"Сталин" - читать интересную книгу автора (Барбюс Анри)

V Война с паразитической оппозицией

Оппозиция. В 1927 году оппозиционеры повели по всему фронту широкое наступление против руководства ВКП(б) и Коммунистического Интернационала. Оппозиция не раз выступала и прежде, активизируясь в различных обстоятельствах и никогда не переставая существовать в состояния скрытого брожения, — но теперь она развертывалась методически и агрессивно, по определенному боевому плану. Огонь сосредоточился на Сталине, и именно в Сталине с потрясающей силой воплотилась защита линии большинства партии.

Что же такое, собственно говоря, оппозиция? В наших краях о ней было немало разговоров. Немало разговоров ведется и сейчас. Непосвященному трудно разобраться с первого взгляда в этом русском или импортированном из России явлении. Мы узнаем, что крупные революционеры, ответственные партийные работники вдруг начинают выступать против собственной партии, как враги, и партия обходится с ними, как с врагами. Они внезапно выходят из рядов и начинают бешено сопротивляться под напором целой бури обвинений. Их смещают, исключают, проклинают, — все это из-за таких расхождений, которые кажутся мелкими оттенками. И хочется сказать: какие же узкие сектанты, эти люди Новой Страны!

Ничего подобного. Вглядитесь поближе, и то, что казалось сложным, станет простым, — но то, что казалось поверхностным, окажется в действительности совсем не таким. Речь идет вовсе не об оттенках, а о глубочайших расхождениях, поистине ставящих под вопрос будущее.

В чем же тут дело?

Прежде всего, заметим, что Коммунистическая партия, — партия, которую в своей высокой прозорливости строил Ленин, — непримирима и непреклонна в принципиальных вопросах. Фантазиям в ней нет места. В других партиях могут благоденствовать двуликие руководители, балаганные шуты, — и никто не требует хирургического вмешательства. Но Коммунистическая партия не потерпит в своих рядах работника, хоть немного склонного к фразерству. Она не допускает расплывчатых формул, к которым кое-как приклеиваются идеи и факты. Во всяком вопросе она добирается до самой глубины, ко всякому делу относится со всей серьезностью.

Заметим, во-вторых, что Всесоюзная коммунистическая партия (большевиков) есть государственная сила, — в том смысле, что она является передовым отрядом пролетариата, управляющего социалистическим государством, и делает его кровное дело. И, наконец, партия поднимает целину и сама является примером беспримерного. По этим трем причинам столкновения тенденций в этой партии острее, чем где бы то ни было, но столь же остра унеси потребность в единстве. Партии присуще колоссальное стремление к монолитности, она властно выправляет всякое отклонение. Если подумать, в каких условиях она работает, какие огромные, разнообразные и небывалые задачи выпали ей на долю, то станет ясным, что иначе и быть не могло.

Вот как развивается явление оппозиции: каждая возникающая проблема, каждое предстоящее решение допускает grosso modo (вообще говоря) две противоположных точки зрения, ставит нас перед двумя расходящимися путями: тезис и антитезис, «да» и «нет», всякое решение имеет свои «за» и свои «против». Когда соображения «за» перевешивают, тогда говорят: да. Но «против» — остаются. Они остаются частью в фактах, ибо никакое действие не может быть обоснованным или необоснованным абсолютно и безусловно. Они остаются в сознании людей, которые составляли меньшинство, возражавшее против принятого решения или колебавшееся при его принятии. И получается уродливое, фатальное искажение: непомерное разбухание возражений и аргументов «против». Иными словами, здесь проявляется вновь, развивается и усиливается, оживает и наполняется ядом оппозиционная склонность данного политического деятеля.

Личные соображения играют в этом процессе гораздо менее значительную роль, чем может казаться у нас. Если личная вражда может явиться результатом оппозиции, то причиной ее она никогда не была. Только в случае с Троцким мы можем учитывать и чисто личный элемент — чрезвычайно повышенное мнение Троцкого о своей особе. Его враждебность до некоторой степени связана со всем складом его характера, с его нетерпимостью ко всякой критике («он никогда не прощает укола своему самолюбию», — говорил Ленин), с его недовольством тем, что первое место не принадлежит ему нераздельно. Его злоба, естественно, находит самое сильное свое оружие в арсенале идеологии. Кто хочет найти предлог для войны, тот найдет его всегда (в эпоху Возрождения было немало государей и государств, принимавших протестантство не по религиозному убеждению, а только для того, чтобы подвести под свои личные, экономические или политические притязания некий благовидный предлог, некий общественный идеал). И все же, даже в случае с Троцким, оппозиция есть, прежде всего, результат более глубоких причин. Оппозиция никогда не развертывается вокруг факта как такового. Она всегда бывает связана с определенным типом мышления, с умственными навыками, с интеллектуальным темпераментом, если можно так выразиться.

Кроме того, можно утверждать, что известные индивидуальные особенности ума и характера предрасполагают к определенным политическим тенденциям. Умственная узость, близорукая агрессивность могут выражаться в сектантстве и левачестве; умственная и моральная робость — в мелкобуржуазном оппортунизме, сползании к реформизму к меньшевизму.

Это и придавало оппозиции большое значение, опасный размах: глубокие расхождения в понимании коммунистической теории вызываются расхождением указанных тенденций. Уклон в практическом толковании теории, т. е. марксизма, неправильное понимание «своеобразия текущего момента» — может иметь неисчислимые последствия, может изменить направление всей политики. Ошибку в единичном факте можно исправить как ошибку в вычислении. Но когда ошибочной является тенденция, то это уже глубокое искажение, начинающееся с самой основы, разрастающееся в геометрической прогрессии, влекущее за собой бесчисленные отклонения в деталях и способное не только привести к потрясениям, но и исказить историческую судьбу народа. Это — отклонение от линии великой, движущей партии. По своему происхождению оппозиция есть болезнь тенденций.

Но болезнь эта — особого рода, исключительно серьезная. Основной ее симптом — недисциплинированность: фактический отрыв, отделение от правящего коллектива. Тенденция, противопоставляющая себя большинству; это уже не предмет спора, это — начало войны.

Именно этим оппозиция в корне отличается от самокритики. Самокритика имеет целью взаимное выправление тенденций. Что может быть нормальнее существования различных тенденций; что может быть лучше прямого, открытого, глубокого обсуждения всех спорных вопросов? Самокритика есть начало и конец той предельной свободы мнений, которая является особым преимуществом большевистской партии.

