"Операция «Феникс»" - читать интересную книгу автора (Прудников Михаил Сидорович)

Глава девятнадцатая Последнее рандеву

«Откуда всё же этот тип так детально знает моё прошлое?» — вот вопрос, который без конца задавал себе Рудник. От Кларка? Возможно, какие-то подробности этот тип и рассказывал своему коллеге. Но не станет же Кларк давать полную справку о своём агенте. Это было бы нарушением правил той рискованной игры, которая называется шпионажем.

И тут Рудник вспомнил лето сорок четвёртого. Красная Армия стремительно приближалась к городу. Гитлеровцы бежали из Могилёва в панике. Им теперь было не до какого-то рядового полицейского. А Руднику хотелось в Германию.

В эти дни в туалете к нему подошёл человек. Рудник знал его как сотрудника гестапо.

— Послушайте, — сказал он Павлу, — я давно наблюдаю за вами. Мы могли бы поговорить о сотрудничестве.

— О каком сотрудничестве, когда все бегут, — с раздражением ответил Рудник, — разве только на том свете.

— Бегут немцы, — загадочно ответил собеседник, — а не мы.

— Кто это вы? — удивился Рудник.

— Англичане. Я предлагаю вам легализироваться в России. Вы нам скоро понадобитесь.

Рудник отверг это предложение, опасаясь провокации, и совсем забыл об этом разговоре и об этом загадочном типе.

Но те, кого он представлял, помнили Рудника до сих пор.

Рудник не очень верил Маккензи. Вполне вероятно, что он заманивал его в ловушку. Но выхода не было, приходилось принимать условия Джозефа безоговорочно. Этот последний день у Вадима он провёл в каком-то лихорадочном возбуждении, предчувствуя, что кончается целая эпоха в его жизни и начинается другая. Он переходил черту, за которой его ждала неизвестность.

Отчёт занял у него целых полдня. На десяти страницах убористого текста вместилась вся его тайная жизнь, его тревоги, страхи и надежды. Здесь были и подробности подслушанной беседы о новом ракетном топливе, и характеристика Смелякова. Здесь был пересказ документа, касавшегося военного сотрудничества между Советским Союзом и ГДР, который он незадолго до операции «Феникс» на несколько минут похитил из портфеля советника Штрассера и перефотографировал. Здесь было краткое описание окружавших Москву дорог и характеристика некоторых видов самолётов.

Рудник подумал, что вот такой примерно отчёт ему пришлось бы написать, попадись он в руки советской контрразведки. Мысль об этом всегда окатывала его холодным страхом. Она отравляла всё его существование. Иногда, ведя машину по улицам Москвы, он смотрел на торопившихся людей и с завистью думал: им хорошо вот так жить, им не надо ничего скрывать. Они ложатся спать спокойно. Они спешат на работу, растят детей и хлопочут по хозяйству. У них всё просто и ясно. Им не надо вздрагивать при каждом стуке в дверь и обливаться пóтом, поймав на себе пристальный взгляд незнакомого человека. Кто виноват, что ему, Павлу Руднику, выпала роль отщепенца?

Он часто обвинял войну.

Да, пожалуй, всё началось с жаркого июля сорок первого, когда в Могилёв вошли немцы. Тогда Паша Обухович был костлявым черноволосым юнцом, только что окончившим школу. Определённых планов у него не было. Но многие его сверстники мечтали стать лётчиками — было тогда такое поветрие. Ему тоже хотелось когда-нибудь приехать в родной город и пройтись по центральной улице в скрипучих хромовых сапогах и в синей пилотке, лихо сдвинутой набок. И чтобы на груди сверкал орден, и все знакомые показывали на него глазами и уважительно перешёптывались: «Как, вы не узнаёте этого молодого человека? Так это же Паша Обухович — сын парикмахера Аркаши Адамовича».

За несколько дней до окончания школы Паша подал заявление в лётное училище. Но, едва сдав последний экзамен, он слёг в постель, мучимый жесточайшими приступами лихорадки. Он пришёл в себя, когда к городу уже подходили немцы и раскатами отдалённого грома грохотал фронт.

