"Звезда" - читать интересную книгу автора (Первушин Антон Иванович)

ЧАСТЬ ВТОРАЯ КРАСНАЯ «ЗВЕЗДА»

Жизнь проходит мимо…

Иногда, в минуты темной депрессии, Юрий Москаленко размышлял о том, правильный ли путь он выбрал в этой жизни. Не стоило ли воспользоваться давним советом и демобилизоваться сразу по выслуге, благо армию сокращали и никто не стал бы чинить препятствий. С тем количеством освоенных машин и почти рекордным налетом Юрия взяли бы в любой аэроклуб и сейчас он занимался бы любимым делом, а не просиживал сутками в загроможденном отсеке макета, пялясь в экраны учебного терминала, словно какой-нибудь школьник, помешавшийся на почве электронных войнушек. А главное – он находился бы в гуще событий и сам участвовал бы в круговерти больших и малых дел, которые на глазах преобразовывали страну, превращая ее в нечто большее, чем просто Союз республик – в державу будущего, по образцу которой когда-нибудь будет перекроен весь мир.

И действительно, день проходил за днем, неделя проходила за неделей, месяц проходил за месяцем – а он только и делал, что рылся в многотомных описаниях, вникал в бесчисленные блок-схемы, протирал штаны в аудиториях и в тренажере да вертелся на всевозможных «турниках», придуманных садистами из Института медико-биологических проблем. Жизнь – яркая и необычная, если судить по выпускам новостей и по тому, как быстро менялся облик Москвы, – проходила мимо, и Юрий всерьез начинал опасаться, что если не сложится и в один прекрасный день он услышит: «Сдайте пропуск!» – то не сможет вернуться в Большой Мир, потому что будет чувствовать себя там настоящим инопланетянином, который просто не понимает происходящего вокруг, не понимает мотивов, движущих окружающими, не понимает, что есть хорошо, а что есть плохо.

К счастью, периоды депрессии были кратковременными, природное жизнелюбие брало свое, и, когда над Звездным вставало солнце, Юрий, обрядившись в спортивный костюм, выбегал из общежития на асфальтовую дорожку, присоединяясь к группе таких же жизнелюбов и фанатиков спорта, как он сам, после чего всё вставало на свои места, обретая ясный и чистый, словно раннее утро, смысл.

Да, служба у него однообразная и порой скучная до зевоты. Но мало кто на этой планете может похвастаться, что у него такая служба!

Да, на протяжении уже двух лет он видит одни и те же лица, знает их всех по именам-отчествам, сидит с ними в столовой, треплется в курилке общежития, сдает вместе с ними зачеты и экзамены, прыгает вместе с ними на волейбольной площадке, гоняет шары в бильярдной, парится в сауне… Но кто эти лица? Это же лучшие люди страны, а если вдуматься – элита нашего мира, передовой отряд человечества. И просто находиться рядом с ними, уже означает принадлежать к элите! А он не рядом, он – один из них!

Да, монотонные, расписанные по часам дни и повторяющиеся тесты-тренировки кого угодно доведут до исступления. Но ведь в конце концов Звездный – это не сурдокамера! Здесь есть куда пойти вечером, есть с кем отдохнуть и с кем поговорить по душам. А кроме того, если уж совсем невмоготу, можно воспользоваться выходными днями или положенным двухнедельным отпуском – выйти на платформу станции Чкаловская и уехать электричкой в Москву, в гости к старшему брату. Или вообще – махнуть из Шереметьево в Крым – благо, проезд по всей стране бесплатный, – а там «дикарем» пройти по побережью, останавливаясь в маленьких кооперативных гостиницах.

В общем, жаловаться Юрию на самом-то деле было решительно не на что. Он и не жаловался. Наоборот, всегда ходил орлом, а особенно топорщил перья в кабинете у штатного психолога и в компании с офицером по воспитательной работе – бывшим подполковником КГБ Александром Бугаевым. Кстати, Бугаева в Отряде недолюбливали и побаивались, но при этом признавали: похоже, подполковник нашел свое призвание и справляется с новой работой отменно…

Но иногда что-то такое находило, и Юрий никак не мог остановить поток воспоминаний, которые вызывали в нем грустные мысли о своей оторванности, ненужности, об одиночестве. Одиночества Москаленко боялся больше всего на свете – даже больше приказа: «Сдайте пропуск!»

Жизнь менялась как-то исподволь, но с каждым годом все стремительнее.

Для обыкновенного московского школьника Юры Москаленко, бредившего авиацией, история нового Советского Союза началась в сентябре 1983 года, когда его семья вернулась в Москву после месячного отдыха на Черном море.

Отец работал тогда в должности старшего диспетчера трамвайно-троллейбусного парка и «выбил» из начальства путевку в Геленджик – удивительное и странное всё-таки было время до эпохи ПЭР, путевки не покупали, а «выбивали»! И даже элементарную обувь или там мебель не покупали, а «доставали»! Впрочем, речь сейчас не об этом. Отец «выбил» путевку, и они всем скопом впервые за много лет отправились «на юга». Школьник Юра сразу влюбился в этот небольшой город на берегу черноморской бухты. Здесь всё было рядом и казалось каким-то небольшим, уютным, домашним. Словно городок в табакерке – когда-то давным-давно Юра прочитал сказку про такой сувенирный городок, и его юное, но пылкое воображение нарисовало потрясающие картины, взятые прямиком из ярких фантастических снов: непривычного вида игрушечные домики, маленькие оконца, составленные из разноцветных стекол, причудливые наличники и флюгеры. Нет, город Геленджик ничем не походил на городок в табакерке – но он вызывал то же сокровенное и очень приятное чувство особенного комфорта, которое приходит к нам только в детстве, когда грань между снами и реальностью еще очень тонка, и мы еще верим, что есть где-то в мире места, созданные специально для нас и специально под нас – остается только отыскать их. А ведь, кроме ощущения комфорта, в Геленджике было самое настоящее море. А еще там проводились слеты планеристов. А еще там прямо в бухту садились большие гидросамолеты, что неизменно вызывало щенячий восторг у всей приезжей детворы.

Но всё когда-нибудь кончается – и отпуск, и каникулы, пришла пора возвращаться в Москву, за парту, и там Юру ждала ошеломляющая новость.

1 сентября – в день, который все советские школьники любили за то, что хотя преподаватели и считали его первым учебным, но учиться при этом никого не заставляли – далеко, над Сахалином, истребитель-перехватчик сбил вражеский самолет. Разумеется, первого числа Юра об этом не узнал, не до того ему было, да и официального сообщения об инциденте ни по радио, ни по телевидению не появилось. Однако уже второго числа, на утренней политинформации, классная руководительница вместо обычного рассказа о трудном положении негров в ЮАР включила радио, и все новоиспеченные семиклассники средней школы № 11 в Новогиреево услышали, как диктор зачитал заявление Советского правительства:

– …Самолет-нарушитель вошел в воздушное пространство над Камчаткой, – сухо читал диктор, но его слова, будто военный набат, эхом отзывались в притихшем классе, – в районе, где размещена важнейшая база стратегических ядерных сил СССР. В то же время в этом районе близ советской границы на той же высоте находился другой подобный ему самолет-разведчик ВВС США «РС-135». В воздух было поднято несколько самолетов-перехватчиков. Один из них контролировал действия американского самолета «РС-135». Второй вышел в район нахождения самолета-нарушителя, сигнализируя ему, что он вторгся в воздушное пространство СССР. Предупреждение игнорировалось… На подходе к острову Сахалин самолет-нарушитель вновь был перехвачен истребителями ПВО. И здесь с ним попытались войти в контакт, в том числе и с помощью известной сигнализации общего вызова на международной аварийной частоте. На самолете-нарушителе эти сигналы должны были быть приняты, но он на них не отвечал, в том числе и на другие сигналы и действия советских истребителей. Советскими службами радиоконтроля засекались периодически передаваемые короткие кодированные радиосигналы, обычно применяемые при передачах разведывательной информации. Командование ПВО района, тщательно проанализировав действия самолета-нарушителя, его маршрут, пролегавший и в районе Сахалина над военными базами, окончательно пришло к выводу, что в воздушном пространстве СССР находится разведывательный самолет, выполняющий специальные задачи…

Юрий на всю жизнь запомнил, как в этот момент у него учащенно забилось сердце, и дальнейшее он воспринимал как будто сквозь туман, выхватывая из пространства лишь отдельные фразы.

«…Отдан приказ открыть огонь на поражение…»

«…Получив повреждения, самолет-нарушитель совершил вынужденную посадку на территории СССР…»

«…Продолжается эвакуация пассажиров…»

«…Начала работу Специальная международная комиссия по расследованию летного происшествия…»

«…Правительство Союза Советских Социалистических Республик выражает официальный протест…»

«…Действия провокаторов, разжигателей войны получат адекватную оценку со стороны мировой общественности…»

«Вещь!» – только и подумал Юра, когда диктор закончил чтение и пошли обычные новости.

Москаленко-младший действительно обожал всё, что связано с авиацией и космонавтикой. Он собирал книги и альбомы на эту тему, клеил модели из картона и уже не второй год ходил в секцию военно-прикладного многоборья, готовясь сразу после десятилетки поступать в авиационное училище. Как-то по случаю сунулся даже в ближайший аэроклуб, но места ему тогда не нашлось – велели подождать и подрасти.

Из-за своей пристальной внимательности ко всему, что происходит в современной авиации, Юра знал и о той напряженной обстановке, которая царила сейчас на границах Советского Союза и стран Варшавского Договора – заокеанские «стервятники» устраивали провокации, пытались проникнуть в наше воздушное пространство, разведать государственные тайны или устроить диверсию. К счастью, советские «соколы» были на страже рубежей, и не всякому «стервятнику» удавалось после встречи с ними вернуться к себе на заокеанскую базу. Однако даже газета «Красная звезда», подшивку которой можно было взять и изучить в лекционной комнате секции военно-прикладного многоборья, довольно скупо рассказывала о происках «стервятников» и подвигах «соколов». Выжать из этих, часто косноязычных, статей подробности – так волнующие молодую поросль – было очень непросто. Понятное дело, что государственная тайна, но разве это аргумент для юного пытливого разума?..

Фильмов на эту тему тоже было до обидного мало – по телевизору в основном показывали старые, хотя и очень хорошие, ленты о летчиках Великой Отечественной войны, а в кинотеатрах шли либо комедии для взрослых, либо французские боевики с Бельмондо и Делоном. Ну не считать же серьезным или познавательным фильмом «Случай в квадрате 36–80»?..

Единственным утешением для Юры оставался журнал «Техника – молодежи», в котором всегда находилось место для рассказов о современной авиации и космонавтике, но журнал-то был ежемесячным, а не ежедневным!

И вот, слушая диктора, Юра вдруг понял, что теперь всё изменится. Заокеанские агрессоры перешли последнюю черту – они использовали для своих хищнических целей невинных граждан чужой страны, употребив их в качестве живого щита. И только благодаря мастерству и мужеству советских летчиков-истребителей, удалось предотвратить грандиозную провокацию, после которой с неизбежностью началась бы Большая Война. А значит, дальневосточные пилоты становятся героями дня – о них будут писать во всех газетах, о них будут рассказывать по радио и телевидению. Скорее всего, они приедут в Москву, и тогда появится реальная возможность увидеть их, оказаться рядом.

Самое удивительное, что ожидания юного любителя авиации вполне оправдались. Константин Москаленко, отец семейства, выписывал всего три газеты: «Известия», «Труд» и «Комсомольскую правду». Для юноши с пылким воображением, каким всегда был Юра, некоторый интерес представляла лишь последняя из перечисленных газет, да и та не вся целиком, а только в пределах знаменитой рубрики «Клуб любознательных». Но теперь, возвращаясь из школы, Юра вынимал из почтового ящика всю пачку газет и бежал в «детскую» комнату, в которой они обитали вместе с братом, чтобы немедленно просмотреть актуальные материалы.

Материалов было много. Казалось, ведущие газеты стараются перещеголять друг друга в подаче самой подробной и самой сенсационной информации о недавнем инциденте. Везде материалы шли под шапкой «Журналистское расследование», везде приводились фотографии злосчастного «Боинга», растерянных пассажиров, еще более растерянных южнокорейских пилотов и, конечно же, главного героя – полковника Геннадия Осиповича, который запуском всего-то двух ракет предотвратил войну.

Впервые Осиповича показали по первой программе 4 сентября. Летчик не производил впечатление какого-то лихого супермена, типа Грегори Пека из «Золота Маккены». Простой такой мужик в «парадке» офицера ВВС, но в нем чувствовалась уверенность, суровая мощь ветерана, повидавшего многое и знающего себе цену. Осипович рассказывал о своем историческом перехвате, о том, какая ситуация сложилась на Дальнем Востоке и почему ему пришлось сбить гражданский «Боинг» с пассажирами. Потом он отвечал на каверзные вопросы западных журналистов и отвечал достойно – не дал себя запутать. На следующий день «Известия» вышли спецвыпуском, и Юра жадно прочитал и запись выступления Осиповича, и материалы международной пресс-конференции в Кремле.

7-го в Москву привезли ошалевших от всего произошедшего пассажиров «Боинга» – их тоже показывали и о них тоже рассказывали, потому что это были очень важные свидетели. Многие из них получили травмы при посадке подбитого самолета на гладь безымянного лесного озера и, как оно положено капиталистам, спрашивали, кто за всё это безобразие заплатит. А платить, похоже, предстояло американцам. Ведь, благодаря показаниям свидетелей, выяснилось, что с рейсом KAL-007 было далеко не все так просто, как могло кому-то показаться вначале. Например, выяснилось, что перед самым отлетом из Анкориджа на борт поднимались какие-то подозрительные люди в штатском – они осматривали самолет и долго беседовали с экипажем, из-за чего вылет уже заправленного и подготовленного «Боинга» задержался на полчаса. Потом разведка доложила, что за две недели до злосчастного рейса самолет проходил якобы плановый осмотр, но не в ремонтном отделении компании «Боинг», а на военной базе Эндрюс. Там на самолет было установлено специальное «шпионское» оборудование, которое южнокорейский экипаж уничтожил сразу после вынужденной посадки. Факт шпионской деятельности косвенно подтверждало и то обстоятельство, что американские службы управления воздушным движением прекрасно видели, куда направляется «Боинг», но не сделали ничего, чтобы предотвратить его вторжение в воздушное пространство СССР.

14 сентября по первой и второй программам выступил маршал Николай Васильевич Огарков. Это было первое выступление одного из высших руководителей СССР, которое Юра Москаленко прослушал от начала до конца, нигде не заскучав. Обычно он не любил все эти разговоры о пленумах и съездах, о построении коммунизма и об интернациональном долге – это были большие дела больших людей, а у него находились занятия поинтереснее. Но на этот раз маршал говорил о вещах действительно важных и понятных даже подростку.

Из той речи – она продолжалась около получаса – Юрию запомнился один многозначительный пассаж:

– …Президент Рональд Рейган, – говорил Огарков, – назвал нашу страну «империей зла». Однако сегодня мы видим, кто в современном мире на самом деле является «империей зла». Если американское правительство считает возможным и даже непредосудительным посылать граждан чужой страны на смерть во имя своих военно-политических амбиций, это означает, что от американского правительства можно ожидать любых провокаций и подлостей… Да-да, подлостей. Оставим дипломатию дипломатам. Скажем прямо: Соединенные Штаты Америки совершили подлость! Если мы, как они считают, «империя зла», то они – «империя подлости»!.. – маршал сделал паузу и продолжил с нажимом, повышая голос: – Всем известно, что Советский Союз – миролюбивая страна. Мы выступаем за сокращение как ракетно-ядерных, так и обычных вооружений. Мы считаем, что времена, когда вопросы политики решались силой оружия, давно в прошлом. Но мы должны реально оценивать обстановку. Если мы имеем на карте мира непредсказуемую страну с непредсказуемым правительством, способным на любые подлости, мы должны быть готовы к отражению агрессии. Чтобы продемонстрировать нашу готовность Коммунистическая партия и Правительство Советского Союза приняли решение в этом октябре провести масштабные учения Советской армии с использованием самых новейших видов вооружений…

Юра слушал выступление Огаркова вместе с матерью: отец еще не пришел со смены, а старший брат шлялся где-то со своими приятелями. Повернувшись от экрана, Москаленко-младший вдруг заметил, что мать плачет. Это его так изумило, что он даже испугался:

– Ты что, мама, ты что?

– Война будет… – невпопад отозвалась мать; она старалась глядеть в сторону. – А вас у меня только двое…

– Не будет, мама! – заверил Юра. – Не решатся они, вот увидишь.

С этого момента Москаленко-младший еще больше уверился, что его призвание – армия, военно-воздушные силы.

После инцидента с южнокорейским самолетом всё как-то оживилось. Рассказывать про армию, про авиацию, про рубежи Родины вновь стало модно. В телевизионной программе появилась новая часовая передача «Советское небо», что сделало Юрия совершенно счастливым. Кстати, в этой передаче подробно освещались и масштабные учения, обещанные Огарковым в октябре. Посмотреть было на что. Танковые дивизии шли по равнине, с ходу форсируя реки. Десантные полки парашютировались вместе с техникой, выпрыгивая из грузовых отсеков тяжелых транспортных самолетов. Межконтинентальные баллистические ракеты стремительно взлетали из шахт, унося в космос блоки с разделяющимися боеголовками. Стратегические бомбардировщики совершили дальний перелет, поразив учебные цели в Индийском океане. Эскадрильи истребителей разыграли натуральное воздушное сражение, демонстрируя великолепную слаженность и пилотаж самого высокого уровня. Советская армия сумела показать миру, что находится на пике своей боеспособности и сумеет остановить любую агрессию, направленную против СССР и стран Варшавского Договора.

Но случилось и удивительное. Обычно по итогам учений сообщалось, что они прошли практически идеально, что была продемонстрирована высокая выучка боевых частей и подразделений, что советские воины, следуя заветам Великого Октября, в очередной раз доказали свою готовность защитить социалистическое Отечество. Всё было так же, кроме небольшой детали, – в завершение, после многочисленных репортажей об учениях «Спектр-83», с открытым докладом выступил маршал Огарков. В своей новой речи, воздав должное мужеству солдат и мастерству офицеров, начальник Генерального штаба заявил, что в ходе учений были выявлены «серьезные недостатки, обусловленные устаревшими представлениями о тактике ведения боевых действий с использованием оружия нового поколения». Для устранения этих недостатков, утверждал Огарков, необходима глубокая реорганизация вооруженных сил. В чем будет заключаться эта реорганизация, маршал прямо не сказал, но намекнул, что прежде всего она затронет сухопутные войска.

Разумеется, Юра пропустил эти слова мимо ушей – будучи очень способным мальчиком, он пока еще не научился понимать, что стоит за подобными «намеками» высших должностных лиц Советского Союза. Понимание пришло к нему гораздо позже, когда, став кадровым офицером, он увидел результаты начавшейся в 1983 году реорганизации.

7 ноября, «красный» день календаря, выпал на понедельник.

Делать в этот день было решительно нечего. Школа № 11 в Новогиреево традиционно не участвовала в праздничных шествиях по улицам Москвы – во избежание лишней сутолоки на московских улицах приглашение на участие в праздничных демонстрациях получали только центральные школы. В итоге, после утренней пионерской «линейки», Юра Москаленко был предоставлен самому себе. Погода стояла промозглая – было холодно, моросил мелкий противный дождь, гулять совершенно не хотелось. Дворец пионеров Новогиреева был закрыт, а секция военно-прикладного многоборья собиралась по вторникам. Юра понял, что день пропадает зря, и пошел домой – смотреть праздничную демонстрацию по телевизору.

К его удивлению, дома было не протолкнуться от гостей. Отец привел своих приятелей с работы – редкое событие, потому что Москаленко-старший недолюбливал шумные застолья. Но на этот раз, видно, поддался настроению момента, и теперь их крохотную кухню заняли пятеро водителей из парка: дядя Женя, дядя Валя, дядя Костя, дядя Витя и дядя Отар. Юре пришлось зайти на кухню и поздороваться с гостями – он увидел, что кухонный стол буквально ломится от всевозможных угощений: лежали по тарелкам порезанные тонкими ломтиками сервелат и салями, нежно светилось настоящее украинское сало, громоздился желтым утесом сыр «Голландский», ожидала своей участи сельдь пряного посола. Разумеется, тут же на столе высилась бутылка водки «Столичная», а рядом пристроилась парочка «Жигулевского». Гости уже были слегка навеселе, но держались еще твердо, а потому душевно приветствовали Юру и угостили его большим бутербродом с салом – сало принес дядя Женя, он был украинцем, из-под Харькова, и ему деревенские родственники присылали «бандерольки» с проводником. Затем Юра ушел в комнату смотреть телевизор, а мужики продолжили прерванный разговор.

Некоторое время Москаленко-младший смотрел демонстрацию, но потом ему это наскучило, он переключился на вторую программу, на третью, ленинградскую, – но там тоже показывали праздничные мероприятия, и невольно Юра стал прислушиваться к голосам, доносящимся с кухни. Говорили приятели громко, языки у них развязались, и темы пошли забористые.

– Слышали, мужики? – вопрошал дядя Валя, самый сведущий из компании, поскольку водил не троллейбус, а машину директора. – Борьбу за трудовую дисциплину сворачивают!

– Это как? – изумились мужики.

– А вот так! Эксперимент признан неудачным. Типа народ не понял смысла и задач эксперимента.

– Чего ж тут непонятного? – дядя Костя хохотнул. – Что я вас, лодырей, не знаю? Держать вас надо во как – в кулаке!

– Типа тебя не надо? – подначил дядя Валя.

– И меня надо! Да, и меня. Во – в кулаке! Иначе коммунизм не построишь!

– Да херня это была, а не борьба! – вмешался в дискуссию дядя Женя. – Тоже придумали: по баням, по ателье шукать. Будто от этого дисциплина вырастет. По-другому это надо…

– Да уж, – согласился дядя Валя. – А помните, как мы в парной прятались? И ты еще, Женька, дверь держал! Вот ведь, блин, приключение!

Приятели засмеялись чему-то своему. Потом разлили водку по стопкам и выпили.

– Да, я тоже слышал чего-то такое, – поддержал разговор Москаленко-старший. – Игнатьев рассказывал. Сдавал на днях теорию. Он, шельма, в кресло зама метит. Так вот, преподаватель у них тоже говорит: непонятки какие-то, круто курс будут менять. Мол, в июле был Пленум по идеологии, и там уже ясно стало: назревает какое-то решение…

– Небось, еще больше гайки закрутят, – предположил дядя Женя. – Генсек у нас нынче крутой, из безопасности. Лёня нам не нравился, а теперь наплачемся.

– Так и надо, – сказал дядя Костя. – Нельзя вечно в бардаке…

– Чего-то я тут не понимаю, – признался Москаленко-старший. – Если он крутой, то почему борьбу отменяют? Почему водка дешевая появилась? Да и староват генсек для крутых поворотов… Рассказывают, больной совсем. Вон сегодня его даже на параде не было.

– Кстати, да, – подтвердил дядя Валя. – Не было. Я тоже удивился. Лёня всегда выходил, а сегодня – только члены правительства. Не уважает он народ совсем.

– Дело не в уважении, уверен, – сказал Москаленко-старший. – Генсек вообще не любит появляться на публике. Говорят, у него диабет в серьезной стадии, – отец понизил голос. – За ним якобы целую машину возят.

– Фигня, – сказал дядя Костя. – Американская пропаганда. Главное, чтобы мозги варили. А у него варят! Слыхали, как он с мафией расправился. Директора Елисеевского прижали – раз! Медунова к ногтю – два! Щелокова на пенсию – три! У Романова Ленинград отняли – четыре! Хапуги, ворье… Давно пора.

– Тут я согласен, – сказал Москаленко-старший. – Круто забирает генсек. Вон в Геленджике только и говорили, что о деле Железной Бэллы.

– Это кто такая? – заинтересовались водители.

– Да была у них такая. Общепитом руководила. Тащила под себя всё, что плохо лежит. Рефрижераторами мясо воровала. Короче, арестовали. Был обыск, суд. Приговорили к вышке.

– Ох ты! – не сдержал восклицания дядя Валя. – Круто!

– У нее полтора миллиона нашли. Статья – хищения в особо крупных размерах. Заслуженно пулю получила. По ее же делу начальника местного ОБХСС взяли – в Геленджике ждут, когда его тоже к стенке поставят.

– Давно пора… – проворчал дядя Костя.

Мужики еще выпили, и Москаленко-старший продолжил:

– Но это всё не главное. Понятно, что если генсек из КГБ, то будут со швалью, с ворьем разбираться. Раньше безопасность были кто? Исполнители. А теперь к рулю встали. Будут чистить. Главное – другое. Я вот всё думаю, что они будут с идеологией делать? Неужто опять культурная революция? Как в тридцатые? Тогда всем слабо не покажется.

– Глупости, – нахамил дядя Костя. – Восьмидесятые – не тридцатые, Андропов – не Сталин. Я думаю, всё сделают правильно. Шваль посадят, а нам зарабатывать дадут.

– Откуда такие сведения? – усомнился дядя Валя.

– А вот такие сведения, – сказал дядя Костя. – Реформы будут, ясно вам? Идеология им – тьфу! Экономику будут поднимать! От каждого по способностям, каждому – по труду! Ясно вам? По труду…

– Хотелось бы, – в голосе дяди Вали ясно слышалось сомнение. – Очень хотелось бы. Но у нас всё больше обещают, а потом ничего не делают. Болтовня одна. Болтовней и закончится…

Мужики как-то разом притихли, а потом дядя Валя спросил у дяди Отара:

– А ты чего молчишь, геноцвале? Что думаешь, скажи.

– А чего тут скажешь? – отозвался дядя Отар, говорил он с легким акцентом. – Как вы, русские, решите, так и будет. Нас никто не спросит.

– Ох, Отар, вечно у вас самомнение. Вот помню в Тбилиси…

Тут собутыльники переключились на обсуждение Грузии, начали вспоминать, кто там бывал и когда, и Юра быстро потерял интерес к разговору. Но от того, что он услышал, стало ему тревожно и как-то очень неуютно – даже в родном доме. Это чувство сохранилось на целый день, и, уже собираясь спать, Москаленко-младший попытался успокоить сам себя: «Ну ничего страшного, трепались мужики, всё будет как раньше, всё будет хорошо…» Однако самогипноз не помогал, сон не шел, а пылкому воображению рисовались какие-то чудовищные картины. Юра не знал еще тогда, кто такой Сталин, – на уроках истории об этом советском руководителе почему-то совсем не рассказывали; упоминали только, что он руководил партией и страной в период Великой Отечественной войны. Но Москаленко-младший не был бы истинным поклонником военной авиации, если бы не изучил ее историю по старым книгам, энциклопедиям, и он уже знал, что в истории Советского Союза был очень мрачный период – когда тех же летчиков или выдающихся авиационных конструкторов за мнимые грехи бросали в тюрьмы и расстреливали. Юра не мог узнать больше, ведь он принадлежал к обычной советской семье – в ней не было принято хранить и читать запрещенную к распространению литературу, но и от того, что стало ему известно, хватило для осознания черного ужаса, от которого когда-то цепенела вся страна. И этот ужас никуда не делся – он присутствовал здесь и рядом, и старшие ничего не делали, чтобы избавиться от него. Наоборот, похоже, они ждали, что времена ужаса вернутся, потому что дальше так жить нельзя, потому что «давно пора»…

А за стеной веселились, отмечая праздник, соседи, и магнитофонный Высоцкий надрывался хрипло: «Ты уймись, тоска, сердце мне не рань. Если это присказка, значит, дело – дрянь!..»

Через десять дней после праздника произошло еще одно значимое событие, запомнившееся Юре на всю жизнь.

Поскольку событие широко освещалось и советскими газетами, и телевидением, Москаленко-младший узнал все подробности. В тот день впервые прозвучали два слова, которые повторялись в последующие годы всё чаще. Первым словом было «терроризм», вторым – «Альфа».

12 ноября 1983 года из аэропорта Тбилиси в Ленинград должен был вылететь «Ту-134». Но на борт проникли вооруженные бандиты. Через полчаса после взлета они расстреляли троих пассажиров, приняв их за сотрудников милиции, стюардесс избили, а экипаж попытались захватить в заложники. Однако решительные действия штурмана помешали жестокому замыслу – в перестрелке ему удалось убить одного из бандитов и ранить еще двоих. Запершись в кабине, экипаж поменял курс, и самолет отправился назад, в столицу Грузии. Бандиты пришли в ярость и открыли пальбу в салоне, ранив еще шестерых пассажиров. В Тбилиси их уже ждали. Грузинская милиция вступила в переговоры с бандитами, а в это время из Москвы вылетела группа из тридцати восьми бойцов спецподразделения 7-го управления КГБ СССР, фигурирующего в документах под обозначением «Альфа». Бандиты требовали заправить самолет и позволить им покинуть СССР, обеспечив воздушный коридор до Турции. В случае отказа они угрожали расстрелять пассажиров и взорвать «Ту-134». На борту бандиты продолжали издеваться над пассажирами: запрещали всем вставать со своих мест, оказывать помощь раненым, пользоваться питьевой водой и туалетом… Ночью «Альфа» начала штурм. Действия этой группы были столь молниеносны и эффективны, что никто из живых пассажиров не пострадал, а бандиты были обезврежены.

И вновь пресса оказалась на высоте: о злодеяниях бандитов (нет, теперь их называли «террористами») писали в подробностях, ничего не скрывая. В то же время газеты восхвалили мужество спецназовцев и утверждали, что на счету славного подразделения «Альфа» числятся и другие подвиги: освобождение заложников, предотвращение диверсий, операции по захвату особо опасных преступников – почему средства массовой информации не рассказывали об этом раньше, оставалось загадкой. Разумеется, имена-фамилии офицеров спецподразделения оставались секретом; в газетных материалах они фигурировали под довольно своеобразными псевдонимами: майор Черный, подполковник Серый, капитан Белый, лейтенант Синий, что тут же породило волну подражаний среди подростков – пацаны со двора провозгласили себя кто Черным, кто Белым, кто Серым, и начали пачками «изничтожать» злобных террористов, которых против своей воли изображали дети помладше. Эта вполне невинная игра стала особо популярной после того, как в январе по первой программе показали художественный пятисерийный фильм «Альфа», снятый известным режиссером Говорухиным на основе материалов следствия по делу о захвате «Ту-134». Киноэпопея была сделана на скорую руку, однако производила неизгладимое впечатление: офицеров спецподразделения играли такие известные актеры, как Олег Янковский, Александр Абдулов, Леонид Филатов и Валерий Приемыхов, что добавляло фильму значимости в глазах телезрителей.

Впрочем, январь нового, 1984-го, года ознаменовался не только всесоюзной премьерой телевизионного фильма «Альфа» с участием популярных актеров. Сбылось пророчество Москаленко-старшего. Померещилось, что действительно наступают суровые времена.

25 января в программе вечерних новостей «Время» сообщили об арестах в магазине «Автомобили» на Южнопортовой. Оказалось, что в Москве действовала мощная преступная группа, наживавшаяся на махинациях с отечественными и импортными авто. Юра не обратил бы на это сообщение никакого внимания – он никогда не интересовался криминальной хроникой, а во второй половине января был вообще озабочен и озадачен: «классная» поручила готовить к 23 февраля большую общешкольную газету, посвященную Советской армии, и Венька Бейшан, главный редактор стенгазеты, чтобы не перетруждаться, разбросал задания по членам Совета пионерской дружины. Юре, о котором все знали, что он любитель военной авиации, поручили сделать большую статью о ВВС с иллюстрациями, и теперь он мучился, выбирая, написать ли ему о подвиге Осиповича, сбившего шпионский «Боинг», или о новейших фронтовых истребителях «МиГ-29», первые материалы о которых буквально на днях появились в «Красной звезде». Однако обратить внимание пришлось, потому что на следующий вечер водители из парка снова собрались на кухне квартиры Москаленко, чтобы обсудить животрепещущую тему: арест дяди Отара, который, как выяснилось, состоял в преступной группировке, занимавшейся махинациями в магазине «Автомобили».

На это раз приятели говорили громко и не стеснялись в выражениях. Юра так и не понял почему, но мужики выступали в основном за дядю Отара, и только дядя Костя уверял, что всё «фигня» и что разберутся – отпустят.

– Мафия, твердят, мафия, – злобно бурчал дядя Женя. – Какая ж они – мафия? Где теперь машину нормальную купишь? В очереди десять лет стоять? Нормальное дело, между прочим, делали. А теперь их к стенке?

– Дело ему нормальное! – кипятился дядя Костя. – Ворье. А Отар, дурень, захотел «мерседес». Говорил я ему: купи чего-нибудь попроще, «волгу» там подержанную, если деньги есть. Ну он же у нас – гордый орел! Ничего, разберутся – выпустят. Не сажают у нас за спрос!

Но дядю Отара не выпустили – в ходе следствия выяснилось, что он был не простым покупателем, а посредником, обеспечивавшим «левыми» машинами родственников и друзей в Грузии. Когда успевал обычный водитель троллейбуса проворачивать такие махинации, осталось за кадром этой истории.

Впрочем, на этом ошарашивающие новости не заканчивались. В самом конце месяца, на утренней политинформации, классная руководительница выступила с сообщением, что в настоящее время проводится серьезная проверка в республиканских руководящих органах. Были выявлены серьезные злоупотребления, в том числе и связанные с использованием бесплатного труда несовершеннолетних на сельскохозяйственных работах, – когда, скажем, узбекские школьники по три месяца вместо учебы трудились на сборе хлопка. В связи с этим советское правительство выпустило специальное распоряжение, категорически запрещающее использование труда школьников при проведении сельхозработ.

Само по себе сообщение, что теперь никого не будут «тягать на картошку», радовало. Однако намеки учительницы, что это решение правительства появилось как результат некоего серьезного расследования напомнили Юре недавний спор на кухне, и он задумался. Получалось, что не зря он испытывал страх перед будущим – как-то всё менялось не в лучшую сторону. Выяснялось, что мир вокруг состоит не только из сплошных удовольствий и радостей – за изнанкой этого радужного мира старшие устраивают настоящие бои друг с другом, а в заложниках (это слово тоже стало модным после телефильма «Альфа») часто оказываются дети. Юра попробовал представить себе, что же такое происходит в Узбекистане, но у него не хватило воображения. Куда ближе находилась проблема дяди Отара – вот был человек, очень тихий и очень вежливый; приходя в гости, всегда приносил какой-нибудь подарок для семьи, – а теперь его нет, потому что кто-то из больших начальников решил, что дядя Отар является преступником. Мир менялся, и это очень не нравилось Москаленко-младшему. Ему хотелось назад – в уют и предсказуемость. Но в то время Юра ничего не решал…

Февраль 84 года запомнился сильными, почти невероятными, морозами и ощущением какой-то неявной угрозы, которое висело в воздухе, но так и не разразилось грозой.

Впервые Юра услышал о смерти Андропова 10-го числа – на перемене между уроками об этом шептались одноклассники. Главным спецом по части слухов в их классе выступал всегда Венька Бейшан – у его родителей имелся хороший сильный приемник, и они постоянно слушали радио «Свобода». Хотя Юра и был московским мальчиком с довольно широкими взглядами на жизнь, зарубежным радиостанциям и, соответственно, Веньке Бейшану он не слишком-то доверял. Знал, что и радиостанции, и Венька в равной примерно степени любят приврать, и после их пересказа отличить, где в той или иной информации правда, а где вымысел, было решительно невозможно. Слухи, почерпнутые на радио «Свобода», Венька распускал не через свою стенгазету, что понятно, а через «предбанник» мужского туалета, где собирались на время перемен любители покурить и поговорить. Вот и теперь Бейшан сидел на подоконнике и, делая круглые глаза и понизив голос до конспиративного шепота, рассказывал, что об этом сейчас болтают по всем каналам, что информация проверенная и что сегодня-завтра следует ждать обращения правительства и некролога. Каломейцев и Серков, топтавшиеся тут же у окна, внимали Веньке, развесив уши. Юра прошел мимо них к писсуарам, потом вымыл руки и постоял, посмеиваясь.

– И что говорят? – спрашивал Серков с горящими глазами. – Из-за чего он откинулся?

– Почки отказали, – авторитетно разъяснял Бейшан. – Без почек, сам знаешь, жить нельзя. Теперь неизвестно, что будет. «Голоса» говорят, что вся наша армия приведена в боевую готовность. Будто к войне готовимся.

– Что за чушь?! – фыркнул Юра, чем сразу привлек к себе внимание. – Армия-то тут при чем?

– Мало ли… – Бейшан еще понизил голос. – Говорят, что генсек перед смертью приказал бомбить американские города!

Выдав этот перл, Венька победно огляделся. Да, новость была высший класс! Обубенная новость! Только вот выглядела она не просто сомнительно, а откровенно лживо – как «штамп» вражеской пропаганды, пытающейся изобразить Советский Союз «империей зла». Юра понял, что апелляция к разуму и здравому смыслу присутствующих здесь не сработает. Поэтому предпочел отшутиться:

– Похоже, тебе, Венька, уже повестка пришла. Пора в поход на Оклахомщину.

Серков засмеялся и дружески хлопнул Юру по плечу. Каломейцев и Бейшан юмор не оценили.

– Вот увидите, – пообещал Венька зловеще. – Умер ваш Андропов и завещанья не оставил. Трындец теперь будет полнейший.

– Херня! – радостно заявил Серков, которого слова Юры успокоили и раззадорили. – Лучше скажите, мужики, есть у кого-нибудь кассета с «Кино»? Лишь бы там «Алюминиевые огурцы» были…

Разговор сам собой свернул на новый музыкальный альбом ленинградской рок-группы «Кино», Серков с заговорщическим видом вытащил из кармана пачку «Космоса», и присутствующие немедленно забыли и о судьбе генсека, и о том, что по этому поводу думает радио «Свобода».

Однако день проходил за днем, а нервическая атмосфера ожидания чего-то страшного только сгущалась. Юра Москаленко вдруг заметил, что по телевидению вместо обычных фильмов и познавательных передач стали показывать определенный набор: консерватория сменялась филармонией, опера сменялась балетом, филармония – консерваторией, балет – оперой, и так далее по кругу. Потом вдруг, без малейшего повода и предупреждения, по первой программе запустили «Семнадцать мгновений весны», а по второй – «Мертвый сезон» и «Адъютант его превосходительства». С некоторым опозданием в процесс включилась и третья ленинградская программа, начав демонстрацию «Щита и меча». В другое время Юра был бы рад этим телесериалам – он вообще обожал фильмы про советских разведчиков и вражеских шпионов, а «Семнадцать мгновений» был готов смотреть раз за разом с неиссякаемым удовольствием, – однако теперь эти показы выглядели зловеще. Все помнят, откуда генсек произошел, где служил и что возглавлял? То-то! В церкви, из классиков знаем, покойника принято отпевать. Похоже, это и есть отпевание!..

Обстановка прояснилась только 20 февраля. Утром того дня Генеральный секретарь ЦК КПСС Юрий Владимирович Андропов появился на экранах телевизоров – выглядел он измученным и слова выговаривал с трудом, однако был вполне жив и смог зачитать официальное заявление ЦК, опровергающее «слухи о готовящейся агрессии Советского Союза против стран Запада» и о «недееспособности главы государства».

Вечером того же дня состоялась двухчасовая пресс-конференция, которую, нарушив сетку вещания показала в прямом эфире первая программа. В течение всей пресс-конференции Андропов довольно бодро и без подсказок со стороны помощников отвечал на вопросы советских и иностранных журналистов, остроумно высмеял панические настроения, царившие все эти дни на Западе, раскритиковал репортеров, которые в погоне за сенсациями запугивают свой народ, напомнил историю о «летающих тарелках», которые взбудоражили общественное мнение в конце сороковых и вызвали эскалацию гонки вооружений. Среди других высказываний по поводу происходящего в мире, обратило на себя внимание одно, весьма многозначительное, – Андропов заявил, что Советский Союз намеревается расширять свое сотрудничество с западными странами во всех сферах жизни, и первым шагом к этому станет участие советских спортсменов в Олимпиаде, которая вскоре состоится в Лос-Анджелесе.

Выступление Андропова мигом развеяло мрачную давящую тучу, нависшую над столицей, – москвичи сразу повеселели и больше не вспоминали о странном феврале, о своих подозрениях и траурных ожиданиях…

Разумеется, жизнь Москаленко-младшего не складывалась исключительно из наблюдений за происходящим в стране. Он, хоть и был членом совета пионерской дружины и сразу по достижении четырнадцати лет собирался вступать в комсомол, всё равно придавал очень мало значения тому, какие политические решения принимаются в Кремле. Время от времени ход жизни подбрасывал ему тему для размышлений – например, арест дяди Отара, однако Юра в основном интересовался совсем другими вещами.

Главным увлечением для него во все времена была авиация. На втором месте – космонавтика. На третьем – остросюжетные приключенческие книги и фильмы. Еще он следил за новинками популярной музыки, но не слишком активно – в отличие от большинства сверстников, не «фанател», за магнитофонными кассетами не охотился, в обменах участвовал только, когда предложат. Но знал, конечно, что есть в Ленинграде такие команды, как «Аквариум», «Кино», «Алиса» и «Зоопарк», что народ реально тусуется и процесс идет. Иногда ему перепадали кассеты, и он их слушал на магнитофоне старшего брата, когда того не было дома, получая большое удовольствие от немного странной, но заводной музыки, и от странно завораживающих текстов. Однажды он услышал композицию группы «Зодиак» и, несмотря даже на то, что там совсем не было слов, влюбился в творчество этой группы без памяти – уж больно эта электронная музыка соответствовала духу времени, уж очень бодрила, звала вперед и вверх, а там… Но потом вдруг снова охладел – не было, наверное, у Юры меломанской жилки и потому ему всегда казалось смешным и бесполезным часами сидеть под звуки музыки, таращась в потолок. Музыка нужна где? Правильно, на концерте или на дискотеке – а дома лучше книжку почитать, если уж совсем заняться нечем.

А вот старший брат Сергей «фанател» по-настоящему, но не от ленинградского рока или, скажем, от электронных композиций в стиле «Зодиака», а от «тяжелого металла» – бронебойной давящей музыки западных групп и исполнителей. К счастью, он хотя бы не носил куртки с заклепками, как это делали московские «металлисты» (да и отец выбросил бы такую куртку без лишних разговоров), но увлекался этим делом на полную катушку и даже состоял в каком-то подпольном клубе. Из-за этого клуба у Сергея и начались серьезные неприятности, которые куда больше касались персонально Юры Москаленко, чем даже самые значительные политические решения руководства страны.

Как уяснил для себя Юра из тихих бесед родителей и крикливых стычек Сергея с отцом, старший брат познакомился в клубе с ребятами из центра, что для жителя Новогиреево было большой редкостью, – пацаны из престижных районов города очень не любили сверстников из «новостроек», вошедших в состав столицы по причинам ее расширения; дружить с «провинцией» считалось «западло»; «провинциалы» отвечали взаимностью, а потому можно сказать, что дружба Сергея с парнями из центра была тем самым редким исключением, которое подтверждает правило.