Но оппозиция не идет по дороге самокритики. Ее характерная и гибельная особенность — в том, что она создает замкнутую группу; не подчиняется общему решению, не желает раствориться в воле большинства, — а решение по большинству голосов есть единственный демократический способ, и даже единственный разумный способ пресечь споры, пока действительность не вынесет своего окончательного приговора. Здесь же — после голосования остается некоторый осадок. К нему-то и привязывается оппозиция. Вокруг него она сгущается нерастворимым ядром. Вместо того, чтобы проводить решение партии, она более или менее открыто борется с ним. «Особое мнение» затвердевает, костенеет, как стенки сосудов, пораженных склерозом, — и партийный организм начинает страдать от внутреннего паразитического нароста. Так оппозиция принимается за фракционную работу, — а это уже прелюдия к расколу. Самокритика всегда остается открытой, оппозиция же замыкается. Самокритика остается в пределах единства, вместе с оппозицией появляется число «два». Таким образом, «свобода мнений» патологически создает внутри партии особую группировку; которая представляет собою карикатуру на партийную организацию и превращается в постоянный заговор. Когда враждебный блок воображает себя достаточно сильным (а вне партии он, как всякая оппозиция, располагает поддержкой различных врагов государства), он начинает войну и пытается захватить власть, с тем, чтобы ересь превратить в ортодоксию.

На Х съезде Ленин развернуто выступил против фракционности — исходного пункта болезни. Он провел следующую резолюцию: «Необходимо, чтобы каждая организация партии строжайше следила за тем, чтобы безусловно необходимая критика недостатков партии, всякий анализ общей линии партии или учет ее практического опыта, проверка исполнения ее решений и способ исправления ошибок и т. п. были бы направляемы не на обсуждение групп, складывающихся на какой-либо «платформе» и т. п., а на обсуждение всех членов партии».

По каким же вопросам выступала оппозиция? Если, после всего сказанного, учесть, что мы имеем дело с недопустимым в механизме партии упорством определенных тенденций, противоречащих линии большинства, с кристаллизацией этих тенденций, — легко понять, что оппозиция выступала по всем основным вопросам руководства Советским Союзом и Коминтерном. Все основные допросы она пыталась рассматривать под особым углом, иначе, чем руководящее большинство.

Окинув взглядом основные факты русского революционного движения, начиная с конца XIX века, мы убедимся, что оба основных направления, которые привели к расколу между большевиками и меньшевиками, — революционное и реформистское, — до известной степени остались жить и внутри большевистской партии, взявшей власть в свои руки. Некоторые ее руководители (Каменев, Зиновьев и, с известными оттенками, Троцкий), как мы уже видели, в самых серьезных обстоятельствах выступали против революционных решений. Они предпочли бы задержать Октябрьскую революцию, а когда она все же свершилась, — избегнуть диктатуры пролетариата. На деле они стремились не столько к социализму, сколько к конституционно-демократическому строю. Они не верили в силу и прочность подлинно социалистического государства в окружении капиталистического мира; они не верили, что можно завоевать крестьянина-середняка для дела социализма. Далее, они утверждали, что государственная промышленность имеет капиталистический характер. Они требовали свободы фракций и группировок внутри партии, т. е. были противниками единства партии. На этой платформе не раз сговаривались Зиновьев, Каменев и Троцкий; указанные пункты и характеризуют в основном значительнейшую из «оппозиций». Это — возрождение меньшевистского начала.

При жизни Ленина оппозиция боролась против взглядов Ленина, так как Ленин вел за собой партию, которую он «двадцать пять лет выковывал своими руками», которая была его созданием. После же смерти Ленина оппозиция, чтобы форсировать свое наступление, чтобы, под видом защиты чистоты ленинизма, снова напасть на те же положения, с теми же аргументами, — воспользовалась личностью Сталина, как предлогом, если можно так выразиться.

Ожесточенно защищая в начавшемся бою единство партии, которому угрожало восстание меньшинства, Сталин развернул знамя ленинизма. Защита единства партии сделалась его основной задачей, как была она основной задачей Ленина, как была она основной задачей Ленина и Сталина вместе, ибо они, как мы уже видели, никогда не расходились ни по вопросам принципиальным, ни по вопросам тактики.

В клятве Сталина, которую мы уже приводили, в клятве хранить честь партии есть второй абзац, вторая строфа:

Со смертью великого вождя возникла возможность раскола партии, распада партийного единства. А это было бы неизмеримым бедствием.

Ситуация изменилась вдвойне; мало того, что рядом со Сталиным уже не было Ленина, рядом с ним теперь оказался Троцкий, — Троцкий, которому уход Ленина развязал руки.

К личности Троцкого тяготеет вся оппозиция. Если Троцкий и не воплощает ее целиком, то можно сказать, что он всю ее символизирует. Она сделалась серьезной опасностью именно благодаря ему — благодаря его авторитету, созданному той ролью, которую Троцкий сыграл в истории революции в первые годы советской власти.

Троцкий, изгнанный из России в результате своей открытой борьбы против советского государства, подвергается сейчас некоторым придиркам со стороны капиталистической полиции, а широкая пресса издевается над тем, что он был когда-то народным комиссаром. Преследуя Троцкого, под нашим европейским небом ему мстят именно за ту роль, которая приписывается ему в Октябрьской революции. Международная буржуазия не разбирается в тонкостях, а поддеть большевика ей всегда приятно. Но наряду с этими преследованиями, которых Троцкий уже давно не заслуживает, он находит у всех врагов советской власти помощь и поддержку; не говоря уже о его современной политической деятельности, нельзя не вспомнить о тех ударах ножом в спину, которые он и его сообщники наносили Советскому Союзу и Коминтерну. То было действительно покушение на убийство, попытка разрушения.

Стоит ли повторять, что в поведении Троцкого несомненно сыграл известную роль и личный момент? Его нежелание считаться с другими руководящими работниками сказалось очень рано, еще при жизни Ленина. «Очень нелегко работать с этим товарищем», — ворчал Зиновьев, не раз, впрочем, переходивший в его лагерь. Троцкий решительно был уж слишком троцкистом.

В какой же степени разрыв Троцкого с партией, его стремление смастерить из лоскутьев свой собственный боевой «ленинизм» и идти по военной тропе к более или менее ясно выраженной цели создания новой партии и даже Четвертого интернационала, — в какой степени все это объясняется его деспотическим характером, «бонапартизмом», злобой на то, что его оттесняют, ставят рядом с другими, когда ему хотелось бы блистать одному? На этот вопрос ответить очень трудно. Нельзя, однако, не указать, что Троцкий резко выступал против линии партии и в 1921 году, и в 1923 году, а в промежутке между этими двумя выступлениями, — в 1922 году в качестве докладчика на IV конгрессе Коминтерна, — четко защищал в колючем вопросе о нэпе все установки партийного большинства. И, тем не менее, на другой же день после конгресса троцкистская оппозиция, потрясая теорией перманентной революции, стала изо всех сил доказывать, что революция остановлена, что нэп есть капиталистическое перерождение, термидор. Быстрая смена столь противоположных позиций, по-видимому, свидетельствует о вмешательстве и чисто личного фактора.

