"Кость Войны" - читать интересную книгу автора (Корнилов Антон)

ГЛАВА 3

Во всей Метрополии не было города, хотя бы вполовину такого грязного и шумного, как приграничный Руим. Город, где пересекались торговые пути со всех четырех сторон света, походил на огромный базар. Впрочем, и на самом деле значительную часть города занимал базар: пестрые торговые палатки, яркие, словно болотные цветы, покрывали землю, среди палаток темными кочками тут и там поднимались деревянные здания постоялых дворов и трактиров. Разноязыкий гомон кипел в раскаленном воздухе Руима. Тут можно было найти все, что угодно: пышнотелых светловолосых рабынь с равнинных краев северо-востока; ограненные камни, прозрачные, словно вода, и сверкающие, словно солнце, добытые в копях далекого континента, населенного кровожадными дикими племенами, чья кожа фиолетово-черная, как хороший уголь; выкованные восточными мастерами клинки, такие тонкие, что их совсем не видно, если повернуть к глазам лезвием, и невероятно прочные оттого, что их закаляли в человеческой крови… Ткани удивительной паутинной легкости – парус, сшитый из этой ткани, помещался в сжатой горсти… Массивные серебряные украшения, извлеченные из ледяных могильников Северной Пустоши, – считалось, что эти украшения приносят владельцу удачу и богатство… Благоухающие пряности, табак всех сортов крепости, вино, оружие, доспехи… – словом, все, что было ценного на этом свете, предприимчивыми купцами свозилось в Руим на продажу или обмен. Тут можно было встретить низкорослых и вертких, как змеи, жителей Драконьих Островов; громадных неповоротливых северян, в раннем детстве вместо материнской груди сосавших кусок сырого тюленьего сала и с отрочества татуировавших себе лица; сухопарых и надменных обитателей западных княжеств Метрополии, торгующих хитрыми механизмами, двигающимися и работающими сами по себе, без малейшей капли колдовства; бродячих магов, промышлявших фокусами; угрюмых темнолицых колдунов с Юга, умеющих оживлять мертвых; и даже обитателей дремучих северных лесов – звероподобных и могучих людей, которые, как говорили, могут полнолунными ночами и впрямь оборачиваться волками или медведями…

Не было во всей Метрополии города, хотя бы вполовину такого веселого, как Руим. Ярмарка на Праздничной Площади гремела круглые сутки. Карнавалы, стреляя шутихами в дымное небо, катились по широким центральным улицам каждую неделю. С тех пор как скончался старик герцог, без малого уж шесть лет от заката и до рассвета окна герцогского дворца пылали разноцветными огнями – герцогиня Тамара никогда не уставала от балов. А чего бы ей и не праздновать? Был жив герцог, она из монастырей не вылезала – папаша, сам боголюбием не отличавшийся, желал, чтобы дочка его грехи замаливала. Но после папашиной смерти монастыри были забыты. Тридцатидвухлетняя Тамара, оказавшись полноправной правительницей одного из богатейших городов континента, решила наверстать упущенное за годы безрадостной юности. Правда, папашины советники и управляющие попытались было сразу после герцогских похорон забрать власть в свои руки, а законную наследницу законопатить в монастырь подальше, но тут Тамара показала фамильный норов. Заручившись поддержкой Императора (кто такие перед лицом государя безродные советники?), она быстро вычистила дворец. Купцы со страхом ожидали, что дела города придут в упадок, но из сердца Метрополии прибыли торговые советники, отобранные лично самим Императором. Прибыли и избавили герцогиню от нудных обязанностей, оставив ей свободу развлекаться по своему собственному усмотрению. И Руим зашумел еще пуще того, как шумел при старике герцоге. Налоги в казну увеличились – Император остался доволен. Столичные советники правили торговыми делами, не влезая в дела города, – герцогине это было только на руку. Руим ширился и рос. И днем, и ночью развевались на высоких шпилях пурпурные – фамильного цвета герцогского рода – полотнища.

– Вызвать стражу? – осведомился трактирщик.

– К чему отрывать служивых от важных дел? – флегматично отозвался сидевший под дверью Самуэль. – Семейная ссора, не более того.

В комнате что-то тяжко грохнуло и покатилось по полу.

– Тогда я сам пойду разберусь, – расхрабрился трактирщик и вытер лоснящиеся от жира руки о тряпичный фартук. – Ежели семейная, тогда ничего – можно… А безобразий в своем заведении я не терпел и терпеть не буду.

– Не советую, – сказал Самуэль.

Трактирщик усмехнулся. Он хлопнул Самуэля по плечу: мол, отодвинься в сторону, чтобы я открыл дверь, но тут дверь дрогнула, и в расщепившейся планке возникло лезвие ножа, тонкое и острое, как змеиное жало.