В городе стояла суматоха, и кривая соседка, по кличке Суботиха, рассказывала всякие ужасы: где-то бомба угодила прямо в бомбоубежище, где-то поймали немецкого парашютиста, переодетого милиционером, и тут же расстреляли, где-то ограбили винный склад.

Все знакомые эвакуировались на Восток. Но Обухович-старший, знаменитый на весь город парикмахер, имел на происходящие события свою точку зрения.

— Мы люди маленькие, — твердил он. — Нас немцы не тронут.

Их действительно не тронули. Обухович-старший брил и стриг клиентов всё в той же парикмахерской, только теперь стриг немецких офицеров и солдат.

«Если бы я тогда ушёл на фронт или эвакуировался, — часто думал Рудник, — жизнь могла повернуться иначе».

На службу в полицию Павел Обухович попал по рекомендации отца: вероятно, на сей счёт он договорился с кем-то из своих клиентов в промежутке между стрижкой и бритьём. Обухович-младший было упёрся:

— Неудобно, меня в городе знают, а вдруг наши вернутся?

— Не вернутся, — возразил отец. — Вон они, немцы, где — под самой Москвой! У них сила, хочешь но хочешь, а придётся танцевать под их дудку. И потом ты что, хочешь на шее у отца сидеть?

Павел сдался. В конце концов надо как-то кормиться: ведь немцы дают паёк только тем, кто работает на них. Да разве он один будет сотрудничать с гитлеровцами: вон Степан Корнеич, бывший завмаг, сосед ихний, и то устроился в комендатуру…

— Ты вот что, парень, — наставлял его отец, — ты меня слушай, отец худому не научит. В полиции тоже можно по-разному служить. В дурное дело не ввязывайся, кровью руки не пачкай. А там, глядишь, хорошему человеку и помочь сможешь.

В полиции Павла принял поджарый немец с повязкой на глазу… Он заставил его заполнить анкету и дать подписку, что отныне он, Павел Аркадьевич Обухович, семнадцати лет от роду, будет служить великому рейху верой и правдой. Недели две его вместе с разношёрстной компанией будущих полицаев гоняли по плацу за городом, учили шагать в строю, ползать на животе, стрелять из карабина и автомата, а потом им выдали удостоверения, повязки и оружие.

Сначала Павел патрулировал город, участвовал в облавах и арестах. Не нравилась ему эта работа, хотя он иногда и испытывал возвышающее чувство власти над людьми. Но он ещё был молод и слишком близко к сердцу принимал человеческие несчастья.

Но вскоре его взяли на серьёзное «дело». Нужно было расстрелять группу арестованных. За огородами, на опушке леса они сами вырыли для себя могилу, длинный ров. Обуховичу досталась роль конвоира. Он выводил арестованных со связанными руками из подвала, конвоировал их до рва, и там немецкий фельдфебель стрелял жертве в затылок, и трупы падали в яму. Обухович вывел из подвала семьдесят с лишним человек. Наверное, гитлеровский фельдфебель просто выполнял свой «долг». После этой зверской экзекуции Павла несколько ночей преследовали кошмары.

Потом жизнь закрутилась в пьяном угаре. Почти все полицейские пили, ибо самогон был дармовой: его отбирали у крестьян. Павел тоже стал пить. Аресты, облавы, пытки, расстрелы — он потерял счёт своим жертвам. В редкие минуты просветления он понимал, что назад ему пути нет. Он сам сжёг за собой мосты. Потом, когда возмездие было где-то рядом, напоминая о себе победоносным грохотом орудий, он бежал в Прибалтику. С тех пор он жил в постоянном страхе перед разоблачением. Даже спустя много лет после войны на улице, в метро или троллейбусе он украдкой оглядывал людей, нет ли среди них знакомого, могущего его опознать. Страх стал вечным его спутником.

Да, этот рыжий англичанин был прав: ему крупно не повезло, причём дважды. Первый раз, когда он послушался отца, и второй, когда на его пути встретился мистер Кларк. Правда, теперь ему не повезло и в третий: он потерпел провал, за ним охотятся, как за диким зверем. И Обухович-Рудник не питал никаких иллюзий: он знал, что, если он попадётся в руки контрразведки, на снисхождение рассчитывать не стоит. У него только один выход — бежать на Запад.