Но что бы ни подстегивало Троцкого, последним основанием его разрыва с партией являются прежде всего политические взгляды. Если привходящей причиной было самолюбие, то основная причина — идеологическая. Она кроется в коренном расхождении с ленинским большевистским уставом. Здесь обнаруживается совершенно иной политический темперамент, совершенно иные оценки и методы. Именно в результате напряженного и стремительного развития этих основных расхождений, разжигания их — Троцкий и стал мало-помалу противником всей линии большевистской политики.

Меньшевик с самого начала, Троцкий навсегда остался меньшевиком. Возможно, что он стал антибольшевиком и потому; что он троцкист, но уж во всяком случае, — потому, что он старый меньшевик. Если угодно, можно сказать и так: троцкист разбудил в нем старого меньшевика.

Многие состязались в параллельных характеристиках Ленина и Троцкого на манер Лабрюйера, это стало традицией: речь Ленина монолитна, строга, сдержанна; Троцкий — блистает и горячится. Эта серия стилизованных сопоставлений гения со способным человеком была очень виртуозно начата Жаком Садулем. Общий смысл подобных живописных контрастов можно считать довольно правильным, хотя заходить в таких литературных упражнениях дальше, чем следует, — дело опасное (логика заранее заданного противопоставления иногда сбивает в этой игре с пути). Но главное в том, что Ленин и Троцкий — люди далеко не одного масштаба, и, во всяком случае, ставить кого бы то ни было рядом с гигантской фигурой Ленина — бессмысленно.

У Троцкого даже достоинства связаны с такими особенностями, которые легко превращают достоинства в недостатки. Его чрезмерный, но недостаточно широкий критицизм (у Ленина критицизм был, как и у Сталина, энциклопедичен) не позволяет ему идти дальше мелочей, не дает видеть целое и приводит к пессимизму.

Кроме того, у Троцкого слишком много воображения. У него какое-то недержание фантазии. И воображение это, сталкиваясь с самим собой, теряет почву, перестает отличать возможное от невозможного (это, впрочем, и не дело воображения). Ленин говорил, что Троцкий способен нагромоздить девять правильных решений и добавить одно катастрофическое. Люди, работавшие с Троцким, рассказывают, что каждое утро, открывая глаза и потягиваясь со сна, они бормотали: «Ну; что еще он выдумает сегодня?»

Он видит слишком много возможностей, его преследуют разнообразнейшие сомнения, его одновременно привлекают противоположные решения. Ленин называл Троцкого «тушинским перелетом». Троцкий сомневается, колеблется. Он не решается. Ему не хватает большевистской уверенности. Ему жутко. Он инстинктивно настроен против того, что делается.

И потом он слишком любит говорить. Он опьяняется звуками собственного голоса. «Он декламирует даже с глазу на глаз, даже наедине с самим собой», — рассказывает один из бывших его товарищей. Словом, этот человек обладает данными адвоката, полемиста, художественного критика, журналиста, — но не государственного человека, прокладывающего новые пути. Ему не хватает острого повелительного чувства жизненной реальности. Ему не хватает великой, суровой простоты человека действия. У него нет твердых марксистских убеждений. Он пугается. Он всегда пугался. Из трусости он остался меньшевиком. Из той же трусости он свирепеет, впадает в горячечные припадки левачества. Чтобы понять Троцкого, необходимо сквозь припадки ярости видеть его бессилие.

Мануильский дает нам еще более широкое определение: «Почти непрерывная череда оппозиций была выражением соскальзывания наиболее слабых партийных слоев с большевистских позиций». Вся оппозиция представляет собою отступление, малодушие, начало паралича и сонной болезни.

То же самое было и за границей: «В гнилую полосу частичной и относительной стабилизации капитализма … дрогнули и побежали вон попутчики из рядов Коминтерна». Неуклонно идти вперед, высоко неся знамя Коммунистического Интернационала, — не легко. Проходит время, — и ноги устают, кулаки разжимаются, — у того, конечно, кто не рожден для борьбы.

Чтобы идти вперед по великому пути истории, необходимы простые и мощные способы действия. Надо уметь отбрасывать казуистику. На утонченные хитросплетения элеатов, сомневавшихся в реальности движения, угрюмый Диоген ответил тем, что молча принялся шагать. Массы доказывают бессодержательность многих возражений тем, что просто проходят мимо них. Миллионноголовое событие движется своим историческим путем; оно — древний маг здравого смысла (по Декарту «здравый смысл» — это та частица разума, которая имеется в каждой голове). И с этим здравым смыслом надо считаться вопреки всем дискуссионным ухищрениям. Пошлость, деляческое ничтожество и бессилие меньшевизма, то, что Сталин назвал «организационной распущенностью меньшевиков», — вот что привело Троцкого к поражению. Если бы Троцкий был прав, он победил бы. Точно таким же образом, если бы большевики были неправы, когда в начале Новой Эры они противопоставили себя меньшевикам и провели раскол РСДРП, — они были бы побеждены.

Прежде всего, оппозиция, естественно, сосредоточилась на важнейшей проблеме русской революции — на проблеме построения социализма в одной стране.

В этом вопросе Ленин занял определенную позицию еще до революции. Еще тогда он писал: «Неравномерность экономического и политического развития есть безусловный закон капитализма. Отсюда следует, что возможна победа социализма первоначально в немногих или даже в одной, отдельно взятой, капиталистической стране … Это должно вызвать не только трения, но и прямое стремление буржуазии других стран к разгрому победоносного пролетариата социалистического государства».

Победа Октябрьской революции ставила перед победителями две задачи: задачу социалистического преобразования всего мира и задачу конкретного строительства социализма в определенной стране. С чего же начать, вернее, с какой стороны взяться за эту двойную задачу?

Ленин считал, что самое главное — это строить социалистическое общество там, где есть возможность его строить, — в России.

Троцкий опасался, как бы это не завело революцию в роковой тупик. Наступление в одной стране, перед лицом капиталистического фронта, казалось ему обреченным на неудачу (Он боялся, и в нем воскресал или, вернее, просыпался меньшевик). При таких условиях, — говорил он, — русскую революцию надо рассматривать, как преходящую.