Юра видел одного из новых друзей Сергея (его, кажется, звали Гена) всего пару раз – это был высокий стройный парень, он брил голову и носил ту самую куртку «металлиста», за которую можно было легко схлопотать от Москаленко-старшего. Кроме того, у Гены был собственный мотоцикл – «японец с прибамбасами», на котором парень вытворял черт знает что, как всамделишный рокер. Юра никогда ему не завидовал – он любил более сильные и красивые машины, чем японский мотоцикл, и знал, что лучшие такие машины делают не где-нибудь на Западе или на Востоке, а у нас, в Советском Союзе, поэтому довольно равнодушно отнесся к появлению Гены во дворе, у детской песочницы. Однако других пацанов заезжий рокер заинтересовал, они столпились вокруг, разглядывая мотоцикл и обмениваясь восхищенными репликами, пришлось подойти и Юре. Гена, собственно, лясы долго точить не собирался – он ждал Сергея, который заскочил домой переодеться и за кассетами. Но перекинуться парой слов всё-таки пришлось. Уже тогда Юра обратил внимание на безмерное высокомерие Гены – далеко не все парни из центральных районов столь явно демонстрировали свое превосходство над «провинциалами». Похоже, новый друг Сергея был из «мажоров», из тех московских парней, у кого родители – «большие шишки», работают в ЦК или в МИДе, имеют доступ в «Березки» и снабжаются по особому кремлевскому списку, о котором в обычных семьях ходили легенды. У «мажоров» было всё, о чем только может мечтать простой московский пацан: любая, самая современная, электроника, модная одежда, мотоциклы, а у некоторых даже – личные автомобили! Они свободно говорили на двух-трех иностранных языках, прекрасно разбирались во всём, что происходит на Западе и, по окончании престижных институтов, намеревались покинуть Родину, осев где-нибудь в дипмиссии или в торгпредстве. «Мажоры» осознавали свое превосходство, а превосходство порождало презрение к тем сверстникам, которые не имели такой возможности – получить всё сразу и без малейших усилий. Многие пацаны завидовали «мажорам», открыто и неприязненно, но Юре, например, было на это наплевать: он выбрал такую стезю, куда «мажоры» не совались, ведь они видели высшей целью своей жизни получение государственной квартирки где-нибудь в Париже или Лондоне, а он собирался получить в свое распоряжение всё необъятное небо. Среди военных летчиков и космонавтов не было места «мажорам» – в этом Юра был абсолютно уверен! Поэтому «прибамбасы» Геннадия не произвели на него того впечатления, на которое они были рассчитаны. А высказывания покоробили.

– Тухлая у вас жизняга, караси, – заявил Гена, цыкнув сквозь зубы. – Бедная. Натуральный отстой.

«Караси» вместо того, чтобы дать «мажору» в зуб, слушали его, раскрыв рты.

– Ты особо не выступай, – не сдержался Юра. – Не на Арбате.

Гена окинул его оценивающим и слегка презрительным взглядом:

– Типа крутой? А на джинсу нормальную предки не накопят?

Юра нахохлился. С джинсами была вечная проблема – нормальные, техасские, появились в продаже, но стоили атомно, стольник. Уговорить отца, который распоряжался бюджетом семьи, на такую покупку было совершенно невозможно – он считал, что штаны должны стоить ровно столько, сколько должны стоить штаны, а потому и Юра, и старший брат Сергей ходили в индийской подделке за двенадцать рублей.

В ответ на реплику Геннадия нужно было сказать что-нибудь резкое, а там вполне могло завязаться и «махалово», но тут вернулся Сергей, и легкая пикировка не получила развития.

Однако «мажора» на мотоцикле Юра запомнил и поэтому не сильно удивился, когда его имя снова прозвучало в негативном контексте. В тот день Сергей поцапался с отцом по-настоящему, и отец избил его до крови. Подобное в семье Москаленко случалось редко – отец распускал руки только по делу, в наказание за большие провинности, мог хлопнуть по уху или сильно толкнуть, но чтобы избить кулаками, чтобы шла кровь из носа, а потом остались синяки – Юра видел отца в такой ярости первый и, к счастью, в последний раз.

Из криков и воплей, которыми сопровождалась стычка и последовавшая за ней моментальная экзекуция, Юра сумел извлечь не слишком много информации. Какие-то пояснения дала затем мать, что-то Москаленко-младший сам сообразил, а в результате получилась стройная, но при этом и достаточно неприглядная картина. Выяснилось, что в клубе «металлистов», который посещал Сергей, не только слушали бронебойную музыку и читали провезенные через таможню рок-журналы, но и баловались «видео». У Гены, как у любого уважающего себя «мажора», был «видик» и кассеты. Смотрели американские боевики, всякие ужастики и даже порнографию – какую-то «Греческую смаковницу» (наверное, от слова «смак»). Поначалу Гена показывал фильмы бесплатно: по-дружески, по-братски, – но когда увидел, что пацаны уже без этого кино жить не могут, как заядлые курильщики без сигарет, решил трясти с них деньги за сеанс. А Сергей, будучи парнем со стороны, стал у него заместо кассира: собирал деньги (по рублю с каждого страждущего) и следил, чтобы за экраном не было халявщиков – за это Гена отстегивал ему пятую часть выручки. В конце концов в подвале «металлистов» появилась милиция, и весь бизнес накрылся медным тазом. Видик и кассеты конфисковали. Против Гены и Сергея возбудили уголовные дела сразу по трем статьям: занятие запрещенными видами индивидуальной трудовой деятельности, изготовление и сбыт порнографических предметов, изготовление или распространение произведений, пропагандирующих культ насилия и жестокости. Обоим, несмотря на то, что «малолетки», светило по три года колонии. Вот за это отец Сергея и побил – испугался за сына по-настоящему, а потому не сумел сдержаться.

Вообще с видеомагнитофонами в Москве творилась полная мура. Их привозили из-за границы, подключали к обычным телевизорам, что было очень даже непросто и требовало определенных навыков. Набирали кассет с западными фильмами через друзей или друзей друзей. А потом – тряслись, ожидая, что вот придут из милиции или КГБ, отберут, арестуют. Венька Бейшан, который знал всё и обо всех и по каждому вопросу имел свое уникальное мнение, рассказывал зловещим полушепотом, что у органов есть специальные машины, которые патрулируют по ночам столицу, перехватывают особое излучение, идущее от «видиков», и точно устанавливают, кто, где и что смотрит. А потом в КГБ решают, где можно (или даже нужно!) провести конфискацию, а где – пусть их.

Юра в эти сказки, конечно, не верил. Завистливых людей всегда хватает, а потому никакая специальная машина с радаром не нужна – позвонят куда надо и всё о соседях расскажут. Но то, что Сергей влез в это дело и попался на уголовщине, напугало Юру не на шутку. Разговаривать с братом было бесполезно – он закрылся в их комнате и не выходил часами, слушал свою «металлическую» музыку. Мать только плакала, а отец возвращался затемно – злой, как черт.

Но эта проблема разрешилась как-то сама собой. Помогло, видимо, высокое положение отца Геннадия. Сначала, как понял Юра из обрывочных объяснений, «череп» Гены попытался представить ситуацию таким образом, что его мажорное чадо попутал именно Сергей: придумал всё это и втянул «доверчивого младенца» в свой преступный бизнес. Оказалось, впрочем, что так просто спрыгнуть с поезда не получится. У Москаленко-старшего тоже имелись связи, и не в ЦК, а в прокуратуре – как же в столице без связей? Пришлось ему поднажать, и «череп» быстро понял, что либо Сергей идет в колонию вместе с Геннадием, либо вообще никто никуда не идет.

Так или иначе, но уголовное дело к маю было прекращено, а все обвинения с Сергея сняты – его даже не поставили на учет! А в мае, после того, как всё закончилось, отец принес в дом новенький видеомагнитофон «Электроника ВМ-12». Он поставил огромную коробку на журнальный столик и сказал вышедшим навстречу сыновьям:

– Не думайте, что это поощрение. Ты, Сергей, вполне заслужил то наказание, которое тебе по Уголовному кодексу полагалось. Просто знаю, что тебя толкнуло. Ты думаешь, мы хуже всех, если у нас чего-то нет. Ты думаешь, нужно держаться тех, у кого всё есть. Потому что если ты будешь им полезен, они поделятся. Но они не поделятся, запомни это, Серега. Не для того они рвались к деньгам, жратве и шмоткам, чтобы делиться. Используют и выбросят. Вы думаете, ребята, то, что вам по телевизору и на уроках рассказывают о капитализме западном – это всё ерунда и вранье? Нет, не ерунда и не вранье. Так и есть. Кто там в люди выбился, отставшему руки не подаст. Потому что считает, что отставший сам виноват. А то, что кроме воли, желания и трудоспособности, еще и обстоятельства нужны, удача, там не считается… И ведь удача удаче – рознь. Ты, Серега, думал, что самый хитрый, сумел заработать и кино смотрел бесплатно. Удачно, думал, всё складывается? А вот оказалось, что это не удача, а наоборот. И теперь ты неудачник, оступившийся – что будешь делать?..

Сергей, насупившись, молчал.

– То-то и оно, – продолжил, вздохнув, отец. – Использовали тебя и выбросили. Поэтому не нужно на смекалку и удачу рассчитывать. Живи спокойно, ровно, работай честно – всё у тебя раньше или позже будет. А чтобы ты по ерунде всякой не тосковал и голову себе не забивал, вот возьми, – отец постучал пальцами по коробке с видеомагнитофоном. – Наша новинка, советская. Смотри свои фильмы сколько хочешь. Только чтобы никакой порнухи и никаких платных сборищ, ясно?

И отец ушел, оставив сыновей разглядывать обретенное сокровище.

Это было что-то невероятное – «ВМ-12» только появился в продаже, был в огромном дефиците, на него записывались на полгода вперед, и вот дефицит стоял перед ними. Где его взял отец, сколько переплатил спекулянту, осталось загадкой. Однако свой королевский подарок сыновьям он сделал.

Май прошел для Юры, как в полусне. У Сергея сохранились связи по клубу, и он приносил каждый вечер по две-три кассеты, чтобы утром вернуть. Фильмы смотрели ночью. «Греческих смаковниц» среди них не было (старший брат твердо помнил наказ отца), но и того, что прошло через семью Москаленко, хватало с избытком: «Конан-варвар», «Коммандо», «Рокки», «Рэмбо», «Яростный кулак», «Возвращение Дракона», «Кошмар на улице Вязов», «Чужой», «Звездные войны», «Безумный Макс» – всё это захватывало юное воображение, потрясало, увлекало. Ведь ничего подобного Юра не видел – куда там «Золоту Маккены» и похождениям Бельмондо до этих ярких быстрых фильмов! Качество передачи цвета и изображения было, конечно, ни к черту, да и гнусавый переводчик, путающийся в словах, не добавлял положительных эмоций, однако всё искупала легкость, с какой голливудские кинозвезды решали возникающие проблемы. Разумом Юра понимал, что это ерунда, это постановка, но чувства были на стороне супергероев, противостоящих мрачному и такому реалистичному злу. Юра перестал высыпаться, приходил в школу с головной болью и воспаленными глазами, чуть не завалил три контрольные за четверть. Мать ругалась. Отец посмеивался. Он откуда-то знал, чем всё закончится. И действительно всё закончилось очень быстро – через полтора месяца ночных бдений Юра понял, что ему надоело. Он устал от бесконечной стрельбы и отчаянных воплей с экрана. Брюс Ли, Сталлоне и Шварценеггер больше не вызывали щенячьего восторга. Хотелось чего-то более интересного, нового, необычного. Н ничего такого не было. Наоборот, всё интересное, казалось, они с братом посмотрели в самом начале – те же «Звездные войны», например, – а теперь пошли какие-то нелепые комедии с юмором ниже пояса, старые глупые вестерны, фильмы про копов и гангстеров, под которые Москаленко-младший засыпал. С какого-то момента Юра перестал просматривать приносимые фильмы подряд, до упаду, а стал придирчиво выбирать. А кроме того, стал записывать с телевизора интересные передачи с документальной хроникой, впервые занявшись составлением собственной фильмотеки. В итоге Юра выправился и год закончил без «троек».

Кстати, именно из-за «видика» у Юры с Сергеем произошел серьезный конфликт. В начале лета, когда расправившись со всеми школьными делами, Москаленко-младший находился в предвкушении большого отдыха и собирался вновь поехать в аэроклуб договариваться о приеме в группу начальной летной подготовки, Сергей принес кассету с новым фильмом «Рэмбо-2». Раньше Сильвестр Сталлоне Юре нравился, но потом тоже надоел – какой-то он был тупой и однообразный, да и не верилось уже, что один человек, даже очень ловкий и натренированный, способен громить целые армии. Но поскольку ничего другого под рукой не было, сели смотреть «Рэмбо-2».

Поначалу фильм был вполне на уровне: полуголый мускулистый Сталлоне (он же Джон Рэмбо) вкалывает в исправительно-трудовой колонии в наказание за то, что навел порядок в своем маленьком американском городке. В гости к Сталлоне приезжает его бывший командир, полковник разведки, и предлагает сделку: типа мы тебе объявляем полную амнистию, а ты за это вытащи из Афганистана наших парашютистов, которые попали в плен к русским оккупантам. Тут Юра забеспокоился – эта идея ему не понравилась, поскольку он прекрасно помнил, как в американских фильмах изображают советских людей: среди кассет, которые приносил Сергей, обнаружились и «Москва на Гудзоне», и «Красный рассвет», – более глупых и тенденциозных фильмов Москаленко-младший в жизни своей не видел. Самые мрачные его подозрения оправдались в полной мере. Очень скоро на экране появились лохматые, бородатые и пьяные мужики в странной униформе с красными погонами на плечах и с красными звездами на ушанках – авторы фильма, видимо, не сомневались, что русский всегда ходит в ушанке, даже если на улице сорокоградусная жара. Эти страшные мужики, разумеется, всячески издевались над афганцами, пытали и расстреливали их, подбрасывали детям заминированные игрушки – в общем звери, а не люди. Уже к середине фильма Юра начал громко возмущаться, однако Сергей только посмеивался. Больше всего Юру разозлил отряд советских спецназовцев, который голливудские режиссеры явно снимали под впечатлением от сериала «Альфа», – по крайней мере, в фильме фигурировали знакомые псевдонимы: майор Черный, подполковник Серый и так далее. Только вот исказили голливудцы всё и вся до полной неузнаваемости – вместо поджарых сильных ловких бойцов братья увидели необъятных увальней с заплывшими от жира глазками, которые даже бегать толком не умели, а не то чтобы драться или кого-то побеждать. Понятно, что Сталлоне справился с таким спецназом одной левой и вытащил своих парашютистов из советского плена на радость афганским партизанам и Пентагону. Юра не выдержал, вскочил и выключил «видик», не дожидаясь финальных титров. Сергей расхохотался.

– Ты чего смеешься? – обиделся Юра. – Это же чушь полная!

– Это не чушь, – отозвался Сергей, он вдруг посерьезнел. – Тебе-то что, ты еще щегол, а я в Афган загремлю. И меня там убьют.

– Ты что, дурак? – изумился Юра. – Кто тебя в Афган пошлет? Совсем сдурел!

– Возьмут и пошлют, – огрызнулся Сергей. – Тебя не спросят. Никого не спросят…

Тема Афганистана всегда звучала зловеще. И чем дальше, тем больше. На политинформациях об этом не говорили, а пресса сообщала о том, что там происходит, очень сдержанно – будто бы никакой проблемы и вовсе не существует. Зато по Москве ходили мрачные слухи. Афганцы вместо того, чтобы смириться с присутствием ограниченного контингента советских войск, которые поддерживали в этой пустынной стране порядок, начали вооруженную борьбу. Западные разведки через Пакистан присылали партизанам оружие и военных инструкторов. Благодаря этой поддержке, партизаны собирались в воинские подразделения, устраивали засады на дорогах, похищали солдат, а затем подбрасывали к нашим частям их изуродованные и заминированные тела, научились даже сбивать низколетящие вертолеты. Всё это пугало, потому что это была самая настоящая война, без дураков. Рассказывали, будто бы из Афганистана везут «цинки», то есть цинковые гробы с убитыми восемнадцатилетними солдатами, и называется это «груз двести». Рассказывали, будто бы те родители, которые требовали вскрыть гроб, находили внутри какую-то человеческую требуху: одну руку и три ноги или, наоборот, два туловища без рук и без ног. Рассказывали, что эти самые «цинки» хоронили в обстановке особой торжественности, при большом скоплении народа и со всеми воинскими почестями, но похоронную процессию всегда сопровождали «люди в штатском», а представители Минобороны, генералы, советовали безутешным женам не впадать в истерику, иначе «возьмут на заметку и сделают выводы». Рассказывали, что в Москве уже появились объединения ветеранов с той далекой войны – ветеранам было по двадцать, но они прошли через ад, видели смерть друзей и воспринимали мирную жизнь не так, как раньше. Эти ветераны (их называли по-простому «афганцами» или более экзотически – «шурави») добавляли к мрачным рассказам об Афганистане еще более мрачные подробности, гасившие последнюю искорку надежды на скорое завершение военного конфликта. О ветеранах еще рассказывали, что война сильно поменяла их, они стали злее и нетерпимее, они очень болезненно воспринимают мелкие несправедливости, которые иногда допускаются в нашей жизни, и готовы бороться за наведение порядка, даже если их действия вступают в противоречие с законом. Ветераны уже попадали в неприятные истории, но пока на их выходки смотрели сквозь пальцы, учитывая заслуги перед Родиной. Впрочем, всякая снисходительность имеет пределы, и Венька Бейшан пророчил большие проблемы в случае, если милиция займется ветеранскими клубами всерьез.

Так или иначе, но ничего позитивного от этой темы никогда не исходило, и Юра вполне мог бы понять чувства Сергея, который через год заканчивал десятилетку, – ведь его призовут в армию и, возможно, пошлют в Афганистан. Однако Сергею не стоило выступать на стороне голливудских деятелей, изобразивших советских солдат (а особенно – спецподразделение «Альфа») в виде пьяных тупых уродов, получающих садистское удовольствие от издевательств над детьми и военнопленными. Даже если советская армия несет в Афганистане серьезные потери, даже если оттуда возвращаются ветераны, искалеченные физически и морально, нельзя вставать на позицию врага. Даже если тебе страшно и больно, даже если ты не уверен в себе, в своих родителях, в своей стране и в ее правительстве, даже тогда нельзя вставать на позицию врага. Потому что это предательство. А раз предав, невозможно остановиться – одно предательство потянет за собой другое. И самое отвратительное в этой отвратительной ситуации, что никто этого предательства не оценит, в том числе и враг: никто не любит предателей. Юра прочитал достаточно книг о Великой Отечественной войне, чтобы хорошо это понимать. А вот Сергей, похоже, из-за своего страха всё позабыл. Нужно ему напомнить.

– Ты дурак! – крикнул Юра. – Изменник дерьмовый! Они же наших убивают! А ты за шкуру трясешься!

Сергей встал и, скривившись, угрожающе замахнулся кулаком. Он был выше и сильнее Юры, но тот совсем не испугался. И Сергей отступил – опустил кулаки, вытащил кассету с Рэмбо из видеомагнитофона и ушел из дома. Вернулся он поздно вечером. Две недели братья не разговаривали…

В стране тем временем что-то подспудно вызревало.

Вдруг приняли поправки к Трудовому кодексу и разрешили создание небольших кооперативов в сфере услуг и общественного питания.

Как-то внезапно, словно за одну ночь, на каждом углу в Москве появились мини-пекарни, в которых продавался горячий, с пылу-жару, хлеб и огромные восхитительные «французские» булки. Мама теперь вставала пораньше и, несмотря на очереди, каждое утро приносила теплую, наполненную сладким духом, булку, чтобы порадовать сыновей на завтрак аппетитными бутербродами. Интересным новшеством в мини-пекарнях были анкеты, выдававшиеся вместе с покупками. В этих анкетах, которые можно было заполнить дома и бросить в специальный ящик при следующем посещении магазина, предлагалось указать, какой хлеб потребитель хотел бы видеть на прилавке мини-пекарни – таким образом дирекция кооператива хотела определить размеры спроса на хлебобулочные изделия в данном районе и приоритеты потенциальных покупателей. Это было так необычно – желание выявить спрос само по себе, – что семейство Москаленко (правда, без участия Сергея) как-то целый выходной день посвятило обсуждению своих вкусов и заполнению таких анкет, получив от сей процедуры странное и ни с чем не сравнимое удовольствие.

После мини-пекарен в городе появились кооперативные мастерские по мелкому ремонту бытовой техники. Работники этих мастерских занимались в основном самым востребованным в столице видом частной предпринимательской деятельности – подключением импортных «магов» и «видиков» к советским телевизорам, к колонкам и звукоусилителям. Мастерские скупали радиотехнический хлам, производили ремонт или собирали из нескольких старых магнитол одну, вполне работоспособную, после чего выставляли ее на продажу. Спрос на такие услуги был очень высок, и зарплаты, которые получали обычные работники в этих мастерских, были сопоставимы со ставкой профессора.

Юра узнал об этом от дяди Вали, который заходил к отцу на чашку чая и хвастался, что его «старший» устроился после техникума в одну такую мастерскую, пропадает на работе по двенадцать часов, но уже хорошо приоделся, купил подержанный мотоцикл с коляской и решил копить на свою собственную «тачку».

– Я его спрашиваю, – рассказывал дядя Валя с довольным смехом. – Где ты ее держать-то будешь? Гараж у нас один! А он мне так серьезно отвечает: свой куплю. А потом – куртку на плечи и на работу.

– Буржуй просто, – изумлялся Москаленко-старший, покачивая головой.

Дядя Валя вдруг обиделся за сына:

– Ничего он не буржуй. Вкалывает, как проклятый. Мы так никогда не вкалывали. Имеет право работать и зарабатывать.

– Я всячески за, – тут же отыграл назад отец. – Молодец! Что еще скажешь? Правильно, значит, решил себя поставить. Молодец!..

Потенциальные возможности нового вида кооперативных услуг Юра оценил осенью, когда у него сломался программируемый калькулятор «Электроника Б3-34» – еще один подарок отца, предмет зависти со стороны одноклассников. Юра кое-что понимал в современной электронике, изучал основы, зная, что в летной школе ему это пригодится, а потому очень хорошо представлял свои возможности по починке такого рода техники и сам под корпус не полез – предпочел доверить дело специалисту. Будучи юношей гордым, Юра понес свой калькулятор сначала в специализированное ремонтное ателье, хотя оно и находилось у черта на куличках. В ателье поломанную машинку приняли без энтузиазма и посоветовали зайти через месяц.

– Почему так долго? – недоумевал Москаленко-младший.

– Заказов много, – лениво отозвалась толстая приемщица. – Очередь большая.

Юре пришлось ей поверить на слово. Однако и через месяц «Электроника» еще не была готова. Только через два с половиной месяца разъяренный от бессмысленных ожиданий Москаленко-младший получил свое сокровище назад: за всё это время мастера ремонтного ателье сделали только одно – обмотали «Электронику» резинкой, под которую засунули серую бумажку. Из бумажки следовало, что сломанный калькулятор восстановлению не подлежит по причине отсутствия на складе необходимых деталей.

Умерив свою гордость, Юра пошел к «буржуям» – в ближайшую кооперативную мастерскую. На приемке там сидел парень лет двадцати в джинсовой спецовке и в футболке с надписью «МММ» на груди. Юру он встретил приветливо, повертел калькулятор в руках, потом быстро заполнил какой-то бланк и попросил клиента подождать в углу. Юра присел на диван, заметил на журнальном столике какие-то журналы – оказалось, что это свежие выпуски «Изобретателя и рационализатора» и «Радиотехники», – полистал их, нашел статью о радиолокаторах, используемых в воинских частях, и углубился в чтение…

Ремонтная мастерская располагалась в помещении на первом этаже обычной окраинной «хрущевки» – что здесь было до вселения кооператоров, Юра, может, и замечал, но забыл. «Буржуи» устроились со вкусом: отремонтировались, достали где-то хорошую польскую мебель, развесили по стенам внушительные производственные плакаты тридцатых годов – где только достали?

Не успел Юра дочитать статью о радарах, как приемщик вернулся и позвал его:

– Всё готово!

– Уже? – Москаленко-младший не поверил своим ушам.

– А чего тянуть? – приемщик подал Юре заполненный бланк через стол. – Здесь распишись. Гарантия на ремонт – год.

Форменная грабиловка, конечно! «Буржуи» содрали с Юры пять рублей – бешеные деньги за десять минут работы! Однако после двух с половиной месяцев мытарств и расчетов в столбик Москаленко-младший был готов выложить и червонец.

– А что такое «МММ»? – спросил Юра, расплачиваясь с приемщиком.

– Машины и механизмы Мавроди, – отозвался парень, пересчитывая мелочь. – Мастера и мастерские Мавроди. Каждый переводит по-своему. А на самом деле – просто МММ. Запоминается.

– А кто такой Мавроди? – не отставал любознательный Юра.

– О! – молодой приемщик закатил глаза. – Сергей Мавроди! Это великий человек! Когда-нибудь он станет первым советским миллиардером!

– Как Корейко? – не сдержался Юра, вспомнив фильм «Золотой теленок»; знаменитую книгу он в то время еще не прочитал.

– Ха! – приемщик нисколько не смутился и не обиделся. – Лучше! Много лучше! И я тоже когда-нибудь стану миллиардером!

Юра скептически хмыкнул, вспомнив исторический монолог отца, обращенный к сыновьям.

– С чего это вдруг? Если ваш Мавроди станет миллиардером, зачем ему с вами делится?

– Потому что я не просто работник! – с гордостью заявил приемщик. – Я – партнер!

Юра ушел из мастерской в задумчивости. А калькулятор, кстати, починили качественно – он проработал без замечаний еще три года, и Москаленко-младший забрал его с собой, когда уезжал поступать в Оренбургское авиационное училище.

Вообще вторая половина 1984-го и первая треть 1985 года запомнились как время необычайной суматохи. Кооператоры словно бы разворошили старый муравейник, и все сразу забегали, засуетились. Помимо мини-пекарен и ремонтных мастерских, возникли МЖК – Молодежные жилищные кооперативы.

Поначалу идея выглядела просто блестяще: молодой человек, мечтающий о своей собственной квартире, записывался в МЖК и в свободное от основной работы время участвовал в строительных и отделочных работах при возведении новых микрорайонов на окраине города. За эту работу (фактически – сверхурочную) он денег не получал, но зато через два-три года имел право на квартиру в этом микрорайоне. Идея казалась блестящей до тех пор, пока не выяснилось, что большинство добровольных строителей не слишком-то стремятся работать сверхурочно – наоборот, они стараются под тем или иным удобным предлогом покинуть рабочее место и потрудиться лишний час на стройке. Как говорится, своя квартира ближе к телу. Пришлось вводить административный контроль за бригадами МЖК, потом разрешили специальные недельные отпуска для особо нетерпеливых. А осенью 85-го ввели прямое трудоустройство по контракту на объекты жилищных кооперативов, позволив самым увлеченным и опытным «совместителям» участвовать в строительстве на правах привилегированных пайщиков, зарегистрировавших на себя две или три квартиры, – по окончании строительства избыток недвижимости можно было или подарить родственникам, или тупо продать, оформив сделку через агентство МЖК. Появилась возможность за три-четыре года хорошо заработать прямо в Москве, без командировок на Дальний Восток или на Крайний Север, и многие инициативные ребята, имеющие крепкую семью за спиной и желающие ударно потрудиться без квалификации, но с перспективой решения своих жилищных и финансовых проблем, записывались в очередь на участие в кооперативном строительстве. Московский опыт быстро переняли Ленинград, Свердловск, Новосибирск, Мурманск и республиканские столицы, и за год, как с гордостью докладывала программа «Время», объемы жилищного строительства выросли в четыре раза.

Другой приметой нового времени стали кооперативные пошивочные ателье. И раньше в Москве люди с достатком считали необходимым иметь своего знакомого портного, который следил за модой и обшивал целую семью. Однако позволить себе подобный сервис мог далеко не всякий москвич, а кроме того, помимо костюмов для «выхода в свет», требовалась и практичная одежда для повседневности – те же джинсы, например. Хорошие импортные штаны стоили дорого, а индийские или вьетнамские подделки хоть и казались прочными и носкими, но на самом деле не выдерживали на наших широтах и двух сезонов. Поэтому когда в Таллине появился крупный кооперативный трест «Народная мода», заключивший при поддержке государства контракты с ведущими европейскими кутюрье на разработку новой повседневной одежды и развернувший сеть своих ателье во всех крупных городах Советского Союза, это стало приятным сюрпризом. В 1984 году в моду входил спортивный стиль, и новая сеть поначалу занималась только этим, но потом ассортимент расширился и клиенты получили возможность не просто выбирать, но и делать индивидуальные заказы. Поскольку швейные машины и ткани поставлялись непосредственно из Европы, а все работники проходили обучение или переподготовку под руководством опытных западных мастеров, продукция «Народной моды» отличалась высоким качеством при сравнительно низкой цене и быстро завоевала сердца москвичей. Пижоны и фарца продолжали выкладывать уйму денег за «монтану», но нормальные пацаны просекли фишку, и с какого-то момента появиться на улице в джинсовом костюме или в кожаной куртке с лейблом «NM» стало чем-то само собой разумеющимся.

К концу года проснулись профсоюзы. Дядя Костя, который числился помощником профорга и получал за свой статус даже какую-то прибавку к зарплате, вдруг столкнулся с необходимостью реально отрабатывать эти небольшие деньги. Руководство профсоюза водителей общественного транспорта потребовало от него «ударников».

Кампания агитации за ударный труд началась практически одновременно с борьбой за дисциплину – потом борьба ушла в прошлое, а «ударная» кампания осталась: в программе «Время» постоянно рассказывали о новых трудовых рекордах, о донецких шахтерах и ивановских ткачихах, сумевших перевыполнить план добычи и производства в несколько раз, а потому получивших большие премиальные и прочие блага от дирекции. Постоянно вертелась одна и та же фраза: «Какой в забое уголек, такой и дома кошелек», однако ни Юра, ни его отец даже представить себе не могли, что какие-то ударники могут появиться в троллейбусном парке – работа на общественном транспорте подразумевала размеренность и экономию сил. К осени, когда кооператоры обрели нешуточный размах, пошел отток квалифицированных кадров во все эти мелкие ателье по ремонту и пошиву – даже в парке началось брожение, ведь кооператорам были нужны опытные водители, а зарплата, которую предлагала дирекция кооперативов, заметно превышала любые, самые высокие, заработные платы на государственных предприятиях. Агитация за ударный труд должна была вернуть интерес к работе на государственных предприятиях – ударники не только получали стабильный доход выше среднего и большие премиальные, но и награждались медалями, о них писали статьи и снимали телерепортажи, они получали квартиры вне очереди и избирались депутатами. Однако ударниками не рождаются, и уж тем более ударника невозможно родить по приказу, а значит, все, даже самые благие, пожелания по резкому увеличению их числа были обречены на провал.

По этому неутешительному поводу отцовские приятели из парка вновь собрались на 7 ноября, и дядя Костя громко и на плачущей ноте жаловался, что взять ему ударников неоткуда, а тот, кто спустил ему такое указание, наверное, сошел с ума. Отец и дядя Валя как могли уговаривали дядю Костю: мол, ничего страшного, напишите в профкоме план по повышенным обязательствам, отправьте наверх, про вас и забудут. А дядя Женя молчал-молчал, а потом выдал: надо на кооперацию парк переводить, тогда и ударники появятся. Это произвело ошеломляющее впечатление, и приятели на некоторое время замолчали. Такая простая идея почему-то не пришла им в голову.

– Ты соображаешь, чего сам сказал-то? – поинтересовался дядя Витя. – Да если у нас буржуев посадить, парк вообще встанет!

– Почему тогда ателье не встают? Вон у Валентина там сын работает – больше отца уже башляет. И нам надо включаться. Мужики мы или где?

– А ведь Виктор прав, – задумчиво сказал отец. – Одно дело штаны шить или там телевизоры ремонтировать, другое дело – парком управлять. Это ведь не два пальца. У нас объемы перевозок – ого-го! А сколько убыточных маршрутов считал кто-нибудь? А кооператоры сразу посчитают. И закроют сразу. Зачем им убыточные маршруты? И что тем, кто в этих районах живет, делать? Удавиться? Так что, лучше будет, если мухи отдельно, а котлеты отдельно. Пусть буржуи штаны шьют, а в серьезные дела не лезут!

Очевидно, к этой, достаточно здравой, мысли пришло со временем и правительство…

Вообще же экономические реформы и все сопутствующие разговоры мало занимали Юру. Уже тогда он начал «выпадать» из текущей жизни, занимаясь совершенно посторонними вещами. Он вступил в комсомол. Затем его приняли в группу начальной летной подготовки при Тушинском аэроклубе. Оказалось, что учеба в клубе посложнее, чем в обычной школе. На Москаленко-младшего тут же обрушились спецпредметы: от аэродинамики до материальной части самолетов. Он снова перестал высыпаться и даже немного захандрил – слишком тяжелым показалось ему тратить всё свободное время на обучение летному искусству. Но тяга к небу помогла превозмочь трудности, и очень скоро Юра впервые поднялся в небо с инструктором. Случилось это в марте, до самостоятельного полета было еще очень далеко (к таким полетам допускались только достигшие семнадцатилетнего возраста), но восторг, который испытал Москаленко-младший, поднявшись в небо в двухместной кабине новенького «Як-52», был столь велик, что искупал все нудные часы, затраченные на изучение формул аэродинамики.

Москаленко-старший был рад услышать гордый рассказ сына о его первом полете, и тут же предложил сходить в «Новый универсальный магазин», открывшийся в прошлое воскресенье, и прикупить там «чего-нибудь авиационного». Оказалось, за своими делами-заботами Юра чуть не пропустил главное событие последних дней – открытие кооперативного торгового комплекса, построенного на территории старого овощного склада. Оказалось, что чуть ли не все жители Новогиреева уже побывали там и теперь делились друг с другом восторгами по поводу сделанных покупок.

Юра, впрочем, был не в восторге от идеи посещения магазина – ему претили мещанские радости, да и большие торговые залы всегда отпугивали неумолчным гвалтом, бессмысленной толчеей у прилавков и большим наплывом иногородних, которые приезжали в столицу не для того, чтобы посмотреть памятники и посетить музеи, а чтобы прикупить московской колбасы. Можно подумать, колбаса в одной только Москве продается!

Но желание отца сделать подарок следовало уважить. Юра в пять минут собрался, и они поехали.

На это стоило посмотреть. На месте серых плоских коробок овощного склада высились модерновые серебристые павильоны, навевающие мысли о космических ангарах, в которых хранятся мощные ракеты-носители или даже межпланетные корабли. Высокие решетчатые ворота павильонов были открыты нараспашку, а у дверей толпились молодые ребята с повязками «Новый универсальный магазин» на рукавах. Всем входящим ребята раздавали рекламные листки с уже знакомой анкетой: какие товары вы хотели бы видеть в нашем ассортименте? Дальше уже толпились покупатели, а, пройдя вглубь павильона, Юра почувствовал, что у него кружится голова. Чего здесь только не было! Одежда любая, от самой престижной дорогой до дешевой ширпотребовской, электроника из кооперативных мастерских «МММ», сувениры московские и ленинградские, грампластинки и магнитофонные бобины с записями Высоцкого и рок-музыкантов, венгерские консервы и гэдээровские авиамодели, плакаты с голливудскими суперменами и девушками в купальниках, всевозможные мелочи для дома, для семьи и книги – огромные развалы дефицитных изданий!

Народу в павильоне было, конечно, не протолкнуться, однако Юра сразу заметил, что покупают у стоящих за прилавками кооператоров редко. Объяснение было простое: цены кусались. И очень больно кусались! Всё стоило раза в три-четыре выше, чем в магазинах. Однако в том-то и дело, что в государственных магазинах всего этого изобилия не увидишь, а если увидишь, то не факт, что тебе хоть что-нибудь достанется…

Сначала Юра думал, что книжные развалы вряд ли его удивят, – он предпочитал книги об авиации и космонавтике, а уж эти издания редкими или дефицитными назвать было трудно – новинки регулярно появлялись в московских магазинах, и что-то не видно было, чтобы профессиональные собиратели книг очень уж стремились их приобрести в свою библиотеку. Но потом Юра пригляделся и понял, что заблуждается. Здесь можно было найти знаменитую книгу Цихоша «Сверхзвуковые самолеты» и справочник «Военно-воздушные силы» за прошлый год, рядом лежали два тома Шаврова и роскошные немецкие альбомы о «МиГах», подшивка «Зарубежного военного обозрения» и новинка из новинок – совсем свеженькая «Энциклопедия космонавтики» в массивном красном коленкоровом переплете с серебряным теснением.

Отец всё тянул и тянул Юру к стойкам с одеждой – он выбрал ему кооперативную куртку, пошитую под малый размер, но по образцу настоящей пилотской куртки, – однако Москаленко-младший уперся и не хотел уходить от обнаруженных им сокровищ. В конце концов отцу пришлось уступить, и в качестве подарка Юра получил Цихоша и восхитительно пахнущую свежей краской «Космонавтику».

К хорошему быстро привыкаешь, а потому Юра довольно скоро перестал обращать внимание на кооперативные ателье и магазины, пользовался их услугами по мере необходимости и если были деньги. Семейный бюджет, конечно, затрещал, но тут отец пошел на повышение и стал получать зарплату, сопоставимую с заработками кооператоров. Главное – теперь не приходилось унижаться, доставать по связям дефицит. Пошел к кооператорам и всё купил…

Однако менялись не только правила торговли. Не прошло и полгода, как правительство всерьез взялось за армию.

Глобальная «чистка» армейских рядов началась летом, которое вошло в московский фольклор как «жаркое». Лето было действительно жаркое – как в прямом, так и в переносном смысле. Особенно жарко стало генералам.

О «чистке» Юра услышал краем уха в аэроклубе, а потом об этом открыто заговорили по телевизору.

Еще в мае «Юность» напечатала повесть известного писателя Юрия Полякова «Сто дней до приказа». Москаленко-младший эту повесть не читал, ему и без повестей хватало литературы, но Венька Бейшан рассказывал о ней всякие ужасы: типа в повести показана страшная «дедовщина», которая царит в нашей армии, показано, как там унижают и убивают новобранцев, а офицеры наживаются на солдатах, заставляя их строить дачи вместо боевой подготовки.

Юра, конечно, и раньше слышал о «дедовщине», но воспринимал ее как должное – опытные солдаты должны учить молодых, а слухи о страшных массовых избиениях и диких ритуалах «посвящения», о «дембельском поезде» преувеличены. Юра был уверен: в ВВС, где он собирался служить, такого нет и никогда не будет. И вдруг выясняется, что все слухи – правда.

Газеты как с цепи сорвались. «Комсомольская правда» посвятила проблеме целый разворот, дискуссионные материалы опубликовали и «Труд» с «Известиями». Кое-кто из участников дискуссии высказывался в том духе, что «Сто дней до приказа» – это поклеп на Советскую армию, а потому повесть надо запретить. Другие, наоборот, радовались, что тема «дедовщины» стала предметом обсуждения, потому что только через открытый разговор советское общество может решить эту проблему.

Позиция КПСС в этой дискуссии стала ясна после того, как издательство «Правда» выпустило повесть Полякова отдельным изданием и миллионным тиражом. Теперь ее можно было найти везде – даже в киосках «Союзпечати». Прочитал ее и Москаленко-старший, хотя почти не интересовался беллетристикой, отдавая предпочтение газетам. Удивился, сказал: «Странно, а в наши времена ничего похожего не было», и на этом дискуссия в семье Москаленко завершилась, не начавшись.

В июле в армии произошли аресты – об этом москвичи узнали из новой передачи «Час суда», появившейся в вечернем эфире второй программы. Передача была интересна тем, что в ней показывали реальные уголовные дела и то, как с ними работает суд. Задачей передачи было определено «юридическое просвещение советских граждан», и действительно многие выпуски были очень интересны, давая материал для живого обсуждения. И вот – таким материалом стала пресловутая «дедовщина».

Юра видел только один такой выпуск, но он потряс его. Перед судом предстали два сержанта, избивавшие новобранцев и в конце концов убившие одного из них, а также их командир – полковник, пытавшийся скрыть преступление. Показывали фрагменты судебного заседания, плачущих родителей убитого новобранца и хмурых солдат из подразделения, дававших показания. Приговор поразил своей необычайной жестокостью: сержанты получили по десять лет колонии строго режима, а полковник – высшую меру наказания!

Оказалось, что это не единственный приговор такого рода. Всего в то лето к разным срокам заключения за «неуставные взаимоотношения, приведшие к тяжким последствиям», были осуждены больше сотни «дембелей» и три десятка офицеров, потворствовавших беззаконию. Семеро из осужденных были приговорены к расстрелу.

Быстрота и беспощадность судебного преследования по фактам «дедовщины» произвела эффект. Много позже, уже будучи курсантом, Москаленко узнал от старших товарищей, служивших тем летом на срочной, что, во-первых, следствие было проведено грамотно: заподозренные в «разгуле дедовщины» части посетили с негласной инспекцией представители военной прокуратуры и Третьего Главного управления КГБ, были собраны неопровержимые доказательства, а потом выдвинуты обвинения, – а во-вторых, после открытых процессов над «дедами» и проштрафившимися командирами был выпущен циркуляр, в котором говорилось, что подобные инспекции будут проводиться и впредь. Старшие офицеры призадумались и решили не доводить дело до того, когда их поставят к стенке. В частях были приняты самые радикальные меры по пресечению «дедовщины» – за малейшее подозрение рядовых, сержантов и даже лейтенантов, командиров взводов, отправляли на гауптвахту. Прибывающих новобранцев поселяли отдельно, чтобы разрушить криминальную традицию. Усилили боевую подготовку, чтобы не было солдат, слоняющихся без дела. А командиры, не уверенные в своих подчиненных, дневали и ночевали в казармах.

Всё это наложилось на первые шаги по глубокому реформированию советских вооруженных сил. В Политбюро ЦК КПСС давно обсуждали вопросы реформирования и модернизации армии, а к лету 1985 года созрела вполне ясная программа. Аналитики из Генерального штаба указывали в своих докладах, что война XXI века будет «дистанционной» войной, когда противники не видят друг друга, а используют высокоточное оружие и боевые роботизированные системы. Танк и мотопехота в этих условиях становились малоэффективными – превращаясь в идеальную цель для летающих роботов, вооруженных ракетами. Таким образом таковые армии с мотопехотой в новых условиях могли выполнять свои функции только на оккупированных территориях. Изменение общей стратегии, направленной на укрепление обороны, требовало отказа от танковых армий – в течение трех лет было решено сократить их общую численность с шести тысяч машин до одной тысячи. Эту группировку предполагалось держать на западном направлении, поскольку использование бронетехники было бы оправдано только на европейском театре военных действий. Поскольку танки являются одним из инструментов поддержки мотопехоты, сокращению должны были подвергнуться и пехотные части. На первом этапе их предполагалось сократить на двести тысяч человек, однако в конечном итоге за десять лет они были сокращены на полмиллиона солдат и офицеров. За счет высвободившихся средств в Политбюро решили усилить ВВС, ВМФ и стратегические войска.