На улице была непроглядная темень. Дождь зарядил с самого утра, а вечером набрал силу.

Обходя лужи, Рудник сел в такси, которое он вызвал по телефону.

— Вот что, шеф, — сказал он шофёру. — Гони на Минское шоссе. Тридцать седьмой километр. Там у меня с другом беда. Получишь червонец.

Шофёр удовлетворённо кивнул головой. Наконец-то ему попался настоящий клиент.

Разбрызгивая лужи, такси выехало на Трифоновскую, затем свернуло на Октябрьскую. В предвкушении щедрого гонорара шофёр гнал машину изо всех сил. Нахлобучив одолженную у Вадима кепку на самые глаза, Рудник прижался на заднем сиденье. Хотя Рудник понимал, что сквозь запотевшие стёкла различить его невозможно, он всё же нервничал.

— Поосторожней, — посоветовал он шофёру, — а то остановят, больше времени потеряем.

— Ничего! — бодро отозвался водитель. — Как-никак тридцать лет за рулём.

Сквозь прозрачное полукруглое переднее стекло, очерченное дворником, он заметил высокие здания Кутузовского проспекта. В одном из них жил его бывший хозяин — советник Штрассер. Рудник представил себе удивление на его полном добродушном лице: «Поль — шпион? Не может быть! Майн готт! Кто бы мог подумать!»

Наверное, Штрассер страшно разволнуется, будет пить валидол и делиться с женой сногсшибательной новостью. Прощай, советник Штрассер! Ты был приятным человеком, и я не хотел бы, чтобы из-за меня у тебя были служебные неприятности.

Ещё Рудник представил лица своих знакомых по работе. Наверное, уже шепчутся по углам: «Слышали, Рудник-то шпионом оказался!» — «Какой Рудник?» — «Ах, тот, который…» А уж начальника отдела кадров наверняка хватит инфаркт! Уж этому-то типу нагорит. Наверняка выгонят с работы. И хотя никаких счётов с начальником отдела кадров у Рудника не было, эта мысль доставляла ему удовольствие!

Интересно, узнает ли Вадим когда-нибудь, кого он приютил в своей квартире? Впрочем, если и узнает, то вряд ли это его особенно взволнует. «По-моему, — размышлял Рудник, — его уже ничего не волнует, кроме водки». Когда Рудник объявил, что возвращается домой, Вадим даже не смог скрыть огорчения. Ещё бы! Он расставался с богатым и щедрым дядей. Теперь придётся сшибать по трояку у друзей!

Рудник не мог сдержать волнения. Сейчас такси стремительно увозило его от прошлого. Со скоростью девяносто километров в час он мчался навстречу будущему.

Будущее! Сколько раз мерещился Руднику свой домик где-нибудь в Швеции или в Канаде. Зелёная, стриженая лужайка, «мерседес» у подъезда! Ему это по силам! В конце концов на счету у него сумма, которая позволит ему прожить остаток дней безбедно. Только бы удалось бежать!

Минское шоссе в этот час было пустынно. Изредка с шипением проносились машины. Рудник взглянул на часы, было тридцать пять минут десятого. Пикет ГАИ миновали благополучно, и Рудник немного успокоился. «Да, зря я нервничаю, — убеждал он себя, — ведь нельзя же проверить каждую выезжающую из города машину!»

Минут через двадцать Рудник подъехал к условленному месту. Вокруг не было ни души. Он дал таксисту десятку, и тот уехал довольный.

Было без пяти десять. Вот-вот должен подъехать Рыжий. Рудник спустился по мокрой траве склона и скрылся в кустах. Биение сердца со звоном отдавалось в ушах, И вдруг Рудника охватила паника: а что, если англичанина задержат! Возвращаться опять в Москву? Нет, это невозможно! Должно же ему когда-нибудь повезти!