Мы помним, что еще в августе 1917 года, на VI съезде партии, Преображенский пытался провести ту точку зрения, что социалистическое переустройство России может явиться лишь следствием победы социализма во всем мире. И именно потому, что Сталин со всей силой выступил против, съезд отверг инспирированную троцкизмом поправку, которая поставила бы возможность построения социалистического общества в бывшей царской России в зависимость от успеха мировой революции.

По этому поводу Карл Радек, мнение которого в данном случае тем более интересно, что он в свое время сам смотрел через троцкистские очки, говорит: «Троцкий исходил при этом из типичного для II Интернационала взгляда, высказанного им уже на II съезде партии, — что диктатура пролетариата есть власть организованного пролетариата, представляющего собою большинство нации».

Итак, если пролетарская революция не соберет половины всех голосов плюс еще один, — то ничего не поделаешь. Для Троцкого победа пролетариата в одной стране сводилась (даже в пределах этой одной страны!) лишь к «историческому эпизоду», если за нею не стоит абсолютное большинство населения. Таким образом, он явно сближался с доктриной «цивилизованного европейского социализма», которую Второй интернационал противопоставлял учению Ленина. У социал-демократов не было никакой веры в революцию. Социал-демократические вожди считали, что социалистическая революция возможна лишь в стране развитого капитализма, но никак не в России, где для нее нет пролетарской базы. В России они считали возможной лишь буржуазную революцию, которая, как и всякая буржуазная революция, сможет быть лишь церемониалом перехода власти от самодержавия к буржуазии, причем буржуазия укрепляется, маскируясь при помощи ловко подкупаемой рабочей аристократии, а пролетариат и крестьянство должны тащить и тех и других на своем хребте. Сталин уже сказал нам, что именно подобной недооценкой действительных революционных возможностей России объясняется печальное бездействие социал-демократии во время революции 1905 года.

Известно, что и другие оппозиционеры, как, например, Зиновьев и Каменев, — крупнейшие работники партии после Ленина, Троцкого и Сталина[11], — упорно выступали в троцкистском духе: «Лозунг строительства социализма в одной стране культивирует в партии дух оппортунизма»; «все это ведет к сдаче позиций, завоеванных революционным пролетариатом»; тот, кто принимает этот лозунг, «предает интернациональные задачи революции». И начинались высокие слова и красивые жесты, — война с ветряными мельницами.

Генеральная теория Троцкого (и Гильфердинга) состояла в том, что складывающееся социалистическое хозяйство живет в абсолютной зависимости от мировой капиталистической экономики. Отсюда — утверждение о фатальном капиталистическом перерождении советской экономики, находящейся в капиталистическом окружении. В те времена и Радек говорил: «Перед мировым капитализмом мы бессильны». Все эти люди трусили. Так и видишь этот ветер тревоги, этот трепет паники, втягивавшей в свой смерч оппозиционную группировку.

Ленин и Сталин смотрели на вещи с совершенно иной точки зрения и ставили вопрос с неопровержимой ясностью: строительство социализма в одной стране — это сила, которой необходимо воспользоваться. «Дайте мне точку опоры, и я переверну весь мир», — заявил Архимед. И Радек, когда он снова стал Радеком, очень выразительно сказал: «Возможность построения социализма в одной стране является архимедовым пунктом в стратегическом плане Ленина».

Ленин никогда не упускал из виду задачу строительства социализма во всем мире. (Ленин никогда и ничего не упускал из виду). Именно к этой цели он и стремился, — начиная в России. В последних статьях, написанных незадолго до смерти, Ленин утверждал, что на основании закона неравномерного развития капитализма строительство социализма в России (располагающей всеми необходимыми предпосылками) — возможно, несмотря на культурную отсталость страны и ее крестьянский характер.

Сталин, которого Троцкий и Зиновьев язвительно упрекали в «национальной ограниченности», не перестает повторять, что «развитие и поддержка революции в других странах является существенной задачей победившей революции». Он даже утверждает, что, оставаясь политически изолированным, СССР не может считаться «самодовлеющей величиной». Но между переходным и временным есть некоторая разница. И Сталин упорно доказывает, что строительство социализма в одной стране обеспечивает реальную поддержку общему развитию мировой революции. Он говорит о том, какое неотвратимое, грозное, поражающее воздействие оказывают советские достижения на внутреннее состояние буржуазных государств и на усиление секций Коммунистического Интернационала в капиталистических странах.

«Неправы поэтому, — говорит автор «Вопросов ленинизма», — не только те, которые, забывая о международном характере Октябрьской революции, объявляют победу революции в одной стране чисто национальным и только национальным явлением. Неправы также и те, которые, помня о международном характере Октябрьской революции, склонны рассматривать эту революцию как нечто пассивное, призванное лишь принять поддержку извне». Неверно будет думать, что одно из этих условий зависит от другого: оба они зависят друг от друга.

Что касается разговоров о барьерах, о китайской стене, то Сталин и здесь ставит проблему на твердую почву и намечает необходимые вехи.

Вы говорите о зависимости от иностранного капитализма? Что ж, разберемся … Сталин вносит ясность: «Тов. Троцкий говорил в своей речи, что „в действительности мы все время будем находиться под контролем мирового хозяйства“ … Верно ли это? Нет, неверно. Это — мечта капиталистических акул, которая никогда не будет проведена в жизнь». И Сталин устанавливает, что этого якобы «контроля» нет: финансового контроля нет ни над советскими национализированными банками, ни над промышленностью и внешней торговлей, равным образом национализированными. Политического контроля тоже нет. Таким образом, контроль этот не осуществляется ни в одном из тех реальных значений, какие может иметь слово «контроль». Все эти люди просто пугают призраком контроля. А с другой стороны, расширять сношения с капиталистическим миром — не значит становиться в зависимость от него.

Мануильский (1926) подчеркивает ошибочность «закона наследственности», который Троцкий пытается использовать в своих целях, указывая на царскую экономику. Старая Россия действительно находилась в зависимости от мирового капитала, ибо капиталистическая экономика России была неотъемлемой частью мирового капиталистического хозяйства. Революционная же Россия, поскольку она исходит из совершенно иных принципов, отличающих ее от других стран, находится в другом положении.

Наконец, Сталин решительно подчеркивает необходимость доказать рабочим капиталистических стран, что пролетариат может обойтись без буржуазии, может без нее построить новое общество.

