, отвечал ей, видимо, в который уж раз гвардеец и скрывался за бойницей.

– Вот и разрушили Бастилию, – заворчал ему вслед пожилой господин, – чтобы понаделать множество новых тюрем.

Заметив, что Мясник прислушивается к нему, пожилой господин пояснил:

– Я все тюрьмы обошел в поиске сына. Был в Ла Форсе, Консьержери, Шатле, Сен-Фирмене, Сальнетриере, Бисетре, башне Сен-Бернар. Вот их сколько понаделали, тюрем.

Сквозь прутья решеток, наспех вделанных в узкие оконца бывших келий, высовывались грязные руки. Иные махали, когда кто-нибудь выкрикивал имена родных и близких, но чаще осужденные высовывали руки лишь в слабой надежде, что хоть кто-то о них беспокоится.

Антуан набрал в легкие воздуха и звонким мальчишеским голосом закричал:

– Анна! Анна!

Он бегло оглядел высунутые руки. Никто не замахал ему в ответ.

Все стоящие около монастыря оглянулись и с жалостью посмотрели на красивого отрока, зовущего девочку с прекрасным именем. Антуан, не обращая на них внимания, продолжал звать свою возлюбленную.

Внезапно в одном из окон появилась маленькая ручка и замахала в ответ на крик. Антуан бросился к окну, которое было расположено не так уж высоко над землей.

– Анна, любовь моя!

– Антуан! Ты пришел! – раздался в ответ голос Анны. Пальчики на руке сжались в кулак и растопырились в разные стороны, показывая, что их хозяйка чрезвычайно рада появлению возлюбленного. – Я ждала тебя.

– Анна, любовь моя, с тобой все в порядке? Как ты себя чувствуешь?

– Хорошо. Только я очень голодаю. Тут плохо кормят. Иногда только раз в день, да и то, что нам приносят, есть почти невозможно.

Руки резко замахали, словно отгоняя от себя предлагаемую тюремщиками пищу.

– Я принесу тебе еду, много еды! – воскликнул Антуан. – Клянусь. Самую вкусную, самую изысканную пищу.

– Хорошо. Только не передавай ее через тюремщиков, они все съедят. Приходи ночью, я спущу тебе веревку. Приготовь узелок, – посоветовала Анна.

Люка подошел сзади, подхватил Антуана и поднял его. Антуан ловко вскарабкался и стал ногами на вытянутые вверх могучие ладони Мясника. Он подтянулся и кончиками пальцев прижался к грязным ручкам возлюбленной.

– Антуан, – медленно произнесла та, словно смакуя имя возлюбленного.

– Анна, – прошептал Антуан, гладя ссохшиеся руки кончиками пальцев.

Мяснику было больно держать на искалеченных руках своего маленького господина, однако он даже ни на миг не задумался о том, чтобы отказать ему в удовольствии дотронуться до руки возлюбленной.

Неожиданно ворота, что находились вдалеке, распахнулись и из них вырвались на откормленных конях гвардейцы. Народ, толпившийся у стены, в страхе разбежался. Следом за конниками из монастыря-тюрьмы выехала карета. Окно кареты было приоткрыто. Антуан и Люка успели спрятаться в маленьком овражке. Антуан выглянул как раз в тот момент, когда карета проезжала по мосту, перекинутому через овражек. В карете сидел его бывший учитель, Пьер Сантен, магистр Парижской масонской ложи. У Антуана потемнело лицо, к которому со всего тела внезапно прилила кровь. В тот момент он желал лишь одного: чтобы у него в руках были те необычные ножи, наточенные для убийцы.