– Хотя чего там разбираться… – пробормотал трактирщик, отступая. – Как у нас говорят, пусть лают, лишь бы не кусались…

Когда шаги его стихли, Самуэль прислушался и осторожно приоткрыл дверь. Берт и Марта сидели в разных углах комнаты спиной друг к другу. Берт с нарочитым стараниям чистил ногти кинжалом, а Марта крутила в пальцах свой медальон.

– О-о! – неестественно обрадовался Берт приходу Самуэля, будто тот вернулся по меньшей мере после годичного отсутствия. – Дружище! Не справлялся, когда обед подадут?

Самуэль припомнил, что, кажется, именно эту причину выдвинул, чтобы ускользнуть, когда ножи, табуреты и подсвечники принялись с опасной для окружающих скоростью летать по комнате.

– Скоро, – сказал он.

– Это хорошо, что скоро, – ответил Берт и замолчал, должно быть потому, что не придумал ничего, о чем еще спросить.

– А я тебе говорю, пойду… – негромко проговорила Марта.

Ловец беззвучно взвыл, закатывая глаза к потолку.

– Что хочешь делай, все равно пойду, – повторила Марта. – Куда мне еще деваться? Мои ребята или перебиты, или разбежались. Кто в этом виноват? Кто притащил за собой орду степных дьяволов? Тебе понадобился мой медальон, а им от меня – что было нужно? Не это ли самое? И попробуй сказать, что твой визит и визит этих кривоногих тварей – обыкновенное совпадение… Наше укрывище превратилось в груду пепла; а в этом кого винить? Все, что у меня осталось: пара сапог, лохмотья, которые издали и в сумерках можно принять за нормальную человеческую одежду, и этот медальон… Я иду с тобой, Альберт Гендер из Карвада.

– Ты совсем недавно на краю смерти была! – взревел Берт. – Как и все мы, кстати… Едва выкарабкались, а ты опять?.. Если ты пойдешь с нами… Ты понимаешь, что ты там и останешься?!

– Где? – живо обернулась к нему Марта.

– Там, – смешался Берт. – Там… куда мы идем… Отдай медальон!

– Не отдам.

– Отдай, я по-хорошему прошу!

– Попробуй попросить по-плохому, – нехорошо сузила глаза Марта.

Берт, отвернувшись от окна, в упор посмотрел на нее.

«Рановато я вернулся, – подумал Самуэль, неслышными шажками приближаясь к двери. – Надо было еще погулять. Сейчас, кажется, опять начнется…»

Но опасения его не подтвердились. Ловец и рыжеволосая некоторое время смотрели друг на друга, покусывая губы… Потом Берт поднял со стола шляпу, с размаху нахлобучил ее на голову и изо всех сил пнул стол – единственный предмет мебели, который еще не валялся переломанным на полу.

– Хорошо, – быстро сказал он и развел руками. – Отлично. Пойдешь с нами. Только учти: потом не жаловаться.

– Не буду, – усмехнулась Марта. – И не надейся. Скажи только – куда мы идем?

– Пустыни Древних Царств, – поколебавшись мгновение, сообщил Берт. – Гиблые земли, где за многие недели переходов не встретишь ничего живого, кроме одичалых племен, живущих охотой друг на друга. Говорят, когда-то в тех местах жили народы, познавшие все тайны бытия, воздвигшие храмы и дворцы, по праву считавшиеся верхом человеческого искусства, а теперь развалины некогда прекрасных дворцов погребены под песком и выродившиеся потомки великих мудрецов бороздят пустыню на тощих верблюдах и питаются человечиной… Гиблые, гиблые места!

– Ты уже говорил, что гиблые, – спокойно заметила Марта. – Незачем повторять это три раза. Значит, Пустыни Древних Царств? Вот и здорово.

– Здорово? – прыснул Берт. – Ну-ну…

Самуэль облегченно выдохнул. Он, если честно, начинал побаиваться, что череда споров между Ловцом и рыжеволосой завершится кровопролитием, а тут вон… Смеются…

Скоро комната опустела. После небольшого совещания Марта отправилась на ближайший рынок закупить кое-какую провизию, а Берт ушел в порт – договариваться насчет судна, которое отвезет их на Каменное Побережье, в Пустыни Древних Царств. Самуэль закружился по комнате, пытаясь придать ей более приличный вид – чтобы, по крайней мере, трактирщик, заглянув сюда, не подумал ненароком, что в комнате справляли кровавое пиршество десяток лиловокожих людоедов, и не вызвал, в конце концов, городскую стражу. Что-то черное и быстрое мелькнуло в окне трактира напротив – Самуэль остановился у подоконника, потирая лоб. Подсвечник, который он собирался водворить обратно на каминную полку, со стуком упал к его ногам.