… С тех пор ход событий превратил мечты в действительность, мы приобрели опыт; нам легко быть решительными. И все же дискуссия эта кажется нам несколько странной даже для своего времени: русская революция явно была не в силах немедленно вызвать пролетарскую революцию в других странах мира, — какой же еще был у нее выход, если не строить всеми силами социализм в той единственной стране, которая была у нее в руках? А что еще было делать? Забросить этот завоеванный участок и предаться мечтам о предстоящем завоевании остального? Нелепое измышление реформистских умишек! Да и как отрицать огромную силу примера, притягательную силу социализма, прочно утвердившегося в одной шестой части света! Стоит немного подумать над этим великим и волнующим вопросом, и мы увидим, что существование социалистического государства есть огромный фактор, содействующий всемирной пролетарской победе — именно потому, что революция в высокоразвитых и жестоко ограбленных капитализмом странах связана с особыми трудностями, вытекающими из иностранного контроля. И все же надо было верить, что возможно создать подобный великий резервуар революционной энергии, надо было иметь достаточно широкий кругозор, чтобы разглядеть и понять будущее.

В этой борьбе, так глубоко захватившей советских коммунистов, — два трезвых реалиста движутся словно среди теней. Перед Лениным и Сталиным — толпа беспочвенных противников, сбившихся с пути в результате отсутствия уверенности, отсутствия смелости и, как выразился один из бывших оппозиционеров, в результате «маловерия», — противников, которые решались всерьез упрекать Ленина и Сталина в том, что они не хотят впрягать лошадь позади телеги.

Здесь Сталин и Троцкий действительно выступают как антиподы. Эти два характера находятся на противоположных полюсах современности. Сталин целиком опирается на разум, на практический смысл. Он вооружен непогрешимым и неумолимым методом. Он знает. Он до конца понимает ленинизм, ведущую роль рабочего класса, ведущую роль партии. Он не старается стать выше других, у него нет желания казаться оригинальным. Он только стремится сделать все, что можно сделать. Он не гонится за словами, он человек действия. Когда он говорит, он ищет лишь сочетания простоты и ясности. Подобно Ленину, он бьет в одну точку. Он любит задавать вопросы (таким образом, прощупывается аудитория) и, подобно великому античному оратору; щедро пользуется подчеркиванием нужных слов. Его уменье выставлять на свет слабые и сильные пункты — изумительно. Он, как никто, умеет вскрывать реформистскую угодливость, оппортунистическую контрабанду. «Как бы ни маскировался оппортунизм, — говорит Радек, — какими цветистыми оболочками он ни прикрывал бы свое мизерное тело, Сталин умеет через эту оболочку разглядеть оппортунистическую действительность и дать ей беспощадный бой». (Ты называешь себя защитником генеральной линии, а на самом деле ты — правый оппортунист, прикидывающийся леваком!)

Повторяем, этот основной вопрос о строительстве социализма в одной стране достаточно показателен для позиций, занятых главными героями советской эпопеи в целом ряде идеологических и политических поединков, разыгравшихся между ними с первых же шагов строительства СССР. Здесь выясняется, почему оборона-наступление Сталина, решившего взяться за Троцкого, которого (особенно после смерти Ленина.) кое-кто считал табу, — «очистила и омолодила партию, освободив ее от охвостья II Интернационала». Борьба против троцкизма есть борьба против бестолкового, мелочного, трусливого и — надо уже говорить до конца — контрреволюционного духа мелкой буржуазии внутри партии.

Немного времени спустя на правом фланге появляется другой оппозиционный отряд. Ведущее большинство партии оказывается между двух огней в крестьянском вопросе. Если троцкистская оппозиция («слева») недооценивала роль крестьянства в революции, то оппозиция бухаринская (справа) теряла из виду ведущую роль пролетариата по отношению к крестьянским массам: одних преследовал призрак кулака и уродливого нэпа, других — призрак развала, якобы следующего за всяким подъемом. И правые, боясь огня, поливали классовую борьбу холодной водой. Не скатываться ни вправо, ни влево! Правильно оценивать обстоятельства и людей! Кто говорит о крестьянской бедноте: «кулак ее съест» — тот недооценивает ее. Но кто говорит: «она сама съест кулака» — тот переоценивает ее. Мудрость, твердая почва под ногами …

Каменев и Зиновьев не только объединились с Троцким, к которому прежде относились враждебно, но Зиновьев сговорился и с Бухариным в понимании крестьянского вопроса, как основного в ленинизме. «Молчите! — кричит большинство. — Подобными заявлениями вы русифицируете ленинизм, вы лишаете его международного значения!» «Вы вступаете, — заявляет Мануильский, — на путь Отто Бауэра». (Австромарксистский национализм, провозглашающий культурно-национальную автономию).

Сталин неутомимо начинает с самого основного, ставит каждый принцип на свое место, вносит ясность: «Основным вопросом в ленинизме, его отправным пунктом является не крестьянский вопрос, а вопрос о диктатуре пролетариата, об условиях ее завоевания, об условиях ее укрепления. Крестьянский вопрос, как вопрос о союзнике пролетариата в его борьбе за власть, является вопросом производным».

Затем он берется за правых. Именно по инициативе Сталина в порядок дня VI конгресса Коминтерна была поставлена борьба не только против правых уклонистов (стремившихся задержать движение вперед в условиях нэпа), но и против примиренчества к правому уклону.

Как же развернулись события? Дадим схематический обзор основных этапов борьбы.

Первые расхождения Троцкого с партией — во время брестских переговоров и дискуссии о профсоюзах — создали тяжелое положение («Партию лихорадит» — говорил Ленин). Шатания в партии и нападки на Ленина сыграли на руку кронштадтскому мятежу.

После смерти Ленина Троцкий сначала вел свои атаки на партию довольно осторожно; более открытые и решительные удары он начал наносить во время дискуссии, вызванной его статьями «Новый курс» и «Уроки Октября», где давалось тенденциозное изображение роли партии и личной роли автора. Пресловутая платформа 46-ти (1923 год) утверждает, что «страна идет к гибели».

Протоколы партийных собраний свидетельствуют, что партия действовала по отношению к Троцкому осмотрительно и терпеливо. В 1923 году, во время болезни Ленина, Троцкий еще выступал в качестве докладчика высшего исполнительного органа партии — Политбюро ЦК. Партия пыталась повлиять на Троцкого, а он, как известно, стремился использовать проявляющееся там и сям недовольство, объединить всех недовольных в блок и занять в этом блоке место вождя. Эта враждебная партии пестрая группировка уже отказывалась критиковать троцкизм, приняв антипартийную линию Троцкого.