Время показало правоту лидеров Советского Союза, решившихся на трудоемкий процесс преобразования вооруженных сил. Когда началась война в Персидском заливе, СССР был готов отстоять свои интересы в этом регионе. И доказал свою готовность действием.

Серьезные изменения в структуре социалистической экономики раньше или позже должны были обрести силу закона через новую программу коммунистов.

25 февраля 1986 года начался XXVII съезд КПСС. Центральным выступлением на съезде, как и ожидалось, стал политический доклад Генерального секретаря ЦК КПСС Юрия Андропова. Руководитель коммунистов читал его четыре часа, ни разу не сбившись. Вся страна, затаив дыхание, четыре часа слушала этот доклад.

Юра Москаленко наверняка пропустил бы выступление Андропова, ведь был обычный вторник – школьный день. Но учителя, которые хотели ознакомиться с докладом через прямой эфир, договорились с директором, перенесли три телевизора в актовый зал и пригласили туда всех школьников старших классов. В результате Юра и его одноклассники прослушали доклад от начала до конца.

В первую очередь Андропов дал характеристику предыдущему периоду развития страны, назвав семидесятые годы «эпохой застоя». Он доказал на примерах, что развитие Советского Союза на этом этапе замедлилось, наше государство начало отставать от передовых капиталистических держав прежде всего в плане повышения жизненного уровня средних граждан.

Среди причин торможения в развитии СССР Андропов назвал неадекватную экономическую политику. Строить экономику на продаже природных ресурсов, говорил он, означает, зависеть от цен на эти ресурсы в других, порой враждебных, странах. Таким образом можно «залатать дыры в бюджете», но при этом теряется стратегическое преимущество. Необходимо отказаться от продажи невосполнимых ресурсов – точнее, эти ресурсы нужно перенаправить в собственную экономику.

Попытки решить экономические проблемы за счет приобретения импортных товаров народного потребления также подверглись острой критике со стороны Генерального секретаря. Продавая ресурсы и приобретая готовые вещи, говорил Андропов, мы обедняем нашу экономику, отдавая всю добавочную стоимость капиталистическим странам. Именно их рабочие и капиталисты получают вознаграждение за квалифицированный труд, а мы, несмотря на высокое развитие науки и техники, выступаем на мировом рынке подобно слаборазвитым африканским странам. Тенденцию к скатыванию в состояние африканских экономик можно остановить только одним путем: отказаться от закупки готовых товаров, а закупать только станки, материалы, краски и так далее, развертывая производство уже здесь, в Советском Союзе, или в странах СЭВ.

Понятно, говорил Андропов, что крупные предприятия не способны гибко реагировать на изменение спроса – они выполняют трудоемкие государственные заказы. Поэтому мелкосерийное производство в легкой и пищевой промышленности необходимо доверить кооператорам, разрешив частную собственность на недвижимость и средства производства. Государство должно помочь кооператорам встать на ноги, однако во избежание возникновения в СССР класса капиталистов, необходимо четко регламентировать предпринимательскую деятельность частных лиц.

Необходимо искать новые решения, говорил Андропов. Необходимо отказаться от стереотипов, которые тянут нас в прошлое. В этом суть и смысл Политики экономических реформ, которую провозглашает Коммунистическая партия Советского Союза.

Развивая мысль о стереотипах, Андропов плавно перешел к вопросам идеологии. Радикальная модернизация экономики не может быть осуществлена без глубинной модернизации идеологии. Одной из главных ошибок Леонида Брежнева и других высокопоставленных коммунистов было непонимание того, что марксизм-ленинизм – это живое учение, которое развивается независимо от желания или нежелания отдельных людей. Мир меняется, и живое материалистическое учение должно меняться вместе с ним. А в эпоху застоя, говорил Андропов, марксистко-ленинское учение превратили в мемориал, которому следует поклоняться вопреки объективной реальности. Настоящие коммунисты никогда не согласятся с тем, чтобы их мировоззрение было возведено в догму, потому что именно их мировоззрение в полной мере соответствует происходящим процессам. Настоящие коммунисты никогда не станут прятать голову в песок, отрицая существование проблем, которые порождает быстро изменяющаяся реальность.

Современная реальность демонстрирует нам изменения в общественных отношениях, говорил Андропов. Во многих западных странах борьба профсоюзов за права трудящихся привела к тому, что средний уровень жизни пролетариата значительно вырос. Передовой отряд рабочего класса уже не хочет революций. Наоборот, он все чаще выступает на стороне реакционных империалистических кругов, обещающих еще большее повышение качества жизни. Мы не должны закрывать глаза на то, что Советский Союз перестает быть лидером в глазах мирового пролетариата. Мы должны вернуть утраченный авторитет. Сделать это можно только повысив качество жизни среднего советского человека. Если мы будет продолжать отказываться от благ цивилизации, от комфорта ради торжества мировой революции, мы проиграем битву двух политических систем. В этих условиях выполнение интернационального долга становится слишком обременительным для Советского Союза. Нам следует решительно отказаться от разбазаривания сил и средств, направив их на совершенствование советской общественной системы внутри страны. Мы должны стать примером для тех развивающихся стран, которые еще не решили, какой общественный строй им выбрать на пути в будущее. Никакая пропаганда, никакие финансовые вливания не заменят того простого наблюдения, что сегодня наш советский моряк выглядит в африканских портах менее богатым и благополучным, чем моряки развитых западных стран. Нам необходимо изменить идеологию в самом важном пункте – в отношении к советскому человеку!

Долгие годы руководство партии пренебрежительно относилось к советскому человеку, говорил Андропов. По мнению Сталина, Хрущева, Брежнева, гражданин Советского Союза выступал лишь пешкой в борьбе за мировую революцию. За это он должен был стать первым коммунистическим человеком. Однако коммунизм все откладывался, а советский человек продолжал бороться за него, отказывая себе в элементарных потребностях, в элементарном комфорте. Время отказов прошло. Мы должны признать, что условия изменились – в битве между социализмом и капитализмом победит та система, которая сделает обеспечение комфортабельной жизни для всех своих граждан сверхцелью. Мы, настоящие коммунисты, знаем, что советский человек не скатится к дикому бесконтрольному потреблению – ценности советского человека лежат в духовной сфере, в сфере самосовершенствования, в области познания и преобразования окружающего мира. Однако мы должны сделать всё, чтобы советский человек ни в чем не нуждался. Мы, настоящие коммунисты, должны признать, что советский человек – это наш единственный и верный союзник. Поэтому он заслуживает особого отношения и особого уважения. Фактически советский человек – это переходная стадия между революционным пролетариатом и человеком коммунистического будущего. Сохранив этого человека, мы построим коммунизм!

Проведение Политики экономических реформ в жизнь требует открытого, откровенного разговора с людьми, говорил Андропов. Мы не вправе скрывать от советских людей правду о том, что происходило и происходит в нашей стране. Советский человек сам разберется, что хорошо, а что плохо. Мы, настоящие коммунисты, должны доверять советскому человеку. Поэтому Политика экономических реформ должна сопровождаться гласностью. Мы расскажем всё о нашей истории и на основе этого рассказа сделаем выводы, чтобы избежать ошибок в будущем. Возродить откровенный разговор между Коммунистической партией и советским народом – вот наша задача!..

Половину из того, о чем говорил Андропов, Юра Москаленко просто не понял.

Генеральный секретарь использовал в своей речи некоторые очень сложные категории – политический доклад предназначался взрослым, а не школьникам, хотя бы и старших классов. Однако кое-что Юру зацепило: во-первых, он осознал (хотя и не поверил сразу), что в СССР вновь появится частная собственность, а во-вторых, ему стало совершенно ясно, что очень маленький и уютный мир, в котором он привык жить, вскоре будет разрушен, «точка возврата» пройдена, и следует готовиться к новым чудесам – к жестоким ли, к приятным, покажет время.

Полтора года назад Москаленко-младший уже испытывал похожее состояние, – это когда мужики из троллейбусного парка пугали друг друга репрессиями, – однако сегодня за предчувствием перемен пришла не депрессия, а спокойная уверенность, что так и должно быть, что всё устроится в лучшем виде, Андропов с правительством знают, что делать, и вытащат страну из того «болота», в которое она попала при Брежневе.

В возрасте пятнадцати лет нет повода для горьких размышлений в духе Экклезиаста, надежды переполняют, гормоны бурлят, и кажется, что вся Вселенная создана ради тебя и под тебя. А потому Юра мог только приветствовать реформы, о которых говорил Андропов, ведь любые новшества расширяли поле возможностей, а значит, давали надежду на осуществление самой сокровенной и самой необычной мечты. Однако в 1986 году Москаленко-младший даже представить себе не мог, куда на самом деле приведут его эти реформы…

Кстати, в пятнадцать лет появляются не только новые возможности, но и новые потребности.

1986 год запомнился Юре еще и тем, что он по-новому стал смотреть на девчонок. Конечно, о настоящей любви говорить пока не приходилось, но томление молодой плоти стало заботить Москаленко-младшего довольно рано.

Юра считал себя целеустремленным человеком и воспринимал происходящее как досадную помеху. В то же время он упорно не понимал, как девочкам может нравиться ухаживание мальчиков, – если бы за ним, за Москаленко-младшим, вдруг начал ухаживать мальчик, то этот мальчик немедленно получил бы в зуб. Эта нормальная для подростка экстраполяция собственных ощущений и представлений на противоположный пол сильно затрудняла общение Юры с одноклассницами и могла вырасти в серьезный психологический комплекс. Всё осложнялось еще и тем, что Юра очень давно, с детского сада, знал, в чем состоит физиологическая разница между мальчиками и девочками и в какой капусте на самом деле находят детей. Но поверить, что девочки добровольно и с охотою согласятся, чтобы в них запихивали вот эти вот предметы, он почему-то не мог. Сказывалось воспитание? Ведь в семье Москаленко тема секса была под негласным, но строгим запретом – ни отец, ни мать даже не попытались ее как-то с сыновьями обсуждать, а сыновья и сами были с усами: зачем спрашивать, если и так всё давно известно? В итоге сексуальным воспитанием Юры занимался Венька Бейшан.

Делал это Венька совершенно непроизвольно, по ходу жизни, как и всё остальное, что он делал. Как-то раз Бейшан принес в школу целую пачку цветных порнографических картинок. Где взял, почему принес, осталось загадкой. Долго тряс этими картинками на переменах в туалете, давал по очереди рассматривать, потом бережно собирал в конверт и прятал до следующей перемены. Просмотрел эти картинки, выстояв очередь, и Юра. Ничего особенного. Картинки как картинки. Голая девушка с парнем. Девушка с двумя парнями. Две голые девушки. Две девушки и один парень. Голая старушка и два парня. Что вытворяли друг с другом запечатленные на порнокартинках парни, девушки и старушка не поддавалось описанию, но при этом у них на физиономиях было написано одинаковое блаженство – ясно, что процесс доставлял им немыслимое удовольствие. Короче, ничего особенного – и без того старшеклассники, похваляясь своими воображаемыми победами, уверяли, что это дело покруче любой выпивки или «травки». Юру поразило другое: неужели какая-нибудь девушка (со старушками всё ясно!), будучи в здравом уме, позволит, чтобы с ней вытворяли такое безобразие, да еще когда партнер действует не в одиночку, а вдвоем?!

Бейшан уверял, что это – обычное дело. Девушкам даже нравится, когда партнеров много. Но Венькины рассказы и заверения всегда надо было делить на двадцать – и девятнадцать частей отбрасывать как заведомо ложные. Так что, поверить ему было трудно. Будем считать, что эти девушки снимались для порнокартинок не по доброй воле, а ради денег. Что поделаешь, мир чистогана!

История имела продолжение. Бейшан еще два раза приносил в школу наборы порнокартинок, пока его кто-то не заложил. Завуч устроил налет, Веньку на глазах у всего класса обыскали, вывернув карманы и портфель, – картинки обнаружили и конфисковали. Впрочем, отделался Бейшан сравнительно легко – вызвали родителей, проработали в кабинете у директора, порнокартинки, ясное дело, не вернули, и вообще они быстро затерялись, что очень возмущало Веньку: он считал, что это его собственность, и никто не имеет права отнимать ее у него без решения суда.

В другой раз Бейшан принес старенький фотоаппарат «Весна» и коробку с пленкой фирмы «Свема». Коробка была какая-то необычная – длинная и с ярко-красным ободком. В мужском туалете Венька объяснил заинтригованным одноклассникам, что сумел достать секретную «красную» пленку, которую используют сотрудники КГБ и подпольные порнографы. Якобы если заснять с помощью этой пленки одетого человека, на фотокарточке он получится совершенно голым. Все парни, а особенно Кирилл Серков, немедленно возжаждали зарядить пленку в фотоаппарат и заснять всех девочек в классе «а», и если еще останутся кадры, то самых красивых девочек в классе «б». Однако Бейшан мялся и сопротивлялся. Мол, пленка всего одна, тратить ее на девок нецелесообразно, надо подумать, как использовать ее с большей выгодой: например, подстеречь и заснять весь педсовет оптом, чтобы по приколу растиражировать потом по школе. Серков настаивал на своем варианте. А Юра сразу понял, что рассказ о «красной» пленке – это очередная липа, придуманная Бейшаном для собственного развлечения.

Неизвестно, чем закончился бы спор Бейшана с Серковым, поскольку в процесс самым неожиданным образом вмешались одноклассницы. Они где-то прослышали о секретной «красной» пленке и о ее магических возможностях, шушукались весь день, а потом подстерегли Веньку на выходе из школы и навалились на него всей толпой. Девчонки в классе «а» оказались очень боевыми – Бейшан был избит основательно, ему порвали одежду, изодрали портфель, фотоаппарат раскокали, а таинственную пленку засветили. Венька еще долго ходил с распухшим носом и синяками, но подробности о своей стычке с одноклассницами скрывал, что было на него совсем не похоже. Наверное, посчитал, что будет выглядеть глупо.

Москаленко-младший, хотя и принимал просветительскую деятельность неутомимого Бейшана с подчеркнутым равнодушием, всё же нет-нет да задумывался на вечные темы: а вот и вправду неплохо было бы как-нибудь увидеть Маринку-отличницу, а лучше – Галку из класса «б», совсем без одежды. И если было бы можно, то даже обнять ее такой вот, голенькой, и… поцеловать. О большем Юра не смел даже мечтать…

Эти фантазии беспокоили Москаленко-младшего, однако он никому не признался бы (а особенно – Маринке с Галкой!), что именно его беспокоит. Даже мысль об этом казалась бредовой.

Но куда от фантазий денешься, когда гормоны буквально закипают в крови?!

А тут еще, на волне перемен, в программу девятого класса вдруг ввели курс «Личная и семейная гигиена» – полистав новенькую, выданную в начале учебного года, книжку, Юра с некоторым смущением понял, что этот учебник посвящен в основном рассказу о том, как правильно заниматься сексом, какие контрацептивы использовать, как правильно надевать презерватив и как отличить сифилис от гонореи. В смущение учебник вогнал и учителей, однако делать нечего и скрепя сердце «биологичка» взялась за ведение этого подрывного курса. Хотя и опасалась, наверное, подначек и шуточек со стороны класса, но подначек, как ни странно, не было – даже прирожденный провокатор Бейшан и недалекий Серков смолчали, когда «биологичка» начала рассказывать о правильном сексе. Только девчонки похихикали, да и то быстро прекратили. Потому что и впрямь было интересно и очень полезно.

Венька потом рассказывал, что курс ввели из-за эпидемии СПИДа. Дескать, в Америке и в Европе завелась страшная и неизлечимая венерическая болезнь – ее даже называют «чумой ХХ века». Якобы на закрытом заседании Политбюро решили принять строжайшие карантинные меры, закупить диагностическое оборудование и брать на анализ кровь всех иностранцев и советских граждан, бывающих часто за рубежом. Если анализ будет положительным, то иностранцев просто не пустят в СССР, а наших граждан, подхвативших «чуму», будут лечить в специализированных клиниках, организованных по типу режимных оборонных объектов, – человеку с улицы туда будет не попасть. Но это еще полдела. Вторая половина принятой программы по борьбе с распространением СПИДа на территории Советского Союза предусматривает усиление разъяснительной работы среди школьников и молодежи по вопросам сексуальных взаимоотношений. Ранее запретные темы становятся теперь открытыми для обсуждения, больше того в скором времени следует ожидать появления специальных телевизионных передач по типу «Здоровья», в которых будут рассказывать именно и только об этих вещах.

В кои-то веки, но Венька оказался прав. Вскоре действительно началась активная пропагандистская кампания, нацеленная на просвещение молодежи по половым вопросам. Появилась передача «Семейные ценности», которая шла после одиннадцати, но которую всё равно смотрела вся Москва, – вел ее молодой, но очень энергичный журналист Влад Листьев, который за словом в карман никогда не лез и поднимал острые вопросы: обсуждались там не только презервативы как средство борьбы против СПИДа, но и допустимость распространения порнографии, западные «секс-шопы» (можно ли разрешить кооператорам организовать такие у нас?) и даже «греческие смаковницы» (нужно ли снимать такое кино у нас?).

Юра сам не заметил, как его восприятие темы секса изменилось, – он стал воспринимать ее как должное, словно так было всегда и никакого общественного запрета на эту тему никогда не существовало. А главное – он заметил, что и девочки ничего не имеют против обсуждения таких интимных вопросов, наоборот, они смущаются куда меньше парней и даже готовы развивать обсуждение, заводя его в какие-то уже совсем непонятные простому мальчугану дебри.

Это вдохновляло. Это настраивало на фривольный лад. Если уж девочки всё знают и понимают, значит, прав Венька, когда говорит, что им нравится процесс, может быть, даже больше, чем юношам. Надо будет попробовать и как-нибудь подкатить к Галке из девятого «б». В кино ее, что ли, пригласить? С этого, вроде, начинают?..

Получилось так, что пока Юра размышлял о Галине, его самого пригласила одноклассница Марина – но не в кино, конечно, а на празднование собственного дня рождения. Москаленко-младший удивился: до сих пор девчонки не приглашали его на дни рождения. Он, разумеется, дал согласие, но пребывал в растерянности, поскольку не представлял себе, как это вообще будет, что нужно подарить имениннице и как себя вести на празднике.

Подумав, Юра решил обратиться за советом к родственникам. Смущение он уже научился преодолевать, а потому без труда обрисовал ситуацию сначала отцу, затем маме и под конец – старшему брату. Отец посоветовал купить в качестве подарка цветы и торт, мама – хорошую книжку, брат Сергей посмеялся и предложил купить в качестве подарка пластинку со свежим альбомом группы «Модерн токинг» – его только что выпустила кооперативная фирма грамзаписи «Синтез», которую основал Александр Кутиков, бас-гитарист из «Машины времени». Юра еще некоторое время поразмышлял, а потом, прикинув возможности своего, более чем скромного, бюджета, остановился на пластинке от фирмы «Синтез» – благо, стоила она всего четыре рубля.

И разумеется – промазал! Марина, что понятно, пригласила на свой день рождения не только Юру, но и десяток других одноклассников. Кто-то принес цветы и открытки, кто-то – книги, но больше всего Марина почему-то обрадовалась бутылке итальянского вина, которую припер недалекий Серков, и подшивке модных британских журналов, которую подарила одна из подруг. Грампластинку она приняла, но без малейшей благодарности – фыркнула и сказала, что этот альбом у нее уже есть на кассете, и вообще Томас Андерс и Дитер Болен – это пошлость, и немецкая «попсня» устарела, едва появившись на свет. Юра подумал, что надо бы обидеться и уйти, но не обиделся и не ушел – если сам облажался, то неча на подругу стрелку переводить. Впрочем, настроение было уже испорчено, все фантазии (а Москаленко-младший нафантазировал себе уже на полнометражную «смаковницу») испарились и пришлось вместо честного веселья и отдохновения изображать веселье и отдохновение.

Сначала перекусили. Салат «оливье», бутерброды с ветчиной, икрой и сыром. Потом Серков с ленцой сказал, что пожирать бутерброды без выпивки скучно, и все вдруг сразу воодушевились, и на столе – благо, родителей Маринкиных дома не было, – появились бутылки со спиртным, в основном – портвейн, но была и водка, и бутылка коньяка. Юра понял, что промахнулся во второй раз. Однако ему и в голову не могло прийти, что одноклассники так любят спиртное – сам он еще ни разу не пробовал и, в общем, пробовать не собирался. Зачем затуманивать себе мозги? Да и пьяницы выглядят глупо и отвратительно. Будешь пить, не станешь ни летчиком, ни космонавтом!

Юра сначала хотел даже отказаться, но Марина открыла принесенное Серковым итальянское вино и налила себе большой бокал, и Москаленко-младший понял, что будет выглядеть глупо. Не способствовало стойкости и испорченное настроение. В итоге Юра всё-таки выпил – Серков, подмигнув, наплескал ему водки. Водка Москаленко-младшему резко не понравилась. Он чуть не поперхнулся. В голове сразу зашумело, а Серков уже придвигал вторую стопку.

Поставили музыку. Юра предполагал, что Марина выберет что-нибудь медленное, танцевальное – например, Джо Дассена. Однако именинница поставила концерт новой рок-группы «ДДТ», о которой Москаленко-младший раньше даже не слышал.

Композиции «ДДТ» поразили Юру – на несколько минут он совсем потерялся в собственных ощущениях, позабыв, где он находится, – сидел дурак дураком, раскрыв рот. Резкий хрипловатый голос солиста не слишком привлекал, однако музыка и тексты били наотмашь – из них выпирала правда новой эпохи, жесткой и бескомпромиссной, порождающей чудовищ и героев; даже экстремальная «Алиса» выглядела на фоне «ДДТ» бледно. Особенно брала за душу одна песня под названием «Время». Неведомый солист с хрипловатым голосом пел:

Компания тем временем борзо напивалась, словно заправские алкаши на площади перед кинотеатром. Алкоголь способствовал раскрепощению, и когда Марина вспомнила, что у нее еще есть торт и фрукты в сливках, оказалось, что все уже расселись попарно, причем, Серков нацелился облапать конкретно именинницу. Еще час назад Юра такие поползновения воспринял бы в штыки, но теперь отнесся равнодушно: то ли водка подействовала, то ли «ДДТ», а скорее всего – он был еще сердит на Маринку за то, с каким презрением она отнеслась к его подарку. Серков, конечно, – урод, но была бы охота связываться!

Маринка отправилась на кухню за тортом, Серков вызвался ей помочь, и они надолго пропали. Москаленко-младший чувствовал, что пьян, – ему никак не удавалось сфокусировать зрение, комната плыла и раскачивалась в такт ударам сердца. «Пора, наверное, уходить, – подумал он. – Как бы не насвинячить…»

Тут он обнаружил, что к нему подсела Надька – одноклассница и подруга Маринки. Надька была толстенькая, рыженькая и некрасивая. Наверное, именно поэтому осталась в одиночестве – никто из приглашенных парней на нее, бедную, не позарился. Юра посмотрел на нее сурово: чего, мол, надо? – но отодвигаться не стал.

– Слышь, Юра, – обратилась Надька, жеманно улыбаясь, – а ты уже решил, куда после школы пойдешь?

– Я? В летное училище! – отозвался Москаленко-младший гордо. – Хочу быть летчиком!

– Да ты что?! – изумилась Надька. – Сейчас же другое главное.

– И что же у нас главное? – поинтересовался Юра.

– Бизнес теперь главное! – ответила Надька уверенно. – Я бы хотела замуж за пэра выйти!

– За кого? – обалдел Юра.

– Ты чего, не знаешь? – Надька недоверчиво покосилась на него. – Так теперь деловых называют… ну кооператоров. Политика экономических реформ – пэр. Здорово, правда?

– Вот уж не знаю, чем тебе… пэры нравятся, – Юра продолжал этот бессмысленный разговор, скорее, по инерции, чем по желанию. – Мне их, например, жалко – не нашли себе в жизни призвания, вот и мучаются со своими лотками и магазинами.

– Зато они богатыми будут! – заявила Надька. – А ты кем будешь? Солдафон! – в голосе ее было столько презрения, что Юре впору было пойти и удавиться.

Но Юра только хмыкнул.

– Всё в кайф, родная! – сказал он небрежно.

В тот вечер Москаленко-младший решил, что с «бабами» больше дел иметь не будет, как бы ему того не хотелось. Он, конечно, преувеличивал. Впереди его ждала не только большая жизнь и интересная работа, но и настоящая любовь.

В мае 1986 года Коммунистическая партия обратилась к советскому народу с предложением провести в рамках развития гласности всесоюзную дискуссию на исторические темы.

Сначала в газете «Правда», в журналах «Огонек» и «Коммунист» были опубликованы серии статей, в которых впервые откровенно рассказывалось о репрессиях сталинского периода и о тайных эпизодах Великой Отечественной войны. Авторы статей писали, что при проведении глубоких реформ, направление которых определил XXVII съезд КПСС, необходимо обратиться к прошлому, чтобы выяснить для себя, что было сделано правильно, а что только казалось правильным, мешая развитию страны. Вновь зазвучали зловещие фамилии: Сталин, Берия, Ежов, Ягода. «Огонек» взял и опубликовал страшные «Колымские рассказы» Варлама Шаламова.

Москва удивилась. Москва не поверила.

Потом Москва убедилась и включилась в дискуссию.

Всё это напоминало недавнюю кампанию против «дедовщины». Оказывается, и по поводу сталинского периода у московской интеллигенции есть что сказать: писатели и публицисты словно бы ждали команды и разом навалились на предложенную тему.

Юру Москаленко дискуссия не сильно волновала, однако в нее оказались втянуты и московские старшеклассники. Учительница истории по распоряжению завуча устроила мероприятие, громко названное «конференцией», – всем девяти – и десятиклассникам было предложено выступить на ней с докладами о сталинской эпохе, а потом принять участие в обсуждении. Тема доклада выбиралась произвольно, по желанию, и Юра, получив это задание, понял, что заметно отстал от жизни. Однако у него возникла хорошая идея.

Вернувшись домой, Москаленко-младший залез на антресоль, куда отец забрасывал прочитанные им журналы и газеты. Периодически, когда школьную пионерскую организацию охватывал макулатурный раж, Юра обращался к антресоли и без труда сдавал положенный минимум в пять килограммов. В последнее время кампании по сбору макулатуры почему-то не проводились, а потому антресоль оказалась забита под завязку. Порывшись в журналах, Юра обнаружил несколько тощих книжек в мягких обложках, – он вспомнил, как их читал вечерами отец, однако своего мнения Москаленко-старший по поводу прочитанного не высказывал, а только хмурился и устало потирал переносицу. Просмотрев содержание и аннотации, Юра понял: это то, что нужно!

Усевшись в свое любимое кресло напротив телевизора, юноша углубился в чтение. Начал он со сборника «Лучшая публицистика», изданного «Книжной палатой». Под обложкой обнаружилось два десятка статей с громкими заголовками: «Административная система Сталина», автор – Гавриил Попов; «Сталин и политические убийства», автор – Федор Бурлацкий; «Хрущев против Сталина: разоблачение культа личности», автор – Отто Лацис; «Оскверненные сталинизмом», автор – Андрей Нуйкин; «Сталин против коммунистов», автор – Юрий Карякин; «Железные наркомы», автор – Виталий Коротич; «Маршал Тухачевский, враг Сталина», автор – Борис Соколов; «Кровавый путь Лаврентия Берия», автор – Эдвард Радзинский.

Глаза разбегались. Бери любой заголовок – тема есть! – и пиши. Но Юра не торопился. Начав читать «лучшую публицистику», он понял, что для него это слишком сложно. Если таинства аэродинамики и звездной навигации еще имело смысл постигать, невзирая на известное сопротивление материала, ведь это открывало путь к небу, – то вникать в перипетии событий, которые произошли давным-давно и, по большому счету, не имели сегодня никакого значения, Юре, честно говоря, не хотелось. Что изменится, думал он, перелистывая страницы, если я узнаю о том, в чем была разница между Сталиным и этим… как его?.. Троцким? Что изменится, если я узнаю, почему Сталин предал заветы Ленина и приступил к истреблению ленинской гвардии? Да, Сталин был гад, бяка-бука, но он ведь уже умер! И он уже разоблачен! Вот написано, что его еще Хрущев разоблачил. И случилось это давным-давно – еще в пятидесятые! Чего теперь кости ворошить и вспоминать то, о чем уже никто и не помнит?..

Юра загрустил. Даже статья о Тухачевском, которая больше других привлекла его внимание, оказалась скучна до зевоты. Этот самый Соколов уверял читателей, что если бы Тухачевский не пал жертвой репрессий, то Красная армия встретила бы гитлеровские орды достойно и сразу погнала бы их к Берлину. Юру учили по-другому: Красная армия в принципе не была готова к вероломному нападению, кто бы ее ни возглавлял, разгром 41-го был неизбежен. Поэтому Москаленко-младший не совсем понимал, какую ценность имеют все эти рассуждения в стиле «если бы да кабы».

«Лучшая публицистика» его разочаровала. Он отложил книжку и взял следующую. Вторая брошюра в коллекции называлась «Архипелаг Солженицына – правда и ложь в книге о ГУЛАГе». Кто такой Солженицын, Юра еще не знал, но быстро узнал. В брошюре приводились обширные цитаты из напечатанной за рубежом книги «Архипелаг ГУЛАГ». Прочитав их, Москаленко-младший был очень заинтригован – в «Архипелаге» рассказывалось о системе концентрационных лагерей, созданных Сталиным при помощи НКВД, и о том, как «голубые фуражки», словно садисты, издевались над невинно осужденными людьми. Солженицын писал так ярко, так захватывающе эмоционально, что Юра даже подумал: а неплохо было бы сделать доклад именно по «Архипелагу». Потом юноша добрался до комментариев, и снова затосковал. Из комментариев, написанных Эдвардом Радзинским, следовало, что этот самый Солженицын, используя исторический материал, довольно сильно привирал, искажал факты: завышал, например, масштабы репрессий, выдавал за подлинную информацию уголовную мифологию и так далее.

«Невзирая на все эти недостатки, – писал Радзинский в комментариях, – книга Солженицына все же заслуживает внимания и уважения как документ эпохи. Солженицын является, безусловно, врагом всего советского, однако он сделал полезное дело для нас, написав эту книгу. Настоящие коммунисты, думающие о процветании своего социалистического Отечества, должны почаще обращаться к книге Солженицына, чтобы четко понимать, какое представление о Советском Союзе и его гражданах складывается за рубежом. Мы должны знать, к каким методам прибегают наши враги, чтобы опорочить нашу политику. Мы должны уметь опровергать измышления наших врагов. Лжи мы противопоставим правду. Только так победим!»

То, что Юре показалось наиболее интересным и важным, обнаружилось чуть ли не в самом низу стопки книжек. Это тоже была дешевая брошюра, но в ней, в отличие от остальных, имелись черно-белые иллюстрации – как оказалось, зарисовки с натуры одного из участников описываемых событий. Автором очередной книги с непонятным названием «Туполевская шарага» был Г. Озеров (вот так – без имени, без отчества). Оказалось, что это перепечатка немецкого издания 73 года. Едва Юра начал читать, как сразу почувствовал дрожь в руках. Такого он никак не ожидал, и книга стала для него настоящим открытием.

Оказывается, перед самой войной и во время войны в стране существовали так называемые «шараги» – секретные конструкторские бюро, в которых трудились инженеры, обвиненные во «вредительской деятельности» и приговоренные к большим срокам заключения. Фактически это были тюрьмы, но в них хотя бы можно было работать по специальности, создавая оружие для обороны Родины.

С огромным удивлением Юра узнал, что в «шараге» сидел не только знаменитый конструктор бомбардировщиков и пассажирских самолетов Андрей Николаевич Туполев, но и другие выдающиеся деятели: «отец» советской космонавтики Сергей Павлович Королев, создатель реактивных двигателей Борис Сергеевич Стечкин, авиаконструкторы Мясищев, Петляков, Черемухин. А сколько выдающихся конструкторов не попало в «шарагу»? Сколько их погибло в лагерях? И сколько они успели бы сделать, если бы не эта бессмысленная борьба с «вредителями», придуманная Сталиным? И сколько людей остались бы живы и здоровы, если бы оружие, которое могли создать погибшие инженеры, попало на поле боя?

Только теперь, читая суховатые воспоминания работника «шараги», Москаленко-младший вдруг осознал, что времена Сталина – это не далекое прошлое, о котором лучше забыть. Это настоящее. Это реальность. Потому что многие проблемы, которые есть сейчас и еще будут, родом оттуда – из эпохи Сталина. Может быть, если бы не было борьбы с «вредительством», не было бы лагерей и «шараг», не было бы и разгрома 41 года, а сегодня мы жили бы в богатом государстве, ездили бы все на своих машинах, питались бы в ресторанах, а наши космические корабли летали бы на Луну и на Марс.

Эта ясная в своей прозрачности мысль показалась Юре очень важной – он тут же уселся за письменный стол, который они делили со старшим братом, достал тетрадь и начал писать тезисы будущего доклада. Свои соображения он подкреплял пространными цитатами из «Шараги Туполева». Немного наивная, почти детская, вера Москаленко-младшего в возможности научно-технического прогресса придала докладу своеобразную интонацию, которая удивила самого Юру. Получалось, что так оно и есть – борьба с мнимыми врагами, рецидивы которой встречаются до сих пор, мешает развитию общества, причем те, кто начинает создавать врагов и бороться с ними, полагая, что это выгодно, должен брать на себя всю полноту ответственности за будущие жертвы и проблемы. Можно сколько угодно рассуждать, прав или не прав был Сталин, существовала или не существовала альтернатива его политике, – но нельзя отрицать очевидное: даже посмертно этот тиран должен нести ответственность за принятое им решение, которое убило сотни хороших талантливых людей и искалечило судьбы еще десяткам тысяч; он должен нести ответственность за поражения 41-го и за то, что наша страна так и не сумела победить капитализм в честном экономическом соревновании; он должен нести ответственность за то, что мы не летаем на Луну и на Марс, и за то, что мы сегодня отказались от расширения советского образа жизни в мировых масштабах…

Вот к такому выводу пришел Юра в своем докладе. Он так увлекся, что не заметил, как наступил вечер, и понял это, только когда мама позвала ужинать.

Утром, благо была суббота и в школу идти не надо, Москаленко-младший перечитал свои тезисы с цитатами из «Шараги», и еще раз удивился тому, как складно у него получилось. Однако и засомневался при этом: не слишком ли категоричны выводы, не очень ли он много на себя берет, вынося от имени современников приговор деятелям прошлого?

Тут стали подходить старые приятели отца из троллейбусного парка, и Юра решился сделать такое, чего он раньше и представить себе не мог: выступить перед мужиками со своим докладом!

Мужики приняли по одной, и сразу заинтересовались оригинальным предложением. А выступление выслушали, вопреки опасливым ожиданиям Юры, с полным вниманием, без смешков и подначек.

– Во как загнул, троим не разогнуть! – с улыбкой подытожил дядя Костя, когда Москаленко-младший закончил.

Но никто из водителей не засмеялся.

– Ну, что скажете? – спросил Москаленко-старший у приятелей.

Дядя Валя пожал плечами:

– Хороший доклад. Умный. Смелый. Я вообще удивляюсь, какие все смелые стали! Мы таких докладов в школе не делали.

– Угу, – сказал дядя Костя. – Вы вообще много чего не делали. Все сидели и молчали. Если бы не Андропов, сидели б до сих пор!

– Не знаю, куда всё это заведет, – признался Москаленко-старший. – Лучше, вроде, стало. Зарплату повысили, разгильдяев поувольняли, кооперативы опять же… Вопрос только один: куда идем? Что впереди?

– Тебе ж сказали, – откликнулся дядя Костя, разливая по стопкам водку, – всё для советского человека, всё во имя его, аминь!

– Было это уже… Было. При том же Сталине. Так и писали: всё во имя человека! А делали что? Юра это хорошо в своем докладе показал. Говорили одно, а сами хороших ученых сажали и расстреливали. Какое-то мракобесие, ей богу! Вот и теперь говорят, а что сделают? Не знаю… не знаю… Будем посмотреть.

– Вот для этого-то и нужен честный разговор, – решил вставить свое словечко дядя Валя. – Чтобы ясно было, что плохо в нашей истории, а что было хорошо и правильно. Вот были же гиганты: Туполев, Королев. Правильное дело после них осталось. Самолеты, ракеты… А когда они жили? В то же время, что и Сталин, жили. Он их убивал, а они строили. Значит, не всё было плохо, если были такие люди.

– Ты это к чему? – спросил дядя Костя.

– Я к тому, что вы, блин, раскудахтались: что делать, кто виноват! Да, Сталин виноват. Юра, молодец, нам это хорошо показал. Но ни Туполев, ни Королев на Сталина не жаловались. И не ждали от него щедрот. Работали и всё! Вот и нам нужно работать и всё. И тогда всё наладится… А чтобы бодяга эта не повторилась, чтобы второй Сталин не пришел, мы должны говорить об этой опасности – прямо и открыто. Да, прямо и открыто!

– Ты никак уверовал в новый курс? – с ехидцей поинтересовался дядя Костя. – Может, статейку накропаешь для нашей многотиражки?

– Статейки пусть пишут другие. Я думаю дело открыть!

– Ого! – изумились приятели. – В пэры уходишь?

– Так ты ж коммунист? – спросил Москаленко-старший. – Партийные в пэры не идут – им после Пленума официально запретили.

– Положу билет, если надо! – заявил дядя Валя решительно. – Сейчас собственное дело – главное. Подняться можно, если руки и ум есть. А то представляете: мне сын на день рождения полного Брокгауза с Эфроном подарил, первое издание – тысяч пять выложил, не иначе! Заработал, представляете? За свою квартиру уже расплатился почти. А что мне ему на день рождение подарить? Такое же, чтобы не считал отца нищим?

Мужики замолчали, морща лбы, но дядя Валя не стал испытывать их терпение:

– Хочу путевку через профсоюз купить. В Болгарию. На Золотые Пески. Чтобы вместе семейством съездить, отдохнуть – на целый месяц!

– И что тебе мешает?

– Знаешь, сколько это стоит? Даже с профсоюзными скидками? Тысячи две – не меньше! И с собой что-то взять нужно. Чтобы не жаться, не трястись над каждым долларом…

– Ну хорошо, – сказал Москаленко-старший. – Уйдешь ты в пэры? А что ты умеешь, кроме как «баранку» крутить?

– Это пока секрет, но вам скажу, – оживился дядя Валя. – Шеф в райком зачастил, ну и рассказал мне по случаю. Будут делать при парке кооперативную мастерскую. Заниматься будут отделкой салонов. Дерьмо же салоны из Латвии гонят. Вот он и хочет благоустроить троллейбусы. Отказываемся от латышской продукции, делаем сами на польских материалах. Но такой переход можно только через кооператив.

– И ты хочешь его под себя прибрать?

– А почему нет? Сколько нищим ходить? Кредит под кооператив сейчас в сберкассе взять можно… Пойдете ко мне в мастерскую работниками?

– Ишь ты, капиталист выискался! Эксплуататор! Уже работников себе подбирает!

Юра понял, что новых комментариев по поводу своего доклада от мужиков не дождется – их захватила новая и более актуальная тема, – а потому быстро ретировался.

В воскресенье, еще раз обдумывая тезисы доклада и разговор между приятелями отца, Москаленко-младший пришел к выводу, что, пожалуй, дядя Валя прав – нельзя во всем винить прошлое, ведь и тогда жили очень достойные люди и они не жаловались на свою плохую жизнь, не пошли по пути предательства из ненависти к тирании Сталина. Наша задача сегодня – сделать так, чтобы продолжить хорошие дела, не дать результатам большой работы пропасть впустую. Ведь именно на нас, на потомков, на наше бережное отношение к результатам их труда и надеялись те, кто вкалывал в нечеловеческих условиях, в грязи и крови, создавая новую реальность, благодаря которой и в которой мы все появились на свет.

Подправив выводы, Юра прочитал свой доклад на школьной конференции и получил оценку «отлично».

А с Сергеем, старшим братом, случилась новая беда. И на этот раз он «залетел» серьезно.

Неизвестно, то ли на него подействовала выволочка отца, то ли, обжегшись на одной крайности, он в силу своего беспокойного характера, немедленно бросился в другую. Так или иначе, но Сергей оказался «на подхвате» в неформальном молодежном объединении, которым руководил инвалид-«афганец». Бывший солдат срочной службы вернулся из Афганистана без ноги и, очевидно, обиделся на весь мир. Он зарегистрировал кооператив «Силач», снял подвал и стал якобы давать уроки спортивной атлетики для подростков. На самом же деле он обучал их основам уличной драки и создал боевую группу, целью которой поставил «уничтожение капиталистов и спекулянтов», которыми считал всех «пэров» без разбора. «Афганец» долго готовился, а потом устроил набег на павильоны «Нового универсального магазина». Прежде чем приехала милиция, его ребятки разгромили лотки и киоски кооператоров, один из павильонов подожгли, а некоторым из торговцев даже нанесли серьезные увечья. На месте милиция повязала девятерых, еще семеро, включая «афганца», были арестованы позже. Среди них – Сергей Москаленко.

Дело было действительно серьезное. Расследование обстоятельств массового погрома в «Новом универсальном магазине» взял под личный контроль главный прокурор Москвы. Членам группы инкриминировались статьи 77 («Бандитизм»), 108 («Умышленное тяжкое телесное повреждение»), 149 («Умышленное уничтожение или повреждение имущества»). Самой суровой, разумеется, была первая статья, и совершеннолетним участникам «боевой группы» светило до пятнадцати лет с конфискацией имущества.

В квартирах подследственных провели обыски, санкционированные прокурором. Искали оружие и «подрывную литературу». Юру обыск шокировал: он впервые в жизни стал свидетелем того, как чужие люди бесцеремонно врываются в его дом, роются в личных вещах, задают каверзные вопросы, и всё это – на глазах у соседей, которые вызвались быть понятыми. Ничего сотрудники угрозыска, конечно же, не нашли, но Юрины видеокассеты, на которые тот записывал документальные фильмы по истории авиации и космонавтики, зачем-то конфисковали.

Отец был в ярости. Его всего трясло, и он орал на маму и Юру благим матом, а когда не орал, то ходил из угла в угол, повторяя: «Какой позор! Какой позор!»

Потом отец взял себя в руки и развил бурную деятельность, исчезая на целые сутки или на двое. Мама собирала передачи Сергею, который сидел в КПЗ, и всё время плакала. Уютное семейное гнездышко оказалась разорено, а жизнь пошла наперекосяк.

В конце концов отец нашел хорошего адвоката, и старшему брату изменили меру пресечения на подписку о невыезде. Это, однако, не спасало его от необходимости постоянно встречаться со следователем и от будущего суда.

Отец собрал совет из старых друзей. И это помогло.