Сантен же благополучно проехал мимо, не заметив, что у него появился самый опасный враг. Враг, на которого не обращаешь внимания, которого не воспринимаешь всерьез и который ждет своего часа, словно паук, соткавший паутину и теперь поджидающий жертву. Вот только жертва была далеко не случайной. За время, прошедшее с того дня, когда Пьер Сантен был с позором изгнан Летицией из замка, а затем в назидание выпорот Мясником на пути в Париж, он прошел большой путь, превратившись из заурядного мечтателя о всеобщем равенстве и братстве в воплотителя планов Ложи. Став высшим среди равных, бывший учитель Антуана сдал как опасного врага революции магистра Ложи и занял его место. Теперь многие революционеры называли его «мастер» и видели в нем непререкаемый авторитет. Сантен, имевший давний зуб на аристократию, совместно с другими магистрами масонской ложи разработал и воплотил повторное восстание, произошедшее в 1792 году, а также лично руководил захватом короля и заключением его в Тампль. Революции требовались средства на поддержание армии и внутреннего общественного порядка, поэтому Сантен был ответствен за ревизию ценностей, принадлежавших аристократам. Естественно, он не мог не воспользоваться новым положением, чтобы расквитаться с ними. Бывший учитель без разбора хватал, сажал в тюрьму, пытал и казнил обитателей Сен-Жерменского предместья.

Антуан проводил карету с Пьером Сантеном взглядом, в котором не выражалось абсолютно ничего, кроме жуткой пустоты, кивнул Мяснику и выбрался из оврага. Маленький господин и его телохранитель направились на улицу Сент-Оноре, где, как им стало известно со слов пожилого господина, искавшего сына, обитали нынешние хозяева жизни, устраивавшие в честь друг друга бесконечные приемы и обеды, заканчивавшиеся иной раз далеко за полночь. На званых вечерах иных поставщиков армии подавались самые изысканные лакомства и яства, в то время как страна, и в особенности Париж, да и сама революционная армия голодали из-за нехватки продуктов.

Маленькому господину и его верному Мяснику частенько приходилось скрываться от проходившего мимо патруля. Антуан и Люка прятались в темных переулках и тупиках, ожидая, пока патруль пройдет мимо, грозно стуча коваными сапогами и потрясая пиками. Так, оставаясь незамеченными, они сумели добраться до улицы Орлеан. Здесь было на удивление тихо, только во многих домах горело множество восковых свечей.

Антуан первым заметил, что к парадному подъезду одного из особняков подошел одинокий прохожий, богато одетый и, судя по внешнему виду, преуспевающий буржуа. Не сговариваясь, Люка нырнул в ближайшую арку и спрятался в тени, а Антуан с самым беспечным видом направился прямиком в сторону буржуа, которому уже открывала дверь заспанная служанка в банальном чепце, держа в руке горящую свечу. Антуан подошел ближе. Господин, услышав за спиной легкие шаги, нервно обернулся и выставил вперед руку, защищаясь, но, увидев перед собой подростка приятной наружности, успокоился.

– Кто ты, дитя мое, и что ты тут делаешь в столь поздний час? – притворно слащавым голосом спросил буржуа Антуана, при этом внимательно оглядывая улицу.

– Я потерял своих родителей и потерялся сам. Я голоден, – ответил Антуан и улыбнулся господину самой своей обворожительной улыбкой. – Я прошу лишь толику тепла и ночлега. Мне некуда идти, – жалобным голосом сказал он.

Буржуа не смог устоять перед чарами Антуана и пригласил его в дом. Люка видел из своего укрытия, как маленький господин прошел в дверь, пропускаемый прохожим. Затем в одной из комнат зажегся свет. Видимо, это была кухня. Мясник осторожно вышел из тени арки и, тихо приблизившись к окну, заглянул в дом. Антуан ел, сидя за большим столом, на котором, помимо нескольких блюд, стояла бутылка красного вина. Напротив сидел хозяин дома и о чем-то увлеченно расспрашивал маленького господина. Глаза его округлялись, когда Антуан отвечал. Поев и выпив бокал вина, маленький господин церемонно склонил голову в знак признательности. Буржуа тоже склонился в подобострастном поклоне. Он взял в руку подсвечник и повел Антуана в спальню. Более Мясник ничего не видел. Ему пришлось долго ждать, прячась в арке и дрожа от ночного холода, так как уже наступала зима, когда входная дверь в дом немного приоткрылась, и в проеме показался его господин.

– Люка, – тихо позвал он.