Когда после смерти Ленина борьбу возглавил Сталин, то по отношению к старому противнику Ленина он пытался применить не метод репрессий, а «педагогический метод» (Ярославский). Попытки убеждения ни к чему не привели; возникал вопрос, может ли Троцкий оставаться в руководстве партии и даже вообще в партии. Вопрос этот приобрел особенную остроту, когда Троцкий выступил с так называемым «тезисом Клемансо» — в случае войны надо менять правительство. В применении к СССР, к монолитной и целостной организации его руководства, эта теория была настоящим призывом к расколу и гражданской войне.

В декабре 1925 г на XIV съезде большевистской партии Зиновьев и Каменев оказались во главе разношерстной оппозиции (в нее вошли, главным образом, ленинградские делегаты), вооруженной уже упоминавшимися тезисами (невозможность построения социализма в одной стране, недооценка среднего крестьянства, характеристика социалистического сектора промышленности как государственного капитализма, требование полной свободы фракций). Оппозиция эта получила мало оправданное название «новой оппозиции». Зиновьев, который был ее главным рупором, потребовал содоклада по отчету Центрального Комитета (докладчик — Сталин). ЦК удовлетворил требование, означавшее официальное объявление войны.

Сталин повел энергичную контратаку против наступления оппозиции. По его мнению, все ошибки оппозиции проистекали из одной основной: из неверия в победу социализма.

В 1926—1927 годах произошло объединение оппозиций, создалось нечто вроде треста уклонов, предпринявшего серьезную попытку сосредоточенного действия, действия решительного, в большом масштабе.

Оппозиционеры, объединившиеся вокруг Троцкого, составили платформу — список обвинений против партии. В ней все было разложено по полочкам, она представляла собой законченную программу; разработанную доктрину; пытавшуюся доказать, что руководство партии целиком отошло от ленинизма, что вся линия руководства ошибочна. Одновременно эти старые противники, превратившиеся в новых врагов, вели за границей клеветническую кампанию против Советского Союза и партии.

В ответ на это открытое нападение, на эту груду обвинений — Центральный Комитет поручил Политбюро, за месяц до съезда ВКП(б), назначенного на декабрь 1927 года, опубликовать свои тезисы, с тем чтобы оппозиция представила какие угодно контртезисы, которые будут напечатаны в партийной прессе и разосланы по организациям. Таким образом, Центральный Комитет решил провести дискуссию по всем пунктам в течение месяца.

Но уже 3 сентября 1927 года оппозиция представила платформу на 120 страницах, требуя, чтобы она была немедленно напечатана и разослана по всем комитетам и организациям. Партия отвергла эту попытку изменить ее решение и растянуть дискуссию на четыре месяца, считая, что в разгар напряженного строительства такая «роскошь» недопустима.

Кто хочет быть в курсе всех оппозиционных уловок, тот должен основательно изучить этот документ (платформу). Кое-как сшитые обрывки критики и обвинений представляют собою как бы одежду или чешую оппозиции; раздутый обвинительный акт, направленный против всех существенных пунктов теории, жизни и деятельности партии и правительства, вырастает в целый кодекс, сверху донизу ревизующий подлинный ленинизм во имя лжеленинизма. Воспроизвести эту воинствующую энциклопедию хотя бы вкратце — невозможно. Слишком она лоскутна.

Впрочем, теперь, когда в Советском Союзе вопрос об оппозиции почти целиком потерял всякое живое значение, уже нет надобности разглядывать в лупу каждый параграф этого лжеленинизма. Многие вопросы, поставленные оппозицией, решены жизнью. На них дала неопровержимый ответ сама история. Ходом событий, убедительными успехами социалистического строительства аргументы оппозиции перечеркнуты и лишены всякого смысла.

Кроме того, критический жар историка охлаждается тем, что почти все крупные оппозиционеры уже побеждены фактическим ходом вещей и пришли с повинной (что делает честь их уму и характеру).

Нельзя, однако, забывать, что оппозиция была вызвана коренными расхождениями и потому (не говоря уже о непрерывной деятельности Троцкого и других подпольных врагов) пребывает в скрытом состоянии и остается опасной, хотя отныне никаких шансов на победу у нее нет. Но, даже не имея надежды, ненависть живет и ищет случая нанести удар. Мы видели, что террористическая организация «Ленинградского центра», поручившая Николаеву убить Кирова, состояла из гнилых подонков старой зиновьевско-каменевско-троцкистской оппозиции, снюхавшихся с царскими бандитами и негласными заграничными заказчиками. Одной из целей «Ленинградского центра» было убийство вождей Советского Союза, с тем, чтобы отомстить за разгром оппозиции и создать внутренние и международные осложнения.

Внимательное чтение объемистой сводки обвинений, какую представляла собой историческая платформа оппозиции 1927 года, наводит на соображения, которые мы и выскажем здесь, чтобы показать, насколько серьезны были расхождения, — и на этом покончить.

Отметим еще раз, что выдвигаемые оппозицией факты используются ею как примеры, иллюстрирующие применение неверных методов или же неправильное применение верных методов. Речь все время идет о методах, тенденциях, руководящих идеях (в каждой строчке платформы, во всех тезисах «за» и «против» бросается в глаза ходячее слово «уклон»). Таким образом, по существу дело идет о более или менее резких отклонениях вправо и влево от принципов или тактики ленинизма.

Во-первых, «точные» (статистические) данные, на которые опирается оппозиция, выдвигая обвинения в уклонах и предсказывая близкую гибель, являются в большинстве бесспорно неточными: приводятся цифры или просто неверные, или подтасованные, т. е. взятые без учета всей сложности вопроса.

Например: так называемый рост отставания промышленности и транспорта от потребностей страны (главный упрек); отставание роста зарплаты от повышения производительности труда; сокращение рабочего дня; сокращение сверхурочных часов; рост разрыва между оплатой труда женщин и мужчин; снижение зарплаты подростков; рост безработицы в промышленности; размеры пособия безработным и т. д.

Во-вторых, многие обвинения совершенно бездоказательны, а между тем они явно опровергаются решениями партии и достигнутыми результатами. Примеры этих обвинений: замазывание роста кулачества; расчет партии опереться на кулака; зажим внутрипартийной демократии; отказ от идеи индустриализации (под прикрытием нэпа); попытка противопоставить кооперацию электрификации (тоже в связи с нэпом).

В-третьих, многие предложения оппозиции явно опасны, неуместны, могут привести к гибельным результатам. Все положительные предложения не считаются с реальной обстановкой, это — демагогическая шумиха; предложения оппозиции либо плохи сами по себе, либо неуместны, преждевременны.