Вот, опять… Мелькнуло, и нет. Может, показалось? Да и что с того, что мелькнуло? В этом сумасшедшем городе все вокруг мелькает, мельтешит, появляется из ниоткуда, исчезает в никуда… Но почему тогда Самуэля уже который день тревожит чувство, будто за ними кто-то следит? Сказать об этом хозяину? Мало у него и так забот… Все-таки, скорее всего, причиной странным подозрениям являются расшатанные нервы. Сколько всего пришлось пережить!

«Еще раз замечу какую-нибудь странность, тогда скажу», – решил Самуэль и снова приступил к уборке.

Руим клокотал, закипая под жарким полуденным солнцем. Берт быстро шел по улице, отмахиваясь ножнами меча от назойливых нищих и не менее привязчивых торговцев. Пару раз ему пришлось пустить в ход кулаки – среди торговцев в последнее время установилась мода нанимать крепких мужичков, которые беззастенчиво хватали наиболее кредитоспособного на вид прохожего и вталкивали его в лавку, где хозяин, тая в сладчайшей улыбке, непосредственно переходил к показу собственных товаров. Такая тактика в городе, где продавцов было едва ли не больше, чем покупателей, за короткое время получила очень широкое распространение.

В порту было так же тесно, как и на улицах. Берт с трудом продрался через толпу к причалам – корабли колыхались на океанских волнах впритирку друг к другу, какие-то отплывали, какие-то только еще причаливали – матросы с руганью отталкивали баграми борта теснившихся вокруг их судна кораблей, и словесная схватка за место у кнехта нередко перерастала в рукопашную баталию. По трапам сновали полуголые рабы с мешками и ящиками на плечах. Шум стоял такой, что не было слышно даже криков чаек, великое множество которых пятнало небо над портом.

Берт прошел мимо больших, богато оснащенных кораблей не оглядываясь. Денег в его кошельке не хватило бы арендовать подобное судно даже на полдня. Он искал взглядом корабли поменьше и погрязнее, но таких что-то все не попадалось. Пристав с расспросами к одному из моряков, Ловец наконец выяснил, у кого можно осведомиться насчет аренды судна.

– Эвон та креветка шлепает, – кивнул матрос куда-то в толпу. – Бежи, глядишь и – уцепишь…

– Который? – переспросил Берт.

– Да тот, – снова кивнул матрос и отвернулся.

«Креветкой» оказался один из портовых распорядителей: маленький юркий человечек в насквозь пропотевшей одежде, серой, вылинявшей от соли до того, что первоначальный ее цвет определить было невозможно. За человечком неотступно следовал мальчик лет десяти с кожаным мешком, висящим на груди. Как только «креветка» останавливалась, чтобы вступить с кем-нибудь в разговор, мальчик зачерпывал ладонями воду из мешка и поливал «креветке» курчавую голову.

Выслушав первую фразу, распорядитель выставил короткопалую ладонь и быстро проговорил сумму, после чего Ловец, ахнув, раскрыл рот.

– Я это не с потолка беру, – невозмутимо заявил распорядитель. – Вчера на Каменный Берег ушел корабль, нанятый вашим братом… искателем приключений. Я же сделку и устраивал. Дорого, да. Только корабли в те воды не ходят, торговать там не с кем, так что желающему приходится оплачивать издержки, потерянную выгоду и дорогу в оба конца.

Мальчик окатил водой распорядителя. Тот фыркнул, с удовольствием растирая прохладную влагу по смуглому лицу, и закончил:

– Этот человек расплачивался не торгуясь. А вы… если и впрямь так приспичило, сходите к рыбакам. Может, кто из бедняков и согласится отвезти вас к Каменному Берегу… Рыбалка в этот сезон плохая, рыбаки бедствуют, лишние монетки им не повредят…

– Долговязый! – выпалил Берт.

– А? – удивился распорядитель.

– Долговязый, с бледным лицом, лысый, одевается в черную хламиду с глубоким капюшоном… Этот сторговал корабль на Каменный Берег?

– Вроде бы, – пожал плечами распорядитель. – Похож.

– Сколько с ним было людей?

«Креветка» уже нетерпеливо мялся, поглядывая в сторону весельной ладьи, откуда его несколько раз окликали. Поняв, что разговор с Ловцом не сулит ему никаких барышей, распорядитель стремился поскорее сбежать. Но Берт цепко держал его за плечо:

– Кто был с ним?

– Наемники-северяне, – пытаясь освободиться, промямлил распорядитель. – Да еще команду он набрал из портовых головорезов… Пустите, господин, мне недосуг лясы точить. Работа ждет, господин. Пустите, а не то!..

Берт разжал руку. «Креветка», сопровождаемая мальчиком с мешком, немедленно затерялась в толпе. А Берт остался стоять столбом среди бурлящего людского водоворота, рассеянно потирая ладони.