От сурового наказания Сергея спас дядя Витя. Этот водитель, самый старший по возрасту среди приятелей, постоянно участвовал в посиделках на кухне, но высказывался крайне редко – реже даже, чем несчастный дядя Отар. Из-за этого Юра почти ничего не знал, чем же дядя Витя знаменит и чем он занимается в свободное от работы в парке время. И вдруг, на совете, дядя Витя взял инициативу в свои руки.

– Слышь-ка, – сказал он, – у меня военком в приятелях. Давай отправим твоего Серегу в армию.

– Ему еще два месяца до восемнадцати, – с горечью в голосе сказал Москаленко-старший. – Он в институт собирался поступать.

– Неча ему в институте делать, – отрезал дядя Витя. – Подследственных и с судимостями, видишь-ка, в институт не берут. А с военкомом я договорюсь – забреют и в семнадцать.

– Кто ж его выпустит из города? Подписка же о невыезде! – отец буквально стонал.

– Не боись, – успокоил дядя Витя. – Забреют твоего пацана и отправят подальше. Это, понимаешь-ка, надежно.

– А ведь верно! – поддержал дядя Валя. – А этот твой адвокат… как его?.. Барщевский… легко его отмажет. Ведь его где взяли? Не на рынке. И не в подвале. Дома его взяли. И ничего противозаконного не нашли. Главное, чтобы Серега твой тут не ошивался и лишних показаний не давал. Вряд ли они поедут его из армии выколупывать – и так подследственных хватает, есть кого по нарам сажать. А Барщевский твой потом скажет, что Серега хотя и ходил в подвал, но в разгроме не участвовал. А оговорил себя под нажимом следствия…

Как решили, так и сделали.

«Отвальную» справляли тихо, без гостей и без пьяного веселья. Старший брат, уже подстриженный наголо и очень мрачный, сидел во главе стола, но старательно избегал встречаться глазами с родственниками. Не настаивал на общении и отец. Он, похоже, испытывал чувство вины перед Сергеем, а потому разрешил сыновьям выпить сегодня, в виде исключения, и сам выставил бутылку хорошего армянского коньяка.

Когда Сергей уехал, Юра вздохнул с облегчением. Он совсем не понимал старшего брата, не понимал его тяги к асоциальным поступкам и дружбе с разными подонками. Кроме того, от Сергея исходила отчетливая неприязнь ко всему семейству Москаленко – в последние годы он словно бы стал совсем чужим человеком, не интересовался домашними делами, отцу грубил, мать беспричинно обижал, учился средне, при этом собирался поступать в институт, хотя так и не определился, в какой именно. Про таких говорят, что армия исправит. И Юра очень на это надеялся.

В школе тоже всё менялось.

Пришло сообщение, что упростился прием в вузы. Теперь достаточно было сдать два письменных экзамена, а отличникам – один, по их выбору. Хотя школа в Новогиреево не считалась самой лучшей и престижной школой Москвы, ее преподавательский состав был достаточно профессионален и настроен на то, чтобы как можно больше выпускников поступили в институты.

Появились новые предметы. Например, «Информатика и электронно-вычислительная техника». Своего электронно-вычислительного класса в школе не было, но директор договорился с каким-то пэром, бывшим аспирантом матмеха, и тот согласился совершенно бесплатно по понедельникам пускать десятиклассников в принадлежащий ему «компьютерный клуб» – так кооператор громко называл обычную квартиру на первом этаже нового дома, переоборудованную под вычислительный центр. Там Юра впервые увидел и руками пощупал гордость отечественной электроники – персональную ЭВМ «Агат», управляемую новейшей программной системой МОС, которая «загружалась» с небольшого гибкого диска.

До сих пор Москаленко-младший почему-то думал, что настоящие ЭВМ должны занимать огромные площади – это шкафы и шкафы, набитые электроникой, огромные панели с индикаторами и огромные экраны, – а увидел совсем другое. На аккуратных столах располагались средних размеров телевизоры (это «видеомонитор»), к которым были подключены металлические коробки размером со школьный портфель (это «системный блок»), к которым в свою очередь были подключены устройства, отдаленно напоминающие портативную пишущую машину (это «блок клавиатуры»).

Раньше Юра очень гордился своим программируемым калькулятором «Электроника Б3-35» – он считал его маленькой ЭВМ, сам составлял программы для решения математических задач или брал готовые из журнала «Техника – молодежи». Однако, усевшись впервые за стол с «Агатом», Юра понял, что «Б3-35» по сравнению с новой вычислительной машиной смешна и безнадежно устарела.

Первый урок провел сам владелец «компьютерного клуба», которого директор представил как «товарищ Матвеев». Новоиспеченный пэр рассказал десятиклассникам, что в мире существует несколько направлений развития персональной вычислительной техники, рассчитанной на неподготовленного пользователя. Одно из направлений – компьютеры «Эппл», второе – «Ай-би-эм-Пи-си», третье – «Зет-Икс-Спектрум».

– У нас есть самые современные компьютеры всех трех типов, – похвастался товарищ Матвеев, – однако класс мы оборудовали «Агатами». Вы спросите: почему? Отвечу: потому что это выгодно. «Эппл» и «Ай-би-эм-Писи» дороги, «Зет-Икс-Спектрум» сравнительно дешев, но ограничен в возможностях, капризен в эксплуатации, и пока еще не налажено снабжение запасными частями для него. Но главное – это отсутствие совместимости между программным обеспечением, создаваемым для всех этих трех западных компьютеров. Мы выбрали «Агат», который серийно изготавливается на Лианозовском электромеханическом заводе, потому что это первый компьютер, архитектура которого позволяет использовать так называемые «эмуляторы» – программы, имитирующие компьютер другого типа. Появляется возможность совместимости. Изначально «Агат» создавался как советский аналог «Эппл», но разработчики быстро убедились, что «Эппл» – не идеальный образец для копирования. Концепция была пересмотрена, и тот «Агат», который вы видите здесь, на этих столах, – это совсем новая машина. И это универсальная машина. Благодаря системной шине со стандартными слотами, вы можете произвольно менять ее конфигурацию, подключая разнообразные устройства. Кроме того, многопользовательская операционная система МОС с открытым кодом, продукт Московского университета, позволяет нам на ходу подстраиваться под загружаемые программы, обеспечивая совместимость систем. Не всё еще до конца налажено, не всё работает, как хотелось бы, но проблемы решаемы, когда за них берутся серьезные специалисты, а над «Агатом» и МОС трудятся лучшие ученые Москвы. Мы надеемся, что когда-нибудь «Агат» завоюет мир, потеснит устаревшие «Эпплы» и «Спектрумы»!

На этой мажорной ноте товарищ Матвеев завершил вступление и перешел к рассказу о том, как работает «Агат». В типовой конфигурации (еще одно новое словосочетание!) «Агат» работает под управлением МОС, которая размещена на НГМД (а это что за зверь?!). Кроме МОС в стандартный пакет входит текстовый редактор «АЯ» (это понятно), электронная таблица «Унибаза» (это менее понятно), графический пакет «Шпага» (еще менее понятно) и интерпретатор языка Бейсик (совсем непонятно!). Все персональные ЭВМ в «компьютерном клубе» были связаны друг с другом в электронную сеть «Академия». Понимая, что за сорок пять минут учебного времени, нельзя преподать даже элементарные основы работы на «Агате», товарищ Матвеев, управляя настольными машинами через сеть, показал, на что в принципе способны персональные ЭВМ.

Оказалось, они умеют не только производить расчеты, подчиняясь заложенной в них программе. Юра с восторгом наблюдал, как «Агат» строит изящные графики сложнейших функций; как он рисует всевозможные «векторные» и «пиксельные» картинки; как, обрабатывая школьный журнал, он выдает рекомендации учителю, на кого из учеников обратить особое внимание и какие предметы этому ученику следует «подтянуть». Под конец товарищ Матвеев показал некоторые игры, созданные специально для «Агата». Там был лабиринт, в котором бегал смешной монстрик, был космический корабль, расстреливающий летящие в него астероиды, и электронный конструктор, и разные головоломки. Но больше всего Юре понравилась игра «Посадка на Луну» – там нужно было взлететь с Луны и мягко посадить ракету, обладающую ограниченным количеством топлива, обратно на лунную поверхность.

Кстати, очень быстро выяснилось, что товарищ Матвеев – не такой альтруист, как о нем рассказывал директор. Возможности-то он показал и обещал, что уроки по информатике будут проводиться в этом классе, для чего существует специализированный программный пакет «Школьница», но если кто-то хочет «потренироваться» в работе на других пакетах, в том числе игровых, пусть приходит вечером, когда открывается «компьютерный клуб», – час работы стоит пятьдесят копеек. Короче, заманивал.

Удержаться было выше человеческих сил, и в тот же вечер Юра явился в «клуб», желая попробовать себя в электронных баталиях. Однако нового всеохватного увлечения, вроде былого многомесячного бдения над «видиком», из этого не выросло. Во-первых, Юра оказался не один такой умный, в «клуб» выстроилась большая очередь. Во-вторых, примитивные игры «Агата» ненадолго захватывали внимание, и уже через час Юре стало скучно. В-третьих, сидя за персональной ЭВМ и наблюдая, как в очередной раз на Луну падает рисованная ракета, Юра вдруг понял, что он сейчас находится перед выбором, от которого зависит вся его дальнейшая жизнь. Эта картинка на мониторе, эти системные блоки, программы и сети могут сожрать его целиком, не оставив места ничему другому. А ведь он мечтал не о том, чтобы всю жизнь провести в кресле перед мерцающим экраном, – он мечтал о небе. Стоило ли тратить столько сил на занятия спортом, на изучение основ аэродинамики и материальной части самолетов, на чтение книг по авиации и космонавтике?.. Стоило – если доведешь начатое дело до конца и коснешься неба! Но для этого нужно сосредоточиться и совершить последний рывок, не отвлекаясь на иллюзорные, хотя и очень привлекательные вселенные, каждая из которых – лабиринт без выхода!

Персональные ЭВМ – это соблазн, наркотик. Хуже алкоголя. Возможно, те программисты из МГУ, которые пишут операционные системы и пакеты, получают удовольствие от раскрытия своего творческого потенциала, а какое удовольствие заставляет подростков забывать о времени, часами пялясь в экран? Игра? Неужели не доиграли? А время уходит, и понимаешь, что от того, сколько раз ты посадишь рисованную ракету на Луну или сколько раз не посадишь, в мире ничего не изменится, реальная Луна не приблизится ни на сантиметр, зато останется сожаление о бесцельно и бесполезно потраченных минутах…

Юра встал и ушел из клуба. Чтобы больше не возвращаться.

Раз и навсегда он решил для себя, что будет заниматься реальными делами в реальном мире.

Выпускные экзамены Юра сдал без троек. Оценку «отлично» ему поставили за математику, физику, английский язык, начальную военную подготовку и физкультуру. Такой аттестат вполне способствовал поступлению в любое летное училище, благо, кроме школьных экзаменов, Юра получил и все положенные зачеты в группе начальной летной подготовки аэроклуба. Осталось сходить в военкомат, выписать направление, получить у медкомиссии справку о годности и – можно ехать.

Хотя инструктор аэроклуба, который учил Москаленко-младшего летать, советовал идти в гражданскую авиацию: работа спокойная, меньше износ, дольше годность по медицинским показателям, – свою карьеру Юра решил начать в Оренбургском высшем военном авиационном училище летчиков имени дважды Героя Советского Союза Полбина. Он много читал об этом училище. Больше того, ему повезло встречаться с некоторыми из выпускников – летающих офицеров, которые приезжали в клуб, чтобы рассказать молодежи о своей службе. В регулярных соревнованиях по пилотажу принимала участие и парадная шестерка из Оренбургского училища – они вытворяли в небе такое, чего другим не снилось, и почти всегда уезжали к себе с кубками и медалями. Пилотажная группа из Оренбурга вызывала у Юры смешанные чувства: с одной стороны, он восхищался ими, как любой мальчишка, который любит, чтобы ему «сделали красиво», с другой стороны, понимал, что пилотаж – это спорт, а не реальное дело; реальным же делом он считал боевые вылеты навстречу врагу и безумную круговерть воздушной схватки. Другим реальным делом он согласился считать работу испытателей перспективной техники. Кроме того, Юра знал, что «пилотажники» летают на специальных машинах, которые только внешне напоминают боевые, – на самом деле они облегчены и лишены вооружения. То есть опять – «показуха», опять реальность подменяется иллюзией. Так что о карьере в группе «пилотажа» Москаленко-младший даже не думал, хотя и признавал, что у этих «спортсменов» есть чему поучиться.

Итак, собравшись с духом, Юра отправился в районный военкомат, к которому был приписан. Военкомат располагался в новом доме, занимая практически всё здание, поэтому Москаленко-младший едва не заблудился в его длинных коридорах, крашеные стены которых были обклеены плакатами, изображающими образцовых солдат и офицеров. Суматоха военкомата слегка обескуражила Юру, но он всё-таки отыскал нужную ему комнату, у которой тоже образовалась очередь желающих поступать в училища. Выстояв в ней час, Москаленко-младший был наконец-то допущен к капитану Мамонтову, который встретил его достаточно радушно:

– Еще один в летное? – зычным голосом осведомился капитан. – Эт’ хорошо! Эт’ правильно! Мы усиляем с’час нашу ВВС. Но много вас в летное. Мож’т, лучше в десантники, а? Или в ПВО?

– Хочу в летчики, – сказал Юра, несколько озадаченный странным подходом капитана.

– В истребители? В бомберы?

– В истребители.

– Смотри, – сказал капитан. – В десантниках лучше! Бушь здоровым и красивым.

– Я хочу быть летчиком, – настаивал Юра.

Делать нечего – капитан выписал ему направление, и юноша пошел на медкомиссию. Там он испытал острое чувство стыда – дело в том, что ему приказали раздеться донага, а затем прогнали через ряд столов, за которыми сидели в основном усталые женщины в белых халатах. Юра краснел, страдал и всё норовил прикрыть рукой свое мужское достоинство, но дежурный офицер его постоянно окрикивал: «Руки по швам!» В конце концов пришлось смирить стыд и вытерпеть эту пытку. Главное – он получил большую красивую справку, на которой значилось: «Годен к летной работе без ограничений».

Последнюю неделю перед отъездом Юра ни с кем не встречался и «проставок» не устраивал – те одноклассники, с которыми он находился в приятельских отношениях, были озабочены вопросами поступления в вузы, готовились к экзаменам, ходили на подготовительные курсы и к репетиторам. Однажды, слоняясь по улице, Юра повстречал Веньку Бейшана – тот с озабоченной физиономией торопился куда-то.

– Привет!

– Привет! – Венька приостановился.

Перекинулись парой фраз. Выяснилось, что Венька собирается стать журналистом, но поскольку знает, что в Москве ему ничего не светит, образование не дотягивает, собирается уехать в какую-нибудь из прибалтийских столиц: в Ригу или в Вильнюс, – где конкурс пожиже и требования пониже. Юра посмеялся, напомнив Бейшану, что тот даже школьную стенгазету довести до ума не сумел, – как же он будет работать в настоящей? Венька насупился и, быстро попрощавшись, убежал. Интереса к выбору Юры он не проявил. «Тоже мне журналист», – подумал Москаленко-младший. Он почему-то был абсолютно уверен, что никогда больше не встретится с Бейшаном…

Проводы тоже были скромными – ведь еще неизвестно, станет Юра летчиком или уже в июле вернется домой. Мама накрыла на стол, отец принес коньяк, побеседовали о том, о сем. Отец, разумеется, велел не забывать, писать почаще. Вот Сергей пишет о своих буднях армейских, и ты пиши – нам всё интересно. Мама при этих словах заплакала, а отец посмотрел на нее с суровостью: «Чего ты ноешь? Думала, они всегда при юбке будут, что ли? Пора уже нашим соколам лететь!» Но ясно было, что и он едва сдерживается, что ему тоже тяжко и страшно – отправлять последнего сына в Большую жизнь, не зная, чем всё это закончится, будут ли его дети счастливы вне дома, найдут ли работу по душе и смогут ли преодолеть неизбежные проблемы, или, наоборот, покатятся по наклонной плоскости, всё ниже и ниже, покрывая позором себя и саму фамилию Москаленко.

На следующий день они поехали на вокзал. Дядя Валя отвез их на собственной машине и помог донести чемоданы до поезда. Потом скромно удалился, пожелав всего наилучшего. Юра впервые отправлялся в столь дальнюю поездку без родителей, но почему-то совершенно не волновался. И в самом деле, что может случиться с таким парнем – взрослым и самостоятельным? Отец пытался изображать радость и воодушевление, но глаза его хмурились.

– Да всё будет нормально, пап, – сказал ему Юра. – Как приеду и устроюсь на месте, отзвонюсь по межгороду.

Отец глубоко вздохнул и посмотрел на сына искательно, словно бы разом уменьшившись в росте и плечах.

– Я горжусь тобой, Юра, – шепнул он так тихо и смущенно, словно боялся, что другие пассажиры поезда услышат его и поднимут на смех. – Ты будешь летчиком, я верю. Нет, не верю – знаю. А потом и космонавтом станешь… Так и будет… – отец помолчал, потом продолжил: – Только об одном тебя прошу, когда это случится, и будешь ты знаменитый, не сильно зазнавайся, и маму помни… И помогай ей по мере сил.

– Ты чего, пап? – изумился Юра. – А ты что же?

– Всякое может случиться, – неопределенно отозвался отец. – Я же старше матери на тринадцать лет. Здоровье уже не то. Если вдруг выпаду в осадок… вы уж с братом, правда, не забывайте…

Юра не знал, что и сказать на эти слова. Настроение быстро портилось.

– Да ладно, – морщины на лице отца вдруг разгладились, и он улыбнулся. – Держи пять, Юрий. Я в тебя верю. Уезжай, летай – всё у тебя получится!

Поезд тронулся, и Юра быстро забыл это странное прощание. Вспомнил он его только через четыре года – в августе 1991-го. Из Москвы пришла телеграмма: «Отец умер. Приезжай проститься». Позднее лейтенант Юрий Москаленко узнал подробности: отец пришел, как обычно, на работу, сел в кресло за пульт в диспетчерской и умер. Инфаркт миокарда. Первый и, говорят, не самый страшный инфаркт. Но рядом не оказалось никого знающего и спасти не сумели. Может, отец уже тогда предчувствовал свою смерть – такую простую и такую страшную?

Шла телеграмма долго – почти пять дней. Ведь отправлена была в Оренбург, а лейтенант Москаленко в это время тренировался на секретном полигоне «Нитка», что в Крыму. Хоронить отца пришлось старшему брату Сергею…

Юра был уверен, что проверок, которые он уже преодолел, будет достаточно для того, чтобы его допустили к вступительным экзаменам в училище. Но это оказалось ошибочным представлением.

По приезду в Оренбург он попал не в светлые аудитории с высокими потолками и не на аэродром, а в так называемый «войсковой приемник», который представлял собой обнесенный забором военный лагерь. Все прибывающие кандидаты тут же разделялись на взводы и роты и начинали жить по Уставу внутренней службы. К взводам прикреплялись командиры из числа опытных солдат и сержантов, которые учили вчерашних школьников азам воинской службы. Форма и погоны пока не выдавались, и кандидаты ходили в том, в чем приехали из дома. Однако ритм их жизни значительно изменился – теперь они должны были просыпаться по команде, по команде строиться и по команде же шествовать колонной в столовую. Кормили кандидатов средне: кашей, салом, квашеной капустой. У Юры поначалу от такой еды разболелся живот, а проклятое сало (оно совсем не походило на то, которое присылали украинские родственники дяди Жени!) вставало комом в горле. Но со временем Москаленко-младший привык и к этой еде – мечта о небе и самолетах позволила перебороть протесты желудка.

А вот кое-кто из кандидатов приспособиться к новым для себя условиям не сумел. Скверная еда, жизнь по распорядку под контролем грубоватых солдат срочной службы, муштра на плацу, духота и кислая атмосфера дощатых бараков, которые заменяли в лагере казарму, – оказались непреодолимым испытанием для тех, кто привык к домашнему комфорту. Кто-то из них уехал на второй день, кто-то – позже. Провожали сломившихся без злорадства и без подначек – уезжают и уезжают, их проблемы, чем меньше народа, тем больше кислорода. Но тех, кто остался, ждали новые испытания.

Для начала пришлось пройти новую медкомиссию. Авиационные врачи обращались с кандидатами куда более сурово, чем военкоматовские. Не только пересчитывали зубы и заглядывали в зрачки, но и прогоняли через систему тестов на специальных турниках. На этом этапе часть кандидатов отсеялась и покинула «приемник». Однако конкурс всё равно был велик – восемь человек на место, что чрезвычайно удивило и расстроило Юру, который не считал свое образование чем-то выдающимся, а потому опасался вылететь на первом же экзамене. Убивало еще и то, что большинство кандидатов давно перевалили через двадцатилетний возраст, отслужили в армии, а некоторые приехали поступать во второй-третий раз и знали все «подводные камни» – соперничать с этими «старожилами» казалось безнадежной затеей.

Однако, пожив некоторое время в казарме, Юра понял, что у него есть кое-какие шансы. Те, кто уже служил в армии, считали себя взрослыми парнями, которым доступны всякие удовольствия взрослых парней – выпивка, сигареты и даже «план» (это слово в его особом значении Москаленко-младший впервые услышал как раз в «приемнике»). Потребление алкоголя и «плана» было строжайшим образом запрещено, а на никотин командование, казалось, смотрит сквозь пальцы – многие старшие офицеры курили и кандидатам дорогу к «курилке» не закрывали, – но Юра очень быстро заметил, что отношение к заядлым курильщикам несколько другое, чем к остальным, – на медкомиссии их осматривали с особой придирчивостью, а на экзаменах прямо-таки «валили». Хорошо, что Юра не успел обрести вредных привычек и не стремился выглядеть взрослее, чем он есть, – это, как оказалось, имело значение при том огромном конкурсе.

И всё же он очень остро ощущал свою неполноценность – ведь в «приемнике» хватало ребят без вредных привычек, но с гораздо большим жизненным опытом, чем Москаленко-младший. Среди кандидатов были, например, парни, отслужившие в наземном обеспечении ВВС. Были настоящие летчики, освоившие две-три машины в аэроклубе. Были спортсмены, увешанные значками, как елка игрушками. Были прожженные эрудиты, которые, казалось, знают об авиации всё и даже больше. И все они хотели летать – чаще, быстрее, выше и дальше.

Из-за специфики заведения и огромного конкурса вступительные экзамены сдавали по полной, а не по сокращенной программе, как в обычных вузах. Юра предполагал, что если его не завалят на медкомиссии, то главной проблемой будет физика – он знал ее хорошо, намного лучше, чем бывшие одноклассники, тут группа начальной летной подготовки помогла, но именно потому, что Москаленко-младший изучал физику более широко, он понимал, что знает пока очень мало. И опасался, что завалится на каком-нибудь глупом вопросе. Например, на электромагнетизме. Или на ядерном распаде. Мало ли вопросов может придумать хитроумный преподаватель?

Тем не менее экзамены Юра сдал без труда, но чуть не завалился на собеседовании.

Об этом мероприятии кандидата никто не предупредил. Намотавшись за день, Юра решил отдохнуть в казарме, поваляться на койке, но тут его окликнул дневальный и велел идти в штаб. В высокой штабной палатке Москаленко-младшего дожидалась целая комиссия: один врач, три пожилых офицера, замком «приемника» и какой-то хмырь в штатском, с некрасивым, словно бы помятым, лицом. Этот последний Юре сразу не понравился – когда хмырь смотрел на кандидата своими чуть навыкате глазами, то возникало ощущение, будто он смотрит не на человека, а куда-то мимо, за него. Очень неприятный тип! Позднее Юра узнал, что хмырем этим был майор Скворцов из Пятого управления КГБ, расформированного осенью 86-го по решению Политбюро. Офицеров «пятерки» не стали увольнять из органов, а разбросали по воинским частям в помощь замполитам. Кто-то из них нашел себе в этом службу по душе; кто-то, оскорбившись, уволился сам и ушел искать счастья в личной жизни; кто-то озлобился на весь мир, начал выпивать и мучить других людей. Так вот, майор Скворцов принадлежал к этой, к самой распоследней, категории бывших сотрудников Пятого управления. Особенное удовольствие он получал от измывательств над кандидатами, отлично понимая, что в период поступления в училище те не могут «качать права», требуя к себе какого-то особого уважения или внимания.

Поначалу Юра ничего плохого не заподозрил – с чего бы вдруг? Доложился по всем правилам, уселся на предложенный стул, а потом его засыпали вопросами. Спрашивали, почему он решил стать военным летчиком, почему не захотел пойти в гражданскую авиацию, уверен ли, что справится с тяготами службы, что не сбежит через полгода домой, к мамочке. Юра отвечал уверенно, а по поводу гражданской авиации от себя добавил, что хочет летать не только в небе, но и в космосе, и знает, что эта цель станет ближе, если он будет летать именно в ВВС, а не на самолетах «Аэрофлота».

– А есть разница? – удивился замком «приемника». – В смысле между небом и космосом? – поправился он.

Тут Юре представилась возможность щегольнуть эрудицией, благо почву для этого подготовил еще Михалыч – инструктор аэроклуба, любивший повечеру, после уроков и полетов, порассуждать на отвлеченные темы, благо благодарных слушателей у него хватало.

– Небо, – ответил Юра, – это пространство у нас над головой. Это атмосфера, воздушная оболочка. На самом деле она искажает наше восприятие того, что находится дальше… точнее, выше неба. Небо – это изображение космоса, а не сам космос. Звезды мерцают, потому что с земли мы видим не звезды, а свет звезд. Он прошел через атмосферу, а атмосфера рассеяла и исказила его. А космос он существует сам по себе, вне нашего восприятия, вне нашего неба. Его невозможно исказить.

– Умно, – сказал один из пожилых офицеров, с уважением посмотрев на юного философа.

– Не умно, а заумно, – сказал хмырь Скворцов, смерив Москаленко-младшего презрительным взглядом. – Не то спрашиваете, товарищи! Этот наглец нам прямо говорит, что летчиком-пилотом быть не хочет. А хочет быть космонавтом. Космос он хочет познавать. А если все в космос полетят, кто, млин, рубежи Родины защищать будет?

Юра забеспокоился, сообразив, что допустил ошибку.

– И в самом деле, – согласился с доводами хмыря один из пожилых офицеров. – Нам ведь здесь летчики нужны, а не космонавты. Хотя, конечно, в Оренбургском кто только не учился. Юрий Алексеевич Гагарин, между прочим… Но ты осознаешь, кандидат Москаленко, что в космонавты берут лучших из лучших? Ты понимаешь, что можешь никогда не стать космонавтом?

– Понимаю, – ответил Юра. – Я мечтаю стать космонавтом, но это для меня очень отдаленная цель. Прежде всего я хочу стать хорошим летчиком. А стать хорошим летчиком можно только в Оренбургском училище. Я буду очень горд, если вы меня примете.

Пожилой офицер покивал, потом посмотрел на хмыря в штатском и спросил, обращаясь к нему:

– У вас еще есть вопросы к кандидату, товарищ майор?

Хмырь мотнул головой и набычился. А потом задал новый вопрос, который поставил Юру в тупик:

– А вот скажи мне, кандидат, как ты считаешь – реформы, которые проводит партия, – это закономерный ход исторического развития? Или это временные меры для того, чтобы преодолеть кризис?

Замком «приемника» открыто хохотнул. А Юра призадумался. В десятом классе ввели новый школьный предмет под названием «Социология и общественные отношения» – вести его взялась «историчка», но утвержденных планов по предмету не было, потому Алевтина Анатольевна, опираясь на методические указания, рассказывала на уроках «Социологии» исторические анекдоты. Считалось, что на примерах Великой французской революции и Великого перелома, организованного Сталиным, молодежь сумеет понять, как развиваются социумы, какие законы ими управляют, почему происходят реформы и революции. Сколько не напрягал Юра свою память, но ничего на ум не приходило. А о причинах и движущих силах современных реформ он как-то не задумывался – не до того ему было.

– Мы ждем, – напомнил о себе хмырь в штатском, когда пауза между вопросом и ответом стала затягиваться.

В голосе хмыря не было ничего иезуитского, но вел он себя именно как иезуит.

– Мне кажется, – сказал Юра осторожно, – реформы – это результат исторического развития социализма. Они основываются на высоком уважении к советскому человеку, к его нуждам и запросам. Реформы были начаты для того, чтобы сделать жизнь советского человека более комфортной, более устроенной.

– Ты хочешь сказать, кандидат, что до реформ она была неустроенной?

Юра понял, что его топят. Но собирался держаться на плаву до последнего.

– Для многих она была вполне себе устроенной, – отозвался он, насупившись. – Для меня, например, она была очень даже устроенной. Но нужно стремиться к лучшему. И людям, и государству. Еще не всем гражданам Советского Союза комфортно жить. Ведь наша страна пережила войну, репрессии сталинского периода. Много людей погибло, много городов было разрушено. Потому мы отстали от тех стран, которые меньше всего пострадали в войне. От Америки, например. Нам нужно нагонять. А нагнать и обогнать можно только через реформы. Через такие реформы, которые сделают жизнь каждого советского человека лучше…

– Достойный ответ, – заметил пожилой офицер.

Но хмырь Скворцов был неумолим.

– Я о другом спрашивал, – сказал он небрежно. – Я, млин, спрашивал, являются современные реформы объективным историческим процессом или нет? У Маркса и Энгельса что-нибудь сказано о наших реформах? А у Ленина? Может, они считали, что лавочников нужно поддерживать и кооперацию развивать? А может, они все-таки считали, что пролетариат сможет построить новое общество без лавочников и кооператоров? А так, глядишь, еще пара лет пройдет и армия, млин, кооперативной станет!

Замком «приемника» аж закашлялся.

Юра не знал, что ответить. Наверное, ему надо было больше интересоваться политикой, но он пропускал велеречивые доклады мимо ушей, потому что это никак не помогало юному мечтателю приблизиться к заветной цели – к небу. И вот оказалось, что интересоваться надо было!

Москаленко-младший лихорадочно рылся в памяти, но на ум ничего не приходило. И вдруг – как вспышка, как озарение! Он вспомнил слова из слышанного очень давно и успешно забытого доклада генерального секретаря Андропова. Там что-то было о том, что марксизм – это не монумент, а живое учение, которое меняется, если меняются реалии. В самом деле, возьмем, к примеру, персональную ЭВМ «Агат» – ведь не было же этих самых ЭВМ во времена Маркса или Ленина. Кем является человек, который работает с «Агатами», пишет для них программы? Уж не рабочим и не крестьянином – точно! Творческой интеллигенцией? Да, конечно. Но не об этом ли мечтали вожди мирового пролетариата, когда придумывали коммунизм? Не о тех ли рабочих будущего, которые создадут умные машины, передоверят им монотонный нетворческий труд, а сами станут интеллигенцией – пролетарской интеллигенцией. И таких людей должно становиться всё больше. А кроме того – всё больше их становится и в капстранах. Ведь и там появляются умные машины, и там формируется новый класс образованного пролетариата. Эти новые люди обладают совсем другим кругозором и совсем другими потребностями, чем пролетарии начала ХХ века. Значит, необходимо изменить марксизм с учетом новых реалий, с учетом новых людей. Если же оставить всё как есть, то эти новые люди окажутся как бы без внимания тех, кто занимается политикой, и могут быть вовлечены врагами социализма в свои структуры. Программист вместо того, чтобы осознавать свой статус передового отряда пролетариата будущего, будет работать на капиталиста или, хуже того, на американскую военщину. Ведь любое дело можно повернуть и так и этак: на благо будущему или, наоборот, на борьбу с будущим.

Примерно так и описал Юра свое видение проблемы членам уважаемой комиссии. Когда он закончил, то боялся посмотреть в сторону хмыря Скворцова – догадывался, что ничего хорошего не увидит.

– Очень интересно, – сказал пожилой офицер.

Замком «приемника» с отрешенным видом чего-то черкал в блокноте. Похоже, рисовал всяких страшилищ.

– Млин, – сказал хмырь. – Хватает у тебя, кандидат, тараканов в голове… Товарищи, – он повернулся к замкому, – у меня больше нет вопросов к кандидату Москаленко.

Замком оживился и милостиво отпустил Юру.

Москаленко-младший вернулся в казарму в расстроенных чувствах. Он чувствовал острый стыд за то, что не сумел адекватно ответить на вопросы коварного хмыря, и за то, что растерялся, дал себя запутать и увести от главного, что можно и должно было сказать перед лицом приемной комиссии. Но шанс упущен, и рвать волосы бесполезно.

Юра уже представлял себе, какими взглядами будут провожать его другие кандидаты из взвода: кто-то с равнодушием, кто-то с сочувствием, а кто-то, может, и со злорадством, потому что считает себя умнее, способнее, достойнее… Еще Юра с ужасом думал, как же ему теперь возвращаться домой? Мама, конечно, будет только рада, а вот отец… Он ведь так надеялся, что у младшего сына всё получится, если уж у старшего жизнь не заладилась. А теперь? Честно говоря, Юра даже не представлял, а как быть дальше, чем заняться, если небо закрыто, – ведь он уже настолько свыкся с однажды сделанным выбором, что не мог думать ни о чем другом. Пойти в простое военное училище? Вот глупость! Маршировать в колонне, бегать с автоматом и ездить на танке, в то время как у тебя над головой настоящие люди штурмуют небо? Увольте! Сами бегайте и ездите! Пойти в простые инженеры, чтобы получить диплом и просиживать где-нибудь на заводе за сто двадцать рублей? Еще скучнее. В вольные пэры податься? Совсем не в кайф, родная!

Юра чувствовал, что не сможет стать кем-то значительным без авиации. Придется всю оставшуюся жизнь кому-то подчиняться и следовать за кем-то – за более удачливым, кому повезло найти себе дело по душе и стать настоящим мастером. Было так обидно, что хоть волком вой. И наверное, это его состояние заметил Артем Анисимов – бесшабашный кандидат, деливший с Юрой двухъярусную койку.

Анисимов как раз валялся на этой самой койке, смотрел в дощатый потолок и перебирал струны старенькой гитары, с которой никогда не расставался. Прапорщик при заселении кандидатов в казарму пытался ее отобрать, но Артем уперся, дело дошло до начальства, и замком, переговорив со строптивцем, лично распорядился оставить музыкальный инструмент владельцу. Анисимов действительно играл на гитаре, как бог. Знал назубок весь репертуар ленинградских команд: «Аквариума», «Алисы», «Кино». Хорошо исполнял Высоцкого – подражая узнаваемой хрипотце знаменитого барда.

Заметив Юру и его перекошенное печальной думой лицо, Артем отложил гитару и сел на койке:

– Чего случилось? Куда ходил?

Москаленко не хотел рассказывать другим кандидатам о своем фиаско, но в тот момент его отчаяние достигло критической отметки, нервы сдали, и он, торопясь, сбиваясь и повторяясь, выложил Артему всё, что видел, слышал, запомнил и прочувствовал.

Анисимов, надо отдать ему должное, выслушал с вниманием, не перебивая. А потом хмыкнул и опять водрузился на койку.

– Забей! – посоветовал он.

– Как это? – изумился Юра, который под конец своего рассказа чуть ли не плакал.

– А так! Забей и всё! – отозвался Анисимов, он снова взял гитару в руки и подергал струны: – Если друг оказался вдруг…

Юра присел на тумбочку рядом и положил пальцы на гриф гитары, мешая Артему играть:

– Нет уж! Ты уж скажи, почему я забить должен. Ты скажи!

Место отчаяния стремительно занимала ярость. А поскольку других субъектов для выплеска негативных эмоций, кроме Анисимова и дневального, поблизости не наблюдалось, то Артем мог готовиться к худшему. Юра и подраться был сейчас не прочь, хотя и сильно уважал соседа по койке.

Впрочем, серьезного конфликта не получилось. Анисимов приподнялся и поманил Юру пальцем, а потом едва слышно произнес:

– Всех, кто медкомиссию прошел и экзамены сдал, зачислят. Информация проверенная, будь спок.

– Откуда знаешь? – Юра быстро остыл и, оглянувшись на дневального, тоже перешел на конспиративный шепот.

– Состав ВВС увеличивают вдвое, – объяснил Артем. – Пришла команда брать всех, кто проходит. Конкурса, считай, в этом году нету.

– А зачем меня на собеседование тягали? – всё еще не верил своему счастью Москаленко.

– А хрен их разберет, – Артем пожал плечами. – Может, для порядка? А может, у приемной сомнения были? Еще раз говорю: забей! Будем мы с тобой летать! Будем!

Артем Алексеевич Анисимов, будущий дважды Герой Советского Союза, оказался прав. В рамках программы реформирования армии было принято решение о создании нового вида вооруженных сил – Авиакосмических войск. При решении всего комплекса задач, которые возлагались на новый род войск, возникла необходимость в резком увеличении личного состава ВВС. Юре и другим кандидатам, поступавшим в летные училища в 1987 году, повезло – военная авиация нуждалась в пополнении и конкурс был временно отменен.

О зачислении в училище кандидатам объявили буднично на утренней поверке, словно речь шла о событии самом рядовом, типа предстоящего похода в баню. Но надо было видеть счастливые лица новоиспеченных курсантов, чтобы понять: для них – это событие первой величины.

Юра Москаленко до последнего момента не верил, что его всё-таки приняли, и только заслышав свою фамилию в списке, понял, что Артем не обманул: они все будут летать, а собеседование – просто начальственная подстраховка.

Одного сообщения о приеме в число курсантов Оренбургского летного Юре было вполне достаточно, чтобы стать на этот день абсолютно счастливым. Однако выяснилось, что праздник только начинается. К середине дня в войсковом «приемнике» началась немыслимая суета: сержанты и прапорщики погнали новоиспеченных курсантов на уборку территории, собирать бумажки и окурки, обновлять дорожки кирпичной крошкой, мыть с мылом плац, чистить сортир. Приехали три грузовика, из которых младшие офицеры выгрузили ящики с выпивкой и продуктами. Тут же подняли и натянули тент, под ним установили столы, и две продавщицы из военторга, руководя нарядом по кухне, начали предбанкетную подготовку.

Причина всей этой суеты выяснилась довольно быстро – начальство войскового «приемника» прослышало о том, что в Оренбург прибыла какая-то шишка из Минобороны, летчик в больших чинах, и собирается посетить «приемник» без всякого предупреждения, свалившись на местное командование, как снег на голову. К снегу и готовились.

Шишка действительно прибыла, и в тот вечер Юра впервые увидел генерал-полковника Джохара Мусаевича Дудаева – новоиспеченного командующего Авиакосмических войск. Как приехали командующий и его свита, Москаленко, разумеется, не заметил – вместе с другими кандидатами (нет, уже курсантами!) занимался уборкой в казарме и приводил личную одежду в порядок. Зато потом прозвучала команда дневального, всех курсантов как ветром вынесло на плац, и генерал показал себя во всей красе, неспешно пройдя вдоль строя будущих пилотов, время от времени останавливаясь и беседуя с некоторыми из них. Рядом с Дудаевым шли «порученцы»: два майора и подполковник. А позади семенил сам начальник «приемника» – полковник Вертепов, – прижимавший к необъятному животу кипу папок с личными делами.

Юра стоял, вытянувшись в струнку, и боялся дышать. Он знал, конечно, что до принятия присяги еще не может считаться полноценным солдатом, а потому, если его внешний вид или осанка не понравятся командующему, то негативных последствий для будущего курсанта не будет. Но так не хотелось ударить лицом в грязь – в этот, самый светлый, день!

Командующий подошел и остановился, разглядывая Москаленко. Вблизи генерал-полковник показался Юре маленьким и чернявым и неожиданно напомнил одного из вечно пьяненьких мужичков, толпившихся у ближайшего к юриному дому пивного ларька. Тут Москаленко встретился с командующим глазами, сморгнул, и ложное постороннее впечатление немедленно исчезло, потому что Юра увидел прямой, пронзительный, жесткий, воистину орлиный, взгляд генерала Дудаева. Перед будущим курсантом стоял человек, который многое повидал в своей жизни и который, благодаря этому, научился одним взглядом отличать ложь от правды, плохое от хорошего, подлость от доброго дела. Вряд ли пьяница у пивного ларька способен на такое же.

– Кто такой? – спросил Дудаев, разглядывая Юру.

– Юрий Москаленко, – доложил полковник Вертепов, сверившись со своими записями. – Из Москвы.

– Понятно, – сказал Дудаев. – Как ты, курсант? Готов летать высоко и красиво?

– Так точно, товарищ генерал-полковник! – по-уставному откликнулся Юра. – И как можно выше!

– Слышал, – произнес загадочную фразу Дудаев. – Будешь летать.

И двинулся дальше.

Юра с облегчением перевел дыхание.

Потом новоиспеченных курсантов пригласили за накрытые столы. Сразу выяснился казус. Начальство войскового «приемника» почему-то сочло, что командующий Дудаев не захочет выпивать и закусывать с новобранцами, а предпочтет офицерское общество, но ошиблось. Об ошибке сообщил сам командующий, а потому вместо запланированного марша в сторону казарм кандидаты были приглашены к столу. Конечно же, завезенных деликатесов на всех явно не хватало, но как-то устроились. И Юра впервые, после прибытия в «приемник», отведал и хорошего мяса, и приличной колбасы. Это был уже полный восторг, за пределами всех желаний. И командующий тоже сидел за одним из этих длинных деревянных столов и тоже ел колбасу вместе со всеми.

Потом начались курсантские будни.

Начались они с того, что курсантам выдали солдатскую форму, и они стали служить уже по-настоящему, включившись в программу так называемого «курса молодого бойца». Этот курс сводился в основном к зубрежке уставов, к хождению в наряды, к изучению личного оружия и армейской иерархии. Вскоре они приняли присягу и из войскового «приемника» перебрались в курсантскую казарму училища. Там их стали кормить гораздо приличнее, почти как офицеров. Но и нагрузка увеличилась многократно. На новоиспеченных курсантов свалилась и высшая математика, и аэродинамика, и радиотехника, и навигация, и материальная часть самолетов. Хорошо, что основы этих предметов Юре преподали в аэроклубе, – иначе совсем беда. Еще Юра очень долго не мог привыкнуть к тому, что все эти сложные предметы приходится изучать коллективно, только в специально отведенных помещениях и в строго определенное время – в Москве он любил взять книгу или инструкцию домой, посидеть с ней в тишине и уюте, полистать, попить чаю с бутербродами, разглядывая при этом картинки и таблицы. Из-за этого у него выработался своего рода запоминательный рефлекс, связанный с определенными ритуалами, и переключиться первое время было сложно. А ведь еще приходилось сдавать личные тетради «секретчику» и получать их на лекции под роспись…

Кроме теоретической подготовки, курсанты изучали основы марксистско-ленинской философии, документы пленумов и съездов КПСС, тексты докладов Генерального секретаря ЦК КПСС. Это было разумно, ведь все курсанты давно получили комсомольские значки и собирались вступать в партию, а значит, не могли отставать от новостей внутренней политики.