Например (помимо легкомысленной критики трудностей нэпа, помимо спекуляции на этой временной мере, вызванной к жизни непосредственной необходимостью, и требования немедленной ликвидации нэпа) — поддержка правого националистического уклона, угрожающего разбить единство Советской федерации; предложение повысить заготовительные цены (XV съезд показал, какие опасные последствия могла бы повлечь за собой эта мера, выдвинутая оппозицией без понимания всей сложности обстановки, с единственной целью добиться расположения и поддержки крестьянства); сокращение производства (закрытие заводов, сверхрационализация); столь же демагогическая мера массового освобождения деревенской бедноты от налогов; изъятие государственных капиталов из кооперации (т. е. усиление частного капитала); сверхобложение крупных доходов, равносильное конфискации, немедленному уничтожению частного капитала, ликвидации нэпа в тот момент, когда это медицинское средству было еще необходимо; требование дополнительных хлебозаготовок (которые немедленно привели бы к краху всю, еще не окрепшую кредитную политику Советского Союза).

Предлагать подобные мероприятия соблазнительно для тех, кто хочет покрасоваться перед галеркой, но они представляют лишь дутое, чисто бумажное разрешение вопросов, которые могут быть практически решены только постепенно, в известные сроки.

Вполне понятно, что можно очень эффектно сотрясать воздух, крича о кулацкой опасности, о росте безработицы, о недостаточности рабочего жилищного строительства, о безобразном бюрократическом перерождении. Можно очень эффектно провозглашать везде и всюду: «Надо двигаться быстрее!» Но спрашивается, возможно ли идти быстрее, виновато ли руководство партии в относительной (не абсолютной) медленности продвижения, и прежде всего — есть ли тут основания для коренного переворота в ее политике?

Виновата ли партия, если она, например, не может достать миллиарды, чтобы дать всем рабочим хорошие квартиры? Или, обращаясь к великому зрелищу индустриализации сельского хозяйства (что она необходима, это было ясно всегда, но осуществление ее сознательно и вместе с тем в силу обстоятельств отодвигалось до известного срока), — не глупо ли будет душить уже работающую, живую потребительскую кооперацию ради грядущей электрификации? Можно отметить, что это противопоставление кооперации и тяжелой индустрии делается примерно в тех же формах, в том же плане, что и противопоставление мировой революции строительству социализма в одной стране. Спрашивается, следует ли бросать уже наполовину разрешенную задачу ради другой задачи, более величественной, но пока еще неразрешимой? Тут ставится такая дилемма: либо делать нечто конкретное, либо начинать с конца.

Во всяком случае, очевидно, что многие спасительные меры, которых лихорадочно требовала оппозиция, — это те самые меры, которые провозглашает и применяет сама партия. В этих случаях оппозиция открывает Америку. Она играет роль мухи, которая «пахала». (Но это муха цеце!)

Вложите в индустрию 500 миллионов рублей! — командует оппозиция. Но кривая вложений в промышленность неуклонно идет вверх, и еще в 1927 году, когда было брошено это требование, она достигла 460 миллионов рублей. Некоторые предложения оппозиции, — например, касающиеся улучшения распределения сельскохозяйственных продуктов, помощи деревенской бедноте и кустарям, положения подростков на производстве, — скопированы с принятых и уже проводившихся в жизнь решений партии.

Забота о «демократии», т. е. об участии всех, об участии масс в общей работе, — об уважении к меньшинству в политике, — всегда стояла на первом месте и у Ленина, и у Сталина. В самом деле, кроме советского правительства нет другого правительства, настолько обязанного отчитываться перед массами; и оно находится под контролем партии, которая сама неразрывно связана с массами. Хронология общественной жизни Советского Союза пестрит римскими и арабскими цифрами, отмечающими конгрессы Коминтерна, партийные и советские съезды, конференции, пленумы. Непривычный человек теряется в этой заросли цифр, — а между тем они строго рассчитаны. Как только возникает значительный вопрос, он автоматически выносится на всеобщее обсуждение и разбирается со всех сторон.

Бюрократизация аппарата? Да, конечно, это обвинение почти всегда имеет под собою какую-то почву. Государственный аппарат отличается печальной склонностью к ожирению или, — если он тощ, — к мумификации. С этим нужно упорно бороться, хотя бы частично устраняя это неустранимое явление. Но все же у советского аппарата здоровый хребет, а между тем на этот аппарат часто набрасываются с театральной яростью, ничего не желая видеть, — с единственной целью, так или иначе, донять руководство. Лет за двадцать до оппозиции, в 1904 году, Ленин отвечал меньшевикам и Троцкому: «Кажется, ясно, что крики о пресловутом бюрократизме есть простое прикрытие недовольства личным составом центров, есть фиговый листок … Ты бюрократ, потому что ты назначен съездом не согласно моей воле, а вопреки ей; ты формалист, потому что ты опираешься на формальные решения съезда, а не на мое согласие; ты действуешь грубо механически, ибо ссылаешься на «механическое» большинство партийного съезда и не считаешься с моим желанием быть кооптированным; ты — самодержец, потому что не хочешь отдать власть в руки старой, теплой компании, которая тем энергичнее отстаивает свою кружковщинскую «преемственность», чем неприятнее ей прямое неодобрение съездом этой кружковщины». Так говорил Ленин, грозный психолог, обладавший сотней проницательных глаз.

На пленуме ЦК и ЦКК, собравшемся в 1927 году перед XV съездом, была сделана последняя попытка договориться с Троцким и Зиновьевым. Пленум предложил, чтобы Троцкий отказался от требования изменить руководство, от клеветнического обвинения центральной власти в «термидорианстве» и безоговорочно выступил на защиту партийной линии. Троцкий и Зиновьев отвергли эту возможность окончательно восстановить внутренний мир в партии. Тогда их исключили из ЦК и вынесли им выговор с предупреждением, что если они будут продолжать свое, их исключат из партии.

Троцкий и Зиновьев (последний пользовался особенно сильным влиянием в Ленинграде, где он был ранее председателем Совета) продолжали войну. Они пытались восстановить против партии комсомол. Они с новой силой принялись за организацию тайных собраний, подпольных типографий, они печатали брошюры, они силой захватывали помещения и даже устраивали уличные демонстрации, как, например, 7 ноября 1927 года. На XV съезде демонстрировались материалы, показывающие эту ожесточенную политическую конспирацию против руководства. Троцкий и его сообщники решили создать свою партию с центральным, областными и городскими комитетами, с техническим аппаратом, членскими взносами и прессой. Все это делалось и в международном масштабе, целью было — заменить Третий Интернационал другой организацией. Членов ЦК, поддерживающих генеральную линию партии, силой не допускали на собрания троцкистов (так было, например, с Ярославским и некоторыми другими товарищами, «физически» удаленными с одного собрания в Москве).