Мясник быстро проскочил в дом. Антуан закрыл за ним дверь. Стояла жуткая тишина. У Мясника возникло нехорошее предчувствие. В доме пахло смертью. Он прекрасно знал этот запах, почувствовав раз, его уже ни с чем нельзя спутать. Пройдя в комнату для слуг, примыкавшую к кухне, Люка обнаружил лежащую на кровати служанку, открывшую дверь. Глаза служанки были закрыты, словно она все еще спала, а шея перерезана от уха до уха. Даже видавшего всякое Мясника невольно передернуло. Кровать, на которой спала служанка, была пропитана кровью. Проходя мимо нее, Люка неуклюже задел ногой кровать, та зашаталась на кривых ножках, голова отделилась от туловища и упала на пол. Мясник нервно вздохнул, глядя на аккуратно обезглавленное тело.

– Больше в доме нет слуг, – сообщил, подойдя сзади, Антуан.

Мясник прошел вслед за своим господином на второй этаж, где располагалась спальня самого хозяина дома. Его он нашел сидящим в кресле с ровной раной прямо в сердце от того же кинжала, коим была убита служанка. В отличие от служанки кровь его почти не вытекла. Зато выражение лица пугало. Глаза были выпучены, а рот, в котором вместо кляпа торчали его же шарфы, широко открыт. Руки были крепко связаны за спиной, кисти побагровели от натуги. Видимо, он пытался разорвать путы, борясь с болью до последнего вздоха.

– Как? – спросил Мясник, не зная, что еще сказать, кроме этого простого вопроса.

– Сначала, пока он меня угощал, я ему сообщил, что я – сын принца Артуа. То есть нынешний наследник престола. Естественно, его заворожило, что у него в доме гостит, возможно, будущий король Франции, которого он спас от голодной смерти. Эти буржуа все такие глупые и самоуверенные, – презрительно сказал Антуан, при этом выбрасывая из платяного шкафа белье в поисках спрятанных драгоценностей и денег. – Потом он проводил меня в лучшую комнату для гостей и лично постелил постель, на что я пообещал, что назначу его постельничим и сделаю бароном. Затем я подождал пару часов, пока все заснут, вышел из спальни и связал спавшего. Когда он проснулся, я засунул ему в рот кляп и, угрожая кинжалом, усадил в кресло. Я спросил, где он прячет деньги. Он сначала не хотел показывать, но затем кивнул головой на шкаф, – сказал Антуан, продолжая выгребать кучи белья. – Потом я спустился вниз, нашел и убил служанку и открыл тебе дверь.

Мясник молча выслушал рассказ и полез внутрь шкафа. Вскоре он вылез оттуда, держа в руке мешочек, в котором гулко позвякивали монеты.

Покинув дом гостеприимного буржуа, Антуан и Мясник направились в сторону Латинского квартала, где, как известно, проживали и держали свои лавки спекулянты. Остановившись около одной такой лавки, Мясник требовательно забарабанил кулаком в закрытый деревянный ставень. Вскоре послышался стук отворяемого запора, и на непрошеного гостя из щели грозно выглянуло дуло старинного пистолета.

– Чего надо? – хрипло спросил голос.

Мясник ловко отвел дуло, просунул руки в щель ставней и с силой раскрыл их.

– Сам знаешь чего. Давай все самое лучшее.

– Завтра приходите, – сказал открывшийся в проеме толстяк в ночном колпаке на голове. – Утром. – Он испуганно переводил взгляд с грозного Мясника на Антуана, холодно глядевшего поверх его колпака.

– Золотом платим, – сказал Люка и потряс перед носом толстяка найденным мешочком.