Например, подробно освещался состоявшийся в Москве Пленум ЦК КПСС, который одобрил основные положения доклада Юрия Андропова, с которым тому предстояло выступить 2 ноября на торжественном заседании, посвященном 70-летию Октябрьской революции 1917 года. В докладе, озаглавленном «Октябрь и реформы: революция продолжается» утверждалось, что, очистившись от догматизма и ориентируясь на идеалы строительства советской демократии, социализм будет способен доказать свою экономическую и социальную эффективность в соревновании с капитализмом. Доклад призывал к более решительному реформированию экономической и политической системы СССР.

Внимательно следили курсанты и за международной обстановкой. Причем им ее давали в сплаве с анализом изменений в военно-политическом балансе, что было гораздо интереснее. Особенно привлекали внимание лекции по составу вооруженных сил западных держав. Было интересно послушать, какие танки и самолеты принимаются на вооружение, какие снимаются, какие перспективные разработки ведутся. Из этого курса курсанты узнали, что в декабре состоялась встреча Генерального секретаря Андропова с президентом США Рейганом. Кульминацией встречи стало подписание договора о ликвидации ядерных ракет средней и меньшей дальности. Уничтожению подлежали все советские и американские ракеты наземного базирования с дальностью действия от 500 до 5500 километров. Подписание такого договора позволило снизить напряженность в Европе. А в начале 1988 года руководство СССР по согласованию с правительствами ГДР и Чехословакии решило вывезти с территории этих стран советские ракеты, не дожидаясь ратификации вашингтонского договора.

Курсанты тревожились: уж больно очевидна была уступка – тем более что Рейган в своих выступлениях постоянно возвращался к программе Стратегической оборонной инициативы, которую журналисты и комментаторы давно окрестили программой «звездных войн». Программа эта уже поросла мхом и плесенью, но демагогия Рейгана продолжала действовать на неокрепшие умы. Старшие офицеры, лекторы, подшучивали над теми курсантами, которые высказывали свои опасения по поводу «звездных войн».

– Гонору у америкосов больно много, – говорил майор Андрей Платонович Плешаков, который вел у курсантов занятия по политинформации, – а сесть и мозгами пораскинуть, ума не хватает! Это ведь додуматься надо – делать дорогущую технику, которую сбить можно одним гвоздем.

Как обычно, увидев непонимание со стороны курсантов, Плешаков тут же пустился в энергичные объяснения:

– Формулу Эйнштейна, надеюсь, все помнят? Типа где е равно масса на ц в квадрате?.. Помните? Так вот гвоздь маленький, но энергии в нем на целую ц в квадрате! А закон сохранения энергии все помнят? Так вот, товарищи курсанты, эта энергия из гвоздя никуда не девается. Она в гвозде и сидит. И чем быстрее мы с вами этот гвоздь разгоним, тем больше он энергии выделит при столкновении. В идеале его до скорости света следовало бы разогнать. Тогда такая энергия выделится! И что тогда сделается с дорогим и хрупким американским спутником?.. – тут Плешаков с победным видом оглядел аудиторию. – А то, что этот спутник превратится в пар! А сколько стоит гвоздь? Ничего не стоит. Их можно в сторону этих спутников посылать ящиками! Чтоб не промахнуться, чтоб с гарантией. И спутники эти хваленые тут же в решето превратятся. Во! С гарантией! Потому что думать надо головой, а не задним местом!

Тут Юра не выдержал и поднял руку:

– Разрешите обратиться, товарищ майор?

– Ну давай, обращайся.

– А сколько стоит доставить гвоздь на орбиту?

– Кхм-м-м, – майор Плешаков изобразил неудовольствие, но за ответом в карман не полез. – Это, товарищ любознательный курсант, в любом случае стоит дешевле, чем доставить на орбиту спутник весом в десять тонн. В этом и есть суть нашего ассиметричного ответа! Это вам ни какие-нибудь там «звездные войны». Это дешево и сердито! Е-эм-це в квадрате оно и Африке е-эм-це в квадрате!

Несмотря на своеобразный стиль, Андрей Платонович был вполне вменяемым мужиком. Он, кстати, почти сразу отметил Юру – как-то пригласил к себе в кабинет на собеседование, предложил сесть, угостил чаем с какими-то экзотическими травками и долго молча наблюдал за тем, как Москаленко пьет. Это пристальное наблюдение смутило, Юра внутренне сжался, ожидая какого-нибудь разноса и перебирая в памяти, чего он такого успел натворить за неполные две недели пребывания в училище. Но разноса не последовало. Плешаков после паузы спросил:

– Скажи-ка, товарищ курсант, ты с Одессой как-нибудь связан?

– Я москвич! – сообщил Юра не без гордости.

– Да ясно мне это, – отмахнулся майор. – Ну твои родители, к примеру, отец, он не из Одессы будет?

– Нет, – Юра покачал головой. – У меня отец из Подмосковья, а мама из Тамбова.

– Никаких связей, да? Ни дядя, ни тетя?

– Да о чем вопрос, товарищ майор? – осмелел Москаленко, которому надоело гадать, куда клонит Плешаков. – Вы мне прямо скажите, зачем вам Одесса, а я отвечу…

– Понятно, – сказал майор. – Значит, к Сергею Павловичу ты ничего не имеешь?

– К Сергею Павловичу?..

Майор вдруг засмеялся – очень дружелюбно и, как показалось Юре, с облегчением.

– А чего ты написал в заявлении, что хочешь стать космонавтом? – спросил он.

– Я хотел бы стать космонавтом, – ответил Юра. – Так и написал.

– У нас выскочек не любят, – сказал Плешаков с легким осуждением в голосе. – Мы космонавтов в училище не готовим. Только летчиков. Летчики в войсках нужны, а мечтатели – нет.

Юра смутился, поняв свою ошибку. Однако этот юношеский просчет обошелся без последствий, и майор никак не выказывал Москаленко пренебрежения. Наоборот, заметив, что курсант обладает аналитическим складом ума, он поручал молодому человеку готовить доклады по международному положению.

В мире происходили серьезные геополитические изменения, менялась вся структура международных отношений, и даже такому молодому человеку, каким являлся Москаленко в то время, было совершенно очевидно, что именно сейчас, на рубеже десятилетий, определяются черты будущего – возможно, черты всего XXI века.

Помимо значительного сокращения наступательных сил в Европе, не могло остаться без внимания такое важное событие как подписание в апреле 88 года Женевского соглашения об урегулировании ситуации вокруг Афганистана. Опасения старшего брата не оправдались – советское правительство твердо решило вывести части ограниченного контингента с афганской территории до 15 февраля следующего года и уже приступило к осуществлению поэтапного плана этого вывода. Согласно Женевскому соглашению, Советский Союз оставлял за собой право на помощь афганскому правительству с целью поддержания порядка в этой стране и осуществления крупных инфраструктурных проектов, начатых еще при прежнем правительстве. В обмен на очевидную внешнеполитическую уступку Пакистан обязался в рамках соглашения ликвидировать базы по подготовке боевиков, которые переходили границу и нападали на военные городки и автоколонны.

Курсанты при обсуждении доклада Юры, посвященного аспектам вывода войск из Афганистана, снова высказывали сомнения в оправданности такого решения. Многие из них всерьез рассчитывали по окончании училища отправиться в боевые части ВВС, оказывающие поддержку ограниченному контингенту с территории Узбекистана. Им хотелось летать на штурмовиках, набитых оружием, зарабатывать ордена и новые звездочки на погоны, им хотелось побольше адреналина в кровь, новых впечатлений и приключений. Однако майор Плешаков быстро осадил их, сказав, что войны ведутся не для того, чтобы потешить самолюбивых юнцов, а для того, чтобы решать реальные проблемы и предотвращать угрозы. До введения советских войск Афганистан представлял угрозу, однако теперь эта угроза сведена на нет, Афганистан имеет право на независимость и на построение социализма своими силами. Хватит на ваш век войн, товарищи курсанты, сказал Плешаков.

Наверное, он был прав. Но и доля истины в сомнениях курсантов тоже имелась. Москаленко, следивший за новостями с напряженным вниманием, заметил, что всё чаще появляются скупые сообщения о беспорядках – то там, то здесь. Всё более модным становилось чуждое для социалистического лагеря словосочетание «националисты и сепаратисты различных мастей». Откуда повылазила вся эта сволочь (а другого слова для них Юра подобрать не мог), оставалось неясным. Москаленко, впрочем, склонялся к мнению, что некто значительный в этом мире вообразил, будто бы Советский Союз, выводя войска из Афганистана и сокращая наступательные вооружения в Европе, демонстрирует свою слабость и готов к дальнейшим уступкам. Даже если готовность к уступкам была кажущейся, этот виртуальный некто мог полагать, что испытать противника на прочность будет совсем нелишним. В этом суть военной стратегии – искать, находить и использовать уязвимые места в обороне. И побеждать еще до начала войны.

Так, разумная и злая воля чувствовалась в событиях, произошедших в Братиславе. Несколько тысяч местных жителей вышли на запрещенную властями демонстрацию «памяти борцов за свободу», и полиция разогнала собравшихся. Ответ пришлось держать академику Андрею Дмитриевичу Сахарову, который по личной просьбе Андропова уже больше года возглавлял «Фонд человека», занимавшийся защитой прав человека на международном уровне. Будучи проездом в Чехословакии, академик был в буквальном смысле атакован западными корреспондентами, агрессивно потребовавшими разъяснений по вопросу, не является ли разгон демонстрации прямым нарушением прав граждан, пожелавших проявить свое уважение к памяти тех, кто боролся за независимость Чехословакии. Возможно, ожидалось, что Сахаров, известный своей чисто человеческой мягкостью, выкажет недовольство действиями властей, и это вызовет международный скандал. Однако ожидания не оправдались – академик довольно резко высказался против проведения несанкционированных шествий и митингов, заявив, что знает в подробностях о том, под какими лозунгами собирались выступать жители Братиславы и что лозунги эти прямо позаимствованы из пропагандистских клише Геббельса, а значит, речь идет вовсе не о борцах за независимость, а о тех, кто мечтает вернуть свободную демократическую Чехословакию во времена нацистов. Характер шествия был явно провокационным, о чем немедленно написали советские журналисты. В Европе, однако, единства мнений по поводу Братиславы не наблюдалось, что настораживало, хотя, конечно, и не пугало. Куда больше волновало Юру Москаленко, что национализм с сепаратизмом дают всходы там, где он меньше всего ожидал их проявления, – на территории его родной страны, в СССР.

Если о Братиславе писали много и часто, то, например, о волнениях в Сумгаите сообщалось очень сдержанно – небольшими сводками, похожими на сводки Совинформбюро периода Великой Отечественной войны: только информация, без обычных в таких случаях комментариев. А в Сумгаите происходило страшное. В Сумгаите происходило то, чего, казалось, в принципе не могло произойти в Советском Союзе – в многонациональной стране, граждане которой с детства воспитывались в духе интернационализма, терпимости, уважения к соседям…

28 февраля 1988 года огромная толпа местных азербайджанцев учинила самый настоящий погром. От рук погромщиков погибли десятки местных армян, среди которых были старики, женщины и дети, – многих захватили и убили в их собственных квартирах, ночью, спящими или едва проснувшимися. Два дня в Сумгаите царили хаос и анархия. Милиция и местная госбезопасность не сумели остановить насилие. По решению Политбюро и приказу министра обороны в Сумгаит были введены войска. В ответ начались волнения в Кировобаде и даже в самом Баку – лавина национализма грозила накрыть одну из самых богатых и развитых республик СССР.

Армянское население Азербайджана отреагировало на погромы соответственно. С начала года в Нагорном Карабахе – автономной области в составе Азербайджана с преобладающим армянским населением началось массовое движение за воссоединение с Арменией. Сессия Верховного Совета Армянской ССР выразила согласие на вхождение Нагорного Карабаха в состав Армении. Через три дня Верховный Совет Азербайджанской ССР заявил о неприемлемости перехода Нагорного Карабаха из состава Азербайджана в состав Армении. На территории Советского Союза возникла угроза войны между двумя социалистическими республиками!

Было непонятно, почему медлит и чего дожидается Кремль. Это очень беспокоило Юру. Тем более что дальние отголоски конфликта докатились даже до Оренбургского училища. Курсантов, приехавших из Азербайджана и Армении, стали часто вызывать к замполиту и его помощникам из «пятерки» для проведения профилактических бесед. Им было официально объявлено, что письма, приходящие из республик будут вскрываться. Курсанты из числа армян и азербайджанцев ходили невеселые, но стычек между ними не случалось – они, очевидно, понимали, что если начнут выяснять межнациональные отношения здесь, то вылетят из училища в два счета.

Только один из курсантов не сдержался. Сардарян, армянин из Карабаха, проходивший обучение на втором курсе и славившийся большим ростом и зычным голосом, сорвался как-то ночью в бега да так и исчез, растворившись в многолюдье на переломе эпох…

Кремль вмешался в ситуацию в конце июня – когда курсанты вовсю уже занимались в летних лагерях. События развивались так. Помощник замполита по воспитательной работе пригласил свободных от полетов и нарядов курсантов в «ленинскую» комнату, где стоял единственный на весь лагерь телевизор. С заявлением выступал сам Андропов. Он чеканил каждую фразу, глядя на телезрителя в упор сквозь линзы очков в тонкой блестящей оправе. Андропов говорил о том, что эскалация насилия в Нагорном Карабахе достигла апогея, что враждебные антисоветские силы инспирировали конфликт там, где не было никогда почвы для конфликта, что дальнейшее развитие ситуации создает угрозу целостности Союза, а потому необходимо предпринять экстраординарные меры по нормализации обстановки. Юра тогда еще подумал, что националистам не поздоровится. Он не ошибся.

В Азербайджанской ССР и Армянской ССР на всё лето было введено чрезвычайное положение. Воинские подразделения, имеющие опыт боевых действий и выводимые из Афганистана, тут же направлялись и расквартировывались в Нагорном Карабахе и в тех городах, где было выявлено националистическое подполье. Да-да, оказалось, что за последние десять лет в республиках на базе диссидентского движения взросло самое настоящее подполье: с явочными квартирами, с тайными арсеналами, с системой «троек» и «пятерок». Оказалось, что даже погромы не были случайным делом – они были частью большого плана по дестабилизации республик, а погромщики разоряли конкретные квартиры, вырезая семьи по заранее составленным спискам. Националистическое подполье всё же не могло бы чувствовать себя столь вольготно, если бы его деятельность не поддерживалась некоторыми из руководителей местных партийных органов и местной госбезопасности. Все они были разоблачены, арестованы, а многие – приговорены к расстрелу за измену Родине.

Националистический мятеж коснулся Москаленко и с другой стороны. Старший брат Сергей прослужил на полгода дольше положенного – его часть перебросили в Нагорный Карабах, в зону боевых действий, и демобилизовался он только глубокой зимой, перед самым Новым годом. Вернулся домой «злой и веселый» (как охарактеризовал его состояние отец), сразу пошел устраиваться в Школу милиции – и уже на следующий день щеголял в новенькой форме, так и не примерив гражданский костюм. Объяснил свой выбор так. Не хочу, мол, дожидаться, когда эта шваль в Москве бучу поднимет. Чтобы не пришлось, мол, хоронить детей. Железный аргумент!

Юра очень обрадовался тому, что старший брат вернулся из армии таким обновленным и с правильными идеями в голове. Но его одолевали собственные заботы и времени думать о Сергее совсем не было.

Кстати, поначалу Юра писал домой не реже раза в неделю. И не реже раза в неделю получал из дома ответ от отца и мамы – обычно они вкладывали свои послания в один конверт. Но потом стал писать всё реже, и не потому, что как-то охладел к родителям, он продолжал их любить, но потому что, с одной стороны, жизнь в училище была довольно однообразна и писать о хождении в бесконечные наряды не выглядело слишком умным; а с другой стороны – в этой жизни попадались настолько яркие эпизоды, что Юра просто боялся доверить свои впечатления бумаге. Ну как в самом деле опишешь оглушающее состояние свободы, которое охватывает тебя при каждом полете – с инструктором ли, самостоятельном ли? Какие слова способны вместить чувства, производные от ощущения скорости, которое дарует тебе эта стремительная крылатая машина, построенная на земле для неба и… для тебя? Как передашь бумаге, мятому листку в клетку, ту эйфорию, которая держит тебя и не отпускает, даже когда всё уже закончилось и ты идешь по «бетонке» на подгибающихся от перенесенного напряжения ногах?.. Никак не передашь. А потому и стараться не стоит. Зачем? Родители и так догадаются, что если он давно уже выбрал для себя профессию летчика, то, наверное, что-то имел в виду и, наверное, получает удовольствие от процесса. Потому Юра довольно скупо писал всегда о своих учебных вылетах, вообще о самом ярком и интересном в своей жизни, а об остальном, малоприятном или рутинном, писалось еще короче – и письма выходили совсем маленькие. И совсем редко получалось у Москаленко писать после переезда в летний лагерь.

Случилось это в начале апреля, когда снег уже почти везде стаял, а по обочинам провинциальных дорог, узких и колдобистых, с продавленной до осей колеей, зазеленела свежо и ярко молодая трава. К отъезду готовились долго, с томлением и подсчетом дней, а выехали в такой спешке и неразберихе, будто бы в Оренбург входили вражеские танки. Сорок километров курсантов везли на крытых грузовиках, а потом высадили в открытом поле, которое и оказалось летним лагерем. Настоящих зданий в лагере было совсем немного: длинный барак с частоколом антенн на покатой крыше (штаб и офицерская казарма), большой дощатый сортир на десяток посадочных мест и кирпичная (что удивительно!) баня. Жилья для курсантов не наблюдалось – только отрытые ячейки для палаток. Пришлось сразу впрягаться – под команды офицеров и при активной помощи инструкторов по летному делу, которые приехали в лагерь еще на заре, курсанты начали ставить большие брезентовые палатки, настилать досками полы.

С задачей справились до сумерек, потом пошли ужинать. В столовой, занимавшей одно из крыльев штаба, оказалось довольно уютно: вместо привычных длинных столов были расставлены небольшие ресторанные столики на четырех человек, накрытые чистыми белыми скатертями и сервированные по всем правилам ресторанной науки. Курсанты, честно говоря, давно отвыкли от такого сервиса и очень смущались, садясь за столики в заляпанной грязью и в провонявшей потом форме. Ужин поразил еще больше – официантки принесли огромные тарелки с двойной порцией обжаренной картошки и свиными отбивными, к этому можно было взять еще и бутерброды с сыром или ветчиной, а вместо компота здесь полагались натуральные соки. Оказалось, что именно так и выглядит «летная норма» – стандартная кормежка летчиков, отличающая их особый статус перед другими родами войск. Наелись до отвала, после чего всех повели в растопленную баню, где курсантов окончательно разморило. Юра даже не сумел запомнить, как в тот вечер добрался до своей койки, но уснул он совершенно счастливым…

Следующим утром состоялось первое построение курсантов на аэродроме. Без обычной и ставшей привычной зарядки их вывели на взлетно-посадочную полосу, где разбили на звенья, а звенья – на экипажи. Там же и тогда же Юра Москаленко познакомился со своим летным инструктором и с первым «своим» самолетом – «L-39 Aero» чехословацкого производства. В этот день Юра стал самым настоящим летчиком. Начался его личный, долгий и трудный, путь в небо.

«L-39», «Элка» – хорошая, надежная машина. Недаром ее используют в качестве самолета первоначального обучения в большинстве авиационных училищ Советского Союза.

Как и положено, на первом этапе курсанты изучают ее материальную часть, сдают экзамен. Затем – зачетные прыжки с парашютом, изучение азов летной и штурманской дисциплины. И наконец – первый полет на «спарке» (двухместный учебный самолет) со «шкрабом» (инструктором по летному делу).

С изучением материальной части и экзаменом курсанты справились без проблем – они уже изучали «Элку» в стенах училища, прекрасно знали расположение и назначение любых клапанов, переходников и трубопроводов – и хотя многие считали эту науку избыточной (ведь они собирались стать летчиками, а не механиками), но вникали в нее с большим прилежанием – всё-таки это была первая машина, которую им предстояло обуздать и вписать в свою летную книжку. Да и офицеры, преподававшие матчасть, старались как можно доступнее донести информацию до курсантов, рассказывая не просто о клапанах, зазорах, материалах, оборотах двигателя, температурных деформациях, ударный нагрузках и так далее – но и поясняя на примерах из богатой практики, что сделается с самолетом или курсантом, засорись этот клапан или случись на этом кронштейне деформация под воздействием ударной нагрузки. Примеры из практики внушали уважение, а ко всему прочему офицеры часто проводили практикумы по матчасти в виде игры, обрисовывая курсантам различные гипотетические ситуации и требуя ответа, какая именно неисправность могла к такой ситуации привести, – так чисто теоретический курс превратился в весьма познавательное и увлекательное действо.

Подготовка к прыжкам и сами зачетные прыжки с парашютами прошли на удивление буднично, словно курсанты занимались ими каждый день. Прыгали группами по девять человек. Если кто из курсантов и боялся прыжка, то старался этого не выказывать – страх опозориться перед однокурсниками оказался посильнее страха высоты. Да и смешно летчику бояться высоты!

Юра Москаленко шел во второй группе, и ему весь процесс показался совсем простым и практически безопасным. Загрузились в самолет, инструктор оставил открытой дверь и даже сел на краю, свесив ноги вниз. Потом, после команды, инструктор освободил проем, встал рядом и помог каждому курсанту перешагнуть через край и прыгнуть вниз. Юра чувствовал себя совершенно отстраненным, словно всё это происходило не с ним, а с каким-то другим человеком. Он подошел к люку, выпрыгнул, оттолкнувшись ногами, полетел грудью вперед, увидел внизу распаханное поле, в центре которого лежал резиновый круг с белым крестом – «мишень» для парашютистов. А потом парашют раскрылся, стропы натянулись, полет вниз сразу сделался медленным и плавным. Точнее, это сверху казалось, что он медленный и плавный, а на самом деле он был довольно стремительным, и Юра, который всерьез готовился «поиграть» стропами, как учил инструктор, и даже попасть в резиновый круг, увидел вдруг, что земля совсем рядом, налетает снизу и сбоку, и времени остается только на то, чтобы сгруппироваться и не удариться больно.

На земле Москаленко оправился и уже вполне осознанно собрал и уложил парашют. Потом сходил к командиру полка и доложил о совершении первого парашютного прыжка. Комполка поздравил курсанта и с улыбкой пожал ему руку. За Юрой к комполка потянулись и остальные курсанты. Позднее выяснилось, что первый прыжок имеет и материальную составляющую – всем курсантам к их скромному жалованию выплатили по десять рублей премиальных. А за последующие прыжки полагалось по пять рублей, и скоро появились любители этого дела, соревновавшиеся на точность приземления и тем самым разорявшие финчасть.

Казалось, полеты начнутся вот-вот, тем более, что «шкрабы» уже вовсю гоняли машины над полем и дальше. Но начальство не спешило выпускать птенцов в небо. Пошли более формальные (а значит, более скучные!) занятия, состоявшие в изучении множества документов, инструкций и наставлений по производству полетов, по штурманскому делу и так далее. Несмотря на заверения старших офицеров, что каждая строка в этих инструкциях «написана кровью», курсанты засыпали на занятиях – уж очень трудно было пересилить себя и одолеть огромные тома, целиком состоящие из нормативных документов и написанных в стиле устава караульной службы: это разрешено, это запрещено. Имея хорошую память, можно было зазубрить все эти «разрешено-запрещено», но реальных знаний от такой зубрежки не прибавлялось. Только через много лет и на собственной шкуре нынешние курсанты убедились, что в этих томах действительно нет случайных слов – каждая инструкция имеет смысл, и лучше не выпендриваться, а делать то, что написано, и именно так, как написано.

Всё когда-нибудь кончается. Закончилась и «пытка» инструкциями. Наступил ясный и очень тихий день. На небе ни облачка, ветер – не больше метра в секунду.

– Погода на заказ, – сказал инструктор по летному делу капитан Павел Семенович Ромашов. – Повезло тебе, курсант Москаленко. Не дрейфь. В такую погоду не бьются.

Но Юра не дрейфил. Он слишком долго ждал этого момента, чтобы бояться его. Все переживания были уже пережиты – давно, еще за порогом училища. Впереди, Юра не сомневался, его ждало чистое наслаждение высотой и скоростью.

Он буквально впорхнул в кабину, а потом делал всё, что ему говорил «шкраб». Нажатием кнопки запустил двигатель, отчитался об оборотах и температуре, доложился на командно-диспетчерский пункт, получил разрешение на взлет и, двинув рычаг управления двигателем до положения «малый газ», поехал на взлетно-посадочную полосу. «Шкраб» Ромашов отдавал четкие громкие указания, и это оказалось очень уместным, потому что все инструкции и нормативы вылетели у Москаленко из головы, как только он сел в кресло пилота. Капитан дал курсанту немного порулить, а потом взял управление в свои руки, осуществив плавный разгон и взлет. Юру охватил такой восторг, что в упоении полетом он не сразу отреагировал на резкие команды.

– Курсант! Внимание! – окрикнул Ромашов. – Где аэродром?! В какой зоне мы находимся?! В какую зону направляемся?! Курсант!

Москаленко спохватился, сразу всё вспомнил и правильно ответил, сориентировавшись по радиокомпасу, чем очень удивил инструктора.

– Тогда держи направление сам, – распорядился «шкраб», отдавая управление курсанту.

И Юра впервые в своей жизни получил возможность управлять современным реактивным самолетом. Впервые он почувствовал, что это такое – когда большая тяжелая машина подчиняется движениям твоих рук и ног, когда ты весь, от пяток до затылка, становишься ее мозгом, а она – продолжением тебя. Если бы Юра Москаленко читал американские комиксы, то, наверное, вообразил бы себя трансформером – человеком, который способен усилием воли превращаться в гигантского робота. Однако во времена молодости Юры американские комиксы в СССР еще не печатались, а потому это сравнение ему в голову не пришло. Зато в те минуты, когда он повелевал самолетом, перед его мысленным взором пронеслась целая вереница образов – от легендарных небесных витязей Первой мировой войны до космонавтов, раздвигающих границы нашей Вселенной. И пришло ощущение сопричастности с блистательным миром героев, сумевших подняться над обыденностью и сделать необозримое пространство над головой новой средой обитания.

Первый полет на «Элке» занял меньше двадцати минут, но заполнимся на всю жизнь. Потом были и другие полеты, с инструктором и без, но первый остается первым, как ни крути. Можно полюбить женщину и остаться мальчишкой, но, слетав однажды в свой первый самостоятельный полет, навсегда уже становишься мужчиной, до самой смерти.

Программа дальнейшего обучения предусматривала поэтапную подготовку. Сначала «шкраб» убедился, что Юра в совершенстве овладел навыками взлета, ориентирования в воздухе и посадки. Потом прошло три полета по простой схеме, при котором инструктор не давал команд, а только наблюдал за процессом. Потом Москаленко взлетел в одиночку, а капитан Ромашов следил за ним с земли и остался в целом доволен, поставив за вылет «четверку». Потом «шкраб» вернулся на свое место в кабину и начал учить Юру основам высшего пилотажа, то есть выполнению таких воздушных трюков, как «петли», «полупетли», «бочки» и многократные «бочки», «пикирование-горка» с углом в шестьдесят градусов, вираж на форсаже, боевой разворот по спирали. Москаленко сначала опасался, что организм не выдержит таких встрясок, помноженных на нагрузки, потому готовился к полетам с пилотажам особенно тщательно – крутился на турниках, доводя себя до полного изнеможения. Но оказалось, что организм его вполне терпимо переносит воздушные кульбиты, и Юра лишний раз убедился, что сделал правильный выбор, пойдя в авиацию с перспективой стать космонавтом.

Кстати, за свои четко выраженные устремления (да и имя подходящее) Юру сначала прозвали «наш Гагарин», а позднее более общо – «космонавт».

Был на первом курсе еще один парень, который интересовался космосом и всем, что с ним связано. Звали его Семецкий и приехал он из Вологды. По внешнему виду это был такой «шкаф» – плечистый и огромный, один из самых высоких курсантов училища. По этому параметру его легко могли отбраковать, поскольку традиционно в авиацию набирали людей среднего или небольшого роста, худощавых и подвижных. Семецкого спасло изменение в правилах приема, вызванное к жизни реформами в армии и созданием Авиакосмических войск. Нельзя сказать, чтобы Семецкий стал другом Москаленко, у них были разные характеры и взгляды на жизнь, но интерес к космонавтике сближал, и они часто болтали на эту тему. Например, обсуждали новую ракету-носитель «Энергия» и появившиеся в прессе описания крылатого космического корабля «Буран». Поскольку один «космонавт» в училище уже был, то второго прозвали «космонавтиком», что расшифровывалось как «сочувствующий космонавтике». Семецкий, правда, не терпел ни прозвища, ни его интерпретации, и если бы кто-нибудь из курсантов его так назвал, то тут же получил бы по физиономии. Он вообще был очень резким человеком – этот Семецкий, и Юра Москаленко подозревал, что, быть может, именно эта резкость и стала причиной гибели молодого пилота.

Это случилось в самый разгар самостоятельных полетов – когда курсанты уже без «шкрабов» учились делать простейшие воздушные маневры, типа «горки» или боевого разворота. «Элка» довольно капризна при штопоре – настолько капризна, что обучение пилотированию при управляемом штопоре запрещено инструкцией. Семецкий попал именно в штопор – как это получилось, осталось загадкой. Возможно, он слишком резко завершил маневр и потерял управление. Возможно, его что-то напугало, и курсант запаниковал. Однако обойти блокировку триммерами не так-то просто, а значит, на самом деле виноват в катастрофе был не только «человеческий фактор» в лице Семецкого, но и стечение неблагоприятных обстоятельств.

Так оно, кстати, в авиации чаще всего и бывает – к гибели самолетов приводит не один сбой, а их сочетание. Нарушение летной дисциплины может не обернуться катастрофой, а пройти как «воздушное хулиганство», но если это «хулиганство» наложится на плохие метеоусловия, то вероятность трагического исхода резко увеличивается.

Семецкий разбился во время обычного летного дня при нормальных метеоусловиях. «Элка» воткнулась в землю в пяти километрах от аэродрома. Поскольку никаких показаний к катастрофе не было, с ходу решили, что виноват самолет, и вызвали представителей фирмы-производителя. При этом полеты отменять не стали – только устроили проверку техникам, обслуживающим машины. Комиссия по расследованию, которую возглавлял заместитель командующего округом, допросила всех, кто имел причастность к злосчастному вылету, включая свидетелей из числа местных жителей, однако установить, в чем ошибся Семецкий и вообще ошибся ли он, ей не удалось. Чехи, осматривавшие обломки самолета, разводили руками – согласно их вердикту, машина была в идеальном состоянии.

Смерть приятеля повлияла, конечно, на Юру. Смерть человека, с которым еще вчера болтал о том о сем, вообще очень впечатляет молодых людей, не привыкших пока еще к тому, что любой, даже очень близкий тебе, человек может умереть в любую минуту и по тысяче причин. Но произвело впечатление и то, что офицеры, хоть и волновались, хоть и матерились, но к самой смерти курсанта отнеслись достаточно равнодушно. «Всякое бывает», – сказал «шкраб» Ромашов, и это было единственное, что услышал от него Юра по поводу внезапной гибели курсанта. Позднее Москаленко не один раз убеждался, что в военной авиации лишние слова не нужны и только отвлекают от главного – от подготовки к полетам и от самого полета. Несчастный Семецкий погиб, но был он далеко не первым и не последним в длинном ряду летчиков, отдавших жизнь за мечту о небе. Как там писал Максим Горький? «Рожденный ползать летать не может»? Может летать, может. Но за очень высокую цену – за цену жизни. И летчики давно свыклись с этой мыслью. Как свыкаются врачи с мыслью, что не могут спасти всех пациентов. Как свыкаются солдаты с мыслью, что придется убивать и умирать ради идей, очень далеких от сиюминутных желаний и потребностей…

Комиссия по расследованию летного происшествия пришла к выводу, что Семецкий разбился из-за отсутствия опыта: слишком резкий маневр, самолет попал в штопор, справиться с ним курсант не мог, потому что не умел. На этом расследование завершилось, комиссия и представители фирмы-производителя уехали восвояси, а цинковый гроб с Семецким отправился в Вологду.

Когда первый шок миновал, Москаленко подумал о том, что теперь ему будет скучнее учиться. Ведь с «космонавтиком» можно было поговорить о перспективах, о будущем, а подавляющее большинство ребят предпочитало авиацию, реальное дело по охране воздушных границ. Разговоры о космосе и о полетах на Луну вызывали порой и насмешки. К Юре в училище относились уважительно, и ему совсем не улыбалось обрести статус шута горохового. Поэтому он постарался смирить амбиции, вернувшись на общий уровень притязаний и, как выяснилось, сделал это зря. Потому что Авиакосмические войска, в которых ему и его сокурсникам предстояло служить, активно развивались, обрастая новыми подразделениями и традициями. Целые воздушные армии переходили под командование генерала-полковника Дудаева, и с этим следовало считаться. Поэтому умные курсанты сами стали интересоваться публикациями на космическую тематику и частенько задавали Юре вопросы, которые профану показались бы каверзными. А особый интерес к проблемам и перспективам космонавтики возрос после того, как на Байконуре состоялся давно ожидаемый запуск ракеты-носителя «Энергия» с космическим кораблем многоразового использования «Буран» – пока беспилотный. Было ясно, что эту новую космическую систему собираются использовать не только в научно-исследовательских, но и в военных целях, а значит, вполне возможно, те, кто учится сегодня летать на «Элках», завтра поведут огромного крылатого красавца на орбиту, чтобы сцепиться в бою с американскими шаттлами. Представления курсантов о возможностях «Бурана» были во многом наивны, и Юре пришлось объяснять, что корабль имеет совсем другое назначение – снабжение орбитальной станции, обслуживание тяжелых спутников и так далее. Это извозчик, а не истребитель. И если есть у нас космические истребители, то выглядят они совсем по-другому.

Впрочем, все эти разговоры начались осенью, а пока курсанты продолжали обучение в летнем лагере. Когда они освоили основы пилотажа, их начали учить летать парами. В пару к Москаленко назначили Артема Анисимова – главного балагура первого курса. Юра обрадовался, поскольку они сдружились еще в те времена, когда делили двухъярусную койку. С Анисимовым было легко, он никогда не задавался, имел ровный характер. Когда говорили: «Будешь ведомым!», не спрашивал: «А почему не ведущим?». Анисимов получал чистое искреннее удовольствие от полетов и, в отличие от других, никогда не жаловался на трудности первого года службы, на муштру, на инструкции, на строгости дисциплины. Всегда у него под рукой была гитара, и Артем постоянно наигрывал что-нибудь, подбирая мелодии к новым песням. Специально для Москаленко он выучил «Траву у дома» и «На пыльных тропинках далеких планет», но исполнением их не злоупотреблял, очень тонко чувствуя, когда это уместно, а когда нет. Короче, дружить с ним было просто и необременительно, сплошное удовольствие. Более надежного напарника – ведущего или ведомого – трудно было сыскать.

В начале сентября курсанты уже летали строем, что означало скорое завершение программы первого курса. Они почувствовали свою силу, установили пределы своих возможностей и знали точно, кто и чего на самом деле стоит.

В конце сентября были сданы последние нормативы, и курсантам дали двухнедельный отпуск. Собрались быстро. Юра скооперировался еще с двумя москвичами, и они, получив отпускные, по приезде в Оренбург загрузились в поезд. Денег накопилось много, тратили они их без сожаления, а потому дорога не показалась долгой – с непривычки ребята брали и «намешивали» всё подряд: пиво с водкой, вино с коньяком. Вскоре всю троицу настигло справедливое возмездие в виде тяжелого похмелья, которым они промучились до самой столицы.

Когда трое новоиспеченных летчиков вышли на перрон Казанского вокзала, то сразу попрощались и, словно незнакомые друг другу люди, разошлись – каждый в свою сторону.

Дома Москаленко ждали накрытый стол, семья в полном составе и приглашенные на семейное торжество старшие товарищи из троллейбусного парка. Опять пришлось выпивать, однако под хорошую закуску Юру даже не развезло. Потом пошли разговоры. Разумеется, Москаленко-младшего все хвалили, а его сбивчивые рассказы о полетах на «Элках» с инструктором и без привели гостей в телячий восторг. Однако уже тогда, в первый свой день в родном доме после годичного отсутствия, Москаленко-младший почувствовал, что отдаляется от общего течения жизни. Столица бурлила, всё менялось на глазах, и Юра уже просто не понимал, о чем говорят коллеги отца. Они все ждали какого-то «валютного указа» и постоянно это обсуждали, вклиниваясь в промежутки между байками из жизни летного училища. При этом брат Сергей, бритый наголо, словно только что вернулся из армии, почему-то надсмехался над приятелями отца и говорил, что они «рано раскатали губу», потому что цель другая – не валюту вводить, а электронные деньги, которые скоро станут универсальной валютой. Дядя Валя горячился и доказывал, что до электронных денег еще дожить надо, а валюта сейчас нужна, потому что переплачивать приходится, ставка Сберегательного банка высока, много заменителей на рынке, в итоге – спекулянты жиреют, а простой пэр корячится. «Недолго осталось жиреть», – усмехался брат Сергей, но усмешка у него при этом выходила такая кривая, что Юра понимал: раз говорит, то значит, действительно недолго кому-то жиреть осталось. Вообще старший брат и вправду сильно изменился – раздался в плечах, стал этаким крепышом, состоящим из одних мускулов, а еще Юра заметил у него некрасивый шрам у основания шеи, который Сергей и не думал прятать от посторонних взглядов. Голос у старшего брата стал очень грубым, а интонации – уверенными. Он явно чувствовал в себе достаточно силы и опыта, чтобы разговаривать с приятелями отца на равных и даже поучать их, на что Москаленко-младший пока не решился бы. Набычившись, Сергей сидел за столом, пил водку, почти не закусывая, и говорил, строго глядя на отца, дядю Валю и дядю Колю: «Пэры пусть место знают. Им не для того дали частным сектором управлять, чтобы они законы свои принимали и нам навязывали. Обойдутся без валюты!» «Да я запчасти спокойно не могу купить к иномаркам, – жаловался дядя Валя. – А без них работа стоит. Так я заплатил бы прямо партайгеноссе в Берлине и имел бы поставки без перебоев». «Вот будет у вас карточка, тогда и будет без перебоев», – спокойно отвечал брат Сергей. Юра смотрел на обоих – и узнавал, и не узнавал одновременно. Они вдруг показались ему какими-то инопланетянами, говорящими на непонятном инопланетном языке. А может, наоборот, они-то были и оставались землянами, а вот он прилетел со звезд?

Потом компания переключилась на обсуждение новых законов и на тему возвращения Советам всей полноты власти. Юра, слышал, конечно, об этом решении Политбюро, но не думал, что в Москве кипят такие страсти. Оказалось, в депутаты выдвигаются не только коммунисты, но и самые разные люди: от дворников до священников – и это, понятное дело, вызывает пересуды и чуть ли не подозрения в том, что партия хочет привести страну к анархии. Сергей был спокоен и по этому поводу, он считал, что армия и милиция в любом случае анархии не допустят, а к управлению государством давно надо привлечь самых активных представителей народа. А вот мнения «стариков» разделились. Москаленко-старший поддерживал Сергея, но с поправкой, что надо бы ввести проверку профессиональных качеств: а то новые депутаты, может, только глотки драть умеют, а сами даже юриспруденцию толком не знают. Дядю Колю это предложение чрезвычайно рассмешило. «Чтоб юриспруденцию знать юристы нужны! – сообщил он со смехом. – А депутаты должны отражать чаяния народа. Поэтому во! Больше депутатов хороших и разных!» Ну и так далее.

Короче, было видно, что летные байки никого здесь по-настоящему не интересуют, а маме не расскажешь – пугается. Вот и получается, что между ним, Юрой Москаленко, и старым миром семьи, в котором он жил до отъезда в Оренбург, теперь существует незримая пропасть, и, похоже, с годами эта пропасть будет только увеличиваться в размерах, пока окончательно не разорвется пуповина, связывающая его с домом. Юре еще предстояло обдумать, насколько это хорошо или плохо, но изменить что-либо он даже не попытался. А зачем? Пора признать, что выбор сделан. Нельзя жить вдалеке от семьи и участвовать в ее делах, решать ее проблемы – это невозможно да и нелепо. Не для того мы порхаем в большой мир, чтобы возвращаться в гнездо. Если попросят о помощи, то да, конечно, нужно всё бросить и помочь, в этом долг всякого отпрыска, но если не просят, если справляются, то зачем?..

Юра еще раз укрепился в своем мнении, что служба вдалеке от дома ведет к разрыву казавшихся прочными связей, когда на следующий день, надев гражданское, вышел прогуляться на улицу.

Он и не ожидал, что так изменилось всё вокруг. Словно грибы после дождя, на углах и у автобусных остановок появились киоски, в которых торговали всякой мелочью: от спичек до кожаных ремней, от консервов до видеокассет. Цены были вполне умеренные, а продукция, похоже, пользовалась спросом. Однако предприимчивость доморощенных капиталистов, которых все уже называли просто «пэрами», не обрадовала Юру: киоски показались ему уродливыми, они мешали проходу и вообще с их появлением новые микрорайоны Москвы стали выглядеть, как огромный рынок. Вот не сиделось им в павильонах, подумал Юра с раздражением. Кроме киосков, обнаружилось огромное количество мелких магазинчиков – бывало, что в одном полуподвальном помещении, разгороженном деревянными щитами, ютились три-четыре магазина. На взгляд Москаленко-младшего, продавали они сущее барахло, – он не понимал, неужели всё это пользуется спросом? Ну джинсы хорошие еще куда ни шло, ладно, но вот эти протертые до дыр вельветовые штаны – они-то на кой?

Москаленко побродил по городу и понял, что уже скучает по училищу и взлетно-посадочной полосе. Чтобы как-то развеяться, отыскал старую записную книжку и стал обзванивать приятелей. Оказалось, что все они заняты: у кого-то начался семестр, кто-то уехал в другой город или был призван в армию, кто-то пошел в частную лавочку, к пэрам в работники. Удалось перехватить только Веньку Бейшана – Юра уговорил его на пару кружек пива в ближайшем баре. Однако и Бейшан был озабочен и всё поглядывал на часы. Он всё-таки поступил на журфак, и они там затеяли независимую газету, посвященную (кто бы мог подумать?!) интимным взаимоотношениям мужчин и женщин.

– Это типа вражеского «Плейбоя»? – поинтересовался Юра.

– «Плейбой» отдыхает! – Венька пренебрежительно повел плечом. – У нас будет круче импортного барахла. Но при этом дешевле!

– Неужто вам позволят? – не поверил Москаленко.

– Уже позволили, – с дерзкой ноткой отвечал Бейшан. – Мы ведь не порнуху издавать собираемся, а будем обучать молодежь правилам безопасного и семейного секса. СПИД, знаешь ли, не спит! Мы так и газету решили назвать… «СПИД-Информатор»! Чтобы было понятно, против чего боремся!

– Хм-м-м, – усомнился Юра. – А не отпугнет такое название?

– Не отпугнет, – пообещал Венька. – Мы рекламой хотим первый канал загрузить… А это – вся страна и окрестности. Привыкнут быстро.