Сет! Снова он. Значит, и степных дьяволов тоже он науськал? Что ему могло понадобиться на пустынном Каменном Берегу? Неужели он тоже разыскивает Кость Войны? Неужели раскосые душегубы имели своей целью раздобыть навершие меча Аниса? Но откуда Сет прознал о тайне Кости? Откуда он прознал, что навершие находится у Марты, внучки старого Франка?

Глаз.

Глаз Дикого Барона. Глаз, сквозь призму которого можно видеть тайны прошлого.

Берт поморщился. Допустим, Глаз способен раскрыть секрет нахождения древнего артефакта, но почему изо всех бесчисленных загадок давно минувших времен Сет остановился именно на тайне Кости Войны? Да, нет, нет… Все не то… Это уж чересчур для Сета – самому разработать такой многоступенчатый план и успешно его воплощать в жизнь. Все, на что он способен, – подкараулить, украсть, перекупить… Да и зачем ему Кость Войны? На свете есть множество способов разбогатеть, и более безопасных.

А зачем Кость Маргону?

До сих пор Берт никогда не задумывался, зачем нужны многознатцу те вещи, которые он для него добывал. Маг, он и есть маг… Ловец добывает, получает свое золото, а добросовестно заплативший маг использует добычу. Или не использует. Кладет на полочку. Перепродает. В конце концов, перемалывает в ступке и сыплет в состав зелья. Да мало ли… Какое дело Ловцу Теней до того, что будет после передачи находки заказчику? Это и не должно интересовать Ловца. Таковы правила.

Но теперь правила нарушались с самого начала.

Маргона почему-то не оказалось в башне в тот день, когда он сам, Маргон, назначил Ловцу прийти за деньгами на расходы экспедиции. Почему? Кому-то хотелось, чтобы Берт оставил поиски Кости?

Кому?

Хочешь узнать, кто виноват, – ищи, кому выгодно; так говорили древние. Сет? Сет – всего-навсего мелкий авантюрист, берущийся за любое дело, где пахнет выгодой. Значит, за ним стоит кто-то другой. И этот кто-то наверняка гораздо более могущественный, чем уважаемый многознатец Маргон… Иначе как объяснить тот факт, что многознатец, пылавший нетерпением раздобыть Кость Войны, на следующий день вдруг загадочно и необъяснимо исчез? Не мог он исчезнуть по собственной воле. И откуда у Сета столько золота, что он нанимает целые отряды воинов, арендует корабль не торгуясь? И с каких это пор Сет записался в Ловцы Теней?

Вдруг отчетливо Альберт Гендер почувствовал, что оказался впутанным в какую-то сложную и опасную игру. Тем более сложную и опасную, что лица главного игрока ему никак не угадать. Что же это за существо, сумевшее убрать самого великого многознатца Маргона с игрового поля? Маргона, известного всей Метрополии; Маргона, на советы которого полагается сам Император. Маргона, входящего в Союз Четырех – полумифической организации сильнейших магов всего континента, организации, которая, как считают многие, незримо следит за судьбами смертных, исподволь направляя нить человеческой истории так, как угодно высшим сферам… Насколько же важна эта Кость Войны, если появился некто, ради попытки самому добраться до артефакта не дрогнувший убрать одного из Четырех и – судя по всему – проделавший это без особого труда?! Нить истории натянулась, трепеща, опаляемая жарким дыханием всепожирающего Хаоса… Может быть, Кость Войны – единственное, что отделяет человечество от невнятной, но уже ясно ощущаемой угрозы…

Берт пожал плечами и сдвинул шляпу на затылок. Здесь, под жарким солнцем, в клоаке потных человеческих тел, в густом облаке хриплоголосой ругани, деловой скороговорки, пронзительных выкриков рабов и злобного рычания погонщиков – подобные размышления представлялись настолько абстрактными, что даже смешно было бы воспринимать их всерьез.

«Посмотрим, – решил Берт. – Поглядим, что дальше будет. В конце концов, вся эта череда странных событий вполне может оказаться простым совпадением. Может, Маргон той ночью получил послание от своего Союза и помчался куда-то, к более важному делу, забыв и о Ловце, и об этом полусгнившем черепке? А у Сета ничего не выйдет. Найми он хоть целую армию – без навершия меча Аниса у него ничего не получится. Что мне грозит? Погибнуть? К этой угрозе я уже привык так же крепко, как к своей шляпе. Мне даже неуютно становится, если неделя проходит без того, чтобы за мной кто-то гнался, рубил мечом, метал в меня ножи или дротики, поджигал или топил… Посмотрим…»

Берт оглянулся, выбирая из пестрого калейдоскопа портовой толчеи физиономию поприличнее, чтобы спросить дорогу к рыбацким лодкам – и внезапно заметил, что прямо к нему, подавая рукой знаки: мол, подожди! – пробивается через толпу какой-то человек.