XV съезд решил покончить с этим тяжелым и опасным положением. Он потребовал от Троцкого, чтобы тот распустил свои организации, он еще раз потребовал отказа от таких методов борьбы, которые выходили не только за пределы большевистской дисциплины, но даже и за пределы «советской легальности»; он, наконец, еще раз потребовал прекращения систематических враждебных выступлений против точки зрения большинства. Но контрпредложения троцкистов (121 подпись) не только не были направлены к примирению, но означали усиление их нападок и подтверждали еще решительнее их откол от партии. Троцкий и его сторонники были исключены из партии. Но дверь оставалась открытой: каждому в отдельности была предоставлена возможность быть принятым обратно в партию, если он откажется от своих взглядов и подтвердит это своим последующим поведением. Троцкистская клевета, изображающая председателя ЦКК товарища Ярославского свирепым и кровожадным догом, которого держит на цепочке Сталин, очень далека от действительности.

Иному, быть может, захочется спросить: не принесла ли в конце концов оппозиция известной пользы — ведь она привлекала внимание руководства к слабым пунктам, сигнализировала о тех или иных опасностях?

Нет. Прежде всего, для того, чтобы руководство было постоянно начеку, вообще говоря, гораздо более действенным средством, чем борьба не на живот, а на смерть, была бы самокритика.

А затем совершенно очевидно, что кривая неизменных и планомерных успехов советского государства не имеет никаких следов влияния оппозиции. Оппозиция не исправила никаких упущений; наоборот, она создала подводные рифы, которые пришлось обходить; это и было одной из причин того, что великий подъем Советского Союза начинается с момента, когда оппозиция была разгромлена. Надо воздать должное вождям СССР С самого начала Октябрьской революции они никогда ни в какой степени не меняли своих позиций и взглядов, все, сделанное после смерти Ленина, было сделано по Ленину, а не по искажениям и подделкам ленинизма.

Я обращаюсь к далеким временам, к предреволюционному периоду, к прошлому столетию. Вано Стуруа рассказывает, как в 1898 году Сталин нелегально приехал в Тифлис, к заводским рабочим. Как видим, это было не вчера. «Твердость и решительность Сосо были удивительны». Он беспощадно разгромил «дряблость», «колебания», «гибельный дух примиренчества» многих товарищей. Сосо (тогда ему было 19 лет) уже чувствовал разложение многих интеллигентов, «добрая половина которых в самом деле перешла после II съезда в лагерь меньшевиков».

Таков был тогда Сталин, таков он был и тридцать лет спустя, перед лицом оппозиционного блока. Все тот же человек, проникнутый тем же стремлением: человек реализма и уверенности, человек, идущий вперёд наперекор трусам, пессимистам, топчущимся на месте.

Оппозиция сделала все, что было в ее силах, чтобы деморализовать революцию, она сеяла по всему миру сомнения (по крайней мере, всеми силами пыталась это делать), пугала призраком развала, безнадежности, гибели, сумерек.

«Потрясите хорошенько, — говорит Сталин, — нашу оппозицию, отбросьте прочь революционную фразеологию, — и вы увидите, что на дне там сидит у них капитулянтство».

И в другом месте: «Троцкизм … старается привить неверие в силы нашей революции».

Троцкизм, получивший некоторое распространение на Западе, нападал на секции Коммунистического Интернационала, по мере сил пытаясь подорвать дело Октября. Вокруг Троцкого собирается всевозможный сброд — исключенные из партии, ренегаты, недовольные, анархисты; они ведут систематическую кампанию клеветы и саботажа; их подрывная деятельность направлена исключительно против большевизма и советской власти и не останавливается ни перед каким предательством. Эти изменники напрягают все свои силы, чтобы стать могильщиками русской революции.

Есть все основания считать Троцкого контрреволюционером, — хотя это, конечно, не значит, что Троцкий разделяет все мысли буржуазных реакционеров, вместе с которыми он выступает против Советского Союза.

Однажды Сталин сказал: в конце концов оппозиция бросится в объятия белогвардейцев. Многие были склонны думать, что это предсказание было преувеличенным, что оно родилось в пылу борьбы. Но кровавое событие 1934 года трагически подтвердило слова Сталина.

Если бы оппозиция победила, то партия была бы расколота, а революция поражена тяжелой болезнью. Орджоникидзе имел все основания сказать: «Победа троцкистов и правых грозила гибелью советской власти … Разгром троцкистов и правых является дальнейшей победой Октябрьской революции …».

Сталин не ограничился тем, что разгромил оппозицию и разрубил гордиевы узлы политического византийства в стране социализма. Он помог и другим коммунистическим партиям преодолеть правый уклон, избавиться от гибельных искушений оппортунизма и реформизма: польской партии — после мая 1926 года, английской и французской партиям — в 1927—1928 годах, когда им пришлось «перевести свою парламентскую тактику на рельсы подлинно-революционной политики». Примерно в то же время оппортунистическими тенденциями была охвачена германская партия. Но германские коммунисты разбили брандлерианцев так же, как чехословацкие — гайсовцев, а американские — сторонников Ловстона и Пеппера. В 1923 году болгарская партия избавилась, благодаря Сталину, от вредных уклонов, увлекавших ее то вправо, то влево, то к демагогии, то к оппортунизму. Пролетариату «нужны ясная цель (программа), твердая линия (тактика)», — говорит Сталин. А он не бросает слов на ветер.

Замечательно, до какой точности предвидения может дойти широкий и ясный ум: еще в 1920 году Сталин, несмотря на огромную численность германской социал-демократической партии, — крупнейшей после ВКП(б), — несмотря на ее единство, высказался об этом единстве с большим сомнением, с большими оговорками. Оно представлялось ему скорее кажущимся, чем действительным. Кто наблюдал развитие современных исторических трагедий, тот поймет, сколько значения и мудрости было в этих словах, столь грозно оправдавшихся на деле через двенадцать лет.

С тех дней Сталин напряженнее, чем когда-либо, борется за целостность и величие ленинизма; он спас ленинизм от покушений в тот момент, когда великий освободительный почин хотя и утверждался победоносно, но еще не развернулся во всей своей силе; в тот период, когда революционный советский пролетариат настойчиво и упорно наполнял жизненными соками молодой и могучий организм, отдавая ему самого себя, — как бы переливая в него кровь.