– Что значит первый канал?

– Первая программа, – поправился Бейшан. – Теперь их каналами называют, потому что по одной частоте могут два или три канала идти, а у каждого своя программа. Чтобы путаницы не было.

– Это как? – Юра впервые слышал о таком новшестве.

– А вот так! До одиннадцати вечера идет государственное вещание, а после одиннадцати – частное. Которое на рекламу живет. А после трех, например, полугосударственное, но там полную халтуру показывают, для любителей авторского кино. Но ничего. Думаю, еще полгодика и начнут новые частоты появляться. Будет как на Западе. Давно, кстати, пора…

– Ясно, – Москаленко кивнул, хотя и сильно удивился.

Тут Бейшан снова взглянул на часы и заторопился. Ему явно хотелось сбежать к своим корешам-журналистам – делать газету «СПИД-Информатор». Юра, сообразив, что и здесь его пилотские байки никому не нужны, милостиво отпустил бывшего одноклассника. В итоге, сердитый и на столицу, и на самого себя, Москаленко-младший зашел в книжный магазин, купил пачку новых книг (благо, навыпускали их за последний год преизрядное количество названий) и провел свой октябрьский отпуск за чтением, сопровождаемым потреблением сытных маминых обедов.

В училище он вернулся без задержки и без сожаления. У Юры теперь был новый дом, новая семья, новые приоритеты в жизни. Зачем сожалеть о том, чего уже не существует?..

Когда Юра Москаленко вернулся в Оренбург, он узнал, что второй курс будет экспериментальным – всех курсантов сразу пересаживают на новейший истребитель «Су-27», при этом их будут готовить как пилотов палубной авиации!..

В октябре 1993 года лейтенант Юрий Москаленко получил свидетельство нового образца, из которого следовало, что он является летчиком второго класса, освоившим восемь летательных аппаратов, способным выполнять боевые задачи как в составе Авиакосмических войск, так и в составе авиации Военно-морского флота. На самом деле эти два вида войск управлялись из единого Штаба, однако армейский и флотский порядки столь различались, что о каком-то слиянии их не могло идти и речи. Впрочем, всех это устраивало, и генералы вовсе не стремились стать адмиралами.

Экспериментальному курсу пришлось очень тяжело. Отсев составил шестьдесят процентов. Понятно, что тех, кто сломался, не выбрасывали на улицу. Им находилось место во вспомогательной авиации: почту тоже надо кому-то возить. Они уходили, а остающиеся смотрели на них с завистью. Но написать рапорт и перевестись не позволяла гордость. Ведь с самого начала второму курсу было сказано, что времени осталось очень мало, что нужно как можно скорее завершить перевооружение армии и пополнить личный состав молодыми офицерами, имеющими значительный летный опыт. А потому горючее и нервы – не жалеть. «Весь нос в крови», как говаривал майор Плешаков, но молодое пополнение придет в войска в рекордно короткие сроки.

План был бы выполнен в срок, ведь «Су-27» или «Журавль», как его прозвали в войсках, был очень хорошей, послушной и надежной, машиной. Однако пилотов учили не просто на новый самолет, их учили садиться в этом самолете на узкую палубу авианосца – то есть готовили к тому, к чему многие из курсантов не были готовы психологически.

Авианосцы вошли в состав флота как-то сразу, без предупреждения. Вот их не было, а вот они есть! Точнее – раньше в составе ВМФ имелись авианесущие крейсера, на которых базировались истребители вертикального взлета «Як-38». Но теперь на воду спустили два тяжелых авианосца классического типа с полетной палубой и трамплином – «Рига» и «Тбилиси». На этих авианосцах предполагалось использовать самолеты «Су-27К» (для осуществления боевых операций в составе авианесущей группировки) и «МиГ-29К» (для осуществления задач ПВО авианесущей группировки), а требуемого количества подготовленных летчиков ВВС выставить просто не могли. Само существование авианосцев в такой ситуации теряло смысл. Без летчиков они превращались в большие неповоротливые и очень уязвимые корабли. Но если нет летчиков, их нужно подготовить. И никого в Министерстве обороны, и в Генеральном штабе не интересовало, потянут курсанты или нет. Скидок на возраст, образованность, характер не делалось. У вас не получилось? До свидания, легкомоторный самолет вас уже ждет. Тех, кто собирался пройти все круги ада, от начала до конца, и получить-таки заветное свидетельство, ждали тяжелые годы непосильного труда.

К курсу первоначального обучения добавили изрядно часов налета. Курс инженерной подготовки увеличился по материалу, но количество часов не претерпело изменений, а значит, в целом увеличилась интенсивность занятий. Чтобы адекватно понимать, о чем идет речь на инженерной подготовке, приходилось изучать и массу других связанных предметов: аэродинамику и динамику реактивных самолетов, материаловедение и основы промышленного производства. Уплотненный график экспериментального курса привел к тому, что вместо шести часов лекций и практических занятий в день приходилось заниматься по десять, а то и по двенадцать часов! После такого дня у любого голова загудит, а сил останется только на то, чтобы добраться до койки и упасть на нее без задних ног. Курсанты любили спорт, но тут уже стало не до спортивных состязаний. Потом в училище завезли новенькие тренажеры, сделанные на платформе персональных ЭВМ «Томас», выпускаемых в Прибалтике. Курсант садился в самую настоящую кабину истребителя «Су-27К», надевал шлем и начинал работу: руление, взлет, пилотаж и посадка. При этом окружающее пространство и данные индикатора на лобовом стекле отображались на шести дисплеях. Курсанты сразу оценили новую игрушку, благо система обмена данными позволяла объединить тренажеры и «летать» парами и даже в составе группы. Учеба пошла веселее.

Весной всех опять отправили в лагерь – но на этот раз не в область, а прямиком в Крым, в авиационную часть при учебном комплексе «Нитка», построенном вблизи Саков. Особенностью комплекса было то, что на его территории располагалась точная копия летной палубы авианосцев типа «Тбилиси» – ее еще доводили до ума, а потому курсанты, и это было логично, пока еще не отрабатывали процедуру взлета с палубы и посадки на нее, а осваивали навыки работы с самим истребителем. Матчасть изучили ударными темпами, потом начались полеты с инструкторами на двухместной учебной модификации «Су-27УБ». Истребитель был довольно удобен в управлении, а его характеристики выглядели настоящей фантастикой – у американцев не было ничего подобного.

К началу следующего учебного года экспериментальный курс сократился на треть. Это был самый большой отсев в истории училища, но командиры оказались готовы к этому, главное – выдержать темп. Юра Москаленко прошел на следующий курс почти без проблем, как один из отличников боевой подготовки. Вроде бы всё было хорошо, но Юру сильно беспокоило одно соображение: если их так усиленно готовят к выполнению боевых задач в качестве пилотов ВМФ, то значит, собираются использовать именно в составе авианесущих группировок. Вообще-то Москаленко-младший не собирался всю жизнь летать в качестве офицера ВМФ. Он надеялся, что если станет одним из лучших в выпуске, ему помогут с направлением в Школу летчиков-испытателей, откуда – прямая дорога в Отряд космонавтов. Но если даже не сложится, даже если дорога к звездам ему заказана, служба испытателем куда интереснее и перспективнее, чем в обычной авиачасти. Но с переходом в авиацию ВМФ все планы на будущее приходилось похоронить – даже не имея практического опыта в этой сфере, Юра догадывался, что первый экспериментальный выпуск будет нарасхват, и от выпускников потребуют полной выслуги лет. Складывалась безвыходная ситуация – для того чтобы приблизиться к мечте своей жизни, Юре Москаленко необходимо было выйти из числа отличников, наделать ошибок при пилотировании и отправиться в обычную группу. Однако при таком исходе был бы нанесен серьезный ущерб его репутации – человек, не справившийся с трудностями учебы, вряд ли мог рассчитывать на место в Отряде космонавтов, для которых трудности являются частью профессии. А справившийся автоматически попадал на авианосец…

Расписанный на годы вперед план дал трещину. И это, конечно же, волновало Юру. Он никогда не выказывал своего возмущения, старался выглядеть бодрячком и даже занимался с большим усердием, чем прежде. Но на душе было муторно.

С другой стороны, Москаленко не мог не признать, что командование в своем праве. Оно не имело возможности учитывать пожелания отдельного курса – тем более что в мире творилось черт знает что!

Немцы ГДР, в основном жители Восточного Берлина, устроили самое настоящее восстание в стремлении объединить две Германии. Очевидно, кто-то в ФРГ решил, что сокращение советского военного пребывания дает возможность к изменению политического строя в Германской Демократической Республике. Кто-то из руководства СЕПГ, правящей партии ГДР, по глупости или из злого умысла заявил по Центральному телевидению, что границ между Германиями не существует, что «западные» и «восточные» немцы вольны ездить друг другу в любой момент и по своему желанию. Разумеется, это была неправда и провокация – для тех, кто готовился к восстанию, слова об отсутствии границ стали сигналом. Ночью сто тысяч берлинцев вышли на улицу и двинулись к стене, отделяющей Западный Берлин от Восточного. На одном из пограничных пунктов толпа смела ограждение, и берлинцы побежали на западную сторону. Подобное могло произойти и в других местах, что в условиях взаимного сдерживания в Европе было бы воспринято как начало вторжения. Чтобы предотвратить войну, пришлось вмешаться советским войскам, которые остановили разгоряченную толпу, не дав ей разрушить пограничные укрепления. К счастью, обошлось без жертв. Так или иначе, но вопрос о дальнейшей судьбе разделенной Германии надо было решать, и уже через две недели после инцидента в Брюсселе прошли переговоры представителей стран НАТО и Варшавского Договора. На них были приняты решения о постепенном выводе армий из Германий и о последующем объединении страны. Была назначена и дата референдума по вопросу объединения. Главное требование, которое на переговорах выдвинуло руководство СССР, – превращение объединенной Германии в демилитаризованную зону. Страны, участвующие в переговорах, под давлением европейских пацифистов, правозащитников «Фонда человека» и доводов министра иностранных дел Шеварднадзе согласились с этим требованием…

Саддам Хуссейн, иракский диктатор, вдруг взял и оккупировал Кувейт. За два дня иракская армия полностью взяла под контроль эту маленькую ближневосточную страну, в которой, правда, добывалось изрядное количество нефти. Все ведущие державы мира немедленно выступили с осуждением агрессии. Советский Союз, США, Япония и крупнейшие государства Европы ввели торговые санкции против Ирака, предусматривающие в том числе и блокаду его сухопутных и морских границ, чтобы предотвратить ввоз сырья, вооружения и техники. Собрался Совет Безопасности ООН, который принял резолюцию с требованием к иракскому руководству немедленно вывести войска из Кувейта. Хуссейн проигнорировал требование и попытался собрать Арабскую Лигу, чтобы получить от нее одобрение своим действиям. Если бы у него это получилось, положение в Персидском заливе резко осложнилось бы, но Саддам не успел – советская дипломатия сработала, как часы, и Арабская Лига собралась с большой задержкой и приняла резолюцию, переписанную почти слово в слово с резолюции ООН. Агрессор остался один на один против всего остального мира, но отказался вывести войска из оккупированной страны. Война стала неизбежной.

Уже через три недели после вторжения, в конце августа 1990 года, советский министр обороны маршал Соколов и новоизбранный американский президент Майкл Дукакис, объявили о мобилизации резервистов. Было очевидно, что это начало подготовки к войне с иракским агрессором.

Комментаторы всех мастей, и на Западе, и на Востоке, захлебывались от восторга: впервые, со времен Второй мировой войны, две мощнейшие державы, союзники по антигитлеровской коалиции, выступали плечом к плечу против нового диктатора, который противопоставил себя мировому сообществу. Реклама грядущей кампании возымела эффект: на Западе вдруг вошло в моду всё советское. Генеральный секретарь ЦК КПСС Юрий Андропов, по опросам, стал популярнее рок-звезд и голливудских актеров. За право проинтервьюировать его передрались богатейшие и старейшие информационные агентства, журналы и телеканалы. Но популярностью пользовался не только глава государства – западный мир вспомнил, что существует великая русская литература и достойный кинематограф. Секретариат Союза писателей, театры, киностудии, научные учреждения оказались засыпаны приглашениями на участие в различных конференциях, симпозиумах и съездах – все хотели услышать мнение «русских» по целому ряду вопросов. Целых три месяца самым ходовым товаром в США были матрешки и майки с надписью «USSR» и портретом Андропова.

Но войны не начинаются сразу – пришлось подождать до следующего года, пока союзники сконцентрируют на границах Ирака достаточную военную мощь. Только 17 января в три часа ночи по местному времени воздушные силы союзников приступили к локальным операциям против Ирака, составлявшим часть широкомасштабной операции «Буря в пустыне». В течение первого дня американские, советские, французские, британские и саудовские самолеты совершили свыше тысячи вылетов и нанесли удары по промышленным объектам Ирака, пунктам ПВО, аэродромам, учреждениям военного командования и коммуникаций.

Курсанты Оренбургского летного училища получали информацию о военно-воздушной операции практически без задержек. Анализировались как действия многонациональных сил в целом, так и действия отдельных подразделений: советских, американских, европейских. Давалась оценка и действиям иракской авиации, хотя она, в основном, состояла из устаревших советских самолетов в экспортной модификации, а потому представляла собой идеальную мишень для современных истребителей «Су-27» и «F-15». Уже на второй день американцы сбили четыре «МиГа-23», вылетевших на перехват бомбардировщиков, идущих к Багдаду, и очень хвастались по этому поводу. И вот что интересно, умом оренбургские курсанты понимали, что американцы в этой войне – союзники, но в душе переживали за наши «МиГи», которые были хоть и старенькие, но свои. Получалось, что американцы опять обскакали нас, продемонстрировав всему миру подавляющее превосходство американской военной авиации над советской. И ведь можно сколько угодно объяснять, что «бичеватель» (так называли «двадцать третий» в НАТО) – это вчерашний день для советских ВВС, что ее снимают с вооружения и скоро можно будет увидеть только в музее. Но кому всё это интересно? Профаны в подробности не вникают, для них важен факт: американский истребитель сбил в воздушном бою советский! Полегче стало, когда уже советские «Су-27» завалили парочку вражеских «бичевателей» и один из французских «Миражей», стоявших на вооружении ВВС Ирака и считавшихся наиболее «продвинутыми» из всех боевых самолетов противника. Теперь можно было расслабиться – счет побед сравнялся, и любому неангажированному наблюдателю становилось ясно: в войне против Ирака нахлебников нет, все воюют, как могут, и получается у них неплохо, а значит, боеспособность на высоте и победа не за горами.

Однако самая потрясающая операция в той войне была проведена еще позже – в начале марта, сразу после того, как сухопутные войска союзников по антииракской коалиции освободили территорию Кувейта и остановились у оборонительного вала, возведенного иракской армией на границе. Президент Дукакис сомневался, нужно ли входить в Ирак, продолжив войну до захвата Багдада и ареста Хуссейна. Ведь если освобождение Кувейта заняло чуть больше трех недель, то война в Ираке против отмобилизованной и хорошо вооруженной армии могла затянуться на месяцы – денег у американской администрации, и у ООН на такую войну пока не было. Но там, где пасует наемная армия, куда как эффективнее оказывается армия народная, и эту простую истину лишний раз подтвердила первая крупномасштабная операция, которую провели Авиакосмические войска в Ираке.

Ранним утром 2 марта 1991 года советские десантные дивизии на «экранопланах» (так называются особые скоростные суда, использующие для движения над поверхностью воды аэродинамический экран) пересекли акваторию Черного моря, высадились в малонаселенном районе Турции, выгрузили бронетехнику, прошли всю Турцию целиком, вторглись в Ирак и, практически не встретив сопротивления (все потенциальные зоны сопротивления незадолго до этого были подавлены массированными бомбардировками), вошли в Багдад. Вся операция была спланирована таким образом, чтобы к моменту вступления первых отрядов в столицу Ирака вторжение было поддержано воздушным десантом. Так оно и получилось, и к вечеру 4 марта Багдад находился под контролем советских оккупационных войск. Разумеется, после этого иракская армия сразу же капитулировала, и союзникам оставалось только доехать по хорошей дороге до столицы. К сожалению, Саддаму Хуссейну и его ближайшему окружению удалось сбежать от международного суда. Простые же иракцы встречали советских солдат как освободителей, сбрасывали монументальные фигуры диктатора с постаментов, вывешивали красные флаги на своих домах. Десантники Авиакосмических войск сразу же вязли под охрану важные городские объекты, банки и музеи, не допустив их разграбления мародерами, – достояние республики таким образом было сохранено.

Блестящая операция, проведенная с минимальными потерями, произвела эффект на весь мир. Даже самым далеким от военной проблематики наблюдателям стало очевидно, что операция по стремительному захвату столицы Ирака – это не просто демонстрация мощи Советской армии, обновленной в ходе глубоких реформ, это демонстрация новых методов ведения войны, которые станут отныне стандартом для развитых стран, если они собираются воевать и побеждать в XXI веке.

Разумеется, учащиеся экспериментального курса в войне против Ирака не участвовали. Но они в подробностях изучали опыт этой кампании и, как все прочие, были потрясены лихостью, с которой Советская армия захватила чужую столицу. При этом все уже были мальчики достаточно умные, с некоторым запасом соображений за спиной, а потому немедленно пошли разговоры о том, что, очевидно, этот несомненный успех повлияет на направление дальнейшего реформирования армии. Получается, что исход войны в новом веке не будут решать танковые армады или авианосцы вкупе с подводными лодками – нет, похоже, будущее за Авиакосмическими войсками, за скоростными «экранопланами», за десантными дивизиями и ракетами сверхточного наведения. В этом направлении и будет перестраиваться вся система советских вооруженных сил, как то и обещали руководители КПСС и Министерства обороны.

Но если предположения курсантов верны, то какое место в структуре обновленных вооруженных сил займут авианосцы? Ведь авианосец не может действовать сам по себе – он сражается в составе мощной авианесущей группировки. Но такая группировка – это инструмент военно-политического давления на слаборазвитые или развивающиеся страны. Если у потенциального противника имеются ударные средства авиакосмического базирования, то авианосцы ни к чему – они становятся уязвимы, как танки перед штурмовыми вертолетами. Следовательно, Советскому Союзу авианосцы нужны для тех же самых целей, для чего они нужны США, – то есть для проведения своей политики по всему миру. Однако это противоречило новой военной доктрине СССР, в основе которой лежал отказ от вмешательства во внутренние дела других стран. Эпоха, когда советские люди верили в Мировую Революцию и скорое торжество коммунизма в развитых странах, уходила в прошлое – во внешней политике возобладал прагматизм, что появлялось в более взвешенном подходе к использованию армии за границами СССР. Против кого можно выставить авианосец? Кто или что угрожает интересам советских граждан в Южной Америке, например? Или в ЮАР? Или в Антарктиде? То-то и оно. Если американцам нравится выбрасывать миллиарды долларов на обеспечение своего присутствия в «горячих точках» планеты, – это их выбор и их проблемы. Повторять американский опыт в этой области вряд ли стоит. Зачем нам еще один Афганистан? А проблемы с агрессорами можно решать кавалерийским наскоком, какой продемонстрировали десантные части, преодолев акваторию Черного моря, высадившись в Турции и за сутки пройдя тысячу километров по чужой территории, по пересеченной местности, подавив по пути уцелевшие при бомбардировке очаги сопротивления. Для осуществления поддержки такого десанта тяжелые авианосцы с истребительной авиацией не нужны – достаточно двух-трех вертолетоносцев для уничтожения танковых групп и эвакуации раненых.

Так и этак получалось, что авианосцы Советскому Союзу не нужны. Возможно, не случись вторжения Ирака в Кувейт, последующей войны и блистательной победы, то авианосцы еще послужили бы делу укрепления мощи ВМФ, однако в Генеральном штабе не могли не задуматься.

Опасения курсантов подтвердились в полной мере. Когда они заканчивали четвертый курс и готовились к полетам с посадкой на палубу «Тбилиси», о проблемах с авианосцами говорили уже не только в курилках. Советская армия менялась, в моду входила концепция «дистанционной» войны, подразумевавшей использование авиации дальнего действия и крылатых ракет с управлением через спутниковую группировку. Поговаривали также, что нынешнее поколение летчиков будет последним – скоро будут воевать только роботы.

Что касается последнего тезиса, то Юра Москаленко воспринимал его скептически, будучи уверенным, что опытного пилота никакая машина заменить не может. Противник – тоже не дурак и быстро придумает, как обмануть тупого робота. А вот судьба авианосцев, по мнению Москаленко, была незавидной. Он много читал о «Тбилиси» и «Риге», собирал вырезки и одним из первых на курсе узнал, что у «Тбилиси» обнаружились проблемы с силовой установкой. Подробности не сообщались, но упоминалось, что из-за них едва не случилась катастрофа. Выяснилось также, что это не случайность, а конструкторская ошибка, которая показала себя и на «Риге». Оба авианосца вернулись на завод, в Николаев, и, похоже, надолго.

Москаленко не знал даже, радоваться ему по этому поводу или нет. Кажется, теперь экспериментальный выпуск Оренбургского летного будет флоту не нужен, а значит, появится повод проситься к испытателям или в Противовоздушную оборону, точнее – в Авиакосмические войска, которым нынче были переподчинены части ПВО. Однако жалко было сами авианосцы. И «Тбилиси», и «Рига» были прекрасными кораблями, которые радовали глаз и будили гордость одним только своим видом. Длинный корпус, надстройка и палубный трамплин – раз увидишь, на всю жизнь запомнишь. Сколько энергии, труда, интеллектуальных усилий (о деньгах умолчим) было потрачено на то, чтобы спустить эти два прекрасных корабля на воду! А теперь над ними нависла угроза длительной консервации или даже отправки на металлолом. Над подлинной красотой, воплощенной в этих хозяевах морей и океанов, нависла смертельная угроза. И Юра не хотел, чтобы «Тбилиси» и «Рига» оказались уж совсем не нужны советскому флоту. Он надеялся, что старшие товарищи что-нибудь придумают. Такого же мнения был и напарник Анисимов. Однако в самом училище все вздохнули с облегчением, когда выяснилось, что набор в авиацию ВМФ значительно сокращают, до необходимого минимума, и нет нужды рвать жилы, готовя совсем еще молодых пилотов к сложной работе в морской авиации.

Впрочем, всё, определенное программой, экспериментальный курс получил. Так, Юра Москаленко совершил четыре тренировочные посадки на палубу и четыре взлета с нее. Участвовал и в воздушных баталиях Липецкого Центра боевой подготовки летного состава ВВС. И с успехом закончил училище – в числе лучших.

Получив звание лейтенанта и значок пилота второго класса, Юрий Москаленко, взрослый и самостоятельный человек, был тем не менее вынужден дожидаться распределения. Другие «старики» суетились, обсуждали днями напролет, где хотели бы служить и какие перспективы при этом вырисовываются. А Юрий, который раньше обожал поточить лясы на эту тему, сейчас вел себя сдержанно и никаких предпочтений не выказывал. Словно передумал стать испытателем, а потом – летчиком-космонавтом. Лучших выпускников командование уговаривало остаться в училище «шкрабами» – инструкторами по летной подготовке. Это и понятно: экспериментальный курс прошел жесткий отбор и умел многое, что недоступно обычному «шкрабу». Освоена новейшая машина «Су-27К», освоена посадка на авианосец в условиях дня и ночи, освоен воздушный бой в одиночку и в составе группы – есть чем гордиться. Подходили с предложениями остаться и к Москаленко, но он их вежливо отклонил. Что неудивительно – мало кто желает остаться в стенах, где проходил обучение. Молодость требует новых впечатлений, простора, смены обстановки. Об училище можно вспоминать с ностальгией, но остаться здесь навсегда? Увольте!

Юрий чувствовал себя готовым к любой службе. Но приобретенный опыт подсказывал, что сейчас нельзя выстраивать какой-то определенный план на будущее. Всё менялось очень быстро. И еще ускорилось после смерти Юрия Николаевича Андропова и прихода нового Генерального секретаря – популярного в Москве коммуниста Бориса Николаевича Ельцина. Новый генсек был сравнительно молод и энергичен, он выступал за укрепление социалистического строя путем планомерной модернизации, без потрясений и с гарантией сохранения всех завоеваний социализма. Таким образом, он продолжил курс реформ, но приостановил расширение политико-экономических связей с Западным миром, переориентировав внешнюю политику на Восток. Скорее всего, это должно было привести к очередному пересмотру военной доктрины, а следовательно – к новым изменениям в армии…

Наконец пришли списки, и Юрий Москаленко узнал, где ему предстоит служить ближайшие пять-семь лет. Командование училища определило его в одно из лучших подразделений советских ВВС – в 33-й истребительный авиаполк, входящий в состав 16-й гвардейской истребительной Свирской Краснознаменной авиадивизии. Авиадивизия только по давнему происхождению была из Свирска, а на самом деле уже много лет базировалась в ГДР. Теперь ее выводили из Германии и размещали – в Литве, в Шяуляе, на базе военно-транспортной авиации. При этом перетряхивался весь личный состав, кого-то отправляли в запас или на пенсию, кто-то пожелал поменять место службы. Полк пришлось доукомплектовывать, и Юра Москаленко получил прямое назначение в летающие офицеры.

В полку его встретили без особой приветливости. Там царил настоящий кавардак. Если самолеты прилетели своим ходом, то обслуживающая техника, лаборатории, оснастка и вооружение прибывали из Германии эшелонами. Как это часто бывает, по дороге что-то потерялось, уехав не туда, куда было отправлено. Сбежал солдат срочной службы. При проверке не досчитались снарядов для авиапушек. Грузовик, приписанный к полку, свалился в реку под Варшавой. И так далее, и тому подобное. Из Ленинграда чуть ли не ежедневно приезжали проверочные комиссии, вникали в бумаги и в малейшие подробности. Все командиры и замкомы были на взводе, и молодым пополнением никто не занимался. К прочим проблемам добавлялось то, что Шяуляйский военный аэродром не был подготовлен для истребительной авиации, а потому график полетов существовал только на бумаге. Прибыв в часть, Юрий Москаленко познакомился со своим самолетом, с механиками и вдруг оказался не у дел. Как летающего офицера его не могли отправить перебирать бумажки или обучать призывников строевой подготовке, общественной работой в полку тоже пока никто не занимался, а потому молодой пилот был предоставлен самому себе.

Москаленко понял, что служба будет скучная. Он, однако, скучать не привык. Накупил опять книг, выписал пачку журналов, вступил в футбольную команду. Воспользовавшись вынужденным бездельем, решил восполнить пробелы в образовании – изучить персональные ЭВМ, на которые в стране царил настоящий бум. Взрослый человек, не умеющий обращаться с «эвемкой» (это словечко закрепилось прочнее, чем иностранное «компьютер»), воспринимался с удивлением, хотя еще пару лет назад «эвем»-клубы были большой редкостью даже в Москве и Ленинграде. Нынче же достаточно было приехать в центр любого города, с населением побольше двадцати тысяч, чтобы найти там магазин под вывеской «Академия» или «Relcom», в любом из которых продавец предложит на выбор несколько моделей «эвемок». Там имелись машины серий «Томас» и «Одесса», импортные «Эй-би-эм», «Макинтош», «Спектрум». К ним поставлялось программное обеспечение, бесплатное и платное, а также – различные устройства: печатная машинка, дисплей, дисководы и магнитофоны. Если требовалась редкая модель с высокими параметрами, то ее можно было заказать по каталогу.

Но Москаленко ничего заказывать не пришлось – в полку имелся свой электронно-вычислительный центр, и начальник центра, капитан Обухович, еще будучи в Германии, оборудовал его по последнему слову. В центре имелось шесть рабочих мест с персональными ЭВМ, соединенными в общую сеть с выходом в мировые электронные сети. Юрий был наслышан об этих сетях – ребята в училище рассказывали после отпусков, какая это удобная штука, – но сам работал с ними впервые. Оказалось, что действительно удобно. Электронные сети связывали множество различных «эвемок» и позволяли операторам обмениваться любой информацией: письмами, записями, файлами (еще одно новое и модное словечко!) вне зависимости от того, в каком конце света находится оператор. Сетей разных было много, но в СССР наибольшей популярностью пользовалась сеть «Relcom», созданная для обмена информацией между Московским университетом и Новосибирскими научными городками. После полугода работы выяснилось, что можно не только обмениваться данными экспериментов и расчетов, но и просто писать друг другу личные письма, устраивать сетевые конференции по широкому кругу вопросов, организовывать сетевые электронные библиотеки с равным доступом для всех желающих и так далее. «Relcom» пошла в народ.

Москаленко пользовался уже достаточно развитой системой, охватывавшей сотни городов и десятки тысяч ЭВМ. Пользоваться ею было одно удовольствие. Подключаешься через телефон или выделенный кабель к ближайшему зарегистрированному узлу, вносишь свои данные, получаешь сетевое имя и пароль, и – пожалуйста, пользуйся!

Юрий зарегистрировался в двух десятках конференций, посвященных обсуждению истории, актуальных вопросов и перспектив развития авиации, – там он быстро стал пользоваться уважением как авторитетный специалист, прекрасно разбирающийся в авиации. Помимо этого, Москаленко читал, что пишут о программном обеспечении и новом оборудовании для персональных ЭВМ, задавал вопросы, просил порекомендовать литературу. Он полагал, что за электронными сетями – будущее, ведь с ними люди получают инструмент, который не только позволяет живо обсуждать самые серьезные темы, но и становится новым форматом связи, его можно использовать в военном деле, в авиации, в космонавтике – да где угодно! А главное – для сетевого общения нет границ, что облегчает взаимопроникновение культур, и позволит в будущем решать любые конфликты между странами и народами путем открытого сетевого обсуждения.

За новым увлечением лейтенант Москаленко проморгал, что прямо у него под носом, в Литве и по всей Прибалтике, происходят события, которые потенциально могли привести к разрушению Советского Союза. Национализм, зародившийся в Закавказье и выведенный там почти под корень, проник в западные республики СССР, всегда отличавшиеся более высоким уровнем жизни. Перед глазами у местных сепаратистов был пример Германии, которая получила внеблоковый статус и освободилась наконец от присутствия чужих войск, остававшихся там с окончания Второй мировой войны, – они надеялись, что смогут добиться для себя таких же уступок, каких добилась Германия. Они, очевидно, не понимали разницы. А может быть, им кто-то объяснил, что разницы просто нет и, если они единым фронтом выступят за «национальную независимость», то Запад и правозащитники их поддержат – и тогда через структуры ООН удастся выторговать внеблоковость и заставить Советскую армию уйти вглубь Союза. А там уже можно будет требовать перезаключения Союзного Договора и референдума по вопросу нахождения в составе СССР – процедуру за год до событий разработал Совет народных депутатов.

Понятно, что все эти подводные течения не были доступны взгляду обыкновенного войскового лейтенанта, однако Москаленко часто выходил в город, в одиночку и в компании, – и мог бы обратить внимание на то, с какими лицами его встречают и провожают местные жители. Традиционное прибалтийское дружелюбие сменилось настороженностью на грани страха. При появлении офицеров смолкал смех, улыбки превращались в гримасы. А однажды Москаленко спас русского студента, который возвращался поздно вечером в общежитие и нарвался на компанию сумрачных бритоголовых парней. Разбираться, кто прав, кто виноват, Юрий не стал, а быстро отмутузил главаря бритоголовых, обратив всю гоп-компанию в паническое бегство. Студент поблагодарил, но при этом пожаловался, что, наверное, уедет во Псков или в Ленинград, потому что жить в Прибалтике русскому человеку становится опасно для жизни. Москаленко похлопал его по плечу и легкомысленно сказал, что бояться тут нечего: обычное дело, гопников и в Ленинграде хватает, от них не бегать надо, а учиться бить.

Юрий и в самом деле полагал, что проблемы никакой нет, а есть отдельные эксцессы. А почему бы ему полагать иначе? Политика экономических реформ дала самые бурные всходы именно в Прибалтике. Здесь давно забыли, что такое дефицит – прилавки магазинов ломились от отечественных и импортных товаров, купить можно всё что угодно. Ну где еще в Союзе есть магазин, который торгует исключительно экзотическими яйцами: страусиными, перепелиными, полиплоидными (обычными куриными, но с двумя желтками)? А в Шауляе такой магазин расположился прямо в центре города. Цены здесь, конечно, были несколько выше, чем в среднем по Союзу, но и зарплаты не выглядели унизительными. Кроме того, Прибалтика находилась в списке приоритетных регионов по размещению заводов электронно-вычислительной продукции. Год назад была принята правительственная программа по тотальной информатизации страны. Как рассказывали на сетевых конференциях знающие ребята, должен был появиться новый универсальный носитель информации – «лазерный единый диск» или просто ЛЕД. Его уже окрестили «ледышкой», но самое интересное, что на Западе эта технология еще только начинала развиваться, а у нас ленинградский академик Жорес Алферов сумел наладить серийное производство дешевых «ледышек». По прогнозам Госплана, ЛЕД должны были занять рынок информационных носителей в течение ближайшего года, вытеснив капризные дискеты и магнитофонные ленты. Чтобы обеспечить потребительский спрос, на уровне Совета министров и Политбюро было решено развернуть глобальное государственное строительство – создать бесперебойные производства дисков в европейской части СССР и в странах СЭВ. Прибалтике в этой программе отводилась ключевая роль, здесь предполагалось сосредоточить главные заводы и органы управления – что означало повышение средней занятости, заработков и строительство новых городов с градообразующими предприятиями. Чему тут жаловаться?

И еще из положительных моментов. В Прибалтике издавалась масса литературы на самых разных языках: газеты, журналы, книги. Такого количества названий Москаленко не видел больше нигде. Имелись даже американские центральные газеты: «Вашингтон пост», «Нью-Йорк таймс» и «Уолл-стрит джорнал», – которые в той же Москве днем с огнем не сыщешь. То есть советские прибалтийцы жили куда как устроеннее и интереснее, чем, например, поляки, – однако почему-то продолжали оставаться недовольными, любили порассуждать за кружкой пива о независимости и том, как им хорошо будет жить после ее обретения. Это было странно, это было непонятно – тем более что любому очевидно: в современном мире нельзя быть абсолютно независимым, все страны зависят друг от друга в той или иной степени, современное государство не способно обеспечивать возросшие потребности своих граждан, находясь в изоляции. Только Северную Корею можно назвать более независимым государством, чем все остальные, – но там взрослые и вполне работоспособные люди живут впроголодь и ходят в обносках. Неужели прибалтийцы мечтали о таком – голоде и обносках? Наверное, нет. Наверное, они всё-таки надеялись, что вместо СССР вступят в какое-нибудь другое политико-географическое объединение: например, в формирующийся Европейский Союз или даже… в НАТО! Очевидно, это была иллюзия (вряд ли ЕС и НАТО захотели бы принять в свой состав социалистические государства), но иллюзия вредная – ведь она внушала надежду на лучшее будущее, которое предполагалось строить за счет других.

В общем, Москаленко, который привык считать окружающих разумными и ответственными людьми, не верил, что всё это всерьез. И очень удивился, когда в авиаполку отменили отпуска и увольнительные, а на недоуменные вопросы замполит отвечал, что в Литве очень тревожно, в Вильнюсе проходит многодневный митинг с требованием независимости и появились группы вооруженных людей, которых никто не контролирует. Потом пошла информация по Центральному телевидению и в сети – оказалось, что на стороне митингующих выступили местные власти.

Это продолжалось очень долго – день за днем, неделей за неделей: литовцы митинговали, офицеры, запертые в части, тихо зверели, Москва не предпринимала активных действий, словно ее это совсем не касалось.

И вот в одну тихую ночь военнослужащих авиаполка подняли по тревоге, выдали всем автоматы из арсенала. Было ощущение, что началась война. Однако в случае войны летающие офицеры должны быть в воздухе, а их вместо этого вооружили и, как обычных солдат срочной службы, рассадили по грузовикам. Потом долго и без объяснений куда-то везли. Остановились и полночи продержали в незнакомой местности. Вдалеке шел бой. Слышались выстрелы, а потом заухал миномет. В темноте лица товарищей были почти совсем неразличимы, но Москаленко чувствовал общее напряжение, охватившее их отряд, – казалось, что вибрирует воздух. Серый промозглый рассвет офицеры встретили усталыми, голодными и продрогшими до костей. Грузовики стояли на въезде в Вевис, что под Вильнюсом. Городок впереди выглядел вымершим – пустые мокрые улицы, не слышно даже птиц. Потом, ближе к полудню, появились местные жители – поглядывая с опаской, они проходили мимо, шептались между собой, но видно было, что никаких агрессивных намерений у них нет. К часу дня из штаба поступил приказ – колонна развернулась и направилась обратно.

Позднее Москаленко и другие офицеры узнали, что произошло той ночью. Пока шел многодневный митинг, националисты из движения «Саюдис» создали боевые отряды и получили доступ в армейский арсенал. Действуя быстро и решительно, они взяли под контроль ряд значимых объектов, в том числе – телецентр, откуда немедленно пошла трансляция выступлений лидеров «Саюдиса» с призывами к вооруженному восстанию. У телецентра собралась огромная толпа молодежи, автоматическое оружие раздавали любому желающему. Сначала в Москве решили ввести в Вильнюс войска, но вовремя одумались: неподготовленная войсковая операция могла привести к бойне с огромными жертвами. И поэтому поднятые по тревоге армейские подразделения остановили на подходах к городу, а в саму столицу Литовской ССР вылетели два самолета с бойцами легендарного подразделения «Альфа», деятельность которого уже была воспета в книгах, пьесах, в фильмах и телесериалах. И в очередной раз «Альфа» подтвердила свой высокий статус лучшего спецподразделения в стране – бойцы прошли сквозь разгоряченную и вооруженную толпу, не сделав ни единого выстрела, ворвались в телецентр и захватили операторскую, пленив находившихся там лидеров и боевиков «Саюдиса». Обнаружив, что инициатива ускользает, националисты пошли на штурм – началась перестрелка, был подожжен первый этаж телецентра, однако «альфовцы» отбивали атаку за атакой, пока на помощь не подошли десантники Авиакосмических войск и полк внутренних войск МВД. Лишенные руководства националисты были рассеяны, в Вильнюсе ввели чрезвычайное положение и комендантский час.

Почти год после этого в Литве шли судебные процессы. В антисоветском заговоре оказались замешаны руководители местных коммунистов и даже высшие офицеры литовской госбезопасности. Как и в случае с Азербайджаном и Арменией, реакция Москвы была жесткой – Борис Николаевич Ельцин показал, что тоже может бороться с сепаратизмом на национальных окраинах страны. Было арестовано свыше десяти тысяч человек, около тысячи приговорены к высшей мере наказания за измену Родине и попытку государственного переворота.

И вот тут руководство страны проявило гуманизм. Тем, кто получил самый страшный приговор, расстрел заменили на длительное тюремное заключение. Тем, кто состоял в «Саюдисе», снизили сроки и отправили в колонии общего режима с правом на досрочное освобождение. Те, кто оказался втянут в беспорядки под воздействием агитаторов и провокаторов, но не был замечен за совершением актов вандализма и бандитизма, были полностью амнистированы и отпущены по домам. Правда, все, прошедшие через суды по делу о Вильнюсском антисоветском мятеже, навсегда потеряли возможность избираться в Советы и занимать должности в структурах власти, – но это была малая плата за то, что они совершили или еще могли совершить.

Потери «Альфы» были, к счастью, невелики. Во время боев за телецентр погибли трое офицеров. Разумеется, их оплакивала вся страна, они удостоились звания Героев Советского Союза, а их имена были увековечены в названиях улиц и новых городов, строящихся вокруг Байкало-Амурской магистрали. Популярный автор-исполнитель Александр Розенбаум выпустил в «Мелодии» пластинку «Кровь солдата», посвященную подвигу «альфовцев».

Похожие события назревали и в Латвии. Однако на этот раз спецслужбы, наученные горьким опытом, сумели подавить националистический мятеж в зародыше, арестовав организаторов и не дав им вывести простых людей на улицы. Планировавшийся на 9 мая митинг, который должен был перерасти в столкновения с милицией, закончился пшиком. На него пришли два десятка жителей Риги и десяток иностранных корреспондентов. Как пришли, так и разошлись.

Запад не поддержал националистов – там всё еще находились под впечатлением от блистательной победы в Персидском заливе и сочли действия советских властей правомочными. Уровень благосостояния советских граждан неуклонно рос, начался экономический бум, работы хватало для всех, и скоро разговоры о независимости и отделении от СССР сошли на нет. Больше того, они стали восприниматься как нечто непристойное.

А в целом служба в Литве была скучноватой.

Когда из Германии наконец-то перевезли всю технику и удалось наладить регулярные полеты, оказалось, что все умения Юрия Москаленко не больно-то нужны. На западном направлении шла полным ходом разрядка. Германия переживала трудный этап объединения. Под сокращение пошли стратегические и обычные вооружения в Европе. Всё это немедленно сказалось на службе – уменьшалось количество потенциальных целей, а войсковые учения проводились без былого «огонька». В частях авиации ПВО было повеселее – со стороны Финляндии иногда залетали самолеты-разведчики и воздушные «хулиганы». Чтобы не портить хорошие отношения, которые складывались между СССР и европейскими странами, руководство решило не сбивать нарушителей, а принуждать к посадке. Это было намного сложнее, но зато интереснее. Офицеры 33-го авиаполка читали сводки не без зависти – им тоже хотелось отличиться, и в Германии у них была такая возможность, а теперь все награды и почести доставались обыкновенным летчикам из Ленинградского военного округа.

Хуже того – армия продолжала сокращаться. Согласно Договору об обычных вооруженных силах в Европе, подписанному Ельциным в Австрии, предполагалось уменьшить истребительную авиацию в три с лишним раза. Это означало, что отдельные подразделения буду ужиматься, а пилоты будут переводиться в резерв и на гражданку. Ходили слухи, что Советская армия скоро вообще будет состоять из одних только офицеров – а солдат срочной службы начнут призывать на добровольной основе.

Так или иначе, но в полку было беспокойно – всех томила неопределенность. Москаленко был уверен, что его возможное сокращение не коснется. С чего бы? Он молод, здоров, имеет большой налет и числится одним из лучших пилотов авиаполка, никогда не хулиганит в воздухе и вообще на хорошем счету у командования.

Правда, периодически возникали соблазны. Появились группы высшего пилотажа на боевых истребителях: «Витязи» и «Стрижи». Они ездили за границу представлять отечественную технику на выставках, им требовались хорошие пилоты, они их вербовали по всей стране. Сделали предложение и Юрию, но он, подумав, отказался. Под Ленинградом построили новый Центр боевой подготовки и переучивания летного состава – там возникла острая нужда в опытных инструкторах. И снова Москаленко пытались пленить и переманить, живописуя, какая у него будет интересная жизнь. Но он был тверд и отклонил новое предложение.

Соображения у него по этому поводу были самые простые: такая работа (да-да, очень интересная!) сожрет его целиком и не оставит места мечте о космосе. А космонавтикой он увлекался всё больше и больше. Благо, к этому имелись предпосылки.