Человек этот выглядел настоящим морским волком. Растрепанные космы цвета красной меди падали на низкий лоб, отмеченный уродливым крестообразным шрамом. Маленькие, похожие на пуговицы глазки помещались очень близко к расплющенному и свороченному набок носу, напоминавшему гриб, на который наступили тяжелым сапогом. Человек был одет в потрепанную голубую куртку, широкие морские панталоны в красную полоску и высокие сапоги с завернутыми голенищами… Вернее – в один сапог, потому что правую ногу незнакомцу заменял деревянный протез. Кроме того, из левого рукава куртки высовывался железный загнутый крюк, левое ухо было превращено давним ударом – видимо, палицы – в бесформенный красный блин, а правое отсутствовало вовсе. На плече незнакомца, крепко держась когтями за ветхую ткань куртки, гордо восседал огромный попугай, черно-красный, с устрашающе загнутым клювом, с массивным серебряным кольцом на лапке.

Приблизившись, незнакомец ухватил Берта за край плаща.

– Господин… – невнятно и тускло выговорил он. – Я слышал, вы ищете судно… которое доставило бы вас… на Каменный Берег…

– Точно, – чуть отстраняясь, подтвердил Берт.

Прерывистая, несвободно идущая речь и пустые, ничего не выражающие глаза незнакомца навели его на мысль, что этот парень тяжко одурманен одним из наркотических зелий, которым наряду с вином, самогоном и пивом щедро угощают владельцы портовых кабачков.

– Отойдемте в сторону… господин…

– Ну, пошли… – помедлив, согласился Ловец. – Тебя как зовут, друг?

В потухших глазах незнакомца шевельнулось что-то осмысленное. Рот его приоткрылся, но тут же губы поползли вкривь и вкось, превратив и без того не блиставшее красотой лицо в отвратительно гримасничающую харю.

– Друг… – словно с большим трудом проговорил незнакомец.

– Не хочешь называть себя? – спросил Берт, глядя на то, как гримаса мало-помалу разглаживается, а глаза снова подергиваются пепельной пеленой. – Понятно… Пусть будет – Друг.

Холода в затылке он не ощущал. Хоть этот тип не внушал ему доверия, но внутреннее чувство опасности пока молчало.

– Пошли, Друг, – сказал Берт. – Быстро же распространяются новости у вас в порту…

На это Друг ничего не ответил.

Они пробрались к припортовой тесной улочке, темной из-за нависающих над головами балкончиков и зловонной из-за ручейков сточных вод, тянущихся по этой и многим другим таким же улочкам, чтобы слиться в океанские волны. Друг молча ковылял перед Бертом, стуча своей деревяшкой по щербатой мостовой, крюком изредка задевая стены домов. Покачивался на его плече нахохлившийся попугай.

Улочка поворачивала то в одну, то в другую сторону, петляла, огибая помойные ямы и мусорные кучи, где ворошились, словно большие уродливые раки, оборванные нищие, разветвлялась в нескольких направлениях. Берт оглядывался вокруг: слепые стены, закрытые ставни. Изредка попадались прибитые на стенах четырехугольные деревяшки с грубо намалеванным рисунком. Деревяшки, видимо, висели давно, краску размыло дождями, но рисунок еще можно было угадать. Какая-то уродливая харя, основной приметой которой являлся чудовищный вертикальный шрам от середины лба до подбородка… «Наверное, местный преступник, – рассеянно подумал Берт, – за поимку которого назначена награда…»

– Ну и рожа, – пробормотал Ловец и тут же забыл об этом.

А Друг все стучал своим протезом не оборачиваясь. И попугай на его плече, распушив перья, точно уснул.

Легкий холодок коснулся затылка Берта.

«Так, – подумал Ловец, – начинается…»

Он испытал не страх, а досаду. Чего уж легче предположить, как развернутся дальше события. Этот одурманенный тип, которому требуются деньги на очередную дозу зелья, очевидно, возомнил Берта легкой добычей. Чужаком, который не знает, к кому обратиться с вопросом в многолюдном порту. Сейчас он заведет его в какой-нибудь переулок потемнее, где ждет пара таких же обалдуев, вооруженных тупыми и ржавыми ножами, и под угрозой этих ножей потребует деньги, которые Ловец собирался выложить за рыбацкую лодку.

Берт в раздражении сплюнул. Надо же было купиться на такой дешевый прием! А может быть, все не так? Может быть, этот обрубок человеческий желает честно заработать свои несколько грошей и впрямь сведет его с капитаном какого-нибудь дырявого корыта? Хочется верить…

Холодок становился сильнее. Краем глаза Берт заметил за углом улочки какое-то движение. Он обернулся, но ничего не увидел. Показалось?