Минуты через две он заметил в стороне лучи фар, с трудом прорезавшие темноту. Рудник торопливо выбрался по склону на обочину. «Джозеф, — бормотал он, — это, должно быть, Джозеф…»

Лже-Кушниц напряжённо сидел за рулём. «Волга» глотала ленту шоссе со скоростью восьмидесяти километров в час. На подъезде к тридцать седьмому километру он заметил человека на обочине. Он стоял, ссутулясь и морщась от хлеставшего его лицо дождя. Кушниц приоткрыл окно и оглянулся: шоссе позади было пусто, впереди тоже. Фигура Рудника, освещённая ярким светом фар, стремительно приближалась.

Кушниц прибавил газу и крепко вцепился в руль. Он видел, как лицо Рудника исказилось от страха, как он заметался по шоссе. Но увернуться от стремительно мчавшейся машины ему не удалось. Послышался глухой удар, и тело Рудника, словно огромная тряпичная кукла, отлетело в кювет.

Кушниц остановил «Волгу» на обочине и выключил фары. Дождь хлестал вовсю. Согнувшись, Кушниц побежал к тому месту, где лежал Рудник. Труп его он нашёл быстро. Стараясь не смотреть на разбитое лицо, он обшарил карманы агента, вынул сложенную вдвое рукопись. Это был столь нужный для Маккензи отчёт! Сунув рукопись в карман, он поспешил к машине. Теперь оставалось лишь как можно быстрее встретиться с Маккензи.

Машина стояла на обочине с потушенными фарами и габаритными фонарями. Максимов сидел впереди с шофёром и докладывал по рации Рублёву:

— Он остановился на тридцать седьмом километре. С какой целью, не знаю…

— Осмотрите это место, — приказал Рублёв. Голос его в динамике звучал приглушённо и хрипловато. — И задержите его на обратном пути.

— Есть задержать, — весело откликнулся Максимов.

— Ну, ребята, — обернулся он к сидевшим позади двум сотрудникам, — вам предстоит работа.

Двое молодых широкоплечих людей в светлых плащах ничего не ответили, только один из них пожал плечами: что ж, мол, раз надо — сделаем.

Он переключил ручку рации и соединился с сотрудником ГАИ, дежурившим на КП у въезда в Москву.

— Седьмой слушает…

— Остановите чёрную «Волгу». — Он назвал номер. — Найдите предлог. Не отпускайте до моего прибытия.

— Будет сделано, — отозвался инспектор.

Всё это время Максимов вглядывался во тьму дождливой осенней ночи. Он находился в какой-нибудь сотне метров от того места, где остановился Кушниц. Заметив его на Кутузовском проспекте, он всё время следил за ним. И когда Кушниц погасил фары и остановился, Максимов остановился тоже. Сейчас фары «Волги» были погашены, и что делает Кушниц, Максимов рассмотреть не мог. Но вот наконец ослепительный свет фар снова прорезал тьму. «Волга» заурчала и, развернувшись, помчалась в Москву, мигая рубиновым светом тормозных огней.

— Поехали, — сказал Максимов шофёру. И машина, присев на задний мост, резко взяла с места. У столба с отметкой «тридцать седьмой километр» Максимов вышел из машины под проливной дождь. Он включил фонарик — в его голубоватом луче косо летели капли дождя. Максимов осмотрел столб, но ничего подозрительного не заметил. «Что же всё-таки он здесь делал? — размышлял контрразведчик. — Что ему здесь понадобилось? Неужели здесь, в столбе, есть тайник?» Но самый тщательный осмотр столба ничего не дал. Максимов осветил обочину — на глине остались следы шин, трава в нескольких местах была помята. Максимов решил, что нужно торопиться: инспектору ГАИ будет не слишком удобно надолго задерживать водителя. А что он здесь делал — Кушниц объяснит сам.

Когда Максимов подъехал к КП, «Волга», глухо рокоча мотором, стояла на обочине. Лейтенант ГАИ в мокрой накидке придирчиво рассматривал документы Кушница.

— Вы говорите по-русски? — спросил Максимов Кушница, подходя к «Волге».

— О да, — подтвердил тот, настороженно оглядывая сотрудника.