Советский корабль многоразового использования «Буран» совершил уже четыре полета: три беспилотных и один пилотируемый. На орбиту вывели базовый блок станции «Мир-2». В связи с этим представители космической отрасли вполне официально заявили, что новая станция необходима для развития орбитальной инфраструктуры и будет в перспективе использоваться как база для сборки и запуска межпланетных кораблей. В течение ближайших двадцати лет предполагается осуществить высадку советского космонавта на Луну, затем начнется подготовка пилотируемой экспедиции на Марс.

Всё это преподносилось так буднично, словно конструкторы собирались запустить реактивный самолет по маршруту Москва-Ленинград. Поэтому слова космонавтов и конструкторов, которые рассказывали о перспективах лунной программы СССР, поначалу вызывали скептицизм. Москаленко, читавший по своей тематике не только советские журналы, замечал, с каким ехидством всевозможные эксперты комментируют «планы Советов по завоеванию Луны». Большинство из них были убеждены, что это блеф, у СССР нет реальной технологии для осуществления полета на Луну или на Марс, а значит, обещания останутся обещаниями.

Нашелся, правда, один эксперт, некто Оберг, бывший сотрудник НАСА (его статью перепечатал журнал «Авиация и космонавтика»), который призвал коллег более взвешенно относиться к заявлениям советских специалистов. Когда-то считалось, что Советы не смогут создать атомную бомбу, писал Оберг, Советы создали бомбу. Когда-то считалось, что Советы не смогут запустить человека в космос. Они не только запустили Юрия Гагарина, но и сделали это намного раньше США. Следовательно, Советы способны сделать больше, чем мы можем себе представить. То, что они так и не смогли высадить в конце шестидесятых своего человека на Луну, вовсе не означает, что они не могут этого сделать сегодня. Наоборот, за прошедшее время советские космонавты, работавшие на орбитальных станциях «Салют» и «Мир», накопили огромный и совершенно уникальный опыт по длительному пребыванию в условиях космического пространства. Доступны архивы программы «Аполлон». Следовательно, советские специалисты сегодня подготовлены к освоению Луны куда лучше американских, работавших в шестидесятые. Скептикам также следует обратить внимание на то, что у «русских» уже имеется инструмент для реализации их амбициозных планов – сверхтяжелая ракета-носитель «Энергия», которая доказала свою высокую работоспособность и надежность, четырежды доставив на орбиту шаттл «Буран» и запустив автоматическую межпланетную станцию «Циолковский» к Юпитеру. Немаловажно и то, что при создании станции «Циолковский» использовались принципиально новые для космонавтики узлы и агрегаты, в частности – электроракетный двигатель, который может послужить прототипом при создании двигателей пилотируемых межпланетных кораблей. Таким образом, Советы куда ближе к достижению Луны и других планет, чем были США в середине шестидесятых. Главное же, что они могут не спешить. Пресловутая «гонка» в космосе с целью достижения спортивных приоритетов оставалась в прошлом – современная космонавтика подразумевает планомерное и экономически обоснованное освоение космического пространства, без излишнего риска и с четким пониманием, куда и зачем летим. Теперь давайте сравним, чем располагают на сегодняшний день Соединенные Штаты Америки. Начато строительство Международной космической станции «Фридом» – доставлен на орбиту первый блок, масса и габариты которого ограничены грузовым отсеком корабля «Спейс Шаттл», а значит, он значительно меньше базового блока станции «Мир-2». Соответственно, и возможностей у астронавтов будет меньше, чем у космонавтов. Поскольку единственным средством доставки экипажей на орбиту является опять же «Спейс Шаттл», а другого корабля у НАСА нет, то в промежутках между полетами шаттлов станция, очевидно, будет законсервирована. Неясно пока, насколько глубоким будет участие в развитии станции «Фридом» европейских и японских партнеров – их проекты остаются на бумаге. В то же время переориентация программ НАСА на строительство «Фридом» привели к тому, что сворачиваются перспективные программы исследования Марса и дальних планет. Даже запуск «Галилея» – готового аппарата, который должен был изучить систему спутников Юпитера, – продолжают откладывать год за годом, а после отлета «Циолковского» эта миссия вообще теряет смысл. Советская космическая программа на этом фоне выглядит куда более продуманной и перспективной. У «русских» (ну почему они всегда называют советского человека русским?! это далеко не синонимы!) имеются сегодня не только шаттлы, эксплуатируемые в щадящем режиме, но и трехместные и проверенные в деле «Союзы». Этот маленький, но очень надежный корабль, хотя и считается устаревшим, но способен выполнять гораздо больше задач, чем американский «Спейс Шаттл», – например, задачу быстрой эвакуации с орбиты. Да что там говорить – «Союз» некогда создавался, чтобы облететь Луну, «Спейс Шаттл» никогда на это не будет способен! Таким образом, поле возможностей у Советов шире, а ведь наверняка существуют проекты, о которых советские специалисты по заведенной традиции молчат до получения первых результатов. Думаю, писал Оберг, Советы еще не раз удивят всех нас.

Ознакомившись со статьей, Москаленко признал, что американец умен и сумел разглядеть многое из того, что ускользает от поверхностного взгляда людей, далеких от проблем советской космонавтики. Единственное, что добавил бы Юрий к разбору Оберга, – это упоминание о том, какой популярностью пользуется космонавтика в СССР. После некоторого спада интереса к ней в середине восьмидесятых сегодня космонавтика переживала поистине золотые дни. Выходила масса альбомов в прекрасной полиграфии, издавались книги, мемуары, стали открываться архивы, и в жанр сразу потянулись новые авторы: приходя в книжный магазин или просматривая новинки электронных библиотек, Москаленко поражался, сколь много новых имен появилось: Железняков, Лукьяненко, Громов, Дивов, Березин, Зорич, Байкалов, Синицын – всех, извините, не перечислишь! Кроме научно-популярных книг, выходила масса фантастики на темы космических полетов – редакция издательства «Молодая гвардия», которую уже несколько лет возглавлял известнейший фантаст Аркадий Стругацкий, выпускала даже отдельную серию, названную просто: «Хроники космической эры».

Большим успехом пользовались фильмы о космосе. Появились и телесериалы – пилоты 33-го авиаполка особенно любили смотреть сериал «Высокая орбита», сценарий к которому писал Ярослав Голованов. В приключенческом телесериале рассказывалось не только о многочисленных проблемах, которые приходилось решать космонавтам, после того как станция столкнулась на орбите с искусственным объектом инопланетного происхождения, но и про их прежнюю жизнь на Земле. Один из космонавтов, роль которого исполнял молодой, но очень талантливый актер Владимир Машков, был по сюжету выходцем из летчиков-истребителей, а потому его вымышленный жизненный путь вызывал повышенный интерес у реальных летчиков. Второго космонавта играл Евгений Миронов, тоже неплохой актер, но он по сценарию был физиком, а потому всеобщим сочувствием не пользовался…

Москаленко не знал, как с этим делом обстоит у них в Америке, но в Советском Союзе реклама космических достижений давала свои плоды: согласно опросам, которые регулярно устраивала молодежная передача «Взгляд», никто из советских граждан уже не сомневался, что нужно обязательно слетать на Луну, воткнуть советский флаг на Марсе и подумать, как двигаться дальше – к звездам. Многие молодые люди выказывали желание пойти служить в Авиакосмические войска, но теперь это было не так-то просто сделать – без профильного образования или военного училища за спиной брали только в десантники, а там требовалось недюжинное здоровье, острый глаз и феноменальная реакция.

Москаленко радовали эти тенденции. Но опять пришли подзабытые за давностью сомнения. Он обладает отменным здоровьем, числится одним из лучших пилотов «Су-27», умеет и знает многое. Но достаточно ли этого, чтобы стать космонавтом? Ведь желающих, очевидно, будет очень много…

Невеселые мысли преследовали Москаленко. Помог ему случай. Есть такая передача «Этот фантастический мир». И ведет ее заслуженный космонавт Георгий Михайлович Гречко. В связи с ростом интереса к космонавтике, передача организовала конкурсы детских рассказов и рисунков о космосе. В течение года на телевидение приходили письма с рассказами и рисунками, после чего из них отбирались лучшие, и 12 апреля, в День космонавтики, проходили торжественные конференции и вручения призов – каждый раз в новом городе. На этот раз выбор пал на Вильнюс, и в столицу Литвы приехал сам Гречко.

На встречу с заслуженным космонавтом пригласили и пилотов 33-го авиаполка – разумеется, не всех, а только по представлению командования. Ясно, что Юрий Москаленко попал в список первым, – он и здесь пользовался репутацией человека, активно интересующегося космонавтикой, а потому имел все основания познакомиться с Гречко.

Перед тем как быть представленным космонавту, пришлось, однако, поучаствовать во всех мероприятиях, которые подготовили организаторы этого шоу. То есть посидеть с детьми в наполненном зале местного драматического театра, похлопать победителям конкурса и пережить детский концерт. Затем Гречко атаковали юнкоры, и на некоторое время он стал недоступен. Только к вечеру пилотов пригласили наконец в банкетный зал, где собрались представители города, авиационных частей и аэроклубов, чтобы уже нормально, по-взрослому, отметить День космонавтики. Гречко сидел во главе стола, но его хватило и на то, чтобы познакомиться с каждым, кто пришел на празднование.

Заслуженный космонавт очень понравился Юрию. Он и раньше восхищался Георгием Михайловичем, знал многое о его жизни и о его полетах, смотрел телепередачи и фильмы с его участием. Но личное знакомство ничем не заменишь – Гречко обаял Юрия с первой минуты. Космонавт был улыбчив, не скован в общении, относился к окружающим одинаково дружелюбно и с искренним интересом. Когда Юрия представили, Георгий Михайлович прищурился с хитрой улыбкой:

– Москаленко? Неужто родственник Сергея Павловича?

Юрий смутился:

– Нет, не родственник.

– А я о вас слышал, – вдруг сообщил Гречко. – Вы ведь собираетесь стать космонавтом?

Не успев удивиться, Юрий ответил утвердительно.

– А почему не подаете рапорт?

Москаленко смутился, оглянулся на комполка, который стоял рядом.

– Я не уверен…

– Это зря, – сказал Гречко. – Нам нужны уверенные в себе люди. Такие, которые готовы полететь в космос во что бы то ни стало. Наберитесь уверенности.

На этом короткая беседа завершилась, и Москаленко вернулся на свое место за длинным столом. Просидели часа три. Гречко вызывал симпатию – легко, с юмором, рассказывал об орбитальном быте, о розыгрышах, которыми космонавты любили испытать друг друга, о том, как контрабандой возили на орбиту коньяк, рассказывал о проблемах, которые возникают там, наверху, и о проблемах, которые приходится решать здесь. Его истории завораживали и смешили, и не верилось, что этот небольшого роста плотный крепыш с седыми подстриженными бобриком волосами сумел жить и выжить в мире, где нет никакой жизни, а только пустота и убийственное излучение. И тем не менее, веришь ты или нет, но это было правдой – русский человек побывал там, а значит, мы все чего-то стоим, значит, не просто так коптим небо, пьем, ругаемся, сжигаем нервы, подрываем здоровье – значит, всё это не зря, если мы умеем делать то, чего почти никто в этом мире не умеет…

Утром следующего дня Юрий Москаленко написал рапорт на имя командующего Авиакосмических войск с просьбой о переводе в Отряд космонавтов.

Комполка принял рапорт с понимающей усмешкой:

– Что, решился-таки? Ну теперь точно станешь космонавтом. Волосатая лапа у тебя в Звездном уже есть.

Шутка не получилась смешной, но Юрий и вправду надеялся, что Гречко не из вежливости сказал о том, что слышал раньше о Москаленко и удивляется, почему тот до сих пор не стал космонавтов.

Ответа пришлось подождать два месяца. Юрий уже стал подзабывать о рапорте, когда его снова вызвал комполка.

– Поздравляю, – сказал он, вставая и протягивая руку над столом. – Здесь направление в Центральный научно-исследовательский авиационный госпиталь. С припиской: «для прохождения амбулаторного обследования на предмет зачисления кандидатом в отряд космонавтов»… Ну что тут сказать? Лети, сокол! Вспоминай нас, когда ступишь на Луну!

– Так точно! – отозвался Москаленко и отдал честь.

Многие люди наивно думают, что попасть в Отряд космонавтов просто. И что главная трудность – добиться разрешения руководителей отрасли. Но на самом деле это не так. Чтобы попасть хотя бы в число кандидатов, нужно пройти систему проверок, на любом из этапов которого вылететь в «брак» проще простого.

Сначала – первичный отбор. Он проводится сотрудниками Центрального научно-исследовательского авиационного госпиталя в специализированной поликлинике. К такому осмотру пилоты привыкли – получив медицинскую карточку, они обходят кабинет за кабинетом, в каждом не задерживаясь больше чем на десять минут. Врачи практически не останавливают внимание на деталях, зная, что направленным к ним летчикам еще предстоит не раз и не два стоять голышом перед специалистами. Здесь отбирают по внешним данным: рост, вес, наличие или отсутствие патологий в физическом развитии. Дольше всех Юрия Москаленко продержал хирург, обнаруживший шрам под коленной чашечкой – рана, полученная еще в детстве, – но и он записал в карточку: «Годен!»

На втором этапе – амбулаторное обследование в стационаре госпиталя. Это уже не на одну неделю. Москаленко получил койко-место, листок с перечнем процедур и включился в цикл испытаний на прочность. Разумеется, в самом начале длинного пути пришлось сдать анализы: кровь, мочу, кал. Затем пришлось опять пройти специалистов общего профиля: хирурга, окулиста, невролога, венеролога, психиатра – но теперь осмотры были продолжительнее, выглядели как настоящее научное исследование.

Пройдя и этот отбор, Москаленко попал в руки к «мучителям» – специалистам по пробам-нагрузкам. В ходе проб воспроизводятся отдельные факторы космического полета. Например, на центрифуге имитируются перегрузки, которые действуют на космонавта в процессе запуска ракеты и при торможении в атмосфере. В барокамере испытывается способность пилота переносить резкие перепады давлений и кислородное голодание. Для проверки вестибулярного аппарата используются два простых, но надежных приспособления: кресло Барани и качели Хилова. Кресло Барани – это обычное вращающееся кресло, но попробуй усиди в нем и встань нормально, когда тебя вертят минуту за минутой. А качели Хилова – это широкие качели, на которых тебя раскачивают десять-двадцать-тридцать минут, пока содержимое желудка не начнет проситься на волю. Есть еще испытания в термокамере, на вращающемся столе, на велоэргометре, проба длительного стояния, проба с воздействием отрицательного давления на нижнюю часть тела – всего 25 пунктов! Но Юрий Москаленко все эти испытания прошел без сучка без задоринки, лишний раз убедившись, какой крепкий организм ему достался от родителей.

Самым тяжелым для него, как ни странно, стало психологическое обследование. Москаленко, честно говоря, не любил и не привык, когда ему лезли в душу. Потрепаться на отвлеченные темы, выступить за космонавтику или внешнюю политику СССР – это всегда пожалуйста. Но расспросы о том, как он переживал плохие отметки в школе и ладилось ли у него с одноклассницами, утомляли – хотелось нагрубить спрашивающему, встать и уйти. Юрий тогда еще не догадывался, что это тоже проба – на эмоциональную устойчивость.

Но вот все подписи и печати в медицинской карте собраны. Оставалась еще неделя до получения результата. Ее Юрий Москаленко провел у себя дома, на квартире в Новогиреево. Старший брат был несказанно рад приезду младшего, но Юрий все предложения отметить это дело твердо отклонил – он опасался, что в любой день его могут вызвать для прохождения какого-нибудь дополнительного теста, а он окажется к этому не готов, будучи пьяным или страдая от похмелья. У каждого опытного летчика припасены на такой случай житейские хитрости, но Москаленко решил не рисковать – пройдя «мучителей», грешно провалить дело из-за глупого желания повеселиться.

Брат Сергей, увидев настрой Юрия, спросил только:

– Неужели?

– Шансы велики!

– Тогда потом отметим, – сказал Сергей, нисколько не обидевшись. – Какой повод, черт возьми!

Чтобы как-то скрасить вынужденное безделье, Юрий съездил к матери. Летом она выбиралась на дачу – так они по традиции называли небольшой дом-пятистенок, который купил Сергей в области, в часе езды на электричке. Места там были обжитые, хотя еще и не слишком захламленные цивилизацией: озеро, лес, грибы, живность всякая, рыбалка. Чтобы оставаться на связи – вдруг госпиталь вызовет, – Москаленко подумал и купил радиотелефон производства компании «Радиотехника». Это была довольно дорогая и массивная игрушка (в карман не спрячешь!), однако средства позволяли, а плюсы этой новинки советской торговли были очевидны: теперь Юрий мог звонить и принимать звонки в любом месте и в любое время, не бегая в поисках будки с телефоном-автоматом.

На даче он неплохо отдохнул, развеялся и вернулся в столицу к началу работы Мандатной комиссии, которая, проанализировав информацию о кандидатах, должна была определить, кто из них попадет в Отряд космонавтов и переедет на ближайшие годы в Звездный городок, а кто отправится восвояси.

И вот наконец-то – решающий день. В просторном помещении госпиталя собрались высшие офицеры Авиакосмических войск, занимавшиеся вопросами формирования Отряда космонавтов. Приехал и сам Дудаев, недавно получивший звание маршала. Заседание продолжалось четыре часа, затем начали приглашать кандидатов. Вошел по приглашению и Юрий Москаленко. Маршал сидел вполоборота к входящим и просматривал какие-то бумаги. Незнакомый Юрию полковник задал несколько вопросов, в частности, поинтересовался, не собирается ли Москаленко жениться в ближайшее время, а, получив отрицательный ответ, благосклонно покивал. Наконец-то Дудаев завершил чтение, повернулся к Юрию, встал и объявил:

– Старший лейтенант Москаленко, вы зачислены слушателем в Отряд космонавтов Авиакосмических войск!

Юрий так долго шел к этому, что воспринял объявление как должное. Вздохнул, улыбнулся и сказал просто:

– Спасибо, товарищ маршал!

Если он думал, что всё самое трудное позади, то ошибался. Теперь за него взялись всерьез специалисты из Центра подготовки космонавтов имени Юрия Гагарина.

В первую очередь необходимо было одолеть курсы общей подготовки, включавшие восемь дисциплин: теория полета космических аппаратов, космическая навигация, системы управления пилотируемых космических аппаратов, основы вычислительной техники, ракеты-носители, пилотируемые космические аппараты и орбитальные станции, основы наук исследования Земли из космоса и проведения экспериментов в космических полетах, бортовые системы пилотируемых космических аппаратов и орбитальных станций, стартовый комплекс. Каждый курс состоял из цикла лекций, практикумов, индивидуальных занятий, работы с литературой и просмотра учебных фильмов. Объем информации, которую предстояло усвоить, поражал воображение. Сильно помогало то, что Москаленко пришел в Отряд не с пустой, как у студента первого курса, головой, а обладая некоторым запасом знаний по космической тематике. Оказалось, что он неплохо разбирается и в космической баллистике, и в навигации. Хуже обстояло дело с вычислительной техникой и стартовым комплексом, – но эти дисциплины Москаленко быстро наверстывал, вспоминая беседы в электронной сети.

Помимо теоретической подготовки, слушателей Отряда постоянно испытывали на многочисленных тренажерах, повышая их устойчивость к возможным космическим нагрузкам и стрессам. Кандидаты крутились на центрифугах, сидели в термокамере и барокамере. Состояние невесомости имитировалось во время полетов на специальном самолете «Ил-76», в гидробассейне и на подвесках.

На этом этапе труднее всего Юрию далась сурдокамера. Он привык всегда быть с людьми и в непрерывном контакте с ними – жил в семье, потом в училище, в авиаполку ему тоже не приходилось скучать. А тут на целый месяц его закрыли в изолированном от всех звуков помещении и даже радио не давали слушать. Считается, что так, через сурдокамеру, у будущего космонавта вырабатывается сопротивляемость к клаустрофобии, к изоляции в условиях космического пространства, которое, как известно, не проводит шумы. Многие из кандидатов, честно говоря, считали это глупостью и перестраховкой – ведь человек на борту космического корабля не находится в изоляции, он постоянно общается с Центром управления полетами, с десятками специалистов, которые сменяют друг друга на постах круглые сутки. Кроме того, на кораблях и орбитальной станции работают десятки устройств – одна только система принудительной вентиляции шумит так, что в прошлые времена это считалось куда большей проблемой, чем изоляция, – но тоже как-то обошлось без серьезных эксцессов.

К числу тех, кто считал сурдокамеру перестраховкой, относился и Москаленко. При этом он полагал, что в самом испытании нет ничего страшного – наоборот, сплошные плюсы: вырвать из плотного графика подготовки неделю-другую, посидеть, почитать в полной тишине, осмыслить свой новый статус. Но оказалось, что всё не так просто. Первые два дня в тишине прошли вполне нормально, а потом Москаленко начал понимать, почему сурдокамеру в Звездном называют «комнатой психов». Самое ужасное, что врачи настаивали: никаких книг, только блокнот для записей. Впору было задуматься, но Москаленко решил, что переживет. А потом начались ягодки – его ввели в так называемый «перевернутый» график работы, когда день начинался в 23 по Москве, а заканчивался в 13 часов следующего дня. При этом работа сводилась к тому, что он готовил себе обеды, клеил на себя медицинские датчики и разглядывал свою обрастающую щетиной физиономию в зеркале. На третий день Москаленко понял, что сходит с ума. Он, конечно же, преувеличивал – медики не отмечали каких-либо значительных сдвигов в его психофизиологическом состоянии. Но сам он чувствовал себя всё хуже и хуже. Он действительно привык к тому, что его постоянно окружают люди, что он получает информацию извне. Больше всего в ситуации с сурдокамерой его бесило, что он не может работать, – таким образом, время пропадало зря.

В конце концов он нашел себе занятие, блокнот просился в руку, и Москаленко начал писать… роман о полете советских космонавтов на Марс. Он никогда не думал, что когда-нибудь напишет художественное произведение, это казалось ему бессмысленным, – но теперь от безделья затея не выглядела слишком нелепой. Ему даже показалось, что он сумел придумать оригинальный сюжет: экспедиция к Марсу готовится втайне, но не потому, что советские конструкторы хотят что-то скрыть от мировой общественности, а потому, что сделано страшное открытие: на марсианском спутнике Фобос начались извержения метана (откуда он там взялся, автор скромно умолчал), маленькая планетка тормозится и вскоре упадет на Марс, нанеся катастрофические разрушения; от этого удара кора Марса треснет, и Солнечная система наполнится огромными каменюками, которые не только затруднят космические полеты на много столетий, но и будут угрожать Земле. Поэтому по договоренности с другими державами СССР готовит экспедицию спасения Фобоса, а в тайне она проводится для того, чтобы не вызвать панику во всемирном масштабе, которая может помешать постройке межпланетного корабля, а главное – особого двигателя для разворота и поднятия марсианского спутника на более высокую орбиту. Чтобы сделать сюжет более динамичным, Москаленко ввел в повествование могущественную организацию нацистов, которая пытается помешать осуществлению экспедиции в надежде, что хаос на Земле даст ей возможность захватить власть и возродить Третий рейх.

Создание романа оказало положительный терапевтический эффект – Москаленко сразу успокоился, а эпизоды с описаниями этапов подготовки и осуществления фантастической экспедиции помогли ему разобраться в новой, полученной в Звездном городке, информации, систематизируя ее и очертив два круга вопросов: на которые он уже получил ответы и на которые еще собирался получить.

Получившийся текст даже на взгляд неискушенного в литературный делах человека не дотягивал до права на публикацию и заинтересовал только врачей, которые всё это время вели за Юрием наблюдение и даже просили его зачитывать по внутренней связи особо значимые, на его взгляд, фрагменты.

Если же подвести итог, то можно сказать, что и это испытание Москаленко с честью прошел, определив для себя раз и навсегда, что будет делать, оказавшись в ситуации изоляции от окружающего мира, – а будет он писать романы, без надежды на публикацию, плохие и графоманские, но оказывающие, как выяснилось, столь благотворное влияние на психику.

Помимо тренажеров, развивающих устойчивость к стрессам космического полета (их, кстати, называют «экзогенными»), Москаленко и другие слушатели много работали на тренажерах, созданных для отработки профессиональных навыков управления космическими аппаратами. Фактически – это были макеты кабин реальных космических кораблей серии «Союз», подключенные к ЭВМ, имитирующей работу систем при выходе на орбиту, в космосе и при возвращении на Землю. Понятно, что процедуры отрабатывались до полного автоматизма, – при этом учитывались не только штатные, но и всевозможные аварийные ситуации.

Разумеется, хватало и чисто летной подготовки. Снова понадобилось сдавать зачеты по парашютным прыжкам – по обычным, по затяжным, на точность приземления. Входили в программу обучения и основы высшего пилотажа на реактивном самолете, но для пилотов, решивших стать космонавтами, это было настолько привычным делом, что не стоит о нем и говорить.

В ходе подготовки в Звездном городке Москаленко познакомился со многими интересными людьми.

Ему, например, особенно импонировал Сергей Константинович Крикалев – глава отряда Авиакосмических войск. Он уже побывал на станции «Мир» и участвовал в первом пилотируемом полете «Бурана» в качестве гражданского специалиста. Потом перешел в АКВ, его попросили возглавить военный отряд – была идея, что опытный гражданский космонавт справится с группой бывших офицеров ВВС лучше, чем их коллега. И Крикалев справлялся блестяще. Москаленко видел, что Сергей Константинович – настоящий «зубр» во всем, что касается космоса. А кроме того – прекрасный спортсмен, пилот экстра-класса, полиглот. При этом Крикалев никогда не кичился, не изображал перед подопечными какого-то особенного гения, которому одному только доступна наука полета в космос. Хвалил, когда мог похвалить. Ругал, когда был повод отругать. Решал по мере необходимости и житейские проблемы, возникающие у слушателей Отряда. Однако всегда соблюдал дистанцию, показывая, что он всё-таки начальник и по статусу не может вести себя панибратски с нижестоящими чинами. А то появятся любимчики, закадычные друзья и – пиши пропало, ровные отношения между всеми сменятся перетягиванием каната, и заложником в этой борьбе станет он сам, Крикалев. Словом, идеальный командир.

Вообще было очень интересно учиться и жить в городке, где живут и работают такие знаменитости. Действующие космонавты приезжали сюда часто, трудились на тренажерах, проходили положенные тесты. Периодически устраивались небольшие конференции, на которых члены и слушатели Отряда обсуждали с учеными перспективы лунной и марсианской программ, приводили свои расчеты, спорили до хрипоты о «весах» и «энергетике». Именно на конференциях Москаленко впервые услышал, что Марс – это не столь отдаленная цель, как полагают дилетанты и американцы. Собрать блоки межпланетного корабля на орбите с использованием ракеты «Энергия» можно хоть завтра, однако есть серьезная проблема: советский космонавт еще ни разу не был на поверхности чужой планеты. Значит, нужно сначала слетать на Луну, но пока к этому не были готовы. Хоть тресни, а не были готовы! Чудеса случаются только в сказках, а в реальности необходимо создать специальный посадочный корабль, который способен доставить космонавта с орбиты на поверхность, а потом вернуть его обратно. И не только создать, но испытать в деле. И как раз проверенного в деле посадочного корабля у СССР не было.

Попадались среди молодых спецов и «горячие головы», которые предлагали обойтись без промежуточного полета на Луну, а сразу отправить экспедицию к Марсу. По их плану, межпланетный корабль должен был стать долгоживущей обитаемой станцией на околомарсианской орбите; три космонавта вели бы с нее наблюдения за поверхностью, а также управляли бы армией роботов, непосредственно изучающих красную планету. Станцию можно было бы снабжать, запуская к ней небольшие ракеты с грузом. План обещал большую перспективу – кроме научных данных, Советский Союз завоевывал приоритеты по целому ряду направлений, ведь на фоне такой экспедиции полет американцев на Луну выглядел бы жалкой прогулкой во дворе собственного дома. Но и этот проект не получил одобрения со стороны старших товарищей из Научно-производственного объединения «Энергия», конструкторы которого как раз и занимались проработкой элементов будущей марсианской экспедиции. Они на цифрах демонстрировали, что в целом он окажется дороже двухэтапной программы, когда сначала осуществляется высадка на Луну, а затем, после обретения опыта, – на Марс. Средства будут затрачены огромные, а результат получится сомнительным. Западные критики сразу скажут, что если высадки на красную планету не было, то и приоритеты не имеют существенного значения. Больше того, все приоритеты будут утрачены в тот самый момент, когда американский астронавт (достаточно одного!) ступит на Марс…

Таким образом, жизнь Москаленко была более чем насыщенной. И он всё больше замечал, что не успевает следить за текущими событиями, отставая от общества и эпохи. Сначала Юрий не придавал этому значения, но когда подошел к концу второй год обучения в Звездном, он забеспокоился. Командование тянуло с решением о переводе слушателей в число космонавтов, пошли разговоры о том, что грядет новая реформа и структуру Отряда будут менять, отдавая большую часть вакансий гражданским специалистам. Москаленко не сомневался в том, что может стать прекрасным космонавтом, но теперь от него совсем ничего не зависело, и он мог оказаться за воротами Центра подготовки в любой момент и без объяснения причин. Такое в Отряде случалось. Редко, но случалось. И отчисленный кандидат потом долго и мучительно пытался сообразить, что же пошло не так. А Москаленко понимал, что окажись он в такой ситуации, за воротами, то будет выброшен не просто из Отряда, а за борт самой жизни – у него почти совсем не было привязанностей в большом мире, а жить без привязанностей и цели, поднявшись однажды на самую вершину, казалось нелепым. А действительно – зачем тогда жить?..

И снова судьба (или нечто большее, чем просто судьба?) оказалась к нему милостива. В течение нескольких дней с ним произошли события, которые изменили жизнь Юрия в гораздо большей степени, чем даже зачисление в Отряд космонавтов.

Брат Сергей служил в столичном ГУВД и дослужился уже до звания майора, заняв должность заместителя начальника Отдела по борьбе с преступностью в области частного предпринимательства и торговли. Зарабатывал он очень неплохо – согласно указу, принятому четыре года назад, за выявление нарушений в экономической сфере всем сотрудникам полагались значительные премиальные, размер которых напрямую зависел от суммы выявленных хищений. Однажды группе Сергея Москаленко крупно повезло – они выяснили, что под прикрытием одной из государственных компаний, которую возглавлял некто Чубайс, осуществляются довольно запутанные аферы с перепродажей высокооктанового бензина, который шел на бумаге под видом нефти-сырца из Чечено-Ингушетии. Два года ушло на то, чтобы внедрить агента, вскрыть все схемы, взять банду Чубайса с поличным и отправить ее под суд. Оказалось, что там воровали не миллионами даже, а миллиардами. При этом деньги сразу переводились во Внешторгбанк, где орудовали подельники Чубайса, а там уже – на счета в Швейцарию. Когда установили размер возвращенных в казну средств, то в Счетной комиссии прослезились от зависти: всем сотрудникам Отдела после получения премиальных впору самим было становиться миллионерами. Заплатили действительно очень щедро – Сергей купил огромную квартиру в жилом комплексе «БАМ», ближе к центру, поменял машину, хорошо отдохнул в Греции и, вернувшись, снова окунулся в работу. Не мог он без работы и получал чистое искреннее удовольствие, хватая всяческих ловкачей, которые пытались разорить Родину, набив карманы за государственный счет. Сейчас он занимался изготовителями «левого» спирта, но, пока идет дело, не посвящал младшего брата в подробности, строго помня заветы оперативного работника: утечка секретной информации может произойти где угодно и как угодно, при всей любви и доверии лучше перестраховаться.

В первый год Юрий навешал брата редко, на второй год – чаще, поскольку освоил ритм Отряда и научился выкраивать больше свободного времени. Обычно, по выходным дням, они брали десятилитровую бочку чешского или немецкого пива, сыр, ветчину, садились в «кинозале» (так называл Сергей вторую по размерам комнату в своей шестикомнатной квартире), напротив огромного, во всю стену, панельного телевизора «Разноцветье» польского производства, и начинали смотреть фильмы – часами, подряд, как в старые добрые времена, когда отец купил им видеомагнитофон. Беседовали, конечно. О том, как оно всё идет. Рассказывали друг другу смешные истории из своей жизни. Обменивались мнениями о телеведущих и участницах конкурса «Девушка Советский Союз». О прошлом почти не говорили – мало их что связывало в прошлом. Только однажды, во время очередной трансляции отборочных туров «Девушки», Юрий разглядел в жюри очень важного, но мало изменившегося Веньку Бейшана. Вспомнили его, посмеялись, поудивлялись его пронырливости – надо же, до «девушек» добрался! И это был единственный разговор о прошлом за всё время! Даже на могилу отца и к матери на дачу ездили без лишних обсуждений.

Смотрели в основном современные советские сериалы – очень их Сергей любил. Отдельные серии показывали по будним дням, вечерами, когда майор был на службе, а потому он просто записывал трансляцию на лазерный диск, и, собрав записи за месяц, наслаждался на полную катушку. Было очень много сериалов о работе милиции (самый популярный – «Убойный отдел», который делало ленинградское телевидение), но как раз ими Сергей пренебрегал, отдавая предпочтение более свободной тематике. Например, он просто обожал сериал «Бригада» о молодых ветеранах Иракского Броска, которые, демобилизовавшись, вернулись в родной город и организовали строительную кооперативную бригаду, чтобы дать жителям дешевое хорошее жилье и назвать новую улицу именем погибшего в Ираке боевого товарища. У них, разумеется, тут же появились недоброжелатели в лице местных чиновников и недобросовестных конкурентов.

Другой сериал, который Юрий смотрел вместе с Сергеем, назывался «Потерянный остров». Летела себе группа советских туристов, возвращалась из Австралии, и вдруг самолет потерпел катастрофу – в результате почти пятьдесят человек оказались на необитаемом острове, по которому бродит какое-то огромное, но невидимое существо, убивающее людей. Потом вдруг появились посторонние товарищи, пытавшиеся выдать себя за таких же туристов, но оказавшиеся враждебно настроенными местными жителями. Потом выяснилось, что остров – это не совсем остров, а искусственное сооружение, пронизанное туннелями, полигон, на котором очень давно, в конце пятидесятых, американская военщина разрабатывала оружие принципиально нового типа. Что это за оружие, авторы сериала пока скрывали, а потому мнения братьев разделились: Сергей считал, что это особый вирус избирательного действия, а Юрий, который был более начитан, утверждал, что, скорее всего, Пентагон разработал микророботов, невидимых невооруженным глазом, но весьма смертоносных. Похоже, это оружие поубивало экспериментаторов, а местные жители, маскирующиеся под туристов, появились на «потерянном» острове позднее и научились использовать фантастическое оружие в своих интересах.

Третий сериал, любимый Сергеем, был уже совершенной фантастикой. Он назывался «Сталкеры: Темная зона» и снимался по мотивам старого романа Аркадия и Бориса Стругацких «Пикник на обочине». Здесь сюжет тоже был достаточно необычен. Где-то в Канаде существует город, который подвергся нашествию загадочных инопланетян. После нашествия образовалась Зона – странное и очень мрачное место, в котором невозможно жить, потому что осталась система ловушек, познать которую землянам не дано. В то же время в Зоне находится большое количество ценных артефактов, за которыми охотятся наемники «сталкеры». Они всё время ходят по лезвию бритвы, имеют проблемы с полицией, от такой гнилой жизни пьют и бедокурят. Но при этом они, словно космонавты, каждый божий день встречаются с Неведомым, пробираясь сквозь кордоны в Зону и возвращаясь назад, таща на плечах мешок с очередным изделием чуждой цивилизации. И это захватывало. Неудивительно, что сериал о «сталкерах» пользовался успехом не только в СССР, но и на Западе.

– Как они так быстро хорошие телефильмы научились снимать? – удивлялся Юрий. – А главное – умные, с отличными актерами…

– Чего это быстро? – возразил Сергей. – Какая школа была, какие люди за спинами новых стоят! А «Семнадцать мгновений весны»? А «Место встречи изменить нельзя»? Это что – на Западе снимали? Нет, дорогой, если такая школа за спиной, снимать хуже просто нельзя!

Однако в тот душный летний вечер, когда Юрий познакомился с Павлом Кошкиным, накопленных серий «Бригады», «Острова» и «Сталкеров» оказалось совсем немного, а потому братья просмотрели их быстро, не успев прикончить и трех литров пива.

Традиционно перед телевизионными каникулами (а все создатели сериалов уходили на летние каникулы) показывали серии, которые настраивали на лирический лад. Вот и на этот раз Рэд Шухарт, главный герой «Сталкеров», вернулся домой после очередной тюремной отсидки, побыл немного в кругу семьи, получил предложение от «коллег» принять участие в очередном походе в Зону и лирически задумался, на кой ляд ему это всё сдалось. Постоянным зрителям, впрочем, было уже понятно, что в следующем цикле серий Шухарт примет-таки предложение и пойдет в Зону, но до этого цикла нужно было еще дожить.

После того, как прошли заключительные титры, Сергей выключил свой лазерный «видик» и еще прогулялся по телеканалам, пользуясь «баклушей», – пультом дистанционного управления.

На первом канале демонстрировали фильм о подготовке к празднованию восьмидесятилетия Великого Октября. В частности, рассказывалось о работе над четырехсерийным крупнобюджетным фильмом «Пламя», который снимали братья Михалковы и который должен был стать главным событием киногода, поскольку к его созданию подключились крупнейшие студии мира.

Второй канал показывал довольно глупую передачу для женщин, в которой опытные домохозяйки делились секретами своей кухни. Вел передачу малоизвестный актер Филипп Киркоров, державшийся в кадре очень неуверенно.

Третий канал всю сетку вещания отводил под научно-популярные фильмы – снималось их сейчас очень много, и порой было что посмотреть, но сегодня шел фильм о каменном веке, и, взглянув на Юрия, Сергей нажал кнопку.

По четвертому каналу транслировали переводной телерепортаж о знатном советском пэре Борисе Березовском. Бывший профессор математики, поверив в новую экономическую политику, покинул кафедру и отказался от партийного билета, чтобы дать каждому советскому гражданину личный автомобиль. За десять лет его заводы выпустили двенадцать миллионов дешевых семейных автомобилей модели «Береза-1» и «Береза-2» и около ста тысяч машин представительского класса «Революция-Б». Благодаря программе «Народный автомобиль», пэр Березовский стал одним из богатейших деловаров Европы.

Все это корреспондент британского канала Би-Би-Си выпалил скороговоркой, а потом пошли кадры чистеньких заводских цехов. Еще через секунду на экране появилась круглая и курносая, но при этом чрезвычайно фотогеничная физиономия молодого рабочего из сборочного цеха.

«Как вы думаете, почему господин Березовский при всем его богатстве остается в СССР? – спросил корреспондент. – Почему бы ему не переехать в Европу, в Лондон, например? Очень многие богачи предпочитают жить в Лондоне…»

«Я думаю, потому, – отвечал рабочий жизнерадостно, – что товарищ Березовский работает не только на себя, но на нас. Для всей нашей страны. Для него благосостояние советских людей – не пустой звук…»

Сергей повертел пульт, но на другой канал переключаться не стал. «Короткометражки» западных каналов, которые НТВ показывало в промежутках между фильмами, обычно не продолжались больше пятнадцати минут, и был шанс дождаться чего-нибудь интересного. Он только сделал потише и вновь повернулся к брату. Лирическое настроение требовало выхода, и Сергей спросил:

– Когда жениться собираешься?

Юрий хлебнул пива и ответил со смешком:

– Только после тебя!

– Ну у меня-то есть, ты знаешь. Думаю, в сентябре свадьбу сыграем.

Юрий действительно знал, что у старшего брата есть зазноба – молодая вдова с ребенком. Муж ее работал оперативником и был убит при исполнении. Сергей с ней встречался уже целый год и пару раз предлагал заехать в загс, но вдова почему-то колебалась. Подумав, Юрий признал, что понимает ее: пенсии за погибшего мужа ей хватало с избытком, а идея второй раз выйти замуж за милиционера, который завтра может погибнуть в схватке с бандитами, вряд ли приводила в восторг. И всё же, болея за брата, Юрий надеялся, что когда-нибудь она примет решение и в один прекрасный день ответит согласием на предложение руки и сердца.

– Ну и? – настаивал брат. – Я слышал, у вас в Звездном очень-таки симпатичные девушки есть.

Юрий легкомысленно пожал плечами:

– Симпатичные есть. Зачем же сразу жениться?

– Возраст потому что, – сказал Сергей. – В возраст ты входишь, дорогой. Если до тридцати не женишься, коситься начнут. Да и жалко – такой конкретный парень без женской руки пропадает.

– А что, обязательно женскую руку иметь над собой?

– Без женской руки мужчина перестает ценить жизнь, – важно заявил старший брат. – В космос лететь хочешь? То-то! Никто тебя не отпустит в космос холостяком. Как и беспартийным. Если уж мужик к тридцати годам с таким несложным делом, как женитьба, не справился, то нечего ему дорогую технику доверять.

Юрий засмеялся:

– Простые у вас, у народа, всё-таки представления о космонавтике.

– Простые, – согласился Сергей. – Думаю, у тех, кто будет тебя в полет определять, они будут еще проще. Беспартийный? Неженат? Подождем. Так что, подумай. Приглядись к девчонкам…

Тут грянул звонок домашнего телефона, и старший брат со вздохом встал и вышел в соседнюю комнату. Он всегда так делал, чтобы Юрий случайно, против своей воли, не подслушал важный рабочий разговор.

Вернулся хмурым. Сообщил скупо:

– Вызывают. Опять у них геморрой образовался. Без меня никак. Вернусь только завтра. Посиди, если хочешь. Или прогуляйся.

Юрий поскучнел, но перечить не стал: работа есть работа.

Когда Сергей уехал, Юрий посидел у открытого окна, выпил еще пива. И подумал: а почему бы действительно не прогуляться?

Он надел свой гражданский костюм, спустился из квартиры во двор и, обходя машины, попал в самую гущу мальчишеской свалки.

Дрались четверо. Точнее, трое избивали одного – мелкого и белобрысого. Казалось бы, шансы неравны, но мелкий и белобрысый оказался парень не промах: ловко уворачивался и сам наносил удары.

– Ну-ка, пацаны, прекратили!

В два движения Москаленко развел драчунов.

– Кошак подлый! – орал один из троицы нападавших, отличавшийся расквашенным носом.

– Стоп! – гаркнул Москаленко. – Что не поделили?

– Пусть уйдет! – орал расквашенный нос.

– Сами пошли, – отозвался мелкий и белобрысый.

При появлении взрослого он сразу остановился, отодвинулся, спрятав руки в карманы. Смотрел прямо и с вызовом. Хотя выглядел смешно – как задиристый воробей. Трое успели подбить ему глаз и раскровянить губы, но, похоже, это его не слишком трогало.

– Это наш дом! Наш двор! – затараторил расквашенный нос. – А он! Кошак проклятый! И отец у него – алкаш!

– Ладно-ладно, – отозвался мелкий и белобрысый. – Видали, – и сплюнул под ноги.