– Эй, Друг! – позвал Берт. – Долго нам еще?

Друг не отвечал.

– Я к тому, что денег у меня при себе нет. Что ж я, дурак, в такую толкотню, как у вас в порту, кошелек тащить? Срежут за милую душу…

Друг все так же молча шел вперед.

– Взял с собой только самое необходимое, – продолжал Ловец, – свой верный нож…

Друг и на этот раз не отреагировал.

А за следующим углом опять что-то мелькнуло. Будто кто-то высунулся посмотреть и тут же скрылся обратно. Ловец вздохнул и распахнул плащ, положив руку на рукоять длинного и прямого обоюдоострого ножа, удобного и для рукопашной драки, и для метания. Этот нож он нашел, разгребая пепелище трактира разбойников в поисках своего меча, оброненного, когда последний из желтолицых сбил его с ног на лестнице. Нож показался ему подходящим оружием, хотя бы на первое время, пока он не обзаведется чем-нибудь еще. Кроме этого ножа, ничего более приличного отыскать не удалось. Сабли степных дьяволов были сделаны из скверного металла, и в раскаленном аду пожара потрескались все до единой, и у мечей разбойников сгорели деревянные рукояти, а точить новые тогда было несколько недосуг…

Попугай вдруг хрипло что-то гаркнул, и Друг остановился – у двери кабачка с размытой дождем вывеской и наглухо заколоченным окнами. Кабачок, видимо, давно не посещался никем, кроме бродяг, не желавших ночевать под открытым небом.

– Сюда… – сказал Друг и перешагнул порог.

Берт, подозрения которого в дурных намерениях проводника при виде кабачка только укрепились, несколько секунд промедлил, чтобы вытащить из-за пояса нож и, стиснув рукоять, скрыть вооруженную руку полой плаща.

«По крайней мере, развлекусь, – подумал он. – Начищу рожи этим недоумкам, а потом приступлю к расспросам. Не может такого быть, что они не подскажут, какую лодку выгоднее нанять… Все-таки местные…»

Он ступил в пустой коридор, пол которого густо покрывали полусгнившие обломки мебели и человеческие экскременты. Было темно, и, щурясь, Берт пошел по коридору.

– Эй! Друг! – окликнул он своего проводника, но ответа не получил.

Коридор неожиданно оборвался лестницей, уводящей вниз. В потемках Берт едва не свалился, но в последний момент успел удержаться за стены. Лестница оказалась длиной всего в четыре ступени, она уперлась в дверь, совсем не такую, какой была входная, косо висящая, в любую минуту готовая упасть. Массивная, сколоченная из цельных бревен, дверь в полуподвал кабачка, скрипнув могучими петлями, отворилась.

Холод пульсировал в затылке Берта.

Держа наготове нож, Ловец перешагнул порог и остановился. Он очутился в тесной комнате с земляным полом. Слабый серенький свет, падавший через узкое оконце на уровне мостовой, рассеивал мрак, позволяя видеть осклизлые стены, сорвавшиеся, должно быть, давным-давно полки, под которыми темнели глиняные черепки. Наверное, здесь когда-то располагалась кладовая. Никого в комнате не было, но, когда глаза Берта попривыкли к полумраку, он углядел своего проводника, неподвижно стоящего у одной из стен. Косматая голова Друга была опущена, рука и крюк безвольно висели вдоль туловища… А попугая на плече не было.

– Очень хорошо, – опуская нож, сказал Ловец. – Это что – шутка такая?..

«Кажется, дурманное опьянение окончательно завладело им», – подумал он.

Тело проводника качнулось – и в тот же момент хриплый возглас долетел из угла. Дернувшись, Берт увидел попугая, усевшегося на вбитый в стену костыль. Птица смотрела на Ловца круглыми, не по-птичьи осмысленными глазками.

Крик попугая оживил Друга. Ступая неровно, но очень быстро, калека вышел за дверь. Прежде чем Берт успел опомниться, тяжелая дверь грохнула, закрываясь, сухо лязгнул засов. И тут же за дверью послышалось шуршание и мягкий удар в пол – словно, скользя по стене, свалилось на пол обмякшее тело.

Выругавшись, Ловец метнулся к двери, ударился о бревна со всего размаху – но дверь не подалась ни на палец.

Опять закричал попугай. Повернувшись на крик, Берт увидел, как птица неправдоподобно съеживается и темнеет – будто смятый ком бумаги на огне. Миг – и черное бесформенное пятно полностью слилось с тенью в углу.