— Прекрасно. Вам придётся проехать со мной.

— Но в чём дело? — в глазах Кушница взметнулся испуг. Он было взялся за рычаг переключения скорости, но севший с ним рядом молодой человек крепко стиснул его правую руку и выключил зажигание. Другой сзади железной хваткой стиснул его левую руку.

— Ведите себя благоразумно!

— Но какое вы имеете право! — взорвался Кушниц. — Я подданный ГДР…

— Это мы знаем! — ответил Максимов. — Пересадите-ка, ребята, его в нашу «Волгу».

«Всё! — подумал Кушниц. — Это конец. Значит, они следили за мной. Что же будет, если они обнаружат труп Рудника!» Кушниц почувствовал, как по его лицу и спине льёт пот.

Когда он ехал в «Волге», зажатый с двух сторон молодыми людьми в плащах, пот струился по его лицу ручьями, он ощущал его солоноватый вкус. Мысли Кушница судорожно метались: нужно было как-то незаметно выбросить отчёт Рудника, оттопыривавший карман его пиджака, нужно было точно угадать, что известно о нём советской контрразведке. Кушниц твердил, что надо держать себя в руках. Но ничего с собой не мог поделать: руки непроизвольно тряслись.

Машина остановилась у подъезда высокого здания. Тяжёлые дубовые двери открылись, и в сопровождении сотрудников Кушниц оказался сначала в просторном холле, потом длинном коридоре с многочисленными дверьми. Он подумал, что с ним происходит что-то нереальное, кошмарное. Вот он сейчас проснётся — и кошмар исчезнет.

— Сюда!

Молодой человек, шедший впереди, толкнул одну из дверей — и Кушниц оказался в небольшой ярко освещённой комнате.

Сергей Рублёв неторопливо закурил, бросая на Кушница испытующие взгляды. Лицо агента мокро блестело. Ботинки были в грязи, галстук съехал набок. «Пожалуй, респектабельным его сейчас не назовёшь», — усмехнулся про себя Сергей. Он обратил внимание, что тот страшно нервничает: руки ёрзают по коленям, взгляд блуждает по комнате.

— Кушниц, — спросил Рублёв, — что вы делали на тридцать седьмом километре по Минскому шоссе?

— Я… просто поехал прогуляться… Подышать свежим воздухом.

— Погода явно не подходящая для прогулок…

Кушниц пожал плечами, как бы говоря, что над погодой он не властен.

— А может быть, у вас была встреча? — продолжал Рублёв! — Например, вот с этим человеком. — Он протянул фотографию Рудника. — Вы знакомы с этим человеком?

Кушниц долго всматривался в фотографию, потом медленно покачал головой:

— Нет, я не знаю этого человека.

— Вы уверены?

— Абсолютно.

Рублёв усмехнулся и достал другой снимок, на котором он был заснят вместе с Рудником во время предпоследней встречи.

Взглянув на снимок, Кушниц вздрогнул, но тут же справился с собой. Он хотел что-то сказать, но в эту минуту раздался телефонный звонок. Прикрыв ладонью трубку, Рублёв несколько минут вслушивался в возбуждённый голос Максимова. Тот докладывал, что на радиаторе машины обнаружены вмятины и капли крови. Сергей Николаевич стиснул трубку, но, не изменив выражения лица, коротко бросил:

— Проверьте как следует место происшествия и сделайте анализ.

Глаза агента беспокойно забегали. Вероятно, он догадался, о чём идёт речь. Справиться с собой он уже не мог: руки его затряслись ещё заметнее.

— Почему вы нервничаете, Кушниц? А?

— Нет, я… просто устал, — пробормотал он.

— Так вы знакомы с этим человеком? — продолжал Рублёв, снова беря в руки фотографию.

Пол под агентом покачнулся. Свет люстры расплылся кругами. «Да, отпираться бесполезно, они всё знают. Я попал в капкан…» — судорожно думал Кушниц.

— Знакомы или нет? — уже резче повторил Рублёв свой вопрос.

Кушниц молчал, закрыв глаза.

— Мне плохо… Я плохо себя чувствую, — прошептал он наконец.