– Молодые люди, – сказал Юрий, сообразив, что к разуму тут взывать бесполезно, – а вас в школе не учили, что втроем на одного нападать нельзя? Что это плохо?

Это замечание смутило троицу.

– Никто Кошака не звал, – пробурчал расквашенный нос.

– Пусть нападают, – вмешался вдруг мелкий и белобрысый. – Все получите, ясно?

– Ты где живешь? – спросил его Москаленко.

– Вам какое дело? – нагрубил мелкий.

– Я тебя провожу, – сказал Юрий. – А вы, молодые люди, идите и подумайте над своим поведением. Пионеры ведь, небось? Куда только пионерская организация смотрит? – он вздохнул.

– Мы-то пионеры, – признал расквашенный нос. – А вы кто?

– А я космонавт, – просто ответил Москаленко.

Пацаны притихли, уставились с недоверием.

– Не врете? – протянул мелкий.

Юрий вытащил свое удостоверение, но раскрывать «корочки» не стал – всё было видно по обложке. Вещественное доказательство принадлежности Москаленко к Отряду космонавтов произвело впечатление. Задиристые подростки сразу утратили пыл и отошли, перешептываясь.

– Пойдем, – сказал Юрий мелкому. – Кстати, как тебя зовут?

– Павел, – представился тот и шмыгнул носом.

– А фамилия?

– Кошкин.

Мелкий тут же насупился, ожидая, видимо, насмешки, но Юрий давно вышел из того возраста, чтобы иронизировать над фамилиями.

– Хорошая фамилия, – сказал он. – Благородная. Так звали конструктора лучшего танка в истории. «Т-34». Слышал?

– Ага, – Павел явно смягчился по отношению к взрослому. – А они дураки не верят.

– Что?

– Что так звали конструктора.

– А ты не родственник?

– Нет, – Павел помотал головой. – Но я всё равно горжусь.

Они пошли вместе, и Москаленко заметил:

– Отделали тебя. Больно? Может, в аптеку заглянем?

– Да нет, – Павел махнул рукой и впервые улыбнулся. – Я же Кошкин. На мне всё, как на кошке, заживает.

– Хочешь тогда мороженого купим?

Павел покосился с подозрением:

– А чего это дядя космонавт хочет мне мороженого купить?

– Хочет и всё. Кстати, меня Юрий зовут.

– Как Гагарина?

– Ага.

– Здорово!

– Сам знаю.

– А ты… вы, дядя Юра, куда уже летали?

Москаленко засмеялся:

– Пока еще никуда.

– Как это? Вы же космонавт! – в голосе Павла послышалось разочарование.

– Видишь ли, Павел, космонавты разные бывают. Есть космонавты, которые учатся. Я именно такой космонавт. Меня готовят к полету. Но когда-нибудь я обязательно полечу, – пообещал Юрий. – Следи за новостями!

– Ясно, – сказал Павел и снова повеселел. – Дядя Юра, а какие космические корабли бывают?

Они остановились у большого и яркого павильона, торгующего мороженым и прохладительными напитками. Москаленко купил юному собеседнику мороженого с вишневым соком, а себе – бутылку кваса. Двинулись дальше через сквер.

– Корабли тоже разные бывают, – отвечал на заданный вопрос Москаленко. – У нас есть корабль «Союз». Он позволяет летать на орбиту и к Луне. На нем могут летать три космонавта. Есть корабль «Буран». Он летает только на орбиту, потому что очень тяжелый. На нем можно разместить шесть человек экипажа и еще десять – в грузовом отсеке. Но прокормить такую ораву на орбите сложно, поэтому обычно летает не больше пяти-шести человек. У американцев есть космический корабль «Спейс Шаттл». Он похож на «Буран», но на самом деле это очень разные корабли. «Спейс Шаттл» может возить на орбиту семь человек. И это всё. Других космических кораблей у человечества нет.

– А я думал больше! – удивлялся Павел. – А военные корабли бывают?

– Ничего не слышал о таких, – признался Москаленко с улыбкой.

– А я вот слышал! – Павел тут же надулся от гордости. – И даже название знаю. «Звезда» называется.

– Это откуда же? – с иронией поинтересовался Юрий. – У тебя отец – шпион?

Очевидно, он допустил ошибку, упомянув об отце. Мальчишка сразу сник, перестал улыбаться, да и к мороженому утратил видимый интерес. Пошли молча. Москаленко лихорадочно соображал, как снова развеселить и заинтересовать парня. Очень его было жалко – этого растрепанного задиристого воробья, которого, похоже, жизнь попинала куда больнее, чем Юрия в свое время.

– А я ведь совсем этого района не знаю, – сказал он, чувствуя, что пауза затягивается, а пропасть отчуждения растет. – Мой брат старший переехал сюда недавно. Вроде, здесь неплохо жить-то?

– По-разному, – уклончиво отозвался Павел. – У кого бабок много, те живут.

Москаленко сразу понял, что его опять затягивает в опасную зону, но важный момент был обязан выяснить.

– Я, честно говоря, уже и заблудился. Тут, смотрю, магазины сплошные. А куда мы идем?

– Не бойтесь, – серьезно сказал Павел. – Не заведу. В приют мы идем.

– В приют?

Кажется, Москаленко начал понимать, почему Павел так себя ведет. Он детдомовец? Вроде, непохож. Видели мы детдомовских. Да и «расквашенный нос» что-то про отца кричал.

– Есть тут приют, – нехотя сказал Павел. – Имени Корчака. Туда всегда прийти можно, если домой лень.

О такой форме воспитательного процесса Москаленко слышал впервые. И, конечно же, заинтересовался.

– А мне с тобой можно? Или туда только молодых людей пускают?

– Можно, – буркнул Павел. – Рады будут познакомиться. Вы ж космонавт!

Они свернули с прогретого солнцем бульвара в переулок и вышли к невысокой кованой ограде. За ней Москаленко увидел большой красивый дом, построенный в современном стиле со стеклянным фасадом. Рядом с домом располагалась обширная игровая площадка, на которой сейчас резвилась стайка девочек в спортивных костюмах. Юрий с Павлом приблизились к проходной. Там сидел здоровый усатый парень в полевой форме десантника ВДВ, но без знаков различия – читал журнал «Наука и жизнь». При появлении визитеров он отложил журнал и встал в проходе.

– Так-так, – сказал он, улыбаясь. – Павел Кошкин. Рад видеть. Проходи. А вы кто, товарищ?

Пришлось Москаленко снова лезть за «корочками».

– Старший лейтенант Москаленко. Отряд космонавтов Авиакосмических войск.

– Уважаю, – сказал охранник, изучив удостоверение. – Военный билет тоже должен быть?

Юрий удивился, но билет достал и показал.

– Строго тут у вас.

– А как же? – сказал охранник, внимательно изучая билет. – С детьми работаем. Вы в гости? К кому?

– Ко мне он в гости, – вмешался Павел.

– Хорошо, – охранник вернул документы и посторонился: – Добро пожаловать, старший лейтенант. У нас космонавты часто бывают. Присоединяйтесь. Ребятам интересно послушать.

– Спасибо, – сказал Москаленко и, не удержавшись, съязвил: – Я обязательно воспользуюсь вашим любезным предложением.

Охранник нисколько не обиделся, а улыбнулся еще шире и даже подмигнул.

Юрий и Павел вошли на территорию «приюта».

– Он нормальный, – заступился за охранника Павел, когда они уже подходили к главному корпусу. – А строгий, потому что инвалид. У него ноги на самом деле нет. Правой. В Ираке потерял. На мине. Страдает очень. Потому и в строгости держит.

– Вот как? – спросил Москаленко, но сочувствием к охраннику почему-то совсем не проникся.

Еще несколько шагов, вращающаяся стеклянная дверь, и Юрий с Павлом оказались в холле, который более приличествовал бы какому-нибудь очень роскошному и очень дорогому отелю для интуристов. На входе, за стойкой, заваленной детскими иллюстрированными журналами, сидела симпатичная стройная девушка с ярко-рыжей копной волос, одетая очень просто – в джинсы и майку. Майка, правда, оказалась не абы что, а фирменной – спереди на ней был изображен плюшевый медвежонок, которого окружала надпись: «Приют для несовершеннолетних имени Януша Корчака». Еще на стойке имелась табличка «Старший воспитатель приюта Надежда Арсенева».

– Здравствуйте, Надежда! – сказал Павел. – Вот космонавта привел.

Москаленко присмотрелся к «старшему воспитателю». И не поверил своим глазам:

– Надька?

– Юра?!

Когда первое потрясение прошло, Надька (какая тебе Надька? Надежда!) засуетилась и позвала пить чай в помещение за стойкой. Однако разглядела опухшую губу и синяк под глазом у Павла и тут же переменила планы. Юрий на некоторое время был забыт, на свет извлечена аптечка, а самого Павла потащили к умывальникам, в душевую комнату первого этажа.

– Ох ты, горе горемычное, Паша, опять тебя угораздило подраться! – причитала Надежда.

Задиристый воробей как-то сразу растерял всю свою задиристость и теперь выглядел обычным малышом с глазами на мокром месте. Но его быстро отмыли, причесали, подлечили, поменяли грязную рубашку на свободную майку с фирменным медвежонком, и, вынеся всё это, он стал похож на человека.

– Теперь быстро в столовую, – распорядилась Надежда. – Ираклий тебя накормит.

– Да не хочу я! – уперся Павел. – Меня дядя Юра мороженым угостил.

Надежда обдала Москаленко презрительным взглядом:

– Балуем детей?

– Я не хотел, – быстро сказал Юрий, но тут он перехватил презрительный взгляд Кошака, и так же быстро поправился: – Точнее, хотел, но я же не знал! Можно же детям мороженое?!

– Ну ладно, – смягчилась Надежда. – Всё равно иди, Павел. Даже слушать ничего не хочу! Тебе понравится, отвечаю. Сегодня курочка с овощами. И фрукты не забудь взять. Совсем отощал, а туда же!

Ворча и косясь, Павел ушел в столовую.

– Ну вот, – Надежда вздохнула с облегчением. – Теперь можно и чаю попить.

Они вернулись в холл, к стойке, и Надежда включила электрический чайник, который вместе с другим кухонным оборудованием и чайными принадлежностями, был спрятан в небольшом помещении, вроде кладовки.

Юрий разглядывал Надежду и отказывался верить своим глазам. Ведь он когда-то ее и за человека не считал. Одноклассница, толстенькая, некрасивая, веснушчатая – куда что девалось? Сегодня перед ним предстала молодая женщина с правильными формами, подтянутая, энергичная и, похоже, отлично знающая себе цену.

– Рассказывай, – сразу же потребовала она. – Как твои дела? Где работаешь? И вправду, что ли, космонавтом? Реализовал мечту?

Москаленко даже растерялся от такого напора.

– Да, – сказал он. – Реализовал. Космонавт я теперь.

– Здорово! – одобрила Надежда. – У нас часто космонавты бывают. Гречко. Ты с ним знаком?

– Знаком немного.

– Любит он с детьми общаться. Настоящий педагог. А ты как? Выступишь с лекцией?

– Ну, если надо… У начальства разрешения спрошу.

Москаленко мямлил, потому что всё еще не верил, что перед ним та самая Надька. Нелегко было привыкнуть.

– Спроси, – Надежда тряхнула головой, и внутри у Юрия всё забурлило от вида ее свободно распущенных ярко-рыжих и словно светящихся волос. – Ты уже летал?

– В каком смысле? – тупо спросил он, не в силах отвести глаз от этого янтарного свечения.

– В космос летал?

– Нет еще. Но еще полечу. А вообще я летаю много. На самолетах. Люблю летать.

Переход к знакомой теме приободрил Юрия. И он решил, что самое время перехватить инициативу:

– А ты-то? Ты-то как? Ты как здесь оказалась? Старший воспитатель! Приют имени Корчака! Я даже в первый раз о таком заведении услышал. Да ты же не собиралась никогда детей воспитывать. Ты же за пэра богатого собиралась выйти!

– Дура была, – призналась Надежда без малейшего смущения. – Все мы по молодости дуры. Но время учит. Маринка выскочила за пэра – теперь воет. Он из нее домохозяйку сделал, никакой личной жизни!

Так, под чайную церемонию, завязался разговор. Надежда не жеманилась, рассказывала о себе честно и прямо, как старому другу. Выяснилось, что сначала она никак не могла себя найти, поступала туда-сюда, везде провалилась, хотела пойти в секретарши в частную фирму, но подруга ее отговорила и предложила устроиться на правах ученицы в программу Дольто.

– Что такое Дольто? – спросил Москаленко, со стыдом осознавая свою безграмотность.

– Не что такое, а кто такая, – назидательно поправила Надежда. – Француаза Дольто. Она разработала новую педагогическую систему. Но нигде в мире ее даже не пытались реализовать. Только у нас. Потому что мы воспитываем нового человека. А такое воспитание требует новых методов. Жизнь сейчас стала неоднозначная, соблазнов много. Да и родители все сплошь загнанные, не до детей. А ребенку, любому, внимание и забота требуются. И место, куда он может на время сбежать и где найдет убежище. Место, откуда его никогда не прогонят. Таким местом и стали наши приюты. Здесь он может отдохнуть и от школы, и от родителей. Здесь его всегда накормят. Всегда полечат. Всегда дадут комнату. У нас есть хороший сетевой центр с электронными играми. Свой кинотеатр. Свои спортивные залы. Свой бассейн. Хорошая библиотека. Всё, что захочешь… Жаль, в наше время такого не было.

– Но как-то немноголюдно, – заметил Юрий.

– Не сезон, – объяснила Надежда. – Сейчас же лето. Кто-то уехал в пионерский лагерь или в санаторий. Кого-то родители забрали в поездку с собой. Да и наши воспитатели проводят экскурсионные туры: по Золотому Кольцу, по Волге, по Черноморскому побережью, по Кавказу. Много интересного. Страна большая. Ребята должны знать свою страну.

– И правда, – сказал Москаленко. – Жаль, что в наше время такого не было.

Прояснились за разговором и подробности биографии Кошака. Оказалось, что он из неблагополучной семьи. Поздний ребенок у несчастных родителей. Отец когда-то был токарем высшей квалификации, работал на оборонном предприятии. А потом начались экономические реформы, и он решил, что со своими «золотыми» руками сумеет больше частным порядком заработать. Уволился, открыл мастерскую. Но не сложилось. Потому что такие мастерские для штучной продукции и при предприятиях появились – но там оборудование лучше, и, соответственно, качество выше. Прогорел. А пэр, который его кредитовал, в суд подал. Хорошо, сейчас государственный фонд поддержки мелких предпринимателей есть – выкупили работника. Даже предложили обратно на родное предприятие вернуться, только на две категории ниже. Обиделся, не пошел. Запил. Так и пьет уже два года. Сидит на шее у жены, которая на трех работах, как белка в колесе вертится.

– А в лечебно-трудовой профилакторий его отправить? – кровожадно предложил Москаленко.

– Нельзя теперь в ЛТП, – печально сказала Надежда. – Только если сам вылечиться хочешь. Добровольно. А теперь пить не запрещается. Водка везде круглые сутки продается. Хоть упейся. А я бы запретила.

– А у нас, в Звездном, сухой закон, – похвастался Юрий. – Нельзя ничего, крепче светлого пива!

– Хорошо у вас, – оценила Надежда.

Потом они перешли к обсуждению быта космонавтов. Тут Москаленко подробнее рассказал о себе, о службе в авиации, о посадках на авианосец, о том, как познакомился с Гречко и решился-таки на самый важный шаг в своей жизни, о тренажерах и всевозможных испытаниях, которые ему пришлось преодолеть на пути к космосу. Засиделись заполночь. Приходил послушать Павел, сидел, моргал сонно, пока Надежда не погнала его спать. Приходил одноногий охранник, тоже слушал с уважением.

Расставаться с Надеждой совсем не хотелось. В кои-то веки Москаленко чувствовал себя полностью раскрепощенным. Ему хотелось общаться с этой женщиной и получать удовольствие от общения. Это было совсем по-другому, чем общаться с братом или с приятелями по Отряду. Потому что у нее был совсем другой взгляд на любую тему, и словно возникал стереоскопический эффект, Москаленко сам начинал видеть обсуждаемое чуть по-другому, легко отделяя иллюзии от реальных достижений, – он становился взрослее.

Во втором часу ночи Юрий засобирался.

– Можно я еще зайду? – спросил он Надежду.

– Конечно, – слегка устало улыбнулась она. – Заходи обязательно. Не забывай. И лекцию ты обещал прочитать.

– А как насчет… э-э-э… сходить куда-нибудь вечерком? – поинтересовался он, слегка смущенный.

– Не наглейте, товарищ космонавт, – отозвалась Надежда вполне благожелательно. – Не все девушки легкодоступны. А если серьезно, то почему нет? Через три недели я ухожу в отпуск. Так что, действуй, Юра!

Москаленко вернулся в Звездный городок окрыленным.

В понедельник всех слушателей Отряда космонавтов Авиакосмических войск собрал Сергей Крикалев и сказал следующее:

– Итак, товарищи офицеры, ваше обучение в качестве слушателей подходит к концу. Поздравляю. Скоро вы получите прямое назначение и станете полноправными членами Отряда. Но перед этим с вами хотел бы познакомиться наш Генеральный конструктор. Прошу вас, проходите в зал.

Встреча с Генеральным состоялась в Информационном центре Звездного, построенном специально для проведения многолюдных конференций. В нем еще пахло деревом и краской, а на отдельных помещениях висели таблички с предупреждающими надписями.

Двенадцать слушателей расположились в первом ряду малого конференц-зала, и через несколько минут в помещение вкатился (другого слова не подобрать!) веселый розовощекий крепыш. Генеральный конструктор НПО «Энергия» Дмитрий Ильич Козлов.

– Здорово, ребятушки! – поприветствовал он и уселся в предложенное Крикалевым кресло, лицом к лицу с кандидатами.

Наступила небольшая, чуть неловкая, пауза. Будущие космонавты разглядывали Козлова, а он разглядывал космонавтов.

Дмитрий Ильич смотрелся импозантно. В сером костюме, но без галстука. Широкий, жизнерадостный, с блестящим лбом и умными глазами. Москаленко читал о нем. Знал, что Козлов был соратником и заместителем Сергея Павловича Королева и долгое время возглавлял так называемый Филиал № 3 ОКБ-1, базировавшийся в Куйбышеве. В этом филиале было налажено производство ракет «Союз», а Козлов выступал ведущим конструктором этой ракеты, еще когда она называлась «Р-7». Именно эта ракета вывела на орбиту и первый спутник, и первого космонавта. Легендарный человек легендарной эпохи.

В настоящее время Козлов по настоянию правительства переехал из Куйбышева в Москву и занял кресло Королева, фактически возглавив всю советскую космическую программу. Конечно же, не он решал, кто из космонавтов полетит, а кто останется на Земле, но и от его слова и мнения многое зависело. Слушатели притихли, затаили дыхание.

– Ну что, ребятушки, в космос собираетесь?

– Да, да, конечно, так точно, – нестройно отозвались кандидаты.

– А на чем думаете лететь? На «Союзе» или «Буране»?

– Как Родина прикажет!

Козлов заливисто рассмеялся.

– Мы для вас, ребятушки, приготовили новый корабль. Такого вы еще не видели.

Генеральный кивнул Крикалеву. Тот вышел из зала и через минуту вернулся с большим макетом. Водрузил модель на стол.

По первому впечатлению Москаленко мог бы сказать, что корабль напоминает «Союз», но корпус более вытянут, а спускаемый аппарат (не может быть!) находился над орбитальным отсеком, а не наоборот. Сам орбитальный отсек был не круглым, а цилиндрическим – за счет этого корабль и казался больше. На спускаемом аппарате была нарисована красная пятиконечная звезда с длинным треугольным хвостом. И еще – у корабля не было солнечных батарей.

– Это, ребятушки, очень хорошая вещь, – сообщил Козлов доверительным тоном. – Наш новый корабль. Мы назвали его «Звезда»…

«Эге! – подумал Юрий. – А ведь Кошак-то действительно более информирован, чем я!»

– Рассчитан на двух космонавтов, – продолжил Генеральный. – Но вмещает трех. Может находиться на орбите до тридцати суток. Может маневрировать. Может менять наклонение орбиты в широких пределах. Он тяжелее «Союза», но новая ракета «Союз-У» легко его вытащит. Из принципиальных новинок. Смотрите, ребятушки. От солнечных панелей мы отказались – все системы корабля питаются от двух радиоизотопных термоэлектрических генераторов. Они находятся в защищенных капсулах вот здесь на выносных кронштейнах, – Козлов показал на два небольших цилиндра, которые действительно располагались на выносных кронштейнах, на нижнем, приборно-агрегатном, отсеке корабля. – По окончании работы они сбрасываются и плавно на парашютах спускаются на Землю, чтобы избежать загрязнения космоса и окружающей среды. Далее спускаемый аппарат, он сверху, соединен люком с орбитальным отсеком. Люк этот вызывал вопросы. Не прогорит ли при посадке, ведь именно на днище спускаемого аппарата приходится максимальная тепловая нагрузка. Испытания убедили нас: выдержит люк. Так что, не беспокойтесь ребятушки. Здесь есть и обычный люк, через который можно выйти в открытый космос и вернуться обратно. На «Союзе», как вы знаете, такой люк имеется в орбитальном отсеке, но мы решили сделать свой люк универсальным. Так и так получается, что на спускаемом аппарате должен быть верхний люк. Сверху, на длинной штанге – пеленгатор. Здесь смотрите, ребятушки, на носу корабля установлена пушка. Ее разработал Нудельман для авиации, а мы доработали для космоса. Может делать до тысячи выстрелов в минуту. Снаряды весят двести граммов. Прошьет любой вражеский спутник. И мигом превратит его в металлолом.

Козлов сделал паузу, чтобы перевести дух, и тогда Москаленко поднял руку:

– Разрешите обратиться, товарищ Генеральный конструктор?

– Обращайтесь, товарищ старший лейтенант!

– Если на «Звезде» есть пушка, получается, это военный корабль?

– Вы догадливы, товарищ старший лейтенант, – Козлов посмотрел с одобрением. – Да, это военный корабль. И это наш ответ на американскую сою, – он так и сказал «сою». – Пусть вешают свои лазеры. И пусть знают, что у нас есть надежное средство эти лазеры отыскать и уничтожить. Вы будете нашей гарантией, ребятушки, если захотите.

– Захотим?

Тут вперед выступил Крикалев:

– Товарищи кандидаты, «Звезда» – это корабль нового типа. Нам его еще предстоит освоить. Это довольно длительный процесс, и у нас нет уверенности, что когда-нибудь возникнет нужда запускать «Звезду» в космос. Этот корабль – то самое оружие, которое лучше держать в кобуре. Как атомная бомба. Поэтому формируется специальный отряд космонавтов, первый такой отряд в Центре подготовки. Если вы согласитесь стать его членами, вас засекретят. Если программа по каким-то причинам закроется, вы будете уволены в запас, и никто никогда не узнает, что вы были космонавтами. Больше того, с момента, как вы подпишете рапорт о переводе в специальный отряд, вам будет запрещено говорить где-либо, кроме наших стен, о космосе и космонавтике. Учтите это. Сегодня Генеральный конструктор рассказал вам о «Звезде» в самых общих чертах. Он не расскажет вам больше, пока вы не войдете в специальный отряд. На размышления дается неделя!

– Спасибо за внимание, ребятушки, – сказал Козлов. – Надеюсь, еще встретиться с вами. Думайте. Окончательное решение всё равно остается за вами…

Встреча с Генеральным конструктором совершенно выбила Москаленко из колеи. Он продолжал учиться, но делал это, скорее, по инерции.

Его вновь, как в прежние времена, раздирали сомнения.

Он привык к мысли, что космонавт – это не только интересная профессия, но и всенародная слава. Человек, который сумел преодолеть все трудности, подняться к звездам, заслужил того, чтобы о нем писали в прессе, показывали его по телевидению, интересовались его мнением по самым разным вопросам. Вот, например, Георгий Михайлович Гречко – слетал и заслужил. Кто теперь не знает Гречко? Про Гагарина даже не будем вспоминать, он давно – не человек, а один из символов Советского Союза и ХХ века.

Ранее Москаленко думал, что не честолюбив, но когда его поставили перед выбором, понял вдруг, что это не так. Честолюбие жило в нем. Он шел не только к космосу, но и к славе. Потому что слава – это честная плата за упорство, за верность выбранной цели, за отказ от обычной жизни среди обычных людей.

Потом Юрий задумался: а есть ли у него выбор? Что ему предлагают? Потрясающе интересную работу по освоению новой техники под покровом абсолютной секретности или?.. А что, собственно, или? Ни Крикалев, ни Козлов не сказали, какой выбор есть у слушателей. Вспомнились разговоры о реструктуризации. Неужели, если он не согласится с предложением Козлова, от него потребуют: «Сдайте пропуск»? Да нет, быть такого не может! В него как в специалиста вложено уже довольно много сил и средств – просто так не отмахнешься, в мусор не выбросишь. Назначат в один из экипажей посещения «Мира-2», а может, переведут в отряд пилотов «Бурана». Найдут занятие. А те, кто согласится на «Звезду», исчезнут. То есть он будет их встречать в коридорах Центра подготовки космонавтов, пожимать руку, спрашивать, как дела, как жизнь, а они будут отвечать общими словами, потому что дали подписку о неразглашении и не могут ее нарушить. Кстати, а любопытство не замучает?..

Казалось бы, вопрос решенный. Возьми и откажись. Но к среде Москаленко начал думать, что это будет признаком малодушия. Это ж надо – славы захотел! Так, вы, товарищ, сюда приехали за космосом или за славою?

Наверное, Гагарин и не догадывался, какая его слава ждет. Поначалу точно не догадывался. А потом сумел принять ее с достоинством. А где у тебя достоинство? Почему ты не желаешь просто работать, просто стать первым в чем-то? Полетишь на «Союзе» – ты станешь еще одним, кто слетал на «Союзе». Полетишь на «Буране» – ты станешь еще одним, кто слетал на «Буране». А тут есть шанс первым слетать на «Звезде»! Стать первым, как Гагарин!

Но, с другой стороны, какой смысл в звании «первый», если об этом нельзя сообщить даже ближайшим родственникам?..

К пятнице Москаленко окончательно запутался в собственных рассуждениях. А потом его осенило. Нужно изложить ситуацию и попросить совета. Обращаться с такой просьбой к начальству или к офицеру по воспитательной работе было глупо. К брату? Брат и вникать не станет, сразу скажет, чтобы принимал решение сам и не вел себя, как последний кретин. К маме? Мама примет любое его решение. Оставалось… Да! Очень удачно, что Надька нарисовалась на горизонте, – пусть даст совет: да или нет.

Москаленко едва дождался субботы. Впрыгнул в полуденную электричку, доехал до города, купил на вокзале букет цветов, не торгуясь, сразу же направился в приют. Позвонил с радиотелефона по дороге, чтобы ждали и встречали, но в голосе Надежды ему послышалась тревога, и Москаленко ускорил темп.

Войдя, он понял, что ничего не светит. Надежда была осунувшаяся, с кругами под глазами, явно чем-то расстроена. Цветы приняла, слабо улыбнулась и сказала:

– Юра, наш Кошкин пропал.

– Пашка, что ли? – удивился Москаленко и сразу насторожился. – Как пропал?

– Так и пропал. Мать его звонила. Выясняла, не у нас ли сидит. Третий день дома не появляется. А у нас его тоже три дня не было. Я и в школу уже… Его там тоже не видели. Пропал.

– В милицию заявили?

– Заявили. Говорят, рано почему-то. Может, говорят, у друзей засиделся.

– Вот черт! – сказал Москаленко.

Он вытащил радиотелефон и набрал номер старшего брата. На том конце прозвучал гудок и металлический голос сообщил, что аппарат вызываемого абонента выключен или находится вне зоны действия сети.

– Так, – Юрий повернулся к Надежде. – Садись, рассказывай.

– Что рассказывать-то? – она чуть не ревела. – Пропал ребенок. Никогда такого не было. Я три года его веду! Пропал!

– Ладно, ладно. Кто-нибудь заходил? Кошкина спрашивал?

Надежда вдруг остановилась, раскрыв рот.

– Заходил. Точно заходил! Но это четыре дня назад было. Да, четыре. Я его еще видела. Я еще удивилась… чего вы косяком поперли?..

– Что значит косяком? Ничего не понимаю! Надька! Объясни толком!

Надежда выпрямилась в кресле и, похоже, взяла себя в руки:

– Серков заходил. Помнишь его?

– Серков?

Щелчок! И Москаленко вспомнил своего одноклассника – хулиганистого верзилу недалекого Серкова. Да, был такой. Цапались с ним неоднократно. Но потом как-то примирились, нашли точки соприкосновения. При чем тут Серков?

– А! Тогда понимаю. Так ты его тоже сто лет не видела? А тут ты, потом – я. Понимаю.

– Нет, ты не понял. Он заходит постоянно. У него какие-то дела с нашим физкультурником. Они служили вместе в Узбекистане. Там Серков глаз потерял. А теперь он пэр, но, правда, мелкий. Сначала спортивным оборудованием торговал, а потом два киоска журнальных на Ленинградском вокзале поставил. С них и живет.

– А почему тогда косяком? Почему ты так сказала?

– А он тоже про Кошкина спрашивал. До этого никакого интереса к нему не проявлял. А тут вдруг…

– И что?

– Я Пашу вызвала. Они отошли. Как старые друзья отошли. Поговорили. Потом Паша вернулся.

– Не нравится мне всё это, – подытожил Москаленко. – Случайные совпадения, конечно, случаются. Но редко-редко.

Он снова взял в руку радиотелефон, однако старший брат всё еще находился вне зоны действия сети.

Хорошо, пойдем другим путем. Москаленко набрал номер подполковника Александра Бугаева, который занимался в Отряде воспитательной работой. У Бугаева был прямой доступ к правительственным массивам данных, а значит, он мог серьезно помочь.

– Александр Васильевич? Это Москаленко. Очень неотложное дело. Да, почти государственной важности. Поищете, пожалуйста, в массиве личных дел данные на Кирилла Серкова. Мой ровесник. Москвич. В армии служил… Должен быть… Ага, это он! Что-нибудь на него противоправное? Совсем ничего? Замечательно! Это замечательно! А где он сейчас живет? Ага, понял. Спасибо большое, Александр Васильевич! С меня причитается!..

Сложив радиотелефон, Юрий посмотрел на Надежду.

– Поедешь? – спросила она.

– Поеду, – просто ответил он. – Надо разобраться, что их связывает.

– Береги себя, – сказала Надежда на прощанье. – Вдруг там что-то страшное.

Серков тоже переехал из Новогиреево и жил теперь поблизости от Ленинградского вокзала. Москаленко сорвался к нему прямо как был. Но всё же при этом он оставался человеком разумным, а потому попытался дозвониться до брата. Наконец одна из попыток увенчалась успехом.

– Москаленко у аппарата, – откликнулся Сергей.

Юрий сбивчиво изложил ему ситуацию.

– Кошкин? Серков? – переспросил брат. – Почему не знаю?

– Вот я и прошу выяснить. У вас на Серкова ничего нет?

– У нас нет, – ответил Сергей. – Могу навести справки у соседей.

– Наведи, – попросил Юрий. – А я пока поговорить к нему еду.

– Под какой легендой?

– Сам ты легенда! Я ж бывший одноклассник. Дружбан детства!

– Хорошая легенда, – одобрил старший брат и отключился.

Серков жил в старом доме, до которого еще не добрались руки ремонтников. Угнетал обшарпанный фасад, грязные стекла окон. Москаленко оглядел окрестности и вошел в подъезд. Поднялся на третий этаж и вдавил кнопку звонка. Он совершенно не представлял, что нужно говорить в подобных ситуациях. Надеялся, что кривая вывезет, а Серков сам ему подскажет.

Дверь, обычная деревянная, открылась. Серкова узнать было трудно. Хотя и не труднее, чем Надьку. Он еще вырос и раздался в плечах. Черты лица загрубели. В волосах уже пробивалась ранняя седина. На носу – темные очки, сквозь которые невозможно было разглядеть глаза. Прячет инвалидность, догадался Юрий.

– Привет! – сказал Серков без приветливости.

– Не узнаешь? – спросил Москаленко с нажимом.

Серков помолчал, присматриваясь.

– Нет.

– Я Москаленко. Юрий. Твой одноклассник.

– Ага, – сказал Серков. – Ну и чего надо, одноклассник?

– Решил заглянуть на огонек. Навестить старого друга.

Вместо того, чтобы посторониться и пустить Юрия внутрь квартиры, Серков выдвинулся навстречу и осмотрел лестничную клетку: бросил взгляд вверх и взгляд вниз.

– Один пришел?

– Как перст! Встреча выпускников перенесена на сентябрь.

– Какая встреча?

Москаленко показалось, что Серков пьян. Отвечал бывший одноклассник замедленно и растягивал слова. Правда, от него не пахло.

– Короче, – обратился он к Серкову подчеркнуто громко. – Перетереть с тобой можно? А как насчет пивусика?

– Какого пивусика?

– Пиво будешь? Так я сбегаю.

– Не, не надо пива.

Он всё-таки отодвинулся, впуская Москаленко в квартиру. Как и ожидал Юрий, обиталище Серкова было захламлено до крайнего предела, в основном – бумагой. Валялись пачки газет, подшивки журналов, какие-то коробки. Похоже, бывший одноклассник использовал квартиру под склад. А что? Экономично!

Серков сел на одну из коробок, а Москаленко стул не предложил. Тогда Юрий сам взял несколько газетных пачек и соорудил из них импровизированное седалище.

Посидели. Помолчали.

– Ну говори, – предложил Серков. – Зачем пришел?

– Увидеться. Встретить старого друга.

– Врешь, поди? Да точно врешь. Дело, наверное. А ты от кого?

– Хм-м-м, – Москаленко замешкался. – От Корчака.

– От какого, блин, Корчака? – Серков явно начинал злиться.

– От Януша.

Наступила пауза.

– Не знаю, блин, Корчака, – Серков опять начал тянуть слова. – Многих пацанов знаю, а Корчака не знаю. От каких твой Корчак?

– От польских, – ляпнул Москаленко.

И это тоже привело Серкова в замешательство. Юрий понял, что разговор окончательно уползает в сторону от интересующей его темы. Пока он тут развлекается, Кошаку где-то очень плохо.

– Ладно, – сказал Москаленко. – Пошутили и хватит. Тебя недавно в приюте видели. Ты, говорят, туда часто заходишь?

– Я? В приюте? – Серков вдруг вздрогнул всем телом. – Бываю. А тебе чего, блин?..

– С детишками общаешься?

– Отвали, блин. Не колышет тебя, понял? Говори, от кого пришел, или катись.

– Павла Кошкина знаешь? Малец такой.

– Не врубаюсь, чего ты гонишь. Какой малец?

Серков больше не растягивал слова, и это Юрию очень не понравилось.

«Пора бы стукнуть его пару раз, – подумал Москаленко. – Для острастки».

Но тут у Юрия зазвонил радиотелефон. Он вытащил его из чехла, нажал кнопку и услышал голос старшего брата:

– Юра, слушай меня внимательно. Я еду к тебе. Наши тебя видят. Вставай и уходи. Слышишь? Немедленно вставай и уходи.

И тут Москаленко допустил ошибку. Мог бы сообразить, что брат не будет просто так звонить и требовать «вставай и уходи». Значит, надо слушаться. А вместо этого он резко сказал:

– Никуда я не пойду!

В следующее мгновение всё переменилось. Серков быстрым движением руки выхватил пистолет. И тут же грянул выстрел.

Еще через мгновение Москаленко обнаружил, что лежит на полу, опрокинув свой газетный трон. Сверху брызнуло стекло, а по полу заскакал стальной цилиндр, распространяющий белый удушливый дым.

Еще один выстрел. Совсем рядом вжикнула пуля.

С грохотом вылетела входная дверь, и в комнату ворвались бойцы в камуфляжной форме и противогазах. Сразу стало тесно. Но Юрию было не до бойцов, и не до тесноты. Дым ослепил и удушил его. Москаленко на ощупь пополз к выходу. Но тут его подхватили и с силой заломили руки за спину.

В себя он пришел только во дворе. Там стояли милицейские «уазики», грузовик спецназа и «береза» брата. Сергей страшно ругался, а Юрий сидел на скамейке, куда его прислонил спецназовец, и тупо кивал. Из глаз всё еще градом катились слезы, но дышать уже было полегче.

Потом в дверях появился Павел. Он был растрепанный и бледный, как смерть.

– Пашка! Кошак!

Юрий сделал над собой усилие, встал и поковылял к мальчишке:

– Что ж ты, Кошак?!

– Дядя Юра!

Подросток хотел уже подбежать и, может быть, обняться, но остановился на полушаге и насупился, как тогда, при первой встрече.

– Не надо, дядя Юра. Я плохой… А вы космонавт. Вам не надо.

– Дурак ты, Пашка, – сказал Москаленко. – Потом поймешь, какой дурак. Домой давай скорее! Мать там с ума сходит.

– Доставим, – пообещал угрюмый спецназовец.

Москаленко протянул руку Павлу. И тот, пряча глаза, ее пожал.

Они разошлись, а Юрий вернулся на скамейку.

– Ну что у вас там? – поинтересовался он у брата.

– Отдел по борьбе с наркоторговлей давно их пас, – сообщил он. – Наркота шла от поставщика из Узбекистана. Здесь сбывалась. Твой Серков у них типа профессионального убийцы был. Зачистки в случае чего устраивал. С конкурентами опять же разбирался. Ну и детишек пас.

– Дети-то тут при чем? – с тоской спросил Юрий.

– Они товар сбывали. Малолеткам срок за сбыт наркотиков не предусмотрен. Взятки гладки. Выбирали тех, кто из бедных семей, кто не устроен. Потому и паслись рядом с приютом.

– Так… кхе-кхе… Пашка – наркоторговец?

– Соображаешь. Но взбрыкнул, похоже. Потребовал чего-нибудь. А у этих пацанов ничего требовать нельзя. Себе дороже выйдет. Они его и взяли.

– А что собирались с ним сделать? – спросил Юрий, чувствуя себя полным идиотом.

– Не знаю я, что они собирались с ним сделать, – ответил Сергей и добавил, недобро усмехнувшись: – Но обязательно узнаю…

В приют Юрий Москаленко вернулся к полуночи.

Надежда нервно подпрыгивала на крыльце, хотя уже знала, что он едет.

– Ты герой сегодня, старший! – одобрительно сказал одноногий охранник.

– Чего ж ты их пускал, уродец? – Москаленко был зол и на себя, и на весь этот мир, поэтому грубить не боялся.

– Извини, старший, херня вышла, – тут же повинился охранник. – Свой же, вроде, парень. Тоже, понимаешь, покалечился на службе. За Родину пострадал. Кто ж знал?

– Может, он не на службе покалечился? Может, ему кореша глаз выдавили?

– Может, конечно, – понурился охранник.

– Ладно, живи, – разрешил Юрий и пошел к Надежде.

Увидев Москаленко, она побежала навстречу и порывисто обняла. Прижалась.

– Молодец! Какой же ты молодец, Юра!

– Да ладно, – Москаленко было приятно, но виду он решил не подавать. – Ничего особенного.

– Да мне уж звонили. Уже всё рассказали. В тебя стреляли! Что ж ты под пули-то полез, дурак?! Я же просила тебя!

Всё-таки женщины обладают рядом уникальных, присущих только их полу, способностей. Одна из них – мгновенная смена настроения. Только что Надежда обнимала Юрия и, надо думать, готова была целовать, но тут же он увидел яростное сверкание глаз и чуть не заработал по физиономии. Пришлось уйти в полный отказ, и всё отрицать.

– Да никто там не стрелял. Врут они. Пугач был. Но у меня за спиной рота спецназа стояла.

Кое-как Надежду удалось успокоить. Они вошли в холл и снова достали электрочайник. К ним с этажей спустились воспитательницы дежурной смены. Послушали рассказ Надежды, поцокали языками, повздыхали и потихоньку ретировались.

Юрий и Надежда остались вдвоем. Москаленко понял, что момент настал. Оттягивать бессмысленно, и он спросил:

– Надя, ты можешь мне ответить на один вопрос. Он не очень важный. Просто вопрос.

– Могу, конечно. Задавай.

– А вот скажи, если бы у тебя был любимый человек, космонавт, а потом его уволили бы из Отряда и не дали бы слетать в космос, ты продолжала бы его любить так же, как прежде?

– Тебя увольняют?! – вскинулась Надежда.

– Я не о себе говорю. Это гипотетическая ситуация. Но мне нужно знать твое мнение по этому вопросу.

– Глупость гипотетическая! – резко высказалась девушка. – Человека любят не за то, что он космонавт или слесарь, а совсем за другое. Если речь идет о настоящей любви.

– А если бы он изменился после этого? Стал бы нелюдимым? Запил бы, как отец Пашки?

– Уж пьющего точно любить нечего, – отрезала Надежда. – Много чести!

– Хорошо. Уже ближе. А если бы ты знала, что он на самом деле космонавт, что он остается в Отряде, но никогда и никому нельзя будет рассказать об этом? Нельзя будет сказать даже матери: я люблю и любима космонавтом.

– А любима космонавтом – это правда? Это входит в условия твоей игры?

– Да.

– Тогда какая разница?

Москаленко вздохнул с облегчением. Ответ был получен.

– Спасибо, – поблагодарил он.

– И это всё? – сухо осведомилась Надежда.

– А что еще? – встрепенулся Юрий.

– Это и в самом деле был мысленный эксперимент? Или некое зашифрованное послание бедной девушке?

Она была права. Он вел себя по-свински.

– Знаешь, – сказал Юрий, – я ведь совсем не умею говорить комплименты. Я и не догадывался, что мой вопрос можно истолковать двояко. А теперь ты спросила, и я подумал: а почему нет? Может быть, это и есть послание от меня к тебе. Только я слишком зашифровал его. И сам запутался в шифре. Любима?.. Я еще не знаю. Так мало времени, черт!.. Но я потрясен. Я захвачен тобой. И я буду приходить сюда, пока окончательно не пойму, почему я потрясен и захвачен… И пока ты будешь принимать меня…

Они посмотрели друг на друга.

Молча и долго смотрели.

– Смешно, – сказал он.

– Смешно, – сказала она. – Когда одна и та же мысль приходит двум людям одновременно – это смешно.

– Мы взрослые люди, – сказал он. – Можно времени не терять.

– Дети спят, – сказала она. – А вдруг кто-нибудь проснется? Или позвонят?..

– Пять часов утра, – сказал он, – это самое время для сна. Никто не позвонит и не проснется.

– А где? – сказала она.

Он помедлил.

– Давай по-студенчески? – сказал он.

– Давай, – сказала она.

Они встали и пошли обнявшись. И заперлись в душевой комнате…

…Через два месяца Юрий Москаленко и Надежда Арсенева поженились.

А еще через месяц Москаленко, получившего к тому времени звание капитана, вызвал к себе Сергей Крикалев и сообщил:

– Юрий, твой рапорт принят. Ты зачислен в специальный отряд космонавтов!