Призрачный холод оледенил затылок Ловца так сильно, что он скривился от боли. Где-то очень близко притаилась опасность – страшная, смертельная опасность. Берт, выставив перед собой нож, закружился по комнате. Зубы его скрежетали, выплевывая ругательства:

«Кретин, идиот, вислоухий осел, помет обезьяны и барана! Дал полоумному, едва живому от дурмана калеке-жулику заманить себя в ловушку! Не удосужился даже осмотреть дверь с той стороны – и обнаружить засов на ней!»

Тьма плескалась наверху, совершенно скрывая потолок. Серый полусвет, исходящий от окошка, на мгновение померк – кто-то быстро заглянул в подвал, быстро заглянул и отпрянул, и Берт, резко развернувшись, не успел заметить, кто это был.

По потолку застучал спешный перебор крохотных когтистых ножек. И был этот звук настолько мерзок, что Ловца передернуло от макушки до пят. Не сумев удержаться от восклицания, полного брезгливого ужаса, Берт ринулся к окошку. Шириной всего в полдесятка ладоней, оно располагалось на высоте человеческого роста. При желании можно было в него просунуться, но… в процессе этого Берт оказался бы в полной власти того, кто притаился снаружи. А тут еще жуткий, несмолкающий стук по потолку. Кто там? Кто там?! Берту на мгновение представилось, как невидимая тварь – громадная голокожая крыса, вонзая коготки длинных скрюченных лапок в доски потолка, носится над его головой, вывернув страшную оскаленную морду так, чтобы было видно жертву, – выбирает место и момент, готовится к броску…

Ловец уже забыл первоначальную версию о грабителях, покушающихся на скудный его кошелек. Здесь было что-то совершенно другое, что-то невообразимо чудовищное, чему нет названия в человеческом языке.

Черный ужас, подобного которому он не испытывал никогда, охватил все его существо. Это было похоже на опьянение – страх не родился в сознании Берта, он пришел извне. Мутился ум, мышцы все слабли и слабли, пока силы совсем не оставили его. Берт упал на колени посреди комнаты, едва дыша. Лицо его было мокро от пота, в пальцах скользила влажная рукоять ножа. Зрение расплывалось, и не было уже возможности понять – то, что он видит, происходит на самом деле, или это ужас заставляет его видеть: как тьма, клубившаяся под потолком, потекла вниз, черными разводами по стенам, как Тьма собиралась в клокочущие лужи на земляном полу и ползла от стен медленными, гибкими щупальцами, тянулась к центру комнаты, стремясь задушить обессиленного человека…

Перестук коготков на потолке стих. Зловещая тишина поглотила даже клокотание Тьмы. Если бы не узкое окошко, пропускавшее серый свет, Берт бы обезумел от абсолютности кошмара ожившей Тьмы.

Он не мог видеть, как с потолка медленно спускается на черной нитке липкой паутины вылепленный Тьмой крупный паук. Паук пошевеливал восемью ножками, на вздувшемся брюшке его сиял серебряный крест. Жвала его смыкались и размыкались, поблескивая влагой ядовитой слюны. Паук опустился на шляпу Ловца…

Серый свет, дрожащий от близости и мощи Тьмы, снова померк – кто-то встал напротив окошка. Арбалетная стрела разорвала мрак, туго свистнув в коротком полете, сшибла шляпу с головы Берта.

Ловец рухнул ничком, но тотчас снова вскочил. Жизненная сила вспыхнула в нем с такой же молниеносной быстротой, с какой развеялась Тьма, – тени, будто черные кошки, ринулись в утлы и замерли там, расплылись, потеряв очертания.

Вскочив, он почти наугад метнул нож, который все еще держал в руке, – метнул туда, откуда прилетела стрела, едва не впившаяся в его череп. Там, на мостовой, послышался сдавленный стон и стук упавшего тела. Берт бросился к окошку.

Подпрыгнув, он подтянулся на руках, отчаянно засучил ногами по осклизлой стене, втискивая свое тело в узкую дыру. Остатки страха подстегивали его, гнали прочь из вязкой темноты на солнечный свет.

Вывалившись на мостовую, он, тяжело дыша, встал на ноги. Радужные пятна заплясали в глазах Ловца – словно в лицо ему порхнула стая пестрых бабочек. Берт прикрыл от яркого света глаза ладонью.

Человек в черном лежал, скорчившись на боку, рядом с окошком. Нож пришелся ему точно в левую сторону груди, и последними агонизирующими движениями человек скреб ногтями по камням мостовой, словно еще пытаясь дотянуться до небольшого арбалета, валявшегося в шаге от него. Берт склонился над человеком и рывком перевернул его на спину.

– Гут… – изумленно вымолвил он.

Услышав свое имя, слуга великого многознатца Маргона захрипел и поднял голову. Опустившись на мостовую, Берт поставил колено ему под затылок.

– Зачем ты хотел убить меня? – спросил он, вглядываясь в холодеющие уже глаза. – Маргон приказал?