Рублёв нажал кнопку под столом.

Вошли двое сотрудников и увели покачивающегося агента.

Час спустя Рублёв, Максимов и двое сотрудников, врач «скорой помощи» стояли у трупа. Труп Рудника лежал на носилках, покрытый брезентом, на который со стуком падали капли дождя. Сотрудник показал снимок вещей, ценностей, найденных при Руднике: несколько золотых часов, пачка американских долларов, около десяти тысяч в советских рублях.

— Вероятно, собирался бежать, — сказал Максимов.

Затем он отвёл Рублёва в сторону.

— Сергей Николаевич, но почему всё-таки Кушниц убил Рудника?

— Видишь ли… При обыске в карманах Кушница обнаружен отчёт о деятельности Рудника.

— Вероятно, Маккензи приказал ему взять этот отчёт. Он, видимо, хотел использовать этот документ в каких-то корыстных целях.

— Может быть. Это мы разберёмся. Во всяком случае Рудник мешал англичанину, и он решил его убрать.

— Наверное, он знал немало.

— Да, отчёт говорит о том, что он был осведомлён о многих делах английской разведки. И за это он поплатился жизнью.

Оба сотрудника замолчали, глядя, как двое санитаров, вылезших из «скорой», убирают носилки с трупом Рудника в машину.

— Наверное, хотел закончить свою карьеру в Швейцарии, — сказал Рублёв, — а закончил в морге.

— Типичная судьба предателя. — Максимов отряхнул мокрую шляпу. — Ну, что ж, Сергей Николаевич, я пойду. Дома, наверное, меня заждались.

Максимов пожал Сергею Николаевичу руку и скрылся в подъезде. А Рублёв набрал знакомый номер телефона. Голос Кати был, как всегда, оживлённым.

— Я сегодня почему-то ужасно волновалась за тебя. Что-нибудь случилось?

— Ничего. Обычный рабочий день.

— Я тебя жду…

— Где?

— У себя дома. Папа хочет с тобой познакомиться!

Рублёв зябко поёжился.

— Я его немного побаиваюсь…

— Дурачок. Он добрый. Очень. И потом… я его так заинтересовала…

— Послушай, а нельзя как-нибудь отложить…

Катя на мгновение умолкла…

— Ты невыносим!

— Просто никогда не был женихом, — засмеялся Сергей. — Хорошо, сейчас приеду.

Он довольно быстро нашёл такси. Пожилой водитель проворчал было, что он уже окончил смену, но подобрел, когда Рублёв обратился к нему очень вежливо. Откинувшись на заднее сиденье, Сергей Николаевич с наслаждением закурил. Мимо проносились ярко освещённые витрины магазинов, смеющиеся лица людей. Улица Горького показалась ему необычайно многолюдной, а толпы людей — необычно весёлыми. Он вспомнил, как несколько лет назад вот в такой же вечер, после того как ему предложили работу в управлении, он брёл по улице Горького и думал, соглашаться ему или нет.

Он мечтал заняться восточными языками, поехать на практику в Японию, Бирму, Гонконг. Работа в управлении не очень его прельщала. Нет, сегодня он не жалел о своём выборе. Если эти люди на улицах вот так веселы и беззаботны, то в этом и его, пусть маленькая, но заслуга. Ведь он, Сергей Рублёв, двадцати семи лет от роду, среди тех, кто обеспечивает людям мир.

В один из ноябрьских дней в наших газетах появилось сообщение, в котором говорилось, что соответствующие компетентные органы установили, что в течение нескольких месяцев своего пребывания в Москве, Р. Кларк и Д. Маккензи занимались недозволенной деятельностью, несовместимой с их официальным пребыванием в нашей стране. Им предложено покинуть пределы СССР в течение сорока восьми часов.

Когда «линкольн» подвёз Кларка и Маккензи к зданию аэропорта, они долго смотрели в сторону окутанной вечерними сумерками русской столицы, и Кларк, обращаясь к провожавшим его сотрудникам, задумчиво произнёс:

— Да, Россия не та страна, где таким, как мы, можно сделать карьеру…

Москва

1972–1973