Монеты призывно звякнули, и толстяк, жадно блестя глазами, торопливо открыл дверь, пропуская Мясника и Антуана внутрь лавки. Вскоре, отобрав огромное количество разнообразнейших деликатесов и истратив половину золотых луидоров, они вышли и отправились в квартал Дю Тампль, потому что именно там им было безопаснее всего провести день и отдохнуть. Заняв прямо в центре грязной улицы с не менее грязным названием огромное полуподвальное помещение с несколькими комнатами и заставленными кирпичами оконцами под потолком, Антуан и Мясник установили в дальней комнате огромный деревянный стол, каким-то чудом избежавший печи, и разложили на нем купленные лакомства, простые в обычной жизни, но самые изысканные во время войны и всеобщего голода. Тут были и фрикадельки из щуки, и румяные копченые окорока, и говяжья грудинка, и яблочный рулет в сахарной пудре, и жаренная в вине курица, и большая голова сыра, и утиный паштет, и маленькие колбаски, и печеные улитки, и простой пшеничный хлеб. Мясник, разложив на столе все это богатство, гордо водрузил в центре большую бутыль вина, бока которой были надежно оплетены лозой, и выжидательно посмотрел на Антуана. Тот жестом пригласил Мясника к трапезе, а сам примостился в углу около полуразрушенного камина, немного чадившего, чья труба почти не имела вытяжки, забитая всяким хламом. Антуан уставился на огонь, впитывая вкус военных деликатесов, поглощаемых Мясником. Ему незачем было есть, он не нуждался в питье, даже огонь перестал согревать каменеющее сердце Антуана. Он вспомнил, как еще пару часов назад упивался видом самодовольного парижанина и его обезглавленной служанки, и по его спине пробежали знакомые мурашки, как когда-то давно, когда он с отцом, маркизом Жоржем де Ланжем, пытал и истязал напавших на них корсиканских контрабандистов.

«Я тоже так могу, папа, даже лучше, чем ты», – думал он, глядя, как языки пламени постепенно поглощают поленья.

Когда Люка насытился, они стали держать совет. Мясник предлагал собрать побольше стоящих перед стеной монастыря людей и напасть на ленивую охрану, явно немногочисленную в отсутствие Сантена. Антуан же не соглашался с подобным планом, который не гарантировал освобождение его возлюбленной. Он предлагал подкупить охранника, чтобы он выпустил пленницу. Этот план хорош тем, что гарантирует свободу Анне, а также не столь рискован, как план Мясника.

– Что же касается масона, – сказал он в заключение, – то его нужно убить. Для этого дела можно нанять убийцу, коих в этом квартале довольно много.

Люка вынужден был согласиться с доводами Антуана. Он и без всяких доводов согласился бы с любым предложением своего господина, готовый служить ему до самой смерти и пойти выполнять любой, самый безрассудный его план. А про себя Мясник отметил, сколь разумным стал Антуан для своих малых лет.

Затем Антуан и Люка немного вздремнули, а потом отправились обходить квартал в поисках наемного убийцы. Во избежание обморока и головокружения от местных запахов нечистот Антуан повязал низ лица большим шейным платком.

Люка по прозвищу Мясник, ранее бывавший в квартале Дю Тампль, прозванный бульваром Порока, показывал Антуану местные достопримечательности, в частности старейший публичный дом, в котором можно было получить удовлетворение самого извращенного сексуального желания. Антуан не выказал никакого интереса или любопытства к подобного рода заведениям. Следуя за Мясником, маленький маркиз принужден был несколько раз останавливаться, ожидая, пока Люка переговорит с разными темными личностями, в избытке околачивающимися на улицах. Наконец Люка сообщил Антуану, что ему посоветовали, где можно найти одного из самых опасных убийц, выполнявшего заказы любой сложности.

– Он частенько заходит в кабачок «Лизо». Это здесь недалеко.

Найдя кабачок и войдя внутрь, Антуан, даже защищенный платком, передернулся от смердящей вони. В кабачке тушили давно несвежую и подгнившую капусту, своего рода изысканное кушанье местной аристократии. Антуан сел за угловой стол и обвел взглядом зал. Мясник же спросил у кельнера, есть ли нужный ему человек. Кельнер, отрицательно покачав головой, посоветовал подождать, так как убийца ежедневно ходит к ним обедать. Вскоре в зал вошел немного сутулый немолодой мужчина среднего роста с седыми волосами и удивительно узкими губами широкого рта. Он поздоровался с кельнером, который кивнул в сторону Мясника и Антуана. Убийца неторопливо подошел к ним, оценил спокойный пристальный взгляд ребенка и спросил, зачем его ищут. Мясник коротко объяснил суть дела. Седой подумал немного и согласился, назвав, правда, очень высокую цену.

– Вы же понимаете, что после убийства меня будет искать вся Франция, – объяснил он.