Красная пена хлынула на губы Гуту.

– Не тебя… – едва слышно вымолвил он. – Тебя… оберегал… так надо… Хозяин велел… искать здесь… Я нашел…

– Где Маргон? Почему он скрылся от меня?

– Скрылся… Так надо… Хозяин велел… велел мне…

Гут зашарил рукой по одежде, наткнулся на нож, все еще торчащий в его груди и застонал. Берт потянулся вырвать нож, но… не стал этого делать. Ловцу не раз приходилось видеть обреченных людей – Гута уже не спасти. А вытащив нож, он может расширить рану, тем самым ускорив кончину.

– Что происходит? – спросил он, низко наклонившись над бледным до молочной синевы лицом Гута. – Что такое происходит?.. – Он вспомнил, как черный ужас сковал его, никогда не ведавшего настоящего страха; вспомнил, как Тьма, там, в подвале, ожила, превратившись в кровожадного неуязвимого призрачного зверя… – Как мне найти Маргона?! – закричал он.

Гут кашлянул. Кровь ручейками побежала по его подбородку.

– Хозяин велел передать, – вдруг чисто и ясно выговорил Гут, – чтобы ты сделал, что обещал… Непременно сделал. Хозяин умоляет тебя сделать это…

– Где сам Маргон? Как мне поговорить с ним?

Рука Гута все-таки доползла до кармана. Пальцы стиснули что-то под тканью… и расслабленно выкатившись из кармана, ударились о камни мостовой. Гут судорожно двинул нижней челюстью и перестал дышать.

Берт откинулся назад. Не сразу, с трудом поднялся с колен. Мысли его путались и мешались. Пережитое в подвале все еще тлело в его груди; понимание того, что он вот только что убил неповинного человека, который пытался его спасти и спас, медленно входило в его сознание. Маргон… Маргон умоляет его сделать это… Сделать что? То, что обещал. Найти Кость Войны – вот о чем умоляет Маргон. Великий многознатец Маргон, Один-из-Четырех – умоляет его, Альберта Гендера, Ловца. Теней…

– По-моему… – выговорил Берт и сам поразился тому, как хрипло прозвучал его голос, – все намного серьезнее, чем я предполагал…

Он снова опустился на колени. Сунул руку в тот карман на одежде Гута и вытащил увесистый кошель. Оглянулся по сторонам. Улица была пустынна, окна ближайших домов закрывали слепые ставни. Берт кинул кошель за пазуху и взялся за свой нож.

Шорох у дверей заброшенного кабачка подбросил Ловца. Берт отбежал на несколько шагов и прижался к стене противоположного дома, сжимая в руке окровавленный нож.

– Кого тут?.. – бессвязно бормотал однорукий и одноногий калека, выбредая на свет из дверного проема. – Чего это?..

От былой каменной неподвижности его лица не осталось и следа. Он поводил во все стороны ошалелыми глазами, вздрагивал и тер висок крюком. Наткнувшись взглядом на труп и на Берта рядом с трупом, Друг отступил обратно и залепетал скороговоркой:

– Я ничего не видел, господин, и ничего не слышал… Чужие дела меня не касаемо… Я того… перебрал, видно, да занесла меня нелегкая невесть куда… Ни дьявола лысого не помню…

Берт отлип от стены. Он смотрел на человека, который завел его в смертельную ловушку, и ничего не понимал. А тот, видя, что Берт с окровавленным ножом в руках не думает нападать на него, а напротив – сам осторожно подвигается спиной по стене подальше от этого места, поспешно заковылял прочь. Но очень скоро приободрился.

– Друг! – обернувшись, позвал он Берта.

От этого слова Ловца передернуло.

– Друг… пожаловал бы ты мне монетку на опохмел… Шибко мне худо, друг…

Где-то вдали улицы послышались оживленные голоса. К заброшенному трактиру шли люди.

Берт отбросил нож и побежал.

Паука с серебряным крестом на брюшке ударом арбалетной стрелы разорвало надвое. Несколько минут две половинки, истекая слизью, судорожно дергались на земляном полу подвальной комнаты, пытаясь соединиться. Потом затихли.

И медленно стали таять, превращаясь в две лужицы непроницаемого мрака. Лужицы скользнули одна к другой и легко слились воедино. Большая черная капля вздулась пузырем, а пузырь, толчками раздаваясь в разные стороны, быстро обрел очертания человеческого тела.

Эолле Хохотун разогнулся и, позвякивая серебряными колокольчиками на красной шутовской одежде, стряхнул с себя лоскуты мрака. Темное лицо карлика было искажено ненавистью. Прошипев что-то на не понятном никому языке, Эолле, словно крыса, нырнул в угол подвала и пропал. Тьма приняла его.